Сухая боевая сводка авиаполка: общий налет за ноябрь и декабрь 1943 года - 122 боевых вылета, или 128 часов 45 минут в воздухе. Сброшено: 24400 кг бомб, 67 тыс. листовок и 56 мешков с грузом в Эльтиген. Вызвано 22 сильных взрыва с повторными взрывами на месте бомбометания. И подпись - начальник штаба 46-й Гв. НБАП капитан Ракобольская...
Ну и погодка зимой на Тамани! То дуют пронизывающие ветры, то сыплет снег, то льют обложные дожди. Аэродром совсем размыло. Он превратился в нечто вроде корыта, наполненного черным чавкающим тестом. К самолетам еле пробиваешься. Грязь настолько клейка и прилипчива, что через шаг-два сапоги становятся настоящими гирями-пудовиками. Ноги постоянно мокрые. Машинам, как и людям, тоже нелегко. Они барахтаются в грязи. Тяжелые комья высоко подпрыгивают из-под колес взлетающего самолета. Механики с ног валятся от усталости. Вооруженны волоком подтаскивают к самолетам бомбы от машины-полуторки, безнадежно буксующей в грязи.
Холодно. Низкие, похожие на китов тучи бесконечной чередой тянутся по серому небу. Стелется густой промозглый туман. Полеты то и дело откладываются, но на аэродроме мы все находимся в боевой готовности. Часами торчим у командного пункта.
Пока нет команды на взлет, все разговоры - вокруг моряков-десантников. У нас немало знакомых среди них - весь октябрь в Пересыпи стояла часть морской пехоты. Днем и ночью "морпехи" сколачивали плоты, конопатили старые лодки, обучались быстро грузить пулеметы на плоты и отплывать от берега. В одежде и с оружием ребята бросались в студеную воду и с криком "ура" штурмовали берег. Пока еще наш берег, а не Крымский... Не остановит никакая сила Девятый вал десантного броска. Пусть бескозырку за борт ветром сдуло - Земля родная крымская близка!
Но пока земля Крыма близка только для нас. За час с небольшим успеваем обернуться туда и обратно. А этим парням предстоит долгая переправа через Керченский пролив. Непростое это дело - пересечь пролив, чтобы захватить плацдарм на побережье.
.... Часто дули сильные ветры, и тогда разъяренный вихрь срывал с каменистой земли колючий песок и швырял его в воспаленные лица десантников. Шли проливные дожди, а раскинутые на высоком берегу палатки плохо защищали "морпехов". С оглушительным ревом вздыбленные волны обрушивались на берег, густая водяная пыль садилась на палатки. Ночи стояли безлунные. С моря плыли и плыли черно-фиолетовые тучи. Когда из-за непогоды наши полеты задерживались, мы приглашали десантников обсушиться.
Каждому известно: выполнение боевого задания - дело очень нелегкое. Но, пожалуй, мало кто знает, что еще тяжелее - ожидание вылета. Иногда оно длится час, иногда много часов подряд. Однако звучит команда - и самолет устремляется в небо!
Утром мы возвращались в поселок. Моряки уже были на ногах:
проводили свои учения. Кто-то из нас предложил: "Знаете что, давайте все спиртное, что нам дают, отдадим морякам. Отогреются хоть!" Все охотно согласились. Теперь после полетов, проглотив наскоро свой завтрак, Аня, которую мы в шутку прозвали "морячкой", бежала на берег - отдать "огненную воду" десантникам.
Моряки ушли ночью, когда мы были в полетах. А на следующую ночь нам поставили задачу их поддерживать. Один за другим высаживались два десанта, форсируя пролив в самом широком месте, составлявшем 35 километров. Я смотрела с высоты полета на силуэты пылающих кораблей, и мне очень хотелось думать, что это горят фашистские. Весь пролив был высвечен трассами пуль, разрывами снарядов, осветительными авиабомбами.
Маломощный ПО-2 плелся в воздухе еле-еле. А так хотелось поскорее долететь до Крымского берега и вывести из строя хотя бы одно немецкое орудие. Поступали сведения, что морская пехота продвигается быстро. Вся авиация была нацелена на помощь десантникам.
Но не прошло и двух суток, как погода резко изменилась. Подул знаменитый своим подлым нравом ветер-бора. Уж если он разойдется, то вспучит воды не на сутки и даже не на неделю. Поднялся такой шторм, что море, казалось, не просто разбушевалось, а с воем перевернулось вверх тормашками. Бора валит с ног, сносит крыши, сшибает вагоны с рельсов. Ну, а что ж говорить о баркасах, сейнерах и прочей мелкой морской и речной "посудине", на которой высаживался наш десант...
Немцы, воспользовавшись затяжной непогодой, подтягивали вплотную к Керчи авиацию и пустили на моряков-десантников танки. А отбиваться-то ребятам нечем: из-за шторма снабжение боеприпасами и продовольствием прекратилось. Тысячи моряков и пехотинцев, зажатых между Соленым и Чурубашским озерами, оказались в отчаянном положении. Сутками напролет сыпались на них снаряды, мины, бомбы, беспрерывно атаковали танки. Каждый клочок прибрежной земли стал огненным. А бора все лютовал, не прекращался, словно заключил с врагом подлую сделку. Летать было просто невозможно. Единственный выход - пробиваться по бурлящему морю.
Но на Керченском полуострове немецких войск оставалось еще предостаточно. Враг открыл ураганный заградительный огонь. Горели катера, разлетались в щепки баржи, и солдаты бросались в ледяную воду, устремляясь вплавь к окутанному огнем и дымом Крымскому берегу. Яркие лучи света освещали пенящиеся волны и корабли. Мы всеми силами подавляли огонь вражеской артиллерии и уничтожали прожекторные установки гитлеровцев.
За 10 минут до высадки очередного десанта нам приказали перевести бомбовые удары в глубину вражеской обороны и на фланги. Темный берег светился короткими вспышками. Казалось, там неожиданно возникали костры и тут же рассыпались. Вздымались огромные огненные грибы-шапки, и в разные стороны летели раскаленные брызги.
Во второй половине ночи ветер усилился. Мощная кучевая облачность появилась на высоте всего в 500-600 метров. Видимость резко ухудшилась. Но даже в моросящем дожде открытая кабина ПО-2 казалась уютным и надежным убежищем по сравнению с тем, что творилось на море и на прибрежной полосе крымской земли.
На аэродроме то и дело слышались нетерпеливые голоса летчиц: "Бомбы!.. Бензин!.. Чего возитесь? Скорее!" А вооруженны и авиамеханики и без этого крутились как заведенные. За 2-3 минуты успевали заправить и снарядить машину в очередной боевой рейс. .
Нашим десантникам все же удалось намертво вцепиться в клочок керченской земли. Над ними бесконечно летали фашистские
бомбардировщики, днем и ночью бушевал огонь. У немцев были танки, артиллерия крупного калибра, большое количество живой силы. В бой постоянно вводились свежие, хорошо вооруженные части. И все-таки наши парни держались, хотя у них не было ни танков, ни артиллерии, ни ощутимого подкрепления!
Мы летали до изнеможения: по 8-9 боевых вылетов в ночь - в тесной, открытой всем ветрам кабине, в огне и в непогоде. Выматывались, но отдохнуть и не помышляли. Да и кому бы в голову пришло такое, когда за проливом гибнут наши!
В начале ноября перед самыми полетами вдруг объявили, что состоится митинг. Весь личный состав построился на аэродроме. Комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич несколько минут молчала, а потом заговорила особенно горячо:
- Товарищи! В Эльтигене совсем плохо. Нет боеприпасов, нет еды, нет медикаментов. Проклятые фашисты блокировали десантников со всех сторон... Дорогие мои подруги! Вспомните тех парней, что стояли в нашем поселке. Они сейчас погибают, но крепко держат крымский клочок земли. Они не уйдут оттуда, пока живы. Мы должны им помочь любой ценой! Получен приказ:
вместе с основной боевой работой доставлять в Эльтиген боеприпасы и продовольствие...
Глядя на лица своих подруг, я поняла, что агитировать никого не надо. Все были готовы лететь на самое трудное задание.
Слово взяла заместитель командира полка Амосова, ответственная в эту ночь за полеты. Она сообщила, что на помощь десантникам уже вылетали штурмовики, но для сброса грузовых мешков у них слишком велика скорость, и многие грузы не попадают на плацдарм ограниченных размеров.
И еще она сказала, что на это задание пойдут только пилоты-"старики". Задача исключительно сложная: сбрасывать мешки придется с высоты не более 50 метров. Их надо положить на маленькую площадку под плотным огнем противника: гитлеровцы сосредоточили в районе Эльтигена 66 батарей зенитной артиллерии и 35 зенитно-пулеметных точек, вели огонь по самолетам с катеров, блокировавших десант с моря, и из всех видов пехотного оружия.
Наше командование решило применить тактику "расчистки":
две эскадрильи идут бомбить зенитные батареи, а две других летят сбрасывать груз десантникам. Самолеты взлетают с интервалом в одну-две минуты.
Мы только-только проложили и рассчитали маршрут, как подвезли мешки с грузом для десантников. Длинные, до трех метров, они были очень тяжелы и плохо обтекаемы. Каждый мешок обхвачен дубовыми досками и железными поясами. Я еще подумала, что называть эту громоздкую штуковину мешком можно лишь с очень большой натяжкой.
Майор Амосова распорядилась: "Первыми полетят командиры эскадрилий. Не рисковать! Если почувствуете, что оторваться трудно, взлет прекратить".
Когда я проверила крепление подвешенных мешков, меня вдруг обожгла мысль: упадут ли эти мешки куда нужно? Вдруг - к фашистам? Место, куда их надо сбросить, - узкая полоска земли у самого берега пролива, темная небольшая полоска со светлым зданием в центре. А чуть дальше - противник.
- Что зажурилась, штурман? - донесся до меня голос летчицы, уже сидящей в кабине. - Надевай пояс, да в поход!
Нина сердится, и я понимаю, что ее тоже мучает этот вопрос.
Залезаю в кабину. Ульяненко рулит на старт.С тудом отрываемся от земли. Вокруг шевелится серое месиво. Выше ста метров подниматься нельзя - попадем в сплошные облака, не увидим пролив и будем тарахтеть до самого Севастополя. И низко лететь нельзя - зацепимся за землю, и щепок от нас не соберут. Напряжение такое, что мутнеет в глазах и во рту становится сухо.
Расчетное время истекло, а берега все нет. Продолжаем лететь в тумане. Ощущение такое, будто влезли в сырую, мрачную пещеру и выхода из нее нет. Самолет скрипит, трясется, грохочет, пробираясь сквозь набитые влагой облака.
Но где же все-таки берег? Его все нет и нет! Начинаю паниковать: куда нас несет? Может, не в ту сторону? Ну, пронеси, нечистая сила!
- Ты куда меня ведешь, Сусанин? - нетерпеливо спрашивает летчица.
Мне хочется чертыхнуться, но, подавив в себе раздражение, я прошу Нину потерпеть.
- Черт бы его побрал, - невольно произношу вслух, в переговорную трубу, - где же он, проклятый?
- Что потеряла?
- Да берег же...
- Эх, будь он неладен, - насмешливо отзывается летчица. -Снизимся. Поищем. Может, завалился куда?
Однако мне не до шуток, я до рези в глазах всматриваюсь вниз, ищу береговую линию. И наконец нахожу ее, сравниваю мысленно с картой и понимаю, что ветер занес нас гораздо южнее Эль-тигена.
- Возьми северный курс, - прошу Ульяненко.
- А потом? - Нина сердится.
Я молчу. Ответственность за точность вывода к цели лежит на штурмане, и командир вправе требовать, чтобы ее не "водили за нос".
- Ветер сильный. Отнес...
Летчица покачала головой и повела машину северным курсом. Я старалась не терять из вида береговую линию. Она то закрывалась пеленою тумана, то на миг освещалась звездами, поблескивавшими сквозь небольшие окна в облаках, то снова закрывалась низкими дождевыми тучами. Вдруг я увидела впереди настоящую пургу дыма, огня, взрывов. Берег, дома, траншеи - все стреляет нам навстречу. Я просто слепну от разноцветья вспышек.
- Вот он, Эльтиген. Поистине - "огненная земля"! - кричу летчице и прошу ее смотреть только на приборы.
Ох, как страшно промахнуться! Ульяненко, повинуясь моим командам, поворачивает машину, направляет ее к белому зданию, около которого надо положить мешки. Мои руки нащупывают в темноте кабины шарики-окончания тросовой проводки, за которые надо дернуть, чтобы открыть замки бомбодержателей. Уж очень мала площадка, куда надо сбросить груз!..
Бомбометание для меня уже стало привычным делом. Я так чувствовала траекторию падения бомб, что могла, соразмеряя высоту и скорость полета, положить бомбу рядом с движущейся по дороге машиной. Но сейчас под крылом висели не бомбы, а мешки. Неуклюжие, похожие на бочки. Траектория их полета зависит от направления и скорости ветра. А сейчас какой ветер? Не определишь из-за дымов множественных пожаров. Но если фашисты откроют огонь, с таким грузом не сманеврируешь.
- Нин, повтори заход.
- Эх, шляпа! - ругнулась летчица, но я не обижаюсь, а прошу ее снизиться еще.
- Так бы и сказала сразу.
Идем на бреющем полете, почти планируем. Плавно, со снижением делаем разворот. Немцы не стреляют. Наверное, за гулом артстрельбы они не слышат шума нашего самолета.
Свистит ветер в лентах-расчалках. Высота падает.
- Бросаю!
Самолет делает прыжок вверх: от такой тяжести освободился, так стал легок и послушен! Снизу мигнули огоньки. Значит, мешки попали туда, куда надо. С берега нас попугивают зенитки, но стреляют настильно, и потому их снаряды летят в "белый свет". Мы почти не маневрируем, боимся потерять устойчивость и свалиться в море. Оно в 20-30 метрах под нами - черное да свирепое....
С каждым полетом я становлюсь увереннее. И уже позволяю себе крикнуть еще слова привета:
- Эй-ей! Держитесь! Лови воблу, полундра! А наша "морячка" Анна Бондарева, сбрасывая грузы, каждый раз объяснялась в любви десантникам:
- Эй, я люблю вас, полундра-а!..
И бросала им письма.
Погода не улучшалась. Все тот же острый, обжигающий ветер и взбаламученный до дна Керченский пролив. Летим низко. Видимость - хуже не придумаешь. Страшно при одной только мысли, что вот-вот зацепишь колесами за волну и... Нет, эти мысли старалась поскорее прогнать. А вот унять нервную дрожь было очень трудно.
Временами казалось, что мы летим в пустоте, что только мотор держит нас на весу, не дает сгинуть в снежном клубящемся потоке. Можно было вернуться, никто бы не осудил. Но как тут вернешься, когда только что, перед полетом, комиссар сказала, что сводки с Керченского полуострова ох какие неутешительные: немецкие танки зарылись в песок перед самым носом десантников и расстреливают морскую пехоту в упор. Командиров осталось мало, ротами командуют сержанты. Число раненых растет.
Наши мешки кажутся мне такими мизерными подачками! Я считаю каждую минуту, выгадываю, как сделать побольше вылетов. И, конечно же, все сомнения и тревоги оставляю на земле. Этой мудрости меня научила еще Дуся Носаль, которая успокаивала меня так: "Никакой фашист тебя не собьет и не сможет этого сделать. Ты, считай, вечная. Но если есть дурное предчувствие, лучше остаться на земле. Раз боишься, обязательно сшибут!"
Убили Дусю у Новороссийска... Осколок снаряда, пущенного с немецкого истребителя, попал в голову. Рефлекторно, уже мертвая, она убрала газ и "дала левую ногу". Машина ушла из поля зрения истребителя, спряталась в ночи. Управление взяла на себя штурман.
Погибла Дуся - вечная ей память! Она была лучшей летчицей полка. Героем Советского Союза.
Несмотря на все трудности, полеты в Эльтиген вызывали во мне радостное ощущение. Ведь нет ничего прекраснее в мире, чем добрая помощь человеку. Я уже свыклась со сложными метеоусловиями, с бреющим ночным полетом, с криками "Полундра!". Но всему на свете приходит конец.
- Эй! - закричали встречающие механики. - Которые "мешочники" - все на КП!
Подойдя к командному пункту, мы услышали дружный хохот и кокетливый голос Анки Бондаревой:
- А что? Разве это не счастье - быть женой сильного, смелого, доброго человека...
- Нет, вы только послушайте, - обращаясь ко мне и к Ульянен-ко, наперебой заговорили девчата, - о чем она только думает? Все о моряках да о моряках... Опять десяток писем сбросила...
- Письма - это еще что! - засмеялась Нина Альцибеева. - Она сама чуть было не выпрыгнула вместе с грузовым мешком в Эльтиген...
- Говорят, любовь безумной может сделать!
- Нет, я голову не потеряю, - отозвалась Анка. - Только ведь обидно... вдруг погибнешь, а ни с кем не поцеловалась. Но не бойтесь: я любовь отложу...
- И правильно, - похвалила ее Мэри Авидзба. - Па-а-слушай, приезжай на Кавказ после войны. Ах, какая красота вокруг! А воздух? Его же пить можно, есть! А мужчины? Вай-вай-вай... Замуж выдам за самого красивого джигита...
И опять взрыв хохота.
После тяжелых, изматывающих физически и морально полетов людям бывают особенно необходимы вот такие легкие разговоры. Они отвлекают от отчаянного ожесточения.
Подошла командир. Воцарилась тишина, хотя на лицах еще играли улыбки.
- Наша задача, - четко сказала она, - бомбить Эльтиген!
- Как это. Господи... - прошептала я. - Ведь мы только что туда боеприпасы бросали. Что с десантом?..
Тревога, недоумение, боль - все это вмиг обрушилось на нас. Анка всхлипнула.
Молча подошли к самолетам, взобрались в кабины и, не обмолвившись ни словом, взяли уже привычный нам курс.
- Нина, ну скажи хоть слово!..
Я не могла сдержаться: заплакать что ли, заорать? Эх, уткнуться бы в теплые мамины колени, как в детстве...
- Ну, чего ты? - отозвалась Нина. - Разве они - слабаки, наши парни? Прорвались они! Вот увидишь...
А я думала о тех, кто не мог идти на прорыв. Кто остался прикрывать. Мне даже казалось, что я вижу их, истекающих кровью, с автоматами и пулеметами, прикрывающих товарищей своими жизнями. И видение это было просто невыносимым.
- Эй, штурман! Не психуй! Не то сами в море окажемся. Гляди в оба!
Мы подходили к Эльтигену. Как отчетливо видно светлое здание! Это - школа, а у десантников - штаб, опорный пункт, госпиталь. Кто знает, что там сейчас... Чуть поодаль, с сопок, бьют орудия.
- Нин, я не могу бомбить по школе, хоть убей...
- Что предлагаешь?
- Ударим по орудиям.
Медленно ползет цель к заветной черте прицела. Молчим. Сбросить бомбы раньше нельзя, изменить режим полета тоже невозможно: бомбы не попадут в цель. А у нас к оккупантам большой счет!
Взрывные волны треплют самолет. Летчица прилагает невероятные усилия, чтобы удержать машину в горизонтальном полете. Наконец вот она, цель. Пора! Сбрасываю. Нина ныряет в облака, но я успеваю заметить сильный взрыв, а потом еще несколько. Одно орудие замолкло. Облака становятся сплошными. Какое-то время мы идем, не видя землю. Потом снижаемся. Я кручу головой. Наверняка, где-то здесь ходят истребители: подстерегают ПО-2. Смотреть надо в оба: истребители не зенитки - гореть начнешь раньше, чем их обнаружишь.
До утра били по огневым точкам. На рассвете возвратились на свой аэродром, в Пересыпь. Постепенно собираются все экипажи, но никто не спешит покинуть аэродром. Не хочется ни спать, ни есть, ни пить, ни говорить. Стоим молча у командного пункта и ждем командира полка. Она в штабе дивизии. Всем хочется поскорее узнать о судьбе десантников. Едва приземляется ее машина, бежим толпой навстречу. Нетерпеливо ждем, когда командир вылезет из кабины. Вопрос один: "Где десантники?"
Оказывается, Эльтигенский десант, воспользовавшись туманом, прорвал окружение в районе Чурубашского болота. Десантники совершили 22-километровый бросок в Керчь, захватили с тыла гору Митридат и уничтожили артиллерийские расчеты. В освобожденный порт подошли вызванные по радио мелкосидящие суда. На них часть десанта переправилась на Таманский берег.
Утром туман рассеялся, немцы окружили танками Митридат и стали расстреливать в упор оставшуюся там группу прикрытия. Командир полка Бершанская зачитала копию радиограммы, посланной с командного пункта десантников в штаб 4-й воздушной армии: "В районе Бочарного завода скопление противника. Вышлите авиацию для обработки этого района. Сбросьте груз..." - Задание предстоит трудное! - сурово сказала она. И опять замелькали ночи в огне - по 9-10 часов в воздухе. Опять кричим: "Эй, полундра!.. Парни, держитесь! Мы - с вами!"
"Слава обретенная в боях" М. 2001 ISBN 5-93238-049-7 |
