Сивенко Павел Павлович

Я родился 10 декабря 1919-го года в городе Тбилиси. Хотел бы подробнее остановиться на биографии своих родителей. Моя мама происходила из рода князей Голицыных, так как ее мать, моя бабушка, нянчила детей князя, они стали любовниками, и родилась моя мама, незаконнорожденная Голицына. В ранней юности мать отдали в царский монастырь, где воспитывались сироты из дворянских семей, здесь она воспитывалась до 12 лет, а моя бабушка приезжала каждый год и платила деньги на ее содержание. Монастырь давал очень хорошее образование, всю жизнь у моей мамы был каллиграфический почерк, глубокие знания по русскому языку, литературе, истории и географии, кроме того, ее приучили к труду, умению шить и вышивать. Потом бабушка забрала маму в Ростов, где они стали вместе жить, бабушка даже начала свое дело, трудилась, не покладая рук. Тут приехали бабушкины братья, ограбили свою сестру, и она, бедненькая, с шестнадцатилетней дочкой поехала в Ташкент, город хлебный. У мамы к тому времени в чертах лица проявились дворянские корни, она стала красоты необыкновенной. Во время поездки бабушку снова ограбили, от безысходности она села на перрон около железнодорожной станции и заплакала. Тут подошел какой-то знатный осетин, увидел плачущую женщину с красивой девочкой и предложил им к себе переехать. В итоге женился на моей маме, и она родила ему двух девочек, Галю и Нину. Потом муж скоропостижно умирает, мама остается одна с двумя детьми и бабушкой. Что же делать? Они едут в Тбилиси, надо идти работать, бабушка стала трудиться где-то рабочей, а мать, молодая красивая женщина, стала секретаршей у начальника какого-то революционного учреждения. И здесь она встретилась с моим папой.

Мой отец, Сивенко Павел Титович, в молодости был профессиональным революционером и являлся идейным левым эсером. Но после неудачного левоэсеровского мятежа в июле 1918-го года он понял, что ему не по дороге с ними, стал меньшевиком, так как поведение руководства левых эсеров перестало соответствовать его убеждениям. Вскоре прибыл в Тбилиси, рубаха парень, молодой красавец. Его определили в то учреждение, где уже работала мама, и ему говорят знакомые: «Ты знаешь, твой начальник взял себе в секретарши какую-то девку, явно дворянку». Отец врывается в кабинет, как это так, в революционное учреждение взяли какую-то дворянку. Открыл дверь – увидел красавицу, остолбенел, влюбился и женился.

В ходе перипетий Гражданской войны отец стал большевиком, и у него родились я в 1919-м году и сестричка Женя в 1920-м году. Вскоре его стали двигать по военной линии, и он дослужился до должности руководителя продовольственной базы Закавказского военного округа. Павел Титович не имел образования, но был человеком необыкновенной честности, будучи на столь серьезной должности, ни разу даже горсти пшеницы домой не принес. Его подчиненные жалели семью, в которой имелось четверо детей, приходили к нему домой, тайком забирали нас с мамой и кормили в какой-то столовой, ведь на Кавказе было голодно. Затем отец стал депутатом в Тбилиси, и вскоре был назначен начальником Тбилисского ОСАВИАХИМа. Перед войной в 1941-м году его и еще несколько проверенных командиров неожиданно сняли с работы и отправили на сборный пункт, никто не мог понять, в чем же дело, зачем их собрали. Так ничего и не объясняя, посадили в вагоны и куда-то повезли. Командовал группой полковник, имевший на петлицах четыре эмалевых прямоугольника. Оказалось, что турецкие войска сосредоточились в километре от границы, и в Азербайджане и Грузии начались волнения среди этнических турок. Отец возглавил отряд красноармейцев, принял участие в нескольких боевых операциях, но никогда мне о них не рассказывал, потому что дал подписку о том, что никому ни слова не скажет о том, что он делал на границе. Там многое было, ведь турки решили немножко возбухнуть, ну и получили. Вскоре после начала Великой Отечественной войны его мобилизовали и отправили на границу с Румынией, где он был ранен и контужен, после чего его отправили обратно в Тбилиси в госпиталь. Затем он снова трудился на ниве снабжения, стал подполковником интендантской службы и дошел до Берлина.

Теперь немного расскажу о своем детстве. Сначала был оболтусом, имел среди пацанов прозвище «Кобыла», так как рос необыкновенно крепким и большим парнем. Первое время в школе бил баклуши, а когда понял, что в жизни нужны знания, то налег на учебу, и экстерном перешел в десятый класс. В итоге, проучившись девять лет, имею полное среднее образование в десять классов. В это время в Тбилиси решили направить десять молодых и крепких ребят в Севастополь, во второе военно-морское училище, основанное в 1937-м году. Я стал одиннадцатым.

Наше второе военно-морское училище только начинало строиться на территории между бухтами Стрелецкая и Песочная. В то время это был самый настоящий пустырь, где, кроме учебной береговой артиллерийской батареи казематного типа, построенной перед Первой Мировой войной, никаких строений не было. Попал в число курсантов первого набора. Учились мы серьезно, и когда грузинский набор вызывали к доске, это был настоящий цирк. Вскоре преподаватели стали говорить: «Ну, грузинский ансамбль, к доске». Но я учился с удовольствием, а всех моих товарищей из Тбилиси в итоге потихоньку отчислили, им просто-напросто знаний не хватало. При этом все они достигли больших постов у себя в Грузии. Так, Чанкотадзе стал начальником городского отдела КГБ в Тбилиси, Когоношвили был назначен руководителем железнодорожного вокзала в столице Грузинской ССР. У всех этих ребят была хозяйская хватка.           Я же продолжал учебу, спали мы в палатках, одновременно строили здания. Когда мы ныряли в море, то с собой на сушу вытаскивали камни, без камня нельзя было вынырнуть, поэтому Песчаный пляж вскоре стал очень гладким. Во время учебы серьезно увлекся боксом и вскоре стал чемпионом Черноморского флота в среднем весе.

15-го марта 1941-го года нам присвоили звание «мичман», и я в рамках морской практики попал на линкор «Севастополь», который был переименован в «Парижскую коммуну», но для нас оставался «Севастополем». Командование направляло курсантов на практику в качестве механиков, штурманов или комендоров, а также минеров минно-торпедной части. И вот наступает 22-е июня 1941-го года. Вдруг ночью раздалась тревога, и мы несколько раз за ночь бегали на свои боевые посты. Только ляжем, опять тренировка. Все время ворчали, так как были уверены в том, что это очередная учебная тренировка. После трех часов ночи налетели немецкие самолеты, которые намеревались закупорить выход из Севастопольской бухты с помощью донных магнитных неконтактных мин. Вдруг около четырех часов утра раздался мощный взрыв от морской мины, упавшей на сушу. Только тогда мы осознали, что началась война.

Днем на линкоре «Севастополь» объявили большой сбор, мы собираемся на палубе. Включают радиорупор, из которого раздается голос народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова. Слышим его слова: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…»

В тот же день приходит баркас из Черноморского высшего военно-морского училища, как оно стало называться с 1940-го года, по кораблю отдают приказ всем курсантам построиться и идти на баркас. Садимся,  и идем в Стрелецкую бухту. Поставили нас первое время в качестве часовых. И здесь в полной мере проявилось, настолько мы были необучены. Стоим на посту ночью в первый раз. Каждому все объяснили по десять раз, как караульный себя ведет, что делать, когда разводящий подойдет. Вот вдруг кто-то идет. Я знаю, что надо обязательно подать команду: «Стой! Кто идет?» Он отвечает: «Такой-то». Ты спрашиваешь: «Пароль?» Ты же не видишь в темноте, кто перед тобой. Он что-то громко говорит в ответ, тогда я кричу: «Что так плохо говоришь, ты что, скрываешь, кто ты!» Тогда во всю глотку орет. И на всю Стрелецкую бухту слышен наш пароль. Теперь он кричит, мол, давай отзыв. Я отвечаю. И в ответ кричат: «Чего так тихо, не понял, говори громче». На всю мощь ору отзыв. В результате весь окружающий район знает, каков у нас пароль и отзыв. Утром нам рассказывают, какие глупости мы делаем, ведь до нас не доходит, что нельзя так себя на посту вести.

Вскоре нас вызывает кадровик, и объявляет, что часть курсантов, в том числе и меня, присвоив звание лейтенанта, решили направить командиром башни на лидер «Ташкент», спущенный на воду в декабре 1937-го года. Но я наотрез отказался, хотел стать штурманом. Тогда кадровик в сердцах мне говорит: «Мать-перемать, в Одессу отправишься, на морской охотник типа «МО-4».

Приезжаю туда, а командиром морского охотника СК-062, который впоследствии был переименован в СК-065, уже был назначен лейтенант Степан Макарович Гладышев, 1920-го года рождения. Он также учился в нашем училище и был большим затейником. Стал у него старпомом, а после перевода Степана на «СКА-0125», меня оставили на нашем катере командиром. Катер типа МО-4 был очень хорошим кораблем, маневренным и быстроходным, имел на вооружении два 45-мм орудия и два крупнокалиберных пулемета ДШК.

Гладышев же во время Великой Отечественной войны для нас всех неожиданно погиб 1 июля 1942-го года при налете вражеской авиации. О его гибели я бы хотел рассказать подробнее. Когда мы шли с ним по улице в районе Стрелецкой бухты, то увидели валяющуюся гирю. И Степан говорит мне: «Забери к себе на катер, может быть, пригодится, чего валяется». Но я отказался, и он взял ее себе. Погиб же он следующим образом – по немецкому самолету попали из пулемета ДШК, все закричали от радости, и в тот же миг немец выстрелил по катеру, и наповал убил Степана. Тогда команда по морскому обычаю завернула в простынь тело убитого Степана Гладышева, привязала эту гирю к его ногам, и опустила командира в воду.

Теперь вернусь к рассказу о своем участии в боях. Вы знаете, Военно-морской флот Советского Союза до войны не принял морские охотники, командованию эти «козявки» не понравились. Всего было выпущено несколько сотен таких катеров, и оказалось, что основную тяжесть боевых операций вынесли на себе не эсминцы и даже не тральщики, а наши морские охотники. Маленькие, быстроходные и маневренные катера могли использоваться везде, никакой шторм нам не был страшен. Перевозили пакеты с почтой, передавали на плацдармы флотские газеты, развозили устные распоряжения. И, самое главное, мы практически в любом месте могли высадить десант, потому что имели возможность, в отличие от эсминцев и тральщиков, максимально приблизиться к берегу.

В Одессе наша основная задача заключалась в том, чтобы в море стоять дозором для защиты осажденного города от налетов немецкой авиации. Летчики противника были далеко не дураки, чтобы напролом лезть прямо на зенитные орудия. Поэтому они взлетали с румынских аэродромов, летели вглубь Черного моря и оттуда налетали на Одессу. Так что наша задача заключалась в том, что успеть вовремя дать сигнал о том, что с моря идет воздушная опасность.

Накануне знаменитого Григорьевского десанта в сентябре 1941-го года, я эвакуировал раненых с эсминца «Фрунзе», который затонул после налета немецкой авиации. Тогда порядок был такой – при получении сигнала бедствия надо срочно идти в тот  район, что указан в радиосообщении. Неважно, остались ли там вражеские самолеты или торпедные катера, если твой катер утонет, это дело десятое, главное – спасти людей. Мы их сдавали в порт, где они быстренько переодевались и сушили одежду. После десанта мы занимались главным образом конвоированием транспортов с ранеными. При эвакуации войск Одесского оборонительного района в октябре 1941-го года мне выпала честь вывезти командующего Приморской армией Ивана Ефимовича Петрова.

Затем участвовал в обороне Севастополя 1941-1942-го годов. Сначала, вскоре после прибытия в город из Одессы, довелось принимать участие в разминировании бухты, так как немцы продолжали сбрасывать свои донные неконтактные мины. Причем они использовали какие-то ложные мины, а также ставили на настоящие морские мины приборы кратности, которые срабатывали на третий или даже семнадцатый раз. То есть над ними мог пройти трал или корабль, а они не срабатывали. Это было страшное противокорабельное оружие. Единственным способом разминирования оказалась слаженная работа морских охотников с водолазами. Как мы находили мины? Внешние посты воздушного наблюдения, оповещения и связи наблюдали за немецкими самолетами, и когда видели, куда упала мина, с той или иной стороны, то давали нам пеленг, а мы потом определяли место и шли туда. По сути, мы нарывались на мину, но мы не боялись, надеялись на то, что немцы ставили эти мины против эсминцев, транспортов и тральщиков, да и на прибор кратности рассчитывали. После прибытия в район сброса посылали водолазов, которые спускались на дно и искали этот опасный «гостинец». Надо было обойти все немецкие ловушки, после чего с помощью разноцветных проводов передать нам сообщение о расположении мины. При этом если водолаз неудачно задевал мину, то она запросто могла сработать и все. Работа была по-настоящему опасной, к счастью, у нас все прошло нормально, но на флоте говорили, что, особенно первое время, водолазы погибали при разминировании.

И еще одно. После долгого времени, проведенного под водой, водолаз страшно замерзал, да и мы на воде тоже не грелись, так что единственный способ не заболеть – выпить спирту. Во время войны нам стали постоянно давать спирт для протирки приборов на катере, но хрен кто их протирал спиртом, все сами выпивали. Хотя это было очень опасно, ведь от употребления технического спирта можно было умереть. До сих пор удивляюсь, какими сильными мы были, ведь каждый считал, что спирт лучше опрокинуть себе в желудок, а не использовать для приборов. И при этом ни разу не отравились.

После разминирования стали вывозить раненых из Севастополя. Нам разрешали брать с собой не больше шестидесяти людей вместе с командой, а на нашем морском охотнике типа МО-4 команда состояла из 22 человек. Приходилось же вывозить одновременно до ста раненых, ведь их же не бросишь на причале. Куда могли, туда и сажали, палуба была перегружена. Тяжелораненых помещали в три кубрика. В первом мы готовили обед, рядом с ним находился четырехместный кубрик, где спали кок, акустик, радист и боцман. И загружали большой восьмиместный кубрик, предназначенный для артиллеристов. Команда же ютилась, где придется. Несколько раз нашему катеру СК-065 довелось спасть летчиков, которые с наших сбитых самолетов прыгали на парашютах прямо в море. Ты идешь их спасать, подбираешь и привозишь в Севастополь.

Во время этих задания я узнал, что самой большой проблемой осажденного Севастополя была острая нехватка оружия. Не было ни пистолетов ТТ, ни автоматов. У нас на катере у членов команды даже забрали все карабины в морскую пехоту. Но раненых зачастую приносили для эвакуации вместе с оружием, поэтому мы припрятывали его и вскоре хорошо вооружились, в том числе и за счет летчиков, которые прыгали обязательно с пистолетами. Это очень хорошо, когда ты имеешь у себя автомат, уже опробованный в боях, а не штатный карабин, из которого ни разу не стрелял. А затем началось – только мы возвращаемся с задания по эвакуации в Севастополь, как к причалу уже летят снабженцы с военно-морской базы и разыскивают оружие. Кое-что сдавали, а кое-что и припрятывали под запас. Но в основном сдавали, ведь на передовой морским пехотинцам не оружия делать нечего! Со снабжением на Черноморском флоте в целом было непросто, члены моей команды первые годы проходили в одном и том же снаряжении, уже в 1944-м году мы получили великолепную водонепроницаемую американскую форму.

Во время переходов по морю, особенно в холодную погоду, каждый раз существовал риск простуды. У меня ни одного заболевшего не было, хотя после холодной вахты при бушующем море матрос возвращался продрогший, как сосулька. Мы давали каждому дельфиний жир. Он и так противный да ужаса, а его еще и грели. Страшное дело, но помогало нам четко. Правда, я так ни разу и не смог проглотить ни ложки, а ребята выпивали, хотя и кривились до ужаса.

Участвовал в высадке Евпаторийского десанта 5 января 1942-го года, где из-за глупости командования погибли наши морпехи, мы не смогли их забрать. Ко мне на катер попали сибиряки, очень здоровые и крепкие парни. Ничего не боялись, по сравнению с десантниками, которых я достаточно перевозил за всю войну, они были самыми лучшими. Я в море их пригласил в кают-компанию поужинать. Но сибиряки отвечают: «Ни х…ра, у нас свой паек есть, на полный желудок плохо воевать, мало ли что будет. Когда покончим с немцем, тогда и поедим». После подхода к берегу оставили у меня на палубе свои шинели, и бросились на штурм Евпатории. Первые шли с винтовками, вторые со штыками, а третьи – с голыми руками. У нас тогда даже десантники не были нормально вооружены. Высадка прошла отлично, но самое главное не было выполнено – из-за шторма не смогли подойти эсминцы и лидер «Ташкент», которые должны были оказать десанту поддержку из своих 130-мм орудий. И те ребята, которых мы высадили – никто не вернулся обратно в Севастополь. А что я мог сделать на морском охотнике в шторм – только носом выскочить на берег, но это ребятам не помогло бы. Десант почти весь погиб, мне всегда очень больно вспоминать, каких замечательных ребят там бросили.

В мае 1942-го года мне довелось вывозить из-под Соленого озера в районе Керченского пролива отряд морских пехотинцев под командованием Цезаря Львовича Куникова. Его группу окружили и мне приказали идти на выручку из Севастополя. Я пришел в район этого озера, посылаю боцмана, тот говорит: «А как я его найду?» Отвечаю: «Как найдешь?! Будешь видеть, где много стреляют, ты туда и приходи. При этом обязательно скажи, что за ними пришел катер, мы их вывезем из окружения». Стояли у берега внизу, жить-то всем хочется, смотрю, они гурьбой за боцманом вприпрыжку бегут к катеру. На палубе я морпехов всегда радовал – первым делом, конечно же, выпивкой, а вторым делом – закуской. У нас тогда как раз появились вкусные американские консервы их свинины, которые были намного лучше наших. Так что побаловал куниковцев, как они уже тогда себя называли. А дальше отправились в Туапсе, где мой катер вошел в состав 5-го дивизиона сторожевых катеров охраны водного района Туапсинской военно-морской базы Черноморского флота.

В феврале 1943-го года в результате десантной операции был образован плацдарм южнее Новороссийска, вошедший в историю Великой Отечественной войны под названием «Малая Земля». Наш катер начал сопровождать транспорты из Туапсе на плацдарм. Туда шли корабли с вооружением и боеприпасами, назад они везли раненых. 25 марта 1943-го года нам поручили сопровождать в район Малой Земли транспорт «Ахиллеон», нагруженный боеприпасами для десантников, которые к тому времени не имели ни одного зенитного снаряда. Все шло к сдаче плацдарма. Когда меня вызвали в штаб перед выходом в море, то сказали одно: «Или ты довезешь транспорт, или…» Или грудь в крестах, или голова в кустах.

Когда мы подходили к Геленджику, то нас атаковали вражеские торпедные катера, но мы скрылись за дымзавесой и вошли в порт. Здесь я понял, что надо ждать налета вражеской авиации, и приказал команде подготовиться к отражению воздушной атаки. Дело в том, что немецкие самолеты вглубь Черного моря не летали, им надо было захватить побережье, поэтому они курсировали вдоль берега, и особенно любили внезапно атаковать Батуми, где стояли боевые корабли нашего Черноморского флота.

И точно все предположил – на нас налетели вражеские бомбардировщики и пикировщики. Только одного я не смог представить заранее – что на нас налетит более 50 самолетов противника. Атаковали они группами, которые налетали и улетали, но всего мы насчитали именно столько врагов в воздухе. На наш катер сбросили свыше ста бомб, большинство из которых разорвались вблизи от катера. Пришлось много маневрировать и стрелять, так что мы еле дождались того момента, пока прилетела наши истребители.

Без ложной скромности скажу – у меня во время войны проявилось природное умение маневрировать на воде. Хотя машину вожу очень плохо, но в море четко знал, когда надо уйти в сторону, или отдать команду: «Стоп!», «Влево!» или «Вправо!» Какое-то внутреннее чувство помогало. Но все пошло бы насмарку без слаженной работы всех членов команды. Все они получили ранения, был разрушен мостик и рубка, повреждены моторы, радиостанция и орудия. Спасло то, что на катере была полная взаимозаменяемость. Василий Глобин, например, был рулевым, он же сигнальщик, он же кок, он же минер. Члены команды отзывались о нем так – «золотые руки». Иван Перевозников – наводчик, он же рулевой и сигнальщик. Экипаж катера – это коллектив, это дружба и спаянность. И воевали, как умели, и веселиться могли, и не пригибали голову в бою.

Хотел бы акцентировать внимание на конкретных примерах героизма в том бою. Старшине 2-й статьи Григорию Куропятникову оторвало руку, но он заметил, что вблизи глубинных бомб разгорается пожар, дополз туда и все ликвидировал. Одну, вторую, третью рану получил боцман Антоненко. Но он продолжал вести бой из пулемета, пока не упал. Крупным осколком вывело из строя носовую пушку и тяжело ранило помощника командира лейтенанта Якова Ароновича Мазлера, до войны работавшего журналистом в московской газете, но он продолжал стрелять из пулемета ДШК, пока взрыв бомбы рядом окончательно не вывел его из строя. Комсомолец Марочкин, получив несколько ранений, продолжал подносить патроны к пулемету. Не оставили носовое орудие Григорьев, Степан Скляр и Перевозников. Все они были ранены, но огня не прекращали. Наш рулевой, старшина второй статьи Жован, под моим руководством искусно уводил катер от ударов бомбардировщика. Осколками перебило флажной фал, и наш флаг упал, тогда краснофлотец Потапов быстро связал фал и знамя корабля, его гордость и честь, вновь поднялось над катером как символ непобедимости.

В итоге, несмотря ни на что, мы доставили транспорт «Ахиллеон» на плацдарм, после чего, отказавшись от помощи, самостоятельно вернулись в Геленджик. Механики насчитали в обшивке катера свыше 1600 пулевых и осколочных пробоин. Так закончился для нас восьмичасовой бой 25 марта 1943-го года. В Геленджике мы оставили в госпитале своих тяжелых раненых, в том числе и моего помощника лейтенанта Якова Ароновича Мазлера, последние слова которого врезались мне в память: «Меня не трогайте. Передайте сестре в Москву, что я свой долг выполнил. Спасайте матросов...» Яша умер от ран, и стал единственным членом моей команды, который погиб в годы войны. Дальше наш катер СК-065 с пятнадцатью матросами на борту, которые были легко ранены, с наскоро сооруженным «пластырем» на месте левого борта в пятибалльный шторм лег на обратный курс к Tyaпce, откуда был отправлен на ремонт в Сочи.

За этот бой нас всех обещали представить к наградам. Но все как-то позабылось. И вдруг оказалось, что когда наш катер пришел на плацдарм, там в это время находился американский журналист, и во время шума о прибытии транспорта «Ахиллеон» с боеприпасами, он пришел на причал, и затем описал все в статье. После появления информацию о бое в американской печати наше командование срочно стало узнавать, кто таков Сивенко Павел Павлович, что это за катер СК-065. И тут меня вызвали в штаб флота к контр-адмиралу Ивану Дмитриевичу Елисееву, который сказал мне о том, что

Герой Советского Союза Григорий Куропятников.

американцы решили представить меня к какому-то ордену. И в разговоре выяснилось, что у меня нет наград. Адмирал тут же собственноручно вручил мне орден Боевого Красного Знамени. Затем приказал адъютанту отвести мне в наградной отдел, где нашлись, наконец, и медали «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя». Получить их своевременно просто не успел, ведь меня все время куда-то переводили, и награды получали в основном постоянные командиры катеров, мне же говорили одно: «Ты придешь в новую часть, мы позвоним, и тебя наградят». Естественно, никто никуда не звонил.

Затем 7 июня 1943-го года мне, наряду с пятнадцатью другими советскими офицерами, вручили американский орден «За выдающуюся службу», который вручается командующим офицерам флота и морской пехоты США за исключительные заслуги при исполнении своих обязанностей. Хочу привести текст сопроводительного документа к ордену от посла США в Советском Союзе Уильяма Стендли: «Посол У. Стендли от имени Президента Соединенных Штатов Америки имеет удовольствие наградить орденом «За выдающуюся службу» старшего лейтенанта ВМФ СССР Павла Павловича Сивенко. Основание: за выдающуюся службу в качестве командира сторожевого катера Черноморского флота. Павел Сивенко – участник героических боев под Одессой, Севастополем и Новороссийском. Под отважным руководством старшего лейтенанта Сивенко проведен беспримерный бой сторожевого катера с большой группой бомбардировщиков противника, отконвоировано более ста кораблей, артиллерийским огнем сбито три самолета и повреждено шесть самолетов за время войны. Отважный и решительный офицер своими заслугами перед страной полностью подтверждает лучшие традиции советского военно-морского флота». Вскоре наградили еще одного члена моего экипажа – старшина 2-й статьи Григорий Александрович Куропятников в июле 1943-го года получил Звезду Героя Советского Союза. Больше никто никаких наград не получил, но мы и не за награды воевали.

Кормовой гвардейский флаг катера МО-065.

Наш героический катер «СК-065» за свой подвиг приказом наркома Военно-Морского Флота СССР Николая Герасимовича Кузнецова удостоился чести называться гвардейским. Впервые в советской военной истории, ибо гвардейское звание присваивалось лишь крупным судам первого и второго рангов, частям и соединениям, и никогда - кораблям 4-го ранга, к каковым относился «СК-065». Нашу козявку отдельно никогда не выделяли, но ведь подвиг – это всегда исключение из правил. Само Боевое Красное Знамя как гвардейскому катеру нам вручили 11 марта 1944-го года. На палубе выстроился весь личный состав, и капитан первого ранга Васильев по поручению наркома Военно-морского флота передал нам гвардейский краснознаменный флаг. У меня в архиве сохранился текст речи, к которой я обратился к собравшимся: «Мы пришли сюда от берегов Дуная, и сегодня возвращаемся туда. Мы пронесем свой гвардейский флаг сквозь огонь войны. От имени всего личного состава заверяю Родину – мы готовы к выполнению любого боевого задания, не пощадим самой жизни для скорейшего изгнания с нашей родной земли фашистских захватчиков!»

Теперь хотел бы немного остановиться на трех сбитых и шести подбитых самолетах противника в 1941-1943-м годах. Эти данные отражены в вахтенном журнале катера, и были внесены туда согласно сведениям наблюдателей береговой обороны, которые фиксировали все падения вражеских самолетов и докладывали об этом в штабы военно-морских баз, к которым был приписан мой катер.

9 мая 1943-го года в газете «Красный Черноморец»  № 115 (7117) вышла моя статья, в которой я подробно описал боевой путь «СК-065». За годы войны моим катером было пройдено 32 000 морских миль, три стервятника сбито и шесть подбито, отконвоировано 117 транспортов, было высажено четыре десантных группы в тылу врага, двенадцать раз катер обстреливал объекты противника на побережье. В вахтенном журнале катера зафиксировано свыше шестисот боевых заданий, выполненных за время войны. Высадил свыше двух тысяч десантников, 216 раз отражал налеты вражеской авиации, 140 суток находился в боевых дозорах.

После начала наступления наших войск под Новороссийском наш катер принимал участие в высадках десанта практически во всех боевых операциях на Черном море. Приведу пример десанта в районе Керчи в ноябре 1943-го года. Такие операции считались у нашего командования крайне секретным делом, поэтому ты получал ясность о цели операции только тогда, когда уже был в море. До этого ты только знал о том, что может произойти высадка, брал на борт отряд морских пехотинцев, заранее кормил личный состав, и приводил в порядок личное оружие, пистолеты ТТ и автоматы. В дальнейшем все высадки походили одна на другую – приблизиться к берегу, высадить десант, а дальше мы уже не участвовали и уходили в море.

Особенно мне запомнилась высадка десанта в Констанце. Как-то так получилось, что город освобождала мотострелки и мы, моряки. При этом мотопехота прорвала оборону противника и ворвалась в Констанцу 29 августа 1944-го года. И здесь большую роль сыграл наш командующий Черноморским флотом адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский. Он принудил румын сдаться, и все суда были нам переданы в целости и сохранности, хотя кое-кто из румынского командования собирался их подорвать. По каким-то непонятным мне причинам об этом ничего не пишут в истории Великой Отечественной войны.

После освобождения Констанцы меня перевели капитаном на большой охотник  «Минер» (с 4 января 1945-го года - «БО-102») типа «Артиллерист». С сентября 1944-го по апрель 1945-го я конвоировал суда на пути Констанца-Одесса-Севастополь. В это время наши танкера водоизмещением до 5 000 тонн перевозили румынскую нефть к нам в Одессу. Конвойные операции зачастую проходили в исключительно сложных зимних условиях. Я отконвоировал более тридцати транспортов и расстрелял семь морских мин. Ты идешь впереди носа танкера, это было особенно сложно после шторма, потому что и немцы, и Черноморский флот в начале войны поставили обширные минные заграждения на фарватерах своих портов. И когда море шумело, то мины срывались, и нам было крайне трудно проводить транспорты.

Хорошо помню, как 23 октября 1944-го года мы конвоировали танкер «Челена», попали в сильный шторм, и я принял решение пройти в Одессу. Прошел по фарватеру прямо по кромке минного поля, по пути расстреляв две плавающие морские мины. 16 ноября 1944-го года танкер «Советская нефть» попал в жестокий шторм, у него разбило рубку и затопило три отсека. Меня отправили ему навстречу, мой «Минер» постоянно держался рядом с этим транспортом, по пути следования расстрелял три мины, и благополучно доставил танкер в Одессу. 6 декабря 1944-го года конвоировал транспорт «Передовик», который из-за шторма и поднявшегося потом тумана потерял свое место. В итоге я его разыскал и вывел из минного поля, куда тот угодил. По пути снова расстрелял одну морскую мину. Дальше увидел поврежденную шхуну, взял ее на буксир и привел вместе с транспортом в одесский порт. За эту работу меня наградили Орденом Отечественной войны I-й степени.

- Как кормили на флоте?

- Кормили нас хорошо, вот так, под завязку. Но разница заключалась в качестве. Американская тушенка – это одно, наши консервы совсем другое. Так что все на флоте было завязано на бартере. Так, когда мы участвовали в эвакуации Одесского оборонительного района, меня неожиданно вызвали в штаб нашей группы сторожевых катеров, к замполиту старшему лейтенанту Анатолию Антоновичу Балтруну. Оказалось, что он получил приказание протий к гостинице «Красная» (или «Бристоль»). Пошли с ним туда, я говорю ему: «А чего ты мне даешь финку и большую кувалду?» Тот сказал, что все по пути объяснит. Выяснилось, что было приказано в гостинице  ничего не оставить, ни стульев, ни кресел, все резать и разбивать. А тут кожаные кресла, на х…ра мне финкой их резать. Послал за матросами и забрал их к себе на катер. Дальше приказ спуститься в подвал. Прихожу, там висят шикарные шубы, а Балтрун как раз перед этим мне рассказывал, что его семья осталась в блокадном Ленинграде. Он слышал, что все живы. И вот висят прекрасные шубы, я их начал с ним шубы набирать. Одну каракулевую сразу отбросили, зачем она нужна, мало тепла дает. И все это добро также отправили на катер. Но с собой же ты в море шубы и кресла возить не будешь, сдаешь тыловикам, а они уже по своей линии отправляют все к родным. Никто ничего не проверял, мы верили друг другу, и шубы родным Балтруна дошли. Так что отношения со снабженцами после Одессы у меня были налажены хорошо, это сильно помогало при получении продуктов питания. При освобождении города Новороссийска морские пехотинцы обнаружили немецкие склады, забитые печеньем и конфетами. А в Сочи, куда мы время от времени заходили, размещались детские дома, так что мы набрали пару ящиков с печеньем и конфетами, и отвезли туда.

Кроме того, по пути нам частенько приходилось бомбить немецкие подлодки, так что от взрывов наших глубинных бомб наверх всплывали дельфины, крупная рыба. Ты все собираешь. А меня еще очень просили привозить рыбью печенку, потому что командир Туапсинской военно-морской базы контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков чем-то болел, и ему нужно было есть печенку. И вот три-четыре всплывшие рыбы привозишь, тебе за них благодарность объявляют. И наши хозяйственники за то, что им помогал, давали лишние консервы или мясо, чтобы я мог у себя на корабле питание наладить «на отлично».

- Вы упоминали об американских ленд-лизовских водонепроницаемых костюмах. Как бы вы их оценили?

- О, это была отличная одежда для моря! Эти костюмы внутри имели мех, и даже в самую холодную погоду отлично грели. При этом натянешь брюки поверх носков, и тебе в сапоги уже никакая влага не пройдет. Куртка также была хороша. Для наших катеров типа «МО-4» это была очень удачная одежда, а вот на появившихся в ходе войны катерах типа ОД-200 эти костюмы оказались неудобными. И дело тут было не в костюмах, а в крайне, на мой взгляд, неудачной проектировке самого катера. Ведь командир не должен все время сидеть в рубке, немецкие самолеты ты не увидишь, нужно постоянно выходить на палубу и смотреть в небо. А на ОД-200 двери были узкие и небольшие, неудобно выходить в теплом белье, в бушлате можешь попросту не пройти во входной проем. Откуда я все это знаю? Я плавал на этом типе катера в Одессе, пока мой «СК-065» стоял на ремонте. Интересовался, каков ОД-200 в деле, и в результате не пришел в восторг.

- Какие потери понес экипаж вашего катера в годы войны?

- Среди моей команды убитых практически не было, только Яков Аронович Мазлер умер от раны. Среди матросов были раненые, но никто из них у меня не погиб. Вообще на катере после конвоирования судов до Малой Земли половина команды всегда получала ранения. И мы отвозили ребят в Сочи, где были сосредоточены военные госпитали, медсестры всегда сочувствовали раненым морякам.

- Как вы встретили 9 мая 1945-го года?

П.П. Сивенко на борту ПСКР «Григорий Куропятников»

- День Победы встретил на Севастопольском судоремонтном заводе имени Орджоникидзе, где мой корабль проходил плановый ремонт. Сообщила о Победе рано утром подружка-шифровальщица, работавшая у начальника оперативного отдела Черноморского флота. Радость была огромная, и все-таки мы победили!

После окончания Великой Отечественной войны я служил на тральщике Т-924, занимался боевым тралением на Азовском море. Это немецкий трофейный океанский тральщик. Здесь я поразился тому, какие условия были созданы проектировщиками для командира, вам и не снилось. У меня на Т-924 была собственная каюта и место для того, чтобы я мог спокойно спать. Утопал в роскоши, в гальюн шел с удовольствием, потому что никакого запаха и близко не было. Но что меня поражает – румыны, в ходе войны имевшие аналогичные корабли, были дристунами, и до дрожи в коленках боялись нашего флота.

После увольнения из Военно-Морского флота Советского Союза работал в Морском гидрофизическом институте, посетил множество иностранных государств. В то время о моем боевом пути много писала известная севастопольская журналистка Елизавета Георгиевна Юрздицкая, обозреватель газеты «Слава Севастополя», талантливый журналист и замечательный человек.

И последнее. Когда в 1989-м году в Севастополь пришел американский военный корабль, то его моряки прислали за мной машину, организовали экскурсию по кораблю и очень уважительно со мной общались. Было крайне приятно.