Я сам из Грозного. В 1940-м году окончил десятилетку и одновременно аэроклуб. Так получилось, что экзамены в школе совпали с последними полетами в аэроклубе. Чтобы все успеть, я договаривался, что буду последним в очереди на экзамены в школе, а сам утром ехал в аэроклуб на полеты. Вскоре после окончания аэроклуба к нам приехали инструктора набирать курсантов в училище. Вот так в августе 1940 года я попал в Нахичеванскую школу пилотов в Ростове-на-Дону, откуда нас, проучив три месяца на Р-5, должны были выпустить в звании старшин. После этого в строевой части, пройдя боевую подготовку, нам должны были присвоить командирское звание. Однако в декабре 1940 года нас перевели в Батайское училище. Из-за плохой погоды у нас, во втором отряде, было отставание в полетах. Первый отряд уже заканчивал летать на Р-5, а мы только рулежку прошли.
Октябрь, ноябрь, декабрь 40-го и начало 41-го года - погоды не было; стояла низкая облачность. 21 или 22 апреля, как только установилась погода, начались полеты. Наш отряд стал летать на УТ-2, а первый - на И-16. Мы летали с разлетной площадки Койсух, южнее Ростова. С утра туда приезжал стартовый наряд, который принимал самолеты с центрального аэродрома. В конце летного дня самолеты возвращались на центральный аэродром.
Перед войной первый отряд, в котором учился впоследствии погибший мой земляк Герой Советского Союза Николай Алексеев, выпустился. Мы же только заканчивали программу УТ-2. Нас подгоняли - быстрей, быстрей. Чувствовалось, что обстановка напряженная.
В воскресенье 22 июня я попал в стартовый наряд. Рано утром мы поехали в через Батайск, забрали инженера и поехали на Койсух, чтобы встречать самолеты. Инженер уже знал, что что-то произошло на границе, сказал, что, наверное, это серьезно. К 10 часам уже прилетели наши экипажи - 8 самолетов и инструктора. Они сообщили, что, действительно, началась война.
Вскоре мы перешли к полетам на УТИ-4. Кабина у него маленькая. Я еще боялся, что меня в истребители не возьмут из-за моего высокого роста. Взлетели, думаю: "Боже ж ты мой, как на нем летать? Он крутится, вертится. И ногами работаешь, и руками". После полета по кругу - полет в зону. Сели. Инструктор говорит: "Взлетай самостоятельно, я помогать не буду". Пока скорость маленькая, хвост тяжело поднимается, пришлось ручкой хвост поднять. Инструктор вмешался. Взлетели, в зону пошли, попилотировали, сели. Он говорит: "Делай вот так и вот так". И ты знаешь - понравилась мне машина! Она такая послушная! Думаю: "Нет, на ней можно летать". И с посадкой у меня нормально получалось. Правда, если повело его вправо или влево, уже ничего не сделаешь - сломаешь шасси. Когда ветерок еще, то ничего, а когда тихо, руль поворота не работает - нет на нем усилий. Я как-то сел, меня вправо повело, повело, а комэск тогда еще командиром звена был, смотрит: машина выровнялась. Он меня потом спрашивает, как я справился с такой ошибкой. Думал - сейчас резко развернется машина, поломается. Я говорю: "Надо дать плавно ногу по развороту, а потом резко против разворота, и он остановится". - "Молодец! Сообразил".
Практически мы закончили программу, некоторым курсантам осталось по одному-два полета сделать, и выпустились бы. Но нет. Немцы начали бомбить аэродром, и училище эвакуировали в Азербайджан. Наша эскадрилья перебазировалась в Маргушевань. Программу обучения нам продлили, дали полеты по маршруту, стрельбу по наземным целям (по конусу мы не стреляли) и выпустили нас из училища. Пришли за выпускниками три грузовых машины. Я сел в третью. И вот ведь случай - две машины ушли на фронт, а третью, в которой сидел я, направили в другую учебную эскадрилью осваивать новую материальную часть - ЛаГГ-3. Нам хотелось быстрее освоить самолет и на фронт. Сколько можно в тылу сидеть? А у инструкторов группы скомплектованные. Они нам, "старикам", летать не дают - бензина на всех не хватает. Так целый год тянулось. Потом командир эскадрильи ушел, и на его место пришел другой, который у нас был командиром звена, когда мы еще летали на УТ-2. Я рассказал ему, что мне летать не дают: на ЛаГГ-3 летают те, кто помоложе. Командир собрал в группу нас, "стариков", и первым делом выпустил нас на "Лагге" - провезли нас на учебном Як-7В, а потом пересадили на ЛаГГ-3. Программу закончили за три дня. По правилам в первый день курсанту дают не более двух полетов. На следующий день уже по возможности три, пять полетов. Командир эскадрильи дал мне в первый день 19 полетов по кругу! В тот же день я выполнил 20-й полет по программе, с убранными шасси. На следующий день 5 полетов в зону, а потом 3 полета строем. Вот и вся программа.
Что я могу сказать о ЛаГГ-3? Пока других самолетов не знал, он нравился. Помню, что даже инструкторам в училище не разрешали на нем выполнять пилотаж. А я на фоне солнца, чтобы меня не видно было, весь пилотаж на нем отработал. На следующий день должен был летать мой приятель Николай Колонденок, а я оставался в стартовом наряде. Вечером зашел разговор о пилотаже на "Лагге". Я говорю: "Управляемая "бочка" на нем получается лучше, чем на И-16". Объяснил ему, как ее выполнить. И вот утром командир эскадрильи сидит за столиком, наблюдает, за полетом курсанта Колонденка: "Так… так - на гаупвахту. Ничего… ничего - на гауптвахту". Я поднимаю голову и вижу, что на фоне облаков Колонденок делает управляемые "бочки". "Эх Коля, Коля", - думаю я, - "что же ты такой не осмотрительный". Он садится, заруливает. Командир эскадрильи к нему, спрашивает: "Ты что же делал? Тебе же запрещено". - "Так на фронт идем. Мне Дементеев рассказал, как надо делать". - "Ах, Дементеев…". Я подошел: "Ты чего вчера делал?" - "Делал все, что можно".- "Запрещено!" - "Завтра же воевать, а "мессерам" же не скажешь, что запрещено, а что разрешено". - "Зачем ты других учишь?". - "Я не учил, только рассказал". - "Раз ты так хорошо учишь людей, тогда будешь у меня инструктором". Я после этого чуть ли не на коленях два дня стоял, упрашивал его отпустить меня на фронт. А он уперся, зная, что я умею справляться с крупными ошибками и могу объяснить, как это мне удавалось. А ведь это не каждому дано!
Вот такой пример. Мне предстояло сделать последний полет в зону на ЛаГГ-3. Я уже почувствовал самолет и, как говорится, охамел. На взлете, еще на малой скорости, резко поднял хвост, и меня влево повело. А я знаю, что в таких случаях шасси ломаются, самолет бьется. Я тогда на себя ручку резко взял. Машина крутиться прекратила, и ее бросило в другую сторону. Я взлетел, только облако пыли осталось. Потом рассказали, комэск сидит, смотрит - пыль и продолжает смотреть на это облако, ожидая когда оно рассеется и будет виден поломанный самолет. А ему говорят: да вон, уже взлетел. Он меня потом пытал, как же я справился? Пришлось ему обосновывать причину ошибки и путь ее исправления.
И в июне 1943 года нас отправили в ЗАП в Вазиани, где к тому времени находился 101-й гвардейский полк. Он уже был укомплектован, но пришел приказ сформировать из летного состава запасную, сверхштатную эскадрилью. В основном ведь погибали летчики.
Технику пилотирования у нас в полку проверили на УТИ-4 и, по результатам этой проверки, я попал в основную эскадрилью, а летчика, который в ней был - в запасную перевели. Это и понятно - каждый командир хотел иметь летчика посильней. Вот так я оказался во второй эскадрилье, командовал которой Григорий Мартынович Заводчиков.
Полк переучивался на "Кобры" и только в октябре мы прилетели на фронт под Краснодар. Оттуда и начали боевую деятельность. В первом боевом вылете сбили моего двоюродного брата. Мы в школе на разных машинах учились: он на Ла-5, а я на ЛаГГ-3, и нас должны были направить в разные части, но мы попросили начальника училища, чтобы нас оставили вместе. Когда мы прибыли в полк, командир полка сказал: "Я вас поставлю в разные эскадрильи, облетаетесь, обстреляетесь, а потом, может быть, будете вместе летать". Но в первом воздушном бою его сбили. А ведь что такое первый воздушный бой?! Еще ничего не знаешь, молодой. Осмотрительности никакой. Поначалу боишься потерять ведущего, становишься поближе. А раз поближе встал, то смотришь, как бы не столкнуться, и осматриваться тебе некогда. А ведь чтобы нормально осматриваться, нужно было крутиться, да еще так! Нам даже давали кашне, вискозное или полушелковое что ли, чтобы за воротничок закладывать, потому что воротничком гимнастерки за один полет шею до крови можно было натереть… В том, что его сбили, сыграло свою роль и то, что полк только-только переучился на "кобры". Материальная часть другая. Даже "старики", которые много повоевали, ее еще не освоили и не могли использовать в полной мере… Брат попал в плен, бежал, вернулся в полк и, поскольку лишился пальца на правой руке, стал штабным работником.
Во втором или третьем вылете меня тоже подбили. Я в развороте был. Вдруг слышу крик комэска: "БС, БС", - у меня прозвище такое было, - "в хвосте "худой". Я в зеркало посмотрел: "мессер" близко, ясно его вижу, думаю, сейчас должен стрелять. Надо уходить. Только дал правую ногу, и тут очередь… Он бы меня убил, попав по кабине и мотору, но поскольку я сманеврировал, то снаряды попали в переднюю кромку крыла, разбили крыльевые пулеметы, но лонжерон не задели. Пока мы развернулись, "мессер" ушел. Вообще, немцы, если заходили тебе в хвост и видели, что ты его заметил, начинаешь маневрировать, они в драку особенно не лезли. Вот так, из-за угла, атаку сделал быстренько, раз, срезал и ушел, больше он в бой не вступит.
Вот это было мое боевое крещение. Но "Мессершмитта" я тогда, конечно, не рассмотрел. Что я могу сказать… Сделал анализ, понял, что надо вырабатывать осмотрительность. Я страха не испытывал. Мне только очень не хотелось глупо погибнуть. Что значит глупо? По собственной вине, неосмотрительности. У меня же оружие есть и от меня как летчика просто требовалось это оружие как следует освоить.
Я был ведомым у командира эскадрильи Заводчикова Григория Мартыновича. В конце января, 24 или 27, мы даже позавтракать не успели, как нас вызвали четверкой на линию фронта под Керчь. Это был уже, наверное, восьмой мой боевой вылет. В воздухе была дымка, видимость плохая. Летели в плотном строю. Когда вышли в Таманский залив, видимость стала лучше. Наша станция наведения была мощная, а тут чувствую - не та станция нас ведет. В эфире какие-то хрипы и посылают нас на 1000 метров. Обычно нам давали 2000-3000 метров, мы говорим: "Поняли", а сами лезем на 3000-4000 метров. "Кобра" тяжелая, пикирует хорошо, а поскольку аэродинамические качества у нее тоже хорошие, в пикировании она хорошо управляется. Тут можно с "Мессершмиттами" потягаться. А на малой высоте она "утюг".
Так вот, вышли мы из дымки. Командир эскадрильи говорит: "Наведите меня, наведите меня. Где? Не слышу". Я сделал разворот вправо, чтобы увеличить интервал. Вижу - сверху из дымки на встречном курсе валится самолет. Поскольку я сманеврировал, он проскочил под меня. Вот тут я впервые увидел "мессер" вплоть до заклепок. Мы с этим летчиком прямо в лицо друг другу посмотрели. Запомнилось, что он был в тряпичном шлемофоне. Я крикнул командиру: "Худой" в хвосте!". Хоть "худой" еще не в хвосте, но надо делать маневр. А он не слышит и идет по прямой. Конечно, если я был поопытней, я бы смог какой-то маневр сделать, чтобы его разбудить, чтобы очухался, но я так и кричал: "худой" в хвосте, "худой" в хвосте", - а он не слышит. Этот "мессер" проскочил мимо меня, развернулся над морем по нашему курсу, а так как командир шел по прямой, он его и стукнул снизу. Машина "вздулась", конечно, мотор встал. Я стал подходить к нему, крылом его закрыл. Туда сюда, а он уже упал и утонул. Высота-то маленькая. Я только заметил, что он дверцу сбросил, хотел на парашюте выпрыгнуть, но не получилось: потерял сознание, видно. Я смотрю - этот "мессер" пошел по заливу, уходит. Думаю, что делать? Дать ему уйти? Решил догнать его. Начал догонять. Он шел метров на 100, снижаясь на подходе к своему аэродрому. Глазами хочется его съесть, но я понимал, что не стоит зря стрелять - далеко, боекомплект напрасно израсходую. Да и за хвостом смотреть надо - у него же ведомый должен где-то быть.
Когда дистанция сократилась до 200 метров, я начал стрелять. Не попал, поскольку стрелял в хвост под 0/4, цель маленькая. Он заметил, что трасса идет, и еще ближе к земле прижался. Вверх не уходит - понимает, что подставит весь самолет под удар. Я его догоняю. Стрелял, стрелял, а тут по нам зенитный огонь. В кабине стало красно от эрликоновых трасс. Думаю, сколько же их?! А сколько трасс, которые я не вижу?! Смотрю, он стал маневрировать, пошел со скольжением. Я тоже скольжением ухожу из-под огня зениток. Туда, сюда, очередь положил, потом еще. Смотрю, видно, попал я ему в мотор. Он сразу "вспух" - скорость потерял. Я его догоняю и вижу: он - в землю, только пыль поднялась. Я чуть за ним не врезался. Из этой пыли выскочил, разворот вправо... Это была моя ошибка - по мне как начали стрелять! Я скольжением снизился ниже столбов и вдоль железной дороги по лощинке, выскочил в залив, остался жив. Слышу, включилась станция наведения. Я говорю: "Куда вы нас завели?! Заводчикова сбили!" А мне говорят: "Я вас не вызывал, только включился". Оказывается это, немцы пошли на такую хитрость - вызвали нас, специально наведя под этого аса.
Но я его загнал в землю. Не знаю, убил или не убил летчика, но когда я разворачивался, видел, что у него одна плоскость в стороне лежала. Потом наш разведчик, возвращаясь с дальней разведки, заметил, что лежит "мессер". Вчера не было, сегодня есть.
Это первый бой, когда я видел противника, понимал, что нужно его уничтожить. Но мне этого сбитого не засчитали, потому что нужно было подтверждение, а кто его даст? Никто не видел: вторая пара, Иванов со Степановым, куда-то ушла. Но я тогда, да и сейчас, думаю, что это - неважно. Как говорил Александр Иванович Покрышкин: "Все это в пользу войны будет". Факт в том, что этот поединок как бы открыл мне глаза на многие аспекты воздушного боя. Я так близко увидел самолет противника, летчика в кабине, кресты… Проанализировав все детали, мне многое стало понятно. Знаете, бывает так: сразу прозревает человек.
- Как в полку восприняли то, что Вы потеряли ведущего?
- Печально, конечно. Я боялся, что мне не дадут больше летать, но в середине дня дали полет с другим ведущим. Думаю, ладно, посмотрим. К вечеру приехал командир дивизии Осипов. Мне не понравилось его отношение к произошедшему. Он только спросил: "Заводчиков погиб или в плен попал?". Я говорю: "Его сбили над нашей территорией, он утонул". Разговаривал он со мной недружелюбно, его только интересовал вопрос, погиб Заводчиков или не погиб. Я пытался объяснить, что нас вызвала не наша радиостанция. Хотел рассказать подробности и свои соображения, а он не стал даже слушать.
- Как коллектив отреагировал, летчики?
- Меня не обвиняли. Я доложил все, как было. Не для оправдания, а чтобы и другие знали, какая была обстановка. Вечером из разведывательных данных мы узнали, что на наш фронт пришла группа асов "Удет" с Центрального фронта. Они за этот день сбили одну "Кобру" и ЛаГГ-3. На следующий день командиром эскадрильи назначили Похлебаева - опытного летчика и более сообразительного, чем был Заводчиков. Заводчиков стремился вперед, ему хотелось сбить, отличиться. А Похлебаев… Я уже потом, после одного воздушного боя, его спросил: "Командир, почему не атаковал?" - "А я тебя не видел в этот момент". Думаю, это хорошо, если командир эскадрильи не пошел атаковать, потому что не видел своего ведомого. Лучше сегодня сохранить своего ведомого - завтра больше собъем.
Так вот, проходит пару дней. Вечером сидим на КП, коптилка горит, все понурые - погибать никому не хочется. Асы орудуют - у нас Заводчикова сбили, в других частях летчиков сбили. А мы кто? Мы же не асы. Григорий Иванович Похлебаев видит, что все понурые, говорит: "Чего носы повесили? Ну, асы! Подумаешь, асы! У нас, что оружия нет?! Посмотрите, какое у нас оружие, мы разве не знаем, как надо их бить! Завтра пойдем и будем их пиздить! А сейчас пошли на ужин".
Поужинали. С рассветом вылетаем. На подходе к линии фронта успели набрать тысячи три - она близко, 25 километров. С воздуха видно и свой аэродром, и немецкий. Навстречу идут "фоккера", уже переходят в пикирование, бомбят наши войска. Похлебаев говорит: "Атакуем!" - и в пикирование. Я за ним. Вторая пара осталась наверху прикрывать атаку. Смотрю - впереди меня "фоккер". Но мне нужно следить за задней полусферой командира эскадрильи. Он одного "фоккера" снимает, я слева. Заметив, что у меня тоже впереди "фоккер", нужно только в прицел его взять. Командует: "Бей, я прикрываю". Тогда я все внимание на прицел. Стреляю в этого "фоккера", он в пикирование и уже из него не выходит. С большой перегрузкой вывел самолет над самой землей. Думал, что он не выдержит. В глазах, конечно, темно. Казалось, что голова в желудок провалится. Только набрали 3 тысячи, еще группа "фоккеров" идет. Мы с Похлебаевым еще двоих таким же образом завалили. Потом станция наведения передает о том, что четыре "фоккера" взлетели. (И мы, и немцы друг друга прослушивали. Все знали друг друга. Допустим, вызывают четверку Похлебаева на смену звену другой эскадрильи, который дерется с "мессерами". Только передали, что Похлебаев летит, смотришь - "мессера" переворот, раз, раз и ушли, бросили этих. Мы ходим, ходим, барражируем, ни черта нет. Только сдаем смену другим летчикам, уходим, тут же откуда-то появляются "мессера". Немцы знали, что звено Похлебаева нужно бояться, а других можно бить - у них меньше организованности. Наши еще неплохо воевали, а вот в 57-м полку ребята недружные были. Если они вылетели в бой, немцы обязательно появятся, будут их гонять. Наш же и 66-й полк были очень дружные и результаты у нас были намного лучше).
Так вот, смотрим, сзади далеко появились 4 "фоккера". Идут выше нас со снижением на скорости и прямо нам в хвост. Видят они нас или нет, не знаю, но по нашему курсу идут. Командиру эскадрилью говорю: "Иван, к нам в хвост "фоккера" заходят". Раз сказал, два сказал - он не слышит. Смотрю, они сближаются. Дело плохо. Я резко развернулся. Ведущего беру в прицел. Тра-та-та, у меня только один крупнокалиберный пулемет выстрелил. 5-7 пуль выпустил. Думаю, где наши? Смотрю - комэск рядом и вторая пара около меня. Уже на земле командир эскадрильи говорил: "Когда ты метнулся, я сразу понял, в чем дело". Ведущий "фоккер" задымил, задымил, у него шлейф пошел. Он отвернул, а за ним и остальные трое ушли. Ну, думаю, командир эскадрильи же видел, доложит. А он не доложил. Так мне этого третьего и не засчитали. Ладно, опять в пользу войны.
Сменял нас Морозов. Идет и кричит так бодро: "Идем на помощь! Идем на помощь!" Видно, что драться готов. Как сказал вчера Похлебаев - пойдем их бить, так и получилось! После этого наши летчики стали меньше бояться этих "мессеров" и "фоккеров". Еще под Керчью я помню "фоккера" сбил. Мы были за облаками, а полуостров был закрыт низкой, метров на 300, облачностью. Не буду хвалиться, но стрелял я неплохо. Этот "фоккер" шел метрах в восьмистах почти под четыре четверти. Догнать я его все равно бы не догнал, но решил пугнуть. Определил дальность, взял упреждение, ввел поправки. Выстрелил и смотрю - снаряд разорвался в области кабины, но ни дыма, ни пожара нет. Я за немцем проследил. Он пошел к земле и в районе нашей линии фронта, вошел в облака с углом градусов 70. И тут же слышу станция наведения: "Кто "фоккера" сбил? Около меня стукнулся". - "Я стрелял". - "Поздравляю тебя с победой".
- Было такое явление, как "мессеробоязнь"?
- Мы в Крыму встретились с 9-м гвардейским полком. Так вот, их летчики боялись больше "фоккеров", чем "мессеров". Мы, например, не боялись ни тех, ни других. Нам было все равно - "мессер" или "фоккер". Ну да, у "фоккера" четыре пушки, с передней полусферы летчик закрыт мотором. Его так просто не убьешь. А, с другой стороны, какая разница? Мотор ему разобьешь - он же все равно далеко не улетит. Заряжали два снаряда фугасных, а следом один бронебойный. Если три снаряда выпустишь, обязательно один бронебойный попадет. Этому "фоккеру" и широкий лоб не поможет. Все же 37-мм болванка ой-ой-ой какая: прошибет мотор насквозь.
Был такой случай. Мы летали на Севастополь, сопровождали бомбардировщиков. У меня к тому времени уже семь или восемь сбитых было. Почему-то я остался один их прикрывать. Воздушные стрелки левого звена девятки бомбардировщиков отбивались от "фоккера". Я подошел и этого "фоккера" сбил. А тут подошли четыре "Кобры". Вернулись, готовимся ко второму вылету. Сидим в готовности номер 2 у самолета. К моей машине подъезжает майор, Герой Советского Союза из 9-го ГИАП. Спрашивает: "Дементеев, ты сейчас сбил "фоккера"?". Я говорю: "Так точно". "Нет. Это стрелки сбили. Мы подошли и ничего не видели, и подтверждение мы тебе не даем". Ну что тут скажешь? Как доказать, что стрелял и сбил. Может, показалось. К тому же я младший лейтенант, а он майор, Герой Советского Союза...
Видать, до этого он с командиром полка разговаривал: смотрю, командир подошел грустный. На следующий день на По-2 к нам прилетел полковник, начальник штаба корпуса. Стал задавать вопросы, задачу поставил на следующий день. А потом выходит из землянки и говорит: "Стрелки говорят, что вчера ваша "Кобра" сбила "фоккера". Павликов, командир полка, аж подскочил от радости. Выслали таки они письменное подтверждение. Радость была, конечно.
А потом, знаешь, как говорится, пуганая ворона куста боится. Вот, например, у нас одного летчика сбила зенитка. Вроде потом летал нормально, а как разрывы зенитных снарядов увидит - шарахается в сторону. Боится зенитки. Хотя она и далеко стреляет, а он все равно боится. Так, видно, и здесь: "фоккера" кого-нибудь побили, вот их и начинают бояться.
- Говорят, "кобра" легко в штопор срывалась?
- Да нас пугали, что она горит хорошо, что очень "штопора" боится. Так вот, был у меня такой случай. Две "пешки" пошли на разведку в немецкий тыл. Прикрывали их восемь "кобр". Командир полка велел мне с Борисом Степановым (я уже стал старшим летчиком) парой вылететь на передовую: "Посмотри, если где "мессера" будут, свяжи их боем, по возможности. И передай нашим, чтобы они готовы были к встрече". Хорошо. Вылетели, набрали тысячи три. Выше нас появилось три самолета: два "мессера" и один "фоккер". Еще подумал: интересно, почему у них такой строй? А раньше я уже слышал, что ребята из 16-го полка такое встречали. И вроде даже немцы успех имели, нашего сбили. Думаю - это приманка какая-то. Действительно, если я высоту наберу, то скорость потеряю. Скорость держать - высоту не наберешь. А видят они меня или нет, не знаю - на встречных идем. Потом смотрю - "фоккер" отваливает от этой группы и прямо перед моим носом проходит. Но на пикировании у него скорость больше, чем у нас. Степанов стоял справа. Он заметил этого "фоккера", а двух "мессеров", что сверху остались, не видит, говорит: "Сейчас я его сниму" - "Встань на место, - говорю ему, - не трогай". Он команду "Не трогай!" выполнил. А я думаю: сейчас погонись за ним - у него скорость больше, время пройдет, пока его догонишь, а те в это время свалятся, тебя быстренько догонят и снимут. Эти "мессера" сваливаются в пике и атакуют меня и Степанова. Ведущий немецкой пары пикирует, я на разворот и под него ухожу, чтобы он увеличил угол пикирования. Мы сближаемся, сближаемся, я только думаю о том, чтобы в прицел к нему не попасть. "Мессер" остался сзади, чтобы осмотреться, я повернулся, а ногой надо же упереться во что-то, чтобы назад посмотреть. В педаль уперся и, видимо, сильно ее дал. Вижу - проскакивает "мессер" в хвосте, а меня как крутанет в штопор, я аж об кабину головой ударился. Сразу рули поставил на место, машина вышла из "штопора". Мне станция наведения передает: "Дементеев, что у тебя там?" - "Да вот, здесь какие-то были… А в чем дело?" - "Да пара "мессеров" говорит, что "Иван" не попался на удочку".
Я после этого делал несколько полетов так: ребят просил первыми садиться, а сам в зону и вводил "кобру" в штопор. Посмотрел, как она сваливается, как выходит - оказывается, не так страшен черт, как его малюют.
Мне что в глаза бросилось. У нас в эскадрилье был Саша Чуприн. Он как-то сорвался в "штопор", выпрыгнул на парашюте, а машина сама вышла из "штопора". В 16-м полку Сухов Костя сорвался в "штопор" и выпрыгнул. Александр Иванович Покрышкин был на аэродроме и командовал ему по радио: "Давай, ручку вот так. Вот, молодец, выходишь, теперь выбирай из угла пикирования. Потихонечку, потихонечку…". А кто-то рядом с Покрышкиным говорит: "Товарищ командир, вон он висит на парашюте. Машина сама вышла". Я это тоже учел. А действительно: бросишь ее, рули бьются, она выходит. Летчик, как и любой другой человек, если вправо крутится машина, хочет ее влево вывернуть. А даешь ручку влево, он еще больше закручивается. На больших углах атаки элероны не помогают. Надо дать ей ногу против вращения, она сразу крутиться перестает, и тут можно дать элеронами по вращению, и она резко перекидывается в другую сторону. Особенность в резком переходе, который надо поймать, и не дать самолету крутануться в другую сторону. А у нас как? Старшие говорят, что из "штопора" она не выходит, а мы верим. Вот когда сам "пощупал" и летчикам своей эскадрильи рассказал - это другое дело. Если сорвался - лучше брось управление, ноги сними с педалей и жди, если есть высота. Она сама выйдет.
Когда Крым освободили, нас перевели на переформировку в Богодухов под Харьковом. Командиры эскадрилий полетели на Кавказ отбирать летчиков, а меня поставили заместителем командира эскадрильи. Я к повышению не стремился. Понимал, что такое быть заместителем командира эскадрильи. Это значит вся боевая работа в твоих руках. А мне всего 22 года было. Руководящая работа меня смущала. Мне проще самому летать, чем другими руководить. Я уже в это время чувствовал, что лучше я полечу один, чем с плохим ведомым. Сколько бы ни было "мессеров", сколько бы ни было истребителей, я один смогу и вступить в бой, и выйти из него. Я понимал психологию противника: он ведь тоже хочет жить. Надо среди него панику посеять, а как это сделать, я примерно представлял. А если ведомый плохой, его же не бросишь…
И вот пришло молодое пополнение, а их надо же было и обучить, и психологически настроить. Был у меня такой случай. Мы стояли в Перятино. Прикрывали американские "крепости" и одновременно вводили молодое пополнение в курс дела. Командир эскадрильи был в госпитале. Командир полка поставил задачу: отработка боевого порядка в зоне. Был у нас один старший летчик - старший лейтенант Иван Жагинас, переучившийся из техников. А я был младшим лейтенантом. По званию он был выше, а мне приходилось им командовать. Я летчикам ставлю задачу: "Завтра будем отрабатывать слетанность пар. Со мной пойдет Жагинас" Рассказываю им, как надо маневрировать, перестраиваться, какие держать интервалы и дистанцию. Один из летчиков, Герасимов, который уже совершил несколько боевых вылетов и для вновь прибывших был ветераном, заявляет: "Так маневрировать невозможно". На карту был поставлен мой авторитет как командира. Чтобы не терять время на пустую перепалку, я меняю задачу: "Хорошо, после первого разворота Жагинас выходит вперед, а я занимаю его место ведомого. Жагинас может выполнять любые фигуры, а я буду показывать действия ведомого при их выполнении. Всем летчикам, включая Герасимова, наблюдать и делать выводы".
Взлетели. Он крутился, крутился, я - то справа, то слева, но в боевом порядке, который положен. Он хотел меня сбросить, чтобы я отстал, но у него не получилось. Вечером командир полка подводит общие итоги дня. Разбор полетов: "Кто был в зоне в такое время?" Руководитель полетов Хотский говорит: "А это Дементеев с Жагинасом отрабатывали боевые порядки". - "Вот Жагинас - молодец! Сразу усвоил боевые порядки, я любовался, когда смотрел, как он перестраивался! Вот хорошо!". Некоторые наши летчики покраснели, особенно молодежь. Стали больше верить мне, а не этому шарлатану.
А знаешь, какие летчики приходили? Вот у Морозова был такой Матюхин. Так комэск ему замечание делает, а тот его чуть не матом: "Я сам умею пилотировать!" Камозин сказал: ладно, я его возьму, посмотрю за ним. Вели они третью группу бомбардировщиков, завязали бой и этого летчика в первом же бою сбили. Даже Камозин не смог его прикрыть! Тот как шел по прямой, так и шел, не обращая внимания на команды.
- Сколько у Вас сбитых самолетов?
- Официально - десять, но не засчитанных самолетов у меня много. Помню, прилетел майор, Герой Советского Союза, командир полка "яков" 8-й воздушной армии. Договорились, что наши "кобры" пойдут на Севастополь в непосредственном прикрытии бомбардировщиков, а они будут расчищать воздух. Мне, как обычно, дали прикрывать 4-ю эскадрилью. Они были к нам как бы прикреплены, мы знали друг друга по фамилиям, и действия на случай атаки немецких истребителей были отработаны. Взлетели парой. Пристроившись к бомбардировщикам, вышли в море. Когда над морем летишь, то звук мотора меняется. Поначалу это непривычно. Мой ведомый Герасимов говорит: "У меня мотор барахлит, я ухожу". Я отвечаю: "Уходи". Бомбардировщики вышли в море южнее Балаклавы, правый разворот, чтобы выйти на боевой курс, отбомбиться и по прямой уйти к себе. "Яков" нет, куда-то ушли, и я остался один и иду слева от девятки. Смотрю, справа подходят два "мессера". Я перешел на правую сторону боевого порядка. Они отворачивают - видно, заметили меня - и уходят. Мне и оторваться от бомбардировщиков нельзя и упускать их не хочется. А дистанция уже большая, но я все же стрельнул. Смотрю - "мессер" загорелся. Шлейф все больше и больше пошел. Я пристроился к группе, и мы вернулись домой. Я доложил, но, конечно, подтверждения никто мне не дал. После полетов приехал к нам этот старший, майор. Говорит: "Я видел в таком-то районе, была пара "мессеров", они пикированием уходили с моря на Балаклаву. Один из них горел". А я думаю: "Где же тогда вы на "Яках" были? Получается, ниже нас? Как же вы воздух расчищали?" Так мне его и не засчитали, но я уже говорил, что особо не стремился побольше себе побед записать. Мне радостно было, когда наши товарищи бьют противника. Радостно, когда сам сбивал. Радостно было, что победа наша.
В апреле перед наступлением наших войск на Керчь Васе Аксенову, который позже погиб, поставили на самолет фотоаппарат, чтобы он заснял и тылы, и линию фронта. Как он погиб? У нас был такой летчик Ходский. Он, в основном, занимался дальней разведкой, выполняя один-два полета в день. С ним ходил Гундобин, но он погиб - не смог пробить облачность и упал неизвестно где. Аксенов стал вместо Гундобина летать. Они возвращались от Феодосии к нам сюда, на Тамань. Ушли подальше в море, и у Аксенова отказал мотор. Он совершал вынужденную посадку на море. Погода была хорошая. При посадке на воду, чтобы определить высоту, нужен определенный опыт: на воде нет ориентиров и не за что зацепиться глазом. Если погода хорошая, можно и дно увидеть, поверхность можешь не определить. И Аксенов не справился, потерял скорость, сорвался в "штопор" и упал в воду. Возможно, конечно, что на посадке у него стал разрушаться мотор, перебил тягу руля высоты. Такое тоже часто бывало. Мы все, когда морем ходили, на этом месте салют из пушек давали...
Вернемся к тому вылету. Что значит фотографировать? Это значит по прямой пройти и не шелохнуться. Мы полетели шестеркой. Ведомый у него был, и еще нас две пары для прикрытия. Пошли с юга на север. Нас атаковали "мессера". Я шел справа от пары разведчиков, а слева шел Нестеров Сережа, потом он погиб под Штетеном. Он был ведомым у командира полка Павликова. Сопровождали бомбардировщиков. Облачность была низкая, но с разрывами. Я шел с четвертой группой, а они с первой. Я заметил, что пара "мессеров" на скорости промелькнули в одном окне за облаками. Я еще крикнул: "Сережка! Выше пара "худых". Он ответил, что понял. Но, видимо, один из них сбил Сережку… Так вот, его атакует "мессер". Я говорю: "Серега, в хвосте "худой". Он говорит: "Вижу". "Мессер" подходит к нему, Сережка делает переворот, я довернул самолет, чтобы отбить этого "мессера", но он ушел в сторону, не стал атаковать. А фотограф идет по прямой. Я смотрю - навстречу мне чуть с превышением идет ведомый, того самолета, который атаковал Сережку. Тут надо различать атаку с передней сферы и лобовую атаку. Атака с передней сферы - это когда противник тебя не видит, и ты спокойно подходишь к нему на встречных курсах и бьешь. Лобовая же атака - это совсем другое дело. Скорость сближения порядка 1000 километров в час - секунды. Ты видишь, что он в тебя целится, а он видит, что ты в него целишься. В этой атаке непонятно, кто куда выйдет после сближения. Лобовая - это, конечно, очень сильное переживание, ведь на принятие решения у тебя всего несколько секунд. Потом, после вылета, когда начинаешь анализировать, успокаиваешься, но порой все тело болит.
Так вот тут что произошло. Поскольку он шел с превышением, я понял, что он сверху пройдет, ну а мне удобнее всего нырять под него. Думаю: оружие пристреляно на 400 метров, я его подпущу, дам очередь и буду нырять влево под него. По прицелу определяю дальность. Когда расстояние сократилось до 400 метров - а ведь кнопки оружия до половины уже нажаты - со всех пушек и пулеметов можно стрелять. Он в этот момент выходит вверх. Я ручку - на себя, взял упреждение и успел выпустить только один снаряд и, соответственно, пуль пять-семь из каждого пулемета. От него отвалился какой-то кусок, пролетел мимо, меня аж тряхнуло. Он перешел в пикирование. Сережка внизу был. Он потом говорил, что у "мессера" мотор встал. Я так думаю, что этот снаряд отбил ему радиатор. Это была моя победа!
У фугасного снаряда есть такая особенность. Он после выстрела не сразу становится на боевой взвод, а примерно через метров 20-25. По времени это очень маленький промежуток, но все же. Мы как-то раз пристреливали оружие. Сначала стреляешь из пушки, выставляешь прицел, а потом по нему пристреливаешь пулеметы. Мишень поставили далеко, за бугорком. Так что снаряд шел прямо над землей. Стрельнули - снаряд разорвался, не долетев до цели. Еще стреляем - опять разрыв до цели. Пошли, посмотрели. Оказывается, что снаряды взрывались от попадания в стебли травы - настолько чувствительной была мембрана.
Я когда с одним "фоккером" схватился под Севастополем, настолько близко к нему подошел, что попал в попутную струю и меня начало болтать. Очередь по нему дал и попал в крыло возле фюзеляжа. Я увидел, как снаряд попал в плоскость, но, видимо, еще не встав на боевой взвод, не разорвался, а прошел вовнутрь и разорвался упершись в силовую часть. Плоскость отлетела в одну сторону, самолет - в другую опрокинулся. Летчика не убило, он на парашюте выпрыгнул. Его ведущий недалеко был, я бы и во второго стрелял, но у моего ведомого Лешки Герасимова был первый боевой вылет - за ним надо было присматривать, и следить, нет ли других истребителей вокруг. Я ему говорил: "Смотри, "фоккера" видишь?". Он говорит: "Вижу". А прилетели - он признался, что видел какую-то пару, а что за пара, не понял. Он вообще-то боялся летать: то он болеет, то еще что-то. С ним полетишь, на море выйдешь, а над морем звук мотора меняется, он пугается и уходит. Но как-то он до конца войны так и пробыл в полку…
- Когда летчик с "фоккера", который Вы сбили, выпрыгнули из самолета, не было желания расстрелять его в воздухе?
- Нет. Преследовать его желания не было. Мы выпрыгнувших не расстреливали. Ребята старшего поколения, которые воевали на И-16, говорили, что были случаи, когда немцы расстреливали наших, спускавшихся на парашютах. Но потом они перестали, потому что им тоже некогда было этим заниматься. Они знали, что чуть только рот раззявят - "Иван" его снимет. Думаю, поначалу это у них шло от безнаказанности.
Когда я первый самолет сбивал, мысли были самые противоречивые: и отомстить хотелось, и, одновременно, думал - там же человек сидит. Но тут сразу думаешь - а что этот человек сделал? Может, он конкретно и не стрелял по гражданским, но Заводчикова же он на моих глазах убил. И когда я его сбил, было и радостно, и горестно. Радостно, что я, молодой летчик, сбил аса, что он не будет наших сбивать. Горестно, что Заводчикова потерял. Ну и, конечно, напряжение было, требовалось не успокаиваться на этой победе…
- Почему у Вас на личном счету ни одного бомбардировщика?
- Не встречался с ними. Когда пришел на фронт, уже немецких бомбардировщиков выбили. Полк сбил пару "хейнкелей", Похлебаев одного "лаптежника" сбил, но мне в этих боях участвовать не приходилось. Бомбежкой и штурмовкой переднего края у немцев занимались "фоккера". Как-то вылетели мы четверкой, а с радиолокационной станции "Рус-2" нам передают: "Похлебаев, иди в такой район, проверь". Вышли туда, смотрим - ниже нас, в метров на тысячу, 30 "фоккеров" идут к линии фронта. Причем не строем, а кучей какой-то. Иван приказывает: "Атакуем". Иванов, как обычно, в сторону. Мы в атаку, а они заметили, что их атакуют, и начали избавляться от бомб над своей же территорией. Как они метались! Кто вправо, кто влево, кто куда разбегаются. Сбили мы только одного, остальных разогнали. Гоняться за ними было некогда. А ведь 30 самолетов могли бы сбросить 30 бомб на передовую. Значит, кого-то из наших убили бы. Радостно было, что кого-то мы спасли. А того, что их много, бояться не нужно. Как-то раз ходили мы четверкой. В небе была высокая кучевая облачность. Станции наведения хорошо было нас видно. Откуда-то появились три четверки "мессеров". Нас не трогают, ходят между облаками. Думаю - если сейчас ведущего сбить, то у них паника начнется, как и у нас, естественно. Я говорю: "Командир, атакуем". А со станции наведения: "Не трогайте!" А у Ивана тоже руки чешутся, чтобы их погонять. Нас меньше, но мы уже знали, как их нужно гонять. Особенно, когда летали Похлебаев-Дементеев и Иванов-Степанов.
- В воспоминаниях это почти штамп, что немецкие бомбардировщики, когда их атакуют, избавляются от бомб на своей же территории. А наши так делали?
- Я такого не видел. Пока фотоконтроля у них не было, говорили, что были такие случаи, но сколько я сопровождал бомбардировщиков, они бомбили только по цели.
- На каком вылете Вы почувствовали, что Вы зрелый летчик?
- Когда потерял Заводчикова. Здесь я окончательно прозрел. Впервые близко увидел вражеский самолет и его пилота, испытал боль потери командира. Ну, а когда я этого аса - а по походке видно было, что это ас - загнал, я понял, что не так страшен черт, как его малюют. Стал относиться к боевой обстановке поспокойнее. Перестал бояться. Нельзя сказать, что страх прошел совсем, но уменьшился. Стала лучше осмотрительность, больше видеть стал. Когда заметишь, где находится противник, видишь, какой он делает маневр, ты оцениваешь свое положение, и сам маневрируешь соответственно.
- Как Вам немецкие летчики?
- Разные. У них военная подготовка лучше была. Опять же опыт больше. Они работали в основном на "свободной охоте" и очень успешно - сбивали много. Причем они атаковали, только если видели, что ты прозевал их атаку. Сбил и ушел. Если начинаешь маневрировать, даешь понять, что ты видишь, то они особо не лезут. После 1943 года, когда завоевали господство в воздухе, немцы стали не те, даже их асы стали не те.
В тактическом плане им было легче. Мы, например, непосредственно прикрывали бомбардировщиков и штурмовиков Немцы так не делали. Если бомбардировщики идут, то истребители выходят на линию фронта, завязывают бой, но непосредственно ударные самолеты не сопровождали. Для истребителя такая тактика лучше - свободнее себя чувствуешь, а для бомбардировщиков хуже. Можно атаковать бомбардировщиков без прикрытия.
- Были среди немцев летчики, с которыми Вам приходилось сталкиваться, умевшие вести маневренный бой, "свалку"?
- Не приходилось участвовать. Помню, Иванова атаковал на скорости какой-то ас. А я далеко от него был. Так… под три четверти. Смотрю - сейчас догонит и собьет Иванова. По рации передаю, что "худой" в хвосте, он не реагирует. Если бы он просто начал разворот, то "мессер" уже не пошел бы за ним, а ушел. Я взял упреждение аж впереди Иванова, дальность-то большая. Трассу положил точно впереди "мессера", который уже готов был открыть огонь. Он вышел из атаки свечой вверх градусов под 70. Вверху его встретила пара Похлебаева. Как он врезал этому "мессеру"… Я не знаю, снаряда три, наверное, в него попало. Зрелище страшное: летчика убило, конечно, самолет развалился на четыре части, плоскости отвалились, фюзеляж отвалился. Он только вспыхнул немного, а гореть уже нечему было. И эти куски стали падать...
За короткое время - за месяц - мы сбили четырех лучших асов их группы "Удет". Это по разведданным, которые нам передавали.
Готовилось наступление, мне командир полка дал задание провести разведку Ак-Манайских позиций. Никакими штурмовками, ничем не заниматься, быстрее данные предоставить. Пошел парой со Степановым. Вышли в Азовское море. Там снизились до бреющего, и идем над сушей. Смотрим, наши пленные окопы копают. Машут нам руками. Прошли дальше. Перед Феодосией есть населенный пункт Владиславовка. От Владиславовки идет железная дорога на Джанкой. Смотрю, что там такое: железная дорога, на ней стоит дрезина и какой-то агрегат. Мне показалось, что позади этого агрегата железная дорога как-то не так выглядит. Я говорю: "Боря, что-то тут неладное. Прикрой, как следует". Не вытерпел. Три снаряда выпустил, и ушел. Вернулся, и не доложил, что штурмовал. Командир же полка запретил штурмовать! Думаю - ругаться будет. Да и не знаю - попал я или нет. Потом, через несколько дней, Павликов подходит ко мне спрашивает: "Когда ты ходил, не стрелял там ни в кого?". Я отвечаю: "Нет, товарищ командир". - "Это точно?". - "Точно". - "Мне сказали, что пришла "кобра", дала очередь, а в это время только ты летал. Эта "кобра" повредила агрегат, который разрушает пути. Каганович - министр путей сообщения, спрашивает, кто уничтожил этот агрегат и спас мне столько железной дороги такого-то числа в такое-то время? За это дает орден Ленина. Ищет летчика, чтобы его вручить". Я говорю: "Нет, не стрелял". Мне уже тем более неудобно сознаться: получается, раз орден Ленина дают, то я стрелял. Но вот чему я обрадовался, так это тому, что стрелял не напрасно.
Мы стояли под Феодосией и оттуда ходили на Севастополь. Соседний 57-й гвардейский полк пошел шестеркой. Шли плотным строем и пара "мессеров" двоих у них сбили с одной атаки, летчики выпрыгнули. На следующий день командир дивизии дал нашему полку задачу шестеркой идти в тот же район прикрывать войска. Похлебаев говорит: "Пойдем этажеркой Покрышкина в три яруса. Связь держим по рации". Распределились. Командир эскадрильи остался выше как более опытный. Я в середине. Идем строем, все время в пределах видимости. Малыми силами большой район занимаем, просматриваем и взаимодействие хорошее. А что, мы будем кучей идти? Там встретился нам новый "мессер" с форсированным мотором. Схватились с ним на виражах. Пока крутились, он все выкручивался, никак не мог я его взять в прицел. Видно было, что сильный летчик и летал на новый машине. Кроме того, похоже, ему по рации с земли подсказывали, потому что это было над их аэродромом, южнее Севастополя. Командир эскадрильи выше меня был: "Но ладно, - говорит, - хватит, снимай его. Некогда с ним возиться". Значит, наблюдал. Этот "мессер" стал от меня свечой градусов под 70 вверх уходить. Смотрю, дымок пошел от мотора, потом видно было черный выхлоп, и он с форсажем пошел, уходит от меня на "горке". Я отстаю, думаю - уйдет. Пугали нас, что "кобра" против "мессера" ничего не стоит, "мессер" сильнее. Думаю, проверю. Пощупаю своими руками, как говорится. Потом смотрю - он тянет, тянет, а я его начинаю догонять. Догоняю, догоняю - в итоге чуть не столкнулся. Пришлось даже убрать немного мотор. Я ручку отдал, самолет уменьшил угол набора высоты, а потом ручку поддернул и брюхо "мессера" прямо передо мной. Я выстрелил. Видно было, что снаряд дырку сделал, и в кабине разорвался, убив летчика.
В Крыму произошел такой случай. Мы сидели в Багерово. Нам привезли обед на окраину аэродрома. Пока мы собрались: летчики, техники - уже стало темнеть. Группа летчиков - в их числе Сергей Иванов, штурман полка Худяков Сашка, начальник штаба Гейко, замполит Пушкарский, Сережка Овечкин, Воробьев - пошла через аэродром к столовой, а мы со смершевцем пошли по дороге в обход. У Иванова был немецкий клинок. Он шел и все время им махал. Зацепил мину, лягушку. Она взорвалось, и ее осколками были ранены семь человек. Мы слышали взрыв, а через некоторое время мы услышали шум автомобильного мотора и еще один взрыв. Оказывается, машина шла им на помощь и тоже подорвалась на мине. Когда мы пришли в помещение, где располагались на ночлег, нам сказали, что наши подорвались. На следующий день их на санитарном У-2 перевезли в госпиталь в Краснодар. Воробьев скончался от ран. Сережке Овечкину ногу отняли. Сергею Иванову ногу спасли, хотя у него гангрена начиналась, и он после этого больше не летал. Серега сильно запил после госпиталя. Вернулся к себе в Торжок. Сменил несколько мест работы. А потом из ребят, что к нему льнули, сколотил банду, занимавшуюся грабежом квартир. Вскоре их арестовали. Его как организатора судили и лишили звания Героя Советского Союза.
Я тебе прямо скажу, что летчиком Сережка был хорошим, но нечист он был на руку. Мы с Борисом Степановым постоянно с ним конфликтовали. Он стремился все время быть героем, победы иметь. Частенько просил Бориса как своего ведомого подтвердить победы, которых не было. А Борька Степанов честный парень был, никак на это не соглашался.
Вообще, если говорить о приписках, то, конечно, они были, но занимались ими всего несколько человек в полку. Их знали, но ничего сделать не могли. Были и хитрецы, тот же Иванов. Нужно в бой идти, где каша, драка, а он в стороне ходит, в гущу не лезет. Смотрит - сбили самолет. Он засекает место: вот здесь сбитый самолет. Как только группа собралась и идет на аэродром, он впереди садится. И сразу первый докладывает, что сбил, самолет упал там-то. Командир полка докладывает в дивизию, те - еще выше. Пойди, попробуй, докажи, что это не он сбил, а кто-то еще?
Бывало, что ведомый бросал ведущего. Одному такому набили морду после войны. Он, когда с Беркутовым летал, бросил его, и из-за него "мессера" сбили ведущего группы штурмовиков, а вел ее командир дивизии, генерал. Беркутов, когда прилетел, кричит, где этот *****, сейчас его расстреляю. Пришлось оружие отобрать, чтобы успокоился.
Но повторяю - это единичные случаи! Основная масса летчиков полка воевала честно и мужественно. Взять, например, Похлебаева. У Иванова числится 21 сбитый самолет. У Похлебаева - 17. Но у Похлебаева больше сбитых, чем написано. Он был очень скромный и честный мужик.
- Было такое, что сегодня мы тебе пишем до Героя, а завтра - мне?
- Были случаи, когда отдавали свои победы, а потом надо было долги отдавать. У нас в эскадрилье этого не практиковали.
- За что в 1944 году дважды Героя Камозина сняли с должности командира эскадрильи 66-го гвардейского полка и перевели на должность заместителя командира эскадрильи в ваш полк?
- За драку. Когда мы перелетали на фронт в конце 1944 года, погода была паршивая. Он со своей эскадрильей сел в Бобруйске и долгое время там сидели. Начпрод их плохо кормил. За это он его побил. После этого его перевели заместителем командира эскадрильи к Морозову. Конечно, была у него слабость: любил за воротник заложить, но это был дисциплинированный, грамотный мужик, умело и храбро воевавший, умевший управлять людьми. Помню, раз сменяли его четверку. Подлетаем к линии фронта. Со станции наведения передают: "Камозин, внимательно. Вылетела пара "мессеров". - "Хорошо, пусть идут". Дальше тишина. Мы подходим, набираем высоту, наладили связь со станцией наведения. Слышим: "Паша, Паша, смотри, заходит "худой". - "Вижу, пусть заходит". И больше ни слова. Обычно в бою какие-то команды, мат, а тут тихо. Я смотрю, где он ходит, самолетов пока не вижу - еще далеко. Проходит минуты полторы, и слышу, он передает: "Вон, "худой" горит. Зашел, понимаешь". И все. Тут уж я и сам увидел дымный шлейф. Вот так спокойненько он его снял.
Он был честным и всегда говорил правду в глаза. Это не нравилось начальнику штаба полка майору Гейко, с которым они постоянно ругались. После войны было такое указание, что летчиков, нарушающих дисциплину, вне зависимости от их заслуг можно увольнять из армии. Видимо, Гейко написал на Камозина докладную, и Красовский подписал приказ уволить того по пункту "е". Как сказал у нас один летчик, пункт "е" означает "ешь сам". Это значит, что тебя увольняют без пенсии, на гражданке на работу не примут. Уже в 1948 году я лично слышал, как Красовский высказывал командиру полка Павликову, что его обманули, и он уволил Камозина фактически по навету. Связь мы с ним поддерживали. Поначалу его никуда не брали. Ходила такая байка, что он, дважды Герой, сидел на ступеньках здания Наркомата Обороны и просил милостыню, но когда мы с ним встречались, он сказал, что такого не было, но по начальству он много ходил. Потом все-таки он устроился в ГВФ.
- После освобождения Крыма вашу дивизию отправили под Полтаву на переформировку. Как складывались взаимоотношения с американцами?
- Наш полк стоял на одном аэродроме с их истребителями "Мустанг". Отношения были нормальные. Американцы жили в палатках. Мы ходили в их ресторан, располагавшийся также в палатке. У нас был такой Беркутов Александр Максимович, Герой Советского Союза. Хороший вояка, храбрый человек, который воздушные бои вел грамотно, не боясь, разумно. Отлично разбирался в штурманском деле. На И-16 сбивал "мессершмиттов"! Для этого надо было уметь грамотно использовать технику. Многие, особенно в начале войны, погибали из-за того, что как следует не пользовались даже тем, что есть.. Вот такой пример. Уже шла война. Перед эвакуацией училища инструкторский состав проходил тренировочные полеты и отрабатывал боевой порядок. Летали они на И-16 звеном из трех самолетов. Справа ходил один младший лейтенант, а вел звено полный, солидного возраста старший лейтенант. После полетов он делает разбор. Я был в наряде и находился от них недалеко. Слышал их разговор. Этот старший лейтенант молодому лейтенанту, инструктору, говорит: "Ты стоишь далеко. Ты должен у меня рядом стоять, ты должен меня защищать своим телом!" Я тогда уши навострил: как это - телом? Значит, он должен прикрывать, себя подставлять. А оружие зачем у него тогда? Думаю, ладно, посмотрим, сейчас нужно школу заканчивать, там будет видно. Вот какие взгляды были у нас. Заслуга Александра Ивановича Покрышкина, что он смог эти взгляды изменить не только у рядового состава, но и высокого начальства.
Так вот, мы с Беркутовым как-то пришли в ресторан, нас было человек семь. Один из американцев показывает на его иконостас и спрашивает: "Кобра?" Мы сначала не поняли. Потом дошло, что он спросил, получил ли он эти награды, воюя на "кобре". Мы ответили: "Да". Тогда он говорит: "Мустанг", - и показывает, что награды доходили бы до пят. Посмеялись. На "мустангах" они не давали летать. Мы им в шутку предлагали меняться, но они не соглашались. "Кобра" у них считалась штурмовиком. "Мустанг" был лучше вооружен, у него более сильный мотор.
Как-то три "Мустанга" встали на ремонт. Американцам понадобился специалист-радист. Командир полка послал мою будущую жену Раису Михайлову. Она пошла к ним. Они говорят: "Вы не поняли, нам нужен специалист по радиооборудованию" - "Все правильно, она и есть специалист". Поскольку радиостанции были одинаковые, она там все сделала. Они потом сказали, что она большой специалист, и даже стали ее уговаривать, чтобы она к ним перешла.
- Большинство самолетов Вы сбили в Крыму и один в Восточной Пруссии? Так?
- Два в Восточной Пруссии.
- По документам - один. ФВ-190, аэродром Гроссшимань. Но об этом чуть позже. А пока вот о чем: почему такая разница оказалось: 9 самолетов буквально за три месяца войны, а потом всего один?
- После Крыма наш полк несколько месяцев стоял с американцами, у нас воздушных боев не было. А потом сели в Польше, тоже воздушных боев не было. Мы там все время были привязаны к бомбардировщикам. Помню, был такой боевой вылет. Командир полка послал меня и Зорина на разведку аэродрома Гросшимань, который располагался примерно в 60 километрах за линией фронта. Прилетели, доложили, что на аэродроме стоят самолеты, и тогда командир поднял весь полк. Мы пошли двумя группами. Первую группу повел Зорин, а вторую я. Летели на 3000 метров с кассетными бомбами. Облачность была с большими разрывами. Зорин, похоже, струхнул или был не уверен, что правильно вышел. Передает по радио: "Аэродром закрыт облаками". А я вижу - впереди маячит его группа. Подхожу: аэродром открыт, не открыт - непонятно, но есть большие просветы в облаках. Подходим, смотрю - на полосу выруливает "фоккер". А мы в этот вылет взяли много молодежи. Думаю, неопытные, он один может всех их посшибать. Надо этого "фоккера" снять. Я передал командиру полка, что атакую. Сбросил бомбу, а "фоккер" в это время пошел на взлет. Я за ним. Думаю, я первым атакую, сейчас зенитки весь огонь по мне сосредоточат. Пора начинать маневрировать. Только я левую ногу сунул - врыв! Самолет рулей слушается, я продолжаю пикировать за этим "фоккером". Глянул, ведомый бомбу сбросил и тоже идет за мной. Смотрю - "фоккер" отрывается, взлетает, я по нему стреляю - у меня отказывает пушка и все пулеметы, кроме одного. Но попал! "Фоккер" свалился и взорвался. Я ушел в сторону. Думаю, где садиться. Черт знает, что у меня подбито. Видел, что вспышка была. Управление пока работает, мотор тоже. Ведомому говорю: "Посмотри, у меня ничего не дымит?" - "Нет". Уже на земле я увидел, что снаряд попал в заднюю кромку крыла. Осколки побили хвост, но мотор не затронули. Если бы не сделал скольжение, то прямо бы по центроплану и по кабине попал.
Я опять захожу, смотрю - второй "фоккер" со стоянки выруливает на взлет. Взлетает. Я его догоняю - не стреляет оружие. А он на малой высоте, уже убрал шасси, я у него в хвосте вплотную сижу и никак не могу на виражах перезарядить пулеметы или пушку. Крыльевые не перезаряжаются, а эти перезаряжать можно, но некогда. Я отхожу немножко в сторону. Ведомый видит, что я за кем-то гоняюсь, я ему говорю: "Бей его". Он заходит, а стрелять еще, как следует, не умел. Упреждение не взял, в метре идет за ним очередь. Я ему говорю: "Упреждение возьми, упреждение возьми на метр, хвост отрубишь ему". Он несколько очередей дал, но промахнулся. Тут закрутилась "карусель", и куда это "фоккер" делся, я не заметил. Перезарядил пушку, пулеметы. Попробовал - стреляет. Отработали, стали отходить. Вижу - "фоккер" за нами. Я командиру полка передаю: "Фоккер" идет за нами. Сейчас я его сниму". Я развернулся, дал очередь издалека, отвлекаться некогда было - отставать от группы нельзя, я же ведущий. Этот "фоккер" задымил… я вот все думаю - куда я ему попал? Я увидел не обычный черный дым, а клуб белого пара и он рухнул в какую-то просеку, где была линия электропередач. Пыль, дым, белый пар столбом…
- Почему отказало оружие?
- Если в бою создашь отрицательную перегрузку, где-то там ленты зацепляются, и оружие отказывает. Причем мы пытались найти и исправить этот недостаток, но так ничего и не смогли сделать. Ведь когда самолет садится, его встряхивает и все опять работает. А в воздухе я уже знал, что если сделал переворот или разворот с отрицательной или близкой к нулевой перегрузкой - обязательно будет задержка. В этом случае надо просто перезарядить оружие, но в бою не всегда есть такая возможность.
В 1945 году летали на сопровождение бомбардировщиков, летали на штурмовку. Бомбы бросали. Нам вместо подвесного бака к самолету подвешивали одну 250-килограммовую бомбу. Ходили на Данциг, бомбили корабли. Кто как мог, конечно… Один раз велели бомбить эсминец, который обстреливал наши войска. Дня три его гоняли. Как только мы появлялись - смотрим, он сразу прекращает стрелять, и начинает маневрировать. Попасть в него тяжело, но хоть отгоняли. Хотя командир первой эскадрильи Зорин говорил, что мы его потопили, но на следующий день опять наши наземные войска помощи попросили. Может, моряки потопили. Его 250-килограммовой бомбой не потопишь. Потом наши Данцинг взяли, он куда-то ушел.
Так вот, воздушных боев практически не было. Летчики противника послабее стали, чем в начале войны. В Польше летали, шестеркой сопровождали девятку "Бостонов" на город в километрах 60-70 от линии фронта. Я парой в ударной группе, а Боря Степанов парой выполняет роль непосредственного прикрытия. Бомбардировщики на боевой курс сходу встали. Смотрю, навстречу выше нас метров до 500-1000 идет группа "фоккеров" и "мессеров". Всего штук 30. Ну, думаю, сейчас драчка будет. Моя задача - сохранить бомбардировщиков. Сам погибай, а бомбардировщиков сохрани. Они на боевом курсе, не шевельнуться. Сейчас сбросят бомбы, начнут разворачиваться, на развороте их немцы и начнут лупить. Смотрю, один атакует Степанова - напористый такой, с пикирования на скорости. Я говорю: "Боря, в хвосте "худой" - "Вижу". Я сказал, а сам направился на этого "худого". По крайней мере, хоть пугну, чтобы не атаковал. Заметил он меня, и сразу вправо в сторону, раз, полупереворот и ушел. Другие крутятся, вертятся, но практически не атакуют. Видно, послабее летчики были. Бомбардировщики уже развернулись. "Бостон", если идет налегке с принижением, то скорость у него хорошая. Пошли с курсом на аэродром. Смотрю - четыре "фоккера" за нами. У меня ведомым молодой летчик. Думаю, связываться с этими четырьмя "фоккерами" или нет? Пока они далековато еще. Можно развернуться и с передней полусферы… хотя бы одного снять, а остальные рассыпятся. Но я могу ведомого потерять, а он может заблудиться. Ждал, ждал. Думаю, если подойдут, тогда, конечно, придется завязать бой. Не получилось… Они в какой-то момент развернулись и ушли.
Когда на Берлин ходили, я видел "мессеров", но они не атаковали наших бомбардировщиков. А я не мог оторваться от бомбардировщиков, чтобы самому атаковать. Вот потому и не настрелял больше.
- Вы эскадрильей дружили или полком?
- Вообще полком. Между собой в эскадрилье, конечно, больше общались и лучше друг друга знали. Между эскадрильями общения было меньше, но дружили и с техническим составом, и с летным. Дуба была и между полками, но тут уже выборочно.
Помню, как после Крыма командир полка послал меня и Серегу Нестерова в дом отдыха на 10 дней. Добирались на попутках. У меня тогда был только один орден Славы. Молодые летчики уже по второму ордену получили, а мне все не давали. Начальник штаба сказал (это уже я потом узнал), что пока я сам не получу второго ордена, у Дементеева второго ордена тоже не будет, поскольку я с начала войны и старше его.
Стоим на стоянке. Совершенно незнакомый мне человек говорит: "Здравствуй. Ты Дементеев?". Оказывается, это был командир эскадрильи бомбардировщиков, чью группу я все время сопровождал. И в Крыму, и потом в Польше, и Германии. Спрашиваю его: "Как же ты меня узнал? Мы же с тобой не встречались!" - "Ну, как же, - говорит, - длинный такой, один орден Славы болтается".
- Орден Славы - солдатский орден?
- Меня к нему представили, когда я два "фоккера" сбил. Замполит говорит: "Я тебя сделаю полным кавалером ордена Славы". В авиации этот орден давали только младшим лейтенантам.
- Какой следующий орден?
- Закончилась война. Мы стояли в Пенемюнде. Это ракетный немецкий центр. И в течение недели я получил два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны I степени. Уже прошло 44 года, в 1988 году вдруг мне звонят из поисковой группы: "Вы награждены орденом, но вам его не вручили". Тогда мне и вручили третий орден Красного Знамени, которым я был награжден в 1944 году. И Хотцкому тоже вручили орден Отечественной войны I степени, которым он был награжден раньше.
- Два ордена Красной Звезды уже позже получили?
- Да, за полеты в сложных метеоусловиях и за выслугу лет.
- Командир полка часто летал?
- Нельзя сказать, что часто, но Павликов и в групповых вылетах участвовал, и полк водил.
- Как относились к потерям?
- Тяжело. Первые потери вообще очень тяжело переносились, а потом сердце просто сжимается. Но каждая потеря отражалась на нас на всех. Сильно переживали.
- Что делали с личными вещами погибших?
- А какие личные вещи? У летчиков - планшет, и пошел. Зимние костюмы были в ведении техников. У нас в эскадрилье был случай на Кубани, когда один сержант, пользуясь этим, наше обмундирование продавал. Даже парашюты воровал. Его поймали, при задержании он застрелил одного из патрульных. Его судили и расстреляли. Опять же это единичный случай, которым был возмущен весь личный состав полка.
- Летали с орденами?
- Да, с орденами и документами. Как-то вечером я полетел на разведку. На обратном пути меня обстреляли с земли и пуля пробила охлаждающую систему. Кое-как перетянул линию фронта и в сумерках сел в болотце. Подошли пехотинцы, отвели в комендатуру. Первый вопрос: "Документы?" Показал удостоверение. Сразу другое отношение стало. Спрашивают: "Что вам надо? Чем помочь?".
Летали в любую погоду. В мороз летали, нам зима не страшна была. Чтобы двигатель легко запускался, перед его выключением в масло добавляли бензин. Для этого был специальный тумблер подачи бензина в маслосистему. Погоняешь его минуту-полторы, а наутро он с полоборота запустится.
- Штурмовики приходилось сопровождать?
- Да. Это были самые сложные задания. Как-то выкручивались, маневрировали.
- Рисовали что-то на самолетах?
- Нет. Вот когда Сережка Нестеров погиб, на самолетах написали "За Сережу!". Во всех эскадрильях полка коки винтов были белые. Причем у "фоккеров" тоже были белы коки. Мы как-то с ними схватились, вышли из боя, а один у нас отстал. Спрашиваем: "Иван, где ты?" - "Пристраиваюсь". Нет его. "Где ты, в каком районе?" - "Пристраиваюсь. Вот вы, белые коки". Оказалось, что он к "фоккерам" пристраивается. Они опомнились, развернулись и по нему стрелять. Он кричит: "Ай-яй-яй!" Но как-то выкрутился. Прилетел домой, винт свистит - все лопасти прострелены. Вот так белые коки!
Спереди, сбоку наносились крупные белые номера машин. Номера самолетов первой эскадрильи начинались с 01, второй - 20, третьей - 30. Я летал на "кобре" под номером 22. Если самолет вышел из строя, и я надолго перехожу на другую машину, то номер так же переносился. Ну и за сбитые самолеты рисовали звездочки: там, где номера - спереди сбоку. Как у Покрышкина.
- Крыльевые пулеметы снимали?
- Нет. Некоторые машины к нам приходили с крыльевыми крупнокалиберными пулеметами. Крыльевые пулеметы хороши для атак наземных целей, а для воздушных целей достаточно двух крупнокалиберных и пушки. На одну гашетку я оружие не выводил.
- Действительно, у "кобры" был слабый хвост. Проводились ли мероприятия в полку по его усилению?
- Да, была такая проблема. Приезжали представители ПАРМА и усиливали хвост. У нас в полку случаев скручивания хвостового оперения не было, но в других полках, я знаю, были.
- Насколько часты были случаи обрыва шатуна двигателя?
- Такие случаи были. У меня лично такого не случалось, я считаю, благодаря моему технику. Они работали грамотно, добросовестно, можно сказать, героически. После каждого полета было положено снимать масляный фильтр. Как-то вечером в феврале 44-го техник сказал, что стружка пошла, а это значит, надо менять мотор. Я расстроился: завтра я буду безлошадный - нехорошо. Утром подхожу к самолету - стоит тренога, прикрытая брезентом. Подходит техник, Вадим Адлерберг, руки распухшие, в крови и говорит: "Товарищ командир, самолет готов. Сейчас капоты закроем, и можно облетывать". Они за ночь мотор сменили! День не спали и всю ночь работали! Я говорю: "Дима, что у тебя с руками?". Он только рукой махнул: "Сейчас мороз, надо гайку навернуть, на палец поплевал, она прилипла, навернул и оторвал. Подумаешь, кровь - заживет".
- На "Кобре" фотокинопулеметы устанавливали?
- Были фотокинопулеметы, но мы почему-то ими не пользовались. Я одно время, когда первых своих сбил, хотел ввести в практику его использование. Ведь и оборудование, и пленка, и лаборатория были, но никто этим не захотел заниматься. Я пытался пробить, но мне не удалось.
- Как Вы познакомились со своей женой?
- Стояли мы в Вазиани. Как-то вечером пошли с братом погулять, пришли на танцплощадку, смотрим - стоит девушка, младший сержант в красивой форме, с гвардейским значком. А тогда для нас, выпускников училища, гвардеец - это… О! Я пригласил ее потанцевать, хотя до этого никогда не танцевал. Она не отказала, и мы потанцевали. А когда в полк попали, оказалось, что она в нашей эскадрилье механик по радиооборудованию. Надо прямо сказать, что поклонников у нее было много. Я ее уже потом, когда мы поженились, спрашивал: "Что же ты меня выбрала? Я такой длинный, некрасивый, а вокруг тебя такие хорошие ребята были". Она говорит: "Сама не знаю, почему".
В полку было около пятнадцати девчонок: оружейницы, штабные работники. Оружейницы придут, почистят оружие и уходят - регулировку делали мужики, а Рае все время с техниками приходилось быть: от темна до темна. Что может сама сделать - сделает, что не может, определит в мастерские. Другие эскадрильи тоже пользовались ее услугами, когда им нужна была помощь. Она классный специалист была. Уже 1945 году весной, в распутицу, как-то в землянку к девчонкам зашел, а в ней холодно. Девчонки сидят, мерзнут. Я спрашиваю: "Чего вы печку не топите?" - "Вот Рая придет, тогда будем печку топить. Она ребят попросит, и они нам дров принесут. Ее просьбу ребята всегда выполнят". - "А чего сами не попросите?" - "Нет. Пусть уж лучше она". А ведь нужно же обсушить сапоги, сменной обуви нет.
К концу войны мы стали встречаться. У нас, конечно, серьезные встречи были. Не просто так: рассчитывали пожениться после войны, если я жив останусь. Когда мы уже в Польше стояли, 15 марта 1945 года, пришел я к командиру полка, говорю: "Надо Рае условия создать". - "А чего?" - "Мы встречаемся, хотим пожениться". Он говорит: "О, лучшая пара полка! Пиши рапорт. Я вам - Бог, царь, мать и отец. Я приказ отдам, и по возможности предоставим вам все условия как семейной паре". И командир полка заставил меня написать рапорт. Рая об этом еще не знала. На следующий день нас поженили приказом по полку. Она потом говорила: "Если бы не этот приказ, не знаю, вышла бы я за тебя замуж или нет". Когда приказ вышел, Рае говорили: "Да ты что? За кого ты вышла? Он же горячий, он же лезет везде и всюду. Его же убьют, останешься молодой вдовой". У нее, как я уже говорил, много ухажеров было. Начальник штаба Гейко тоже ухаживал. Ходили слухи, что он хотел развестись со своей женой и с Раей сблизиться. И холостяков много было - хороших ребят, достойных. Но она меня выбрала.
В августе того же года меня отпустили в отпуск, а она демобилизовалась. Рая родом из Белоруссии, из города Полоцк. Приехали мы туда в эшелоне, пошли в ЗАГС, чтобы уже официально расписаться, а нам говорят, что нужно ждать три месяца. Я им отвечаю: "У меня всего три часа времени, мне нужно возвращаться в часть". - "Тогда идите к начальнику". Пошли к начальнику. Он - инвалид войны, понимает нашего брата. Приказал, и нас немедленно официально расписали. Но вообще-то мы с ней считаем, что мы с 15 марта муж и жена. Вот, до сих пор вместе, уже 62-й год.
- После войны Вас не спрашивали, почему Вы женились на "фронтовичке"?
- Когда я приехал к себе на родину после войны, встречался с одноклассниками, знакомыми, некоторые спрашивали, почему я женился на фронтовичке. Было такое мнение, что они все были ППЖ. Я отвечал: "А чем отличается фронтовичка от тыловички? Кто лучше, кто хуже? На фронте, по крайней мере, видно, какой человек в действительности, а в тылу, попробуй, пойми".
- Постоянные пары в полку были?
- Всякое бывало. Разные девчата были, разного поведения. Из полка девушки по беременности не уезжали. Наоборот, некоторых девчат присылали из других полков на перевоспитание. Как надоест ругань из-за них - направляли в наш полк. Командование полка все силы прикладывало, чтобы был порядок. Ведь некоторые приходили не для того, чтобы в армии служить, а чтобы найти себе мужика… Разные взгляды, разные люди есть. Главное, чтобы мужики из-за них не ссорились. Мы со всеми этими девчатами, какого бы они поведения ни были, после войны и до сих пор все собираемся. И тогда, и сейчас мы относимся к друг другу уважительно. Мы же гвардейцы! Знаешь, что такое гвардия?! Во первых это признание боевых заслуг, а, кроме того, гвардия получала оклады на 50% больше, чем другие полки. Однажды сижу в Краснодаре в столовой. Напротив за столом летчики-бомбардировщики о чем-то разговаривали. У одного ордена три было, он рассказывал о том, сколько получает. Тогда же за ордена еще деньги платили. Он смотрит на мой гвардейский значок и говорит: "Я бы за этот гвардейский значок отдал бы все свои ордена". Другой спрашивает: "Как так?" - "Ну, что я: за этот 10, за этот 5 рублей в месяц получаю. А у него 50% к окладу".
- Что делали с деньгами?
- Родителям отправлял. То за сбитый самолет 1000 рублей, то за радиокласс, а больше на водку уходило, потому что ее тяжело было достать. Жили-то сегодняшним часом, а не то что днем. Я врачу как-то говорю: "Доктор, вот почему так бывает: 100 грамм не выпьешь вечером после боя, а утром встаешь, голова болит". А он отвечает: "Для этого и дают 100 грамм. Когда 100 грамм выпьешь, да к ним еще 200 добавишь, поужинаешь хорошо, стресс снимается".
Когда операция начиналась, настолько интенсивно летали, что, бывало, из самолета выйти некогда. Заправляют, ты сидишь в кабине, а уже тебе ракету на взлет дают. Если до завтрака вылетел, то завтракать уже не будешь. Во-первых, в столовую некогда пойти, хотя официантки разносят завтрак к самолетам, уже ничего не хочется, кроме воды. Даже компот не идет, аж тошнит. Только обыкновенной воды выпьешь немножко и все. Когда в Вышестеблиевской стояли, у нас была Валечка-официантка. Она ко мне однажды подходит - я в кабине сидел - и говорит: "Хоть компотик выпей!". Со слезами уговаривала. Я говорю: "Не хочу, уже попробовал, не лезет". Мимо командир полка Павликов шел. Она ему: "Товарищ командир, прикажите ему покушать. Они же с голоду умрут!".
Бывало, что и по малой нужде сходить некогда. В кабине писсуары были, а трубка от него выходила вниз рядом с трубкой слива топлива при переполнении баков при заправке. Вот раз как-то я сижу в кабине, техники заправляют самолет. Решил я воспользоваться писсуаром. Техники кричат: "Смотри, бензин течет!" Прибежали. Разобрались, посмеялись…
А вот вечером - тогда да. Начпродам командование приказывало, что они могут в завтрак продукты экономить, в обед, но чтобы во время ужина каждый был сыт. Вот техников кормили плохо, мы им в кульки еду собирали, относили. Им же приходилось еще и ночью работать. Так вот, в ужин дадут боевых 100 грамм, ну сами еще грамм 200 найдем. Немножко успокоишься, тогда хорошо поужинаешь. Знаешь, тогда мы в насмешку говорили: "Если ты проживешь долго…".. Настроены мы были на короткую жизнь. Я тебе скажу, что я был готов погибнуть. В воздушном бою, в драке можно и умереть. Только бы не по-глупому, не от того, что зевнул, проспал атаку.
- Что делали после ужина?
- Когда боевая работа была, то спали, не до танцев. А когда бывали свободны, на танцы шли.
- Какое у Вас было отношение к немцам?
- Под Феодосией есть поселок Старый Крым. Когда немцы отступали, они всех убили. Чудом спасся один старик. Мы видели весь этот ужас - зарезанных, застреленных жителей. Мы были в бешенстве. Хотелось мстить им всем.
- Вы были суеверны?
- Нет. Но знаю, многие летчики суеверны. Допустим, 13 число, понедельник, надо вылетать на задание. Тяжелый день, конечно. Но кому не повезет: мне или моему противнику? Он же тоже в это время летит. Посмотрим. Потом бриться перед полетом нельзя. А я всегда брился, когда было нужно. У меня не было ни примет, ни предчувствий, я не верил в это.
- Как Вы встретили известие об окончании войны?
- Мы были в Германии, в лесу, на полевом аэродроме. Проснулись ночью: началась стрельба, переполох. Зенитчики стреляют. Что такое? Оказывается, война окончилась! Салют! Утром приходим на аэродром - стоит жуткая, пугающая тишина. Мы привыкли, что днем и ночью то моторы пробуют, то взлетают, то садятся, там подбитый садится, раненый. Кругом шум. А здесь такая тишина, просто угнетающая. Особенно в первый день. Не веришь, неужели, это правда, что не будет больше войны, не будут убивать людей. Хотя еще после этого дня пришлось повоевать. Но все равно - Победа, конец войне.
Интервью: Артем Драбкин Артем Драбкин |
