Шевелев Иван Маркович

Я родился в Гомельской области, в деревне Новая Усивица.

Потом мы переехали в поселок Ворой, это в 4 км от деревни и там в 1930 году я пошел в школу. Отучился четыре года, а потом, с началом коллективизации, снова наша семья переехала в деревню, где купили дом раскулаченных.

Нас в семье было трое сыновей, все трое участвовали в войне, а отец попал в Трудовую армию. Он был сапожником, так во время войны по 10 часов на фабрике шил сапоги.

В деревне окончил 7 классов, после чего ходил в район, в деревне только семилетка была. В 1940 году окончил десять классов и меня направили в Краснодарское авиационное училище.

В училище я попал в эскадрилью дальней авиации, где изучали самолет ТБ-3. Это был мощный самолет – он мог брать 5 тонн бомб и лететь от Брянска до Берлина и обратно, мог даже до Америки долететь. Учиться я должен был три года, но назревала война, и нашу программу изменили, многие дисциплины, необходимые для дальней авиации, просто выбросили. Потом последовал приказ Тимошенко о выпуске из авиаучилищ не офицерами, а сержантами. Надо сказать – мы этот приказ очень плохо восприняли – готовились-то стать офицерами, а тут сержанты. Некоторые курсанты, особенно москвичи, отказались продолжать учиться, но присягу-то мы сразу после курса молодого бойца приняли, так что им дали по 10 лет, после чего все успокоились.

Продолжили учебу. Каждый день – 8 классных часов, 2 часа самоподготовки, каждую субботу марш на 30 км с полной выкладкой, и в воскресенья опять занятия.

В марте 1941 года нашу эскадрилью перевели под Брянск, там километрах в 15-20 было село Алсуфьево, в котором располагалась летная школа. Нас разместили в двухэтажном ангаре.

Где-то за неделю до начала войны нас собрал начальник политотдела и рассказал о международном положении. Сказал, что на днях начнется война, чтобы мы были готовы. Когда началась война, мы продолжали долетывать. А где-то через неделю, числа 29, нас первый раз бомбили. Рядом с училищем стояла кавалерийская часть, немцы налетели стали эту часть бомбить, наш аэродром, склады с бомбами. И все точно в цель били – как на учениях.

На следующий день из Москвы прибыл представитель отдела кадров, к нам добавили еще человек тридцать, каждый получил сухари, воблу, консервы, мамалыгу, после чего нас погрузили в вагон и повезли. Куда ехали – неизвестно. Все на фронт едут, а нас на восток везут. Доехали до Оренбурга, и тут поняли, что нас едем в Ташкент.

Ехали суток 15. Приехали в Ташкент, нас сразу в машину и в школу в Чирчик. На базе этой школы формировалась 204-я корпусная эскадрилья, в которой было пара ТБ-3, По-2, Р-5 и Р-Z.

Приехали в Чирчик, нам сразу карты выдали и дали один день на изучение района. Из инструкторов школы были сформированы экипажи. Но, в эскадрилье 25 экипажей положено, а тут еле-еле набрали 10. Потом мы перелетели в Мары. Там продолжили боевую подготовку. Каждый день – дневные и ночные полеты, бомбометание. Правда, метали цементные бомбы.

Кстати, в Чирчике меня на сутки арестовали. У меня был друг, хороший летчик, так он, еще до войны с Ташкенте познакомился с девушкой. Решили они пожениться. Поехали я и два или три его приятеля. Никому ничего не сказали, просто в субботу поехали. Погуляли там, в воскресенье вечером вернулись, а дня через два кто-то комэску донес, и он нам четырем объявил сутки ареста, с формулировкой: «Подрыв боеготовности». Я тогда был секретарем партийной организации эскадрильи, звоню начальнику политотдела, говорю: «Так и так». А мне: «И правильно! Вдруг боевая тревога, а вы уехали!» Я говорю: «Хорошо, отправляюсь под арест».

20 августа, объявили боевую тревогу. На самолеты подвесили бомбы, правда взрыватели не вкручивали и полетели в Серахс, там был полевой аэродром, на котором нас разместили. До нас в Серахсе кавалерийский корпус стоял, так он 20 августа уничтожил иранскую пограничную заставу, и пошел на Мешхед, это вторая столица Ирана. А с Баку в это время наступали на Тегеран.

Задача нашей эскадрильи – ведение разведки. Первый раз полетели – на самолет подвесили по 4 бомбы. Пролетели – целей нет, бомбить некого. Пришлось с бомбами садиться. Потом на разведку летали без бомб. Причем, такой случай был – перед нами шел усиленный кавалерийский корпус, так у него все лошади подохли. Там жара под 35 градусов. Корпус к реке подошел, а в реке сероводород… Конники лошадей удержать не смогли, те воды выпили и через несколько минут подохли. Дальше корпус шел пешком. В тылу снарядили 500 верблюдов, благодаря этому корпус уцелел, но все лошади погибли.

Из Серахса мы перелетели в Мешхед. Там был аэродром, так мы его сперва пробомбили, а потом, дня за 3 до подхода корпуса, стали на этом аэродроме базироваться. Причем, когда прилетели, при посадке поломали пять самолетов. Были у нас в Иране и потери. Погиб мой командир звена, младший лейтенант Малюгин. Я должен был с ним лететь, но тут меня на КП вызвали, и с Малюгиным полетел другой летчик. При взлете самолет зацепился за домик метеостанции и разбился.

Потом у нас штурман, Фатеев, с ума сошел. Мелкое помешательство, еле заметили. Он по природе тихий был. Но, бывало, сидим, разговариваем, а он как ляпнет что-нибудь, совсем не относящееся к разговору. У него каллиграфический почерк был, так его посадили фотографии подписывать, и он чего-то там такое написал, что его сразу в санчасть отправили. Врач его обследовал: «Вроде все нормально, но еще подержу».

Нас к этому моменту из Ирана вывели, другими самолетами укомплектовали, наши-то передали в училище, и тут приехала комиссия из Генштаба, определить боеготовность эскадрильи. Осмотрели Фатеева и списали.

Комиссия других стала осматривать, а у нас все летчики, штурманы, солдаты «пендинкой» болеют – язвы, ничем не лечатся. Врач каждый день зеленкой мазал, но не помогало. Эскадрилья не боеготовна. Только я и мой друг, Коваленко, не болели. Так что нас отобрали, выдали документы и направили в Душанбе, это 1943 год был.

Приехали в Душанбе, там формировался 381-й полк, на Р-5. Нас с Коваленко сразу определили в экипажи. Через несколько дней мы вылетели на фронт. Долетели до Красноводска, там нас остановили, не хватало несколько экипажей, кроме того, полку надо было слетаться. Летали день и ночь, отрабатывали боевое применение, бомбометание. Через месяц полк перелетел в Баку, сели на аэродроме у станции Насосная. Заправились и полетели дальше, наш полк направили на Ленинградский. Следующая посадка в Астрахани. Там заправились и полетели в Энгельс. Пока до Энгельса долетели – два самолета сели на вынужденную.

Прилетели в Энгельс. Нам приказали, оставить обмундирование, нас экипировали в зимние меховые комбинезоны, унты, на север же летели. Оставили планшетки с картами. Приезжаем на КП. Там нас построили и объявили, что наши самолеты передают женскому полку, и они уже дальше полетели, а нас посадили в «дуглас» и отправили в Ярославль.

В Ярославле нам сказали, что формируется дивизия на американских самолетах «Бостон». Как только освоим самолеты – сразу на фронт. Вообще в Ярославской области авиакорпус формировался, три дивизии. Два полка нашей дивизии в Ярославле, а третий, 452-й – в Костроме.

Начали тренироваться, изучать самолет. Сперва на каждый полк выделили по три спарки, на которых вывозили летчиков. Через неделю пригнали еще по три самолета на полк, стали их изучать.

Эти самолеты мы стали переоборудовать на наш лад. «Бостон» – штурмовик, впереди четыре пушки и два пулемета, сзади турель с пулеметом. На турель поставили наш ШКАС, впереди снимали две пушки, и там оборудовали кабину штурмана, исходно штурманская кабина размещалась сзади. Поставили наши высотометры, компаса, указатели скорости, прицел. Все своими руками доводили, ну еще инженеры с завода помогали.

Начали тренироваться, перед корпусом была поставлена задача – через год корпус должен быт готов. За время подготовки 3 или 4 самолета разбили. У нас одним командиром звена был кавказец, так он на тренировке до того долетался, что кончилось горючее. Ему говорят: «Садись, горючее закончилось». «Нет, у меня еще стрельба по наземным целям». Начал пикировать, и разбился… Штурманом у него был инженер, призванный из запаса, талантливый парень, так он тоже погиб. Весь экипаж погиб…

К 1944 году наша дивизия была готова. Мы перелетели из Ярославля в Кострому. А утром вся дивизия полетела в Харьков. Сели в Харькове, два дня на изучение района полетов. Потом приехало командование воздушной армии, даже не стали проверять боеготовность дивизии, сразу поставили боевые задачи, большое наступление готовилось.

Наш и еще один полк сели в Умани, там уже был аэродром подготовлен, не бетонный, но летное поле хорошее, а третий полк сел в Белой Церкви.

На следующий день подвесили бомбы и полетели. 5-7 вылетов сделали, небольшой перерыв, фронт вперед пошел, так что мы перелетели на другой аэродром.

Летом 1944 года нас перебросили ближе к Кишиневу. Во время Ясско-Кишиневской операции у нас такой случай произошел – у немцев было 600 танков, и у нас примерно столько же, или больше. Чтобы не было встречного боя, нашей дивизии приказали нанести удар по немецким танкам. Мы вылетали, когда солнце еще не взошло, и на рассвете нанесли удар по немецким танкам. А секунд через 30 немцы нанесли удар по нашим танкам. В результате, в штабе решили, что мы отбомбились по своим.

Прилетаем на аэродром, докладываем, тут прилетают кгбисты: «Вы разбили свои войска!» Начали опрашивать штурманов – время нанесения удара совпадает. Штурмана полка в кандалы, а мы все недоумеваем – как так могло получиться? Хорошо, что в каждом звене были фотоаппараты. Ночью пленку проявили, сверили – местность показывает, что мы правильно удар нанесли. Перед нами извинились, объявили благодарность.

Во время одного вылета мы подверглись сильному обстрелу из эрликонов, так командир моей эскадрильи резко отвернул и столкнулся с самолетом командира звена. Два экипажа выбросились из самолета, но выжил только командир эскадрильи. Под суд его не отдали, но ведущим он больше не летал.

Вообще, наш комэск был трусом высшей марки. Он комэском еще в Чирчике был, а тогда летчику, который мог летать ночью, платили специальную надбавку. Правда, чтобы получить эту надбавку, надо было налетать три часа. Так комэск налетал 3 часа 5 мину, хотя другие летчики ночью по 20 часов налетывали. Неприятный он был человек. Через пару месяцев после войны его уволили.

Комдивом у нас был Романов, свояк министра авиации Новикова, но он больше самолеты с Кавказа перегонял, а дивизией руководил начальник штаба. К концу войны Романов прибыл на фронт, пару раз слетал с нами.

Война для нашей дивизии окончилась в Чехословакии. Причем, война-то закончилась, а мы еще неделю немцев добивали. Тогда мы два экипажа потеряли – полетели группировку добивать. Летим на высоте 1000 метров, а у них эрликоны, которые на 5 км бьют, там они два самолета сбили. Самое обидное – война закончилась, а они погибли…

После окончания войны нас полмесяца доукомплектовывали, а потом перебросили на юг. Прилетели в Баку. Нам приказ: «Быть готовым к нанесению удара по Турции». Туда столько войск брошено было – за один присест съели бы. Месяц в Баку с подвешенными бомбами просидели, с аэродрома вообще никуда не уходили, только в столовую, а через месяц нас перевели в Ферганскую долину. Наш полк должен был в Оше стоять, другой полк в Андижане, третий – в Намангане.

Когда из Баку улетали, мой экипаж был дежурным по аэродрому, так что мы должны были лететь последними. А предпоследним комдив. Я и пилот стоим у самолета, видим – комдив еле на ногах держится. Говорим: «Товарищ полковник, вам отдохнуть надо, вы себя неважно чувствуете». Он от нас отмахнулся. Сажает в свой самолет 8 человек, инженеров, которые его сопровождать должны, моториста и своего портного-еврейчика. Что делать? Его не удержишь.

Он выруливает и тут, спьяну, ему показалось, что на старте корова стоит. Он кричит: «Прогнать корову!» Портной вышел, только от самолета отбежал, комдив по газам и взлетает. При этом, перед тем как на курс лечь, несколько раз на штаб воздушной армии пикирует, причем так, что создает аварийную обстановку. Командующий кричит: «Прекратить!» Доложили в Москву, чуть ли не Сталину.

А комдив, после этой пикировки, пошел с аэродромом прощаться. Заходит вдоль летного поля, пикирует левее летного поля на вышку, и, когда пытался выйти из пике – у него высоты не хватило, самолет на метр в землю вошел…

Прилетели в Ашхабад и там умер наш комполка… У него живот заболел, его в госпиталь. Пока врачи туда-сюда – Батя умер, заворот кишок.

- Спасибо, Иван Маркович. Еще несколько вопросов. Как проходила коллективизация?

- Я тогда еще был маленький, особо не вникал. Приезжали представители с пистолетами, кулаком агитировали. Многодетные или более бедные, как мы, те сразу в колхоз пошли, им терять было нечего.

- Голод 30-х годов коснулся вас?

- Нет, в Белоруссии голода не было. С Украины ходили с мешками, шмотки на хлеб и масло меняли, а потом назад уходили.

- В училище вас учили вести воздушный бой?

- Да. Незадолго до войны мы сдали последнее упражнение по стрельбе – стрельбы на встречных курсах. Один самолет тянул конус, другой навстречу ему идет. Каждый самолет порядка 150 км скорости набирал, всего 300 километров и открывали огонь. Нам давали по 80 патронов, хотя бы одним надо было попасть в конус. У каждого курсанта начало пули окрашивалось, десять цветов было. Если попал – пуля оставляет на конусе цвет окраски. Отстрелялись, потом конус опускают, и смотрят кто попал. Я в этом упражнении смог дважды поразить конус.

- Вы летали на Р-5. Какое оборудование было у штурмана?

- Указатель высоты, простой, не связанный с самолетом. Он показывал высоту, относительно аэродрома взлета. Потом компас. Иногда он устанавливался в деревянном корпусе, но, чаще всего, корпус был медный. В корпус была залита незамерзающая жидкость, глицерин со спиртом. Самолет был металлический, так что, в обязанности штурмана входила еще задача устранения воздействия металла самолета на компас. Очень скрупулезная работа.

Это можно сделать в воздухе или на земле. В воздухе требовались моторесурсы, так что, обычно, работы проводились на земле. Выбиралось место, где самолет удобно крутить, на стационарных аэродромах бетонированные площадки были, там вращали. В кабину устанавливалась буссоль, после чего солдаты вращали самолет, а штурман, по пеленгам, определял отклонение. Составлялась табличка отклонений, которую штурман был обязан учитывать при прокладке курса.

Потом был указатель скорости. На самом верху киля закреплялась трубка Пито, это такой штырек, в котором маленькая дырочка, комар мог пролезть, муха уже нет. Эта трубка строго симметрично устанавливалась и в полете встречный полет воздуха указывал воздух. Но это тоже не истинная скорость была, а относительно воздуха. Штурман на логарифмической линейке должен был высчитывать истинную скорость и высоту, это при стрельбе и бомбометании требовалось.

Еще прицел был, а больше ничего и не требовалось.

Когда летели на фронт, в каждой эскадрильи было по 2-3 самолета оборудованных радиостанциями СК-11. Хорошая радиостанция, правда не без недостатков. Антенну надо было выпускать вниз и, когда самолет садился, бывало, что антенну забывали убрать, или не успевали.

На радиостанции работали азбукой Морзе. Можно было и микрофоном, но он на более маленькое расстояние работал.

Приемник брал пять диапазонов. Крепкий такой ящик, весом 10-12 кг. Бывало – самолет разобьется, а ящик цел.

На аэродроме стояла коротковолновая радиостанция РАХТ-КВ-5.

- Возвращаясь к иранским событиям. Вы сели на аэродроме в Мешхеде, а что дальше?

- Ждали, пока не подвезли горючее. Заправились, после чего продолжили летать на разведку.

Иран же был наводнен немецкими офицерами, надо было их всех выловить. Так что, СССР договорился с Англией – южную часть Ирана заняли англичане, а мы северную, и потом полгода вылавливали немцев.

Нас, правда, через четыре месяца вернули в Чирчик, но пока были в Иране – летали на разведку.

- Вылеты на разведку считали боевыми?

- Сначала считали, а потом уже нет. В летные книжки эти вылеты записывали как выполнение упражнений.

Вообще, о Иранской кампании особенно не рассказывали. В военном билете мне записали – участник, да в личном деле была запись – участник в боевой кампании с… по…

- Что произошло с 381-й полком, в составе которого вы вылетели на фронт?

- Не знаю. Наверное, его расформировали. В Энгельсе машины передали женскому полку, личный состав по другим частям направили. А, может быть, в Душанбе его вновь сформировали, мы же на фронт без техников летели, и знамя полка в Душанбе осталось.

Я попал в 48-й бомбардировочный Венский Богдана Хмельницкого второй степени авиационный полк.

В начале войны полк воевал в районе Краснодара, на Кубани. В конце концов он был разбит, в начале войны до последнего самолета воевали, знамя отправили в тыл, в Ярославль, где полк был снова сформирован. Весной 1947 года его расформировали, а экипажи отправили по другим полкам дивизий. А попал в 453-й, который стоял в Андижане.

- Насколько просто было освоить «Бостон»? Там же все надписи были на английском.

- Нет. Мы уже свои надписи поставили, свое оборудование, в том числе радиостанции и прицелы. Правда, внутреннее переговорное устройство оставили американское.

Экипаж на «Бостоне» – четыре человека – летчик, штурма, стрелок и стрелок-радист.

На подготовку дивизии на «Бостонах» уходило около года, это не смотря на то, что все летчики и штурманы уже подготовлены были, из училищ или из разбитых полков.

- Как строился боевой день?

- Обычно, летный состав отвозили в ближайшую деревню, где размещали в клубе, либо в школе, после того как немцы уходили, школы и клубы еще не работали. Там мы ночевали.

Часов в 6 подъем. Умоешься, позавтракаешь, едешь на КП, где получали задание. Задание, обычно, по земле привозили. Могил по радио передать или наземной связи, но это было опасно – немцы могли перехватить. Могли и на самолете доставить.

Помню, был такой случай надо было бомбить танки. Командир корпуса задание на По-2 привез. Чтобы По-2 не сбили – надо лететь у земли. По-2 с командиром корпуса задел за ветки и потерпел аварию, но сел. Комкор выскакивает – штаны порваны, лицо оцарапано, но время-то поджимает. Генерал бежит к КП, мы смотрим – у него штаны порваны, смеемся.

После получения задания штурманы прокладывают маршрут, на это уходило около получаса. Потом летим, штурман, по карте сверяет маршрут. Прилетели, отбомбились, возвращаемся обратно.

И потом снова на вылет.

- Сколько у вас боевых вылетов?

- На «Бостонах» – более 120. Иногда делали по три вылета в день.

- Летали только днем?

- Преимущественно, днем. Ночных экипажей было мало. Мой экипаж мог летать ночью, но, практически всегда летали днем.

- Какой боезапас брали на вылет?

- Одну тонну. 10 бомб по 100 килограмм, или 4 по 250, или 2 по 500, или одну в 1000 кг.

В основном, мы бомбили танки и скопления машин. Если танки – брали 2-3 зажигательные бомбы, остальное фугасные. Если работали по колонне машин – половину бомб брали зажигательными.

Во время Ясско-Кишиневской операции, нам приказали пробомбить железнодорожный узел и промышленные объекты Балса, надо было нагнать страх, чтобы вывести Румынию из войны. Полетели всем полком. Моя эскадрилья била по железнодорожной станции, другая по каким-то заводам, третья по центру города.

Отбомбились, когда начали разворачиваться, я глянул – весь город в огне. Пока самолет все 10 бомб сбросит – он уже полкилометра пролетит. Эскадрилья идет по фронту в 400 метров. Вот этот прямоугольник – 500 на 400 метров – полностью перекрывается бомбами. Там практически ничего живого не остается.

- Когда бомбили, всегда цель видели?

- Нет. Во время боев на Балатоне был случай. Там какой-то курорт был, и разведка доложила, что на этом курорте сконцентрировались танки. При этом, разведка сказала, что танки находятся в центре поселка. Получили приказ на бомбежку. Полк вылетел, подлетаем к курорту – он облаками закрыт. Пробомбили по расчету времени. А потом, когда обратно возвращались, обнаружили, что на секунду опоздали, а секунда – это 200 метров полета. Думаем, ну все, сейчас приедут из КГБ и начнется… Приземляемся, и, действительно, приезжают, строят полк и объявляют благодарность за то, что выполнили боевую задачу в сложных погодных условиях. Оказывается, пока мы летели, танки отвели из центра поселка, и мы прямо по ним отбомбились. Повезло.

- В эскадрильи были большие потери?

- За полгода погибло 10 экипажей. Вообще, на Кавказе была целая школа по преучиванию на «Бостоны», так из нее к нам в полк каждую неделю эскадрилью присылали.

В моей эскадрилье разбился зам. комэска. Полетел на боевое задание и упал возле аэродрома, почему – неизвестно. Списали на боевые потери. Потом из другого звена летчик напился и сиганул со второго этажа, насмерть. Потом, когда полк в Румынии стоял, сбили командира звена. Мы стояли-то в Румынии, а бомбили Венгрию. После войны узнали, что он возглавил партизанский отряд из чехов и наших пленных. Когда война окончилась, приехал на машине в полк. Машину и еще что-то комполка подарил, а потом к нам в эскадрилью. Мы его радостно встретили, на наутро про его возвращение дошло до КГБ, они его и взяли, и больше мы его не видели. Ему что угодно пришить могли – штурман и радист не были обнаружены, значит что? Подозревают летчика, что он не дал команду прыгать. А может, за мародерство взяли.

В самый разгар Ясско-Кишиневский мой самолет тоже был подбит. Там километрах в 5-6 от линии фронта деревня была, в которой немцы сконцентрировали танки. Мы получили задание – разбомбить эти танки. На рассвете полете. Погода ясная, бомбили с 3000 метров. И вот, когда я уже сбросил бомбы – в правый двигатель снаряд эрликона попал. Летим, сбрасывая высоту, да еще самолет влево тянет, правый-то двигатель не работает. Перелетели через линию фронта. Километрах в 10 был аэродром истребителей, на который мы и сели. Позвонили в полк, сказали, что мотор разбит. Сразу же приехали техники с мотором. Когда поврежденный мотор сняли, в нем обнаружили неразорвавшийся снаряд. Если бы он разорвался – весь самолет разнесло бы в щепки. За ночь поставили новый двигатель. Утром мы самолет облетали. Потом дозаправились и полетели к себе на аэродром. Прилетаем домой – тут же нам бомбы подвесили, полетели на задание.

- Основной противник бомбардировщиков зенитки или истребители?

- Большое скопление войск – всегда имеет мощное зенитное прикрытие. Но зенитки куда менее эффектны, чем истребители, особенно когда летишь группой. Группа-то летит по фронту в 400 метров, немцы снизу бьют – но чтобы попасть… Кроме того, мы маневрируем. Правда, когда выходишь на боевой курс – тут уже маневрировать нельзя – 30 секунд надо выдержать боевой курс. Вот тогда могут сбить.

- Истребительное прикрытие было?

- Да. Полк взлетает, подлетаем к аэродрому истребителей, они взлетают, и прикрывают нас слева и справа. Полк, обычно, прикрывала эскадрилья.

- С какой скоростью летали?

- Крейсерская – 400-500 км/ч, подходя к цели, набирали скорость, где-то до 600 разгонялись.

- Члены экипажа какой национальности были?

- У нас в экипаже полный интернационал был – летчик, Абдул Баткеев, татарин, я – белорус, стрелок – русский, радист – еврей.

- Вы до конца войны были штурманом в рядовом экипаже?

- Да. На войне, как везде, всегда найдутся те, кого надо выдвинуть – всевозможные сватья, братья.

- А с наградами не зажимали?

- Нет. Первую награду я получил перед Ясско-Кишиневской операцией. Причем, там со мной такой веселый случай произошел – было положение, за 15 успешных боевых вылетов награждать орденом Красной Звезды. Этим орденом тогда могли наградить без утверждения Москвы. Я 15 вылетов сделал, комполка послал представление командующему фронта, а у меня же фамилия Шевелев, она в списке самой последней шла, так что меня в список приказа забыли вставить. Всем вручили, а мне нет.

После построения опять вылеты. Дня через три командир полка посмотрел, у меня нет ордена. Забыли. Потом я еще 10 вылетов сделал, положен орден Красного Знамени. Послали на представление, на этот раз не забыли, наградили Красным Знаменем. Потом меня командир полка вызвал, и уже одному вручил Красную Звезду.

Вообще, в конце войны на фронте орденов не хватало. С пока как-то послали один экипаж в Москву, за орденами. Он прилетел, и месяц там сидел, война-то идет… Прилетели – им нагоняй, и потом в Москву только наш экипаж посылали, знали, что мы рассиживаться не будем. Прилетели, два ящика орденов получили, и обратно на фронт. Приземляемся у штаба армии, отдаем ордена, потом к себе в полк и утром боевой вылет.

Потом мы несколько раз в Киев летали, за дрожжами для фронта.

- В Москву один раз летали?

- Нет. Один раз за орденами слетали, а потом еще несколько раз летал. Начальство с нами награбленное добро отправляло. За 50 км от штаба армии сядем, там всегда аэродром, нас загрузят – детские коляски, тюки материала, ящики колбас, масло, но, в основном, тряпье возили. Тонну тряпья в Москву возили!

Прилетаем в Москву – нас машина встречает. Стрелка и радиста завозим в казармы, нам с пилотом дают по паре червонцев, билет в Большой театр. По Москве сколько хочешь гулять можно. Но мы в солдатской робе были, кирзовых сапогах и мятой фуражке – в таком виде много не погуляешь. Так что, наутро мы обратно летели, и тоже не пустые. Грузили торты, шоколадные конфеты, ящик коньяка, водки. Наш экипаж имел допуск на полет при видимости 2 км и кромке облаков в 100 м, так что мы летели в любую погоду.

Вообще, при таких полетах много казусов было. Например, даже в штабе армии не было карты СССР, только карта района. Мы, зачастую, находили школьные карты и по ним летели до Киева, или Москвы.

- Командование брало трофеи, а у вас трофеи были?

- Нет. Я же был секретарем партийной организации.

- Вы сказали, что ходили в солдатской робе и кирзовых сапогах. Но ведь, когда перегоняли «Бостоны», там, зачастую, находили кожаные куртки, виски. У вас этого не было?

- «Бостоны», сперва, на Кавказ перегоняли, наверное все там оставалось.

Вообще, американцы с «Бостонами» давали кожаный костюм – коричневую куртку, кожаные штаны, кожаные сапоги, шлемофон, но кому все это доставалось я не знаю. У нас только у комдива был такой костюм.

- Как на фронте кормили?

- Авиацию всегда по высшему разряду кормили. У нас было два завтрака. Утром позавтракал, вылетел на задание, а после возвращения еще один завтрак.

- Табачное довольствие выдавали?

- Да. И тоже – только лучшие папиросы, «Казбек» или «Беломор».

Я не курил, так что мне, вместо табака, выдавали шоколад.

- 100 грамм выдавали?

- Да. Каждый день, на ужин выдавали 56 грамм спирта, это очень помогало от нервного расстройства.

Это же война… Каждый вылет – обязательно обстреливают. У меня только один вылет был, когда меня не обстреливали. Мы тогда сразу после взлета попали в облако. Выходим – никого нет, всех потеряли. У нас на каждом вылете назначалась основная и запасная цель. Думаем с летчиком что делать? Садиться с бомбами? Решили лететь на запасную цель, это был стратегический мост через Дунай. Спустились под облака, метров на 500, и пошли к мосту. Дошли до моста, отбомбились и вернулись обратно, не знаю, почему нас не заметили.

- Вши были?

- Нет, в авиации вшей не было. На аэродроме стояла полевая баня, летный состав мылся регулярно. От вшей врач еще мылом «К» брызгал, вонючее…

- Зубы чистили?

- Да. Я в своем самолете маленький чемоданчик возил, в котором бритва была, зубной порошок, полотенце, трусы, майка.

- На фронте надеялись выжить?

- Конечно. Я оптимистом был, потому и выжил.

- Как встретили 9 мая 1945 года?

- Хорошо встретил. Меня в очередной раз в Москву за орденами направили, да еще подарки отвезти. Прилетел в Москву, раздал подарки, побывал в Большом театре и полетели обратно. Нам приказали через Бухарест лететь, потому что в горах ходили немецкие банды, могли сбить. В Бухарест прилетели уже к вечеру. Поужинали и легли спать, чтобы утром вылететь. А мы с собой трофейный приемник возили. Послушали его и легли спать, а выключить забыли. И в 4 часа утра, внезапно, Левитан зачитывает Акт о капитуляции. Мы вскочили, сразу же повтор. До конца прослушали, выбежали на улицу, там солдаты стреляют. Мы скорей в самолет и в часть. Прилетели, разгрузились, а нам сразу же бомбы подвесили и на вылет, там немцы на юг отступали, хотели американцам сдаться. Сделали один вылет, другой, третий, четвертый. Пару дней посидели и сдались, но часть, все-таки, к американцам убежали.

Потом все успокоилось. В полк привезли сахар и приказали отправить посылки домой. Во второй посылке я вещи послал, мать же на оккупированной территории, в Гомельской области, осталась.

Надо сказать, мне чертовски везло. В 1945 году, когда мы стояли в Оше, был какой-то праздник, а меня, как секретаря партийной организации, оставили дежурным по полку и дежурным по гарнизоном, весь гарнизон только наш полк. Незадолго до этого мне от матери пришло письмо, в котором она писала, что младший брат с войны вернулся, он на Дальнем Востоке войну заканчивал, и его, как учителя, раньше всех уволили. Отец вернулся. Мне тоже хочется, но был приказ, запрещающий предоставлять отпуска пилотам и штурманам. Вечером, в приподнятом настроении, пришел комполка, он у нас новый был, после Академии. Я ему все рассказал, он говорит: «Возьму риск на себя. Пиши на меня рапорт, отправлю тебя перед Новым годом в отпуск». А новый год буквально через три дня был. Я написал рапорт, и поехал в отпуск, единственный из полка.

Приехал домой, встретился с братьями и родителями. Вернулся муж тетки, ему, как кулаку, 10 лет тюрьмы дали, сосед донес, что у него пасека. Так его взяли и, без суда, отправили на Беломорканал. Пока разобрались – года три отсидел. После войны вернулся – и его председателем колхоза назначили, в деревне, кроме него, ни одного мужика не было.

Еще мой дядька Николай вернулся, он на второй день войны в плен попал. Он учителем был, окончил БГУ в Минске. А незадолго до войны, под видом учебных сборов, его призвали в армию, в Белоруссии тогда практически мобилизация прошла. Дядьку отправили в Гродно, определили в отделение разведки. На второй день войны попал в плен. Его отправили в лагерь на польскую территорию, а потом в Германию, где он на бауэра работал.

- Что после войны сделали с «Бостонами»?

- Вскоре после войны получили приказ подготовить самолеты для передачи американцам. Отдраили самолеты как матросы палубу. Приезжает из Москвы комиссия. Начинаем сдавать самолеты американцам – а они им не нужны. Так комиссия приказала взять автоген и отрезать у самолетов крылья и хвост. Американцам эти самолеты даже как металлолом не нужны.

Стали переходить на новые самолеты.

- Спасибо, Иван Маркович.