Демидов Ростислав Сергеевич

ОК: Будьте добры, представьтесь пожалуйста.

- Я - Демидов Ростислав Сергеевич.

Родился в Харькове 4 ноября 1922 года. В этом году исполнилось 90 лет. Собирал на юбилей тех, кто уцелел, в основном были мои ученики, которые в войне не участвовали. Почти все мои ученики потом стали генералами.

Среди них был генерал-полковник Дейнека. Дейнека - мой «крестник» полный. Я поехал в г. Николаев (после войны я часто туда ездил), смотрю - там талантливый молодой летчик, 24 года, хорошо летает, голова работает отлично. Я с большущим трудом уговорил командование ВВС и начальника Академии /Военно-Морская Академия им. Кузнецова в г.Ленинграде – прим./, чтобы его приняли в Академию. Тогда существовал возрастной и должностной ценз, принимали только от командиров эскадрилий, не ниже, а он был рядовой летчик. И все-таки его тогда взяли, и я не ошибся. Это талантливейший, умнейший человек! /Генерал - полковник В.Г.Дейнека – командующий Морской Авиацией РФ 1994-2000 г.г. – прим./

ОК: Скажите, пожалуйста, кто были ваши родители?

- Папа до войны работал главным инженером завода «Красный Октябрь» в Харькове, потом был репрессирован, к сожалению. Мама была зубным врачом, окончила институт в Берлине ещё до Революции, она была из богатой семьи. Я был один ребенок в семье, родился поздно, маме тогда было 40 лет.

ГВ: А за что репрессировали вашего отца?

- Нет, его не сажали, он нигде не отбывал срок. Репрессировали его за то, что он был в белой армии, сапёром старшим лейтенантом. Больше было не за что репрессировать, тогда этого было достаточно. У него был «белый билет», так называемый «волчий билет», поэтому он нигде работать не мог, деньги зарабатывать не мог. Его лишили всех прав. Всех, избирательных, рабочих… Он ничего не мог делать, только садом и огородом занимался. Последние два года в школе, 9 и 10 класс, мне приходилось самому работать чертежником. На заводе старые друзья отца давали мне работу, и я зарабатывал, а также успевал учиться.

ОК: Как ваши родные относились к советской власти?

- Отлично. Мама все время работала, а ещё она была работником и членом сельсовета, много работала. И папа позже работал на заводе, но уже не главным инженером, а просто инженером.

ОК: Скажите, а когда вы решили связать свою судьбу с авиацией и армией?

- Знаете, это было в 1940-м году, когда мы оканчивали 10 класс. Стало уже понятно, что будет война. Мы уже тогда соображали, что идти солдатом на войну, значит - погибнуть. Понимали, что надо закончить училище. Вот так и решили… Я сначала хотел в морское училище, а потом пошел в лётное.

Демидов Р. С. после поступления в училище

ГВ: Вы окончили Николаевское училище имени Леваневского? Как вы в него поступили?

- У-ууу... Сложно. Я в 1940 году окончил школу с золотой медалью. Поехал в Ленинград и без экзаменов поступил в училище Дзержинского. Но как-то раз меня заставили чистить гальюн, а я этого не вытерпел по молодости и ушёл оттуда сразу.

ГВ: Это делать всех курсантов заставляли?

- Да, это обычное дело. Но мне это очень не понравилось. Вот я и поехал в училище Леваневского, там никаких гальюнов чистить не заставляли, там это делали рабочие. Нас не трогали, мы только учились.

ГВ: Как вы добирались до лётного училища? Как проходили конкурс и комиссию?

- Я уволился из Ленинградского училища Дзержинского по медицинскому заключению, у меня «была» трещина в барабанной перепонке. Потом, когда меня принимали в лётное училище, её почему-то не оказалось. В общем, симулировал. Я хотел уйти из училища Дзержинского, мне все не понравилось там. Забрал документы и сразу уехал в Николаев, и там меня сразу приняли, потому что имел золотую медаль. Поступил я без экзаменов и там учился с удовольствием.

ГВ: Вы не помните, сколько полков в училище было?

- Было два полка. Помню, один полк на МБР-2, а второй на Р-5.

ГВ: А сколько самолетов было в этих полках?

- Не помню. Думаю, что штук по 30, но я могу ошибаться. Я был в полку на МБР-2.

ГВ: Как оцените этот самолет?

- Ужасный самолет, с ним одна мука. Цельный фанерный самолет, причем из тонкой фанеры. На нем такой трехпудовый якорь, чтобы его не сносило /во время стоянки на море – прим./. После посадки штурман, то есть я, должен из кабины вылезти и бросить этот якорь, чтобы он зацепился за дно. Вот когда его бросали, он норовил попасть не на дно, а в борт самолета. Вода попадала вовнутрь, и самолет сразу тонул. Ну, мы этого, конечно, не допускали, это я вам говорю возможные варианты (смеётся).

При взлете этого самолета очень опасны были «топляки» - стоячие в воде бревна. Если на него наехать, то это конец. Взлетаем, огромный поток воды выливается на штурмана, который стоит в носу самолета в открытой кабине. А вода холодная. Мы ведь стояли и смотрели, чтобы не наскочить на эти бревна. Но все равно не простужались, хотя были и мокрые, и так поднимались на высоту.

ГВ: Это ещё курсантами?

- Да, когда курсантами были. А потом уже, когда у нас выпуск был, 20 человек направили на Дальний Восток, там раскидали по разным частям. Я попал в минно-торпедный полк.

ГВ: В каком месяце вы выпускались? Война же уже началась?

- Точно не скажу, забыл уже… Война давно уже шла.

ОК: Как вы узнали, что началась война? Как она для вас началась?

- Когда война началась, мы в училище были, плохо все было, хаос, неразбериха. Нам выдали оружие и заставили ловить немецких шпионов в Николаеве. Ходили мы в патрули.

Р. С. Демидов после окончания училища

ГВ: На базе училища формировались боевые эскадрильи, полки? Включали в их состав курсантов, или только инструкторов?

- Были такие эскадрильи, но этого я уже не застал, нас раньше отправили. Думаю, там были только инструктора. Вспомнил! Некоторые курсанты тоже были. Вот мой знакомый Валентин… не знаю, живой он или нет... он даже в Сталинград летал. Эскадрилья, сформированная на базе училища на МБР-2, бомбила немцев даже под Сталинградом.

ГВ: Скажите, как и куда вас отправили из Николаева?

- Часть улетела на самолетах, часть водным транспортом, на баржах. Я лично с товарищами прибыл в Сталинград, а там нас погрузили на баржи и отправили в Астрахань. Это я точно помню. Баржи были гружены сахаром рафинадом, кусками такими, и бочками с селедкой. Мы почти месяц плыли от Сталинграда до Астрахани. Нас не кормили, даже хлеба совсем не было, мы ели только селедку и пили чай с сахаром.

ГВ: Кто с МБР-2, тех отправили в Астрахань, а остальных куда, кто на Р-5 учился? Все в Астрахань поехали?

- Этого я не помню. Я точно помню, что нас на барже было человек 200.

ГВ: В Астрахани вас доучивали? Были ли самолеты там?

- В Астрахани мы недолго были, может, недели две. Самолётов там не было. Мы не летали. Спали в сараях на рыболовных сетях и ели рыбу. Это был как пересыльный пункт. Потом нам выдали документы об окончании училища и отправили на Дальний Восток товарным поездом. Месяца два мы ехали. А вот когда я приехал на Дальний Восток и попал в полк, меня доучивали уже в полку.

ГВ: А документы вручали торжественно, как-то выпуск отмечали?

- Да там не до торжества было, ничего не было, просто документы дали.

ГВ: Как я знаю, Николаевское авиационное училище сначала эвакуировали в Моздок, а потом в Безенчук.

- Я вот начинаю вспоминать…. Был я в Безенчуке…. Но если и был, то очень не долго, потом – Сталинград и Астрахань.

ГВ: А когда вы эвакуировались ещё из Николаева, как-то с немцами не сталкивались, город бомбили?

- Нет. Нас эвакуировали до того, как немцы подошли к Николаеву. Но мы дежурили на аэродромах и на ложных аэродромах, но с немцами не сталкивались.

ГВ: Расскажите про ложные аэродромы. Это были аэродромы училища Леваневского?

- Из Николаева нас сначала перевели в Ейск. Я вспомнил. И в Ейске нас пытались доучивать. Там училище Сталина было, истребителей оно готовило. Вот там мы и дежурили на ложных аэродромах. Там, в Ейске, были песчаные острова, на которых и были построены ложные аэродромы. Стащили туда сломанные самолеты и поставили пулеметные гнезда. Смонтировали старые турели, пулеметы. Вот там мы и дежурили. Немцы налетали на эти аэродромы, а мы по ним стреляли. Конечно, мы никого не сбивали, но стреляли. Вот это я вспомнил.

ГВ: Вы стояли на Ейской Косе?

- Да, именно в Ейске на Косе, это 100 процентов. Там и аэродромы были, и острова были.

ГВ: Вас из Николаева в Ейск эвакуировали вместе с самолетами?

- Только небольшую часть. Мы перелетели.

ОК: Что вы знали о предвоенных конфликтах, Испания, Халхин-Гол, Финляндия?..

- Были только общие знания, как у всех…

ОК: В училище были самолеты МБР-2 и Р-5. До вас что-то доводили про другую авиационную технику, знакомили с ней?

- Нет, только эти два самолета были. Когда приехали на Дальний Восток стали изучать ДБ-3, на которых потом и летали.

ОК: Вот у нас, в Питере, жил штурман Аванесов Григорий Тарханович, я ним общался, он на МБР-2 летал, вы его знаете?

- Гриша! Конечно, знаю, он мой лучший друг был. На МБР-2 был противолодочником.

ОК: Он рассказывал, что у них на МБР-2 методика прицеливания была по пулемету, а не по прицелу. Они вывешивали пулемет с красными насечками и по нему прицеливались. У вас это практиковалось?

- Нет, я по пулемету никогда не прицеливался. Мы так не делали.

ГВ: В училище курс боевой подготовки был не полный, свернули из-за начала войны?

- Да, свернули. Мы не прошли полной боевой подготовки, поэтому нас и направили на Дальний Восток. Там мы год хорошей подготовки прошли уже в полку.

ГВ: В боевой части вы попали на ДБ-3Ф?

- Нет, на ДБ-3Б, такой тупоносый. Нас по экипажам распределили в качестве «дублера» штурмана. У этого самолета был величайший недостаток. Мы там летали на больших высотах, а у него были два пулемета впереди, и ничего не закрыто. Воздух попадал прямо в кабину штурмана. На высоте за 9000 метров температура воздуха опускается до -57 градусов. Холодно было. Мы надевали маску кротовую, три пары перчаток и все равно замерзали и обмораживались. Это был недостаток. А на ДБ-3Ф уже было нормально, этот недостаток был исправлен.

Фото в доме офицеров Монино: Демидов, Гагарин, замполит академии, генерал Красовский

ОК: Вы попали в 4-й МТАП? Герой Советского Союза Василий Минаков тоже служил в 4-м МТАП. Он вспоминает, что полк был хороший, и там сильная школа была, хорошо учили.

- Да, я попал в 4-й МТАП. Полк был очень хороший, я не в училище получил основные знания и навыки, а именно в этом полку на Дальнем Востоке. Подготовлены мы были хорошо, поэтому и пережили войну.

Потом, намного позже, когда я сам учил слушателей /в Академиях – прим./, всегда говорил, что важно не просто получить знания, главное - научиться мыслить и думать. Каждый свой шаг обдумывать и прогнозировать, выбирая лучший вариант. Вот так я всех учил, и многие слушатели потом стали генералами. На кафедре в ВМА за 10 лет было подготовлено 36 кандидатов наук. Я не брал адъюнктами отличников – «зубрил», считаю, это пустое дело, из них ученые не получались. «Зубрила» может выучить чужие знания, а создать свое, новое, он не может. Его не научили думать...

Демидов в ГВФ

ГВ: Вы устали?

- Да, я устал, хочу чаю попить. Вы не смотрите, что я такой шустрый, мне уже 90 (смеется).

ГВ: Вы отдохните. А мы пока посмотрим фотографии… Очень хорошего качества снимки, это же были еще пленочные негативы.

- Да, это были пленочные негативы и слайды. Некоторые снимки я делал 60 лет назад, а сейчас сам оцифровал все негативы и напечатал фотографии. У меня два фотопринтера, я освоил печать на них. Но руки не доходят для того, чтобы все снимки оформить, как следует. Альбом с фотографиями жены сделал, начал делать альбом с родителями… Я школу в Харькове заканчивал на украинском языке, у меня потом буква «г`» какое-то время звучала… (смеется).

…Мне очень повезло с женой. Мы жили вместе 63 года, очень дружно жили, ни разу не ругались. Я её очень много фотографировал... Какая у меня с женой прекрасная семейная жизнь была… Вот её последняя фотография в год гибели, в 2010 году... Она меня не послушала, умерла от элементарной грыжи, боялась делать операцию. Все говорила: «Не буду, не буду...» В конце концов, когда я её привез в больницу, было поздно...

Жена у меня всю жизнь работала, в Ленинградском Дворце пионеров она заведовала детским художественным сектором. Я и сейчас глаза закрою и вижу её, мою Азочку… Она мне родила сына, но чуть не умерла при этом, и врачи нам запретили ещё детей иметь. Но сын у меня замечательный!

ГВ: Очень красивая фотография, цветы прекрасные. Она рисовала?

- Она рисовала всю жизнь, все картины у меня дома – это её и сына. Других, чужих, у нас нет.

ОК: Всех Героев Советского Союза отправляли к художникам для написания официальных портретов. У вас такой портрет есть?

- Нет, я не ходил. Есть мой портрет, написанный женой, он на всесоюзной выставке был, в манеже висел полгода, даже на всемирной выставке был, его отправили за рубеж, в общем, он везде был. Этот портрет жена сама рисовала в 1957 году.

Я приготовил фотографии для вас. Вот смотрите, здесь уже военные снимки отобраны. Мы их сами делали. У меня «Лейка» во время войны была.

ОК: Во время войны было много запретов, что снимать нельзя. И у вас было так?

- Мы плевали на это, и делали фотографии и снимались. У нас особисты в полку были умные, и мы снимались вовсю. Плохо, что мало снимков сохранилось, это уже по нашей вине… Это «Бостон», но не мой, там дальше будет на снимках и мой самолет.

Желтая "Шестерка", самолет Гагиева-Демидова

ОК: Кстати, это же переделанный «Бостон».

- Переделанный. Все «Бостоны», перед тем как в полк передать, переделывались в Ленинграде на нашем авиационном заводе под штурманов. Без штурманов у нас летать было нельзя.

…Это с моего аппарата друг фотографировал, самолет на фото мой, «шестерка» /бортовой № 6 – прим./, на ней нас сбили, причем сбили наши зенитчики. Они у нас на аэродроме стояли. Это было на аэродроме Паневежис. Мы тогда ночью летали на постановку мин.

ГВ: Как же они так обознались?

- Тогда немцы здорово бомбили Паневежис, здорово доставалось, бомбили и в эту ночь. Небо освещалось прожекторами. Паника и неразбериха была. А мы в это время заходим на посадку, ракеты запускаем, обозначая, что свои. А зенитчики думали, что это немец идет бомбить и начали по нам стрелять. Попали в мотор. Лётчик мне говорит:

- Прыгай!

- Прыгать не буду. Как немца, в воздухе расстреляют, - я кричу летчику, - Садись!

В итоге мы сели благополучно, были у нас кое-какие царапины, но все остались живы. А вот машина восстановлению не подлежала...

Бостон 1ГвМТАП

…А вот Слава Балашов /Герой Советского Союза – прим./ и его жена. Мы дружили очень хорошо. Когда я приехал в Ленинград в академию работать, то очень с ними сдружился. Летом мы жили на даче, у нас там была чудесная умная и весёлая компания. Мой дальний родственник по отцу Рудольф Фердинандович Иц, учёный – этнограф, путешественник и большой умница, был всегда тамадой. Я думал: у меня же тоже есть тысяча историй, я столько лет на кафедре отработал, язык хорошо «подвешен», почему бы и мне не быть тамадой. С тех пор и до сих пор на всех праздниках я - тамадой. Не так давно у друга на 60-летии был тамадой. Было человек 50-60, трудно было. Были дети, были люди, как я, и были моложе - разного возраста. Надо было всех развлекать, я в итоге с задачей справился. Приехал я оттуда голодный, как волк, не успел даже поесть там, надо было всё время либо истории рассказывать, либо тосты говорить (смеется).

ГВ: Когда вы были на Дальнем Востоке, было такое рвение - попасть на войну, или понимали, что надо доучиваться?

- Я понимал, что надо было доучиться.

Когда мы приехали на Дальний Восток, то попали в «рай». Дом офицеров, каждый день кино, концерты, танцы по субботам и воскресеньям. Жили в отличных офицерских домах, хотя были все молодые, не женатые. В общем, был «рай». Прошло некоторое время, дом офицеров забили. Нам говорили:

- Там воюют, а вы тут танцуете, кино смотрите. Там люди погибают.

Это был первый шаг. Второй шаг был следующим, забили дома офицерские:

- На войне все живут в сырых землянках, а вы здесь шикуете.

Мы вырыли себе землянки и там жили. Дурость была полная. Так продолжалось, пока не сменили начальство. Новые командиры прибыли с войны.

ОК: Кто такую инициативу проявлял, полковое начальство или политработники?

- Политработники… Их не любили. За всю мою жизнь было два хороших политработника.

Гагиев, Демидов, Соколов – стрелок (сбил Ме-109) у своего самолета

ОК: Политработники были двух категорий: «делай, как я» и «делай, как я говорю». На Балтийском флоте очень хорошо отзывались о Сербине. Он сам летал, сам воевал.

- Сербина я хорошо знал. Это был настоящий политработник и хороший лётчик. И второй у нас был хороший – Калашников. Потом его сняли, бедного, потому что хороший был. А остальные политработники, с кем сталкивался на войне - жулики были.

Помню, такой случай был, вызывают нас на КП, это уже в конце войны было. У нас все время были специальные задания. Мы тогда были уже опытные летчики. Командир полка ставит задачу:

- Для вас специальное задание. Летите в Германию, будете садиться на аэродроме Кольберг, он вчера был занят нашими войсками. С Вами полетит политработник - представитель Ставки Командующего.

И сказал, что нас охранять будут 12 истребителей. Нам за всю войну никогда столько прикрытия не давали, в лучшем случае пару, иногда четвертку давали. А тут сразу 12 дали.

В общем, прилетели туда, этот представитель говорит:

- Вы сидите на аэродроме и дежурьте, никуда не отлучайтесь, - а сам куда-то уехал. Приезжает, привозит хрусталь, люстры, антиквариат, картины, радиоприёмники... Там, на аэродроме, уже склады были организованы, только аэродром заняли, а уже тыловики склады сделали. Туда все добро и стаскивали.

ГВ: Пустые дома потрошили?

- Всё из пустых домов было, жители бросили свои дома. Были специальные команды, которые это добро собирали. Вот этот политработник нагрузил полный самолет. Мы, летчики, ничего не брали, я только рюмочку одну взял.

Когда мы на одном аэродроме базировались, то от самолетов располагались далеко, километрах в пяти, и к своим машинам ходили пешком. Мы своему стрелку Вене говорим:

– Иди на склад и добудь легкий мотоцикл, будем ездить на мотоцикле на аэродром.

51 МТАП. Справа – Орленко.

Пошел он, но ничего ему не дали. Потом пошли мы, приходим на склад и говорим тыловику:

– Дай мотоцикл, у тебя их полсотни стоит.

- Да, вы знаете…

И не дал. Мы позже приволокли хороший немецкий мотоцикл «Виктория», на нем и ездили года два. У нас был «радист», начальник связи полка, такой маленький, как гномик, с большим носом. Выпросил он у нас мотоцикл покататься, поехал в Пярну и въехал в витрину магазина. Сам побился и мотоцикл разбил в «дым». Во так кончился наш мотоцикл. Связиста вылечили, а мотоцикл не вылечили.

ОК: Вы с Дальнего Востока в 1-й Гв. МТАП КБФ прибыли?

- Нет, не в 1-й полк. Нас, 2 экипажа, назначили во вновь сформированный 51-й МТАП. Когда мы в этот полк прибыли, там не было руководства, не было ни командира полка, ни командиров эскадрилий. Мы с Дальнего Востока прибыли командирами звеньев. И увидели мы – стоят «Бостоны», их тогда впервые на Балтику с Севера пригнали. Нам говорят:

- Летайте на них.

А у нас ни один человек на них ещё не летал, и инструкторов нет. Начальство нелетающее наседает:

- Вы – лётчики, вот садитесь, и летайте.

Мы стали искать инструкции, нашли, но они все на английском языке. А мы почти все учили немецкий язык, воевать-то предстояло с Германией.

ГВ: Это было в 1943 году?

- Да, это было в 1943 году.

51 МТАП.

ГВ: Я думала, что сначала переучивались, а потом самолеты получали.

- Нет, у нас на Бостоны все так пересаживались сходу. Я уже не помню, какой месяц был, весной, наверно. Это было на аэродроме Новая Ладога, там мы долго стояли. Стали мы искать, кто знает английский. Пошли в школу и привезли молодую учительницу. Она посмотрела, в общем английский-то она знает, а вот технические термины не знает, не может нам помочь. Сели мы в кабину и стали разбираться сами, самолеты - они везде одинаковые. Сложность была в том, что единицы измерения на приборах там были в милях, скорость мили/час, высота - в футах, а у нас в километрах и в метрах. Нам это было непривычно, неудобно. Стали мы все пересчитывать, неудобно, но делать нечего. А потом, намного позже, нам приборы поменяли.

ГВ: Меняли приборы? А какие ставили, с наших самолетов, или русифицированные английские?

- Потом - да. С наших самолетов ставили. Вроде, они какие-то стандартные были.

ГВ: Техники помогали освоить самолёт, ведь они его тоже до винтика изучали?

- Учились мы сами, но техники, конечно, помогали знакомиться с машинами. Сначала мы сидели в кабинах и изучали приборы, потом дня два просто катались по аэродрому, но не взлетали. А потом уже стали взлетать и летать по кругу.

ГВ: А кто первый взлетел?

- Да я не помню уже. Наверное, мы и были первыми, потому что мы были самыми старшими.

Все «Бостоны» пригнали с вооружением, состоящим из 4 пулеметов и 2 пушек. Эти машины были в варианте штурмовиков. Впереди был так называемый артиллерийский отсек, он был не застеклен. Но нам, торпедоносцам, без штурмана было нельзя. Понимаете, в чем дело… Это не все понимали даже лётчики …

В экипаже главный - это командир экипажа. Но он - лётчик, должен пилотировать, а не решать тактические задачи. Надо решать, как заходить на цель, а иногда это делает группа 12 самолетов, ну, 8, ну, 4, но ею надо командовать. А кругом все стреляют. Если лётчик будет командовать всеми, то он уже не будет оценивать обстановку полностью, он не будет видеть, как в него стреляют. В итоге его собьют. Часто так и было. Поэтому мы уже с летчиками договаривались. Я своему говорю:

- Саша, ты только смотри, чтобы нас не сбили!

И он это делал, маневрировал, уклонялся, листом падал к воде на высоту 5 метров и уходил от огня – «цирк». Поэтому мы живы и остались. Он не занимался тактикой выхода на цель, оружием, и ведением огня он тоже не занимался. Всем занимался только я. Я-то свободен в полете. Он пилотирует, а я командую всему экипажу, что делать. Радио тоже в моих руках было. /Лётчик А.М.Гагиев - командир экипажа, в котором Демидов летал штурманом – прим./

Подвеска торпеды под самолет Гагиева

ОК: Вот у немцев в экипаже был командиром штурман.

- Вот это правильно. А у нас никогда этого не признают, что командиром должен быть штурман.

ОК: А были «подначки» между летчиками и штурманами? Я общался с ГСС Евдокимовым, так вот он говорил, что у них была присказка: «Летчик - это извозчик, который везет штурмана на работу».

- И у нас такие «подначки» были. Но я же вам рассказал, как у нас в экипаже было, и поэтому мы выжили. Штурман как мать, как нянька у летчика должен быть. А кто поступал, как написано в инструкции, когда лётчик всем должен командовать, то их и сбивали.

ГВ: Мне кажется, умный лётчик просто умеет распределить обязанности в экипаже.

- Вот Василий Иванович Минаков - умный летчик, но таких мало. Ему большой привет от меня, скажите, я его помню. Мы в Питере жили с ним в одном доме, даже в одном подъезде. Хороший человек.

ГВ: И он вам тоже самый пламенный привет передавал. Он - молодец!

ОК: Грузоподъемность «Бостона» позволяла брать две торпеды, почему вы не брали две?

- С двумя он был очень тяжелый, терял маневренность, мог и завалится на крыло, поэтому на боевые вылеты брали только одну торпеду. Две мы цепляли только в транспортном варианте, и то когда можно было лететь в безопасности над Прибалтикой. А так старались летать с одной.

У нас был начальник штаба полка, полковник из кавалерии, забыл я его фамилию. Он в авиации не мыслил. Он заставлял нас летать с торпедой и бомбой. Говорил, мол, за километр сбросите торпеду, а потом бомбой дотопите корабль. Это, конечно, был полный бред. Но мы так не делали, просто бомбы сбрасывали сразу в море, а с торпедой шли на боевой.

У самолета А-20 ДО экипаж Гагиева

ГВ: А где вы брали эти торпеды и почему доставляли по воздуху, а не катерами? С топливом же были проблемы?

- В Ленинграде был авиационный завод... Или склады. А Финский залив тогда ещё был закрыт для навигации, там было всё заминировано.

ГВ: Как вы бы оценили эффективность торпедометаний? Сколько в процентном отношении было попаданий на ваш взгляд?

- Точно не знаю, это зависит от многих факторов. Думаю, было 30% попаданий. При топмачтовом бомбометании попаданий было 70-90 %.

ГВ: Василий Иванович всю войну пролетал на Ил-4, а вы летали на «Бостоне». Расскажите про особенности этой машины.

- «Бостон» хорош тем, что он намного легче, чем Ил-4. Ил-4 - тяжёлый самолет, он в маневре сильно уступает «Бостону». Когда мы с задания на «Бостонах» приходили, делали бочку на малой высоте.

ГВ: На «Бостоне» бочку делали?!

- Да, делали. Один летчик, Герой Советского Союза Бунимович так погиб, зацепился крылом за землянку и погиб. Он на малой высоте делал бочку. Расценили как хулиганство, но все мы так делали.

ГВ: А как погиб Герой Советского Союза Вадим Евграфов? Красивый такой молодой парень был.

- Да, красивый он и молодой был, из 1-го Гв. МТАП. Отличный парень. Глупо погиб. Кажется, это он на самолёте врезался в гауптвахту. Командир полка наказал за что-то, вроде, за «хулиганство» какое-то, за какую-то ошибку, точно я не помню, за что. Ну, как, вы посудите сами, можно было случайно врезаться в здание гауптвахты. Таких совпадений не бывает. И он врезался в гауптвахту, просто покончил жизнь самоубийством. Этого нигде не писалось, и про это никто не говорил, но фактически это было так. /По «озвученной» версии Евграфова на ПО-2 отправили в Ленинград на связном самолёте с донесением, а накануне он узнал, что ему присвоили звание Героя. Якобы, когда он летел обратно, на радостях закрутил пилотаж… Погиб, в общем, случайно- прим./

…С Борзовым я был в хороших отношениях. У него в экипаже был роскошный штурман Дима Котов. Но нередко и мне приходилось летать с Борзовым, и мы с ним очень сдружились. На земле он был иногда очень жёстким, ругался много, а в воздухе он был идеальный летчик, послушный, выдержанный. Я с ним был очень дружен, хорошо знал его жену, был свидетелем их брака. Борзов был изумительный человек. /ком. 1-го Гв. МТАП И.И.Борзов - в будущем маршал авиации – прим./

ГВ: Скажите откровенно, экипажи всегда докладывали командиру полка о результатах атаки объективно? Не прибавляли себе несуществующих заслуг?

- Нет, не обманывали, всегда говорили, как было. Борзова не обманешь. Меня как-то раз расстреливали. В 1944, осенью, как-то я повел восьмерку, а лётчики молодые были. Они как увидели караван, сразу развернулись и домой смотались. Один наш экипаж вышел на боевой, мы сбросили торпеду, но никого тогда не утопили. Вернулись на аэродром, нам говорят:

- Вы не выполнили задание? Расстрел!

А Борзова нет на аэродроме, был начальник штаба дивизии. Повели меня на расстрел, а в этот момент прилетел Борзов.

- Вы что делаете?! За что?

Защитил он меня тогда, а начальника штаба убрали после этого.

ГВ: Это в каком году было?

Д.Р. В 1944, осенью.

ГВ: А обычно сильно вас командиры драли, если вы неудачно атаковали, торпеды и бомбы попадали «в молоко»?

- Никогда не ругали нас. Командир Борзов у нас был умный человек.

Желтая "Тридцатка" - самолет Гагиева-Демидова

ОК: В 51-м МТАП был самый молодой штурман Абрамов Юрий Сергеевич, он десять боевых вылетов сделал, и на десятом его сбили над конвоем. Он был топмачтовиком, летал на «Бостоне», вариант «G», у которого в носу арт. установка была, а штурман находился в задней кабине. Вперед он ничего не видел, только вниз, а иногда высовывал голову по потоку.

- Да, так было. Но я всегда лежал рядом с летчиком в гаргроте, такой стеклянный фонарь за кабиной, лежал голова к голове. В задней кабине ничего не видишь, а я все видел. Американцы все Бостоны прислали нам в виде штурмовиков, их сразу не успели переделать. Потом их переделывали в Ленинграде, переднюю кабину меняли. Но до этого надо было выходить из положения.

ГВ: Что вы в этом гаргроте во время полета делали, там же не развернуться?

- Я помогал лётчику, крутил головой во все стороны, подсказывал обстановку. Лётчик был занят только пилотированием, а остальным занимался я, подсказывал, когда бросить бомбу или торпеду, когда открыть огонь. Передо мной всегда карта была, если надо маршрут проложить.

ОК: Скажите, а вы на топмачтовое бомбометание летали?

- Мы первыми отрабатывали топмачтовые бомбометания. Это было в Новой Ладоге. На топмачтовое бомбометание я много летал. Летал и на полигон, и на боевые задания. Мы на полигоне одного летчика потеряли. Бомба взорвалась после сброса сразу, взрыватель сработал.

ОК: На полигоне использовали боевые бомбы?

- Да, конечно, учебные не достать было. Цементные использовали до войны. У меня 30 боевых вылетов на топмачтовое бомбометание, это солидное количество.

ГВ: Когда вы тренировались, по каким учебным целям сбрасывали бомбы?

- Тренировались мы на Ладожском озере, мишенью был обычный щит. Такой был плавучий вертикальный щит на поплавках.

ОК: Немцы вам сильно досаждали?

- Больше всего досаждали шведские «эрликоны», 20-мм автоматические пушки. Это было очень опасное оружие. А более крупнокалиберных орудий боялись не сильно. Одно нас достало тогда, и то свой зенитный расчет постарался, я рассказывал вам в начале:

- Мы думали – немец, сейчас сбросит на нас бомбы…

По Морской Авиации, это я утверждаю, основные потери были от недоученности лётного состава, а не потери от немцев. Мы часто летали минировать ночью. Идём 3 самолёта - звено, а некоторые до того вообще не летали ночью. И тут их прожектор хватает, в глаза - яркий свет, летчик теряется, ну, и падает. Поэтому я еще раз повторюсь, что основные потери были из-за недоученности. Мы же всегда летали очень низко, буквально у воды. На малых высотах пилотирование особенное, сложно летать, в крене крылом можно воду зацепить. А лётчиков было много молодых с небольшим налетом. Их и не учили пилотировать на таких высотах.

Гагиев, Демидов, 1944.г

ОК: На Шепелевском маяке есть до сих пор метка для торпедоносцев, которая им показывала высоту, на которой надо лететь над водой.

- Возможно, я этого не помню. Ходили мы на высоте 20 метров от воды. Сложно было. Когда топмачтовик идёт на боевой корабль, то после сброса бомбы он проходит над кораблём. Молодые почти всегда задевали мачты этих кораблей, привозили их куски на аэродром. Постоянно снимали провода с моторов, остатки мачт вынимали из фюзеляжей. Я сам раза три вынимал куски мачт из пуза самолетов своих подчиненных.

ГВ: Василий Иванович Минаков из торпедной атаки часто уходил боевым разворотом, старался не проходить над кораблем, так он рассказывал.

- У него свое виденье. Мы проходили над кораблём. Если разворачиваться перед ним, это подставлять свой «живот», а с корабля стреляют все. Мы «перескакивали» корабль и за ним опять снижались.

ГВ: Но если проходить над кораблем, то все стволы с корабля также будут бить тебе в брюхо, и шансов выжить будет немного.

- Некоторые опытные топмачтовики делали так: шли на корабль, бросали бомбу, но не перескакивали корабль, а отворачивали в сторону, проходили у него под самым носом на высоте в уровень носа или ниже. Это было сложно сделать, получался цирковой трюк. Скользить на самолете на такой низкой высоте требовало большого лётного искусства, высота 1-2 метра над водой.

ОК: А помните потопление финского броненосца «Вяйнемяйнен», который потом, как оказалось, был немецким крейсером «Ниобе»? Вы тогда участвовали?

- Помню такой случай, обстановку, как разрабатывали операцию, откуда заходили. Но лично я не летал. Из нашего полка два самолета летали, утопили тогда этот крейсер.

ОК: Итоговые (за всю войну) безвозвратные потери подъемно-лётного состава в 51-м МТАП составляют 260 человек. Что вы можете об этом сказать?

- Когда мы были в 51-м МТАП, в Клопицах стояло 3-4 полка, включая 2 полка дальней авиации. Все тогда летали на минные постановки под Таллин и Ригу, в том числе наш экипаж. А Борзов был на командном пункте. Пришли мы с задания, облачность тогда была сильная, и никто на свой аэродром сесть не может, один наш экипаж сел. Нас с Сашей Борзов вызывает:

- Как вы сели?!

А у нас с Сашей уже все отработано было, мы обдумывали и оттренировали такой вариант заранее, не в боевых вылетах. Там дорога идёт от Финского залива, на неё мы и ориентировались. Облака не бывают прямо над водой, всегда есть какой-то просвет. Как найдем просвет, заходим «отсюда», выскакиваем над дорогой и идем вдоль неё, ниже вершин деревьев. Я ложусь прямо на пол кабины и говорю лётчику:

- Чуть выше, чуть ниже.

А потом резко с ходу, с высоты 10-12 метров, садились на аэродром. Вот так и сели. Очень мы удивили тогда Борзова, он и говорит:

- Хотите ко мне в 1-й Гв. МТАП?

- Хотим! – отвечаем.

В итоге мы через неделю были в 1-м полку.

ГВ: А чем 51-й МТАП не нравился?

- Нравился нам этот полк. Но там была одна молодежь, лётчики без боевого опыта. Мы в 51-м были самыми «старшими», у нас там учились, а мы ведь сами в плане боевого опыта были «зеленые». А в 1-м Гв. МТАП были все опытные летчики, с большим боевым стажем, у которых было, чему учиться.

ОК: 1-й Гв. МТАП потерял за войну 560 человек. 51-й за время существования потерял 260 человек. Если анализировать потери лётного состава 1-го полка, то почти половина приходится на первые месяцы войны, когда летали на боевые без прикрытия и работали по наземным целям. А вот вторая половина потерь, большей частью, приходится на 1944-45 г.г. Тогда летали на атаки морских баз и караванов.

- Большие потери были тогда, когда мы ходили на караваны. Сначала одиночные корабли ходили, а караваны прикрывали боевые корабли, эсминцы, с них здорово стреляли. Плотный зенитный огонь был.

ГВ: Большие потери были и при налетах на морские базы, например, когда летали бомбить Либаву... Скажите, а вы Степаняна помните, он там ведь погиб? /Дважды Герой Советского Союза Н.Г.Степанян – прим./

- Мы тоже бомбили Либаву. Степаняна помню и знал. Умный, хороший, симпатичный человек был. В той операции, когда он погиб, был просчет по времени. Он и его летчики на штурмовиках вышли раньше, чем пришли истребители прикрытия. Тогда немецкие истребители его и сбили. Я уже забыл подробности. Точно помню, что все это произошло из-за того, что время рассчитано было неверно. Он вышел на цель не в свое время. /Имеется другая версия события, согласно которой первая ударная группа, задействованная в операции, прибыла раньше запланированного времени и атаковала цель. Степанян лидировал вторую группу, но к подлёту его штурмовиков немцы успели подготовиться,  поднять истребители ПВО и встретить Степаняна над морем – прим./

Александр Гагиев и Р.С. Демидов в Паневежисе

ОК: Что в полку происходило, когда экипажи не возвращались с боевых заданий?

- …Вот ещё один случай. Мы с Дальнего Востока прибыли двумя экипажами, я вам говорил об этом. Во втором экипаже был штурманом Гриша Пряхин, а летчиком был Виктор…, подзабыл фамилию. Мы все время летали вместе и жили вместе. В одном из вылетов его подбили над целью, мы тогда караван атаковали. Домой шли рядом. У него подбит один мотор, а он все равно идет домой, тянет, и мы его курировали, подсказывали. Пришли к аэродрому, мы ему говорим:

– Витя, только садись сходу.

- Хорошо.

Мы заходим на посадку, а он говорит:

– Я пошел на второй круг.

– Ни в коем случае! Садись с ходу! На шасси, без шасси, как есть, садись! - мы ему кричим по рации.

– Я не могу, - пошел он на круг и упал.

Сгорели они тогда. Похоронили их рядом с аэродромом в ближайшем лесу.

ГВ: А что случилось? Бензин кончился? Скорость потерял?

- Ну, двигатель один отказал, потерял скорость и упал. Хороший он был лётчик, очень хороший. Но нельзя было так рисковать, несмотря на свой гонор, свой престиж. Лишил жизни себя и еще трех человек. Это произошло уже в конце войны.

ГВ: Мы говорили о Бунимовиче, а он какой был лётчик?

- Он был очень хороший лётчик, из старшего поколения. Они были опытные, а мы были птенцами.

ГВ: Кого вы еще помните из «старых» лётчиков, кого бы вы еще отметили? С Раковым на войне встречались? /Дважды Герой Советского Союза В.И. Раков, тогда командир 12-го Гв. ПБАП – прим./

- Раков как лётчик был очень хороший. Я летал вместе с полком Ракова на Кёнигсберг. Они наносили удары с высоты, а мы были внизу, и я снизу наблюдал их полёт. Ох, было здорово! Идут они плотным строем, девятками, рядышком друг с другом…

ГВ: Говорят, что Пе-2 был самолет в целом хороший, а как пикировщик не очень.

- Так и было, сложный был самолет. Но я наблюдал в районе Кёнигсберга, как полк Ракова пикирует на цели… Словами не передать. Красота! Сила!

Шаманов тоже был «старый» лётчик, пришел еще с гражданской авиации, хороший был лётчик. У него, по-моему, штурманом был Лорин, хороший экипаж был. /ГСС И.Г.Шаманов, тогда лётчик-инструктор Штаба ВВС КБФ, летал на боевые вылеты с 1-м Гв. МТАП – прим./

У фотоаппарата Гагиев и фотограф полка Маша. Бортовой 30 – самолет экипажа Демидова

ОК: Скажите как формировались экипажи? Они были постоянные или менялись по мере необходимости?

- Менялись, но редко. Большей частью были постоянные экипажи. Мой лётчик Саша Гагиев ни разу без меня не летал, правда, я летал с другими летчиками. Мы сближались друг с другом, мы были - одна семья. У нас в экипаже радист был слабый, но он летал с нами, мы привыкли к нему. А вот стрелок у нас был хороший. Я не так давно статью писал, называлась «Голубая «двойка». Как-то готовят нас, 12 самолетов, на караван, это было в августе 1944-го. Мы тогда молодые были. Перед самым вылетом Иван Иванович /Борзов – прим./ говорит:

- Я не полечу. Группу поведете вы на моем самолете.

Голубая «двойка» был его самолет. Тогда мы удачно слетали, правда, сбили у нас один самолет. Этот полет мне очень хорошо запомнился, я даже статью писал, но потом забросил. Я даже книгу целую писал…

Приходит ко мне из американского посольства человек и спрашивает:

– Вы летали на американских «Бостонах», напишите об этом, а мы издадим книгу, отредактируем её, переведем на английский, Вы получите гонорар.

Гонорар был смешной, маленький. Я ему говорю, что меня гонорар не интересует. Но стал я писать книгу, сначала введение, отдал ему этот проект, он подкорректировал и вернул обратно. А там титульный лист, и в авторах, меня уже вообще нет. Я ему сказал, что так не пойдет и отправил его… И книгу перестал писать, некогда было.

В том полете, когда мы вылетали на голубой «двойке» Борзова, наш стрелок Соколов сбил «Мессершмитт-109», и все 12 экипажей это видели и подтвердили. Он за это орден Ленина получил.

ГВ: На каких самолетах в войну вам приходилось летать?

- В войну летал я на «Бостонах», немного летал на ДБ-3Ф, который с острым носом был. На МБР-2 в войну не летал, только в училище.

Баженов кормит корову, Паневежис

ОК: У вас есть фотография, где ваш экипаж стоит рядом с самолетом. На нем нарисованы два транспорта и одна подводная лодка. Ваша работа?

- Это вышло чисто случайно. В район Клайпеды – Мемеля мы полетели атаковать базу подводных лодок. Там был большой транспортный корабль – основная наша цель. Когда мы заходили на эту цель с разных сторон, то прямо перед нашим носом всплыла эта подводная лодка. Мы её и долбанули. Это была чистая случайность, я не растерялся и нажал кнопку сброса.

О.К. Штурман Абрамов рассказывал…

- …Много было хороших молодых ребят. Рашевский был молодой штурман, я помню. Рэм Зайфман… Он после войны меня искал в Москве, но что-то не встретились мы. Ещё один был молодой штурман… В экипаже Миши Токарева. Я помню, мы атаковали корабли на рейде Мемеля. Их зенитному огню помогала тяжёлая артиллерия с берега. В нашу сторону летели снаряды ростом с человека. Они не по самолетам стреляли, а по воде. От взрыва стеной поднимались столбы воды, в которые врезались самолеты. Вот так и погиб их экипаж. Они летели в 30-40 метрах от нас. Все произошло у меня на глазах. От самолёта вмиг ничего не осталось. Вот такая судьба...

ОК: Да, это как в бетонную стену врезаться.

- Да, как в бетонную стену…

О.К. Вот собственно у меня такой вопрос: Минаков и Абрамов рассказывали, что торпедными прицелами не пользовались. А Разгонин вспоминал, что его штурман пользовался прицелом, и он выполнял его команды. Согласно послевоенным исследованиям, у Разгонина оказался самый большой реальный тоннаж потопленных судов из всех Балтийских летчиков. А вы пользовались такими прицелами?

- Использовал иногда, но большей частью не пользовался. Там главное было - подойти на 800-900 метров и бросить торпеду по центру корабля. Делали это на глаз, цель уже никуда не денется.

ГВ: Но и ближе 600 метров сбрасывать торпеду было нельзя, она не успевала встать на боевой взвод.

- Если с расстояния 600-1000 метров сбросить торпеду, то она наверняка попадет в корабль.

…А с Сашей Разгониным мы дружили. Его историю вы знаете, как его сбили, как он попал в плен, как бежал… Об этом не буду рассказывать. Он – мой друг, я его позвал к себе на квартиру. Мы с ним дружно жили. А потом его вдруг вызвали на проверку, забрали в тюрягу. Потом отпустили. Но тогда мы думали, что он погиб. Как-то я узнал, что Саша Разгонин вернулся живой. Но живёт в очень тяжелых условиях, работает автослесарем в каком-то гараже. Я пошёл к Ивану Ивановичу Борзову и всё это рассказал. Борзов решил обратиться к командующему флотом. Мы вместе пошли, но я ждал в приемной, пока Борзов говорил с командующим. В итоге Сашу Разгонина восстановили в старом воинском звании и в старой должности, и стал он получать зарплату.

ГВ: Звания Герой Советского Союза его не лишали из-за этих перипетий?

- Нет. Просто забыли и бросили. Из армии выгнали. А срок службы был небольшой, пенсия маленькая. Он был мягкий и чересчур скромный человек. Не умел без очереди в кассу лезть. Хороший был человек.

ГВ: Ростислав Сергеевич, вы для своих лет в прекрасной форме! Как себя поддерживаете?

- Да вот у меня и тренажёры есть. Массаж делаю, чтобы спина не болела, живот не рос и подбородок не висел. Всегда был умеренным во всём.

ГВ: Я заметила, что доброжелательные люди живут дольше.

- Это верно... Надо бы вас вином или шампанским угостить, у меня есть прекрасное вино...

Гагиев и Демидов в Паневежисе

ОК: Кстати, а как с алкоголем дела обстояли у вас на фронте?

- У меня в характеристике было написано – пьет много, но с отвращением (смеется). Я никогда не стремился выпить, но компанию поддерживал. Всегда держался, никогда не был сильно пьян.

ГВ: А доводилось летать в алкогольном опьянении?

- Нет, никогда. На вылеты мы никогда не ходили пьяные. Но в 1944-45 г.г. у нас в офицерской всегда стоял графин со спиртом, после полётов, случалось, пили много и стресс этим снимали. К сожалению, не все смогли остановиться после войны.

ОК: Старожилы говорили, что те летчики, которые бесшабашно летали в войну, часто гибли в катастрофах в мирное время. Так было?

- Да, часто бывало.

ОК: На национальной почве конфликты были?

- Ну, что вы?! Вот Саша Гагиев был осетин, мы очень трепетно друг к другу относились, но характеры у нас были разные. Он очень любил женщин, курил жутко, выпить любил. А я, наоборот, однолюб, никогда не курил, выпивал обычно по «принуждению».

ОК: Какими цветами красили номера на самолетах в вашем полку?

- Жёлтым. Мой бортовой номер «6» был желтый. Потом мой бортовой номер был «30», тоже жёлтый, так как «шестёрку» сбили наши зенитчики. И на «тридцатке» я летал уже до конца войны.

ОК: У вас на самолётах были элементы быстрого опознавания? «Пилотка» на хвосте, или, может, «руль» особым цветом красили? Картинки на самолетах были?

- Нет, этого ничего не было, только номер.

… Такое было в гражданской авиации. Много после войны, я там работал. Я в отставку ушёл и переехал из Ленинграда в Москву, потому что жена много болела. У неё 15 раз было воспаление легких в Ленинграде. Мне врачи сказали, если я её не увезу, то она через год умрёт. Я тут же написал рапорт и ушел в отставку. Сразу же стал работать в Академии гражданской авиации в Москве...

В музее СФ у самолета Ил-4

ОК: Номера самолетов давались в каком-то порядке?

- Нет, были все в разнобой, такие номера мы получали. Кто их писал, я не знаю. Мы сами удивлялись.

ОК: Как у вас относились к наградам товарищей, и к тем, кому присвоили Героя?

- Нормально, совершенно спокойно. Ни ревности, ни особого стремления их получить не было. Потопили мы один транспорт – нам давали обычно ордена Красного Знамени.

ОК: Я как-то спросил штурмовика ГСС:

- Вы, наверное, были счастливы, когда «Героя» получили?

- Не понимаешь, что говоришь. Я когда «Героя» получил, не знал, как от него отделаться. На все серьезные и сложные задания, куда молодняк не пошлют, отправляли меня, думали, что я все могу.

- Ну, в общем, что-то похожее было…

ГВ: А вы помните свой первый боевой вылет?

- Как сейчас помню. Мы тогда были в 51-м МТАП, получили задание на уничтожение десанта в районе Лужской дуги. Это целая история.

Когда мы прорвали Блокаду, перерезали железную дорогу, по которой немцы себя снабжали в районе Ленинграда, они доставляли грузы по воде и решили сделать морскую базу в районе Усть-Луги. Для этого пытались там высадить десанты. Тогда я там первый корабль и потопил, топмачтовым способом в первый же вылет.

Мы шли четверткой, на цель заходили со стороны берега и сбросили бомбы на конвой. Когда командование ставило задачу, то говорили заходить с воды. А мы сделали наоборот, с берега они нас не ждали. Зашли бы с воды – погибли бы все. С Клопиц вылетали...

ГВ: Скажите, а на каких флотах вы служили?

- Служил только на Балтийском. Но я бывал в командировках на всех флотах, кроме ТОФ.

ОК: Вы застали Преображенского?

- Да, застал, но уже не в должности командира полка, а в должности командующего авиацией Балтийского флота. Умный и хороший человек был.

ГВ: Летать с ним не доводилось?

- Нет, не летал. Я много с Борзовым летал.

ОК: А как в полку относились к союзникам и открытию второго фронта?

- Да никак, буквально никак. Мы их сначала ругали, что долго не открывают второй фронт. А так относились мы к ним равнодушно.

ОК: А когда открыли второй фронт?

- И тогда относились равнодушно, плевать нам было.

ГВ: Когда для вас закончилась война? Когда вы прекратили летать на боевые?

- Мы после 9 мая 1945 еще месяца два летали на боевые, корабли противника были еще в море, их топили. А войну закончили аж в 1949г. в Курляндии, в Латвии.

Гагиев, Паневежис

ГВ: А вам эти вылеты фиксировали как боевые? Война же фактически окончилась. Насколько щепетильно вообще вы относились к подсчёту своих побед и вознаграждений за них? Были какие-то денежные премии лётному составу за поражённые цели?

- У нас писари всё считали и записывали. Мы на это как-то не зацикливались, не обращали внимания. Были какие-то выплаты, но не серьёзные, за каждый транспорт платили 3000-6000 рублей. У некоторых наших лётчиков все стены в комнате были оклеены деньгами. Тогда за эти деньги и буханку хлеба было невозможно купить.

ГВ: Сейчас наши современники любят считать, кому, сколько платили, не всегда понимая цену и цены. Родственникам деньги отправляли, или в какой-нибудь «фонд обороны»?

- В какие-то фонды деньги собирали. А родственникам не отправляли, они были отрезаны в основном.

Самый опасный день в моей жизни был, когда я сразу после войны поехал домой в отпуск. Мои родственники жили в 18 километрах от Харькова, они там свой дом построили, а до этого была квартира в Харькове. Там был голод, а у нас продукты какие-то были. Я набрал два чемодана всяких продуктов и приехал в Харьков. До войны в пригород ходили электрички, а тогда не ходили. Машин тоже нет. Как добираться, думаю? Пошел я на железную дорогу с этими двумя чемоданами, вижу, что товарные поезда ходят. Забрался между вагонами товарняка, встал на буфера ногами и поехал. Пока поезд ехал медленно, было более, или менее. Но потом он как разогнался! Натерпелся я, балансируя между вагонами с чемоданами в обеих руках… Спрыгнул на ходу, хорошо, что всё обошлось без травм… Это и был самый страшный и опасный момент в моей жизни!

ОК: Немцы металлами, железной рудой, подшипниками снабжались из Швеции, транспортировали это добро на шведских кораблях. Была ли для вас разница, шведский корабль или немецкий атаковать?

- Нет, не было, топили и шведские корабли. Причем топили их недалеко от Швеции.

ОК: В территориальные воды Швеции залетали?

- Да, залетали, приглядывали, топили их корабли и там. Они претензии нам не предъявляли (смеется). Шведские истребители взлетали, крутились, но в бои с нами не ввязывались. Больше того, помню, в Пярну был немецкий аэродром, позже он нашим стал. Там у немцев стояли «Мессершмитты-110». Как ни странно, мы с ними «дружили». Вот когда мы над ними пролетали, то махали им крыльями, а они поднимутся, кругами нас обойдут, крыльями помашут. Но это – исключение, конечно. Силы были примерно равны, у них и у нас двухмоторные машины, а погибать в конце войны никто не хотел. Поэтому мы летали на запад над Пярну. К северу и к югу маршруты были опасными.

ГВ: Трезвый расчёт с обеих сторон позволил сохранить много жизней. Но так повезло не всем, к сожалению… Я вот смотрю, на некоторых фотографиях вы с Гагиевым - оба с усами, как «двое из ларца, одинаковых с лица».

- Это целая история. Мы в конце войны летали за торпедами в Ленинград, поезда к нам не ходили, другой транспорт к нам тоже не ходил. Мы сами себе привозили торпеды, иногда по одной, иногда по две. Так в очередной раз мы полетели в Ленинград.

За месяц или два до этого мой летчик Саша Гагиев женился. У него была роскошная жена, которая с матерью, отцом и сестрой жила в Ленинграде. Когда мы прилетели, остались у них ночевать, легли спать. Утром меня будит совершенно незнакомая женщина. Я говорю:

- Что случилось?!

- Война кончилась! Вставайте! Вставайте!

Мы с моим летчиком встали. У нас был такой договор – как кончится война, мы сбриваем усы.

Он усы всю жизнь носил, а у меня их никогда не было. Я ему как-то сказал неосторожно:

- У тебя усы-то уже не растут, - а он обиделся.

- У тебя тоже не растут.

- У меня усы вырастут за месяц в два раза больше чем у тебя.

- Ничего у тебя не вырастет.

- На спор! Если вырастут, в конце войны оба сбриваем. Я и ты.

Поспорили. Договорилась, что в конце войны усы сбриваем.

ГВ: В каком году поспорили?

- В начале 1945 года. В итоге у меня за два месяца выросли такие усы, что они мне есть мешали. …И вот в тот день пошли мы с ним, как сейчас помню, на Московский вокзал в парикмахерскую сбривать усы. Сбрили усы и выходим на привокзальную площадь. Были мы в форме со «звёздами», но не с наградами, а с планками. Нас подняли на руки и по всему Невскому так на руках и несли. Этого я никогда в жизни не забуду!

ГВ: Это какого числа было?

- Восьмого, когда объявили конец войны.

ОК: Когда вы перевелись из 51-го МТАП в 1-й Гв. МТАП, вам сразу гвардейский знак вручили?

- Нет, немного погодя. Хотя Борзов нас оценил после того полета, о котором я говорил раньше. А потом у Борзова мы стали любимчиками. Он нас, лейтенантов и капитанов, отправлял вместо себя вести целые эскадрильи, доверял нам. Саша Гагиев был отличный лётчик, великий лётчик, я бы его сравнил и с Громовым, и с Чкаловым, в воздухе был внимательным и меня слушал. Борзов его любил, пытался назначать на разные командные должности, но большой командир из него не получился. Наука у него тоже не пошла. Академию после войны он закончил, но она нелегко ему далась.

ГВ: Ветераны вспоминали, что Борзову после войны помог вырасти по карьерной лестнице Василий Сталин.

- С Василием Сталиным я тоже был знаком. Мы с ними стояли на одном аэродроме в Шауляе, там стоял наш полк и его дивизия. Я бывал у него на КП и общался с ним. Впечатление о нём – умный, хороший летчик, но избалованный отцовскими подхалимами.

ОК: Про Василия Сталина бытуют два мнения: разгильдяй и, наоборот, хороший командир.

- Он был хороший командир! Я его наблюдал в разных сложных условиях. Был случай, на наш аэродром Шауляй прорвался танковый полк немцев, который выходил из окружения. А на аэродроме наши самолёты стоят… Так вот Василий Сталин организовал оборону, развернули самолеты в сторону противника и так мы отбили атаку, всё это было, благодаря Сталину. Представляете, танковую атаку отбили, благодаря его находчивости и организаторским способностям.

Вася Сталин очень дружил с Борзовым, время они тогда проводили вместе. Вот Вася как то попросил у Борзова поменять один наш «Бостон» на его истребитель, по бумажкам, как положено. А дело в том, что у него был старый тихоходный пассажирский «Дуглас», а он часто в Москву летал. И ему хотелось получить наш боевой «Бостон», скорость которого была, чуть не в 2 раза, больше. Но кто-то нажаловался самому Сталину, влетело им обоим.

О.К. Вас в основном прикрывал 21-й ИАП?

- 21-й ИАП Павлова и 14 Гв. ИАП Мироненко.

ОК: Лётчик 12-го ИАП Владимир Алексеевич Тихомиров рассказывал, что в конце войны армейских истребителей бросили на прикрытие морских штурмовиков и торпедоносцев.

- Помню, но это было пустое дело. Морские то привыкли над морем летать, а армейские нет. Вот долетали они до берега, а потом по рации шумят:

– Отпусти нас. Отпусти! Мы не можем.

Глупое было мероприятие привлекать армейских на наше прикрытие, заблудились бы они над морем на малой высоте.

ОК: У вас в полку испытывали «Бостон» с радиолокационной установкой, было такое?

- Был на самолёте Борзова, наш экипаж испытывал его. При испытаниях мы поняли, что локатор никуда не годен, но все равно написали положительные отзывы. Надо было дать импульс промышленности на дальнейшую перспективу, поэтому и написали хорошо.

ГВ: Это в каком году было?

- В 1944 году.

ОК: Такие локаторы на всех флотах испытывали, но летчики на них жаловались, мешали они.

- Да, так и было. Я написал положительное заключение по испытанию локаторов, хотя по-честному надо было отрицательное заключение писать. Он был не доработан. Но если бы мы плохо написали, то закрыли бы проект. Я написал аккуратно и о недостатках, но вывод сделал, что работу необходимо продолжить.

ГВ: Вы принимали участи во взятии Кёнигсберга?

- Да, были тяжёлые бои. Мы там первые применили высотные торпеды, с 5000 метров мы сбросили три торпеды в Данцигскую бухту. Штурмовики написали, что одна из торпед попала в корабль, хотя она не должна была попасть. Эти торпеды ходят по кругу и сковывают движения караванов кораблей, а торпедоносцы и топмачтовики в это время выходят на караван и топят корабли. Такая тактика была. Наша задача была не потопить, а сковать караван. По итогам, как я сказал, штурмовики написали, что одно судно было потоплено высотной торпедой.

ГВ: При взятии Кёнигсберга весной 1945 воздушное сопротивление немцев было большое? Много у них авиации было?

- Нет, не много, почти никакого сопротивления в воздухе над Кёнигсбергом не было.

ОК: Когда вы базировались на аэродромах Германии, вы встречали там немецкую технику?

- Нет, когда мы приходили на новый аэродром, то там уже всё было растащено.

… Вот на фотографии наша «тридцатка» и наша Маша, она была из фотолаборатории. Когда мы готовились в полёт, она нам выдавала фотоаппарат, и мы снимали с воздуха. Мы же в разведку летали, фотографировали каждый корабль, фиксировали результаты ударов. Брали обычные переносные фотоаппараты.

ГВ: А были у вас специальные стационарные камеры, которые монтировались на самолёт?

- Обычно мы брали простой фотоаппарат. Но я вспоминаю, как-то летали мы бомбить аэродром под Либавой, и под брюхом самолёта был установлен такой аппарат, мы им фиксировали результаты бомбардировки.

ОК: «Бостон» был живучий самолёт?

- Живучий он был. Как-то поставили нам задачу, мы должны были атаковать немецкие корабли в Рижском заливе. Полетели... Атаковали-то мы «обычный пароход», думали, что обычный, а на нем оказалось большое количество эрликонов. Это оказалось судно-ловушка. Попали мы тогда… Самолет в клочья, весь в пробоинах, как решето, и без хвоста. Еле долетели домой.

ГВ: Совсем без хвоста? А как вы управляли самолетом?

- Останки его болтались. Вертикальное оперение было срезано все, а горизонтальные рули были. Было трудно повернуть самолет, но долетели. Саша был классный лётчик, мы дотянули до аэродрома.

ГВ: На войне вам было страшно, или тягостно?

- Нет, никогда. Как-то воспринималось, как спорт. Даже боевые вылеты воспринимались, как спорт. Я больше боялся и нервничал на том поезде, о котором я Вам рассказывал. Боялся, что так глупо и бездарно погибну.

ГВ: Вы после войны учились в Монинской Академии и там остались преподавать?

- Да, я там учился, и остался преподавать, лет 6 преподавал, а потом переехал в Ленинград, когда там образовалось авиационное отделение.

В Академии в Монино на штурманском факультете было отделение Морской Авиации. Оно было организовано в 47 году. Мы тогда первые туда пришли.

ГВ: Вы были первым набором?

- Да. После нас еще было несколько наборов. Потом, когда в Ленинграде открыли набор в ВМА, то в Монино прекратили набирать морских штурманов.

ОК: Вы попали в так называемую «Золотую Орду», состоявшую из Героев?

- Почти. Я-то был на штурманском факультете, а «Орда» была на командном, где были одни Герои и дважды Герои. На штурманском Героев было меньше.

ГВ: Я смотрю, у вас есть оригиналы фотографий Гагарина. Вы с ним встречались?

- Да, встречался, это было в Военно-Воздушной Академии в Монино. Их тогда готовили к полету в космос. Будущих первых космонавтов привозили к нам в Монино, и мы проводили с ними занятия по навигации на штурманском факультете. Я им тоже преподавал. Мы им рассказывали не о космической, а о воздушной навигации, общие понятия, не глубоко. Им это было полезно знать, и они слушали с интересом. Нормальные они парни были. И Гагарин был очень скромный хороший парень.

Есть несколько его фотографий, которые сделал я сам в Монино. Моя жена рисовала его портрет, но его забрали куда-то. Прекрасный портрет! С него сделали эту вот открытку. Она у меня сохранилась, и Гагарин потом на ней оставил свой автограф.

ГВ: А что вы думаете о причине катастрофы, в которой он погиб?

- …Нельзя им с Серегиным было летать, и не нужно было летать. Это была ошибка человека, там не техника была виновата… Но точную причину так и не установили.

ГВ: В каком году вас пригласили на штурманскую кафедру в Ленинград?

- В 1963 году. А в 1964 году, осенью, я возглавил кафедру. Там в Академии раньше не было авиационного отделения. Когда его создали, то и меня туда пригласили. До моего приезда начальником штурманской кафедры был временно назначен Гаврилов Иван Емельянович. Но после приезда начальником кафедры назначили меня.

ГВ: А почему предпочли назначить вас?

- Трудно сказать, возможно, потому что у меня больше было штурманского опыта. Он был узким специалистом, противолодочником, как Гриша Аванесов, на МБР-2 летал. Они выполняли специфические задачи, были такие своеобразные. У них главная цель - найти лодку неприятеля, и всё было другое, другое оружие, другие средства поиска.

ГВ: Что вы можете еще про академию рассказать, про ВМА? Кого из людей вы помните?

- Я приехал кандидатом наук, там защитил докторскую диссертацию. Темой был учебник по штурманской службе, который я написал, по нему и защищался. Стал профессором. Я был членом пяти учёных советов. Хорошая была Академия. Отношения с сотрудниками у нас были очень человечные. Чай вместе пили, все вопросы вместе обсуждали. В Ленинграде было очень здорово!

ГВ: Какие взаимоотношения были между кафедрой Тактики и штурманской?

- Прекрасные отношения. На кафедре у лётчиков начальником был Балабасёв. Мы с ним ещё в Училище вместе учились. Но с лётчиками я меньше общался, хуже их помню. А штурманов помню и слушателей, они все в чинах давно. А тогда я с ними и воспитательную работу проводил, как нянька, бывало, что и с жёнами мирил, когда поссорятся.

Очень хорошо помню начальника Академии по фамилии Орёл, он был адмирал флота, невысокий крепкий такой. Меня он почему-то очень любил. Из авиаторов признавал почему-то меня. Там были генерал Житинский и другие генералы. Но когда у начальника возникали вопросы по авиации, то он вызывал меня. Вот пример его вопроса ко мне:

– Сегодня из Оренбурга вылетает моя тёща, когда мне её встречать?

– А что ещё известно?

- Ничего больше не знаю.

В итоге я звоню в аэропорт, и спрашиваю - когда приходит рейс из Оренбурга. Узнаю и докладываю ему. Он всем присутствующим:

- Вот Демидов - молодец, всё знает!

Я как то видел, он давал разгон одному из моряков, бросил свою фуражку и растоптал, потом бросил телефон и его тоже растоптал, а потом выгнал этого адмирала. Это был оригинал, но меня почему-то любил.

ГВ: Расскажите про Житинского /генерал-лейтенант авиации Н.П. Житинский – прим./

- Житинский был великий человек, умный человек! Он и в тюрьме сидел, попал под Сталинские репрессии, бедный. Житинский был в уровень Борзову, но Борзов был жёсткий, а Житинский мягче. Я всю семью Житинского знал, и жену и дочку, и дома у них бывал. Житинский много для меня, и не только для меня сделал. Был он добропорядочным, добрым и чудесным человеком.

ГВ: А Станислава Столярского помните? /Генерал-майор авиации С.Э. Столярский – прим./

- Конечно, помню, он тоже был хорошим и умным человеком, при мне бывал в Академии. Но я его мало знаю. Когда я пришел в ВМА, Столярский уже уходил. Все они, и Житинский, и Столярский, и Квадэ, очень много сделали для Морской Авиации. Великие люди!

ГВ: Жалко было покидать Ленинград?

- Всегда любил этот город, да я и сейчас его люблю. Почти вся моя жизнь там прошла. Если бы не здоровье Азочки, я бы не уехал. Но мы его и во время войны никогда Ленинград не называли. Только – Питер.

Моя жена родилась и выросла в Ташкенте. Она танцевала в Ташкентском театре, была ведущей балериной. Однажды возвращалась домой и попала под машину, получила разные травмы и переломы, пришлось с балетной карьерой закончить. Это во время войны. Аза с детства прекрасно рисовала. А в Ташкент был эвакуирован Московский архитектурный институт, она пошла, сдала экзамены, и её туда приняли. Она окончила там Художественное отделение. Потом участвовала в строительстве нескольких домов в Пензе, а также вокзала где-то на юге, в Симферополе или в Сочи, я сейчас уже не помню.

Меня с моей будущей женой познакомил штурман ГСС Женя Кабанов, его жена тоже была студенткой Архитектурного института. Я приехал в Москву уже после войны, зашёл к ним в гости и там встретился с моей будущей женой, однокурсницей жены Жени Кабанова. И я с первого взгляда влюбился, она была очень симпатичная. Я тогда учился в академии в Монино, каждую субботу и воскресенье мы проводили вместе. Но она институт закончила раньше меня, в 1948 году и получила распределение архитектором в Кенигсберг. Тут я понял, что она уедет, а вдруг не вернётся. Мы решили срочно пожениться.

Я - ленинградец, решил жениться только в Ленинграде. Едем в Ленинград, идём в ЗАГС, там ни в какую не хотят нас расписывать, документы-то у нас московские. Вернулись мы в Москву, сразу идём в ЗАГС:

- Всё хорошо, приходите через две недели.

А она через три дня должна уезжать в Кенигсберг. Тут я вспомнил, если что-то очень сильно нужно - иди к самому большому начальнику. И мы с ней вдвоем идём к начальнику милиции г. Москвы. Начальник милиции выслушал, ничего не сказал, только заулыбался, и дал команду, чтобы нас оформили немедленно. И нас расписали.

Р. С. Демидов, 2010 год

Её родители жили в Баку, они были категорически против того, чтобы она выходила за меня замуж. Хотя они меня не видели, но почему-то считали, что я её брошу, мол, «Герой», у него женщины в каждом городе. Мои родители в то время в Харькове жили и были уже в возрасте, приехать не могли. Я жене и говорю:

– Азочка, зачем нам эта свадьба? Давай используем деньги на свои нужды.

Мы поехали в Ленинград, я снял президентский трёхкомнатный номер «люкс» в гостинице «Европа» на две недели, и мы там жили. А как раз тогда открыли Елисеевский магазин на Невском. Как-то встаю я ночью, моя Азочка сидит, лопает булочку с красной икрой и огурцом закусывает. Мы объездили все пригороды, гуляли, провели время чудесно! Нам это на всю жизнь запомнилось.

Когда стали вещи собирать, всё влезло в один чемодан. У меня военная форма и шинель, гражданского костюма не было, рубах не было. У неё - одна юбка, кофточка, пальто и зелёное ватное одеяло. Вернулись в Москву. Денег нет, вместе с Женей Кабановым сняли домик в Загорянке. Когда стало холодать, мы поняли, что домик-то летний. А у нас даже кроватей не было. Купили два топора и машину выкорчеванных пеньков, они подешевле. Помните фильм «Укрощение строптивого»? Вот и мы так же всю зиму дрова рубили. Тогда купить ничего было невозможно, правда, кое-что из дому привезли. Вместо кроватей нашли двери, поставили их на чурбаки. Только филенки спать мешали. Вот так мы начинали жить, и всю жизнь прожили, никогда друг с другом не ссорились и даже не спорили. Каждую ночь мне моя Азочка снится…

ГВ: Мы почти 5 часов проговорили. Не замучили вас?

- Что вы?! Наоборот, оживили.

ОК: Тогда разрешите задать ещё два последних вопроса. Какие задания были ваши любимые, и какие вы не любили?

- Ну, не любимыми были задания, когда перевозили всякое барахло, и надо было за «политическими» шмотками летать. А самыми любимыми были полёты за торпедами в Ленинград.

ОК: Что вас больше всего удивило во время войны?

- Я даже не знаю. Надо подумать... Наверное, всё-таки переход в полк к Ивану Ивановичу Борзову, это для нас было важнейшее событие! 51-й полк был «обречённый полк», мы это понимали, у этого полка нет будущего, там не у кого было учиться. А у Ивана Ивановича в полку было, чему учиться. Это больше всего запомнилось. Это, наверное, было самое важное во время войны, пожалуй, так.