Родился я на Украине, в Днепропетровской области в 1922 году. Мой отец был портным и сельским хозяйством не занимался, обшивал всех в деревне, ему помогала моя старшая сестра, а мама занималась домашним хозяйством.
Когда началась коллективизация, отца тоже приняли в колхоз, но сельским хозяйством он так и не занимался, продолжал шить. Жили мы, нельзя сказать, что богато, но не голодали, только вот в 1933 году, тогда голод был, и бригады ходили, забирали у колхозников все, что было из зерновых культур. У моего отца почти ничего не было, и нечего было брать, но и купить ничего нигде не купишь. Единственное что, в Первую мировую он был в плену в Германии и оттуда привез позолоченные карманные часы, и вот когда кончились продукты, он поехал в Днепропетровск и сдал эти часы в Торгсин и там же, в том же Торгсине купил два мешка зерна, которые и помогли нам пережить два месяца до нового урожая. В 1940 году я закончил 10 классов и был призван в армию.
В армии меня направили в Новгород, в ШМАС, школу младших авиаспециалистов, где я обучался на стрелка-радиста СБ. По окончанию школы, меня направили в Харьковское авиационное училище связи, там готовили начальников связи эскадрильи, мы должны были летать и держать связь самолет с самолетами, с землей, это все осуществлялось через начальника связи эскадрильи, там меня и застало начало войны.
22 июня казармы Харьковского училища ремонтировали, на территории училища поставили палатки, и нас перевели туда жить в палатках. Часов в пять утра – тревога. Собрались мы, выстроились. Начальник штаба говорит: «Идите в палатки и оттуда не высовываться. Сидеть в палатках». Сидим. В двенадцать часов построение, на площади, и, значит, слушать радио. Выступал Молотов. И мы узнали, что началась война.
Надо сказать, что с началом войны для нас практически ничего не изменилось, разве что занятия по физподготовке сократились и стали больше времени уделять дисциплинам, которые необходимы на войне.
Когда немцы подошли к Харькову, нас решили оставить на оборону Харькова, но потом доложили Сталину о том, что такое-то училище оставляем на оборону Харькова и он приказал: «Никаких, значит, военных действий этому училищу не производить. И отправить в тыл для того, чтобы дальше продолжить обучение». И нас отправили в Ташкент. В 42-ом году я окончил училище, и направили меня на службу в Азербайджан, в город Кировабад.
Тогда американцы поставляли через Иран самолеты «Бостон». В Иран они приходили в разобранном виде, там их монтировали и потом, через Кировабад, перегоняли на фронт, а 11-й запасной полк, в который я попал, готовил летчиков на «Бостоны». Ну, кроме бомбардировщиков полк готовил и истребителей, там два аэродрома было, один был на истребителей – шестой, а четвертый – на бомбардировочный.
После прохождения подготовки нашу эскадрилью отправили в Тамбов. Мы прилетели в Тамбов, а там полк был, в котором летчиков много, а вот самолетов не хватало. В результате они наши самолеты взяли, а нас отправили в Москву, в отдел кадров ВВС. И вот в Москве меня вызвал начальник отдела кадров, посмотрел мое личное дело, а я тогда младшим лейтенантом был, начальником связи эскадрильи, посмотрел он мое личное дело и говорит: «Вы полностью проходили штурманскую подготовку?» Я говорю: «Да». Он мне сначала: «Я хочу вас направить в школу радистов в Москве». Я говорю: «Не пойду я. Я хочу на фронт». Ну, и он еще раз посмотрел личное дело, видит, что у меня штурманская подготовка была полностью освоена и говорит: «Я направлю вас в ночной бомбардировочный полк». Я согласился и в мае 1943 года был направлен штурманом в 17-й ночной бомбардировочный полк. И вот с мая 1943 года до самого конца войны я летал на У-2.
Первое время учился, летал только утром, ночных полетов у меня тогда еще не было, а потом уже ночью. На У-2 двойное управление было и вот мы утром взлетали и проводили учебный полет, при чем управлял самолетом уже я. И потом уже, на боевых вылетах, я часто в полете самолетом управлял, чтобы пилот отдохнул.
Кстати, я в первых полетах заметил – на нашей территории везде горели огни. Машины идут там, другие средства, которые освещались… Освещают все. Как перелетел линию фронта – у немцев темно. Светомаскировка у нас совсем не соблюдалась, хорошо хоть немцы ночью редко летали.
В общем, освоился я с ночными полетами и начал летать. На первых боевых вылетах мне еще летчик подсказывал, а потом уже полностью я маршрут прокладывал, командовал сбросом. Мы брали фугасные бомбы до 200 кг, осколочные до 100 кг, всего около 300 кг, приходили на цель и бомбили.
Сначала мы летали бомбить Болхов, а потом полк перелетел под Смоленск и уже оттуда мы начали летать в Белоруссию.
Помню под Новый год, собрались мы в столовой выпить по сто грамм, встретить Новый год, как раз никаких заданий в полку не было, и вот только пришли в столовую, приходит со штаба посыльный и говорит: «Вас вызывает (наш экипаж) командир полка для дачи задания». Ну, и мы приходим в штаб полка, командир полка получил задание – срочно уточнить, сколько на аэродроме Болбасово (это Орша) находится немецких самолетов. Там находится около десяти прожекторов немецких и что-то больше дивизиона зенитной артиллерии. Днем – оборона сильная и посылать один самолет бессмысленно – собьют! А посылать группу какую-то нет смысла. Ну, и мы полетели. Взяли шесть штук осветилок, СОТ-15 назывались и полетели.
Заходить мы решили не с фронта, а обойти Оршу, там с запада леса были, а в них партизаны, так что, если собьют, то падать к партизанам.
Набрали высоту две тысячи метров, подходим к аэродрому, слышим – немцы летают, ну что ж, нам лучше – значит нас не услышат. Летчик убрал обороты, чтобы совсем не слышно было, и перешел на планирование.
Зашли на стоянки, и я сбросил одну осветительную бомбу, другую, третью, четвертую и считаю сколько где самолетов. Насчитал я около шестидесяти самолетов, а немцы в это время по осветилкам стрелять начали, они разорвались где-то на высоте 400 метров. Мы начали уходить, и тут немцы нас поймали и открыли огонь уже по нам. Вели нас и стреляли. Но они быстро нас потеряли, а мы над лесом набрали высоту метров на восемьсот, и пошли обратно, но так, чтобы аэродром и зенитные средства обойти. И вот где-то там – трасса с немецкого самолета… Проходит между хвостовым оперением и плоскостью. Летчик сразу убрал газы и к земле, тут немец нас и потерял. Подошли к линии фронта, набрали восем сот метров, чтобы, значит, не попасть под обстрел стрелкового оружия. Пришли, сели, доложили. Все в порядке.
Но основная работа наша была – бомбить немецкий передний край. На разведку – это уже было так, по необходимости, разведать там какую-нибудь дорогу, где двигаются войска, какие-нибудь мосты, а в основном, на бомбометание.
Мы летали обычно ночью, но бывали и дневные вылеты. Летом 1944 года мы стояли под Лепелем, а восточнее Минска была окружена, немецкая группировка и вот для того, чтобы уничтожить немцев и не давать им вырваться, наш полк посылали бомбить, а у немцев там уже никаких зенитных средств не было, и нам разрешили дневные вылеты, а тогда тылы наши отстали и нам выдали сухпайки. В результате я один раз слетал, на второй раз командир эскадрильи говорит: «Будешь поваром. Хватит летать». Ну, поваром, так поваром! Есть что – тушенка американская, рис русский и чай. Дают мне пару солдат в помощники и я послал их щавеля нарвать, нарвали они щавеля, а недалеко была деревня, и я говорю им: «Вот вам тушенка, ее никто не хочет есть, поменяйте на свежие продукты». Они сходили и обменяли ее на сало, еще немного свежего мяса принесли. Я приготовил обед, все поели, довольные. В это время приходит командир полка, говорит: «Ну, что у вас тут? У вас есть что-нибудь поесть? А то я голодный». Ну, я ему выдаю обед, вот. Он поел и говорит: «Я в вашу эскадрилью буду ходить все время на питание». Понравилось. Командир эскадрильи говорит: «Будешь поваром». И пока мы там стояли, я больше не летал, был поваром.
Потом мы вошли в Польшу и вот там один такой неприятный случай был. Есть такой польский город Голдап и вот там наши войска уже расслабились… Город этот взяли, на передней линии оставили только охрану, а сами, целая дивизия, в город водку пить! А тут немцы перешли в контрнаступление и дивизию окружили, вот наш полк и получил задание перебросить дивизии боеприпасы, продовольствие. Нам под крылья подвесили гондолы с боеприпасами, а погода нелетная – на аэродроме туман. Взлететь нельзя. И сесть нельзя. Мы простояли ночь, ждали, вдруг распогодится, а днем уже наши окружение прорвали.
Когда мы вышли к Восточной Пруссии, нам разрешили «свободную охоту», то есть лети, найди цель и бомби! И вот в Восточной Пруссии нас послали на такую вот свободную охоту. Мы перелетели линию фронта, смотрю, какая-то наезженная дорога. Подлетаем, а вдоль дороги какие-то здания. Ну мы все бомбы в эти здания и положили. Через каких-нибудь двадцать секунд – взрывы и горения. Мы улетели, прилетаем на аэродром, докладываем в штаб, что так и так. Они говорят: «Вот в этом направлении?» Я говорю: «В этом». «Вон тот ваш пожар видно». Оказывается это был немецкий склад горючего. И мы оставили немцев без горючего.
В другой раз нас послали бомбить железнодорожную станцию, а мы почему-то последними вылетели. Но вылетели. Прилетели – отбомбились, начали возвращаться обратно, и тут сильнейший снегопад, видимости нет. Я летчику говорю: «Ну, так что будем делать?» Он говорит: «Ты знаешь, ты посмотри, что на наших плоскостях». «Сильное обледенение». Говорит: «Нам придется садиться вне аэродрома». Я взял фонарь и освещаю землю, а он в это время садится. Сели мы и в конце пробега становимся на нос. Вышли. Ну, что… Делать нечего – надо идти. А мы не знаем – на нашей территории это или на территории, занятой немцами. Пошли на восток, смотрим – дорога, идут машины, а мы до этого уже увидели лозунг: «Бойцы и командиры – уничтожайте врага на его территории», значит наша территория. Я беру ракетницу, выстреливаю – машина останавливается. Мы у водителя спрашиваем: «Где мы?» «Вот вы недалеко от Баттерштайна». «А что ближе есть?» «А ближе вот тут госпиталь». «Ну, везите нас в госпиталь». Привезли в госпиталь, значит, расположились там. Переночевали, с рассветом встаем, и летчик говорит, что: «Тут я разузнаю, что можно сделать, а ты едь туда, где мы сели». Ну я на попутку сел, доехал. Смотрю – самолет целый, единственное что – что он стоит носом. И тут летчик привел шесть человек солдат, а они не раненые – триппер поймали, вот и лечились.
Мы с солдатами его опустили, а взлететь не можем – снег больше, чем на полметра, а мы на колесах летали, на лыжах только на нашей территории, а вот на немецкой только на колесах, там и снега практически не было, да и морозов тоже, так что взлететь не можем. Летчик снова поехал в госпиталь и привел еще человек пятьдесят таких же больных, полосу утаптывать. Разровняли площадку и полетели, пролетели мы под проводами, высоковольтные провода и если б чуть-чуть выше – нам бы капут! Прилетаем на аэродром, а там уже доложили, что мы в таком-то месте находимся. Прилетает, садимся, нас встречает командир эскадрильи и говорит: «Ну как?» Мы: «Все в порядке» «Ну, полетели домой».
8 мая мой экипаж получили задание – сфотографировать устье реки Вислы. Мы полетели, сфотографировал я устье Вислы, возвращаемся обратно, а на нашей территории – стрельба! Из зенитных пулеметов, пушек, ракет – все! В чем дело? Прилетаем – пошел я в штаб, доложил. Отдал контейнер с пленкой. Что дальше делать? Командир полка: «Идите домой, отдыхать». Приходим мы домой – немецкий какой-то домик, и мы в нем расположились. Слышно, бегут наши техники, кричат, стреляют. В чем дело? Кончилась война! И на этом – все! Немцы уже ни одного выстрела больше не сделали.
Я тогда старшим лейтенантом был, штурманом эскадрильи и меня от полка послали в Москву, на Парад Победы.
В 1946 году меня хотели назначить штурманом на Чукотку, мы должны были проводить разведку льдов, сопровождать суда, но я отказался и меня демобилизовали. Я приехал в Белоруссию, в город Речицы, и устроился на работу начальником карточного бюро города, в 1947 году, после отмены карточной системы, меня направили на работу заместителем директора Горпищеторга Речицы. Там я проработал до 1952 года, а в 1952 году меня призвали на переподготовку и направили в Богодухов, это под Харьковом. Побыл я там два месяца, вернулся, меня вызывают в военкомат и говорят: «Вас зачислили снова в авиацию». В 1952 году меня назначили штурманом экипажа на Пе-2. Я немного полетал, а потом заболел и меня сняли с летной работы. Назначили начальником связи эскадрильи 10-го отдельного разведывательного полка, потом начальником штаба эскадрильи. Несколько раз ездил на переподготовку.
Потом наш полк хотели перевести в Венцпелс, кажется, а у меня друг в штабе воздушной армии был и вот я говорю ему, что нас хотят перевести, а он говорит: «А ты что, хочешь остаться у нас?» «Да, хочу». «Слушай, я тебе найду должность в штабе воздушной армии». «Ну, находи». Через некоторое время приходит приказ: «Назначить офицером командного пункта управления полетами Белорусского военного округа».
В 1975 году в звании подполковника я демобилизовался и устроился работать старшим техником в НИИ ЭВМ. Там работал до 1991 года.
Дочь кандидат наук, сын строитель, живут здесь, в Минске, три внука тоже получили высшее образование, есть один правнук.
- Спасибо, Иван Гордеевич. Еще несколько вопросов. На сколько примерно хватало горючего?
- Примерно на три часа, но у нас были еще самолеты с двумя баками, второй бак в центроплане верхнего крыла, у них дальность полета больше и они, в основном, на разведку летали.
- А с вооружением как? Мелкие бомбы или гранаты в кабину брали? Нет?
- Нет, только то, что на внешней подвеске. Ну еще у штурмана пулемет Дегтярева был, правда, для того, чтобы с него стрелять штурману приходилось встать.
- Прицельные приспособления какие на У-2 были?
- Был прицел ОПБ-1. В нижней плоскости было окошко, потому что штурман сидит сзади, ему ж из-за плоскости не видно земли и там устанавливали вот этот прицел.
- Все время ходила такая легенда, и в Советское время, и во время войны, что на ночниках летают женщины. Это так было?
- Я не могу ничего сказать. На нашем, Третьем Белорусском фронте, женщин-летчиков не было. Была на юге Таманская дивизия. У нас же в полку девушки оружейники были, связистки.
- Экипажи были постоянные?
- Ну, всякое бывало. Вот, например, я, например, летал с одним летчиком, а потом его, например, послали за самолетами в тыл. Ну, это проходит месяц, пока он их пригонит, а штурман в это время летает с другим.
Или вот – приходит к нам пополнение, и вот летчикам, которые уже хорошо летали, давали молодых штурманов, а нам давали молодых летчиков.
- Особисты, СМЕРШ, замполиты, с ними как жили?
- Вы знаете, я вам скажу, с особистами я не соприкасался. Был у нас в полку особист, капитан. Чем он занимался? Что он там делал? Трудно сказать. Но ни одного человека с полка никуда не ушло. СМЕРШ не летал, конечно, а вот наш замполит летал. Я с ним как-то с одного аэродрома на другой перелетал.
- Как оценивали результаты бомбометания? То есть, высылался ли контролер какой-то потом или что?
- По докладу летчика. Контролеров никаких не высылали. Потому что в основном-то летали ночью, одиночно и кто, куда, как, где бросал бомбы… Вот, например, была такая цель – по дороге идет немецкая колонна, большая, вот ее один бомбил, в одно время, спереди, а другой, в другое время, сзади. Как сфотографируешь? Как проверишь? Никак.
- Уходили у вас в большую, так сказать, авиацию люди? На штурмовики, на истребители?
- Некоторые уходили, но массового ухода не было. Отдельные пилоты, которые желали летать днем, на боевых самолетах вот они уходили. У нас в эскадрилье два летчика ушло.
- Как питание на фронте было организовано? Нормально?
- Питание у нас было отличное, нам даже хвойный настой от цинги, его, правда, пить никто не хотел, но в обед всегда стакан настоя давали.
- Сто грамм наркомовские давали?
- Обязательно. Приходишь в столовую утром, у нас же день перепутан, дают сто грамм, сколько там летал – один, два, три вылета, это уже никого не интересует – сто грамм выпил и покушал и спать пошел.
Перед обедом встали, на обед же надо идти, пообедали, а уже после подготовка к полетам, всякие мероприятия. И в сумерках первый вылет.
- С местным населением какие были отношения?
- В Литве литовцами-мужчинами мы не встречались почти, нас размещали в домах, где обслуживали хозяйки-женщины. Ничего плохого сказать не могу, нормально все. Да и мы не безобразничали.
А в Германии вот мы стояли в таком населенном пункте Пресишхалян, это в Восточной Пруссии. Ну, мы жили в отдельном большом доме и вот когда мы уже, оттуда уходили, после войны эта территория отошла к полякам, немцы очень сожалели, что русские уходят: «Нам с поляками очень трудно будет жить».
- Спасибо, Иван Гордеевич.
| Интервью и лит.обработка: | А. Пекарш |
