Мамедов Александр (Абдулла) Михайлович

- Родился я 25 марта 1927 года, а где – не знаю. Написано, что в Армении, в селе Налбодян, я ж – детдомовский. Помню только детдом и армию. Когда взрослым стал, после войны узнал что отец перегонял скот и его убили в горах бандиты. А мать работала прачкой и умерла от тяжёлой работы. Нас со старшим братом отдали в разные детдома. Это отвечали из села, так называемые сведения неуточнённых источников. Столько искал брата, никого не нашёл.

Кормили в детском доме Балаклавы очень плохо: овсянка, немного гороха. Давали хлеб, правда не столько, сколько хотелось. Чай, только сахар редко видели. Одевали в рваньё. Били за всё: заиграешься где-нибудь с «гражданскими пацанами» с других улиц, придёшь, воспитатель намочит полотенце, скрутит, и как даст-даст! В семь лет убежал от туда, добрался до Севастополя, пришёл в порт, а там грузчики сидели на траве и пили. Я подошёл попросить что-то поесть, а они налили водки. Отказался, а тут шли три краснофлотца, один из них старшина первой статьи Опара. Подошли, распинали этих грузчиков с водкой и закуской, взяли за руку: «Пойдём!». Подвели к военному кораблю – эсминцу Незаможник. Название на украинском языке, а по-русски – Непобедимый.

(По материалам Википедия.ру - «Занте», с января 1919 года «Киев», с 12 июня 1923 года «Незаможный», с 29 апреля 1926 года «Незаможник» (укр. незаможник — бедняк) — эскадренный миноносец типа «Фидониси», принадлежавший к числу эскадренных миноносцев типа «Новик».

Незаможный в Севастополе. Начало 1920-хх

История строительства

Зачислен в список судов Черноморского флота 2 июля 1915 года. Заложен на стапеле завода Руссуд в Николаеве в мае1916 года, спущен на воду 21 марта 1917 года. 17 марта 1918 года корабль в недостроенном состоянии (готовность по корпусу составляла 70 %, а по механизмам — 85 %) был захвачен германскими войсками, позднее переходил в собственность войск Украины, Красной Армии и ВСЮР, но в этот период не достраивался. В январе 1920 года, при приближении РККА к Николаеву корабль был уведён белыми при помощи буксира в Одессу, где через месяц во время шторма был выброшен на камни у Большого Фонтана. В притопленном состоянии оставался до сентября этого же года, когда был поднят и отбуксирован обратно в Николаев.

23 декабря Главное морское техническое управление заключило с главметаллом ВСНХ договор на достройку эсминца на судостроительном заводе имени А. Марти. 13 сентября 1923 года «Занте», переименованный к тому времени в «Незаможный», был предъявлен к заводским испытаниям. Ещё через 10 дней корабль вышел в Севастополь и во время пути провёл 6-часовое испытание механизмов на экономическом ходу. Испытания были завершены к 14 октября, когда эсминец вернулся на завод в Николаев. После разборки и чистки механизмов и котлов «Незаможнего» 20 октября был подписан акт приёмки корабля советским флотом. 7 ноября 1923 года на корабле был поднят советский военно-морской флаг, после чего «Незаможный» был зачислен в состав Морских сил Чёрного моря.

История службы

В сентябре-октябре 1925 года эсминец «Незаможный» нанёс визит в Стамбул (Турция) и Неаполь (Италия). 29 апреля1926 года корабль получил новое название — «Незаможник». В 1928—1929 годах эскадренный миноносец прошёл капитальный ремонт. В период с 4 по 8 сентября 1929 года совершил визит в Неаполь, с 3 по 14 октября этого же года посетил с визитами порты Стамбул, Пирей и Мессину. 3 апреля 1930 года эсминцем была оказана помощь ПЛ «Шахтёр» (бывшая АГ-23), столкнувшейся с пароходом «Эльбрус». В 1935—1936 годах корабль прошёл 2-й капитальный ремонт, в ходе которого было усилено зенитное вооружение эсминца.

К началу Великой Отечественной войны эскадренный миноносец входил в состав 1-го дивизиона эсминцев. До 15 июля 1941 года «Незаможник» находился в ремонте. В составе отряда кораблей огневой поддержки «Незаможник» с 6 августа участвовал в обороне Одессы; с начала ноября — в обороне Севастополя. В середине декабря эсминец был передислоцирован в Новороссийск. 28 — 29 декабря участвовал в высадке десанта в Феодосию. С 1 января по 13 марта 1942 года ремонтировался в Поти. С 3 по 4 февраля 1942 года принимал участие в высадке десанта в Евпаторию.

После захвата Севастополя немецкими войсками до мая 1943 года «Незаможник» принимал участие в обороне кавказского побережья. 4 февраля 1943 года участвовал в высадке десанта в районе Станичка-Южная Озерейка. С 1 марта, вплоть до окончания военных действий на Чёрном море, находился в текущем ремонте и участия в войне не принимал. 5 ноября 1944 года в составе эскадры Черноморского флота вернулся в Севастополь.

За время войны «Незаможник» прошёл 45 856 морских миль за 3779 ходовых часов, выполнил 120 боевых заданий, отразил 60 атак немецкой авиации, сбил 3 самолёта Люфтваффе, подавил и уничтожил 5 полевых, 2 береговые и 4 миномётные батареи противника.

8 июля 1945 года эскадренный миноносец был награждён Орденом Красного Знамени.

12 января 1949 года «Незаможник» был разоружён и переоборудован в корабль-цель, в качестве которого в начале1950-х годов и был потоплен у берегов Крыма.

Личные вещи и фотографии некоторых членов экипажа, принимавших участие в Великой Отечественной войне, находятся в краеведческом музее г. Феодосия. Рулевое колесо (штурвал) экспонируется в Центральном Военно-Морском музее (г. С-Петербург).

Фрагмент борта в музее ЧФ РФ

Вооружение при вступлении в строй

• Главный калибр: Четыре 102/60-мм орудий разработки Обуховского завода с дальностью стрельбы 72 кбл

• Зенитное вооружение: 1 76,2-мм зенитная пушка Лендера, 1 37-мм пушка системы Максима, 4 зенитных 7,62-мм пулемёта М-1;

• Минно-торпедное вооружение было представлено 4 трёхтрубными надводными 457-мм торпедными аппаратами образца 1913 года (боезапас 12 торпед, в том числе 2 запасные). корабль мог нести до 80 мин заграждения;

• Приборы управления стрельбой: ПУС артиллерии Гейслера образца 1911 года, ПУС торпед Эриксона, М-1.

• Оптические средства наблюдения и связи: 1 дальномер «Барра и Струда», 2 60-см прожектора МПЭ-э6,0.

• Принадлежности: 1 командирский катер, 1 рабочий моторный катер, 1 5-вёсельный вельбот, 1 6-вёсельный и 1 4-вёсельный ял.

Изменение вооружения после модернизаций

После осуществления капитального ремонта эсминца в 1928—1929 годах вместо 37-мм орудия на «Незаможнике» было установлено 2-е 76-мм зенитное орудие, вместо 80 мин заграждения образца 1908 или 1912 годов, эсминец получил возможность нести до 60 мин образца 1926 года.

В ходе капитального ремонта 1935—1936 годов 7,62-мм пулемёты были заменены на 4 12,7-мм зенитных пулемёта ДШК. Летом 1941 года в ходе ремонта на полубаке «Незаможника» (побортно за носовым 102-мм орудием) были установлены 2 45-мм полуавтоматические пушки 21-КМ.

К 1943 году зенитно-артиллерийское вооружение корабля включало 2 45-мм пушки 21-КМ, 5 37-мм автоматов 70-К, размещённых на среднем мостике (1 между трубами и 4 на местах шлюпок), 2 одноствольных 20-мм зенитных автомата «Эрликон» и 2 12,7-мм пулемёта ДШК.)

В музее

Со мной один остался, Ларькин, а двое поднялись - Опара и Жора Мелитанский. Командир корабля Рзаев выглянул в иллюминатор, ладно - сказал взять меня, только приказал раздеть на пирсе, чтобы насекомых на корабль не занести. Раздели, в баню, и уже вечером перешили форму. Сначала дали обувь как из тряпочки сшитые тапочки. Не знаю кто шил, но видно что машинкой – тут же, на корабле. Дня через три принесли детские ботинки. Не помню какого размера, но нормальные маленькие. Купили наверное где-то. Так в 1934 году стал воспитываться юнгой.

А через год после этого, попросил командира корабля съездить посмотреть. Балаклава от Севастополя стоит за 14 км, ездил с сопровождающим – краснофлотцем Мишей Иншиным. Приехал, а там уже все в новенькой одежде, другие воспитатели и кормят хорошо. Просто один воспитанник из старшей группы (постарше меня на три года) написал Сталину в Москву письмо. Дошло ли оно - неизвестно, но приехала комиссия, всех руководителей детдома поснимали. Детей переодели в новую одежду и стали хорошо кормить, даже в школу малолеток провожали. С корабля я ходил и воспитывался в общеобразовательную школу, на берег. Закончил семь классов и как раз война. Учился неплохо, за мной следил старшина Опара - приходился как отец. А потом пришёл рядовым матросом академик Выгонов – оптик-математик, тоже следил. Часто командир и замполит проверяли оценки, посещаемость, приходили в школу. Корабль стоял в Казачьей бухте, а моя Одиннадцатая школа находилась от пирса примерно в восьмистах метрах. Я один там в форме учился. На «Стремительном» и на «Красном Кавказе» юнги тоже служили и ходили в школу, только в другие. Учителя и одноклассники относились ко мне прекрасно и послаблений не делали. Но чувствовалось отношение - видели, что из детдома и родителей нет. Учитель математики, ответишь – похвалит и погладит по голове: «Молодец, иди, садись!» (посмеивается – прим. авт.). Одноклассники мои не воевали по возрасту. Меня и то зачислили на военную службу в 1944 году, тогда обратно взяли Севастополь. И когда оформляли документы, - мне: «Ты же всего один год воевал». Пришлось запрашивать документ – подтверждение. Я вообще мог не воевать. Когда началась, всех молодых на Черноморском флоте вывезли в школу юнг на Соловецких островах. Я твердо заявил в отделе распределения сил флота, что или никуда не поеду или сразу же сбегу. Мне разрешили остаться на "Незаможнике". Случай, как потом рассказывали, едва ли не единичный…

Нормы спортивные никакие тогда не сдавал, в самодеятельности не участвовал. Спортом занялся уже после войны. Кем стану тогда, не задумывался, не мечтал. Помимо школы и так хватало занятий: во-первых, уборка три раза в день. Подъём в 8 утра, физзарядка, умывание, завтрак, осмотр и проворачивание всех механизмов и вооружения – просмотреть свою матчасть, далее малая уборка. Сделал её, идёшь на занятия. Когда корабль уходил, меня оставляли в пятом отдельном дивизионе торпедных катеров, они же живут береговой базе, это если учился А летом, конечно же, уходил в море. На корабле выучился на сигнальщика - писать флажками, освоил эту специальность в 11 лет и ставил сигнальную вахту. Там же ПНС (правила морских сношений) и ПСП (правила совместного плавания). Семафор изучил, азбуку Морзе, которую передаёшь светом. Расцветку и всю азбуку флагов, от А до Я (по названию – А,Б,В,Г). Например идёт корабль, командир приказывает поднять флаг «Желаю счастливого плавания», поднимаешь «Иже Твёрдо девятка» (И,Т,9), уже знаешь какие надо поднять. Там же флагов до десяти номеров. Полностью можно номерами расцветки флагов и полная азбука расцветки флагов. А они тебе отвечают «Иже Твёрдо ноль» - «Благодарю и в свою очередь вам же желаю». Я как сигнальщиком служил, привык «Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Иже…». Там же вот такая азбука, любой сигнальщик из флота, он прямо скажет. Это сигналы которые запоминаются, их часто поднимаешь. Корабль начинает задний ход, поднимаешь «Земля» (З – флаг), бело-чёрными такими кубиками. Тоже приходилось много изучать. Стоишь круглосуточно, только меняешься каждые четыре часа. Раньше же только по телефону со штаба передают на пост, а пост уже передаёт по кораблям. Вызывает по позывным – помашет флагами две буквы и кто из сигнальщиков увидит свои буквы (позывные), сразу отвечает – пишет семафором или светом, если ночью - морзянкой.

А осмотр вооружения – приходишь на мостик, проверяешь стереотрубу, пистолет Вери (ракетница). Всё надо просмотреть, смазать. Свёрнуты ли флаги, связаны ли трубочками. Поднял их на фале и они все должны раскрыться. Обычно все сигналы состояли только из трёх флагов. Я никогда не видел сигналы из четырёх или пяти. И вот все три связанные поднимаешь, потом нижним фалом дёргаешь и они раскрываются. Обычно на мостике есть маленькая каютка - будочка. В ней в сетках (ячейках) хранится набор флагов – полностью азбука и номера. И вот там же в столешнице рядами находятся ракеты. На них нарисовано, какого цвета. Только не со стороны капсюля, а где пыж – залито воском и сразу цвет. Берёшь ракету, какую командир говорит: красную, зелёную, белую. Часто ему подаёшь, или сам стреляешь. На мостике кто всё время? Рулевой из БЧ-1 (штурманской) – сам штурман или его помощник. Обязательно командир, часто его заместитель. А сигнальщик обязательно. Даже если кто и спускается, бывает что и рулевой. Например на якорь встали (немного постоять) в пределах часа, или дрейфуем, командир не уходит с мостика. Рулевой может отойти, если попросится. А сигнальщик ни на минуту не уходит. Мне, если уйти с мостика, значит должен вызвать подмену. Потому что с кораблей могут сигналить. Раньше только этим связывались между кораблями. А так имели ещё рупора такие, из жести сделанные. Если близко (до кабельтова - 182 метра), то командир мог в него крикнуть. И то редко, большинство передач семафором. И вот на крышу этой будочки приставлен такой трапик. По нему заскакиваешь на крышу, чтобы тебя хорошо видели и начинаешь писать. Сразу читаешь, отвечаешь командиру. И обязательно каждый семафор записываешь в сигнальный вахтенный журнал - какие передашь и примешь. Журнал находится в будке, там всё закрыто и его не замочит. А ночью можешь аппаратом «Люкас» (прожектором) работающим на ацетиленовом газе. Небольшой такой. Сразу спички лежат в будке. Его открываешь, зажигаешь газ, закрываешь задвижку и «пишешь» - посту или на другой корабль. А так, в каждом крыле мостика (левом и правом) стояли прожектора. Бывало, если далеко, то прожектором «пишешь», а близко – «Люкасом».

После осмотра вооружения делаешь малую уборку жилого помещения, куда расписан. Я жил в восьмиместном кубрике и убирался там. Кто-то расписан в большом кубрике, кто в салон кают-компании, кто-то на спардеке. Кто-то драит палубу - все же расписаны на своих местах. Малую уборку когда делали, то на верхней палубе расписывали несколько человек. А когда большая уборка в субботу, драят все.

Когда приходил со школы, то урывал время на выполнение домашнего задания между малой уборкой и обедом (примерно минут тридцать-сорок). Когда что-то не понятно, то подходил и спрашивал у офицеров. Все помогали по учёбе. Сразу после ужина свободных три часа. Обычно соберутся ребята на спардеке, кто курит - что-то рассказывает. Кто-то играет на баяне, отдыхают... В выходные дни записывался с краснофлотцами в увольнение, ходил в клуб моряков и на танцы во дворец культуры. Но танцевать не с кем, так - смотрел…

У нас раза четыре в лето проводили шлюпочные гонки между кораблями, на суднах – шестёрках. Стояло восемь кораблей: кто-то в Северной бухте, в Мраморной, а наш - в Казачьей. Девять бухт же в Севастополе. Для гонок специально отводилось место, назначались судьи. Дают команду: «Отвали!» и какая первая придёт. Дистанция примерно в четыре километра. Я обычно сидел за рулевого – не пускали ни загребным (который к корме первый сидит), ни средним, ни баковым (у форштевня). Силёнок-то ещё не столько, там подбирали здоровых, подготовленных. В соревнованиях наш Незаможник брал второе место. Первое место всегда занимали Красный Кавказ и Парижанка (Парижская коммуна), там сильные гребцы. Каждый день назначались гребцы на шлюпку, если на рейде, а не у пирса стоим. Если кому-то из офицеров надо на берег, то идёт шлюпка. Сразу рассыльный даёт в дудку – объявляет: «Дежурные гребцы в шлюпку!». Все приходят, везут до берега, потом обратно. Конечно имелся небольшой корабельный катер, но его же не будешь спускать каждый день. Обычно служили по пять лет, когда я пришёл. А до этого, мне рассказывали, что БЧ-1 и БЧ-6 служили 4 года, остальные – 5 лет. Вот, Опара и моему другу Феде Корж надо демобилизовываться, и тут война началась. Долго служили…

Года за два до войны, когда уже самостоятельно нёс сигнальную вахту, попросился у Рзаева перейти на БЧ-3, минёром-торпедистом. Перевели, стал изучать материальную часть и в 14 лет (к началу войны) стал штатным специалистом – самостоятельно стоял вахту на торпедных аппаратах. Мне нравилось, просто тянуло к технике и часто ходил смотреть как разбирали торпеды. Там командиром БЧ-3 служил старший лейтенант Кононенко, хороший такой. Всё время звал меня к себе.

Перед самой войной (месяца за четыре) командиром корабля пришёл капитан-лейтенант Минаев. Но его почему-то недолюбливали. Тогда встали в док на ремонт, меняли листы обшивки. Не сваркой же держалось, а на заклёпах. На палубе заменяли дерево, половую рейку. Только не рейка она (узенькая), а вот такая широкая (как две – две с половиной рейки). Болты приваривались к железной палубе. И эти деревянные - сверлятся, одеваются, прикручиваются гайками, потом пробками, и шлифуются. Тоже работы хватало и личный состав участвовал в ремонте. Я помогал – даже немного выучился на сварщика, варил прямо в доке. Мы ещё в доке стояли, когда война началась и случилась первая бомбёжка. Буквально через два дня спустили, погрузились и ушли на обстрел Констанцы.

- Было ли ощущение надвигающейся войны?

- Ничего и слухов тоже не ходило. Когда вечером собирались на полубаке и спардеке, никогда никто не заикался что начнётся. Ни тревожности, ни провокаций. Ведь даже в 1941-42 годах свободно ходили по Черноморью. Ни итальянцев или турецких кораблей, ни лодок. Немецких, румынских тоже. Они появились в конце 42-го года. Вот тут начали их гонять. А до этого только ходили на обстрелы ихних городов.

- Как узнали о её начале?

- Утром, только сыграли побудку, командир сразу всех построил на спардеке. И сказал: «Началась война! Враг напал…» Ну и собственно говоря, утром же немцы налетели в район мельниц - от Севастополя километров восемь-десять, где выходили из бухты в море. Они, наверное, хотели перегородить выход минами – бросали с самолётов. И, видимо, мины такие как наши с рожками, 1905 года. Падали на сухопутье и взрывались, а мы думали что бомбят. Вот тут мы поняли…

- Что почувствовали когда началась война, страх?

- Ну, какой страх!? Когда налетали самолёты, тогда страшно. По-моему есть люди, которые не боялись, но мне казалось страшным. Когда они свистят – там взрыв, там. У торпедного аппарата стоишь, воет! Готов даже залезть под него. В десанте когда участвовали, я бы не сказал что страшно. В рукопашной звереешь и уже не помнишь ничего.

С 1941 по 42 годы занимались тем что часто ходили на обстрел. Двадцать пятого числа спустили с ремонта. Ночь переночевали и двадцать шестого июня первый раз вместе с Железняковым и Красным Кавказом пошли на обстрел Констанцы. Нас сопровождали торпедные катера из 5 отдельного дивизиона (ОДТК). Ходили обстреливать и небольшой порт Латоша. И перед Одессой тоже. Участвовали в Керченско-Феодосийской операции, высаживали десант в 1942 году. Перемещали боезапас, в том числе на 35-ю батарею. Вместе с Железняковым и с эсминцем Стремительный (ещё до его потопления) обстреливали берег, когда немцы близко к батарее подходили. И перед тем как высадить десант.

Эвакуировали население из Севастополя в Новороссийск. А бомбили каждый день. Или рации их где-то находились, потому что самолёты подходили точно, как только корабли выходили из бухты. Может коррпост сидел. Там же крымские татары, а они предатели – ужас. Зря их что ли Сталин в Среднюю Азию, да куда. Не стал садить и расстреливать, выслал и всё! Нельзя конечно говорить что все такие. Тоже воевали и у нас на кораблях служили. Даже награждались званием Героя Советского союза. И среди русских, во всех нациях тоже имелись предатели. Но большинство-то людей – хорошие. И вот когда их высылали в 1944 году, видел как везли на старых полуторках к железной дороге. Но не всех, там их много осталось, а только тех, кто с врагами сотрудничал. Они же две дивизии поставили немцам. Чеченцы тоже целую дивизию поставили. Это сейчас они хорошие стали, когда на деньги России живут. А так – все национальности у нас на кораблях служили: украинцы, узбеки, туркмены, русские, белорусы, армяне. Отношения в составе – как братья.

На Севастополь каждый день по нескольку раз налётала авиация. Защищали, отражали атаки. Их тьма заходила, по сто с лишним самолётов. Там все корабли били в один конец. Потом начали перебрасывать из Одессы мирное население. Когда переходили, авиация Стремительного накрыла с 6000 мирного населения. Мы шли и он впереди. И подойти нельзя – загрузка ниже ватерлинии, вот так борта над водой торчали (показывает примерно 30-40 см – прим. авт.). Не дай Бог шторм и взять никого нельзя. Все там погибли. После этого Октябрьский издал указ «Без права на всплытие», мы тоже пленных не брали. Накрывали корабль, плавали, добивали. Ну и правильно сделал, потому что там ужас что творилось…

В апреле-мае 1942 года (уже тепло настало, бушлаты сняли) я служил на Рьяном, когда в его команде много погибло. Они на обстрел ходили и попали под большой налёт авиации. И нас часть, со всех эсминцев, списали на Рьяный. С Незаможника пятерых: два комендора (матрос-артиллерист), меня одного с БЧ-3, одного с БЧ-5 и одного с БЧ-4. На Рьяном я также служил торпедистом в БЧ-3. Мы временно там служили, до того как его потопили – быстро. Зашли в бухту Глубокая, доставляли боезапас куда-то. Тоже с обстрела Констанцы шли и нас накрыли – в 1943 году. Прослужили буквально месяца четыре. И потом обратно расписали по своим кораблям, на которых раньше служили.

- А точно он «Рьяный» назывался? Вроде такой корабль базировался на тихоокеанском флоте…

- У нас служил Рьяный. Так называемый «дивизион плохой погоды»: Метель, Буря, Шторм. На тех флотах и на наших присваивали такие же названия. Я вот только не встречал там эсминца Железняков и Незаможник.

- Вы рассказывали, что на корабле служило два Героя Советского союза…

- Глубокой ночью с выключенными огнями зашли в Констанцу, где готовились к погрузке на транспорты крупные войска. Новый командир Бобровников отдавал команды на немецком языке, он хорошо говорил. И все офицеры стояли на мостике. Там, на берегу, кишело. Не только немцы, но и итальянцы, румыны. Ое-ёй сколько собралось! И мы сделали вид, как будто принимаем их на борт. Когда с берега приняли канат, в толпу полетели гранаты. Для этого Бобровников на правый борт посадил аварийную и боцманскую команды. Двенадцать ящиков приготовили. Одновременно орудия и пулемёты стали бить по городу. Я тогда ничего не понимал, стоял с левого (противоположного) борта у своего торпедного аппарата. Даже не видел как швартовались и стреляли. Потом, когда отрубили швартовые и взад отошли. От берега наверное мили полторы прошли (минут семь),услышали что завели торпедные катера. Его рёв далёко слышен и звук не отличишь, ведь авиационные двигателя. С левого борта (там где шум катеров слышали) прошло три торпеды, развернулись на выход и с правого борта тоже три торпеды. Они, видать, думали что налёт на Констанцу, обстрел. Может быть хотели выйти… Никто из нас не получил и царапины. Потом сообщали что потери врага составили более четырёх тысяч человек. По итогам рейда всех наградили Орденами Отечественной войны 1 степени. А Бобровников стал Героем Советского Союза.

Командир Бобровников Павел Андреевич

- А как удалось сымитировать немецкое судно?

- А корабли же одинаковые. Вот у румын эсминцы, сторожевики, пограничные катера и катера - морские охотники. И у итальянцев такие же как у нас. Флаг и вымпел не поднимали. И вот, ты спрашиваешь: даже форма немецкого морского офицера походила на нашу. Только по фуражке (мичманке) можно узнать. Также (по запястью себе стучит – прим. авт.) галуны на рукавах нашитые. Это тяжело определить, тем более ночью. Он молодец, Бобровников…

(из материала сайта 35батарея. ру - Бобровников Павел Андреевич. Родился в 1905 году в городе Киеве. В рядах Красной Армии с 1927 года. В 1932 году окончил Военно-морское училище имени М.В. Фрунзе. До войны службу проходил на линкоре «Парижская коммуна». В 1935 году окончил спецкурсы комсостава РККФ. В дальнейшем служил в должности дивизионного артиллериста, начальника штаба дивизиона канонерских лодок Черноморского флота, командира эскадренных миноносцев «Железняков», «Фрунзе».

Участвовал в обороне Севастополя, командуя эскадренным миноносцем «Незаможник», который вместе с другими кораблями Черноморского флота регулярно охранял суда, следовавшие в Севастополь, перевозил войска, боеприпасы, оружие. Каждый такой рейс был не просто боевым походом, а прорывом через минные поля противника под постоянной угрозой атаки со стороны подводных лодок, торпедных катеров, авиации.

Под командованием П.А. Бобровникова эсминец «Незаможник» участвовал в Керченско-Феодосийской десантной операции как корабль поддержки десанта. Благодаря отлично проведённой высадке десанта в Феодосию был обеспечен общий успех всей десантной операции с целью овладения Керченским полуостровом.

С 1943 г. занимался переброской войск между портами Кавказа. Участвовал в десантной операции в районе Южной Озерейки, в переброске войск и грузов между портами Кавказа. В дальнейшем принимал участие в освобождении Кавказа и юга Украины.

Кавалер семи боевых орденов, один из них – Орден Британской империи 4-й степени. Награждён медалями «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя».)

Вот у нас (смеётся – прим. авт.), в 1943 году, зашли в Новороссийск, по-моему - пополняли боезапас, продукты. И сигнальщиком служил Ваня Индик, родом с Витебска. До войны токарем работал на заводе, половине корабля сделал хорошие ножи. Его родственников немцы расстреляли и он всё время просился на береговой фронт, но никак не списывали. Когда зашли пополнять боезапас, он нёс сигнальную вахту. Бобровников рано утром вышел на спардек, сделать физзарядку. Такое солнце - ни налёта, ничего нет. Ваня берёт пистолет Вери и в него выстрелил. Ракета прошла над плечом, обожгла немного. Бедного Ваню схватили и в особый отдел. Пока получали боезапас, его судят на корабле показательным судом. Думали что расстреляют. Нет! Три года с отправкой на береговой фронт. Он говорит: «Вот этого я только и добивался!» Между прочим Бобровников здесь оказался не прав - строй стоит, все с боевых постов смотрят, тут эти охранники: «Снять с него ленточку! Срезать (а он старший матрос) погоны! Вон с корабля, чтобы у меня зловонием не пахло! Вот, смотрите – это помощник Гитлера!» Увели. Прошло месяца два два-три, уже немцы готовили эвакуацию из Одессы. Приходит на корабль петиция - благодарность за хорошее воспитание матроса, Героя Советского союза Индика. Этот же Бобровников носится с Ваней - в его честь по боевым постам усиленный торжественный обед. В большой кубрик портрет повешали. И Бобровников с мостика: «Вот, товарищи, мы не доглядели! На таких, как Ваня Индик, Русь держится! Такими надо быть». Вот пожалуйста! Все захохотали из старых, кто помнил. А Индик отчаянно, даже если в десант не назначили, он: «Запишите меня, ну дайте…!» Наверное, хотел мстить. Вот по два - три человека списывали на берег, а его ни в какую. Он не курил, а табак выдавали и где-то себе сапоги на него выменял. Нравилось наверное не в ботинках, а в сапогах ходить. Хотя у него ещё одни лежали, я видел. Чехлы под лимонки сшил, одевал на ремень. И потом мы встречались в 1973 году, когда ездил туда. Работал в Витебске на том же заводе, но уже начальником снабжения. И умер в 1991 году.

- Расскажите про заряжение торпеды, сама процедура что из себя представляла?

- Во время войны я стоял у третьего аппарата. Командир БЧ-3 командует подготовить торпеду: какое должно быть углубление, даже скорость указывает - меньше или больше. Она же идёт на керосине и на сжатом воздухе. Там только 24 часовых механизма, датчики стоят, как трещотки. На курс – как на компасе, но такой – воронкой (градусы разбиты). И потом ставишь время – перейти с этого курса на другой, через три минуты или тридцать секунд. Это всё делаешь и говоришь командиру «Товсь!» Он тоже: «Товсь!» Все три поста ответили – торпеда готова. И ждёшь когда скажет «Пли!». Воздух открываешь и её выкидывает. Как Кононенко командовал, я всегда на своё усмотрение ставил – если углубление 2 метра, я ставил 1,5. Если через курс 120 свернуть на курс 127 – ставил на 125. Точно не делал, что командир говорил. И редко когда проходили мимо. На счету моего торпедного аппарата 24000 тонн. Первый корабль – румынская самоходная баржа. Она, видать, с оружием шла или с чем. Я её накрыл в 1942 году. Не помню месяц, но уже прохладно - стоял в бушлате. А потом, в феврале 1944-го, шло пять больших кораблей. Эвакуировались немецкие солдаты из Севастополя. Они хитро делали: грузили свою технику и солдат на корабли (уже на итальянских воевали), а на палубе наше мирное население. Не будешь же бить. Нельзя ни обстреливать, ни торпедировать. И в середине один шёл - без. Вот его я и выцелил. А третье судно не знаю, от моей ли торпеды. Потому что первый и второй торпедные аппараты тоже выстрелили. Военным кораблём-то его и назвать нельзя, как наши пограничные катера - морские охотники. Команды около тридцати человек, не больше. Три торпеды ушли, но командир БЧ-3 сказал что моя попала и заявку подали на меня. Он же смотрит на след, стоит на возвышенности и то, бывает, не на мостике, а на марсплощадке – это такая площадочка на мачте. Торпеды далёко видно – белая полоса идёт. Так же может быть и в пехоте - подбил кто-то танк, а заявку дадут на другого…

- А когда Вы устанавливали данные на своё усмотрение, был бинокль, или как ориентировались?

- Нет, только стереотруба, а бинокль у сигнальщиков. Командир сам объяснял что пять градусов туда-сюда – это даже лучше. Когда мне командовал, это уже точно по центру корабля. Ведь торпеда идёт, корабль обычно поворачивает на торпеду, чтоб уклониться. Если я дам, допустим, пять градусов, не дойдёт и успеет уклониться. А десять дам – врежется. Вот так высчитываешь…

- А как немецкие торпеды можете оценить?

- А я не знаю их торпеды - не изучал и не видел. Знаю что в нашей торпеде 700 килограмм взрывчатки, а в их торпеде всего 400. На Незаможнике стояло три аппарата. А торпед брали обычно шесть, по два комплекта боезапаса. Одна торпеда в аппарате, вторая - в артпогребе. Тип один - РР-12, других не встречал. На мачте откланяются такие стрелы, стоят блоки на тросах. Отводят, а тут лебёдка и стрела опускается. С берега цепляют торпеду стропами с четырьмя крюками в сетки из толстой проволоки и кладут на тележки: переднюю и заднюю. Потом стопрыны сцепляют (застёжки на тележке). И всё – покатили в артпогреб. Укатывают и тележка опять свободна. А из артпогреба поднимают этой же стрелой, поставят в торпедный аппарат, точно выровняешь (специальными уравнителями). И задраиваешь торпедный аппарат. Только у тебя лючки открыты, по команде ставить (настройки). А торпеду уже не видишь, она там лежит. На ходу, когда торпеду выпустил, в бою уже вторую не заряжу. Чтобы в торпедный аппарат затолкать торпеду, надо часа полтора времени. Зарядить можно только когда придём в базу, там торпеду обратно поднимут из артпогреба. А так бы зачем строить четыре-шесть торпедных аппаратов на корабле? Один можно, если бы их как автомат кидал. Так вот ты спрашиваешь, почему нельзя перезарядить. Чтобы бросить её, нужен сжатый воздух, который открывается перед тем, как сыграть боевую тревогу. Сразу на боевой пост подбегаешь, открываешь и говоришь «Торпедный аппарат такой-то к бою готов». Там давление до 10 атмосфер, у каждого аппарата стоят три баллона на один раз выпустить торпеду. Ладно в бою можно умудриться стрелой поднять, подвести и поставить в торпедный аппарат. А где возьмёшь сжатый воздух? Только на базе накачивать.

- Какова дистанция сброса торпеды с корабля?

- До двух миль. Если одна морская миля – 1852 метра, то получается почти четыре километра. Когда я подбил, километра три оставалось. Если корабль выходит на торпедную атаку, я не видел чтобы уклонились. А от торпедных катеров вообще - он же на расстоянии 150-200 метров выпускает и резко уходит. Даже 100 метров выходят к кораблю.

- Но противник же обстреливал?

- Стреляют конечно, нам тяжелее приходилось. А торпедный катер идёт так вот (зигзагом – прим. авт.). Попробуй, попади в него! Из госпиталя когда меня выписали по ранению вернулся, а Незаможник ушёл. Мы стояли рядом с 5-м ОДТК (отдельным дивизионом торпедных катеров). Вот там командиром служил еврей - капитан третьего ранца Ципник. Он хорошо меня знал. Уговаривал:

- Оставайся у меня на торпедных катерах. Чё тебе, не всё ли равно? Мне торпедисты вот так нужны.

- Нет, - говорю, - я на свой корабль пойду.

Он всё хохотал, анекдоты про евреев травил отерпененно, пока у них трое суток ждал корабль. «Я за всех евреев один воюю!» (смеётся – прим. авт.). Хороший мужик...

- За попадание торпедой как-то платили, поощряли?

- Нет! Если бы за каждого румына, немца платили, то какая это война!? Я даже первый орден получил не на корабле. Мы в начале 1942 года воевали десантом в районе разрушенных мельниц. Шли танки, а там обрыв метров девяносто и ширина дороги всего четыре метра. А тут стены старинной мельницы, метров полтора из камня сложенные. Там ое-ёй толщина! И вот командир БЧ-4 Черемных с нами, говорит Ване Адыкиенко: «Танк надо подбить, заклинить в месте где обрыв, чтоб другие не прошли». Я услышал, подползаю. А противотанковых гранат не имели, только РГД-1. Беру четыре штуки РГД-шек, Одну ручку (у гранаты) сюда, три - в другую сторону. Ленточку сорвал с себя, связал и выскочил на дорогу. Танк дал очередь из пулемёта, я упал – не попало. Он когда надо мной прошёл, я ему сзади – в моторную часть зашарашил, етить. Ну, тяжёлые четыре-то гранаты! Вот за это получил первый Орден Красной звезды.

- Почему привлекали в десантных операциях? Это делалось добровольно?

- Не хватало же народа. Собственно говоря – прямо выделяли на корабле. Замкомандира корабля по политчасти зачитывал список: «В десант – такие-то, такие». Там же со всех же кораблей, ое-ёй сколько народа - несколько тысяч! Я четыре раза ходил в десант: на 35-й батарее, потом на Мекензиевых горах, в районе мельниц и в Цемесской. 35-я батарея держала, обороняла Севастополь ужас как! Если бы не она, то Севастополь, наверное, за полгода раньше сдали.

- А кто командовал десантными операциями?

- Я два раза участвовал под руководством капитана первого ранга Басистого. Он всегда десантами командовал, такой здоровый! Хороший мужик, эти его любили (посмеивается – прим. авт.). Ко всем по-отечески относился: пошутит и подковырнёт. Не знаю, живой ли он остался или нет.

Басистый Николай Ефремович

Вражеская авиация перестала бомбить как взяли Севастополь. После 9 мая 1944 года раза два налётали и то мало самолётов. И потом редко когда выходили, только вот обстрелять Констанцу. Десант высадить, в Эфорие (небольшой порт, даже бухты нет) или в Констанце. Ещё в конце 44-го года – начале 45-го нас, всех хороших минёров, в Кёнигсберг отправили. Его немцы очертененно заминировали, стена шла, к которой вообще подойти нельзя. Километра полтора сплошь мины. Артиллерия бьёт, автоматчики работают, а мы разминируем - проходы делали. До войны когда морские мины изучали, тогда же и сухопутные. Кононенко меня лично учил, чертежи показывал. Очевидно его обучали в высшем военно-морском училище. Если он командир БЧ-3 (минёров), то знал мины и торпеды не только наши, но и все немецкие. Сухопутные - нажимные и от которых идёт такая тонкая бичёвочка. Заденешь её или наступил в 125 граммов давления - взрыв. Из-за чего у меня медаль за Кёнигсберг. Там единственный раз видел танк Тигр, подбитый. И мины интересные - вот как сейчас есть стекловолокно, у них так же от мины к мине шло. Прозрачные и тонкие, такие. Я такого материала не видел. И стоит его порвать – всё, взрыв! Разминировали, пока вывернешь гальваноудар – весь в поту. И на руку одевался такой минреп. Потихоньку аккуратно раскопаешь и от усилия руки гальван вывёртываешь. Но хорошо, что дело к концу войны и их недавно поставили. А если бы простояли года два, хрен бы вывернул!

Ну и морские мины ставили, разоружали, плавающие подрывали. У нас же тогда использовались 1905-12 годов – гальваноударные и магнитоакустические. Магнитоакустические мины на семь импульсов, а у немцев уже на двадцать один. Ну это если она на грунте на двадцати импульсах, над ней девятнадцать кораблей пройдут – нормально (не взорвётся). Двадцатый пойдёт – от шума винта срабатывает электрический импульс, открывается сжатый воздух, мина от грунта отталкивается сжатым воздухом и сразу включается магнит – притягивается к кораблю. И вот тоже, они могут пролежать только двенадцать-тринадцать месяцев. Потом отказывают и наши также. Я не разбирал её никогда, но на чертежах показывали что у неё аккумуляторы стоят как «сеткой».

- А для чего такие настройки мины применяли?

- А это обычно перед входом в бухту. Когда уходили из Севастополя и Одессы мы такие ставили – магнитоакустические мины, на импульсах.

Гальваноударные мины 1905 года – с пятью свинцовыми рожками. В них стеклянная колба - 200 граммов удар, колба ломается и взрыв. Там просто человек будет плыть, может удариться. А тем более они постоят месяца три-четыре на глубине, свинец этот весь сгнил – одна стеклянная колба торчит.

И наши, 1912 года – гальваноударные, без рожков. Также на минрепе стоят. На палубе у каждого, кто ставит мины, сделаны маленькие рельсы. И мины катаются по палубе на тележке, которая считается её якорем. Командир БЧ-3 командует, эхолот замеряет. Там допустим глубина 50 метров, а он говорит 48 метров. Ставишь и за борт её. Минреп срабатывает и раскрутится точно на сколько поставил. Будет на двухметровой глубине от поверхности стоять. В мину кладутся кусочки сахара (в синих коробках, сеткой закрываются). Он растает и боевые чеки выйдут, она уже боевая. Ударь и всё! А сахар мигом тает. Когда мины ставил, вот так (показывает – прим. авт.) наешься!

- Как оцениваете наши и немецкие мины?

- Я тебе прямо скажу, мы старые мины использовали. А немецкие - хорошие. И магнитоакустические и гальваноударные. И электромагнитные тоже. Бывало с самолётов их скидывали. Но обычно это делали минные заградители. И тоже над ними проходит судно, если не хватало глубины, минреп под воздействием от магнита корабля срабатывал, она раскручивалась и ещё ударялась. У них вообще оружие хорошее.

- А мины на тележках тяжело толкать?

- Не-ет! Весит около семисот килограмм. А торпеда две с половиной тонны почти что.

- А с каким оружием воевали в десанте?

- Сначала с карабином. На корабле же у нас не воевали тогда с автоматами. Давали кортики, он и сейчас у меня есть. Первый автомат на Мекензиевых горах подобрал у убитого немца. Шмайсер – автомат не плохой, я бы сказал. Хорошие автоматы у них, ну а карабин есть карабин. И с ППШ воевал. А потом мне ребята дали бельгийский Браунинг, никелированный. Вот такой (показывает – прим. авт.) маленький! Ребята с корабля у офицера какого-то убитого забрали. На, сказали, - тебе на память! Но у меня его в госпитале украли, в Подмосковье – или медсёстры.

- Разве оружие не сдавали?

- Ой, слушай! Перед тем, как попасть в госпиталь, вообще ничего не помнишь. Где оно – твоё оружие, кого там! Я в Цемесской только попросил чтоб мне голову подняли посмотреть. Первый раз осколками ранило в 1942 году, в Севастополе. Лежал не в госпитале, а на брандвахте (плавучем госпитале), дней 19-20. Мы пришли с обстрела Констанцы и на утро налёт авиации, давай отражать. Тогда на корабле восемь человек погибло. Я - дурак, отошёл от торпедного аппарата посмотреть налёт, как наши орудия бьют. И близко разрыв бомбы, чуть ли не под тем бортом, с какой стороны стоял. Вот в ноги-то два маленьких, а в спину хороший осколок влетел. Он у меня долго хранился и куда-то делся. Быстро поправился – организм молодой.

А второе ранение получил в Феодосии при высадке десанта. И получилось так, командир корабля Минаев засмотрелся, что ли – поздно отработал назад и мы врезались форштевнем в наш же мол. Он нужен чтобы сбавить накат волн, если бухта открытая - такой широкий из бетона, как дорога. Мы сразу ушли на ремонт. И вот здесь налетала авиации и мне попало осколком в шею. Лежал на брандвахте.

А потом в десанте на 35-ой батарее и на Мекензиевых горах. Вот там в рукопашную в первый раз ходил. Немцы шли в атаку, даже впереди танков. И ранило третий раз, пулевое ранение в бедро. Вот так два железнодорожных тоннеля. Из одного тоннеля дорога выходила и направо. Не помню сейчас, какая станция. И сразу же уходила влево, дальше снова туннель. И потом вправо начинается лес и гора. Вот на ней мы и участвовали в рукопашной. Поддерживала только артиллерия. А танки у них не такие как наши – обтекаемые. Какие-то угловатые, средние И сейчас во мне (показывает – прим. авт.) семнадцать осколков. Я вот пришёл в военный госпиталь сделать МРТ. Меня на рентген: «Ой, иди-иди, у тебя их всех вырвет! Там такие магниты, тебе нельзя». Но они (осколки – прим. авт.) не мешают. Я и дрался когда (бокс - прим. авт.), не мешали.

В госпитале лечился раз в Подмосковье - вылетело название города… А второй раз вообще в Челябинске. И вот помню деревянный госпиталь и рядом озеро, лесок такой. Ну сейчас бы я уже не нашёл его. Остальные три раза на брандвахте. В Подмосковье со мной лежал чудной такой краснофлотец - радист с минзага. Его ранило в ноги, с костылями ходил. А рядом базар стоял и женщины, у кого свои коровы, торговали молоком. Такие четверти бутыли – типа трёхлитровых. Нам форму начальство принесёт, переоденемся, пойдём туда - напоят молоком, накормят. Я-то уже ходил, только с клюшечкой, а он ещё на костылях. И вот в субботу принесли форму, переоделись. Только из ворот выходить, заезжает во двор начальник госпиталя (забыл как фамилия еврея этого). Тележка у него на двоих с парой колёс, маленькая повозочка. Такой нам:

- Тп-п-пг! Товагищи кгаснофлотцы, что ви меня не пгиветствуете?»

А этот Коля, как же его фамилия:

- Я – тебя?

- Да, ви – меня!

- А чё тебя приветствовать? Ты из-за носа всё равно ничего не видишь (посмеивается – прим. авт.).

И нас в тот же день выписали. Пришли на вокзал, военному коменданту дали требование на билет. Комендант спрашивает:

- А чего это, как он вас выписал?

Рассказали, расхохотался. Пошёл, где-то красного вина принёс бутылку: «Ну, давайте, выпьем за ваш отъезд». Выпили. Коля поехал на свой корабль, я – на свой.

- Когда обстреливали Констанцу, это проводились какие-то операции?

- Просто выходили обстреливать. Потом я участвовал в занятии Констанцы - шесть кораблей. Сами же обстреливали и высаживались десантом. По тридцать процентов личного состава уходило в десант. Ворвались на телефонную станцию, телефонистки сжались все - девчонки, Господи! Мы им - всё спокойно! Там я впервые увидел зеркальную стену. И какой-то солдат забегает, как даст очередь по ней. Ребята его чуть не прибили. Там, собственно говоря, немцев и итальянцев почти не осталось. И румыны попрятались, кого там! Слабо сопротивлялись…

- А сколько обычно рейд длился?

- В порту долго не задерживались, потому что всё время на обстрелы. Бывало что по пять дней болтались. Вот, дали задание идти в Одессу или к Цемесской, обстрелять такой-то участок. Туда – сутки и оттуда. Да ещё дорогой задержишься - те же налёты. То на обстрел Киркенеса, то на 35-ю батарею – отразить нападение. Бывало, когда все порты сдали, месяца полтора не могли куда-то зайти. Мы уже весь боезапас израсходовали, без топлива и продуктов. Глубинку малую бросят, чё всплывёт (а готовить-то не на чем), то и ешь. Вот помню меня аж зеленью рвало, из-за чего рыбу теперь не ем. Незаможник ходил на угле, не на солярке. БЧ-5 там уголь покидали, ое-ёй! Вся команда мешками быстро грузила. Освобождались только те, кто на мостике, радисты и охрана корабля - оставались на боевых постах. Всё время готовность № 1. И вот девять мешков несёшь нормальных, а десятый – гостинец в 100 килограмм. За день грузили 600 тонн, хватало около месяца. Там бегали трапам, а не ходили. Я не носил покамест юнгой служил, а помогал с конца 1943-го – в 44-м. И то, один торпедный аппарат оставляли всегда на готовности № 1, даже когда в порту стояли. Обычно старались меня к нему оставить.

Незаможник ведь ещё царской постройки. Сначала затопили, потом подняли, отправили на завод и отремонтировали. Даже на эсминец мало походил. Вот посмотришь на миноносцы типа «Буки», «Веди» - они красавцы. А это…, но всё равно он тоже много сделал. Экипаж его состоял из 127 человек. Сначала 13-й номер, потом 15-м. А когда с завода вышли, стал 17-м. Потери такие, что тех, кто начинал войну, осталось девять человек. И вот я, в позапрошлом году, ездил в Севастополь на День Победы. До этого писал моему другу Феде Корж, мне ответы приходили, думал что живой. Приехал, меня его родственники встретили в порту Симферополя. Сразу машину организовали. Отдали портрет, цветным сделали, они думали что я таким и остался. А оказалось что Федя умер четыре года как. И внук отвечал на письма. Сказал, что просто расстраивать не хотел. Я спрашивал у командира с 22-й малютки, контр-адмирала (который меня помнил с войны), остался ли кто живой с Незаможника. Сказал что не знает, вроде бы даже нет. Ну и сообщили что Бобровников у нас умер 6 лет как. Он жил в Солнечном, под Севастополем. Осталось нас всего одиннадцать человек, потом девять осталось…

- Как вам удалось выжить из 127 человек?

- Может это везение. Всё же пять раз лечился - три раза на брандвахте и два в госпиталях. Вот говорю – ненадолго выскочил, по мне из пулемёта и ни одной царапины! Потом на Мекензиевых горах. Немцы пошли, уже темнело. И тут кто-то поднимает в атаку. Взрыв, падаем! И Лесин, он по-моему с 24 или 25 года, рука его попадает мне прямо вот сюда (показывает на грудь – прим. авт.). Дёргаю его: «Всё, ставай!» И рука тащится... А мне хоть бы царапина! В Бога я не верю, это всё ерунда.

- Как узнали о Победе?

- Когда День Победы объявили, я стоял у вахтенного трапа. Считай, за две недели как приехал из Кёнигсберга. Ну и мы уже чувствовали, что вот-вот. Бобровников, помню, выскочил - заорал с мостика: «Товарищи, ура! Конец войне!» и стал стрелять. Вахтенный офицер, рассыльный и вахтенный у трапа (они обязательно вооружены) стреляли. Все на кораблях, у кого личное оружие. А из орудий не стреляли. Никакого построения, митинга, просто все кричали: «Ура!», целовались, обнимались. Не выпивали, в 44-м году уже убрали фляги со спиртом, виски и шампанским. Вот на Инкерманских штольнях сколько шампанского хранилось, ужас! Целый город в этих штольнях.

Потом сказали, нас - четыре человека с корабля: «Вы поедите на Парад Победы». Я принимал участие в Параде Победы 24 июня 1945 года. Готовились неделю в Химках. Палатки поставили и в них жили. С нами же моряки с Северного, и с Балтийского флота, ое-ёй - поля палаток. Тренировались там же, на плацу. Даже не на одном, а штуки четыре. Вот так (показывает – прим. авт.) шла колючая проволока – не знаю, зачем. И вот гоняли целый день, часов по шесть. Мы уж думали, скорее бы этот парад прошёл (посмеивается – прим. авт.).

И помню сейчас, мы прошли – состав Черноморского флота, за нами пограничники, наверное человек пятьсот. У них такие красивые собаки: лифтики с медалями. И одну раненную собаку подполковник вот так нёс на руках. Подошли, у неё лифтик. Офицер рассказал: «Раненная она, ещё не ходит. Но эта собака, столько сделала!» Ну до того красивая... А офицера сейчас уже не могу вспомнить. Её не на шинели несли, а такая красная подкладка, на ней лежала (скорее всего это был Мазовер Александр Павлович, с Джульбарсом – прим. авт.). Я больше нигде не видел на кинохронике, чтобы собаки шли.

- А про обеспечение безопасности парада что можете рассказать? Оцепление спецслужбами?

- Какие чекисты, не видел никого. Вот говорят – заградотряды во время войны, кто-то сзади шёл. Ерунда это всё! Во время парада проходили мимо трибун с оружием и при полном боезапасе. Метров 60 и всё правительство стояло. Автоматы заряжённые, пожалуйста!

- Может вам выдавали, варёные в кипятке?

- Это тоже не правда что кипячённые патроны не стреляют. Да ну, тогда не боялись. Это сейчас они стараются тремя линиями… Вон Путин когда сюда приехал 2-го сентября (в Читу на юбилей окончания Второй мировой войны). Жара! Пить нет, посидеть негде и выйти не дают. В виде кольца окружили на нашем мемориале. Мы с Путинцевым рядом стояли. Он мне: «Пить охота. Дайте выйти, воды взять!». Нет, не выпускают и всё. Говорю: «Я чё, арестованный что ли?» Щас, щас, подъедет! Даже фронтовиков всех не пустили, всего лишь человек семьдесят. Часа три ждали, и вот его так два человека - спереди и сзади. Мы первые стояли, ещё Михалёв (тогда мэр города – прим. авт.) попросил: «Михалыч! Он с Вами здороваться сейчас будет, спроси почему Чите до сих пор не присвоен статус города воинской славы, а Грозному присвоили» Я говорю: «Спрошу, без вопросов!» Он (Путин – прим. авт.) руку тянет через этих, я – ему: «Владимир Владимирович! У меня к Вам вопрос!» Кого там, даже слушать не стал! С пятью человеками поздоровался и отошёл, ленточку поправил на венке. Его опять в машину оттеснили и уехал. Буквально три минуты. Ну нельзя же так, хоть бы пару слов народу сказал. Может не справедлив к нему, но я коммунист с 1943 года. Два года ходил кандидатом, мне лет не хватало. Только в 43-м году меня приняли в компартию и по сей день коммунист. По сей день плачу взносы, только билет сменил – КПСС на КПРФ. Почему, вот они все стояли? У нас боезапас и никто не боялся. А тут вот кому он нужен? Вот такой шибздик. Я иду, Жданова (тогда председатель краевой думы – прим. авт.) с Михалёвым догоняют. Говорю: «Вот так! (смеётся – прим. авт.) Видели, он даже…».

- Как кормили во время войны?

На камбузе варили всё вовремя: завтрак, обед и ужин! Горячее питание каждый день. На завтрак тебе горячий чай принесут, хлеб, масло. В обед обязательно первое, второе и стакан компота. На ужин кашу или ещё чего-нибудь, чай. А до войны в 21 час ещё давали вечерний чай с хлебом, сахаром и маслом. Кормили хорошо, об этом говорить не хочу. Правда уже не за столом в кубрике кушали, а вестовые разносили по боевым постам. В котелке принесут, прямо на боевом посту поешь. Потом придут и заберут посуду. Ведь круглосуточно по местам стоим…

- Приходилось ли пробовать немецкие продукты?

- В районе мельниц нас не меняли трое суток. И много убитых немцев лежало. Ребята сползали принесли такие упаковки как клеёнка. Мы их разрывали - там шоколад, тушёнка. Но у них она не вкусная. Сухари лежали и маленькая булочка хлеба. Если на пару подержать, то большая становится. И вкусный получался - эрзац-хлеб. Союзники снабжали тушёнкой, шоколадом. Потом у трапа, в канистрочках (в которых пищу носят) стоял виски. Пожалуйста, хоть сколько пей! Вот говорят, что в войну научились, ничего подобного! Я как не пил, так и сейчас. А на корабле только раза два видел, глоток-два возьмёт кто-то. Вот когда все базы сдали в 1942 году, почти два месяца болтались - варить нечего, и не на чем. Лишь бы дойти куда-нибудь. Даже соли не хватало. И потом ещё с боезапасом приходилось хреновенько - мало давали, в особенности снарядов на орудие. Выходишь на обстрел, буквально 15-20 минут и все закончились. А ведь такие держали склады боезапасов на Киркенесе. Ое-ёй! И все их куда-то эвакуировали. Вот как раз на Инкерманских штольнях, в бухте Глубокая, запасы артиллерийских складов находились. Штольня – это как гроты в скалах. Там целый город стоял с госпиталем и школой, в которой учились дети во время налётов. Когда их татары подорвали, то похоронили десятки тысяч. Так взорвалось что весь Крым вздрогнул, наверное. Такой боезапас и всё взорвали... За это же Октябрьского в 42-м году сняли и месяца три отсутствовал, потом опять появился. За него Басистый командовал.

- Как мылись?

- Ну это дело пожалуйста. В баню хоть каждый день ходи: душевые, бани там. Каждую субботу обязательно стирка. Робу же меняешь: одна синяя и одна – белая. И вот попробуй не замени, если эту неделю носили синюю робу, все ходили. Если не заменишь, то все в белой, а ты в синей. Хоть она и чистая - те же радисты, они же ничего не делают. Всё равно стирали и переодевались. А во время войны, по боевым постам: 3-й боевой пост, 1-й боевой пост и 4-й боевой пост - в баню! Пока стираешь робу, чуть ли не засыпаешь (посмеивается – прим. авт.). Помоешься, робу повешал, переоделся и на боевой пост. Уже другие идут. Я за всю войну не видел ни одной воши. И уборку также делали, правда уже не три раза в день: «Начать малую уборку!», а раз-два, налётов если нет. Тоже не все сразу уходили, а по боевым постам. Такие-то боевые посты – на уборку!

- Как было с удобствами на корабле?

- Я в восьмиместном кубрике жил, спали на рундучках, в которых хранились вещи. Как полати такие. Все старослужащие спали на рундучках. А молодые, в основном, на подвесных койках. Её развяжешь, расшнуруешь и как гамак цепляешь скобами подволоком. Они складываются и койка скручивается - один метр пять сантиметров в высоту и 57 см в окружности. А на койке твой боевой номер написан. Вот как носишь (показывает на грудь– прим. авт.) – смена, боевой пост, какая очередь по смене. Видел же на карманах у матросов? В сетку ставишь и номером наружу. Сетки приварены к перегородкам на верхней палубе. В каждую сетку ставятся пять коек. Берёт он, заносит пока нас нет (мы не расстелили свои койки на рундуках), на рундуке развяжет. Или на стол положит, потому что столы стояли в кубриках, кушали-то мы в кубриках. Потом цепляет, туда – нырь и спит. Я долго спал в подвесной койке, пока меня в восьмиместный кубрик не перевели. Там только двухярусные койки стояли и рундучки - по окружности. Но это только до войны. А во время войны не знаю, кто хоть раз койку развязал. Если удаётся где-то прикорнуть немножко, это хорошо. Не помню чтобы за войну уснул хоть в одну ночь. Всё время спать хотелось. Вот стоишь у аппарата, если не найдёт и ничего нет - и уснул. Или приткнёшься вот так, всё время спать охота. Несмотря на то что молодой, побольше спать не давали. Меняли также как и для всех. Там друг друга страховали. 120-мм орудие стояло на палубе ближе к левому борту. Они договорятся, один слушает, если начинается какая-то там, то всех будет. В сторону нам крикнет - толкнёт или бросит чем-нибудь. Урывали, но офицеры тоже ведь понимали что люди переутомлены. Они сами стояли на мостике и дремали. Даже если и поймают, тебя же не расстреляют.

Туалеты стояли благоустроенные, но сделанные из дерева и без перегородок - как одно помещение с восемью унитазами. А у офицеров отдельные, конечно же – из фаянса. Убирали по очереди или если матроса наказывали. Единственное взыскание от офицера - назначали на два-три дня уборщиком гальюна.

- Одежду и обувь какую носили?

- Как и сейчас кажется. Обеспечивали так что и говорить нечего. На год давали две тельняшки. Форму № 1 – белую эту. Форма № 2 – белая форменка и чёрные суконки, ну брюки. Форма № 3 – это суконка тёмно-синяя. Форма № 4 – тёплое бельё. Форма № 5 – бушлат. Форма № 6 – шинель и шапка. Форма № 7 – уши у шапки опущены. Шинель только давали на два года. Всё остальное - на год. У каждого в рундучке хранилось по пять - восемь новых тельняшек. Ну в год может раз десять сходишь в увольнение. В основном-то в робе (брезентухе) на корабле ходишь. За войну, помню, всего лишь два раза получал тельники. Но это уже когда совсем изнашивались. Начхоз придёт, выдаст тебе. Снабжали хорошо, говорить не надо!

А обувались в «бабушкины» ботинки. Не шнурком, а вот в этих местах (в районе голени – прим. авт.) такие резинки. Не то чтобы носок у них, а как вытянутые. Как сапоги, только у сапога – сплошной. Официально они так и назывались – Ботинки бабушкины. Хромовые отличные, сейчас таких вообще нет! А в войну уже начали давать простые рабочие. Никаких обмоток, как у пехоты, мы не знали.

- А из Высшего командного состава кого видели?

Брежнева видел в Цемесской. Вот красивый мужик, форма на нём сидела. Ое-ёй! Лично не здоровался, только издалека. Но человек действительно - приятно посмотреть. Ворошилов ещё до войны выходил с нами в море на корабле. Не знаю, чего он приезжал. Ну а на Параде Победы всех видел. И Сталина в том числе.

- Артисты приезжали выступать?

- Приезжали фронтовые артисты. Утёсов на Парижанке выступал. Около неё скопились корабли и тут налёт авиации. Все - в рассыпную и артисты сразу. Мы тоже отошли и начали вести огонь. А Утёсов как пел стоя на спардеке, так и продолжал – не ушёл:

«А коль покажет скажет ему мать
Ты ж одессит Мишка, а это значит
Что не страшны тебе ни горе ни беда
Ведь ты моряк Мишка моряк не плачет...»

- Были ли какие-то приметы, предчувствия? Вдруг солдат становился весёлым или наоборот, подавленным.

- Бывало, как же! Вот приходишь с десанта, соберёмся и смотришь - того нет, того нет… И потом их не искали. А предчувствия что убьют, об этом никто не говорил. Единственное что после рукопашной лучше ни к кому не подходи! И ничего не спрашивай. У всех глаза дикие. И часа четыре вот так. Потом только отходят люди, потихоньку разговаривать начинают, как будто спросонья. Хреновая штука, ощущение плохое. Все сидят молча: курит-курит - одну кидают, вторую, махорку эту. Всем давали табак, лёгкие большие пачки. А кто не курил, 200 грамм лишнего сахара. И сахар этот не белый, а такой коричневый как мокрый вроде он. Я не знаю откуда что за сахар такой, больше такого не видел. Самосад же сами резали его на корабле. Сделали такую машинку, резать. Потом как-то просеивали ситом и будёный, как махорка получался. Я вообще курить начал год тому назад и то так, баловался.

Ударить ножом первый раз тяжело и страшно. А потом стараешься ещё и поднять (показывает рукой – прим. авт.). У нас же карабины с собой. Если бы автоматы, тогда бы до рукопашной не дошло. Штык на карабин не одевался. Вот висит кортик или прикладом. Ты думаешь, они трусы? Тоже в рукопашную шли, хоть и с автоматами воевали. И причём они видели что матросы идут. А раз не поворачивает, то это не трус. Но если близко выходишь… А там, на Мекензиевых горах, сходились буквально в десяти метрах друг от друга. Такая местность: лес густой, подходили друг к другу со стрельбой. И потом кто-нибудь крикнет и выскакивает. Они тоже и пошёл… Тут уже месиво идёт.

- И дух у них сохранялся?

- В 44-м году уже не то… Смотришь, он пробежит – ляжет, пробежит – ляжет. Мне кажется, каждый из них старался чтобы кто-то вперёд пробежал. Ну а у нас не так, каждый старался друг друга прикрыть. Я бы не сказал что немец трусливый и глупый. Собственно говоря такие же как мы. Есть может трусы и очертененные храбрецы. Не знаю, но не видел чтобы убегали.

- Можете сказать, сколько фашистов на Вашем счету?

- Ну я откудова!? Там вообще не соображаешь. Бил, и кортиком, и прикладом. Но не знаю, там не считаешь. Становишься дураком каким-то. И помнишь только вот: «Чёрное – своё, серое – чужое». Я не советую никому в рукопашную…

- Поддерживала ли пехота немецкие танки?

- На Мекензиевых горах танков не видел. Встречался с ними только в районе мельниц. И потом видел танки около 35-й батареи. Вот тут их орудия обстреливали с корабля. Мы левым бортом стояли и я видел как танки идут и за ними пехота. А их бронетранспортёров не встречал.

- Что Вы можете сказать об эффективности ручных гранат, наших и немецких?

- Немецкие – это вообще, длинная деревянная ручка и всего такая граната. Правда немецкую кидать удобнее. Я не знаю немецкие осколочное действие, какая система осколков и какой у них угол поражения. Самое опасное – это когда граната взрывается рядом (мелкие осколки). У меня вот здесь (показывает – прим. авт.) осколки, в руке. В ноге от авиабомбы, а в руке – от гранаты. У нас тоже хорошие - Ф-1 и РГД-12. В особенности лимонки замечательные. Они удобные, штук восемь на ремень нацепляешь когда в десант идёшь и хватает. Там же карманы все заполнишь патронами. Аж тяжело идти тебе!

- Где находился командир во время десантной атаки?

Когда в десант уходили в атаку нас поднимали офицеры. С нами вместе в десанте воевал один офицер, какой-нибудь командир БЧ. Он командовал матросами с корабля и даже с нашего дивизиона эсминцев. А с кем он связывался, этого не знаю. Во время атаки тут же с нами находился. Не от нас уходили.

- Приходилось ли видеть, что немецких пленных бьют или убивают?

- Видел. Вот когда приказ издали «Без права на всплытие». Прямо вот плавали и мы добивали. А в десанте я не видел чтобы добивали раненных.

- Наших убитых как хоронили?

- Как на сухопутье хоронили не видел. На море, по морскому – в койку завяжут, груз к ногам, выстрел из орудия и за борт его. Это видел много раз.

- А какие противники были наиболее опасные?

- Ну самолёты если взять, так ведь надо точно в корабль попасть. Ну рвутся, там, там. Ну и чёрт с ними! Осколки летят. Когда далёко, то ничего Вот когда рядом, то тогда опасны. От бомбы осколки вот так идут (45 градусов к верху – прим. авт.), а от гранаты (вертикально – прим. авт.) вот так, так же как и от морской мины. Когда подрываешь её, взрывпакет привязываешь и поджигаешь бикфордов шнур – Отвали! Сто гребков. Все в шлюпку ложатся. На расстоянии сто метров уже не достанет. А самолёты чтобы из пушек и крупнокалиберных пулемётов стреляли, такого не видел. Заходили на корабль пикировать обычно с носа к корме и только бомбы бросали - Юнкерсы Ю-88 двухмоторные и Фокке-Вульфы. И Лаптёжники бомбили, у которых шасси не складывали.

- С подлодками приходилось встречаться?

- Только раз, нашу «малютку». Мы стояли рядом борт к борту, с стороны моего торпедного аппарата. Женщина-капитан вышла на мостик и спросила: «Как сынок служится?» А все семнадцать человек команды - мужчины. Я потом спросил у старослужащего. Ответил что это была Заева Галина Измайловна, единственная женщина – командир подводной лодки. Красивая такая.

- Случались ли среди моряков и младшего комсостава (МКС) неуставные отношения? Случалось ли в таких отношениях применение оружия?

- Что-то я не помню чтобы кто-то подошёл к офицеру и сказал «Коля, пойдём!». В те годы, до войны и после войны, если заходит лейтенант, да и капитан-лейтенант даже. Или едешь в поезде и с тобой офицер едет. Там ое-ёй - такой почёт у офицера. Только случай применения оружия, как с Ваней Индиком (смеётся – прим. авт.), больше не случалось. Это же он хотел на берег.

- Существовало ли тогда понятие "самоволка"?

- В самоволку ходили даже с корабля. На востоке часто зимой не пускали в увольнение. А на корабле хранилось много пар лыж. Берёт лыжи: «Я на пробежку пойду!» Одевает, это считай как самоволка. Ушёл и часов на пять он в самоволке. А в Севастополе во время войны некогда было ходить. Да и до войны я не помню чтобы кто-то.

- Чего-то боялись больше всего на фронте? (остаться после ранения калекой, попасть в плен…)

- Об этом я не думал никогда. Даже в мысли не приходило.

- Что лично для вас было самым тяжелым на фронте? (ходить в атаку, бомбежки, голод, изнурительные переходы, постоянный недосып и т.п.)

- Самое тяжёлое по моему – именно постоянный недосып. Вот командир БЧ-3 командует: «Первый и второй торпедный аппарат – принять пищу, а третьему аппарату на «Товсь». Он у аппарата стоит и вот сядешь есть, ешь и спишь. И тебе уже еда не нужна. Чуть-чуть поешь, всё отставил и всё. Уже здесь команда: «Третьему аппарату принять питание, а 1-й и 2-й - на боевой пост. Всё время хотелось. Если бы мне дали, я бы наверное часов 100 проспал бы сразу.

- Политработники, каким авторитетом пользовались?

- У нас замполитом служил Скворцов, мы его любили. Хороший человек. Политбеседу, занятие проведёт, до того всё разъяснит. Любой вопрос задавай - ответит. И тоже говорят, что анекдот расскажешь, тебя чуть ли не посадят. Да ничего подобного! В войну столько анекдотов травили, и про Сталина и про Ленина и про кого только. Никого не судили, ничего не боялись. Вот например:

«Приезжает на осле мать к Сталину в Москву. Едет по городу, милиционер-гаишник ей:

- Стой, куда ты с этим ослом!?

- К сыну приехала, к Сталину.

Он упал, сразу её и этого осла в машину, привезли в Кремль. Привязала осла, зашла к сыну в кабинет, сидит смотрит в окно. Сталин спрашивает:

- Мама, а что ты всё время смотришь в окно?

- Да я там к столбу осла привязала. Боюсь чтобы не убежал.

- Мама, какая ты дура, у меня двести миллионов ослов без привязи ходят. А ты одного привязала и боишься что убежит».

Вот по доносам может быть это и происходило. Вот ты мне не понравился, я написал на тебя. А в гражданке я мало жил в те времена. С семи лет что мог помнить. Только единственный раз во время войны замполит сделал замечание. Хлеб свой выпекали на корабле, но мало – не успевали. И давали только норму. Кто-то из матросов за столом сидел, взял кусочек, повертел, говорит: «С каждым днём всё радостнее жить…» Замполит сзади стоял, сказал ему: «Прекрати!» Но никто не посадил. Я ведь девяносто лет прожил на этом свете и не видел чтобы посадили за анекдот.

- Как сложилась послевоенная жизнь?

- С парада победы мы прибыли опять в Севастополь. Побыли сколько-то и нас списали с кораблей во флотский экипаж. С Незаможника я один попал в спецкоманду. Что за спецкоманда? Пойдёте – говорят, в Америку, которая давала корабли перед войной с Японией. Загрузили в пассажирский поезд и во Владивосток, тоже в экипаж. Погрузили в транспорт Феликс Дзержинский, переодели в гражданское, выдали мореходки (удостоверение), как будто гражданские моряки. Этим транспортом тоже командовала женщина - капитан дальнего плавания Щетинина. Вот с ней пришли в бухту Люка на Аляску. А там палатки - под камбуз и для жилья. И стояли фрегаты Amic – это как наши тральщики и CAM – это как наши сторожевики и фрегаты. Мы там десять дней жили. Выходили в море вместе с американскими матросами на одном корабле – изучали технику, «обкатывали» в море. У них уже работали локаторы. Организация службы не такая, как у нас. Если прозвенит тревога и матрос пьет кофе, то он никуда не побежит, пока не допьет. Еще поразило, что большая часть моряков, с которыми контактировали, почему-то были негры, чёрные бравые. В кают-компанию зайдёшь – там тумба, четыре рожка. Стакан поставишь, кнопку нажмёшь и тебе газированная вода течёт. На камбуз, в столовую придёшь обедать, вот такие банки трёхлитровые сливочного масла. А дежурили по очереди: день их дежурная и день - наша. Откроют банку, даже половину наверное не съедят. И если их дежурная по камбузу, то это всё на помойку. У нас вот такие глаза, ведь наш народ голодал… И вот, десять дней прошло, нас загрузили курами, боезапас взяли. Офицерам выдали альпаки – такая шикарная меховая куртка с капюшоном. А рядовому составу и старшинам такие канадочки, тоже меховые, только по пояс. Сверху у них тонкий красивый брезент защитного цвета. И воротничок маленький, кругленький. Здесь написано USN. Загрузили в погреба нам эти канадки и альпаки, и пошли. Потом в Союзе всё растащили, кто со штаба.

И началась война с Японией. Мы находились у камня Опасного в Лаперузе. Шесть фрегатов и два Amic. И, видать, командир соединения получил радиограмму обстрелять бумажную фабрику в Отомари. Наши не могут выбить от туда японцев. Мы ещё шли до этого Отомари, часа два наверное. Стали на рейде и давай на эту фабрику плевать. Куда к чёрту – шесть кораблей и два Amic. А оказывается эту бумажную фабрику наши заняли. Вот связь какая! И там, смотри, от неё остались рожки, да ножки, угольки. Оттяпали ое-ёй как! И только мы пришли, меня с фрегата списали минёром на минный заградитель «Астрахань», тринадцатый номер. Приходилось минные поля убирать. Ходили до Тоёхара (Южно-Сахалинск), там минное протралили, ещё обстреливали берега. С Японией-то я и не участвовал в войне. Кого там, ну мины, протралили и все подходы, заходы в бухты…

А у нас на корабле служил один офицер с Москвы - Женя Чистов, боксировал хорошо. А я прихрамывал из-за осколков. Он мне: «Давай займёмся боксом». «Ну давай!». Повешали покрышку на берегу и колотили её, он мной руководил. Ну и потом так занялся, занялся. Поехал на флотские соревнования Тихоокеанского флота, стал там вторым. В 1949 году в Одессу на соревнования вооружённых сил Советского союза поехал и выиграл. И в 51-м году в Ленинград, тоже выиграл. А тогда за вооружёнку мастера не присваивали. Вот когда я стал вторым на России, здесь получил мастера спорта, в 53-м году. Это сейчас турнир какой-нибудь мастерский выиграй и уже мастер спорта. Сейчас Россия даже слабже, чем раньше первенство вооружённых сил. Ведь все же участвовали в этом – и Литва, Латвия, Польша! Тогда вооружёнку выиграть… Потом уже стал судьёй международной категории. Ещё когда работал и тренировал. Я сейчас тренирую всю прокуратуру, ОМОНовцев, гаишников. Маленьких уже перестал. По три тренировки провожу, шесть - восемь человек на лапах держу. Два зама прокурора – Доржиев Баир и Блохин Иван у меня тренируются. Они молодцы! Их (прокуратуру) пилят со всех сторон – и туда надо угодить и сюда.

Когда ещё служил, учился в вечерней школе. Перед демобилизацией подошёл к командиру корабля, говорю: «Вот демобилизуюсь, кем буду работать на гражданке, торпедистом что ли?» И он отправил меня на военные курсы шофёров. Прямо с корабля ходил. Получил удостоверение шофёра третьего класса. И ещё отправил на военные курсы закройщиков мужского и женского верхнего платья, получил диплом (посмеивается – прим. авт.). Когда демобилизовался, имел уже две специальности.

Справка из военкомата

Я демобилизовался, а ехать некуда. И служил у нас радистом на минзаге Коля Уткин, из Читы. Предложил: «Поедем в Читу! У меня поживёшь пока» «Поедем, мне ли не всё ли равно». Приехали и я у него месяца два жил на Ангарской улице. В Чите встретил Ковальчука Михаила Степановича, капитан - лейтенанта с «Красного Кавказа». Не знаю, как попал сюда, работал заведующим промышленно-транспортного отдела обкома партии. Спросил меня, куда бы я хотел пойти трудиться. Ответил ему что хотел бы в такси. Он мне: «Завтра пойдёшь и будешь работать». На завтра пришёл в таксопарк, к начальнику. Тот узнал что от Ковальчука и сразу принял. А в Чите ездило всего шесть таксишек – «Москвичей». Ковальчук позвонил и меня в общежитие на Журавлёва поселили. Семья – жена, двое сыновей. Я к нему часто приходил. Хоть он и служил завотделом, а жил в неблагоустроенном доме по ул. Чкалова, с каменным низом и деревянным верхом. Ему на кухню привозили и натаскивали воду. И последнее время что-то стал выпивать. Приду к нему, он вызовет машину: «Поехали в баню!» И сын его с нами, Толька. Из бани выходим, а на углу где раньше находился горсад, стояла деревянная пельменная, побеленная такая. Заказывает трое пельменей и три стакана водки. Знает что я не пью и сын его тоже. Он эти три стакана – оп, оп, оп! У него видать заиграет… Принесли эти пельмени, видать ему показалось что сметаны мало: «Ну-ка повара сюда! Вы что, блюдо делаете?» Я беру свою тарелку, сажусь за другой стол и сын его – тоже. Бежит заведующая, за ней повариха, сметаны ему в тарелку раз, раз! И потом помню, к ним пришёл, он видать ехал в автобусе и его кондукторша обсчитала, копеек на 15, что ли. И он позвонил чтобы её сняли с работы. А она оказалась подругой его жены (улыбается – прим. авт.).

А после такси я работал дальнобойщиком. Уехал в Якутию и там до Магадана ходил - возил груза по зимнику с Большого Невера, со Сковородино и до Магадана. А летом до Якутска. Только две паромных переправы – через Онгу и через Лену. Потом в Мелиоводстрое работал. Третий КамАЗ, выпущенный в Советском союзе мой. Шесть нолей-3 (№ 0000003) – двигатель и рама. Это я тогда Чульмане работал. Их даже не в Набережных Челны собирали, а завод Лихачёва - в ручную, сорок штук. Двадцать дали нам в Якутию на испытания и двадцать – в Мурманск куда-то. Он ещё в серию не пошёл. Тогда в Якутии долго отработал, но и платили там по 450 рублей в месяц. А здесь (в Чите) буквально 140-150 рублей. А потом выучился на шофёра второго класс, на первый класс. Работал на автобусах, на такси. На чём только не работал. В общей сложности отшоферил где-то 66-67 лет. Считай с 1952 года.

Мамедов А.М. - 1973 год

- Какое у Вас сейчас отношение к Сталину?

- Ведь он много сделал хорошего. Ну давай всех зайцев на него повесим! Вот сейчас говорят, что у нас деревни разваливаются и Путин этого не знает. Вот Гаранин тогда расстреливать мог там на Колыме где-то, в Магадане, Ну откуда Сталин мог знать? А тогда же союз состоял больше чем сейчас Россия. Хрущёв сколько подписал на расстрел? Ну конечно же Сталин виноват в этом, но ведь хорошего он сделал больше чем плохого. А ведь когда судится человек, надо на весы ложить то, и это. Я вот смотрю телевизор, опрашивают. Почему-то до сих пор 78% процентов за то, чтобы вернуться в Советский союз. И вчера показывали передачу «Право голоса». 67 % проголосовали за то, чтобы руководил Россией такой человек как Сталин.

Ну вот посмотри сейчас сколько вот этих богатых. Я считаю что сын слесаря, что художника (про Луку Сафронова – прим. авт.) – одинаковы. Взять Сердюкова и Васильеву. Ведь столько натворили и армию оголили. Украл – ответь! Это народные, государственные деньги. В газете прочитал, руководитель фонда капитального ремонта назначил себе оклад в один миллион рублей в месяц. Да его за это надо на двадцать лет отправить на Колыму. Как же так, если какой-то депутатишка здесь у нас получает 130-140 тысяч, а рабочий на заводе – тридцать тысяч. Вот раньше жили справедливее. Ну действительно эти «сволочи» - коммунисты, ведь народ не просил, а они ему давали образование, полностью лечение, квартиры бесплатно, путёвки льготные. Тебе отпуск подходит, местный комитет: «Куда поедешь? Куда тебе путёвку?» Дорогу оплачивали. Ещё хотели сократить рабочий день с восьми до семи часов. Хорошо хоть не успели это сделать! Медведев говорит что у нас экономика завалена. Ну замени людей, такая страна и неужели умных нет? Почему, когда на краю пропасти стояли, пришёл Примаков и оттащили Россию. Ну почему всё время подбирают, которые работать не хотят? А ведь министр, он худо-бедно, тысяч сто получает, если не больше. Ну давай же будем честными до конца. Один пьяница пришёл, развалил всё. На плечах не голова, а ведро с водкой стояло…

Показали как идут Пугачёва с Галкиным, собачёночку вот такую ведут. Цепь золотая, вот такой полумесяц в бриллиантах. А каждые два-три раза в неделю по телевизору – помогите ребёнку. Дети бедные загибаются. Я ездил на соревновании в Чернышевске, судить старших юношей. Четырнадцать лет ему, перчатки ощупываю ему, он упал. Спрашиваю, а он есть хочет. Тренера подзываю, говорит что знает их - в семье трое детей и мать одна работает. Не хватает, полуголодные ходят. Это большое расслоение к хорошему не приведёт, вот увидишь!

Мамедов А.М. - 2002 год

- Как Вы сейчас относитесь к бывшим противникам? Что бы Вы сделали, если бы такого же немецкого старика привели и посадили рядом?

- Ну что бы я сделал? Он такой же, хоть он и нападал, а я защищал свою Родину. Но он же не по своей воле, а ему приказывали. Что сейчас можно сказать когда столько лет прошло. Наоборот может чокнулись, да и выпили вместе.

- Что чувствовали к немцам на фронте? (ненависть или же особой ненависти не испытывали?)

Я бы сказал что к румынам испытывал ненависть. Они поступали намного хуже немцев. Меня один раз, перед тем как высаживать десант в конце 1942 года высаживали с лодки, с Геленджика до Цемесской пройти. Отправлял командир корабля: «Посмотришь где какие точки стоят. Может увидишь где стоит надпись: «Мины». Всё запоминай где что и как. Потом расскажешь». Переодели во всё флотское, но рваное. В такую хлопчатобумажную суконку, не белую как роба, а тёмно-синюю. И тельник рваный. Три дня босиком ходил. Мне тогда исполнилось лет пятнадцать - шестнадцатый шёл. Раз прошёл, ничего не увидел. Обратно вернулся. Опять пошел и когда ворачивался, они меня взяли: «Ты третий раз проходишь здесь». Закрыли в подвал, там сидели какие-то моряк и гражданский. Наутро вывели и повели. Подъезжает немецкий офицер на машине, поговорил о чём-то с румыном. Показывает мне: «Komm!» Я подошёл, а у него какой-то гражданский сидит в машине:

- Чего тут ходишь?

- Я к тётке с Геленджика иду в Цемесскую и не могу пройти – там стреляют. Он что-то сказал шофёру, тот вытащил и подал мне хлеба. И переводчик сказал: «Иди!». И вроде как немец не такой строгий, а приятный даже, я посмотрел. С ним разговаривать как-то вот приятно. Не ставил себя высокомерно, ничего. Я отошёл и услышал выстрелы, видать тех расстреляли – матроса и гражданского. Немец меня отпустил, а эти вот что творили. И потом я Цемесскую не пошёл. Вернулся обратно в Геленджик. И туда за мной пришла резиновая шлюпка.

Вот в Инкерманских штольнях, там на кораблях подойти не могли, приходили на шлюпках забрать раненных. Санитарки жаловались, идут к Чёрной речке (из неё можно пить), которая впадала в Глубокую бухту. Если идут санитары, то татары - снайпера в них стреляли. А если женщины и она наберёт воды в посуду, шлёп – вода вытекает. Издевались… Конечно испытывали ненависть и к немцам. Но румыны и крымские татары делали больше вреда. Когда мы заняли Севастополь, он весь разрушенный стоял, ходили по всем домам спрашивать есть ли полицаи. Даже некоторые говорили, что немцы делились продукты. Может уже почувствовали что проигрывали войну.

- Один из самых важных вопросов нашего проекта – считаете ли Вы что у нас народ не берегли? Мол, закидали немцев трупами…

- Не надо! Со стороны немцев погибло 8 миллионов, с нашей стороны - 9 миллионов. На один миллион всего больше. Так учти – наступающая сторона всегда несёт большие потери, чем защищающаяся. Мы до Москвы только защищались, а потом начали наступать до самого Берлина. Даже ещё на Эльбе американцев Жуков долбанул, они 40 км бежали. Не знаю, могли ли меньшими трупами. А 28 миллионов, из них 2/3 - это же мирное население.

- Война Вам часто снится?

- Нет, сейчас уже не снится. И давно уже. Когда демобилизовался, лет пять-шесть лет ещё бывало. И друзья приснятся. А сейчас никого не вижу. Я уже даже и забыл…

- Когда вспоминаете войну, о чём думаете прежде всего?

- О друзьях думаешь, такие ребята служили. Ведь они могли далёко пойти. Вот Выгонов – оптик-математик. Его призвали с попеременного состава, как на переподготовку. Когда заходил начальник штаба Черноморского флота Оловянишников, а он стоял у трапа, этот …, забыл его имя отчество. И Оловянишников как встретил его, спросил: «Вы как тут?» - Да меня из переменного состава забрали. И его через два дня забрали, ушёл он куда-то. Он - рядовой краснофлотец, а в академии преподавал высшую математику. Вот какие люди служили…

- Как переходили к мирной жизни?

- Оно как-то само собой. Вот нас на восток перебросили, пошли на Аляску. И военное действие как-то отпало. Потом немного вспомнилось, когда обстреливали Отомари. И тут же всё опять сразу провалилось. Пришли во Владивосток, оттуда в Советскую гавань, списали на минзаг. И как-то быстро забылся фронт. С ребятами на Востоке, которые тоже защищали Родину. Да и я часто уже после войны думал, если бы Москву сдали, всё равно бы немцы не выиграли. Дальше Урала бы не двинулись. Чтобы пройти такую страну, это невозможно.

Ты как будешь в наших краях, обязательно заходи!

- Спасибо за приглашение, но мало времени. Вот, ещё надо к Вахутиным сходить.

- А! Муж и жена? Я его очень хорошо знаю, он хороший мужик. Всегда как профессор такой, очень культурный. Мы с ним много встречались. И даже на Параде Победы уходили к скамеечке, 50 грамм выпивали. У него тоже путь-то длинный, прошёл он…