Пахомов Игорь Николаевич

- Я родился в 1928 г. в Северной Осетии, в городе Ардон. Моя мать из Воронежа, а отец с Кавказа: русский, но из Майкопа. Мать умерла, и меня отправили к тетке. Кругом осетины, но там русский поселок был: свой гараж, пекарня, магазин. Когда мать умерла, отца уволили, и он куда-то исчез. Потом нашелся, написал: "приезжай". Как раз 22 июня приходят от него деньги, - и война началась. Я приехал к отцу, а через месяц его забрали, - и я остался с мачехой. У мачехи был еще пацан, и у нас с самого начала не заладилось. Я мальчишка был начитанный - мать меня научила читать ещё до школы. Когда я пошел в 1-й класс, то уже прочитал "Робинзона Крузо"! Я очень много читал про беспризорников и решил удрать от мачехи. Решил - и удрал: сел на поезд и поехал. На этом поезде я доехал до Орджоникидзе, - тогда город назывался Владикавказ. В 12 часов поезд загнали в тупик и всех выгнали. А это зимой было дело, - мороз не сильный, около 10 градусов, - но всё равно. Всю ночь я шатался по городу, уже было замерзал, но меня взяли в милицию и отправили в детприемник. Там меня искупали, переодели, и повели в общую комнату. Комната здоровенная, там человек 20 разного возраста: от 8 до 14 лет. Двери стеклянные, огромный коридор, спальни, туалет и карцер. Я смотрю, - там бедлам. Они в войну играют: на шею друг другу садятся и сбивают один другого. Воспитательница меня впустила, я потихоньку встал около стены и смотрю. Подходит такой же шкет, как я. "Ну, ты, фраер, откуда ты?" Мне такое обращение не понравилось. Я говорю: "А тебе что за дело?" Он мне по блатному саечку, - а я ему "дзинь" по шее. Я ему врезал! У меня опыт по этому делу был, мы во дворе без конца дрались. И тут вся эта шарага бросила играть и набросились на меня. Схватили, бить не били, - но потащили меня в угол, разорвали на мне одежду. Воспитательница все же вытащила меня оттуда. Я был перепуган, и она меня спросила: "Кто тебя?" Книги помогают в жизни: я знал, как себя вести, - ни в коем случае нельзя выдавать, кто тебя бил. Я говорю: "Не знаю" - "Ну, ладно". Отправили меня к девчонкам. Они говорят: "Мальчик, тебя здорово побили?" Я попросился оттуда: они без конца ноют, жалеют меня. Сижу в коридоре, думаю, что будет дальше. Смотрю, - выскакивает из общей комнаты мальчишка-ингуш без одной ноги - и помчался на одной ноге в туалет. Потом говорит: "Что ты сидишь? Заходи, тебя никто не тронет". Я вошел и на меня никто не обратил внимания. В эту компанию я очень быстро вжился.

Я врать не умел, - а ведь можно было сказать, что я из Воронежа, откуда моя мать. А так мачеху заставили меня забрать, и мы снова мы не поладили. Она говорит: "Отца убьют, а ты останешься на моей шее!" Из-за этого я опять убежал. Но опыта я уже набрался, - и рванул на Кавказ. Там я путешествовал по разным городам, и на одной станции увидел эшелон. Смотрю - мальчишка моего возраста одетый в шинель. Я подумал: "а почему не я?" Воевать же едут! И давай искать, куда меня бы взяли. Ходил по воинским частям, просился, но никто меня не брал. Вечерами милиция ловила там пацанов с оккупированных территорий, которые подавались в теплые края - там же зима относительная: 5-6 градусов тепла зимой. Сделают облаву, подержат, а потом ночью посадят в поезд: "Вези в Баку, или там, за городом высадишь". И в Баку, и в Батуми, и в Сухуми я доезжал. Понял сразу - надо попасть в солдатский вагон. В основном третий, и ещё иногда четвёртый вагон был с солдатами. Я знал, что если я туда доберусь, то меня никто меня не вытащат. Я туда проникал - и под лавку спать. А утром просыпаюсь: "О, у нас гости!" По дороге покормят. Я так привык к этой голодовке, что два дня свободно мог не испытывать чувство голода - только на третий день очень хотелось есть. Один раз просыпаюсь, - приехали в Поти. Поезд назад идет вечером, нужно еды добыть. Где? На рынке. Направился на рынок, и вдруг с правой стороны смотрю, - стоят корабельные мачты. Думаю: "что такое?" Я даже понятия не имел, что там море. Думаю: "пойду". Я пошел, и пришел прямо к проходной. Конечно, меня не пустили, но я знал, что где-то должна быть дырка. Я увидел, как вдалеке стоят три маленьких пацана. Раз, думаю, они залезли, - то дырка где-то есть. Нашел дырку, пролез туда и хожу. Корабли стоят - красавцы. Я первый раз такие видел. В иллюминаторе горит свет, мне так завидно стало. Остановился я около сторожевика "Шторм". Это такой красавец, - небольшой, тонн 150. Он сопровождает караваны, охотится за подводными лодками. Красота, в общем. Я встал, рот разинул и смотрю. Сходит матрос, подошел ко мне, стал расспрашивать. Я сказал, что беспризорник. Правда, я не сказал, что удрал от мачехи. Мол, нас эвакуировали, и мы растерялись. Он меня спрашивает: "Ты кушать хочешь?" Странный вопрос! Во время войны кто не хотел кушать? Он побежал, притаскивает селедку и здоровенный ломоть хлеба. Я это дело умял, наелся, и думаю: "зачем я буду куда-то ехать? Там надо сомнительным способом добывать себе пищу, а тут подошел, и тебя накормят". Ладно, я посмотрел - там здоровые ящики. Я оторвал одну доску, а внутри здоровая динамо-машина, там свободно. Я залез вовнутрь, одну доску подстелил, другой накрылся. Это было в апреле. В марте-апреле там еще холодно, но я уже привык, потому что спать приходилось в подъездах. Удивительное дело, беспризорничал, ничем ни разу не болел. Я тут же "нырк", - и заснул. Слышу, утром будят: "Вставай, завтракать". Я встал, меня накормили. Потом матросы говорят: "Давай мы его приоденем. Что он в старье рваном?" Они мне дали белую робу, бескозырку. На бескозырке даже была лента с надписью - "Шторм". Ботинки маленькие не нашли, и штаны тоже не нашли: дали большие. Я штаны заворачивал в портянку - и в ботинки.

Там я и остался. Достал котелок, подхожу к ним, они мне наливают, - и поел. Я им понравился, мне стали доверять. Ходил в город с мелкими поручениями: девчонкам передать записки. Я все выполнял! Иногда мне говорили: "отнеси в школу робу". Это значить, продать ее. "Сколько принести?" Сколько сказали, столько я приносил, остальное разрешали взять себе. Конечно, робу я продавал чуть подороже. Там столько было кораблей, там почти весь флот собрался. Одессу уже сдали, а Севастополь еще нет. Те самые маленькие пацаны, которых я видел, на другой день вижу - они раздетые. Я говорю: "Кто вас так?" - "Да тут с базара пришли два пацана, и они нас раздели". Эти пацаны куда-то ушли, я их больше не видел. Смотрю, в обед встречаю двух моих сверстников. Один моего телосложения, а другой чуть покрепче. Я у них спросил: "Вы пацанов раздели?" - "Да. А тебе что?" Говорю: "Они же маленькие, лет по 8-10!" Слово за слово, - и мы драться. Дрались, дрались, в конце концов, меня укусили за руку, потом матросы подошли, нас разняли. Сидим мы на бревнах, я вытаскиваю кисет и закуриваю, хотя особо не курил. Один из пацанов, Толик, говорит: "Дай закурить". Я дал, и мы, в общем, подружились. А этот второй мальчишка был "квалифицированный". У него была ножевая рана в груди, он уже привык воровать и ему такая жизнь нравилась. Он ушел на рынок, а мы с Тольком остались. Матросы со "Шторма" просили забрать меня, но командир не стал брать на себя такую ответственность. "Шторм" без конца в море, бомбежки, и всё такое.

Мы пристроились к подводникам с "Щуки", которые нас приютили. Там зарядный ящик, где заряжают аккумуляторы, - туда накидали полушубки, и мы с Толиком там остались. Толик страшно не любил умываться. Когда у него лицо становилось черным, как у негра, они его поймают - и под кран. Я-то следил за собой, делал то, что меня попросят. Стали пускать на лодку, в надстройку, - подраить там и покрасить, потому что взрослый туда не залезет. В итоге дело доходит до того, что меня хотят взять. Однажды командир и комиссар подзывают меня: "Пойдешь к нам?" - "Конечно, пойду!" Подзывают боцмана: "Давай, зачисли его на довольствие. Приоденьте его". И в это время подходят два капитана 3-го ранга: один начальник флагманской бригады, а другой главный врач бригады. Пришли, поздоровались, - а мы стоим рядом с Толиком. Спрашивают: "А это что за пацаны?" Командир говорит: "Одного мы хотим взять" - "Давай и мы возьмем. В санчасть можно его взять. Пойдешь?" Я так растерялся! То никуда, а то сразу два предложения.

В санчасти была матроска, женщина, и через час я был вымыт. Я выглядываю в иллюминатор: Толик ходит грустный, один он остался. Потом к нам еще один пацан подсоединился, Вовка, - хороший мальчишка, еще не разбалованный. Толик лодырь был, и воришка уже. Они друг друга страшно не любили. А ходили мы все втроем. Спали на здоровых кабельных подушках. У них посередине пусто, - и это была наша квартира. Толик что-нибудь достанет, со мной делиться, говорит: "Вовке не давай". Я говорю: "Как не давать?", - и даю Вовке. Вовка достанет: "Толику не давай". Но Вовка такой хороший мальчишка был, и потом его тоже куда-то взяли.

Помню, какие были налеты на Поти. Даже по два раза в день, - но налеты разведывательные, не бомбежка. Но весь флот всё равно открывал огонь, - такой гром был! Мне дали санитарную сумку, и указали место, где при боевой тревоге я должен был находиться и вести наблюдение. К этому времени я считался уже не на лодке, а на базе подводного флота. Это было пассажирское судно, на котором из Испании, когда там была война, привезли детей - и так оставили здесь. Комфортабельный, красивый, 13,000 тонн - такая махина, и вдруг эта махина подпрыгивает! Я сразу понял, что рядом разорвалась бомба, схватил сумку и побежал на ют. Тут поставили дымовую завесу, ни черта не видно. Гром такой, - куда они стреляют?! Просто делают завесу. Смотрю, - стоит матрос, внешне он спокоен, но у него коленки ходят ходуном. Я говорю: "Что же у тебя так коленки трясутся?" Представляете, пацан, и вдруг взрослому делает замечание. Он мне ничего не ответил, отошел.

Я пообвык, отъелся в Поти. Нет, не нравится мне это! Войны нет, что это такое, один раз бомбежка была! И тут еще мне нанесли страшное оскорбление: меня послали учиться в школу. Представляете, вояку, - и вдруг за букварь. Это было для меня оскорблением: Походил я немножко в школу, и тут матросов стали брать в морскую пехоту под Новороссийск. Севастополь мы снабжали, при мне уже Севастополь сдали. Наши закрепились на окраине Новороссийска, - и вот туда набирали морскую пехоту. Набирали самых лучших. Казалось бы: в тылу сытно, спокойно, - а очередь у контр-адмирала стоит! Все хотят туда попасть. Он уже часового поставил, никого не пускает. Я решил с ними потихонечку двинуть, там был один мне сочувствующий. Думаю так: когда они сядут в вагон, я тоже туда. Уже в дороге объявлюсь, - и никуда они не денутся. Я с корабля оделся во все, что у меня было. Прихожу на вокзал, а они уже уехали. Я решил догонять, и добирался до самого Новороссийска: то на машине, то на чем-то ещё. На чем я только не добирался!? Поезда тогда ходили только до Сухуми, а дальше до Сочи не было дороги. В конце концов, добрался я до фронта. Там идет огромная Цимесская бухта, а на той стороне немцы. В бинокль их видно. Я уже дошел до Кабардинки, а дальше уже Новороссийск. Дует норд-ост, сбивает с ног. Я посидел два дня у солдат, потом ветер утих и мы пошли. Солдаты идут грустные, а я веселый, - иду на фронт. Дошел до фронта. Солдат пропустили, а меня в контрразведку. И давай меня проверять на вшивость! По ночам обычно вызывает следователь и давай: "Ты скажи, кто такой Юрка Кривой? Когда последний раз видел Саньку-рулевого?" В таком духе вопросы. Я говорю: "Я их знать не знаю. Позвоните на корабль. Я месяцы как ушел с корабля!" Видимо, они позвонили, потому что меня выпустили и дали документ, что я воспитанник такой-то военной части. По этому документу меня кормили в столовой. Я опять прибыл в Поти на Черное море. Вышел приказ командующего: пацанов не брать - гибнут пацаны вместе с взрослыми.

После этого я подался на Каспий. Решил - прямо к командующему. Так и так говорю: "Я из-под Новороссийска" - "Что там?" А я там наслушался разговоров, да и язык у меня был подвешен. Меня мать всегда заставляли пересказывать, что я прочитал, как день провел. Я врать мог уже к тому времени. Он меня отправил на корабль "Красный Азербайджан", это был монитор. Там я по-настоящему увидел море, в такой хороший шторм попали, 11 баллов. "Оморячился" немножко. Но опять же, войны нет. Тут я стал баловаться, и они меня решили отправить учиться. Опять! Второе оскорбление нанесли. Побыл я немножко в школе, взял справочку, и помчался на Черное море. На этот раз я осел в Батуми. Тут как раз пришли десантные бронекатера, и я около них вертелся. Я уже все умел делать: на корабле юнги все умеют делать, без работы там не сидишь. 12 человек команда, готовят по очереди. Всем это осточертело. И команда 321-го катера меня спросила: "А ты готовить умеешь?" - "Конечно" - "Давай, свари чего-нибудь". Я взял у них 2 или 3 стакана риса, пошел на рынок, продал рис, купил все для борща: свежей капусты, картошки, морковку, петрушку. Я ни разу в жизни не готовил, но видел, как это делает мать. И такой борщ замастырил! Всё, - они меня оставили, и я до самой гибели катера не вылазил из камбуза. Правда, по боевой тревоге я был вторым номером у пулеметчика. Чистил пулемет, разбирал, собирал. Нас на платформы, - потом к Днепру, на Черное море, потом в Одессу.

- А.Д. Вас везли по железной дороге?

- Да, через Москву. По дороге мы еще мальчишку-азербайджанца взяли, он маленький, жалко стало, и он мне помогал. А спал он: У нас орудийные башни были сняты, там место было, и туда накидали телогрейки. Да и потом, уже когда пришли в Днепропетровск и нас спустили в воду, - куда его девать? Яшку-азербайджанца взяли в Керченскую бригаду. И потом вниз по течению мы пошли своим ходом в Очаково. В Херсон, потом в Очаково, потом в Одессу. В Одессе взяли десант и пошли. Как раз началось наступление, и я все боялся, что меня оставят на берегу. Но мы попали туда, - и пошла война по Дунаю.

- А.Д. До этого наступления войны не было?

- Не было. К примеру: велели нам атаковать румынский гарнизон. Мы приготовились воевать, подходим. Они стоят - человек 200 с белым флагом, генерал стоит, нам честь отдает. Что это за война!? Там еще командующий у болгарского принца отжухал себе яхту, и на ней находился. Нас поставили ее охранять. Он идет, мы за ним следом. В лесу он встанет, мы рядышком. Я к тому времени уже освоился. Мне уже надоело на кухне, там же никакой помощи. Сам варишь, заготавливаешь дрова сам, посуду моешь, картошки чистишь, - всё сам. Хоть бы помощь какая-нибудь была! Так все надоело, я уже начал огрызаться. Я помню, остановились мы в лесу. Только-только эту местность освободили, а в лесу еще окруженцы, немцы. Мне говорят: "Если ты такой смелый, такой острый, нам нужно одного человека в лес, а второй стоит на катере". Я пошел в лес метров на 50-60: сижу в лесу, и если там нападение, то я поднимаю тревогу. Но я и первая жертва, конечно. Страшновато сидеть, - потому что ежи бегают, а кажется, что люди. Но терплю. Главное, вахту поставили с 23.00 до 3 часов, самая паршивая вахта, "собачья" называется. Но ничего, выдержал я это дело. Потом пришли мы в Белград, приехала концертная группа. Они на берегу давали концерт, а меня заперли в фортык. На носу такое помещение, и я весь концерт просидел там. Концерт кончился, тогда меня выпустили.

- А.Д. За что?

- Кому-то нагрубил... Пацан был! И ещё было: стояли в Новом Саде, и я стоял ночью на вахте. А там байдарок было полно. Я взял байдарку, давай кататься. У нас еще собака была, и вот идет проверяющий, а вахтенного нет - только собака. Наказали меня. Потом, уже после этрого Нового Сада мы пошли в операцию. Идем тихо, ночью - как в основном и ходили. Я залез в пулеметный отсек, а там вал проходит, такой грохот. Я не выдержал, вылез в камбуз. Там просто яма, крышками закрывается, и все. Я сел туда и сижу. Как начали пулеметы настоящими трассирующими бить, - кажется, что они себя летят. Я скорее в люк. Там башеный пулемет, бронированный, одномоторный. Там двухмоторные были и одномоторные. Потом меня подначивали, говорят: "Юнга так перепукал, что чуть меня не задавил!" Мы пришли на место и высадили десант уже под огнем, захватив плацдарм. Позже мы снова пришли туда. Погода была мерзкая, январь, дождик. Мы подошли, там огромный луг и холм, поросший лесом. Говорят: "надо раненых забрать". Надо бежать метров 800 по лугу, а поскольку дождь, то он мокрый очень. Мы побежали, справа в километре деревня, - и вот из этой деревни из пулеметов по нам они так рассеянно палят: мы не обращали внимания. Я прибежал, взял одного радиста, который три дня сидел в яме, в воронке, в ледяной воде, и корректировал огонь. Он настолько ослаб, что едва ходил. У него три ящика с аккумуляторами. Я взял его под ручки, один ящик ему дал, два на себя погрузил, и мы пошли к катеру. Тут немцы нас снова заметили, и давай с минометов бить! Тот там шлепнется, то там шлепнется. В конце концов, мы до катера почти дошли и вдруг метрах в десяти сзади взрывается мина, - даже траву покосило. Радист говорит: "Я дальше не пойду, это "вилка". Они взяли нас в прицел". Я говорю: "Да тут осталось немножко!" Он говорит: "Нет". В том месте как раз куча ящиков из-под боеприпасов лежала. Он залез под эти ящики, а я побежал. Меня уже там ругают, потому что катер был вынужден отойти, по нему начали бить. У нас на некоторых катерах стояли "катюши", которые днем вели огонь. Неделю или две мы там воевали, потом все-таки освободили эту местность.

- А.Д. Парень, радист, он потом пришел?

- Да. Потом он меня увидел уже на берегу. Я говорю: "Ну как ты? Живой?" - "Живой. Отсиделся. Потом пришли ребята, забрали меня". Потом этого парня я уже за Веной встретил, - и он мне подарил часы.

Хорошо, теперь идти нужно в настящую операцию, на город Вуковар. Мы всё погрузили и пошли. Шли долго, потом ворвались в город. Там все еще спали. Пленных взяли, - потому что они не ждали нападения. Но наш катер на реке - отличная мишень. А если поставят дрянную пушченку или крупнокалиберный пулемет? А ведь он может пробить нашу броню. Два катера ходили вдоль города, отвлекали огонь на себя и гасили его. У нас два пулемета ДШК и пушка с танка Т-34, вместе с башней. Мы пуляли. А остальные катера дивизиона всю ночь перевозили в город "братушек", югославских партизан. Напротив этого города была речушка, мы утром туда спрятались, и тоже помогали: А за городом было 50 немецких танков. Наши захватили плацдарм и держали их. Там еще был мост, они не стали его брать, думали, что там ничего нет. За мост тогда бы танки не прошли... Среди белого дня мы стоим у самого устья и стреляем: а там, на плацдарме наш корректировщик, он нам помогает. Вдруг мимо нас промчался двухмоторный катер и ушел в город. Среди белого дня! Он не вернулся. Два дивизиона катеров было: наш с Керченкой бригады, и другой с Сулинской бригады. И когда мы вышли из Белграда, Будапешт был занят - и мы каким-то окольным путем хотели выйти за Будапешт. И вот мы, Керченская бригада, пошли - но по дороге нас двоих вернули и придали Сулимской бригаде. Командир бригады нас вызвал - стоянка была дальше по речушке. "Идите, выручайте своего!"

Надпись на обороте: На память боевому другу (бывшему юнге БК-321 КДуФ) Игорю Николаевичу Пахомову от кап. Лейт. В отставке Честнова Леонида Григорьевича, бывшего командира БК-321. Наш боевой путь прошел от Батуми до Вуковара 26/XI.70 (фото 1948 года перед увольнением в отставку)

- А.Д. Катер, который промчался, был из вашей бригады?

- Да. И вот пошли мы. Все уже ночь не спали, - и я, как и все, не спал. На нашем катере был пацан с 1927 года, - на год старше меня, но уже призван: его Славка звали. И вот когда катер идет, мы с ним за рубкой, а когда он разворачивается, переходим на другую сторону, чтобы не задело. Утром я всех покормил, как обычно, - но что-то они были недовольны, меня отругали. Обычный флотский завтрак какой? Кусок хлеба, масло и чай, - вот и все. А тут видно проголодались. "Ладно, - думаю, - Я вам нажарю картошки". Это было лакомство, хотя и трофейные консервы были. Я сижу в камбузе на корме, мы вышли в город. Смотрю, - город мертвый. Ни души, не стреляют, ничего. Думаю: "что я буду сидеть? Надо набрать картошки". На самой корме был камбуз, там в трех метрах лежал мешок с картошкой. Я взял ведро и вышел туда, - стою, как дурачок, на пистолетный выстрел вышел. Что значит пацан был, не соображал! Мы развернулись и пошли вниз по течению. Я смотрю - с левой стороны лагом к берегу стоит катер, на нем три дырки и три трупа валяются. Мы прошли его, развернулись. Я не знаю, что хотел командир, - наверное, хотел к ним подойти. И тут с берега раздался грохот выстрела. Я глянул - в рубке дыра, и оттуда вылетел фарш с волосами, настоящий человеческий фарш. Я, конечно, опешил. А катер на полном ходу врезался в лес. Тот катер лагом стоял, а мы носом врезались прямо в затопленный половодьем лес по самому корму, что нас и спасло. Мотор тут же заглох, и нас стали спокойно расстреливать. Я как открыл рубку, глянул, - а там вот такая куча мяса: руки, ноги. Всё это шевелиться, ругается матом. Смотрю, оттуда вылез Честнов, командир катера, - глаз у него висит, все в крови. Пошатываясь, он ушел в кубрик. Потом встал Иван, рулевой. Смотрю, - у него рука оторвана начисто, висит на коже, и глаз на роже висит, вылез. С правой стороны, как снаряд попал, пулеметчик лежит, - одна нога оторвана начисто, а вторая в двух местах перебита. Что делать? Я подлез к командиру, и тут заработали пулеметы. "Что делать, командир?" - "Скажи радисту, пусть дает SOS". В это время радист Володя Чугунов вылез из рубки, кричит: "Рация не работает!" А на корме метров в 10 у нас пулемет. Пулеметчик башню вертит, а танка не видно, - он там где-то замаскировался в развалинах. И вдруг в него - бах! Разлетелась вся башня на корме, пулемётчика разнесло, и его кишки повисли на деревьях. Мы тут как раз трое были. Радист вылез, и он загородил меня. Я смотрю, у меня на глазах у него провалилась переносица, и в колено попал осколок. Второй сидел в рубке, ему попало в задницу. Всем попало, - и мне тоже попало. Вот такой осколок с палец, он мне прошил телогрейку и застрял в руке. Я чувствую - что-то больно, а когда задрал, то там как кошачья царапина была, я её потом йодом замазал.

Все побежали в кубрик, и командир тоже побежал, а я остался. Взял автомат в рубке, - он весь в мясе был, и я его малость почистил. Я не брезгливый пацан был. Залез под танковую башню, в котором располагалось носовое орудие. Мы ее развернули, когда в лес врезались, ее заклинило, - и теперь башня ни туда и ни сюда. Я за ней сижу. Витька-пулеметчик из рубки кричит: "Ребята, помогите!" Куда помогите?! С этой стороны начал бить пулемет, потом справа начал бить пулемет. У меня сердце не выдержало, я побежал, схватил его, а он здоровенный двухметровый парень! Я его поволок по палубе, ноги у него болтаются, одна нога оторвана, а другая переломана, он орал. Все же я его подтащил к кубрику: "ребята, принимайте", - и спустил его в кубрик. А сам снова залез туда. Побыл, побыл, думаю, - надо же узнать, что команда собирается делать. Нырнул в кубрик. И когда я к ним спустился, в это время в нас попал третий снаряд. На рубке стоял башенный пулемет, там никого не было, но он разлетелся. Я выскочил туда, посмотрел, - а там, где я лежал, вот такие куски брони от этого пулемета. Мне везло просто, как Иванушке-дурачку.

Один матрос выскочил, у него орден Красной Звезды. Молодой, лет 35, хотел с катера спрыгнуть, побежал. Я кричу: "Иван, ты куда?" Он обернулся: "Игорь, убьют!" Я, как взорвался, понес на него матом. И он послушал меня, мальчишку. Ему до самой смерти, наверное, стыдно было, - потому что потом, после войны, я писал ему и он знал мой адрес. Но он так и не откликнулся, - и я не стал его смущать, и об этом случае никому не рассказывал.

Спустился я снова в кубрик, смотрю, - командир держит совет, что будем делать. Оставаться нельзя, нас сейчас будут бить в упор. Катер маленький, набит боеприпасами и авиационным бензином. Он рвется не хуже снаряда. А там несколько тонн этого бензина, надо скорей смываться. Но как тогда раненые? С ранеными никак нельзя в этот лес нырнуть.

- А.Д. Думали бросить катер и идти пешком?

- Да. Командир говорит: "Ребята, надо уходить. Но кому-то надо остаться". Все молчат. Он всех обвел взглядом, все молчат. Я сидел около него. Он посмотрел на меня: "Игорь, останешься?" Я до сих пор не могу понять: Флотский закон - первым делом спасают женщин, детей. А тут такое. Но я говорю: "Останусь". Они в лес. По ним из пулеметов, треск в лесу, пули попадают в стволы, - и они ушли. Мы думали, что дальше будет берег, а это оказался остров. Мало того, что он сам залит водой, а там еще такая протока. Не знаю, как они добирались. Январь месяц, страшная холодина: Все ушли. И вот я снова лежу, нехорошо на душе, - все нас бросили. Вдруг ребята кричат: "Эй, на палубе, на палубе!" Я спустился к ним: в кубрике раненые, истекают кровью, просят пить. Я посмотрел, - у меня только поллитровая кружка. Пить хотят все, и я выскочил на палубу, зачерпнул раза три. Немцы заметили, - давай из пулемета шпарить. И так я много раз за водой выскакивал. Последняя очередь прошла по борту на палец от ноги. Чуть повыше и перерезало бы обе ноги! Думаю: "надо что-то придумать". Кружку обмотал бинтами - и из иллюминатора спускал.

- А.Д. Сколько раненых осталось?

- Трое и я, - а восемь человек ушло. Раненые истекают кровью. Перевязать невозможно, все оторвано, висит на коже, как перевяжешь? Потом уже, задним умом, я понял: надо было просто Витьке ногу отрезать, а Ивану - руку. А там резать нечего, взять бритву, - и все отлетело бы. Можно было бы все перевязать хорошо... На той стороне немцы стали кричать: я же выскакиваю, немцы заметили, что кто-то остался. Они, конечно, пришли бы, на берегу стояли лодки, маленькие катера. Но поскольку они видели, что человек бегает с автоматом, они не решились к нам идти. Всё-таки, я тогда думал, что они обязательно придут. У меня был ящик гранат-"лимонок", я их все зарядил и по всему катеру расставил, карманы набил. Сидишь, волны бьют, а кажется, шлюпка идет. Ребята говорят: "Игорь, шлюпка". Я выскакиваю - никого нет, а по мне из пулемета. По той стороне ходят немецкие танки, у них такие громкие моторы. Снова: "Игорь, катер идет". Я снова выскакиваю, никого нет - и по опять мне из пулемета. Дунай хорошо видно и с этой стороны, и с другой. Бились, бились, и потом немцы все же решили нас доконать, начали из минометов бить. Я все ждал: один снаряд, и мы бы взлетели в воздух. Я думал: "наверное, они хотят нас взять ночью в плен, - мол, может быть, документы на катере остались". Всё это произошло с утра, - и так весь день. Часа в 2-3 начали бить мины. Слышим - летит. Над нами густая крона, и она нас спасала: мина об веточки задевала и взрывалась. Через каждые 2-3 минуты летит, мы уже привыкли. За весь день они посбивали всю крону. Мины были крупные - наш катер подскакивал, когда они рядом падали. Начало смеркаться, а они все бьют и бьют. Ребята стали уговаривать - надо кому-то идти за помощью - Игорь, иди. Я говорю: "Кто вам воды подаст?" - "Давай Володьку просить". Он уже немножко мог передвигаться. Он говорит: "Да вы что? Я приду туда, - скажут, ребят бросил". Но уговорили его. Уже начало темнеть, он прыгнул за борт и пошел, - а я остался с ребятами. В это время я боялся, что немцы подойдут, и все время находился наверху. Побуду, побуду наверху, - и спущусь к ребятам.

Окончательно стемнело. Иван, у которого была оторвана рука, говорит: "Игорь, что-то Витька перестал стонать, замолчал". А он стонал страшно. А этот, у которого рука оторвана и глаз вылез, ни разу не застонал. Разные люди... Раны страшные, конечно. Свет не горит, я пощупал его, - он холодный. Спичку засветил, - а глаза у него стеклянные. Говорю: "Витька умер". Они заволновались: "Давай уходить". Я из под Ивана не знаю, сколько крови уже вылил. Я порвал простынь, перевязал его, но он развязал жгуты, не выдержав боли, - и кровь пошла. А парень здоровый, ни разу не застонал. Из-под него, как из-под барана, кровь текла. Мы взяли, подвели его к трапу - а трап отвесный. Я мотаюсь туда-сюда, вдруг слышу мотор. Я выскочил на палубу, увидел факел, начал орать, - но у них рев мотора. Я кричу, надрываюсь. И тут снизу Володька отозвался. Он вернулся на мой голос, - я регулярно подавал голос. Он заблудился, говорит: "куда не сунься - везде вода". Он же думал, что на берег выскочил, - а нарвался на немцев.

Я кричу: "Володька, скорей, катер идет". Из рубки выскочил матрос и побежал на корму к пулеметчику, - видно что-то хотел передать, и тут услышал меня. Смотрю - этот катер вернулся, но боится подойти. Ночью немцы без конца пускают ракеты, поэтому хорошо видно. Командир что-то сказал, и они стали к нам разворачиваться, но не подходят, боятся: "Кто такие?" Я ему сказал, а сам кричу Володьке: "Скорее, Володька!" Катер подошел к борту, - и тут с другого борта подошел Володька. Я его с трудом затащил - у него уже не было сил.Так и сняли нас.

Надпись на обороте: На память другу по совместной службе в годы Великой Отечественной Войны Пахомову Игорю Николаевичуот друзей Чугунова Владимира, Бруннера Владимира, Сожнева Александра. Вспомни БК-321 и своих друзей. Июль 1944 г.

Обратно шли всю ночь. Был сильный дождь, все намокли. Приехали на базу, и поскольку Володька был более-менее, то его оставили там. А тяжелораненого положили на машину и повезли дальше в центральный госпиталь. Я поехал с ним. Приехали, я проводил его до палаты, мы с ним распрощались. Я вышел, недалеко стояла церковь, я зашел за церковь, и вдруг как расплакался. Никогда в жизни я так не плакал: Выплакался, - и пошел на дорогу. Смотрю, идет машина. Останавливается, "садись". Я лег в кузов и мгновенно заснул. Фронтовые дороги все разбитые, трясет. Приехали на место. Потом стал добираться: Оказалось, бригада ночью сняла остатки десанта, и ушла обратно - туда, где мы были раньше. И я пошел пешком туда. Добрался, а на другой день пришел к командиру в штаб. Там собрались все высшие офицеры, и я им рассказал, что там пережил. Выслушали меня: "Ладно, иди на камбуз, будешь коку помогать. Сейчас у тебя нервное состояние". Но никаких нервов я не чувствовал. Это сейчас - увидели убитого, уже у них рвота. Заснул, как убитый! Командир приходит и говорит: "Игорь, мы представили тебя к Ордену Ленина. Это высшая награда после золотой звездочки". Я такой награды не ожидал - прямо онемел. Ладно, помогаю коку. Надоел камбуз! На катере в камбузе, тут опять в камбузе. Я - давай проситься. Мне говорят: "Отдохни, ты столько пережил". На третий день приходит командир и говорит: "Знаешь, Игорь, Орден Ленина тебе не светит. Дело в том, что Орден Ленина сейчас дается только с Золотой Звездой. Я бы тебе дал Золотую Звезду, но там не пропустят. Мы тебя награждаем орденом Красного Знамени, но это самый популярный орден. Первый орден советской власти после Революции". Я стал опять проситься обратно. "Ладно, иди". Он дал мне направление, и я пошел в бригаду. Пришел к дежурному и говорю: "Давай, определяй меня на какой-нибудь катер". И тут как раз механик с 232-го катера. Он говорит: "У нас нет пулеметчика. Ты можешь?" А я же вторым номером был. - "Могу!", - и меня поставили на пулемет.

- А.Д. Что произошло с экипажем, который ушел?

- Они с трудом вышли. Я командира увидел уже после войны, он продолжал служить без глаза.

Будапешт уже был освобожден. Мы прошли Будапешт, пошли к городу Эстергом, и начали готовиться к операции. Вот, - думаю, - сегодня ночью пойдем на операцию. Снимут с пулемета! Нет, молчат, пулеметчик не приходит. К вечеру на катер подошел командир бригады Аржавкин. Мы выстроились, и он говорит командиру: "Как у вас с личным составом?" Тот говорит: "Личный состав у меня полностью, но пулеметчика нет, за него юнга". Он так посмотрел на меня, и говорит: "Этого юнгу я знаю. Ты стрелять-то можешь?" - "Могу" - "Ну-ка, пальни". Я лихо подбегаю к пулемету, разворачиваю и открываю огонь. - "Хватит, хватит, обрадовался". Потом повернулся к командиру, говорит: "Годится". Вот так я стал уже штатным пулеметчиком. Я был первый, наверное, юнга во флоте, который стал штатным пулеметчиком. Пошли мы в операцию, высадили десант. А стрелять только так можно: только когда головной катер начинает стрелять, - тогда и ты можешь. Я развернул башню, чтобы пуля в прорезь не пролетела в лоб мне, и сижу. Потом несколько пуль попали прямо в башню, оглушили меня. Такое неприятное ощущение, тревожное. Не паническое, не страх, а какое-то тревожное. Песня вертится: "Может счастье где-то рядом, может, в борт рванет снарядом". Это мы из какой-то песни переделали. Пришли мы туда, высадили десант, - и тут стреляй, сколько хочешь. Вот тут я душу отвел! Что интересно: было страшновато, а как только нажал на гашетки, весь страх пропал. Наступает веселый азарт. Кричишь, руки сбиваешь. Пулемет заедает - выскакиваешь наружу, шомполом выбиваешь гильзы. Когда пулемет перегреется, гильза не выскакивает, раздувается и остается там. У меня на этот случай был такой прием. Я бью по рукоятке, затвор отошел, а гильза осталась. Я выскакиваю - и шомполом. А ночь относительная, потому что без конца освещают ракеты, ночь светлая. Я пострелял, доволен был. Помню, сжег воронье гнездо, дерево загорелось. После этого ко мне отношение было совершенно другое. Меня уже на камбуз во втором катере редко ставили... Так, вроде всегда у пулемета.

На другой день надо было оказать помощь десанту боеприпасами, и мы снова пошли ночью. На этом раз немцы уже были готовы, и они такой заградительный огонь поставили, что мы проскочить не могли и вернулись. А один катер проскочил, высадился там, и попал. Его там уже ждали. А на этом катере у меня был дружок, юнга, он с 1927 года, еще юнгой попал туда. Это был уже 1944 год, - 1927-й год уже призвали. Это они ещё одного пацана взяли - Яшку. Когда их начали лупить, катер начал дымиться. Еще один пацан, Васька, выскочил из машинного отделения, - а этот Яшка, наоборот, в кубрик нырнул. Катер перевернулся, все ушли на дно, никто не выплыл. На плаву остались трое. Командир, Васька, и еще кто-то. Их тут же перестреляли, - а Ваське повезло. Мы дровами топили, мешок с дровами тоже упал, Васька его видел, за него уцепился, и прикрылся им. Так его и не видно было, и он создал себе плавучесть. Его по этому течению (весна, вода ледяная была!) потащило, сколько не знаю, километра 2-3 до города. Короче, когда его выбросило на берег, он уже ходить не мог. Пополз, открыл дверь блиндажа, а там мадьяры, солдаты. Удивились, - как с неба свалился пацан. Он небольшого роста, белобрысый мальчишка. Они его раздели и тут же все вещи разделили, - на сувениры, что ли. Он был весь мокрый, до утра спал в углу. А утром пришла мадьярка, принесла ему серенький дешевенький костюм, деревянные ботинки, сабо. Ботинки он отбросил, не стал одевать. Его повели в штаб, а на перекрестке стоят 3-4 человека в плащ-палатках - вроде немцы. Вася в это время спросил что-то по-русски у этих мадьяр, - а это оказались наши разведчики. Они, подходя, услышали: "Ты что, русский?" - "Да" - "Как ты попал?" Мадьяр убивать не стали, отобрали винтовки, разбили, а Ваську привезли. Мы вернулись с операции грустные, катер погиб. Я смотрю, толпа какая-то. Подхожу - Васька! Когда мы с ним вдвоем остались, он мне все рассказал. Потом Ваську забрали в штаб, и больше я его не видел.

На этом 232-м катере в качестве пулеметчика я дотопал до самой Вены. После Комарно решили три катера послать в разведку. Каким фарватером идти неизвестно, и мы пошли. Встали рано, завтрак. Три катера шли друг за другом. Вдруг катер, который шел за нами, как рванул! Столб дыма был высотой 100-200 метров: такой грязно-серый дым. Но он быстро осел, потому что с водой. И я смотрю, - катер кверху килем и даже винт крутнулся, и он ушел ко дну. Когда катер взрывается на мине, как правило, те, кто внутри, там и остаются. А кто был на палубе, тех сметает. Три человека, которые были в машинном отделении, в рубке, они так и остались, - и радист тоже. А это было время завтрака, и четыре человека с палубы остались на плаву, - раненые, но все на плаву. Третий катер стал их собирать, а мы тут обрабатываем ход. И вдруг там, где затонул этот катер, выныривает человек, - такой обалделый, ничего не понимает, но живой. Мы его подняли: оказывается, радист. Когда ушли на дно, он сидел в своей рубке. Он хотел выскочить, а давление воды не дает, и он сидит там. Но, конечно, от взрыва появились щели, и потихоньку вода стала подниматься. И когда давление уравновесилось, он смог открыть люк и выскочить - единственный из всех живой и здоровый. Вот такие операции у нас там были!

- А.Д. Немцы минировали фарватеры?

- Да. Они поставили магнитоакустические мины: 14 пройдет, 15-й взорвется. Когда у нас была первая дневная операция, с той стороны немцы бьют. А тут с горы тоже бьют, не поймешь что, - и тут я тоже немножко перепугался. И вдруг смотрим, - идет машина полная солдат, и когда она поравнялась с нами, она налетела на мину. Я сначала подумал, что это большой снаряд, но этот она подорвалась на противотанковой мине. Все взлетело вверх, меня вдавило в рубку, потом все посыпалось. У нас был молодой парень с 1926 года, его фамилия Сорокко, еврей. Звали мы его просто Сорока. Он подошел ко мне и говорит: "Игорь, пойдем, на баке у нас лежит:" Подхожу, - лежит солдат без головы, весь разорван. Я беру его за рукав, за штанину, он легкий оказался, я его раз, - в воду:

С Эстергома мы пошли в тыл километров 5-6 до места, где должны были принять десант. Посередине идет гряда островов метров по 100-200 длиной. По эту, правую сторону немцы, а по другую, левую - наши. Я пулемет развернул в нашу сторону. Все равно стрелять не разрешают, а так пуля может залететь. Наши пока не стреляют, а от немцев остров спасает. Но когда мы вышли из-за острова, немцы открыли огонь. Так все время идем, - и вдруг как пошел пулемет! В зареве ракет видно: на крутом берегу дом, с его чердака лупит пулемет. Трасса идет как лента. Перед нами катер, он его полосует - только искры летят. Руки чешутся снять его! Я развернулся, смотрю, - трасса дошла до нас, и мимо рубки прошла. Он угол опережения не дал, и мы его сектор за две секунды проскочили. Потом немцы начали: А потом у наших нервы не выдержали, и они ударили из "катюши". На некоторых катерах стояли "катюши". Как дали! Не представляешь, какой эффект. Ни на что не похожий. Рев такой, и искры, не пламя. И всё замолкло! Прошли еще километр, снова начали нас лупить. И вот там в нас попали. В рубку попало, одному ноги перебило. Сзади нам на помощь шли три деревянных катера, тральщики. Тех вообще загнали и перетопили с минометов, а мы проскочили и вышли к месту посадки, но десант не пришел - каким-то образом он оказался в тылу. Видимо, немцы захватили этот кусок земли. Мы до утра ждали, а утром появился десант. Мы пошли днем. По нам открыли огонь, мы стреляем. Наше счастье в чем заключалось? Ночью немцы подтянули два бронемашины или танка, - и они нас ждали. Тут бы они нам дали! А утром они ушли. Но нам все равно дорого эта операция обошлась. Убили командира дивизиона Савицкого, - хороший мужик был. Убили командира высадки десанта майора Мартынова. Убили рулевого и ранили командира нашего катера Чекоданова.

Мы дошли до Братиславы, сняли десант и снова пошли дальше. Ночью высадили десант, а сами остались переплавлять войска на ту сторону. В километрах двух видно - наша пехота ведет бой. Мы с той стороны перетаскиваем их. Откуда-то солдаты притащили понтон, мы его зацепили, - солдат и маленькие пушки на палубе, а на понтон крупные машины. И повадились туда "мессера". Никогда я не видел, чтобы они бомбы бросали. Они же истребители! А тут летят, и прямо как горох бомбы бросают. Наверное, более полсотни маленьких бомб. Но ни в один катер не попали. Летали над самой водой, чтобы их не сбили. Не успеваешь развернуть, - они уже смылись. Потом вроде затихло, погода плохая, сырая, холодно. Я решил погреться, залез в машинное отделение и заснул. А в это время пролетает "мессер" и начинает сбрасывать бомбы. Этого ему показалось мало, и он решил из пулемета добавить. А поскольку мой пулемет молчит: Сорока все время претендовал на этот пулемет, но я, прикрываясь командиром бригады, отстаивал его. И тут Сорока видит, что меня нет, и подскакивает к пулемету. Он его только развернул, - и в это время "мессер" как дал очередь прямо в него! Три пули попали в лоб брони. Главное, как попали так и отскочили, но в пулемете есть воздушная камера, которая отбрасывает гильзы, - и вот её смяло и пулемет заклинило. Слышу - меня будят самым неприличным образом: "Вставай! Что ты спишь?! Пулемет не работает!" Я помчался туда. Что делать, ничего не выходит. Сорока ходит героем - краска отскочила и у него ранение, а я как: Я обнаружил три дырки, поменяли. Вечером снова идти в бой, Сорока залез к пулемету и не вылезает. Что делать? Я пошел к командиру. Когда командир вышел из строя после Эстергома, тут подошел десант шрафников, и там был разжалованный офицер из нашей бригады. Его в солдатском обмундировании поставили на наш катер, и он нас повел. Хороший мужик.

- А.Д. Прямо так взяли из солдат?

- Да. Они там друг друга знают, морская пехота, сколько раз высаживались. И вот я пошел к командиру: "Товарищ командир, Сорока залез в пулемет и не вылезает. А меня же туда поставил командир бригады". Он подумал, подходит: "Сорока, вылезай". Тот начал что-то мычать. - "Вылезай, тебе говорят". Тот вылез, а я быстро туда. Думаю, - теперь меня клещами оттуда не вытащишь!

Еще один случай у меня был интересный. В Братиславе у нас закончился бензин, - а заправка километра 4 вниз по течению. Один катер пошел заправляться, через некоторое время мы пошли тоже. Я как раз на палубе был, вижу, как этот катер стоит около бензозаправщика, - и вдруг у нас заглох мотор. Я смотрю, пулемет у меня развернут по корме, и подмытое дерево вот такой толщины висит прямо на уровне моего пулемета. Я сразу сообразил, что надо развернуть пулемет, иначе поломает катер: Нужно отдать стопор! И только я успел отдать стопор, в это время ствол коснулся этого дерева, скользнул, меня под мышечки - и за борт выбросило. Никто ничего не заметил. Незадолго до этого я схватил ангину, и доктор мне сделал компресс. Холодно было, - я был одет в ватные штаны, телогрейку, сапоги. Когда плюхнулся в воду, так получилось, что это поворот, мы были от берега в метрах 30, - и меня вынесло метров на 50. Главное, что бинт намок, и как сдавил мне шею, - я не могу вздохнуть. И телогрейка намокла, тоже вниз тянет. Я уже терял сознание, хотя плавал хорошо с детства, начал уже тонуть, у меня темно в глазах, - и вдруг коснулся дна. Я оттолкнулся, еще оттолкнулся, отжал бинт и размотал, - и тут все стало нормально. Катер каким-то образом завел мотор и ушел на ту сторону, а я остался на этой. Ледяной ветер, я весь мокрый. Я снял с себя все догола, вышел. Наверное, час ждал. Думаю: "воспаление легких обеспечено". Ветер ледяной, спрятаться негде. Потом пришел второй катер, который заправился. Меня взяли на борт, налили мне полкружки чистого спирта. Я его маханул,- и как храпанул! На другой день проснулся, - и даже насморка не было, вот что удивительно. После ангины-то пробыть на ледяном ветру!

- А.Д. Как получилось, что вас скинуло?

- Пулемет стоял вот так, я подбежал к нему сзади и нагнулся, чтобы стопор отдать, в это время он коснулся, стволом развернулся, и меня под мышки выбросило. Ещё один раз был такой случай: мы спокойно шли с десантом. Туда прошли свободно, высадили десант. А там, видимо, переправа была. Немцы натянули трос, и мы как шли, так и нарвались на этот трос. Пулеметчик там стоял, - он увидел искры какие-то, успел пригнуться. Какая сила была, что трос не порвался, а башню (а там сто заклепок!) с пулеметом сорвало. Я в это время уже спал, и даже не слышал, как он грохнулся рядом с моим пулеметом, - и тогда я за борт свалился:

Потом мы пошли дальше. Из одной операции возвращались, смотрим, - баржи стоят, штук шесть, длинные такие. Решили подойти. А нас было 3 или 4 катера, целый отряд. Подошли: "давай полазим, может быть, там что-нибудь вкусненькое есть". А у нас был радист. У нас всех радистов звали "маркони" по-итальянски, а всех коков звали "полковниками". Потому что морской кок равен сухопутному полковнику. Это, конечно, юмор! Пошли смотреть, что на баржах. А у радиста вечный запор, неделями не ходил. Он взял автомат и пошел туда, причём самым последним. Он в кубрик зашел, и ему захотелось в туалет: он прислонил к стенке автомат и сел. Дуется, дуется, - вдруг слышит шорох слева. Он глянул, - а там три немецкие морды с автоматами, торчат из люка. Он мгновенно опорожнился, - навалил такую кучу, что никто не верил, что это мог сделать один человек. И не может дотянуться до автомата! А они кричат: "Гитлер капут! Гитлер капут!" Так он еще и героем пришел.

Потом были еще операции, и вот мы подошли уже к Вене. Первый мост уже был взорван. Окраина Вены, тепло, солнышко, мы ходим по берегу. Вдруг - боевая тревога. Я лечу на катер, занимаю свое место. Смотрю, - откуда не возьмись, пришел десант, 100 человек. На первый и второй катер по 50 человек с полным вооружением и три катера прикрытия. Наш катер пошел. Я поразился, гляжу, - куда же мы идем? Разворачиваемся в город, по обе стороны центр Вены. По одну сторону дома такие культурные, многоэтажные, - а по другую сторону небольшие домишки вроде пригорода. Мы разворачиваемся, идем туда. Думаю: "что это такое?" Мы прошли первый мост, и началась стрельба, - а второй мост еще целый. Его видно было далеко, километра за три. Я вел такой огонь, - за всю войну столько не стрелял! Без конца стрелял, - и пулемет перегрелся, стал заедать. Я выскакивал, выбивал. Берег-то в 50 метрах! Прорвались, высадили десант сюда и сюда. Десантники захватили мост, он был заминирован, - они разминировали и держали его. А мы повернули и назад. Мы выходили из боя, и я ещё думал: "надо прекращать стрелять". И вот опять катер снова разворачивается и снова идет туда же. Думаю: "что за черт!?" А там подбитый катер вертится на воде - это мы за ними пришли. Я вел такой огонь, что убил - не убил, не знаю, - но то, что не давал им поднять голову, это точно. Мы взяли этот катер и притащили. Потом нам дали задание, этот катер отвести в тыл: мало ли немцы прорвутся. Мы вышли, прошли метров 800, и вдруг взрыв, и мотор у нас разлетелся. Буквально на 3-4 минуты если бы мы там задержались, - то там и остались бы.

На этом вся война у меня закончилась. Дальше уже мы не пошли. Мы были подбиты, нас потащили в Вену и Братиславу на ремонт. Там есть город Линц, и в нём монастырь, который весь был забит вином. Мы пошли туда, набрали много вина всякого сорта. Я встретил пехотинца, которого в одной из операций тащил раненого, мы с ним раскрыли бутылочку из моего запаса. Так война окончилась!

- А.Д. Второй орден Красного Знамени Вы получили за Вену?

- Да. Поэтому когда меня спрашивают, я знаю, что это дали за Вену. А вот первый "за хорошее поведение". Действительно, вел себя нормально.

- А.Д. За Вену командир получил, вы, еще кто-то получил? Или весь экипаж был награжден?

- Экипаж, конечно, был награжден. Кто-то медали получил, звездочки. Мой друг Москаленко - он медаль Ушакова получил. Он был в машинном отделении, а я бы там не стал служить не за какие гроши. Тебя лупят, там бензин. А ему доверяли стоять у мотора, когда шел десант. Там же нужно четко выполнять. Командир дает вперед, назад, - а ты выполняешь все это.

- А.Д. Как встречали 9 мая?

- Ничего особенного не было. Мне вообще пить не хотелось, но вроде не хотелось и отставать. У нас все было поровну - и юнги, и другие равны. Ещё в Батуми было: убили как-то дельфина, продали его, водки набрали, и мне, юнге, стакан налили. Как откажешься? Глотнул - и, конечно, с копыт.

- А.Д. После войны сами готовили?

- А как же!

- А.Д. На гражданке готовили, или на войне наготовились на всю оставшуюся жизнь?

- Жены же у нас есть. Я и сам могу, что хочешь приготовить, но любви к этому делу не появилось.

- А.Д. На катере был медицинский работник?

- На катере не было, был в штабе. Когда катера стоят на приколе, он день находится на катере, спать уходит. У нас на катере в рост не встанешь в кубрике. У командира каюта - половина гардероба, только ноги протянуть, и вот такой столик. Спали по двое. Борт был обмазан пробкой на растворе, но от стрельбы она отлетела. Там холодно, тут течет. Проснешься, - одеяло к борту примерзло.

- А.Д. Спали в кубрике?

- Да. Зимой плохо, холодно. А летом жара.

- А.Д. Когда тяжелее: зимой или летом?

- Зимой всё же тяжелее. На Дунае передышки почти не было. То войска переправлять, то высаживать десант. Для чего его высаживают? Вот на железную дорогу мы их высадили, - и они там остаются, бедолаги. Хорошо, если мы сумеем им подбросить боеприпасы, еды. Но задачу они свою выполняют.

- А.Д. Кто медицинскую помощь на корабле оказывал? Сами?

- Да. Если легкое ранение, то быстро перевязали, - а потом к доктору.

- А.Д. Сколько катеров в бригаде?

- В отряде 6 катеров, три отряда, по-моему. Там все перемешалось. Когда мы пошли в Вене брать мост, на полпути приходит радиограмма: "всем назад". Кто дал, так и не узнали. Какой-то радист передал командиру, но командир взял на себя ответственность: мост то вот он, уже рядом, около километра всего. И он пошел. Если бы там что-нибудь серьезное случилось, то его, конечно бы, судили. Но победителя не судят. Что главное, - за этот мост получили Героя Советского Союза сам командующий, еще там кто-то, и главное - танкист. Каким образом? Когда мост уже был захвачен, они первыми подошли к этому мосту, а Клоповскому:

- А.Д. Это Ваш командир?

- Да, тот самый, который взял на себя эту огромную ответственность, - ему дали орден Красного Знамени, как и мне. Он не ладил с командующим флотилией. Не любил его почему-то. Но во все дырки нас водил Клоповский. Там на фронте евреи - это другие люди. Но национальная еврейская черта у них у всех остается!

- А.Д. В чем это проявлялось?

- Меня поставили на камбуз, и вот он приходит: "Игорек, понаваристей мне". У него всегда в запасе продукты были. А другому еврею я однажды чуть яйца не оторвал. Клоповский мне говорит: "Игорь, сходи, уберись у меня в каюте". Я с удовольствием. Там офицерская каюта, всякие шоколадки. Я все убрал, смотрю, - там маленький пистолет Браунинг. Он как наш ТТ, только поменьше. Я начал его вертеть, а в это время напротив сидел на корточках Игорь. Мы его звали Игорь Пакардович, механик, - он тоже был еврей. Он прошел блокаду и никогда не наедался. Однажды банку свиной тушенки после обеда съел без хлеба, - правда, дристал потом. У него штаны были из кожи, великоваты, и вот так висели. Все время в паху рвались, он их зашьет, а они снова разорвутся, - он их зашивал проволокой. И вот он сидит на корточках, травит. Потравить он любил! А я в это время баловался с пистолетом, - и вдруг раздается выстрел. Он подскакивает, хватается за яйца, и бегом из кубрика. Я ему попал в этот шов! Чуть-чуть бы - и остался бы он без яичек.

- А.Д. Игорь Пакардович, - это Ваш механик?

- Да. Хороший мужик.

- А.Д. Как звали Клоповского?

- Семен Иосифович. Это был командир отряда. Как-то мы пошли к нему в гости, уже здесь в Москве, и нехорошо поспорили. Коля Москаленко стал утверждать, что перед операцией Эстергом подпортили мотор, чтобы туда не идти. А я знаю, рядом с нами стоял катер, там в моторе наддув лопнул, - даже бескозырка вылетела оттуда. Это я помню. Его жена тоже сказала, что "Семен мне тоже рассказывал, что это было". И я там немножко нагрубил. Потом я хотел пойти извиниться, но он уже умер, ночью. Лег спать нормально, и не проснулся. А она уже переехала. Очень хорошая была женщина.

- А.Д. Ваши бронекатера, они были нашего производства?

- Да. Они в Зеленодольске клепались.

- А.Д. Как вам ДШК как пулемет? Нормальный, надежный?

- Он много прошел. Сила у него страшная. Однажды мы стояли, и была команда "чистить оружие". Я на корме быстро почистил. А в рубке тоже пулемет на подставке. Рядом с нами был ещё один катер, мы лагом стояли друг другу, - то есть бортами. Только я закончил, и не знаю, что он там делал, но этот катер развернул пулемет в нашу сторону и "трык", очередь, - и прямо в нашу рубку. Так он пробил две плиты брони, которые немецкие пули не брали, и щечки пулемета насквозь. Вот какая сила! Поэтому когда я ночью стрелял, то если пуля ударялась об камень, то получился как взрыв снаряда. Я уверен, что если рядом кто-то был, то получил ранение. Хороший пулемет! Но дело в том, когда ты залез в свой отсек, там подставка, на которой стоит пулеметчик, - а на этом подушка такая. Этой подушкой, а фактически спиной ты крутишь. До гашеток я не достаю, - вот так, на вытянутых руках доставал. Думаю, узнают, - погонят. Тогда я что придумал? Вот эта самая подушка, я сел на нее, - а там перед самым пулеметом заклепан швеллер, и он выступает. И я на нем сидел. Так удобно было, но голова наружи. И смотри, сколько я прошел операций, - ни разу ничего. Везло, как дурачку.

- А.Д. Получается, что Вы сели на подушку, а ноги поставили на швеллер, который выше?

- Да, потому что я не доставал. Я пытался подставить ящики, но мог свалиться. А там очень удобно.

- А.Д. Когда Вы занимались десантными операциями, где размещался десант на катере?

- Часть в кубрике, часть на палубе, а некоторые в камбузе. Когда мы подходим, у нас два мордоворота выходят помогать, - потому что мы подошли к берегу, оттуда пулеметы бьют трассирующими, - у немцев все трассирующие. Солдатики не хотят прыгать за борт, - и они их берут за шкирку и выкидывают.

- А.Д. Сколько мог брать катер?

- 50 человек.

- А.Д. Иерархия в экипаже какая была? Командир, кто следующий за ним?

- Командир, механик и боцман.

- А.Д. Остальные все равны?

- У нас были такие отношения: не то что "Товарищ командир, разрешите обратиться", - а просто: "Командир, что делать?" А командир всех по именам звал: "Игорь, ну-ка, марш туда!" От этого и боеспособность.

- А.Д. Вы как относились к немцам?

- Я их страшно ненавидел! Когда наш десант захватывал пленных, они сразу эсесовцев отбирали и власовцев, - их сразу расстреливали. Их в плен не брали! Это солдаты рассказывали, мне-то не приходилось. А если солдат повел его, то пристрелит по дороге, скажет "хотел убежать".

- А.Д. Самым страшным, что было на фронте? Чего боялись, быть убитым или искалеченным?

- В то, что меня могут убить, я не верил, поэтому ничего не боялся. А вот взрослые думали, конечно, о семье. Особенно вечерами, когда погода плохая, вспоминают семью. Было несколько раз страшновато. А так я всегда шел с огромной радостью. Если куда-то в операцию меня не брали, это было несчастьем. И главное, что когда ты нажал на гашетки - улетучивается весь страх. Ты становишься как сумасшедший, что-то орешь. Я после операции приходил, - у меня кожа на пальцах клочьями висела, я их не чувствовал. Обрезанные, поцарапанные. Я чувствовал себя человеком. Это было самое счастливое время. Между нами говоря, я жалею, что закончилась война. Так говорить грех, - но я бы еще повоевал. Когда война закончилась, началась дисциплина, к которой мы не привыкли: "Как стоишь? Как обращаешься?"

- А.Д. Это было ощущение именно фронтового братства?

- Да. Ты нужен стране. Я такой маленький, а когда себя проявил, вообще ко мне отношение изменилось. То такое было снисходительное, могли сказать: "Юнга, смотай туда-то". А тут уже по-другому все пошло. На камбуз посылали очень редко.

- А.Д. Война снится?

- Каждый день. Особенно мне часто снится, чего же я этим ребятам руки не отрезал, наверняка, живы бы остались. Ивана-то я привез живого, хотя он и потерял очень много крови, а вот Витька: Если бы я ему отрезал ноги, там вена, ее можно было оттянуть и перевязать: Это часто снится, почему я этого не сделал. А так каждый день, чего-нибудь да вспомнишь.

- А.Д. Суеверия, предчувствия были?

- Ничего. Сейчас смотрю, - все стали верующими. А я как с детства не верил, рад бы поверить, но не могу. Ни разу, в каких только переделках не был, ни разу не вспомнил о боге. А вот в людей я верю: только люди могут мне помочь, только люди могут мне навредить.

- А.Д. Между операциями чем занимались?

- Ничем. Катер нужно чистить, мыть.

- А.Д. За войну Вы не были ранены и контужены?

- Был ранен, когда всем досталось, - когда мы в берег врезались, и разрывом снаряда двоих рядом со мной ранило. Но у меня царапина была. А вообще хотелось, чтобы ранило. Иной раз я специально морду высовывал из-за рубки. Не думал, что убьют, - хотелось, чтобы ранило, но легко. Чтобы сказать: "вот у меня боевое ранение". Все же меня ранило, но уже после войны, в ногу. Главное - из немецкого автомата, "шмайссера". Уже после войны в 1946 году некоторое время мы жили на берегу, пока нас не распределили. Нас послали в лес, заготовлять дрова, и уже осенью поехали их забирать. Мышей там было полно, бегали. Нас было человек 15, надо готовить, - а кто? Я говорю: "Давай я буду готовить", - и все приготовил. Они там тоже закончили работу, я им дал выстрел (у меня был немецкий "шмайссер", в нем было всего три патрона), и они говорят: "Иди сюда". Ребята все погрузили, и мы пошли ужинать. У меня один попросил этот "шмайссер": "попробую в дятла попасть". Он "тюк", - промазал. Потом берет этот автомат, а затвор отошел, и там остался еще патрон. Привычка военная нажимать курок, когда ствол к земле. Слышу - "трык", - и мне новые сапоги пробило. Посмотрел, касательное ранение, из раны торчит кость. Я эту кость вытащил, кое-как завязали, пошли на дорогу. Солдаты меня привезли в находящийся рядом военно-морской госпиталь, и там мне делали операцию. Наш начальник по дороге взял бутылку водки, я выпил полстакана, и всю операцию видел.

- А.Д. Его судили?

- Нет, я наврал. Он говорит: "Застрелюсь!" А я ему говорю: "Не валяй дурака. Дело было так: ты шел впереди, автомат у тебя был за плечами. Я шел сзади, чуть сбоку от тебя. Ты задел за кустарник, затвор отошел и выстрелил". Ему, правда, дали 20 дней губы, но не судили. Ко мне в госпиталь приходил следователь.

- А.Д. Во время войны Вы сталкивались с Особым Отделом?

- Да. Когда я добрался до Новороссийска.

- А.Д. Я имею в виду уже на катерах, когда Вы воевали?

- Нет. Обязательно была контрразведка.

- А.Д. Конфликты решались внутри экипажа своими собственными методами?

- Никаких ссор почти не было. Делить там нечего было. Еды было полно, - а что еще надо?

- А.Д. Случаи трусости были?

- Я рассказывал, как Иван побежал: Когда сзади нас подорвался катер, я перепугался, я понял, что нахожусь на минном поле. Непередаваемое ощущение. У меня был порыв, - мотануть на берег. Да и у всех он был, конечно. Но все держались, и я быстро успокоился.

- А.Д. Деньги вам платили?

- Мне ничего не платили. На "Волге" мне давали 5 пачек папирос, тоненькие такие, - но курить не разрешали. Я их продавал, покупал апельсины, конфеты.

- А.Д. Юнгам не полагалось?

- Нет. Это фактически внештатная должность. Но были и штатные юнги, они окончили Соловецкое училище, стоят где-то на учете.

- А.Д. Снабжали вас хорошо или вы за счет трофейных продуктов питались?

- Нам выдавали, но, конечно, у нас были и трофеи. Потом мясо. Ходят коровы, ты ей промычишь в спину, она повернулась, - наша, советская, "пошли".

- А.Д. Вам полагалось 100 грамм?

- У нас этого вина было - залейся. Никто и не пил. Бывает, вечером тоскливо станет: "Игорь, ну-ка сбегай, принеси чайничек". А на корме у нас был бочонок ведер на 6-7. Достали вина, туда залили, и там получилось смесь. Кружку махнешь - и уже пьяный. Принесу чайник, они сидят, киряют, но не напиваясь. Так, для расслабления. Замерзнешь, согреешься немножко.

- А.Д. Занятия с вами проводили?

- Обязательно.

- А.Д. Часто?

- Редко. Вот после войны уже началось: "Как стоишь? Почему гюйс грязный?" Когда война закончилась, нас поставили в ремонт, и тут стали собирать бригаду из трофейных катеров: три катера, тралить мины, на которых мы подрывались. Уже с другого катера назначили. Думаю, - надо действовать. Я к другому юнге подошел: "Чего ты пойдешь? Война кончилась, а вдруг тебя убьют". Он с удовольствием согласился. Тогда я пошел к командиру и попросился вместо него. Начали тралить, замучились. Думали, что там подвесные мины, на тросах висят. Сколько мы этих тралов переломали, пока в конце концов убедились, что это магнитно-акустические. На такой ещё подорвался один катер, - тот самый, у которого наддув лопнул, когда он стоял рядом с нами. Вот ведь судьба! Его отправили в Будапешт на ремонт, а ребята, которые хотели воевать, они разбрелись по несколько человек, хотя не все. Оставшиеся уже после войны шли на соединение, и на этом минном поле подорвались. Ни один в живых не остался, - вот судьба. А те, которые пошли воевать, - те все живы. На этом месте после войны подорвался ещё и глиссер. Тоже шел - и с концами, нету.

Мины как тралили? Железный понтон обматывали проводом и пускали ток. Создавали искусственное магнитное поле. Рядом в воду опускали трещотку, такой пропеллер. Вода его крутила и создавала очень сильный треск. И вот эти понтоны подрывались. Но все равно, и несколько катеров подорвались. Один катер-тральщик уже под конец траления подорвался. Все пообедали, кок постелил матрас на корме. Матрасы у нас были пробковые, такая пробковая крошка. Они взлетели, погибли все, и только кок вместе с матрасом вылетел за борт, и держась за него, плыл, пока его не подобрали: Постепенно все эти катера у нас переломались, остался один катер. Я там был и за моториста, и за командира. И мичман у меня был, - все время спал у меня в кубрике. А я любил пошкодничать, может быть, этим и спасся. По минному полю я не шел посредине, да я и не думал о минном поле. Я любил так ходить, прямо задевая камыш. Мне так казалось интересней и быстрее. А этот мичман спал, слышал, что шуршит по борту. Вскакивает и давай на меня орать. А фактически я этим спасся, - я не ходил по фарватеру. Если на пути бревно плывет, я обязательно его тараню:

Когда все это закончилась, мы пошли в Братиславу. Я, может быть, и остался на этом катере, - лишь бы никакой дисциплины. Дошли мы до Братиславы, зашли в порт. Я лихо шел. Смотрю, - стоит затопленная баржа, и там, где бомба упала посередине, там не так глубоко, рубка наверху. И борт так немного над водой, и то место, куда бомба упала, - там две выемки. Я решил проскочить эту выемку, дал газу и как-то "тыр", - но пролетел. Этот мичман чуть с ума не сходил, да и с берега было все видно. Лихачи! Нам сказали: "Давайте отсюда уходите", - и я пошел на свой катер.

- А.Д. У Вас за войну было три командира катера?

- Да. Один был ранен, второй был ранен, а третий нормально. Первый был Честнов, второй Чекоданов, а вот фамилию последнего забыл.

- А.Д. Какой был национальный состав экипажа?

- Разный. Татары, чуваши, украинцы, армяне, азербайджанцы, евреи.

- А.Д. Нормально ладили?

- Главное - это какой ты человек. Если ты дерьмо, ты, хоть русский будь, хоть кто, тебя уважать не будут. А если ты человек: У одного что-то есть, у другого чего-то нет.

- А.Д. Командир с вами офицерский паек не делил?

- Он ел с нами, но паёк не делил. А в пайке у него была плитка шоколада, печенье.

- А.Д. Экипажи всегда были полного состава?

- Не всегда.

- А.Д. Какой помните минимальный состав?

- Даже и не помню. Так - 12 человек. На втором катере не было пулеметчика, а так всегда комплект. У меня товарищ был, артист, Жора, его фамилию я постоянно забываю: Был Коля-пулеметчик, у которого я вторым номером был. Красавец-матрос, но когда выпьет - дурак дураком! Когда мы за Измаилом стояли, там была помещичья усадьба, в которой было полно вина. Команда малость перебрала, а я не пил. Вдруг слышу: "Стой, румын!" Я оглянулся, смотрю - Коля сзади стоит, вот такой пистолет у него: огромный, румынский. "Ах, румын, попался! Становись к борту, сейчас я тебя расстреляю!" Я думаю, - подойду к борту, сейчас прыгну. "Нет, подожди, подожди. Товарищ Сталин сказал, чтобы вы отработали то, что разрушили. Так что стрелять я тебя пока не буду". Рядом были ящики с патронами - патроны немецкие, крупнокалиберные, похожие на наши. Он говорит: "Давай бери это и тащи на катер". Я едва от пола мог их оторвать, и тогда он говорит: "Давай тогда мне на спину". Он сел на корточки и я ему ящик взвалил на спину, он упал. И я как рванул - и удрал. Пока мы стояли в Болгарии, между Румынией и Болгарией, он дежурил там на трофейной продуктовой барже. Они пошли в Болгарию на шлюпке, что-то там не поделили, и он убил болгарина, своего друга. Его там скрутили, - и расстрел. После этого к нам пришел татарин, которого на части разнесло.

- А.Д. С мирным населением конфликтов не было?

- Нет. С "братушками" мы дружили. Однажды в Новом Саде нас с одним послали в город, добыть ветоши, - и мы пошли. Был как раз обед, и мы зашли в ресторан. Сели, взяли покушать. А рядом - компания югославских партизан. "Братушки, идите сюда!" Затащили нас к себе, пили за Тито, за Сталина. Напились. Потом они нас сводили на свой самодеятельный концерт, - а потом мы пошли домой. Идем домой, дурачимся: Я ему командую: "Смирно! Шагом марш, ножку, ножку вот так!" Потом к нам присоединяются югославы и становятся в строй: Потом расхохотались: Очень мы подружились! Они рассказывали, как они с немцами воевали. Если ты имел три патрона, ты уже богач, один патрон - ты уже кулак. Если я могу убить немца и не взять оружия, то я его убивать не стану. Немцы боялись их страшно. Взяли в плен, - что тратить на него патроны? Взяли, пилой голову отпилили. Ужас!

- А.Д. Расскажите, что было после окончания войны.

- Война окончилась, надо же прибиваться к чему-то. Уходить, демобилизоваться? Так мой год еще не призвался, куда деваться? Я думаю: "отслужу сразу!" Меня послали в учебный отряд в Киев. Мне ребята сказали: "Ты пулеметчиком не иди. Иди на такую специальность, которая тебе пригодится на гражданке. Иди электриком". А у меня всего 5 классов образования. Я пришел, доложился контр-адмиралу, начальнику. Электрику надо не меньше семи классов, - но у меня же там написано о наградах. Я его уговаривал, уговаривал, он потом говорит: "Ну, ладно, иди". Я, конечно, мало что понимал, - до сих пор некоторые вещи не понимаю. Почему минус на минус дает плюс, убей меня, не понимаю. Так и не понял! Но учился я на отлично. Потом попал на Балтику и опять на стотонный тральщик. И опять контрольное траление - уже надоело вот так. И вдруг приказ, юнги и воспитанники, партизанские сыны с 1942 года призыва демобилизуются. И я демобилизовался. А до этого нашел отца. С одним земляком встретился, он говорит: "Ты напиши в Майкоп. Может быть, отец после войны приехал на родину, потому что к мачехе после такого он наверняка не пойдет, - девятилетний сын убежал! Напиши в военкомат". И действительно, мне прислали письмо, что отец рядом с Майкопом, в 40 километрах. Это была станица Абшеронская, - сейчас она стала городом, и он был там. Я написал, мне дали отпуск, и я приехал к отцу. Столько лет не виделись, а встретились, - и он мне просто пожал руку. А он говорит: "Ой, какой ты маленький!" Он сам высокий мужик, сантиметров около 190. А он уже женат был на казачке, и казачка такая дебелая, а брат у нее вообще выше двух метров. Они как увидели меня, опешили. Он-то думал, что я в него, - а это мать у меня была среднего роста.