Редюшев Андрей Федорович

Родился 29 мая 1925 года в селе Лопатино Лопатинского района Пензенской области.

Призван в армию в декабре 1942.

С апреля 1944 по октябрь 1950 года служил в 5-м Гвардейском бомбардировочном Севастопольском авиационном полку АДД. Стрелок-радист бомбардировщика Ил-4. Участвовал в 47 боевых вылетах.

Последнее воинское звание - старшина.

Награды: Ордена Отечественной Войны I и II степени, медали «За взятие Кенигсберга», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», «За победу над Японией».

Служил в авиации до 1950 года.

В 1956 году окончил Пензенский индустриальный (ныне политехнический) институт.

С августа 1956 года по август 1994 года работал во ВНИИЭФ {1} (ныне город Саров Нижегородской области). Награжден Орденом «Знак почета».

С 1994 года пенсионер.

Призыв в армию. ОШМАС №65

А.Ф. (Андрей Федорович): К 22 июня 1941 года успел окончить 8 классов и отпраздновать выпускной вечер. С началом войны я с товарищами добровольно отправился «на окопы», а через месяц меня и еще несколько человек вызвали в райком комсомола и направили в бригаду, обслуживающую проводные линии связи. К осени 1941 года Правительство СССР перебралось в Куйбышев, а связь с Москвой осуществлялась по обычным телефонным проводам, натянутым на столбах. Эти провода мы и обслуживали. Дело, как нам объясняли, крайне ответственное. В качестве возможных сценариев нарушения связи говорили и о возможности использования немцами самолетов для разрыва проводов «кошками».

Перед тем как устраиваться на работу я советовался с матерью, та сказала - учиться, а дядька посоветовал работать: зарплата и рабочая карточка. Пришлось выбирать самому. Остался в бригаде линейным надсмотрщиком.

Однажды когда я сидел на столбе и проверял связь, меня арестовал мимо проезжавший бдительный директор местного спиртозавода. Поскольку нам не выдали документов на право лазить по столбам, пришлось мне у него ночь провести. Потом специальный документ выдали, но бдительных граждан в округе больше не нашлось.

В армию призвали в декабре 1942 года, 18 лет мне еще не было. Направили под Ульяновск в г. Чердаклы в ОШМАС № 65 (Окружная школа младших авиационных специалистов).

Получилось так, что учился я на стрелка-радиста бомбардировщика Ил-4 в сумме более года, но в ОШМАС №65 - пробыл только до апреля 1943 года.

Пожалуй, это самое трудное время в моей жизни. Бесчеловечное отношение к мальчишкам-курсантам: неотапливаемые казармы, почти голод… Обмундирование… Да что там подробности быта рассказывать - вши заели! Мылись - раз месяц!.. Возили на помывку в Ульяновск. Однажды при поездке в баню кто-то забыл то ли пластмассовую расческу в кармане, то ли целлулоидный подворотничок не оторвал, и все наше обмундирование в прожарке - «вошегубке», как ее называли, сгорело и мы в кальсонах почти день ждали, пока нам привезут обмундирование. Привезли БУ (бывшее в употреблении) - из госпиталя, латанное-перелатанное… Нет, вспоминать все эти подробности нет желания.

Вот обучали нормально. Радиодело - матчасть, радиостанции, морзянка. Из вооружения учили ШКАС, пулемет Березина. Постоянно шли разговоры, будто установят на самолете в турель пушку ШВАК, а потому и ее учили.

Офицеры-преподаватели к нашим бытовым бедам отношения не имели, и дистанцировались от них. А вот наши старшины и помковзвода, все - «хохлы», были нечисты на руку. Даже мы - мальчишки понимали, что «дело не чисто».

Запомнился начальник школы майор Дитюк. Такой толстый, что в автомашину «Эмку» ему садиться помогали - сам не мог.

Мир тесен. Мы с ним еще раз, уже после войны, в 1946 году, встретились. Я получил краткосрочный отпуск домой. Явился отметиться в районный военкомат. Представился, майор в летной форме спрашивает «Где учился?». Отвечаю: «Вначале в 65-й ШМАС…». Перебивает: «А помнишь, кто начальником был?». Отвечаю: «Майор Дитюк - толстый такой». Он засмеялся: «Это я и есть». Память у меня хорошая, но я не узнал. И выписал мне неузнаваемо похудевший майор «за знакомство» дополнительные дни к отпуску - «на дорогу»…

Однажды в апреле 1943 года построили нас по тревоге, отсчитали 50 фамилий, в том числе и мою. Дали 2 часа на сборы, и вещмешки на спину. На слуху у всех тогда «Сталинград» был. «Неужели и нас…» Из Ульяновска в товарном вагоне доехали до Куйбышева. Лейтенант ушел оформлять документы и вернулся часа через два. «До отправления поезда остался час, обедать». Пообедали по продовольственному аттестату на вокзале…

- А что это за пункты питания по всей стране были, в которых по аттестату кормили военных?

А.Ф.: Да обычные, как в частях. В одних лучше, все же армейский контроль был, в других хуже - даже такие слова приписывают Суворову: «любого интенданта через полгода вешать без суда можно». Ну, короче вполне съедобно, а после 65-й ШМАС, просто замечательно…

И сели в поезд Куйбышев-Ташкент: «Оп-па! Вместо Сталинграда Ташкент «завоевывать» будем!!!».

Приехали в Ташкент, и отправились далее в Карши Узбекской ССР, в школу летчиков-штурманов, переведенную туда из Рязани.

- Это та самая Высшая Рязанская школа штурманов ВВС РККА, базировавшаяся на аэродроме Дягелево?{1} В 1941 году курсанты этих курсов совмещали учебу с боевыми вылетами. Я недавно выписывал потери учебных экипажей в архиве.- Начальник Школы летал штурманом вместе с Чкаловым в Америку через Северный полюс, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант А. Беляков, был у нас в МФТИ {2} начальником военной кафедры. Лекции нам читал… Наша военная кафедра была известна, например тем, что ее сотрудники рассчитывали взрыв для создания противоселевой плотины в Медео…

А.Ф.: Да, тот самый. Он мне внеочередное звание присвоил…(Улыбается)

Первые впечатления от школы, как и от ШМАС № 65 не забыть: на вокзале, принимающий нас офицер, с двумя нашивками на груди - красной и желтой (знаки легкого и тяжелого ранения), сопровождающему нас лейтенанту, с трудом сдерживаясь, делая паузы, сказал: «Как вы могли так ребят замучить?… Посмотрите во что вы их превратили?… А если в бой?… А если раздать им оружие?… Как вы думаете в кого будет первый выстрел?...» {3}

Однажды на фронте на наш аэродром сел на вынужденную посадку Ил-4 соседнего полка, а стрелок-радист в экипаже оказался мой однокашник по ШМАС - Бажанов Евгений Иванович, кстати, он тоже в Сарове живет. От него узнал, что ШМАС №65 была расформирована вскоре после моего отъезда из нее.

1-я ВШШиЛ

И попали мы в добрые заботливые руки. Нас раздели, почистили, и снаружи и изнутри, одели, покормили, спать на белые простыни положили. И вроде та же страна, и вроде те же русские и украинцы, но какая разница. Не забыть.

Наша школа в момент прибытия в нее называлась 1-я Высшая Школа Штурманов и Летчиков (1 ВШШиЛ) и где-то в 43-м она была переименована в 1-ю Рязанскую Высшую Школу Ночных Экипажей (1 РВШНЭ). {4}

Курсы были офицерские - штурманов и летчиков. А стрелков-радистов готовили как бы при этих курсах, чтобы экипажи успели познакомиться и слетаться.

Самолет КБ Ильюшина Ил-4 (я на нем служил аж до 1950 года) - это модернизация самолета ДБ-3 - такой остроносый. Конечно, Ил-4 самолет не выдающийся, но был трудягой, его мы, как и Ил-2, «горбатым» звали.

Учитывая боевой опыт, в экипаж Ил-4 кроме пилота, штурмана и стрелка-радиста был введен еще четвертый - стрелок, чтобы прикрывать нижнюю полусфеу. Условия для его работы своеобразные: он лежит на полу - пулемет вниз «в люльке» опускается, прицеливаться нужно через перископ. Скорее отпугивать. У стрелков ночных бомбардировщиков работы было немного.

Отбор стрелков-радистов в экипажи проходил так: нас построили, и начальник курсов стрелков проходил с очередным командиром экипажа вдоль строя, и давал нам устные характеристики. А командир экипажа брал себе понравившегося. Так в октябре 1943 года и сформировался наш экипаж: командир - Ушаков Борис Николаевич, штурман - Бузовский Павел, стрелок-радист - Редюшев Андрей Федорович, стрелок - Рогов Валерий Андреевич.

Слева направо: Ушаков Борис Николаевич, Бузовский Павел. 1944г.

Моему командиру был 21 год, старше меня всего года на три, без боевого опыта, после училища.

Два с лишним месяца мы учились в Узбекистане. Днем очень жарко, поэтому занятия были ночью, а днем отдыхали. Место для подготовки экипажей дальних ночных бомбардировщиков оказалось неудачное - безоблачное. И потому перевели наши курсы в Челябинскую область. Аэродром располагался на станции Кумысная, поблизости город Троицк.

В Высшей школе учили нас серьезно, были специальные классы. Изучали матчасть - конструкцию самолета и двигателя, аэродинамику, радиодело, радиоаппаратуру. Там я впервые узнал, что такое октановое число бензина. Старенький подполковник объяснял так: «Что нужно, что бы приготовить чай? Правильно, кроме воды нужна заварка и сахар. Можно добавить еще молока - будет уже другой вкус. А можно добавить и сливок - будет третий вкус. Так и бензин. Если в него добавлять разные добавки, то он и гореть в цилиндрах будет по-разному».

По радиоделу изучали радиостанцию, приемник, неисправности аппаратуры. Обязательна была ежедневная тренировка приема-передачи азбуки Морзе на слух, доведение навыков до автоматизма.

Учили стрелять из пулемета и на земле, и в воздухе по «конусу».

- А что за работа у стрелка-радиста в полетах, именно как радиста?

А.Ф.: Самолет взлетает, и пока я не установлю связь, кружит над аэродромом, в полете я связь поддерживаю, больше слушаю. Режим работы - «морзянка», свою станцию определяли по тональности - радисту нужно было иметь «музыкальный» слух. А в боевых условиях все время менялись коды - перед вылетом как стихотворение нужно было их выучить. До цели - общение одностороннее: я только на приеме, после выполнения задания и я передаю о выполнении, спрашиваю пеленг и т.п. У нас были разработаны коды практически для всех стандартных и нестандартных ситуаций. Сообщения состояли из трех либо цифр, либо букв. Даже то, что сбили самолет противника, и то было закодировано…

Связь мы держали только с аэродромом вылета, и что происходило на других самолетах, до самой посадки не знали.

Работа радиста контролировалась документально: после полета мы сравнивали мои записи со сделанными на земле. Причины несоответствия расследовались.

Когда у нас в армии радиолокаторы появились, это в конце 44-го было, в хвосте фюзеляжа за фотоаппаратами установили аппаратуру «С-Ч» (свой-чужой), и я обязан был ее вовремя включать и выключать.

И бороться с немецкими локаторами тоже наша забота: когда входили в район, где была опасность быть обнаруженными радиолокаторами, по команде командира, вместе со стрелком разрезали упаковку полосок фольги и выбрасывали за борт - ставили помехи локаторам.

Примерно в то же время на Ил-4 установили голосовую радиостанцию РБМ, по ней командир мог со своим аэродромом и без меня связываться.

Рогов Валерий Андреевич, 1947г., Городня Черниговской области

Только дальность ее была мала, в основном возле аэродрома брала.

Связь мы держали только с аэродромом вылета, что делалось на других самолетах до самой посадки не знали

В боевых условиях я, стрелок-радист, все больше стоял у пулемета. И когда совсем невмоготу, говорил стрелку: «Вальк, постой за меня, я с землей свяжусь». Он меняет одно неудобное положение (он все время лежал) на другое неудобное - вертикальное. А я сяду и отдохну, ноги помассирую. Как-то сел, положил руку на колено, а там - что-то маленькое и теплое. Рука почему-то без перчатки оказалась. К лицу поднес, а это мышь заморенная. Непонятно откуда взялась… Сознание потеряла от недостатка кислорода. Я маску снял - ей протянул, встрепенулась-ожила. Я маску себе, потом ей… Так мы с ней и дышали через раз. Стрелку и говорю: «Вальк, у меня тут пассажир - мышь. Что с ней делать? Отвезем домой?» - «Выбрось», отвечает. Ну и отправил я ее к немцам…

- Вы сказали «мышь нащупали голой рукой». Наверно не случайно сами удивились почему рука без перчатки оказалась. Что за условия для «жизни» на высоте были?

А.Ф.: Без кислорода на высоте не выживешь, и в каждом вылете в маске около часа проводишь. Маска стесняет движения, создает дополнительные неудобства. Холод сильно донимает. Как бы ни был одет, а к середине полета уже промерзаешь.

Одежда - комбинезоны меховые. Они были нераздельные, и это было очень неудобно: хоть и одеваешься прям перед вылетом, все равно, особенно летом, сто потов сойдет, и на высоте оказываешься мокрый, и потом мерзнешь. У американцев удобнее было - у них штаны и куртка. И мы на такую конструкцию одежды со временем перешли. Кроме комбинезона были унты и меховой шлемофон.

В нашем экипаже никто не обморозился. А в других экипажах обмораживались, бывало такое. Лечились народными методами, кто что знал.

- Полет длительный, хоть и «корабль», но без гальюна. Встретил в воспоминаниях, как в экипаже для контроля бомбежки генерал слетал. А потом, широко расставляя ноги, слез на землю и спрашивает «И что ребята, вы так и летаете?» Отвечают «Летаем, но не так: натощак». У американцев даже на истребителях писсуары были. У наших получается, даже на бомбардировщиках ничего похожего не было. Уточните этот технологический момент.

А.Ф.: Продолжительность полета до 8 часов. Последний раз перед полетом мы полноценно обедали в полдень, а ночные вылеты начинались часов примерно в 9 вечера. На ужин уже ничего не ешь - и «нервы», и стараешься не перегружаться - туалета в самолете нет. И следующий раз могли поесть утром, после полета, это если силы останутся, а то и сразу спать. Тогда перерыв получался сутки.

Уже после войны при длительных полетах мы приспосабливали толстые шланги к нижнему люку, что бы можно было по нужде. Но это - «самоделки»…

Вспомнил - была у нас вынужденная посадка по этой самой «технологической» причине... Это еще под Троицком. В полете у командира так живот прихватило, ну невтерпеж…. Выбрал он поле, приземлился, подкатился поближе к кустикам, и выскочил из кабины. А экипаж в самолете остался. Смотрим - из недалекой деревни население бежит… А командир в кустах… вот срамотища будет. Ну, штурман кричит «Отпугни их». Дал я очередь в воздух, люди остановились вдалеке. Тут и командир довольный вернулся, взлетели мы и окончили полет без происшествий.

И в учебных полетах у радиста может возникнуть нештатная ситуация, которой не учили. Например, в учебном полете там же, под Троицком, перед посадкой выяснилось, что у нас левая «нога» не выходит. Ходим по кругу, делаем попытки ногу вытрясти, но никак. Радировали на землю, оттуда приказ: «Набрать высоту 800 метров, экипажу выпрыгнуть с парашютами, а командиру садиться «на брюхо».

Наш командир решил приказ начальства не выполнять, а мне приказал: «Снимай парашют, лезь в бомболюк и посмотри, что там с механизмом выпуска произошло».

Туда не каждый пролезет. Вот ты, Алексей может, и влез бы, а Игорь уж тно нет. Я тогда еще не отъелся, и худой был, пролез и разобрался в чем дело. Если без подробностей - детали замка шасси примерзли. Инструмента не было, догадался разобрать замок подвески бомб, вынул деталь потяжелее, и ею как кувалдой поработал. После этого механизм аварийного выпуска шасси сработал.

Сели, зарулили, моторы выключили, сами на землю вылезли, а там уже всякое начальство: расспрашивают, что да как. И сам начальник курсов Беляков на черной «Эмке» приехал.

Комэск засуетился. Я таких лизоблюдами называю. Беляков его перебил: «Ты что ли это сделал? Человек-то этот где?»… До меня очередь дошла. Беляков полез со мной в самолет, я ему на месте рассказал и показал свои действия.

Вылезли, Беляков обращается к комполка: «А вот теперь твоя работа - представить стрелка к внеочередному званию».

И стал я ефрейтором, и стал получать на рубль больше. Точнее, начислять стали больше: теперь 9 рублей 80 копеек, но я на военный заем на 10 месяцев записался, и не деньги получал, а облигации.

- Вы сказали, «приказали покинуть на парашютах». А к этому времени, сколько прыжков сделали?

А.Ф.: Ни одного. Учили только, как покидать самолет - то есть правильным движениям. И во время боевых действий ни одного. Вот после войны я 13 прыжков совершил. Первый прыжок запомнился. Хоть и учили, как группироваться, но при приземлении забыл, ошибся, поджал ноги и приземлился «на корточки». И запасной парашют, что висел на животе, проехался по лицу, ободрав его в кровь.

- Вопрос: бывало самолеты привозили свои бомбы по ошибке обратно, бывало на них и взрывались при посадках. Редко, но было. «Пересчитать» выпадающие бомбы это вроде бы стрелка обязанность, но это возможно днем, а какой контроль ночью.

А.Ф.: Контроль за сбросом - сигнализация, у штурмана на пульте лампочки. Но бывало, что не все лампочки срабатывали. Тогда я, а больше и не кому, с переноской подлезал, светил и убеждался, что все нормально, а сигнализация «врет».

-Что за переноска?

А.Ф.: В штатном оборудовании ее не было - самоделка, выпросил у механиков по оборудованию провод, патрон и лампочку, и сам себе переноску спаял. И не для контроля «выброса бомб». Свет иногда на рабочем месте нужен был, чтобы посмотреть шпаргалку - кодовые таблицы все не запомнишь….

Каждый вылет, учебный или боевой, индивидуален. Похожих не было. Очень «насыщенным» событиями оказался перелет с Урала на основное место базирования 1ВРШШ в Дягилево Рязанской области в апреле 44-го.

Взлетели, на нашей «школьной» машине. Только прошли Бузулук, и я увидел, что правая плоскость в масле. «Обрадовал» своего командира. Срочно сели на попутном аэродроме и поэтому отстали от других самолетов. Оказалось, что лопнул масляный шланг. Починились и взлетели. Погода испортилась - облачность, дождь, видимость плохая. Выскочили на реку Оку, и тут штурману что-то «в голову стукнуло», и вместо того, что бы повернуть налево к Рязани, дал команду повернуть направо к Мурому. Темнело. Понял штурман, что заблудились. В пяти километрах от Мурома - аэродром. Вышли на него, зашли на круг и… потеряли. На аэродроме светомаскировка - нас не ждут. Командир решил садиться прямо по курсу, местность перед собой фарой освещает. Не успели мы испугаться, как приземлились. Начали разворачиваться... И увидели церковь… Разворачиваемся вокруг церкви, и вкатываемся по дороге в деревню. Чудо просто какое-то…

На этот цирк вся деревня сбежалась. Местный председатель быстро распорядился: «Возле этой избы остановились, в ней и ночуйте!» Мы довольны: живы, самолет не побили, под крышей ночуем. Пока разместились, пока в себя пришли, хозяйка поесть приготовила. Командир злой, со штурманом не разговаривает. «Хозяйка, водку купить можно?» - «Дорогая у нас водка - 400 рублей». Отсчитал. Хозяйка сходила, принесла.

И началась перепалка: «Штурман, тебе не налью - куда нас завел? А ты иди сюда» Я говорю: «Не пью». «А я приказываю». «А не имеешь права»… И пришлось ему пить в одиночку. Выпил полбутылки, стал хозяйку расспрашивать, есть ли в деревне солдатки. «Да мы все солдатки…»

И пошел наш командир знакомиться, уговорил соседку напротив пойти прогуляться. А мы спать. К утру командир пришел… Злой. А хозяйка наша смеется: «Поболтать получилось, а дальше - никак. А пока «солдатка» с командиром прогуливалась, селяне весь ее скарб на позор вынесли на улицу». Глядим в окно, а там, у соседнего дома, окна выставлены и вся мебель перед домом расставлена, но ничего не утащено. Вот такие нравы были в деревне Скрипино.

И решил командир срочно убираться из деревни. Осмотрели место взлета. Длины невспаханного поля для взлета не хватало. Пришлось нам кустарник рубить, да на пахоту настилать - полосу удлиняли. Полдня на это ушло. Прогрели моторы, командир их на форсаж вывел и пошел на взлет. Самолет разогнался, приподнялся, ударился хвостом о землю, снова поднялся и пошел по воздуху. И опять наш штурман отличился: не на Рязань пошли, а опять к Мурому повернули. Приземлились на аэродроме Лопатино: на нем базировался запасной авиаполк (ЗАП) - учатся летать на истребителях Ла-5. Мы к командиру ЗАПа - бензина просить, а он ответил: «Покормить - покормлю, спать - сами в деревне договаривайтесь, а бензина не дам - за одну заправку вашей «коровы» пять боевых летчиков подготовить можно ».

Телеграмму в нашу часть дал, а у самолета выставил часового, чтобы мы не улетели своевольно, уже раз нарушили правила полетов - взлетели с места первой вынужденной посадки без разрешения.

На следующий день к нам на У-2 комэск (командир эскадрильи) прилетел из Дягилево, бензина привез, и стали мы собираться к вылету.

Штурман залез в кабину и обнаружил, что его шлемофон, лежащий на полу кабины полон воды - «форточку» он не закрыл, а ночью дождь был, вода и натекла. Вылил из шлемофона воду и положил его поверх остекления у антенны, что бы на ветерке просох. А тут двигатели запустили. И опять невезение: шлемофон от вибрации съехал и попал в лопасти вращающегося винта. Шлемофон - в пыль, только ларинги остались! И две лопасти градусов под тридцать загнуло.

Позвали начальника местной авиаремонтной мастерской - старенького полковника. Осмотрел повреждения и обратился ко мне не по уставному: «Молодой человек, там два бревна лежат, несите сюда.» Принесли. «Молодой человек, в мастерских кувалда есть килограмм на 10, несите сюда». «Вы двое - длинный столб держите так, а вы двое - короткий столб - так, а Вы, молодой человек, берите кувалду и бейте так». По его командам выправили обе лопасти. «Молодой человек, отнесите кувалду, и принесите рашпиль». Подрихтовал полковник лопасти, и скомандовал запуск мотора, подставил под крыло ящик, залез на него, подержался рукой за крыло. (Проверял вибрацию). Поставил окончательный диагноз: «К себе долетите, а там смените». Двигатель заглушили. Наш комэск обратно на У-2 в Дягилево улетел.

На следующее утро прилетели уже двое - комэск и замкомандира полка. Нашего командира в мою кабину отправили, замкомполка за штурвал сел и нас на основной аэродром базирования привез.

Тут от Белякова наказание «упало»: командиру экипажа - 10 суток ареста за незаконный взлет с места вынужденной посадки, штурману - 10 суток ареста за то, что дважды не туда завел. Правда, отсидели они всего по трое суток, и отправили наш экипаж в боевую часть. Было это в мае 44-го. Полетели пассажирами на «Дугласе».

Фронтовая жизнь

Началась фронтовая жизнь. Наш 5-й Гвардейский Севастопольский бомбардировочный авиационный полк АДД базировался в тот момент на полевом аэродроме у деревни Сутиски возле ж/д станции Гнивань Винницкой области. По правилам, какие были, по крайней мере, в нашем полку, неопытные молодые экипажи на боевые задания сразу не пускали. Комполка сказал: «Вы - молодежь, надо облетаться-слетаться, без «проездных» никуда летать не будете».

Экипаж с инструктором пересамостоятельным боевым вылетом должен был полетать вокруг «по коробочке», ознакомиться с «географией», потом слетать к линии фронта. Новичок-штурман должен был в качестве стажера сделать 3 боевых вылета с экипажем, имеющим боевой опыт, совместно с опытным штурманом. Наш штурман-стажер Паша Бузовский из такого второго вылета не вернулся. Через месяц в часть вернулся только командир экипажа - Титов, в будущем наш комэск и Герой Советского Союза. А где его штурман, где наш штурман-стажер Паша Бузовский, стрелок Ахтырский, стрелок-радист, не помню фамилию, лежат - неизвестно…

Когда весь экипаж не возвращался никаких домыслов не строили. Но когда возвращался только командир экипажа, появлялся шепот-подозрение: «Наверно, на прыжок команды не отдал…». И домыслы всякие… Командиры оправдывались: «Давал я приказ, давал…»

Обычно вещи и койки тех, кто не вернулся из боевого вылета, неделю не трогали. И если за это время хозяева не появлялись, то вещи сдавали на хранение в каптерку эскадрильи. Там они хранились ну уж, по крайней мере, месяц. А куда потом девались - не знаю. Скорее всего, отсылали родственникам…

Вот фото: Паша вместе с нашим командиром экипажа Ушаковым Борисом Николаевичем - успел сфотографироваться.

- На фотографии погибший штурман и ваш командир еще без гвардейского значка.

А.Ф.: Не знаю, как в других, а у нас в полку было установлено правило - «заработай!». Это всего касалось, и звания гвардейца тоже. Насколько помню - 10 боевых вылетов. А мой первый «школьный» штурман его и не заработал…

Пришел в наш экипаж молодой штурман - Пронин Геннадий Александрович, очень я огорчен, куда-то его фото затерялась, и стали мы воевать до победного. В одном и том же полку, эскадрилье, и на одной и той же машине.

Экипаж наш крепкий был, спаянный. И жили вместе и ели вместе. Так было на всех самолетах. В экипаже числились и наземные специалисты: техник и механик самолета, моторист. В эскадрилье были «общие» специалисты: по вооружению, радиооборудованию, электрооборудованию.

В 1985 году страна праздновала 40-летие великой Победы. Совет ветеранов полка разослал приглашения, и я с земляком Бажановым Е.И. туда поехал. Приехало много боевых товарищей. Но из моего экипажа не было никого…

В том же году в нашем городе (тогда еще Арзамас-16) так же широко отмечалось 40-летие Победы. Мне запомнился вечер в кинотеатре Россия, когда зал был полон. Я выступал с воспоминаниями, а потом мой внук Дима Редюшев, одетый как солдатик, в сапоги и гимнастерку с погонами, прочитал стихотворение:

Не думайте, что если я мальчонка,

То страх войны понять я не могу.

Мой день счастливый - пули не свистят вдогонку,

Но память о войне я берегу.

Там 20 миллионов смерть скосила,

Там дед мой воевал, и слава Богу жив!

Не знаю я, как экипаж стального Ила

В Берлине, Штеттине врага разил.

О том ни разу дед мне не поведал,

Лишь только ордена на пиджаке,

Да блеск слезы в глазах на День Победы,

Сказали на своем безмолвном языке.

И может, так же в жаркой битве

Машину в бой я поведу.

Я - внук твой, Редюшев Дмитрий,

Я, дед, тебя не подведу.

Внуку в тот год исполнилось 7 лет. А стихи ему написала Левкина Татьяна Ивановна.

Боевые вылеты

Работали мы ночью. Тактическое построение наших боевых порядков существенно отличалось от американского. Американцы летали «американской кучей» - плотным строем, эшелонированным по высоте. Мы летали поодиночке, вроде бы как строем, не эшелонированным по высоте.

- Наверно первый вылет вам запомнился?

А.Ф.: Вот как раз свой первый вылет и не помню - не отложился в памяти. Значит, ничего не было особенного - какой-то невыразительный был первый боевой вылет, «безобидный». И «малые» цели - не произвели впечатления, а потому в памяти не сохранились. А вот Минск, Варшава, Будапешт, Бреслау, Штеттин, Штутгарт, Кенигсберг, пять раз летали и на Берлин - ну просто «заели»… Очень сложно было бомбить и порты на Балтике, помню, Свинемюнде. Туда мы летали из Белоруссии.

Когда планировались полеты над морем мы в полет одевали спасжилеты. Они, как жилетки у нынешних дорожных рабочих, оранжевые, в нерабочем состоянии совсем плоские, при попадании в воду, он автоматически надувался.

Лодок в самолетах не было, не знаю почему. В Балтийском море даже летом долго не поплаваешь - вода холодная. Но не только плавать, но и летать над морем неприятно и опасно, особенно ночью в тихую погоду - звезды и вверху и внизу, при маневрировании на малой высоте можно потерять ориентацию, где верх, где низ. Нырнуть недолго - а вода она при ударе на большой скорости как бетон - и в мелкие щепочки.

Запомнился первый вылет на Минск. Сцапали нас прожектора, зенитки лупят вовсю... Во второй раз при подлете смотрим, прожектора стоят, а зенитки молчат. Командир: «Ребятки, береги хвосты, здесь истребители».

Мы с Валькой осматриваемся, вижу - одна трасса, вторая. Докладываю командиру: «Самолета не вижу, стрельба по горизонту». Командир ворчит: «Хреново…» Но обошлось.

Поскольку самолеты действовали в одиночку, то многое зависело от командира экипажа. Наш никогда на цель не выходил «в лоб» - с востока. Мне по СПУ(самолетное переговорное устройство) разговоры были слышны, и командир со штурманом подробно обсуждали, как будто новую задачу решают: на каждую цель выходили по особенному, и понеожиданнее для противника, и чтобы снизить опасность ПВО, и над целью чтобы времени поменьше находиться, и чтобы уходить побезопаснее.

Как на цель заходим, командир всегда моторы приглушал, что бы немецкие звукоулавливатели нас подольше не слышали - у немцев к этой аппаратуре и главный прожектор и зенитки «привязаны» были.

При отходе от цели мы всегда уходили со снижением, причем плавным. Из прожекторов конечно вываливались резким снижением с набором скорости, до линии фронта шли по горизонту, как линию фронта проходили - плавное снижение к своему аэродрому. Это в нашем экипаже, а в других - ухнут чуть ли не до бреющего или снижаются уступами, аж барабанные перепонки трещат. Другие стрелки нам завидовали, что у нас командир «с головой».

Единственный вылет, который у нас был строго без самодеятельности - это начало Берлинской операции. Мы бомбили Зееловские высоты. Каждому экипажу было строжайше приказано: не взирая ни на что, выдерживать конкретные высоту, скорость, время, направление, цель. Ни при каких условиях ничего не менять. Все маневры, все времена их выполнения были регламентированы и выучены заранее. Считали, что противодействия нам не будет. Его и не было.

Вы, наверно, этот эпизод помните - это когда двести наших прожекторов ночью были направлены на позиции немцев. А мы к этому времени уже разворачивались домой. Поворачиваем на Восток, а на предрассветном небе самолетов как «комаров на рыбалке». Зрелище не забыть.… Мы эшелонировано по высоте обгоняем «купчишек» - Ли-2, а нас на другой высоте Б-25 обгоняют. И все сработало.

Иногда погодные условия - страшнее врага. Только про один такой вылет. Полет протекал нормально, но погода резко изменилась, и при подходе к цели попали в облачность, цель закрыта. Командир стал снижаться, а тут интенсивное обледенение всего самолета. Мне еще можно башенку развернуть и в щель смотреть.… А штурман - цели не видит. Антиобледенителя (это - чистый спирт) мало - только на лобовое стекло летчика и на винты. И вдруг командир штурману: «Я уже ничего не вижу».

Мы все ниже, ниже, ниже…. Вывалились под облака, а там дождь. Вдруг страшный грохот. Это под дождем лед стал слетать, и его куски бьют по самолету.

«Свалились» мы с высоты 6000 до 1200 метров. И тут в «окне» штурман увидел море - значит, отклонились от курса. Развернулись. И тут немцы сами себя выдали прожекторами. А при облачности есть еще отражение от облаков, так, что видимость хорошая. И, наконец штурман докладывает: «Цель вижу». Мы прошли заградительный огонь, отбомбились с малой высоты (около 1000 метров), и - домой. Тут мы единственный раз при отходе от цели на высоту пошли, что бы сразу в облака нырнуть. А то как на белом экране видны были.

Когда при возвращении домой мы перелетали линию фронта, считали, что уже дома. Линия фронта сверху легко отличима - везде светомаскировка, а на линии непрерывно перепалки.

Бывало, и так, что приходим с задания, а наш аэродром бомбят. Приходилось садиться на соседних аэродромах.

В полку летали мы не только на бомбежку, но еще и на разведку погоды над целью. Вылетали днем, набирали максимальную высоту и подходили к району цели уже в сумерках. От цели радировали сводку погоды, на командном пункте принимали решение на вылет. Как ни странно, противодействия нам в таких полетах не было. Да и когда немцы на своей «раме» к нам на аэродром наведывались, мы к этому спокойно относились, знали, что бомбардировщики раньше чем через пару часов не прилетят, а скорее всего и вовсе не прилетят.

Небоевых вылетов у нас мало было. Это первые полеты по прибытию в полк - облет района аэродрома, да «прогулки» до линии фронта, и обкатка моторов в воздухе после их замены. Тогда надо было налетать от 3 до 5 часов.

Тренировочных полетов у нас не было, и перелетов - мало.

- Как оценивались результаты боевого вылета?

А.Ф.: На слово результаты не учитывались. Специально на фотосъемку результатов «чужой» работы мы не летали, и каждый экипаж фотографировал своим аппаратом возникшие пожары - для документации.

- Встречались ли с ночными истребителями?

А.Ф.: Ночные истребители для меня это экзотика какая-то. Может фольга которую мы сбрасывали помогала… Ночного истребителя ни разу не видел, но к отражению атаки был готов, все время был в напряжении. А стрелял я в основном по прожекторам. Иногда они после этого гасли, может, и попадал.

Вот в прожекторное поле попасть - это не забывается. Как в молоко погружаешься… Летчик слепнет, а самолет становится мишенью для средств ПВО. В 44-м немцы наших посшибали в основном зенитками. А посшибали из-за того, что немцы стали применять локаторы - для нас они были в «диковинку».

К концу 44 года, мы обнаружили новую странную особенность работы зенитной артиллерии. Раньше были видны вспышки зенитных орудий на земле, а затем вспышки разрывов снарядов в воздухе, и эти разрывы учитывались при маневрировании. И вдруг ситуация изменилась - выстрелы есть, а разрывов в воздухе не видно, только шар черного дыма. А это плохо - нет ориентира, страшно. Экипажи обсуждали, что же произошло, но к единому мнению не пришли.

За время боевых вылетов ночью у нас, ночников, у всех глаза попортились - зрачки стали расширенными, плохо сжимались. На врачебных комиссиях у меня это отмечалось до 47-го года, потом прошло. Но на этих комиссиях придирались в основном к летчикам и штурманам, а нас со стрелком «не трогали».

С мая по сентябрь 1944 года мы до того долетались, что в эскадрильи от 10 самолетов осталось только два - наш и комэска. Комэску присвоили звание Героя Советского Союза, и он вместе со своим экипажем был вызван в Москву за наградами.

А у нашего самолета ресурс двигателей кончился. (По прибытию в полк мы получили машину «б/у» и к сентябрю у нее моторы полностью выработались). Инженер полка снял машину с полетов и поставил на смену моторов. Неделя на это ушла. Может поэтому и живы остались. Кстати, на этой же машине мы и войну закончили.

После этого перелетели в Чемировцы, это рядом со станцией Каменец-Подольский. Работа Дальней авиации связана с большими объемами транспортных перевозок - топливо, боеприпасы, запчасти, поэтому она тяготеет к железнодорожным станциям.

В этом удобном месте пробыли недолго, поскольку лишились боеприпасов - случилась такая история. Охраняли склад на железнодорожной станции старики, ну, старший призывной возраст. И оказался на посту плохо слышащий «дед». Разводящий со сменой идет. Дед кричит: «Стой! Кто идет?» Наверно недостаточно громко ответили. Дед не слышит, из винтовки «ба-бах». И попал не в разводящего, а в бомбу с термитными шарами. Она и рванула, а за ней весь склад. Взрыв огромнейшей силы. Что послужило причиной взрыва, узнали точно, поскольку произошло чудо - участники конфликта живы остались. Разводящий и смена тяжело ранены, но выжили, и дед-часовой, оказавшийся в самом эпицентре тоже цел, только совсем оглох.

В результате полк остался без боеприпасов и срочно перелетел в город Клецк в Беларуссии. Отсюда летали и на побережье Балтики, Кенигсберг.

- А как стрелкам засчитывали сбитых, тем более сбитых ночью?

А.Ф.: В нашем полку велся четкий учет сбитых немецких самолетов {5}. Если истребителей и сбивали, то в основном - днем, ночью их летало единицы.

Если кто сбивал немца, то докладывал о месте и времени. Чаще всего это было над территорией противника, но наша разведка работала, и подтверждения приходили - по времени и месту падения. Иногда подтверждение приходило через очень большое время, но приходило. Стрелок нашего полка Синицын Василий сбил три истребителя противника с подтверждениями, впоследствии ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

- Брали ли члены экипажа личные документы в боевые вылеты?

А.Ф.: Нет, не брали, у техников на земле оставляли. Сначала командир со штурманом, а потом и мы с Валькой. Когда из полета возвращались, то мы их забирали обратно.

Боевые потери

- Я нашел суммарные потери полка {6}, правда без расшифровки и ссылки на документы. И может это «невернувшиеся с боевых заданий» на момент военных действий. Мне представляется, что в Дальней авиации, больше чем в других видах авиации было потерь пленными. Вы сказали, что после демобилизации еще не раз встречались с однополчанами. Появлялись ли вернувшиеся из плена, выяснились ли судьбы не вернувшихся из боевого вылета?

А.Ф.: Вернувшихся из плена не помню, но не все, «невернувшиеся из вылета» исчезали навсегда. Иногда возвращались. К примеру, Агеев Василий Сергеевич. Его самолет сбили при возвращении с бомбежки Плоешти - города в Румынии. Сбили над сушей. В полку считали экипаж пропавшим без вести, а он в одиночку больше чем через месяц прямо в полк пришел. И по чужой территории и по нашей - никто не остановил. Никаких проверок в фильтрационных лагерях он не проходил, но в полку довольно долго «мариновался». Нет, не под арестом, - особый отдел некоторое время к полетам не допускал. А потом вновь допустили к полетам.

Еще пример: «пешком» с боевого задания пришел и штурман из нашей второй эскадрильи майор Данькин, впоследствии ему присвоили звание - Герой Советского Союза. Это наши, и в других эскадрильях тоже возвращались.

У меня и среди родственников такие случаи были. Когда я в отпуске дома был в 1946 году, то посещение моей тетки в Саратове совпало с возвращением моего двоюродного брата, на которого давно похоронку получили, а он живой вернулся.

Сразу по окончанию войны по решению замполита Казаринова и начальника штаба Куки каждый экипаж был обязан написать свою историю. А потом и ветераны решили, что нужно книжку об истории полка написать, и судьбы всех попытаться восстановить. Сбор материалов продолжался многие годы. К 1985-му году к 40-летию Победы были собраны три больших альбома по истории полка, хотели даже договориться с писателями, что бы материал обработать.

Но тут «выскочил» Иван Черных, к слету ветеранов написал и издал свою книжку.

Вот она - с дарственной надписью: «Уважаемому участнику встречи ветеранов 5 гвардейского ТБАП в день 45 годовщины.14.7.85. Минск И.Черных».

Очень слабая книжка, ветераны говорили - «недоделанная». Смотрим, к примеру, у него в книге стрелок Кукса {8} похоронен в 1941 году. А я с ним после войны много лет переписывался. Вот он на фото в 1985 году в Мачулищах на фоне Ту-22 рядом со мной. Не помню, вручил ли Черных Куксе свою книгу-«похоронку».

Не буду пересказывать ветеранскую рецензию. Беда не только в том, что книга слабая и много перепутал, хуже то, что отбил Черных желание у других, у них «перегорело» продолжать работу над историей полка. А собранные материалы, наверное, где-то лежат.

Мы и фольклор полковой собрали…, вот почему-то не лучшее у меня в памяти застряло:

«О чем, штурман, плачешь?» (песня на мотив «О чем дева плачет?»)

- О чем, штурман, плачешь?

- О чем, штурман, плачешь?

- Потерян ориентир

над быстрой рекой.

- Радист, давай пеленг!

- Радист, давай пеленг!

- Радист, давай пеленг,

Пойдем мы домой!

Радист затитикал.

Радист затитикал.

Радист затитикал,

Но пеленг не дал.

- Сажуся на брюхо,

- Сажуся на брюхо,

- Сажуся на брюхо,

Над быстрой рекой.

А это про экипаж Ил-2 (на мотив «Крутится-вертится шар голубой…»)

Крутится-вертится Ил над горой,

Крутится-вертится летчик-герой.

В задней кабине сидит паренек,

Должность у парня - воздушный стрелок.

…

Вместе с ним над целью летал,

Вместе с ним нюхал зенитный металл,

Вот и теперь погибаем вдвоем,

Только он - летчиком, я же - стрелком.

Песня на мотив «Трубачи»

На пригорке у селенья

Небывалое веселье.

Небывалое веселье -

Прилетели летаки.

Прилетели летаки,

Есть радисты и стрелки.

Через год в каждой избенке

Народилось по ребенку.

Драли глотки как сычи -

Тоже будут стрелкачи.

- Бывали случаи, когда отпрашивались от вылета по состоянию здоровью?

А.Ф.: Никогда. Даже когда по-настоящему болели. Высокие слова о долге и тому подобное у нас не произносились, но в голову не приходило отпроситься от боевого вылета: товарищи погибнуть могут, а я останусь… болеть…

Вот врач перед боевыми вылетами сам ходил по эскадрильям, проверял самочувствие. Если кто был болен или переутомлен, тут же отстранял от полетов. И никакие уговоры не помогали и комполка всегда был на его стороне.

Но меня ни разу не отстраняли.

Работы у медиков было немного. И хотя говорят: «Где авиация стоит кладбище не зарастает», все же авиация - это не пехота…

Привозили с полетов и раненных, и мертвых. Но чаще не возвращались…

У стрелков-радистов ранения часто бывали от плексигласа колпака турели. Попадает в плекс (плексиглас остекления турели) осколок зенитного снаряда и мелкие обломки плекса впиваются в незакрытое ничем лицо. И после приземления врач десятки этих осколочков вытаскивает.

Из полка при ранении или заболевании старались не уходить. Ведь из госпиталя неизвестно куда направят. Кто попадал в госпиталь, настаивали на возвращение только в свой полк. Как говорится: «В родном полку и собаки свои».

Ил-4 5-го Гвардейского бомбардировочного авиаполка. 1947г., Городня Черниговской области

Отказы техники

- Вы рассказали про отказы матчасти самолета, а бывали ли отказы радиоаппаратуры, бортового оружия?

А.Ф.: Отказ радиоаппаратуры - это была редкость. Предмет специального разбирательства.

В одном из боевых вылетов у меня при включении отказала радиостанция. Тут пригодилась переноска-самоделка. Посветил я ее внутрь передатчика: предохранитель сгорел. Вставляю запасной, включаю передатчик, второй предохранитель сгорел. Перерыл карманы - ничего подходящего. Стрелку говорю: «Валька, поройся в карманах, может у тебя есть что железное, подходящее?» Он порылся, говорит: «У меня только гвоздь.» «Ну так давай его сюда!» Воткнул гвоздь, включил, отбил быстренько сообщение, получил квитанцию, выключил от «греха подальше».

После посадки технику самолета сказал: «Запиши - отказал передатчик, вместо предохранителя стоит гвоздь», а сам пошел к начальнику связи полка докладываться. Тот напустился на меня: «Почему в положенное время не посылал сообщение». Я ему и рассказал, что случилось, про гвоздь рассказал. Не поверил. Он записал себе в журнал, сказал: «Проверю».

После отдыха пришел я к самолету, а техник ко мне: «Чего «Слепень»{9} тут жужжал, в самолет лазил, да включал там?»

По словам техника-радиста оказалось, что у меня в радиопередатчике временно замкнуло цепь подачи питания, но не намертво, потом наверно встряхнуло и даже с гвоздем можно было работать.

Что касается отказов оружия, то они происходили часто.

На Ил-4 в моей турели стоял БТ - «Березин-турельный», а в нижней люковой установке - ШКАС. ШКАСы мы больше любили. Они хоть по конструкции посложней, но отказов на них было меньше. А пулемет Березина, похоже не любил перепада температур, и на высоте при сильном охлаждении у первого патрона иногда отрывалось дульце и оставалось в стволе. И тут его догонял следующий патрон и заклинивал пулемет. У нас в полку такое в боевых условиях было многократно.

У меня это случилось в первый же раз, когда я раз стрелял «на высоте» и потом бывало пару раз.

После этого первого случая командир поставил нам условие - либо самим набивать патроны в ленты, либо, в крайнем случае, контролировать набивку, и что бы они были ровно смазаны не моторным маслом, а густой пушечной смазкой.

Иногда чтобы передернуть затвор хватало своих сил, один раз мы с Валькой и бортовую лебедку приспособили - расклинили, но уже по дороге домой, а один раз так и привезли заклиненный пулемет домой. А случай был неприятный - показалось мне, что на нас истребитель заходит, в такие моменты я командиром командую - дал указание «довернуть» самолет в нужную сторону, а навел в подозрительное место и …один выстрел и пулемет заклинил…

Командир после полета напустился на оружейника, а тот на меня стал показывать. Но мне ничего не было.

Ну что еще, про отказы… Отказов двигателей я не помню, точнее - чтобы они самопроизвольно останавливались. Но бывало, что командир какой-либо двигатель почему-то временно выключал сам. Вот правый двигатель старались до последнего не выключать - на нем генератор стоял, а без генератора на одних аккумуляторах далеко не улетишь.

- Обсуждали летчики и штурманы, результаты бомбежек, ведь и родные города бомбили, переживали ли за промахи?

А.Ф.: Ни разу не слышал, ни во время войны, ни после. Мы бомбили не города, а «точечные цели» - мосты, склады, ж/д узлы, порты и прочее. Результаты документировались. Разброс бомб у нас был небольшой - несколько десятков метров.

Конечно, разговоры после каждого вылета были и порой очень эмоциональные, но совет нашего командира полка помнили: «Бойся и не болтай».

После одного из моих первых вылетов, доложив начальникам, пришли экипажем в столовую. А там, за одним из столов, спит лейтенант. Не наш. Сели мы за стол, а командир наш сходил, посмотрел, что это еще за «вояка». Вернулся, сел за стол и приложил палец к губам, мол, будьте в разговоре осторожней.

Молча поели, вышли из столовой, спрашиваем: что это было. «Особист. И не пьяный. И не спит». Значит, слушал, о чем «разгоряченные» летчики после боевого вылета говорят. У нас один экипаж в полку был вызван на какую-то комиссию и в полк не вернулся. Может, что лишнего и сболтнули, выпивши после вылета.

Я сначала водку не пил, не приучен был, да и после первых полетов надобности в ней не было. Потом я и сам выпивать стал - напряжение снималось.

Но напомню, что фронтовые 100 грамм не каждый день давались, а только после боевого вылета. Вот и посчитай, сколько я за войну «фронтовых» выпил…

А командир и штурман иногда и «выкаблучивались» - и после боевого вылета не пили.

- У молодого поколения в голове каша: НКВД, СМЕРШ, особый отдел, вроде как все одно, современные фильмы еще больше путаницу увеличивают.

А.Ф.: Особый отдел - это контрразведка в конкретной части: противодействие утечке информации, сбор информации о моральном состоянии. Это не СМЕРШ, про чью деятельность, например, в книге «В августе 44 написано», СМЕРШ нас в Польше «прикрывал».

Особисты даже в ШМАС были. Что я про них помню. Ну, например, был у нас курсант, который так отощал, что, ну прозрачным стал, - ну какая там авиация. С ним особист побеседовал и направил на медкомиссию. Медкомиссия признала его здоровым, но назначила ему усиленный паек и он быстро вошел в норму.

Второй случай - парень якобы страдал недержанием мочи. Направили на комиссию. И первая комиссия показала, что он здоров, и вторая. Беседы с особистом не помогли, и через какое-то время парня из школы убрали.

- Обязательный вопрос к ветерану: как победу встретили?

А.Ф.: Я две Победы встретил.

После Белоруссии мы перелетели в Бельск Белостокского воеводства Польши, где и встретили Победу.

8 мая ночью начальник штаба узнал о капитуляции Германии, и от радости не удержался рассказал часовому. Часовой после смены рассказал в караулке. Из караулки новость мигом разлетелась по всему полку. Все, кто в чем и с чем был, выскакивали на улицу, палили в воздух, ракеты пускали, радовались.

В день Победы мне как раз 20 дней не хватало до 20-летия…

На утро командир на построении командует первому попавшемуся офицеру: «Дай свой пистолет», и выясняется, что ни у кого нет ни одного патрона. «Дурачье, хоть бы один для себя оставили - застрелиться». Последствий нашего самовольства не было, поскольку оказалось, что наш «шум-гам» наши жизни спас: «СМЕРШевец» рассказал, что в ночь с 8 на 9 мая группы диверсантов Армии Крайова, планировали нападение двумя группами на аэродром и на казармы, где жил летный состав, но благодаря праздничному шуму и стрельбе сорвалась диверсия - они решили, что их обнаружили и убрались.

- Сегодня уже без оглядки на союзников по Варшавскому пакту страшные и многочисленные события про Армию Крайову вспоминают, например, летчик истребитель рассказал, что у них ночью всех девушек из наземного персонала в общежитии зарезали.

А.Ф.: Много таких случаев и во время войны и после. И они не просто убивали, но смертью одних запугивали других, то, что называли «зверствовали», а сейчас называют террором. Армия Крайова отличалась особой жестокостью: вырезали наши караулы, перед убийством наших солдат над ними издевались - звезды на теле по живому резали… И обычно нападали так, чтобы не встретить отпора. Это - не пропаганда, пропагандой было то, что умалчивали про это. А свидетели помнили.

- А как к нашим военным относились поляки, не «аковцы», а обычные люди.

А.Ф.: С населением были нормальные отношения. Ну, разве что наши молодые офицеры пользовались повышенной популярностью у местных женщин. (Улыбается)

Когда перебазировались в Польшу, в начале удивились, как зажиточно поляки живут. И сами работящие и еще нанимают работников. Пригляделись, а у них немцами ничего не разграблено. Контраст с нашей Белоруссией огромный. Немцы над поляками не зверствовали. Ужились поляки с немцами. Сдали им евреев, которые занимались в основном торговлей и составляли полякам конкуренцию.

А причина некоторой натянутости отношений с нами была связана с их боязнью коллективизации и раскулачивания, и еще из-за связи части населения с Армией Крайовой.

У них свои внутренние, как теперь говорят, «разборки» были. И так называемая Армия Крайова не только против нашей армии разбойничала, но и против своих зверствовала, тех, кто с новыми властями сотрудничал. А поскольку поддержку большинства она не имела, то уже в 45-м году решила перейти на территорию, оккупированную союзниками. Тогда польское правительство обратилось с просьбой к нашему руководству. И я думаю, решалось на самом высоком уровне - и самый последний боевой вылет на Западе мы сделали уже после Победы над Германией - 19 мая 1945 года днем, мы бомбили части и «обоз» Армии Крайовой. Они прорывались на запад, на территорию западных союзников.

Война с Японией

А.Ф.: Была и еще вторая Победа - над японскими милитаристами, союзнический долг выполняли.

В июле 1945 года 10 экипажей нашего полка оправили в командировку на Дальний Восток для передачи боевого опыта и на «усиление». Кто за старшего был, не помню, два героя Советского Союза, один из них майор Титов.

Полетели пассажирами на «Дугласе». Добирались почти две недели. Первую посадку сделали в Монино. В первую очередь нас отвели в столовую, а потом развели по комнатам. Летчиков и штурманов - в одну, стрелков - в другую. Когда опять собрались вместе, летчики и штурманы ругаются: «Мы думали, что на парад летим, а оказывается - дальше… в Свердловск». Из-за отказа двигателя сели в Казани, на заводском аэродроме. Заводская бригада быстро отремонтировала - сменили цилиндр, но наступил вечер. Облетали на следующий день и отправились дальше. В Свердловске сели на военный аэродром, примыкающий к «Кольцово». Запомнилось огромное количество «Аэрокобр». На три дня нас задержали в Хабаровске - из-за непогоды. И когда прилетели в Ворошилово-Уссурийск, то местный комдив стал над нами подтрунивать: «Летчики летали и ночью и в непогоду, а вы из-за мирной непогоды опоздали». Потом эта погода ему в первом вылете аукнулась…

В полк мы вошли отдельной эскадрильей. Может, поэтому номер полка в памяти и не сохранился.

Каких-то специальных занятий по передаче боевого опыта не было. Опыт передавали в «неформальной обстановке», учили работать в ночном полете на ощупь, рассказывали нештатные ситуации.

Получили новые машины, прямо с завода в Комсомольске-на-Амуре.

Очень удивило нас в дальневосточном полку большое число женщин. В 5-м гвардейском полку женщины были - служили связистками, официантками, прачками, две медсестры. А здесь буквально на половине всех технических должностей - женщины.

Командование наше базировались в Ворошилово-Уссурийское. А аэродром находился в сотне километров возле деревни Кокшаровка на середине пути между Ворошилово-Уссурийском и Владивостоком.

Война с Японией для нас началась в 1.15 по московскому времени. В Москве война Японии была объявлена на 15 минут раньше. В наш первый боевой вылет на дальневосточном фронте мы взлетели на Харбин в хорошую погоду, но «на хвост» нам уже села гроза.

Харбин был без какой-либо светомаскировки, весь сиял. После Европы непривычно было. В тот вылет ходили мы на железнодорожный узел.

Здесь, на Дальнем Востоке, нас впервые на боевые задания сопровождали истребители. В воздухе встреч с японцами не было, но зенитки нас обстреливали.

Этот первый вылет дальневосточного полка из-за грозы сопровождался большими потерями. На обратном пути самолеты попали в грозовой фронт. Все наши 10 «западников» вернулись благополучно, а местных попадало немало. У нас не только боевой опыт был, но и опыт прохождения гроз был, а у местных - нет.

В эту войну мы уже летали только днем и только строем. Я участвовал в 9 вылетах.

Условия для полетов очень сложные. Наша взлетно-посадочная полоса располагалась полоской между сопок. Погода очень капризная - часто плотные туманы накатывали. Возможно, что однажды такой туман нас от беды и позора спас. Неожиданно надвинулся, и мы взлететь в назначенное время не смогли. С открытых аэродромов подняли самолеты соседней дивизии.

Оказалось, что наши наземные части и без поддержки с воздуха уже преодолели сопротивление японцев и захватили этот район. И массированный бомбовой удар пришелся по своим. Может сами наземники не успели сообщить об успехе, или их корректировка в штаб еще не дошла. Не знаю. Но как нам рассказывали, командир и штурман дивизии в вылете участвовали, их и признали виноватыми - наземные себя обозначали цветными ракетами, но ведущие, то ли не увидели ракет, тои решили, что японцы разгадали шифры (такое бывало), и вводят их в заблуждение. Можно только гадать.

Наказание очень крутое было, слухи ходили, что комдива и штурмана дивизии приговорили под горячую руку к расстрелу. Но точно ли это, не знаю. В оправдание можно было бы сказать, что не было у них боевого опыта, а он кровью приобретался.

С территории СССР мы перелетели в Корею на аэродром на берегу моря. Канко - по-русски, Хамхынг - по-корейски,

Приземлились на аэродроме, но оказалось, что батальон обслуживания и полковые тылы отстали, застряли где-то на железной дороге. Прибыли они только на следующий день.

С нами в каждом самолете прилетели техник и моторист. И был у нас целый день свободы. На территории аэродрома оказалось несколько больших не охраняемых, не уничтоженных и не разграбленных складов. И двери настежь.

Японцы так запугали корейцев, что они опасались заходить на территорию даже опустевшего аэродрома.

Мы с Валькой пошли посмотреть. Первый склад - вещевой. Форма, снаряжение, рулоны ткани. Я Вальку спрашиваю: «Нам нужны тряпки?» «Не-е, не нужны.»

Другой склад - оружейный. Штабелями лежали ящики с винтовками, патронами, гранатами. Мы с Валькой взяли ящик гранат, пошли на берег моря и все гранаты в море побросали. Гранаты были похожи на наши - банка с ручкой, взрыватель вкручивается в ручку и надо ее торцом стукнуть о что-нибудь твердое. Как искры посыпались - бросай.

На следующий день решили мы все-таки по куску материи взять, а возле склада уже наш часовой с винтовкой стоит, порядок блюдет.

На аэродроме японские истребители стояли, в целости и сохранности. По ним мы полазили из любопытства. Сейчас иногда услышишь, что у японцев парашютов не было. Но я запомнил, что пилотские сиденья у них были такие же, как и у нас - чашкой. Значит, парашюты у них были.

На аэродроме было разбросано много заполненных бочек. Командир полка по-умному поступил. Сразу по прилету собрал нас всех и сказал: «В бочках древесный спирт. У японцев истребители на спирту летают. Пить его нельзя - помрете или ослепнете. Лучше к этим бочкам не подходите». Из любопытства мы все равно проверили. Открыли бочку, понюхали - спирт, налили в посудину, прозрачный - спирт, подожгли, синим горит - спирт. Но привыкли доверять командиру.

А вскорости на этом аэродроме человек 80 пострадало - на свадьбе техника-лейтенанта. В том числе и жених с невестой. Жених еще и уговаривал: «Это нас комиссар с командиром пугают. Можно этот спирт пить, вот мы вчера с невестой проверили, а сегодня зрячие…» Кто помер, а кто вовремя сообразил два пальца в рот да воды побольше пить, - выжил, но ослеп. Ужасная история…

Корея и Польша ничего похожего. Корейцы - нищие были, под японцами намучились, нас добро встречали, как друзей. Мы и жили и ходили свободно, без опаски. Не то, что в Польше. Недели две-три мы там были.

Когда в Корею перелетали, нам выдали оккупационные деньги, розовые такие. Но видно не надолго их рассчитывали, краска с них водой смывалась. Мы их в карманы гимнастерок положили, а при жаре от пота краска потекла и форму нам попачкала.

На этом же аэродроме произошел странный инцидент. Что я сам видел. Однажды над нашим аэродромом закружил В-29. Не понятно, что ему нужно было. По тревоге были подняты два Як-9. Они ему показывали необходимость посадки, но он вел себя странно, и как они ни старались приземлить нарушителя, ничего не получилось. Тогда один из наших очередью повредил ему мотор и американцы тут же сели на наш аэродром. Экипаж вылез, но остался у самолета. Часа два к ним никто не подходил.

Потом подъехала машина с нашим офицером, «гости» в нее погрузились и уехали в штаб.

Через небольшое время, примерно через час, приземлилась вторая «крепость», забрала экипаж и какие-то приборы и улетела. А поврежденная «крепость» осталось у нас.

Мы по самолету целый день лазили - любопытство профессиональное, у нас таких громадин не было. На следующий день у В-29 уже стоял часовой и никого не подпускал, а еще через день на автобусе и на «Дугласе» прибыла большая комиссия. Они два дня мерили, фотографировали, что-то снимали…{10}

В 1947 году мы с приятелем попали в Монино, и там я увидел стоящий В-29. «А что здесь делает В-29?» - спросил я. «Да это не В-29, это наш Ту-4» - получил ответ.

Служба после войны

После дальневосточной командировки домой в часть мы добирались больше месяца с приключениями.

За всю дорогу на запад горячее питание получили только два раза - в Иркутске и Челябинске. А так - сухой паек и кипяток.

В сухой паек входили: хлеб, сахар, консервы, колбаса. Консервы были и рыбные и мясные - тушенка и наша и иностранная, колбаса была в основном вареная. На Дальнем Востоке тушенка была в основном американская.

Когда я в 46-м году приехал в отпуск и выложил сухой паек, моя мать испугалась: «Ты это украл?» Она такого богатства во время войны и не видела.

На Восток мы быстро самолетом добрались, а обратно выбора не было только - поездом, команда в 40 человек. Поезда на Запад битком набиты. Доехали на перекладных от Владивостока до Читы. Лопнуло терпение, и где точно не помню, кажется в Чите, еще на формировании в депо, мы захватили вагон - выставили в тамбурах дежурных с оружием, на вопросы отвечаем - «ничего не знаем, мы «спецкоманда». И так ехали, и вдруг, кажется, в Челябинске, наш вагон отогнали на запасные пути. И стали с нами вести переговоры. Мы, оказывается, окружены, и пулеметчики, автоматчики из комендантского взвода нас на мушке держат. Мы «сдались», всех арестовали.

Наш начальник объяснил ситуацию, вместе посмеялись. Снабдили нас проездными билетами. В Москве старший распустил нас на сутки по Москве погулять. В назначенное время собрались без потерь на Белорусском вокзале. Оказалось, что билетов достали всего четыре: два - Героям Советского Союза и два - старшим офицерам. И это на 40 человек! В поезд мы прорвались, вещички в купе Героев побросали, а сами по поезду разбежались. Когда проводники требовали у нас документы, мы отвечали: «Знать ничего не знаю, еду со старшим, он приказал ехать здесь. Я человек подчиненный. А сам в другой вагон ушел. Там и ищите, проездные у него».

Так до Бреста и доехали. И совершенно неожиданно в Бресте, несмотря на все наши документы, наши советские пограничники отказались пропускать нас с личным оружием. Мы доказываем, что это табельное оружие, как будем оправдываться, да еще и не дай Бог «аковцы» нападут, нам нечем отстреливаться будет. Все равно не пустили.

Тогда старший дал телеграмму в полк и через некоторое время прилетел «Дуглас» и всех нас 40 человек забрал в полк. С оружием.

Сразу после этой поездки, в октябре, я первый раз серьезно заболел. Температура поднялась, кашель. Доктор посмотрел и определил, что это воспаление легких. Поместили меня в лазарет и стали лечить. Чем и как лечили - не помню, но точно не антибиотиками. Вылечили.

В 1946 году из Польши мы перебазировались в Городню Черниговской области. Это между городами Гомелем и Щорсом, но ближе к Гомелю. В Городне самым красивым зданием была тюрьма, еще царская, но действующая. Перед тюрьмой стояли три бронзовые пушки - напоминание о том, что здесь шведы Петру I «соли на хвост насыпали». На севере городка располагался наш грунтовый аэродром, на окраине - двухэтажная школа, отданная нам под казарму. В 46-м же офицерам разрешили жить в городе, до этого все жили в казармах. На этом аэродроме я пробыл до 1950 года и все это время полк эксплуатировал свои Ил-4, а когда соседний 16-й гвардейский полк расформировывали, то их машины передали нам.

Сейчас много говорят, кто сколько и чего из оккупированной Европы вывез. Я же не помню, что бы кто-то из моего экипажа «прибарахлился».

После войны, когда мы базировались и на Украине, и в Беларуси, не важно, откуда кто призывался, все были как дома, как в родных местах. Армия была народной. В 44-м году, помню, все считали себя русскими. Стали русскими…

С началом мирной жизни обстановка в пол резко изменилась. Как будто пружины сжатые стали в людях распрямляться. Дисциплина стала падать, аварии участились. Все одно к одному. И я в Городне несколько раз на гауптвахте побывал. Да все по пустякам.

После войны мой командир Борис «сломался» и загулял. Командование его «прикрывало», посылало на всякие курсы для разнообразия жизни. А я стал летать в разных экипажах. Летал и с комзвена, и с комэском, а последние полтора года - с командиром экипажа Навроцким Володей.

Ребята, напишите особо про моего командира Ушакова, если бы не он - и смелый и думающий, не сидел бы я с вами сейчас, не рассказывал…

Послевоенные годы сильно отличались от военных. Новым министром обороны стал…, не помню точно кто, но он понизил нормы питания для летного состава до общевойскового уровня. Это сильно ударило по здоровью летчиков, участились аварии.

Как-то при взлете сразу после отрыва от земли самолет пошел на вынужденную прямо перед собой. Самолет разбит, экипаж чудом жив, летчика отдали под суд. На следствии выяснилось, что он просто «ослаб» от такого питания. И судом его оправдали.

И с нами приключилась авария по причине технической. На родной машине, на которой войну прошли. На разбеге штурман кричит: «А не наше ли колесо катится впереди?». И тут же самолет чиркает консолью по земле и ползет по взлетке. Мы выскочили, а самолет загорелся. Оказалось - усталость металла, разрушилась стойка шасси в районе рымболта. Самолет успели потушить - на старте у нас и в войну были и пожарка, и техничка, и медики. Полеты в тот день не прекратили, просто самолет с полосы стащили и давай дальше летать.

Я в этой аварии затылком сильно «приложился», положили в больницу. Замполит пришел ко мне в палату, спросил: «Ну что, испугался?»

Я думал долго: «Ну, вроде бы испугался».

«Ну, если испугался - хорошо, - видно, что замполиту сразу полегчало - летать будешь. Плохо было бы, если бы не испугался...» Замполит у нас хороший мужик был.

Он меня не раз выручал, часто просто умным советом.

Возник вопрос о демобилизации, но я неожиданно своего бывшего учителя математики встретил в Новозыбково. Он предложил мне поступить в вечернюю школу и окончить 10 классов (я ведь только 8 до армии окончил). Я написал рапорт, что бы меня оставили на сверхсрочную. Понимал, что если закончу школу, мои возможности резко увеличатся. Но замполит меня вызвал и говорит: «Забери рапорт и демобилизуйся. Странности какие-то происходят - «трясут» тех, у кого родственники были репрессированы». У меня дед в 1937 году был посажен в тюрьму. И чин был небольшой - то ли секретарь, то ли делопроизводитель в местном суде, но как бабушка говорила, выпимши мог ляпнуть что-нибудь. Вот после ноябрьских праздников пришел в суд, посмотрел на портреты вождей и сказал: «Что, у вас тоже головы болят?» Вроде и рядом никого не было... 9 ноября арестовали… В 1942 году в тюрьме умер. А в 1954 реабилитирован полностью.

Застал я и переименование полка из 5-го гвардейского в 121-й гвардейский. Когда я уходил из армии наш полк готовился к переучиванию на Ил-28.

- А что скажите про старший офицерский состав.

А.Ф.: Мне с командирами полка везло. Когда в полк прибыли, им командовал подполковник Шошин, замом по боевой у него был Омельченко. Потом Шошин ушел, Омельченко Александр Михайлович стал командовать.

После войны - Молодчий. Хороший командир был, не подберу слова соответствующего, ну, «хулиган», во всем «хулиган», ни летать не боялся, ни начальства не боялся, никого не боялся, и нас в обиду не давал. Мы им гордились.

Замполит полка, Казаринов, у нас летающий был, мы его уважали. Знал он, как нам живется. Помогал, чем мог.

Cлева направо: Омельченко Александр Михайлович - командир полка, Казаринов Леонид Филиппович - замполит полка. ~1947г.

В конце войны наш полк был в составе 11-й Гвардейской бомбардировочной дивизии 1-го бомбардировочного корпуса АДД. Когда мы прибыли в полк комдивом был у нас Меньшиков, а комкор - Тупиков.

Комдив Меньшиков запомнился мне таким случаем.

На самолете Поросенкова поменяли моторы, и их надо было обкатывать 3 часа. Поросенков взлетел, и начал на бреющем полете гонять, кончилось тем, что подцепил в мотор сена с крестьянской повозки, хорошо еще, что мальца-возницу не покалечил, только напугал. Соты радиатора охлаждения оказались забиты, мотор стал перегреваться и пришлось Поросенкову садиться на вынужденную.

Что фамилия Поросенков развеселила? Так у нас много было таких, особенно украинских, например, Портянка, Гнида, Труба. Едет по стоянке машина, и вдруг кто-то кричит: «Стой, Трубу переехал!» «Да и хрен с ней, с этой трубой.» «Да нет, оружейнику ногу переехал!!!!»…

На разбор этого случая к нам прилетел комдив Меньшиков. Выстроил полк «на разнос» и закатал речь:

- Кто желает летать на бреющем полете? Два шага вперед!

Строй стоит.

- Еще раз спрашиваю - кто желает днем летать на бреющем полете? Два шага вперед!

Строй стоит.

- Трусы. Я договорился с начальством, кто желает - взлетает днем и на бреющем летит бомбить Будапешт.

Вот такой комдив был.

Наказание Поросенкову было - отстранение от трех боевых вылетов и наземные наряды. Хуже и обиднее наказания тогда для нас не было. Это сейчас понимаешь, что, может, на эти три полета жизнь продлевалась, а тогда… По военным нравам очень строгое и обидное наказание.

А вот другое наказание от другого комдива и после войны. Прилетел комдив Герой Советского Союза Иван Балашов, не помню отчества, полк проверять. Заходит с большой свитой - свои замы, полковое начальство, эскадрильское начальство - в казарму, а в казарме в самом конце помещения на втором ярусе солдатик сидел и подворотничок подшивал. Солдат себе под нос негромко возьми да скажи: «По улицам слона водили, как будто на показ…» Генерал расслышал и дал солдату 10 суток ареста.

Разницу: за что наказание и какое наказание, чувствуете?

Молодчий Александр Игнатьевич. ~1949г.

После войны наши отцы-командиры и в особенности замполит Казаринов и Молодчий многих спасли. Авиация перешла на штаты мирного времени, и началось сокращение. Многих сократили, но тут же ввели новые должности, например, агитатор-пропагандист, начальник по физподготовке появился, разные замы. И удалось немало заслуженных людей пристроить.

Жизнь нужно было разнообразить, чтобы не «спились» и появилась, на самом деле, очень популярная спортивная секция тяжелой атлетики - гиревой спорт, стали создавать самодеятельность - и какие таланты в полку обнаружились!

Ребят пьющих из кампании вырывали - отправляли в командировки, на учебу.

Мне кажется, что сам Молодчий при переходе от военной к мирной жизни пострадал, ведь он к нам с Дальнего Востока как бы с понижением на комполка явился, и потому знал как людей после войны «реабилитировать».

И еще, мне кажется, после войны одна проблема проявилась. В любой части есть «шелкоперы», они в боевой части не приживаются. Летать не умели, ничего не умели, вот их командиры и старались под любым предлогом из части сплавить. Иногда на должность с повышением, иногда на курсы, в академию. Конечно, в основном не бездарей, но и их. И вот боевой офицер лямку тянет-тянет, воюет. А война кончится, и «академики» порой возвращаются в часть начальниками тех, кто их направлял.

- Сегодня вспоминают, как бы сказать точнее, о присутствии Православной Веры во время войны, наверно и ваш рассказ о том, как сели в темноте у церкви и живы остались в эту «копилку» наверка попадет, а есть ли еще воспоминания?

А.Ф.: За всю войну в церкви был один раз - в городе Клецке. Пошли в увольнение с друзьями как раз на Крещение, зашли из любопытства. На входе нам напомнили снять шапки. Народу битком. И запомнил только то, что когда ко мне бабушка подошла с ящичком с надписью «На храм» вывернул карманы, нашел 10 рублей и сам вложил.

Вот после войны поучительная история в 1947 году произошла со мной на Пасху. Тогда партийные органы попытались привлечь Армию, чтобы испортить праздник и заставить народ в Пасхальное воскресенье работать. Перед самой Пасхой числа 14-15 апреля замполит вызвал меня и еще человек шесть-семь и приказал: «Отбываете в распоряжение местного райкома партии». Ну что делать - приказ. Выдали задания и направили в колхозы уполномоченными - «для проверки хода весенних работ». Мне достался колхоз в том самом месте, где сходятся границы России, Беларуссии и Украины, где как говорят «Один пiвень на три республiки спiвае».{11}

Приехал. В контору колхоза зашел, представился. Председатель колхоза мне подробно изложил план работ на воскресенье: это поле боронить, на ферме работать, что-то с лошадьми делать. Потом я с секретарем парторганизации потолковал. Вроде все хорошо складывается. Определили меня на постой к деду. Дед про мое задание расспросил и говорит: «Не бери, сынку, в голову, что сегодня и завтра увидишь, а то с ума сойдешь». Что мне делать, чем заняться не понимал. Пошел прогуляться, туда сюда, к вечеру село обезлюдило. Только дежурная девчонка в правлении, у телефона. Все собрались у церкви. Мне как-то туда не удобно было идти, и я спать пошел. Проснулся - дед к столу зовет, а на нем бутылочка водки, предмет особого внимания деда, закуска и яйца раскрашенные, освященные. «Поговорили», я опять уснул. Утром в правление. Девчонка говорит: «Председатель туды ушел» и рукой показывает. «А секретарь?» «А он туды» и в противоположную сторону. Пошел на конюшню, мальчишки бороны снарядили и на лошадях - в поле. Когда через несколько часов до поля добрался - бороны в куче, лошади стреножены, и никого… Бродил-бродил никого из начальства не повстречалось. Вернулся к деду. Он обрадовано: «Мать, солдат пришел, доставай початую праздничную», а мне шепчет, «не отказывайся, а то одному мне не выставит». Выпили, закусили. Так прошло воскресенье.

В понедельник прихожу с утра в правление - все на месте, все работают. Председатель дал мне для отчетности справку на узенькой полоске бумаги: «Все намеченное на воскресенье выполнено полностью, а боронование даже перевыполнено. Справка выдана уполномоченному для представления вышестоящему руководству.» Подписи, печать.

Попрощались мы с дедом как родные, обнялись… «Я ж тоби казав, уполномоченный, не бери до головы…»…

Когда замполит построил вернувшихся из «пасхальной командировки», с улыбкой говорит: «Никто кроме старшего сержанта Редюшева о выполнении задания отчитаться не смог. А он молодец - справку о перевыполнении весенних работ привез».

Награды

- Я обратил внимание, что ветераны порой именно Грамотой-благодарностью Главнокомандующего гордятся, больше, чем медалью. Молодому поколению это не понятно - медаль, орден из метала, а благодарность невесома.

Но ветераны правы по своему - это наши металлические награды по существу, те же благодарности, поскольку льготы от них тоже невесомы.

А.Ф.: Не всегда так было. К ордену Отечественной войны в 45-м году мне выдали три книжечки: одна - удостоверение, вторая - талоны на бесплатный проезд раз в год в любую точку СССР и обратно, и третья - ведомость на получение 20 рублей в месяц. Не помню почему, но получал я не по-месячно, и один раз получил сразу 580 рублей. Выплаты эти, если не ошибаюсь, еще при Сталине отменили. Проездом я так не разу и не воспользовался. А потом и его отменили.

Хотя мне известен уникальный случай - мой тесть был награжден медалью «За боевые заслуги», а в книжечке к ней была задокументирована льгота - бесплатный проезд на городском транспорте. Жил тесть в городе Жигулевске. И когда подходил контролер он эту книжечку показывал. Его убеждали, что льготы отменены. А он свое: «Я воевал? - Воевал. Победил? Победил. Ты кто? Я - не знаю. А здесь подпись чья? Председатель Президиума Верховного Совета!». Его и в милицию отводили, а он стоял на своем, отпускали. Цирк бесплатный. И приняли городские власти мудрое решение: разрешить ему одному в качестве исключения «по этой книжке» ездить бесплатно. И это продолжалось, где-то до начала 70-х.

- Довольно неожиданно стрелку-радисту и сразу Отечественной войны первой степени, а не медаль «За боевые заслуги», и не «Зведочку».

А.Ф.: Вот такой казус (Улыбается)

- Ну, казус - это когда штабист награду не сумел урвать, а когда стрелок-радист Орден получил - это наверно за дело?

А.Ф.: У нас в полку дифференцировано подходили. Я же говорил - у нас было «Заработай!», и чтобы документальное подтверждение было, о том что сделал… В то награждение, когда я был награжден «Отечественной…», командир и штурман получили по «Боевому Красному Знамени», а Валька стрелок - «Красную Звезду».

Второй орден Отечественной войны II степени мне вручили уже после окончания войны. А потом еще - 10 разных медалек, юбилейных.

Да, к Благодарностям у ветеранов особое отношение, и не только к личным. Хотелось мне иметь на память фотографию стенда с наградами полка - ведь это и мои награды, переписку затеял и в 1994 году получил ответ из Энгельса. Стенд, оказывается, при перебазировании из Белоруссии не сохранился, но выписку наград полка мне на память прислали. И еще поблагодарили за мой запрос. {12}

Мирная жизнь

А.Ф.: Cо своими однополчанами я встречался дважды.

Первый раз встреча ветеранов полка прошла в 1985 году в Мачулищах на белорусской земле.

Вторая встреча ветеранов состоялась в 1990 году в Новочеркасске, куда мы с Бажановым Е.И. приехали на 50-летие формирования полка. Местом формирования полка была деревня Павловка. Но в 90-х годах аэродром был уже распахан, а в зданиях расположилась школа по подготовке военных поваров. Мы посмотрели казарму, по сравнению с нашей она - гостиница. Койки одноэтажные, возле каждой - коврик, тапочки, тумбочка и т.д. С личным составом не встретились. Но душевные встречи были в горкоме КПСС, горсовете. Люди встречали нас очень радушно. Побывали мы и в музее, а так же в школе, где была собрана история нашего полка с фотографиями и боевым путем.

Но и здесь членов моего экипажа не было…

Разное

На Ил-4 питание электрооборудования шло от генератора, установленного на правом двигателе, и от аккумуляторов, находящихся в фюзеляже. Было правило, если выключался правый мотор, то и радиостанция выключалась, только приемник можно было изредка включать. В передатчике стояли мощные радиолампы, которые потребляли много энергии.

Нас свои ни разу не обстреливали - ни зенитки, ни истребители.

Поворачивать турель надо было с усилием, ведь напор воздуха сильный был.

Все обмундирование у нас было советское, иностранного ничего не помню. Шоколад тоже был наш, вроде бы «Бабаевский», еще «Гвардейский»….

Тот самолет, на котором я летал во время войны имел однотонную зеленую окраску, детали фюзеляжа изнутри не были окрашены, цвет чистого дюраля.

Во время войны никто громких слов не произносил, просто воевали. Громкие слова пошли уже после войны и в основном от тех, кто на войне не был.

В 44-м году в полк к нам певица Русланова приезжала. Прямо возле стоянок поставили два грузовика, борта открыли, там и разместились сланова с баянистом. Я ее час слушал, потом нас на полеты вызвали, а ребята рассказывали, что она еще час пела. Вот так я, парень из деревни, Русланову слушал.

За все время, что я был в полку, на нашем аэродроме только один раз базировались истребители. Закончилось такое соседство мордобоем.

У них в день по нескольку вылетов, а у нас вылет не каждый день. Они только днем, а мы только ночью, они нас никогда не сопровождали и не встречали. Мы на работу - они спать, мы спать - они на работу. Слово за слово, взаимные обвинения, «Вы не воюете!» «Это вы не воюете!!».

У меня было денежное довольствие что-то около ста рублей. Из них 75-80 рублей я отдавал на военный заем в течение десяти месяцев. Остаток был мой.

В момент нашего прибытия в полк выплат «боевых» денег за боевые вылеты не было. Но летчики стали бузить, обращаться к комполка, замполиту. Тогда начфин куда-то съездил и привез приказ, что деньги надо выплачивать.

Через какое-то количество боевых вылетов мне выплатили деньги «за выполнение боевых заданий». Это было что-то около 1000 рублей, несколько раз, но сумма колебалась. Один раз выплатили 5000 рублей. Я эти деньги отсылал домой матери. Когда она получила пять тысяч, то написала мне в письме: «А ты их не украл? Я их пока не трачу, что бы ты мог вернуть…»

«В авиации - хреново, а ОКОЛО - хорошо!»

Все время, пока я был в полку, я ни разу не видел, что бы «раскулачивали» какой-либо самолет. Запчастей у нас было в достатке, аж до моего ухода из армии. Когда перелетали из Городни в Новозыбков несколько самолетов не взлетело, их оставили на старом месте.

В казарме я прожил 7 лет и 10 месяцев.

Во время войны разговоров о том, что было плохого до войны, не вели - и самодисциплина была и органов боялись.

Когда наш экипаж пришел в полк, в полку ходила байка, что летчик Осипов, в последующем дважды Герой Советского Союза, в конце 43-го года или в начале 44-го привез в крыле неразорвавшуюся бомбу. Бомба, видимо, попала с вышелетящего самолета. Но я, честно говоря, об этом от него самого ни разу не слышал, а ведь по одной земле ходили.

У нас в полку во время войны было два дважды Героя Советского Союза - Василий Осипов и Павел Таран. Сейчас именем Тарана стратегический бомбардировщик Ту-160 назван, в Энгельсе та часть базируется.

Во время полета любой из членов экипажа бомбардировщика Ил-4 имел возможность покинуть самолет. Летчик - через откидную часть фонаря кабины, штурман - в свой люк, стрелок - в нижний фюзеляжный люк. Мне было удобней покидать самолет через нижний люк стрелка: люк открыл, поднял пулемет вверх, поставил на защелки и выпрыгивай. Если вдруг стрелок убит, то его можно было в сторону отодвинуть, что бы люк не загораживать. Мог я и через свою турель выброситься, но это неудобней и намного. Во-первых, надо колпак турели откинуть и на два замка закрепить. Во-вторых, пулемет прямо в живот упирается, сдерживает движение. В-третьих, не на что упереться, что бы в турель вылезти - нет упора ни ногам ни рукам. Так что покинуть самолет можно было в любое время. Но, без приказа командира экипажа ни один из членов экипажа НЕ ИМЕЛ ПРАВА покинуть самолет. Это подсудное дело.

Примечания и дополнения

{1} Беляков А.В. В полет сквозь годы - М.: Воениздат, 1981

{2}МФТИ - Московский физико-технический институт

{3} - здесь и далее «троеточие» обозначает эмоциональную паузу, а не цензуру.

{4} А.Ф.: Была еще и 2-я ВШШиЛ, ею командовал Спирин. Была она сначала в Иваново, потом перебазировалась в Мары.

Еще был какой-то учебный центр по подготовке ночных экипажей под Тоцком. В этом учебном центре мой знакомый стрелок-радист служил, после войны его экипаж в наш полк из 16-го гвардейского перевели. Поведал он такой случай. Когда собрали его экипаж в Тоцке, командиром у них стал бывший истребитель. И вот где-то в четвертом полете он решил на Ил-4 сделать мертвую петлю. Вошел в резкое снижение, а потом - в резкий набор высоты. А связь внутренняя отказала. Мой приятель и стрелок решили что все, падают, и выбросились с парашютом. Командир со штурманом сели на аэродроме, а стрелков нету. Штурман сказал командиру, что помнит тот район, где командир чудил, поехали туда, а стрелки там в копне сена отдыхают.

{5} В итогах боевой деятельности полка - 44 сбитых самолета.

{6} Потери полка: за годы войны полк потерял 236 человек, в 1941 - 145 человек, в 1945 полк не потерял в боевых действиях ни одного человека. Потери самолетов в 1944 году: 10 - боевые потери, 19 - в катастрофах и авариях. В 1945 - 1 и 2 самолета соответственно.

{7} Черных Иван Васильевич. Ночные бомбардировщики: Докум. повести и очерки. - М.; ДОСААФ, 1984 - 207 с. Тираж 100000 экз.

{8} «…сержанта Куксу старик и паренек нашли мертвым - фашистский летчик не пожалел на него снарядов...Воздушного стрелка здесь же в поле и похоронили.»

{9} А.Ф.: Начальник связи полка майор Слепнев, тыловой человек, летать похоже боялся, все на земле отсиживался, поэтому и отношение к нему было другое и прозвище было «Слепень».

{10} И.И.Цапов Жизнь на небе и на земле. М. ООО «Дельта НБ», 2004, 248с. с ил. Стр.137-138:

«…К моменту окончания советской-японской войны армия США уже более двух лет вела боевые действия против Японии. В этой войне американские военнослужащие попадали в плен. Один из лагерей военнопленных армии США располагался на территории Северной Кореи в районе Канко. При этом американцы знали его расположение и для поддержки военнопленных с боевых самолетов Б-29 сбрасывали контейнеры с продуктами, одеждой и предметами первой необходимости. Полеты проводились по согласованию МИД СССР и США. После 3 сентября 1945 года был подписан договор о разделении зон ответственности на Северную и Южную Корею, проходящую по 38 параллели. При этом [137] лагерь американских военнопленных, оказался в нашей зоне. Вопрос о наведении соответствующего порядка в режимах полетов авиации в зонах находился в стадии согласования. Американцы, как ни в чем не бывало, даже не информируя нас о времени, высоте и маршруте продолжали летать. Наши попытки навести какой-то порядок в этих полетах к положительному результату не приводили. Б-29 продолжали летать. Принудить их к посадке мирными средствами не удавалось.

Командир полка Савченко собрал «военный совет» в составе начальника штаба полка майора Василия Никитина, замполита майора Никона Мелентьевича Гриво и меня. Мы пришли к выводу, что надо действовать по закону. Если самолет не выполняет требования, то его нужно попугать открытием огня.

При очередном пролете Б-29 мы передали на борт дежурного истребителя такую команду. Летчик нашего самолета Як-9М старший лейтенант Филимонов после выполнения всех формальностей открыл огонь и попал по правому крайнему двигателю. Двигатель загорелся. Из «Летающей сверхкрепости» на парашютах выпрыгнуло восемь человек. Командир корабля с ходу, поперек полосы произвел посадку подбитого самолета на соседний аэродром Канко.

Об инциденте доложили по команде. Через два дня на аэродром Канко прибыла американская комиссия. Осмотрев самолет комиссия приняла решение самолет не ремонтировать. Разбирать и перевозить его по частям было тоже накладно и американцы решили его бросить.

Этот самолет был перевезен в Москву и стал прототипом для наших конструкторов при проектировании бомбардировщика Ту-4.

Нам удалось принудить к посадке на свой аэродром еще один американский бомбардировщик, но более ранней модификации. Случилось это в августе 1947 года. Вначале мы услышали гул самолета, который шел со стороны 38 параллели. Затем увидели его визуально, определили тип - Б-25. Командир поднял в воздух пару истребителей. Они заняли положение, один сзади-сверху, второй подошел ближе вперед и сигналами потребовал произвести посадку на аэродром. Экипаж беспрекословно выполнил эту команду. После посадки выяснилось, что самолет вылетел с острова Окинава и должен был сесть в Сеуле. Был включен автопилот, а экипаж забыл ввести поправку на силу направления ветра, поэтому самолет залетел к нам.

Командир экипажа был очень расстроен:

- Ну все, мне больше не летать. Меня отстранят от полетов.

Об инциденте сообщили в МИД. Вечером мы угостили американцев и они немного пришли в себя. После выпитого спирта даже стали требовать привести им женщин-кореянок. Мы им отвечали, что таковых у нас нет, поэтому их просьбу выполнить не можем…»

{11} АФ: Общение с украинцами не прошло для меня бесследно, как-то сами певучие слова в язык входят, и когда я вернулся домой, мама смеялась, слушая мои рассказы: «Ну совсем хохлом стал». Да мы - белорусы, украинцы и русские - народ один. Говор только местный отличается.

{12} «Министерство обороны

Войсковая часть №42165

«11» июня 1997г.

ЗДРАВСТВУЙТЕ, УВАЖАЕМЫЙ АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ!

Мы Вам очень благодарны, что Вы не забываете наш 121 Гвардейский Севастопольский Краснознаменный авиационный полк.

Прежде всего, Андрей Фёдорович, поздравляем Вас с Днём полка. Этот день у нас будет торжественно отмечаться. Желаем Вам здоровья, неувядаемой ветеранской бодрости. Личный состав полка чтит и про¬должает славные боевые традиции старшего поколения.

В полку открыт музей, перевезенный из Мачулищ. Но перевезли не все экспонаты. Того стенда, о котором Вы говорите у нас нет.

Мы Вам сообщаем из исторического формуляра поощрения, которые были объявлены полку за время его существования.

1. 18.08.1942 г. Приказом Народного Комиссара обороны СССР т.Сталина №250 от 18.08.1942 г. "81 ав.полк ДД преобразовать в 5-й Гвардейский авиационный полк ДД".

2. За отличия в боевых действиях при освобождении г.Севасто-поля" объявить "благодарность". Пр. ВГК от 10.05.1944 г.

3. "За отличия в боевых действиях при освобождении г.Севасто¬поля присвоить наименование "Севастопольский. Пр BГK №0136 от 24.05.44 г.

4. За отличные боевые действия при освобождении г.Мариуполь, Барвенково, Чаплино объявить "благодарность". Пр. BГK от 10.09.43 г.

5. За участие в боевых действиях при освобождении г.Минска объявить "благодарность". Пр. ВГК от 3.07.44 г.

6. За участие в прорыве укреплений обороны противника на Бобруйском направлении объявить "благодарность". Пр.ВГК от 3.07.44

7. За участие в боевых действиях при освобождении г.Будапешт объявить "благодарность". Пр.ВГК от 14.02.45 г.

8. За участие в боевых действиях при взятии г.Данцинг объявить "благодарность". Пр.ВГК от 30.03.45 г.

9. За участие в боевых действиях при взятии г.Кенигсберг объявить "благодарность". Пр.ВГК от 10.04.45 г.

10. За участие в боевых действиях при взятии г.Берлин объявить "благодарность" Пр.ВГК от 2.05.45 г.

11. За участие в боевых действиях за порт и военно-морскую базу Свиненюнде объявить "благодарность". Пр.ВГК от 5.05.45 г.

12. За образцовое выполнение заданий на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками наградить орденом "Боевого Красного Знамени". Указ ПВС СССР от 18.08.1945 г.

Уважаемый Андрей Федорович! Мы очень рады письмам ветеранов. Пишите нам. Ещё раз с Днем полка. Счастья Вам и здоровья.

ИО командира войсковой части №42165

Гвардии полковник А.Серебряков»