Я родился 25 сентября 1920 года в большом селе Новопокровское, на речке Красный Осетр Богородицкого района Тульской области. Когда в 1934 году умер папа, мы остались с мамой одни. Мои братья жили в другом месте. В 1929 пошел в школу, проучился в ней четыре класса и перешел учиться в пятый класс в школе города Богородицка. От дома до школы каждый день, в любую погоду, ходил по шесть километров. К 1934 году я закончил неполную среднюю школу (семь классов), получил аттестат и перешел в восьмой класс. До этого я учился неплохо, а тут- перестало получаться! Позже, в 1935 г., заболел воспалением легких и врачи рекомендовали сделать перерыв в учебе -восстановить силы. Так вот я и бросил школу, не доучился. В 1936 году мы с мамой переехали в Тулу. Там нашлись знакомые и нас определили жить на частной квартире. Хозяином этой квартиры был дядя Миша Колыхалов Он был знаменитый на всю Тулу калильщик, термист. К 1937 год я уехал в ФЗУ Тульского патронного завода.
Жил я на 35 рублей. Тогдашний дневной паек - килограмм хлеба, 50 грамм сахара и кипяток. Всё, больше ничего. Так я начал учиться в ФЗУ. Меня приняли обучать на слесаря-лекальщика. Всего в группе было 36 человек, но после предварительной проверки 12 человек (в их числе и я) из группы перевели на завод, в цех. Там каждый был прикреплен к своему мастеру. Так я попал к Василию Михайловичу. Он был "мастер - золотые руки". Вот так началась моя учеба. Получалось у меня хорошо. Через каждые 3 месяца у нас были экзамены. Приняли меня с 1-ым разрядом, в декабре сдаю на 3-ий, а уже через три месяца я сдал экзамены на 5-ый разряд. Нам давали работу, в зависимости от умений. Так, за работу, выполняемую по 1-й разряду платили 45 рублей. Вот на эти деньги я и жил. 2-й разряд - это 90 рублей, а 3-й - уже 145 рублей.
У нас над полем, перед глазами, проносились самолеты - бипланы и монопланы. Мы тогда в них не разбирались, а потом уже начали узнавать. Этот , что был - И-16 пронесся и так нас вдохновил! Как помню, 18 августа 1937 года, мы с другом пришли в Тульский аэроклуб, который располагался на аэродроме Мясное. Смотрим - столик, и сидят инструктора. Подошли, спросили - как поступить. Нам ответили, что для начала надо пройти медкомиссию: "Если хотите, дадим вам направление, - и, пожалуйста, приходите".
Пошли к медикам. Мой товарищ комиссию не прошел - у него было плохо с вестибулярным аппаратом, а у меня получилось. Пришел с заключением медкомиссии, - и стали мы учиться летать на планерах. Не у всех одинаково получалось, но я дошел до самостоятельных полетов. на Г-9, Ш-10. Этот двухместный, но я летал самостоятельно, как на одноместном. Их резинками натягивали, запускали. Натянут, инструктор рядом стоит, дает команду - "спускай!" Я нажимаю, крючок отцепляю, амортизатор туда, два таких толстых резиновых троса. Сверху плоскости планка, и ты не взлетишь, потому что подъемной то силы нет… И вот подлет, с разворотом на 180 градусов, но его не все делали. А позже начались самостоятельные полеты. На автомашине, на задней оси, одно колесо снято, задок поднят, на это колесо навешивают барабан. Барабан наматывает трос, за ним бежишь, и когда скорость поднимает планер в воздух, сбрасываешь этот трос и летишь.
Закончили мы с планерами и сели изучать материальную часть У-2. Аэродинамика, математика, русский язык, алгебра, геометрия. Все , в основном, пришли с семью классами. К тому же я работал по 6 часов на заводе: с 6 утра до 12 утра - на заводе, а к 14 часам - в аэроклуб. Жил на Хопре. Проходная на патронной завод была северная, и чтобы на трамвай сесть и приехать без пересадки, нужно было почти обойти вокруг завода, и там сесть на трамвай, который тебя привезет на Московский вокзал. С Московского вокзала шагать километр до аэроклуба. Вот я попросил меня перевести, чтобы вокруг не обегать, - и мне разрешили входить с севера, а выходить с юга. Так у меня оказалось два пропуска на завод.
Трамваи ходили мягкие и жесткие. На мягком проезд стоил 20 копеек, а в жестком - 10 копеек. А где мне их взять? Стоишь иной раз, ждешь, - мороз под 20 градусов, 25 градусов, - а ты в брезентовых полуботиночках с калошами и в брюках поверх трусов. Мама белые брюки купила, покрасила в черный цвет. Такой незначительный лапсердак, кепка. Подходит трамвай, мягкий вагон, - и ты его пропускаешь, ждешь жесткий вагон. Чем мягкий от жесткого отличался? Просто мягкие сидения, и там вроде потеплей немножко. И вот так уже едешь на Московский вокзал без пересадки. Отучишься 6 часов в аэроклубе, с 17.00 до 23.00, - и потом опять с аэроклуба до вокзала. А тут уже 6-й номер ждешь: он ходил в Заречье, в наш район. Там сойдешь на улице Горького и потом с километр идешь до дома.
Когда мы начали летать, я стал работать только по 4 часа, с 7.00 до 11.00, - потому что с 14.00 начинались полеты, которые длились до 22.00. Когда едешь на трамвае в аэроклуб, учишь задания. А когда оттуда - учишь завтрашнее задание, чтобы ответить было что . Получалось, что учились в трамвае, потому что некогда было! В 23.00 приедешь, - что там сделаешь? Когда начали летать, нас стали подкармливать: перед тем как зайдешь в аэроклуб, давали хорошую булку или с сыром, или с колбасой, или с маслом. Причем не жалели ни масла, ни сыра, ни колбасы. Такая большая, хорошая булка, - и к ней кружку или какао, или кофе. Закусишь - и идешь на аэродром. Вот так началась учеба. Когда аэродром подсох, начались полеты: они шли с 14.00 до 22.00, - потом разбор и домой.
В воскресенье мы часто собирались и шли на станцию разгружать уголь. Деньги-то нужны! Разгрузим и за работу получим по 15-20 рублей . Через 6 месяцев, я сдал экзамен, и меня выпустили на самостоятельную работу по 5-му разряду. Тогда для рабочих самым высоким был 9-й разряд, а 4-й ученический разряд приравнивался к 2 рабочему разряду. Я закончил учиться с 5 разрядом. Позже,когда уходил в школу, получил и 9-й разряд.
Мой наставник увидев, что я умею, начал брать работу и поручать мне её выполнять. Потом сам её сдает, а деньги отдает мне. Я опешил даже: "Василий Михайлович, ну что Вы!?" - "Бери, а то по шапке получишь, ты же заработал! Посмотри, ты же светишься, как скелет. А одет как?" Все знали, что он мне помогал и что это я делал заказы, но слабенькую работу такому мастеру не давали. Потом он меня научил работать по чертежам. Чертежная работа оплачивалась раз в 10-15 дороже, и я иногда стал зарабатывать по 400-450 рублей в месяц. А тогда же все копейки стоило! Водка, например, стоила 5 рублей 5 копеек. В столовую зайдешь, на полтора рубля покушаешь: а это и закуска, и первое, и второе, и чай. В последние месяцы перед отправкой, я больше тысячи рублей получал. Маме я один раз прислал 500 рублей. До этого она мне высылала. Получила и мне написала в письме: "Сынок, ты что, воруешь?!" Старуха живет в деревне, а ей такие деньги прислали!
В 1938 году я окончил аэроклуб. Помню, моим инструктором была Кононова. Как только в воздух поднимемся - она матерится и матерится! Сделал я 20 с чем-то полетов, и садится ко мне в кабину командир звена, Иван Щербина. Полетели, вернулись, - "Лети самостоятельно!". В аэроклубе я учился на пятерки! Потом уехал в отпуск, и вдруг получаю телеграмму: "Немедленно приезжай, работает комиссия". А это с Качинского училища приехали проводить отбор на учебу. Я помчался, а комиссия уже работу закончила. Прибежал в штаб и стою, чуть не плачу. Идет командир звена: "Где ты был?" - "Был в отпуске". Он видит, что у меня слезы капают. "Подожди", - говорит - "Ладно". Уговорил старшего лейтенанта на меня посмотреть… Я забыл его фамилию, это был командир звена со 2-й эскадрильи, с самолетов И-15. И вот мне говорят: "Сейчас поедете на аэродром". С собой у меня перчатки с крагами, как давали в аэроклубе, шлем и очки. Только сел с ними в "эмку", и вот мы приехали. Мой экзаменатор спрашивает: "Ты с переднего места летал?" - "Нет, товарищ старший лейтенант, я все время с задней кабины" - "Тут холодно, садись в переднюю. Справишься?" - "Я не разу не летал с передней, но попробую" - "Ну, ладно, садись, тут теплее". Он-то одет нормально: меховая куртка, унты. Сел я в кабину, и весь комплекс сделал - виражи, мелкие, глубокие, петля, штопор, боевые развороты, повороты, петля, штопор, зависание. Когда скорость теряется - машина проваливается, а потом берешь управление и, главное, не допустить, чтобы она свернула в штопор, - вовремя отдать ручку. Прилетели, сели, спрашиваю: "Разрешите получить замечания!" - "Молодец, Сережа. На Каче учиться будешь!"
С этого момента я уже там был, а на заводе мне как-то работать не хотелось. А деньги то зарабатывать надо - приодеться, питаться. В конце ноября прихожу домой и мне вручают повестку из военкомата: "Рассчитаться с завода и 11 декабря 1938 года, к 12 часам дня, явиться в аэроклуб, имея при себе запас продовольствия на сутки". На заводе,как пришел, мне передают: "На тебя пришло распоряжение, ты направляешься на учебу". Быстро рассчитали, собрались старики, рабочие. Помню, пришёл и Михаил Васильевич: ему уже лет 70 было, самый лучший токарь-лекальщик завода. Он ко мне как к внучку относился. Иной раз что-то из дома вкусненького принесет.
В какой то из дней отпросился я с завода. Говорю: "Пойду в аэроклуб, узнаю". Пришел, а там такая симпатичная женщина мне говорит : "Ты - Сережа? Пришел список, ты включен". Смотрю, - в списке третья моя фамилия. Потом собрались, вагон подали и в путь. В Ефремове к составу еще вагон прицепили, там еще один был аэроклуб. Так полуторами вагонами и приехали на Качу. С собой у нас чемоданчики и все, - вещей-то нет. Вышли на площадь - а там все в зелени, кругом кипарисы, цветы. Температура +18 градусов! Стоят машины "ЯЗ" Ярославского завода, - были такие пятитонки, длинные. Все погрузились и двинулись. Ехали через Севастополь и еще 40 километров напрямки. Сразу все наши гражданские вещи - в мешок, сами, голые, - в парикмахерскую, а затем в баню. Мешки наши с вещами отправились в прожарку, потому что у многих из нас было достаточно вшей.
Постригли нас, помыли, одели в форму и отправили в столовую. Приходим: столы накрыты скатертями, сервировка вилки, ложки, ножи столовые. В центре стоит хлебница с белым и черным хлебом: четыре ломтика белого, и черного много. Кажому на блюдечке граммов по 25 масла и сахар. Сели мы за столы. Скатерти белые, все официантки молодые красивые женщины. Подают нам первое, второе, чай приносят. Мы ребятишки, - причем, большинство из деревень: ефремовские, калужские подъехали, а туляков у нас мало было. Поели, прошли по городку на берег моря. От казармы берег моря находился в 200 метрах. Черное море, обрыв, - берег был с нашей стороны обрывистый. Нам позже приказали: "во столько-то быть в казарме". Прибывают командир эскадрильи, командиры отрядов, командиры звеньев и инструктора. Командир эскадрильи представляется: "Я ваш командир эскадрильи майор Жуков. Это командир отряда, капитан такой-то". Набрали 4 звена. Первый отряд был на И-16, а второй на И-15. В каждом отряде 120 человек: по 30 человек в звене. А дальше командир звена объяснил, кто к кому прикрепляется. "А это ваши инструктора!" Называет: "Лейтенант Северенчук, такая-то группа". Так я попал к Северенчуку.
Начались теоретические занятия. В казарме, где мы жили, повесили на картоне, на ватманской бумаге, таблицу. Вверху написано: "оценки". А с левой стороны - фамилии и предметы. Там были и русский язык, и математика, и так далее. А дальше идут числа: месяц и день. И у каждого прорезь, и там вставлены отметки - единица, двойка, тройка, четверка и пятерка. Они лежат в небольшом конвертике. Каждый приходит и напротив своей фамилии втыкает ту отметку, которую получил. И когда входишь в казарму, - посмотрел, и сразу видно у кого какие отметки. Пятерка - красного цвета, четверка - зеленая, тройка - темно-синяя, двойка и единица - черные. Двойку мы звали "лебедем". Приходишь с занятий, если получил другую отметку, то вставляешь. Если в этот день тебя не спрашивали, то остается прежняя отметка. Инструктор приходил и смотрел у кого какие отметки.
У меня всё хорошо шло, но как-то я поленился с аэродинамикой. Преподаватель, старший лейтенант Шаблий, меня запомнил. Позже мы встречались, в Липецке, когда я уже стал командиром полка, а он прибыл учиться в отделение начальников штабов. А тогда он мне двойку вкатил, - а у меня кругом пятерки! А если двойку получил, - значит, тебя отстраняют от полетов, пока не исправишь. Меня то не отстранили, учли, что остальные оценки все пятерки. Прихожу к Шаблию, спрашиваю: "Товарищ старший лейтенант, когда Вы меня спросите?" - "Я тебе скажу". На воскресенье, через неделю, назначает пересдачу. А пока, если у кого-то не получается, он меня вызывает: "Долгушин, выйди". Я выйду, все сделаю. "Садись". Так три или четыре раза он меня вызывал, а спрашивать - не спрашивает. Потом смеётся и спрашивает: "Ну, теперь не будешь лодырничать?" Я говорю: "Нет!" Я почти весь учебник выучил. "Раз лодырничать не будешь, поставлю пятерку! Иди".
Как только подсохли аэродромы мы начали летать. Шел февраль 1939 года. В Крыму все быстро сохло. Начали летать на По-2. Кого-то отчислили. Не у всех полеты шли гладко. Вроде бы аэроклубовская подготовка была у всех, но специалист проверяет не только навыки владения У-2, а и как летчика на И-16. И-16 я уже раньше видел. Он как бочка: фюзеляж 6 метров да 9 метров плоскости. Настоящая бочка! Думаю: как же я на нем летать буду? После Y-2 начались полеты на УТИ-4. Меня немножко короткий рост 154 см подвёл. На По-2 летал нормально - длины ног хватало. Помню, сел на УТИ-4 первый раз с инструктором. Он начал энергично ногами работать, - надо держать самолёт, чтобы он не развернулся. И-16 ведь так и норовит куда-нибудь в сторону удрать. Вот так педалями надо работать и хвостом. Тогда, в первый раз, у меня ноги соскочили с педалей. Позже я на УТИ-4 колодки подкладывал, раз длины ног не хватало. Техник уже знал, что я маленький, и деревянные колодки на педали подкладывал, они добавляли сантиметра 3-4.
Выполнил я 30 полетов и мне приказывают: "лети самостоятельно". Подхожу к И-16, сел, инструктор все проверил. Проверили температуру головок цилиндров, все нормально. Только я пошел на взлет, оторвался - мотор как затрещит и черный дым из патрубков повалил. Куда деваться? Взлет взял аккурат, на штаб школы. Убираю обороты, смотрю, - взлетал на метров 170 , нормально, - а мотор всё трещит! Как только перетянул полосу, дальше море. Разворачиваюсь, а садиться негде, и "ноги" не убраны. "Ноги" в школе на И-16 не убирались. Стояли специальные заглушки на направляющих. Конечно, можно было бы заглушки снять и открыть тормоза, но тормоза у меня тоже не работали: держи так, без тормозов. делаю первый разворот, - кое-как, по одному метру, набираю высоту. Начал разворачиваться. Думаю, - пойду к тиру. А сам жмусь, иду вдоль берега моря. Садится негде и если мотор откажет, то хоть и упаду, но в море, в воду. Какая-то, но надежда есть. Можно просто отстегнуться от парашюта и выброситься. Смотрю, мотор работает и всё меньше продолжает дымить. Подхожу на второй разворот, - а он совсем прекратил дымить, работает прекрасно. Положено было первый круг сделать, второй круг, и потом сесть. Я так и сделал. Прошел над аэродромом. Мотор работает хорошо. Тогда я "построил коробочку" и сел. Смотрю на аэродроме - начальник школы комбриг Иванов Иван Иванович, командир эскадрильи, все начальство собралось. Я говорю: "Разрешите обратиться к инструктору?" - "Что с мотором?" - "Не знаю, взлетал нормально. Температура такая-то была. Почему он забарахлил, я не знаю" - "Слушай, ты, дурак, почему ты пошел на второй круг? Почему ты не сел с первого круга?" Я говорю: "Товарищ старший лейтенант, мотор заработал нормально!" Все засмеялись. Вот как мой первый полет прошел.
А.Д.: - Курс молодого бойца проходили?
- Нет. Строевой занимались, физкультурой обязательно, плаванием обязательно. Значок ГТО - это почти обязательно надо было получить. Парашют - тоже обязательно надо было прыгать.
А.Д.: - Как Вам прыжки с парашютом?
- Свободно. В аэроклубе обязательно прыгают с парашютом. Когда в школу пилотов поступил, - там тоже обязательно прыжки с У-2. Конечно, первый неприятно доверять какому-то лоскуту материала собственную жизнь. На У-2, на плоскости стоишь, вылезаешь из задней кабины, левой ногой на плоскость,поворачиваешься спиной к потоку, и по команде инструктора, - прыгаешь. Первый раз с "соской". Это веревка и петля. "Соска" выдергивает шпильку, и парашют раскрывается. Фактически, ты вылезаешь из кабины, становишься на плоскость и прыгаешь с плоскости: то-есть, просто ногами вниз идешь. Конечно, это не то, что в боевых условиях прыгать, когда весь в огне или ранен, а нужно еще вылезти из кабины. Так что я имею достаточный опыт прыжков. На войне меня дважды подбивали : 26 июля,под Ельней, и 21 сентября, под Сталинградом…
Знаете, есть такая тренировка на центрифуге: электромотор, привод вращается, а на нем кабина. Сиденье на аммортизаторах и вся конструкция, вместе с летчиком, вращается с ускорением. Так лётчиков на годность проверяют. Врач нажмет кнопку, зажигается красная лампочка. Проверяют, на какой максимальной нагрузке пилот может эту лампочку видеть и реагирует на неё.
А.Д.: - А ты должен ее погасить?
- Ну да! Включат лампочку буквально на секунду, и я кнопку нажимаю, чтобы она погасла, а врач следит все время. Перегрузка восемь - я гашу. Девять - я гашу. Десять - гашу. Одиннадцать - гашу. Двенадцать - не замечаю, значит всё, хватит. Случалось, что я гасил и на 14! Вот такая была проверка.
А.Д.: - Это перед войной было?
- Да. Перед войной нас вот таким образом проверяли. Было оборудование. Физкультурный зал: батут, брусья, перекладина, кольца, центрифуга. Оборудованный специальный зал.
А.Д.: - Как Вы считаете, какой должна быть физическая подготовка летчика?
- Очень высокой. Во-первых, руки должны быть крепкие. После инструктора Сверенчука я это умел и мог. Он потом ушел командиром звена в 5-ю эскадрилью, которая учила борттехников. Там и Покрышкин учился! Он ведь был когда-то кавалерист, как главком Вершинин, или Жигарев, или Ворожейкин, первый заместитель главкома ВВС Новикова. Командовал пехотной дивизией, и ему приказали перейти в авиацию. Вот их всех и учили в 5-й эскадрилье. А к нам пришел старший лейтенант Воронов, опытный летчик. Так вот, он, например, плохо держал перегрузку. Когда мы с ним первый раз полетели на спарке, знакомиться, - я тяну, он мне говорит: "Какого ты черта тянешь?" Сверенчук всегда держал эту перегрузку на пилотаже. Сели с Вороновым: "Какого ты черта?" Я говорю: "Товарищ старший лейтенант, я же перегрузку держу такую, как привык" - "Ты уж больше так не тяни". Я-то выдерживаю легко эту перегрузку, а он не может.
Ещё мы кроссы бегали и марши по 15 километров. В сумерках выходим, ночью идем и возвращаемся. А потом на 35 км, а потом на 50. С полной выкладкой: и винтовка с тобой, и противогаз, и шинель в скатке, всё это дело перекинуто. Лопатки не было. И на 50 километров! С некоторыми случалось такое, что идет, смотрим, - плохо ему. Скажем, идет звено в 30 человек, его сопровождает машина с врачом и медикаментами. Смотрят, если кому-то плохо - подбирают. Конечно, вечером выйдем, 25 километров пройдём, ночью температура под Севастополем, на Каче, +30 градусов. Один привал, и, потом, когда возвращаемся, тоже один привал. Если часто плохо становится кому-то, его медики обследуют, и подчас, заканчивается это отсевом или переводом. Бывало, что летчик ушел из-за здоровья, а потом их же в войну переучивали на бомбардировщиков. Как-то я встретил во время войны своего товарища по аэроклубу. Мы в одной группе в аэроклубе учились. Его по болезни сердца исключили, он работал в Туле, на заводе слесарем-лекальщиком. А во время войны стал летать на У-2, ночным бомбардировщиком и так всю войну провоевал!
А.Д.: - Там нет таких перегрузок?
- Там, на У-2, тоже перегрузки можно сделать: когда "петлю" или на боевой разворот выполняешь, но летишь то на фанерном изделии, развалишь самолет если превысишь ограничения . У него, у У-2, по-моему, 6 была допустимая перегрузка, а 8 уже разрушающая. Мы это всё изучали, прекрасно помнили и не тянули.
Я уже рассказывал, как прошел первый полет - чуть тогда по затылку не получил. Оказалось, что на машине был неисправен прибор, показывающий температуру головок цилиндра. Вот почему, когда мотор прогрелся, он заработал нормально. Я просто взлетел на непрогретом моторе. Помню, какая была пыль… На аэродроме-то ни кустика, а костыль-то металлический, не на колесике: когда сядешь - он сантиметра на 3-4 врезается в почву, и всё, - весь поверхностный слой превращает в пыль. Были сотни посадок - такая пыль кругом! Тормозов-то нет, чтобы зарулить, остановить мотор. И сопровождающий тоже не виноват: это такой же курсант, но на дежурстве. Ждет, сопровождает старты И-16. Запустил инструктор самолет, выруливает. Сопровождающий ему помогает вырулить и поставить за плосткость самолет на взлет. Далее, когда летчик дает газ и выходит на взлет, вся пыль на нём. Когда в конце полётов мотор становится замасленный, масла много выбрасывается в пыль. И все это - вокруг патрубков, низ фюзеляжа под плоскостями, и особенно в центроплане, - покрывается слоем масла с пылью, миллиметра 3-4! Курсанту полагалось все это мыть. Техник бензина не даст, потому что можно разрушить окраску. У самолета И-16 фюзеляж покрыт фанерой, а далее - пергамент и краска. На У-2 только пергамент и все окрашено. Нельзя бензином мыть! Мыли специальным мылом. Когда я на заводе работал, в умывальнике просто стояла бочка с этим мылом. Оно было приспособлено быстро снимать масло и пыль. Сначала лопаточкой всю эту коросту сдираешь повсюду, обращая внимание места у колеса стойки. Все это дело там надо прочистить и промыть этим мылом и водой. Бензином нельзя! А техник, когда ему скажешь, что все отмыл, возьмет чистую тряпку, проведет - грязно. Для смеха, но делали так. Ветоши много уходило, специально на складах получали тряпки, с ткацких фабрик.
А.Д.: - Группа мыла самолет? Или один курсант?
- Группа. Группы была разделена пополам: 5 человек сегодня летают, а 5 человек на теории. Завтра, меняемся. Иначе как одному инструктору 10 человек на одной машине учить? Как летать на одной машине, на И-16? Вот среди них и решают кому что мыть. Кому плоскости, кому брюхо чистить, кому мотор.
А.Д.: - Вас рулежку заставляли делать на ободранных машинах?
- Обязательно! На И-16 с 22-м мотором, который на касторке работал. Плоскости ободраны, хвостовое оперение нормальное, тормозов нет. Дал газ, поднимаешь хвост и набегаешь до определенного уровня, газ убираешь, хвост опускается - и держи направление. Скорость перед отрывом такая, что вот-вот самолет оторвется! Если бы плоскости стояли нормальные - так он бы полетел. А так газ убираешь и дальше держишь. Это обязательная тренировка на взлете: поднимать хвост и выдерживать направление.
Ещё мы прыгали с вышки в воду. Боны были построены, а на них вышки вдоль берега : 3-метровая, 5-метровая и 9-метровая. И надо было прыгать.
А.Д.: - "Солдатиком"?
- Вначале ногами, а потом так… Если не прыгнул - все над тобой смеются. Глаза закроешь - и прыгаешь. Главное, чтобы головой войти с 9 метров,а не брюхом удариться. Это для тренировки! И все так делали. Мы плавали не на расстояние от берега, а между бонами. Боны стояли через 50 метров, чтобы волну отсекать. Идет шторм 4 балла, купаемся. Мы научились в море заходить. В шторм, когда идет волна, ты прячешься на дно, пока волна пройдет. Наверху болтанка, но как только волна отошла, нужно успеть добежать. В выходной день стояли дежурные лодки. Так что жизнь и быт у нас были организованные. Но самое сложное было то, что в 21.00 отбой, а подъем в 3.30. В парке, на берегу, идут кинофильмы, все слышно. В окне вижу берег, кипарисы, пальмы, лунная дорожка идет далеко по воде. Помню, прислал такую фотографию домой. Красота! В парке играет оркестр, танцуют или какой-нибудь кинофильм идет. Конечно, засыпаешь только часам к 12, - и тут же подъем. Кажется, что глаз не смыкал. Глаза закрыты, встаешь, как лошадь: пока ноги суешь в сапоги, берешь гимнастерку, брюки, портянки, ремень, зубной порошок, щетку, мыло, - и плетешься на море. Там уже бежишь, потому что приказ: "Бегом к морю!" Все сонные. Как только спустились на отвесный берег по лестнице, - трусы снял, и бултых, в море. Минут 5-10 поплавал - и сразу, как новенький. Морской водой зубы почистишь, и умоешься с мылом, причешешься. А рассвет только-только начинается. Остановишься, намотаешь как следует портянки и в столовую. Позавтракали - и на аэродром.
А.Д.: - Что давали на завтрак?
- Хорошие блюда. Кусок белого хлеба. Перед полетами белый хлеб с маслом, сыром. А так - обыкновенно: котлеты или отбивные. Кормили хорошо, всех одинаково, - по летному пайку. Официантки все подавали. Для таких, как я, полуголодных…
А.Д.: - Это отличалось от вашей гражданской жизни?..
- Раньше я несколько раз в столовую заходил, принесут что-то официантки - ерунда! А тут, скатерть чистая, кругом красиво. Первое ешь, стараешься, чтобы не капнуть на скатерть. Если посадил пятно, то официантка, конечно, ничего не скажет, но так посмотрит! Раз в неделю скатерти меняли, а тут официантка может и улыбнуться, сказать-то они ничего не скажут. Просто улыбнется, посмотрит на тебя. Большинство же парней, таких же, как я были. Единицы из полной семьи, которые от мамы с папой пришли. Но ребята все крепкие были: ни стонов, ни жалоб -ничего не было.
Проснулись, идем в темноте, спустились на аэродром. Рядом же все! Примерно метров 700-800 метров идти пешком. Приходим, и самолет выкатывают из ангара. Два стоят на улице, а эти мы выкатываем. На группу 2 самолета. Если инструктор летит сразу на спарке с каким-то курсантом, значит ему надо возвращаться за боевым самолетом на машине со второго аэродрома. Первый аэродром недалеко от ангара: старт. А на втором он возвращается и перегоняет боевой самолет. Помню, после пятнадцати посадок мне разрешили самолет перегонять. Я на нем взлетаю, иду в зону, отпилотировал, сажусь - и обратно то же самое, на первый аэродром рулю. А ребят это, в какой-то мере, заводит: "ему разрешили"! И командиры звена (три инструктора с других групп, и один наш), - уже и у них ко мне другое отношение. Мол, ему разрешили самостоятельно быть, как инструктору. Севенчук у нас в группе перестал время терять на перегоны - на это примерно час уходил. Когда все залетали самостоятельно, то командир звена смотрел за курсантом, а инструктора перегоняли машины.
А.Д.: - Вернемся в училище. Самоволки были?
- Я ни разу ходил. Куда? Посмотреть поселок? Что там?! Мы стояли на берегу моря, весь день сидишь на берегу моря и купаешься. А самое главное - рано, после завтрака приходишь, расстилаешь на песок комбинезон, гимнастерку, брюки и вот эта волна все стирает. Особенно комбинезон! Гимнастерка, брюки не особенно измазаны были. В баню-то только раз в десять дней водили. Камушком прибьешь, до обеда все вымоется, масло сойдет. Потом пообедаешь, кто-нибудь остается караулить, чтобы не стащили. Кто там стащит? Гражданских нет, но так, на всякий случай. Вдруг возьмут гимнастерку и спрячут, чтобы посмеяться. Пообедали, - и весь день на берегу, купались, загорали.
А.Д.: - А учеба?
- Это всё я про воскресенье. А вообще, когда вернешься в казарму, если в понедельник нет полетов, то учеба. Времени хватало и никого особенно не тянуло в самоволку. Конечно, можно было сходить и в самоволку. Ну, через ворота не уйдешь, там охрана. А по берегу можно выйти, вдоль моря берегом - и в поселок. Но куда? Какая-нибудь полуторка проскочит, и все. Машин нет. Только пешком. Первый населенный пункт - татарская деревня на речке Кача. Что делать в татарской деревне? Только в магазин сходить, но все что там можно купить, было в палатке, рядом с казармой. Подворотнички, нитки, иголки, порошок, щетку зубную и платяную - солдатское имущество. Какое-то печенье, шоколад - ничего нового в магазине нет за воротами. Один раз сходили в увольнительную - и все. В воскресенье - в Дом Красной Армии, там кинотеатр. Или на берегу моря летом был кинотеатр открытого типа…
Ходили мы и в караул, охранять. Особенно на втором аэродроме: там рядом было кладбище самолетов. Просто вся история авиации представлена, буквально. Чего там только не было! Все самолеты, в том числе и наши многие самолеты, которые садились на Каче.
А.Д.: - Но это именно кладбище было?
- Да, так оно и называлось. Если самолет списали, - его туда везли. Наверное, тогда еще не было налажена разборка на запчасти.
А.Д.: - Там и металла было немного!
- Да, нет -как правило, одно дерево. Но его тоже охраняли, потому что могло загореться. Причем весной-то хорошо, зеленая трава, а к концу июля уже зелени нет, она вся рыжая. Все горит, а там трава стояла высокая. Когда стоишь на посту вообще-то не закуришь, нельзя курить. А тут особенно хочется. Но когда сменишься, тогда покуришь.
Вообще я не курил, хотя один жил в Туле, а потом курсантом был. Но я не курил, меня абсолютно не тянуло. Помню, дома попробовал, но мне это дело не понравилось. Сестра говорит: "Вон, Сережка выпил". А мать говорит: "Все равно он пить не будет". Мне действительно не нравилось. Когда я в Туле жил, когда начал зарабатывать, можно было купить пол-литра, выпить - и все. И деньги были, но меня не тянуло. И в летной школе то же самое. Некоторые попробовали: можно было за городок выйти, а там поселок, где жили вольнонаемные. Каких только там домишек не было! Если бы тогда были картонные коробки, то и из них бы сделали домишки. Чего там только не было! Можно было туда пойти, купить вина (особенно крымского вина) сколько хочешь. Некоторые это делали, но меня не тянуло…
В конце февраля мы сдали экзамены и выпустили нас в начале марта. Ходили или картошку перебирать или на дороге кюветы откапывать, ждали приказ. В ночь с 8 на 9 марта поднялся норд-ост, буран, гололед. Нас всех подняли: И-16 стоят в ангаре, а У-2 на улице. Дует 40 метров в секунду ветер! Всю ночь мы их У-2 держали, чтобы ветром не повредило. Утром стихло, мы вернулись, позавтракали и все пошли чинить, выкапывать, выдирать электрические и телефонные повода. Потом нам поступил приказ: "вернуться всем в казармы", затем - "на склад". Мы пришли на склад получать обмундирование. Все было уже пошито по размерам, мы к этому времени раза два ходили на примерку, - и вот пришли получать. Первое: повседневная гимнастерка, брюки. Сапоги не яловые, а хромовые. Яловые потом уже дали. Китель темно-синего цвета, без кубиков, но все "птички" как положено. Галуны нам выдали, но не пришивали. Потом надо было пришивать, только после приказа. Мы пришли, переоделись.
А.Д.: - Реглан дали?
- Нет еще. Мы были в шинелях. Фуражки получили, перчатки, две смены постели: простыни, наволочки, одеяло, покрывало.
А.Д.: - Большой сверток!
- Два больших чемодана. Пару раз пришлось сходить! После обеда - построение в Доме КА. Пришли, нам приказ Ворошилова зачитали - "Присвоить звание". Всем младших лейтенантов, а Василию Черных - лейтенанта. Он был старше нас и когда поступил на Качууже имел Балашовскую школу на Р-5, работал заместителем начальника аэроклуба по летной подготовке.
Переоделись, надели кубики, отправились на ужин. На каждом столе по бутылке вина, все начальство собралось. Нас поздравили с присвоением звания, и тут же объявляют, что 10 марта утром 77 человек (выпущено было 100 человек) отправляются на Украину: в Винницу, в Полтаву.
Нас осталось 23 человека, и нас называли "платформа 23". Это по истории Партии проходили, что есть такая платформа - "двадцать три". Нам выдали в казарме отсек. Ждем, куда нас отправят, но нам пока ничего не говорят. Позже приходит приказ: "Поедете в Бобруйск". Потом переменили приказ: "Пока в Бобруйске некому вас принять. Полк только формируется - ищут командный состав: командиров звеньев, заместителей командиров эскадрильи"…
Перед дорогой накормили нас борщом, построили, начальник школы пожелал нам стать классными летчиками. Всё имущество -чемодан у каждого. Было с нами двое сопровождающих. В дороге главное - заказать столы в буфете. Каждый получил по полторы тысячи, по-моему. Командир звена, который нас сопровождал, хорошо знал все расценки. Собрали мы денег, заказали выпить, - и целый вагон заняли. В купе три полки, и две сбоку: всего по 8 человек в купе. Приезжаем в Москву, а наш поезд на Минск идет только на следующий день утром. Впятером сели в такси ,ЗИС-101, - и поехали по Москве, знакомиться с городом. На следующее утро вернулись, и нам говорят: "Через час поезд на Бобруйск". Ехать нам через Минск на Бобруйск.
В Бобруйске нас встретили, распределили в полку: я попал в 4-ю эскадрилью. Как расселили нас по комнатам, объявили: "Товарищи, у вас есть и подушки, и наволочки, кровати есть. Набивайте тюфяки и подушки сеном". Да, когда мы прибыли, нам всем выдали регланы. Вот так началась моя служба, с марта 1940-го года. Через некоторое время нас собрал командир бригады Павел Павлович Рыбаков,рассказал в какой знаменитой бригаде нам служить. Сам Денисов, дважды Герой Советского Союза, командовал этой бригадой! Потом и спрашивает: "Ну, вы летчики?" - Один энтузиаст: "Да, летчики". - "Вы говно, а не летчики". И сам смеется! "Вы это не примите за оскорбление. Вам еще столько придется пройти, чтобы стать настоящими летчиками. Первый мой вам совет - не торопитесь жениться, да за девками бегать. Станьте настоящими летчиками - вот ваша основная задача. То, что вам командир звена скажет, ваш инструктор, воспитатель - командир звена. Он царь, бог и наставник. Его указание для вас закон. Командиры звеньев все опытные, почти все воевали в Финляндии. Наш руководящий состав был из 35-го полка и 4-го полка, - они воевали в Финляндии. Потом прибыли командиры звеньев, заместители командиров полков, командиры эскадрилий полка. Летать мы начали на лыжах: на И-16, на которых летали на Каче, с мотором М-25.
Только что было подписано мирное соглашение с Финляндией, а нас-то и выпускали для пополнения летного состава в Финской войне. Быстро выпустили, фактически по тревоге, чтобы туда отправить. Отправили нас 11 марта, а 13 марта, в поезде, нас застало известие о подписании мирного соглашения. Пошли, - а водки нигде нет. Зашли в ресторан, - там тоже ничего нет. Нашли ларек, попросили, нам говорят: "зайдите". Целый поднос выставили и мы каждый по 3-4 стаканчика за победу выпили. Пошли дальше на танцы, в санаторий, и тут нас начало развозить. Пробовали танцевать, - ничего у нас не получается. Поехали в городок. Утром не можем встать - все пьяные. Командир эскадрильи заходит, а мы все лежим. "Какого черта лежите?!" - "Товарищ командир, мы не можем встать" - "Вы что вчера, вино пили? Идиоты! Это же можара, молодое вино. Его, когда пьешь - ничего, потом только, часов через 8-10 начинает развозить. Как вы могли?!" Я говорю: "Товарищ командир, это Вы виноваты, чего Вы нас ругаете?" Он на меня зыркнул. "Если бы Вы нам раньше бы рассказали, что, мол, ребята, не пейте столько этого вина. Это барахло, будете пьяные. Мы думали, что ситро пьем! Почему Вы нас не предупредили?" Он на меня посмотрел, потом засмеялся и говорит: "Слушай, Сергей, а ты прав". Вот такой курьез получился с этим молодым вином!
А в конце марта начали прибывать в ящиках самолеты: И-16 с новыми моторами М-62 и М-63. Все это сами летчики и техники собирали. Номер моего самолета был №16. Я был щупленьким, небольшого роста. Техник Антонов посмотрел и говорит: "Сергей, ты у нас тут пролезешь!" С тех пор это мое место было: когда техработа на самолетах, если что нужно на костыле делать - это моя работа. Туда залезать - надо снимать бронеспинку (сколько это займет времени!). А так я пролезу в зазор, сниму пакет, амортизатор, это самое главное. Это две шпильки, такая резиновая прокладка, металлическая пластинка, и потом еще шпильки. Как только шпильки убираются, резина расправляется, - это амортизаторы костыля. Так за мной эта работа и закрепилась, до начала войны.
А.Д.: - По своему звену?
- Нет, только у своего самолета.
Начались полеты. Мне захотелось И-16 на посадке освоить, до полного владения, как игрушкой. Как то лечу я в зону, а правая нога не убирается. Сели, проверили: оказалось, что болт вывернулся, из-за этого нога увеличилась и колесо в неё заклинивало. Неисправность эту нашли быстро, во всем разобрались: нога не убирается, потому что левое колесо упирается вот сюда. Мне приказывают: "летай по кругу"… В этот день я сделал 16 посадок и очень хорошо машину свою освоил. При посадке, "подвешу" самолет, и где газ убрал, там и сажусь. Ребята смеялись: "Что ты гоняешь?!" Я говорю: "Ребята, я хочу освоить!" Такое было стремление научиться!
А когда я пришел в полк и мы начали летать, вдруг начал курить! Нас трое было: командир звена , мы ведомые. Прилетим (особенно, когда строем начали летать), и командир звена закуривает. Заходишь за хвост самолета (летчики туда ходят пописать или покурить), сядем, - и начался разбор. Он закурит, и ты тоже возьмешь и закуришь. Когда я начал курить, то покупал папиросы "Казбек". И так привык…
Ну, а потом… Это уже было в лагерях, в Минках, где-то июнь, по-моему, 1940 года. Из-под Рогачева мы едем в Минки, на аэродром, и в субботу едем в Бобруйск. Приезжаем, и командир звена говорит мне: "Вот во столько-то быть в ресторане". А получилось так: я держал перегрузки лучше его, и как только мы бой начинаем вести, я зайду ему в хвост. Он зайдет, - я выскакиваю, а как только я зайду, он никак не выскочит. И вот так систематически… Так что он признал во мне летчика: еще не совсем, но во всяком случае хоть как-то. И вот я пришел, мы с ним сели. Все молодые ребята, мои товарищи, смотрят, что я сижу вместе с самим командиром звена! Тут же его товарищи сидят. Наш брат так не сядет, тебя выгонят, или просто посмотрят и скажут, что ты не туда сел. Надо было еще доказать, что ты имеешь какое-то право среди них сидеть. Это был закон! Я сел - это было первый раз. Выпил - и смех, и грех… В субботу иногда пойдем в парк, хочется побольше выпить, и тогда в столовую не идем, а идем в ресторан, покушать, - и в ресторане по 100 грамм…
Кстати, в отношении выпивки. Выпивай, - но не накануне полетов. Это уже в полку было: если оказался в городе, зайди, но попробуй выпить и покачнуться! Если кто-то пойдет из руководства полка, он увидит, что ты качаешься - это будет такой скандал! А с рассветом мы встаем на полеты. Инспектор полка, как правило, проверяет: кто спит, кто не спит. Если завтра с рассветом вставать, то отбой проверяет и комиссар полка, и комиссар эскадрильи.
А.Д.: - В казарме жили?
- В гостинице. В Бобруйске жили по 6 человек в комнате. Полы асфальтовые, из асфальта. Жилье некогда было подготовить, его потом перестраивали. Когда в Лиду прилетели - там то же самое. Там мы тоже в гостинице жили, но уже в комнатах по-другому было. Комната на 4 человека, полы дощатые, тут же в комнате и умывальник, но туалет общий. Подготовлено там было лучше. Кто женился, на квартиру надеяться нечего, - в городе снимали частную жилплощадь.
Потом, в июне месяце, мы прилетели на Днепр, на аэродром, располагавшийся между Рогачевом и Гомелем. Это был лагерь. Делать нечего - только полеты четыре дня в неделю: два дня летаем, - день отдыха, - и опять два дня летаем. Суббота, воскресенье - выходные дни. Каждую неделю техосмотр самолета, пятый день - проверка самолета. До винтика проверяли! Сами же с техником буквально все проверяли. Если он неисправен - летать не будешь. Это мой самолет, никто не даст мне свой самолет! Кто тебе даст свой самолет?! Если бутылку коньяку нужно купить, - он тебе купит, а самолет не даст. Если работа на самолете, тут уже не считались ни с ночью, ни с чем. Весь технический состав старался как можно быстрее ввести самолет в строй.
А.Д.: - Как принял Вас экипаж, как командира?
- Техник был старше меня и по возрасту (он был старше меня года на четыре), и по званию. Хозяин самолета - техник-лейтенант, а я младший лейтенант, но все равно командир. Когда техник посмотрел, что я могу и лазить, и любую работу выполнять, он остался мной доволен. Потом, я летал без замечаний, продвигался в полетах. Его летчик был один из первых не только в эскадрильи, но и в полку. Конечно, он был доволен мной. Звал он меня просто "Сергей". Еще был оружейник, моторист, прибористы, специалисты по радиооборудованию - они меня называли "товарищ младший лейтенант". А техник - "Сергей". Отношения были хорошие, товарищеские. Я никогда не позволял себе… Ведь техник готовит мне самолет, - от того, как он его приготовит, зависела моя жизнь! Я это понимал. Были просто товарищеские отношения, и такие отношения были со всеми. Механик по вооружению был на год старше меня. И здесь я младший лейтенант, а он младший сержант. Но я старался и во время войны, и всегда так, - всю жизнь у меня с техническим составом хорошие отношения. Но уж если допустили ошибку - тут уже пощады не жди! Техник тоже меня всегда звал "Сергей".
А.Д.: - Были такие, с фанаберией?
- Были. Как только начали полеты, тут и было. Но потом начался естественный отбор. Кто умеет летать, а кто болтается, как говно в проруби. Меня сразу же поставили старшим летчиком. Это была разница в получении зарплаты: у старшего летчика на 200 рублей больше оклад, даже больше. Летчик получал оклад 950 рублей, а старший летчик - 1150 рублей.
И некоторые оказались никудышными летчиками. И вроде бы училище окончили, а так болтаются… Их терпят. Поэтому командир полка на старте, командир эскадрильи руководит полетами. Он стоит на "Т" с флажками. Если садишься без "ног", то он завернет на "Т". Перекладина завернута - значит, без "ног" садишься. Подсказать он мог только руками, радио не было. После - разбор у руководства. Командир полка полковник Гиль так делал: летчик плохо сел, выруливает на второй полет, и он подойдет к нему, как по кабине стукнет кулаком - борт гнется! Ну, и на разборе подчас… Вот у нас один, летал хорошо, но женился на здоровой девке, официантке Соне. Она его как за ночь измотает, - и подчас тут засос, тут засос… Раньше летал хорошо, - а тут все из рук валится. Как его песочили на разборе: "За сиськи научился держаться, а за ручку не умеешь!" В выражениях не стеснялись. Так парень и отчислился, но потом вернулся, - когда пришел приказ о переводе летчиков в казармы.
А.Д.: - Тогда этот парень стал нормально летать?
- Как только отправил свою Соню, опять начал нормально летать. Его звали Коля, он был небольшого роста, блондин. Летал в школе прекрасно, и в полку начал прекрасно. Представляешь, такая здоровая девка, - как ночью его измочалит! Были такие случаи! Одного парня выпустили лейтенантом. Получил он, как положено, реглан. И вот он на полеты в шинели идет, а его молодая жена в его реглане щеголяет. И смех, и грех! Помню, что жили они в двухкомнатной квартире рядом с Сережкой Макаровым. А у того Оля была, - замечательная девчонка, белоруска.
А.Д.: - Как Вам удалось не жениться?
- Куда мне женится! Не потому, что к девкам не ходил. К девкам и ходить не надо, они сами приходили… Жены недовольны этим были. Мы в городке, в Бобруйске, 35-й полк в Кобулети, на Кавказе, 4-й полк - в Кишиневе, а 10-й полк - в Вильно. А жены-то тут. Зачем? Молодые, красивые девки, пожалуйста! Кто нас пустит в город-то?! Был такой случай. Одна женщина в одном из этих полков утром собирает подруг, сидит на полу полуголая, полупьяная. "Ну девки, теперь и помирать можно - ночь спала с Героем Советского Союза". Это командир дивизии к нам прибыл, Герой Советского Союза. Столько было случаев! Был командир дивизии и комиссар. И вдруг они поменялись женами. Жена командира дивизии ушла к комиссару, а жена комиссара пошла к командиру дивизии. Вот такие случаи были!
Так шел 1940-й год. Полк перелетел из Бобруйска в Лиду. Мы живем , летаем. Однажды на самолетных моторах М-63 начали проворачиваться втулки. Там когда эта планка проворачивается, закрывает отверстие масла, и все рвет в двигателе. Надо было что-то с этим делать. Скандал уже до Сталина дошел . Конструкторы предложили другую посадку втулок. Втулки стали делать бронзовые. Посадка в гнездо стала другой. Надо было испытать, но это займет много времени. Привлечь летчиков-испытателей, - это дорого и надо отрывать их от других работ, а в тот год им испытаний и так хватало. Решили отобрать из нас 10 человек, холостых и безупречных по технике пилотирования, летчиков. Назначили нам командира эскадрильи, комиссара, техсостав и отправили в Крым. Почему в Крым? Потому что там кругом можно сесть.
Нас отправили севернее Симферополя, мы приехали туда, пришли самолеты, тоже в ящиках. Их собрали, и к нам приехал комбриг Туржанский. Их было два: начальник Качинского училища - Туржанский, а второй, одноглазый, - летчик-испытатель. Это был его младший брат, и один глаз у него был выбит. Он нам все рассказал, как лучше нам работать, на что особенно обращать внимание. Он был опытный летчик-испытатель и делился с нами своим опытом.
Испытания были сложные: 170 полетов нужно было сделать только на пилотаже - чтобы все время гонять мотор: выдержит или разрушится. Поэтому все время надо следить за давлением масла, - не падает ли? У меня один раз начало давление масла падать - я сел. Начали разбираться, но там просто выбило уплотнение, - техник просмотрел. Весь самолет был в масле! Закончили программу испытаний, прибыли в Лиду. Никому никаких благодарностей, никаких подарков. Летчики-испытатели ордена за это получали - а нам ничего.
И вот в 1940-й год началось- "перевести всех на казарменное положение, на срочную службу. Всех считать срочниками, кто не отслужил 4 года". Это был такой удар! Во-первых, все летчики женаты. Тогда офицеров не было - были командиры, и все командиры были женаты. Их переводят на казарменное положение. Жен нужно было куда-то отправить. В Белоруссии мы не замечали этого. Было как и раньше: если я иду в город, то командиру звена, заместителю, говорю, что вернусь тогда-то, - так и сейчас. А в Прибалтике остригли всех: и летчиков, и техников, всех, кто не отслужил 4 года. Получалось так, что я только в начале 1943 года освободился от срочной службы. Второе, - это то, что Тимошенко, "друг летчиков", решил: почему пехота свои винтовки драит, артиллеристы и танкисты свои орудия драят, - а почему летчикам поблажка?! У нас был механик по самолетам и двигателям, механик по вооружению, моторист, - вот все. Теперь на звено: механик по приборам и механик по специальному оборудованию, и еще механик по вооружению на звено. Техник звена и техник самолета на каждый самолет. А тут оставляют на звено: оружейник (вместо четырех у нас остался один механик по вооружению на звено). Механик по самолетам - вместо четырех остался один. Мотористов - ни одного. Вот так! Обкорнали! Мы думали - что за идиотизм? Мы отлетаем - все уставшие. Что делать? Когда взлетаешь, на самолете подвесные баки стоят. Взлетаешь часа на полтора и 40-50 минут болтаешься в воздухе. Много упражнений. Стрельба по конусу, стрельба по земле. По 30 патронов нужно отстрелять на каждый пулемет, а мы вместо двух пулеметов заряжали 60 патронов в один. Всё, конечно, не расстреливали. Смотришь на конус, - там полно моих цветов. Тогда больше не стреляешь, отойдешь и все. Удовольствия это не представляет - конус болтается. А из пушки - заряжаешь одну пушку.
А.Д.: - Не разворачиваешься?
- Нет. Когда начинается смещение, я могу ногой исправить. Теперь высота. На самолете придумали: дали нам комбинезон, в него вставлены нихромовые нити, которые под током нагревается, чтобы греть поясницу. У летчиков профессиональная болезнь - болит поясница. Тут открыто, продувает так, что и комбинезон не спасает. Нити греются, а кругом них вата. Один самолет загорелся, но летчик успел сесть. Так что эту систему отставили. Бывало как - на высоту 9000 заберешься… На И-16, - это не то, что на современных самолетах летать, это в десятки раз сложнее. На современном самолете, какая разница - ночью или днем? Во-первых, если включить прожектор, то полоса освещена. Приборов до чертовой матери. Летишь по приборам. Можешь включить автопилот, и тебя сам самолет подведет метров на пять к земле. Останется только нажать кнопку или штурвал взять. А там нужно было самому сесть! Удержать направление, а прожектор коробочный, ламповый. Он же почти не черта не светит. Но летали, - и не бились. Виражи, боевые развороты. Петлю и иммельман не делали. Виражи и боевой разворот.
А.Д.: - Прибор "Пионер" был у вас?
- Был. Но по прибору летать… Единственный прибор "Пионер", и компас. Но жизнь заставила в войну по этому "Пионеру" пробивать облачность на 6 тысячах метров. Это уже под Москвой. Причем строем! Потом расскажу.
А.Д.: - У вас был 122-й полк?
- Да.
А.Д.: - Пятиэскадрильный состав?
- Четыре эскадрильи, в каждой по 18 самолетов, пять звеньев. Командир, заместитель. А если комиссар летает, считали, что есть спарка…
Мы вернулись с испытаний, продолжаем полеты. Нам дали УТ-1, а на нем было летать… Когда его создал Яковлев, самолет предназначался для связи командирам бригад. Машина была простенькая, но надо же уметь летать. Она была такая - если ошибся, то моментально сворачивает и штопором к земле. И вот командиров бригад с ТБ-3 посадили этой свистулькой управлять. Выровняет ее метров на 10 для посадки, - а она раз на спинку - и в землю. Дошло до того, что на этом самолете должны были летать летчики-истребители, которые имеют технику пилотирования ни ниже, чем отметки "хорошо". Вот мы и начали на нем летать днем и ночью. Я помню первый раз, когда пролетел. Консоль почти рукой достать можно! Думаю: если пересяду влево, переместится центр тяжести, самолет накренится? И сам смеюсь. Нет, не кренится.
Один раз мы с Сережкой Макаровым деремся в воздухе (у нас кинопулеметы стояли). Отстрелялись, а потом имитируем бой над аэродромом. Увлеклись и не заметили, как снизились метров до 100. Заместителем командира дивизии был полковник Татанашвили. Мы только сели - тут же нас к "Т". Он на "Т" стоит: "Ах, вашу мать, туды-расутыды. Такие-сякие!" Ругает нас. Мужик он был хороший. Говорит: "Арестовываю вас на две недели". Какой арест? Домашний. На работу ходить можно, только нельзя ходить в увольнения. Сбрасывают конус, мы идем все втроем. Он посмотрел на конус - весь конус избит мной и Сережкой: у меня из 60 патронов - 48 в конусе, а у него 46. Он посмотрел: "Надо попадать. А теперь вот в субботу и к девкам и не пойдете!" И матюкнулся. Это нас спасло от неприятностей. Мастерство всегда уважают, сколько бы тебе лет не исполнилось.
10 мая 1941 года полк из Лиды перелетел на аэродром Новый Двор в Белоруссии. Это была усадьба с небольшим парком, где стояли самолеты. Рядом - река Запруда, хороший пруд, посадки лип и аэродром. И палаточный городок. Две эскадрильи стоят здесь, и две эскадрильи на другой стороне. За стоянками самолетов, за хвостами, находится деревня. 10 мая, как только полк сел, часа в 3 проносится через аэродром "109-й" на бреющем полете. Сразу ввели готовность. В кабине летчика наладили связь с пограничниками, с постами ВНОС. Посты ВНОС докладывают, кто прибывает к границе. Они докладывают: "Границу пересек, идет на вас". Мы взлетаем. Причем так: пулеметы и пушки на одну перезарядку. Пушки воздухом перезаряжались, а пулеметы ручками: просто дернешь ручку - и все. Как автоматы перезаряжались! Ручкой потяжелее было. Взлетали - ставили на одну перезарядку. Бить можно, если только начнется обстрел в воздухе, - вот тогда можно бить. Он уходит за границу, видит, что мы взлетаем. Мы ходим по шоссе вдоль границы, а он на своей территории, буквально в 400 метрах от нас. Мы уходим на посадку, он за нами на нашу территорию. Издевается просто, а сбить нельзя. Вот так вот, понимаете, - сбить нельзя!
А.Д.: - Аэродром фактически был у границы?
- На границе. На север 5,5 километров. В процессе подготовки мы летали по всем пограничным аэродромам Белоруссии. На всех аэродромах размещались по 4-5 истребителей в нескольких километрах от границы. Мы облетали все аэродромы. Эскадрилья садится, если все сели и хватает горючего вернуться, - разворачиваемся, взлетаем и уходим. Нам нужно посмотреть аэродром и подходы, чтобы не возиться с дозаправкой. Если можно заправиться, как в Бресте, - то там аэродром, там заправлялись.
В пятницу 20-го июня мы летали, разведывали. Тут есть город Гродно, он прямо на границе. Граница на юг уходит, а тут Беловежская Пуща, Августовская Пуща и дорога. И мы там ходили. В пятницу прилетел Павлов, прилетел Копец, и командир дивизии полковник Ганичев на своем самолете. Собрали нас в штабе, я докладываю, что видел группу самолётов штук в сорок. Это мы с рассветом, утром слетали с Сережей. Ходили минут 20: один прикрывает, второй данные на карту наносит. Мы все привязки выполнили и вернулись. После моего доклада Сережка Макаров начал. Когда мы прилетели, то в подсчете самолетов у нас оказалась разница в два самолета. У меня получилось на два самолета больше, чем у него. Но это ерунда! Снимали то мы с двух тысяч, все это обследовали, и теперь доложили - было столько-то самолетов, такого -то типа. Увеличение на столько-то, весь аэродром Сувалки забит полностью.
А позже видим легковую машину, которая направляется к нам на стоянку. Уже не помню какое задание было. Мы самолеты заправили и готовились. Машина подъезжает ко мне. Выходит Копец, генерал-лейтенант,спрашивает "Как тебя зовут? Ты мне дашь самолет слетать? Не беспокойся, Сергей, я не сломаю". А я говорю: "Товарищ командующий...., а я боялся…" Он говорит: "Не бойся, не сломаю". И потом уже серьезно: "Как самолет?" - "Самолет очень хороший. Мотор работает хорошо. Никаких особенностей, так обыкновенный И-16, пушечное утяжеление. Надо на посадке километров на 5 побольше скорость дать. А так прекрасный самолет". Полетели тогда: командующий, командир полка, и наш полковник Николаев. Он дрался в Испании, в Монголии, работал летчиком-испытателем. Дал я им планшет, резинки, чтобы на коленях держать карандаш, лист бумаги. Слетали, заруливают. Я подхожу, а Копец выходит. "Самолет действительно хороший. Все, что вы докладывали, все точно. Мы самолеты не смогли посчитать с точностью, а болтаться там мне много не хотелось".
Потом к нам на аэродром прибыла комиссия из ВВС. Возглавлял ее заместитель начальника оперативного управления, полковник. Я его хорошо знал, после войны он еще стал генералом. С ними был и заместитель Копца по строевой подготовке, генерал-майор. Что это за генерал-майор, я не знал, но он был в темно-синей шинели. В авиации таких генералов я никогда не встречал, ни до этого, ни после. Было это 21 июня. Утром прошел дождь и нам приказали ползать на локтях на коленях, по-пластунски. Никто не выполняет! Он нам решил показать. Встает, а здесь все мокрое. Мы как заржали все, а он только плюнул: "Ну вас к чертовой матери". Сам понял, что мы ползать не будем. Это же идиотизм, - по мокрой траве нас, летчиков, заставить ползать. Была бы сухое поле, трава, пошутили бы и все! Или если бы как то объяснил зачем - мы бы выполнили, а то по грязи ползать....
в субботу 21 июня мы отлетали, к вечеру полеты закончились, и нам сообщают: "снять оружие и ящики с боеприпасами, и хранить их отдельно". Да что же это такое! Мы все были взволнованы.
А.Д.: - До этого такого приказа не было?
- Нет. Мы же летали на перехват! Пушки и пулеметы на одну перезарядку, нажимай и бей. А тут - снять! Оружейников у нас нет, мотористов у нас нет. Вот какое положение! Такое состояние было… Мы сходили с товарищем на станцию Новый Афон, купили там пару бутылок водки и шпрот. Дескать, в воскресенье на рыбалку выйдем, соберемся, и выпьем вечером. В субботу мы немножко выпили перед ужином, но водка и шпроты еще оставались на воскресенье. В 2.30 раздается сигнал - тревога! Маленький чемоданчик, который берешь с собой, всегда готов. Там трусы, майка, порошок, зубная щетка, сапожная щетка и бельевая, бритва - и все. Примчались к самолетам, расчехлили. Техники начали пробовать двигатели, прогревать. А нам пора таскать пушки, пулеметы. Но что я сделал? Я в субботу сказал: "Давайте ящики не снимать!" - "Ну как же?" - "Товарищ командир, все будет нормально".
А.Д.: - А Вы уже звеном командовали?
- Да. Когда мы прибыли с Качи, меня и Сережку Макарова отправили на курсы командиров звеньев. Курсы были при дивизии. По окончании я должен был поехать в Барановичи. Там организовывалась бригада, и вот я и Сережка Макаров должны быть туда направлены командирами звеньев. Но получилось так, что командиру эскадрильи и командиру полка не хотелось нас отпускать. Просто откровенно скажу: мы умели летать и были одними из лучших летчиков части. Почти сравнялись с самыми лучшими летчиками-"стариками".
И вот в 2.30 - тревога! Нашей 2-й эскадрилье и 4-й эскадрилье через аэродром нужно бежать, а 1-я и 3-я стояли прямо около палаток. Мы прибежали, а те ящики уже убрали, начали таскать пушки. Техники тоже подключились, нужно быстро. А у нас ящики в самолетах, и мое звено подготовилось первым, все три самолета. Я пошел, доложил командиру эскадрильи, что звено готово. Он не стал спрашивать, как это нам так удалось раньше всем подготовиться… Только начался рассвет…
В субботу нам прислали Пе-2: показали, что это за самолет, и чем от Ме-110 отличался. А разница была одна- единственная: у "110-го" стабилизатор ровный, а у Пе-2 загнут. В субботу Пе-2 летал, стрелял холостыми патронами. И вдруг с южной стороны к аэродрому подходят два самолета. В хвосте этого самолета раздается очередь, длинная очередь - и по стоянкам самолетов. Крестов-то не было, но тут все ясно: обстреляли, прошел "110-й". По телефону мы узнали, что есть раненые, - значит точно, прошел немец и обстрелял. Мы рассредоточили машины, и опять таскать пушки и боеприпасы. Первыми подготовились мы, затем 1-я эскадрилья, которая стояла около палаток. Они выбежали из палаток, - и уже через 5-10 метров их самолеты. Смотрим: идет шестерка самолетов, - три идут, и сзади еще три. Что это такое? Учения что ли? Опять мы ничего не поймем. Решили, что это МиГ-3 с Белостока, - там был полк на МиГ-3. И тут они развернулись и начали нас бить. Причем, сначала из пулеметов, а когда проходят на малой высоте бросают "ракушки". Что это такое? Вот такой шарик, когда сбросили он втыкается в землю, и потом распадается на четыре лепестка, как роза. Лепестки эти разбрасывают осколки пластиковые. Один осколок попал в самолет, пробил обшивку и бак пробил. Правда у нас в баках были протекторы и они сразу же заплавили пробоину, мы даже баки не меняли. От самолетов пришлось бежать, прятаться в щели. А там солдаты! Видим - стоит сарай, сено там, - и мы туда. Немцы заметили, что мы туда побежали, дали по этому сараю очередь. Сарай загорелся и они ушли.
А.Д: - Шестерка "109-х" была?
- Да. Особенных потерь не было: одну машину побили. Сережка Макаров никак не заводится, а я пошел на взлет. Мотор не прогрет: немного пробежал, потом вернулся, начал разворачиваться. И вдруг приходит "110-й" или "109-й", одна машина. И начали они меня как куропатку расстреливать! А мне же нужно было оторваться, потом ноги убрать, сделать 43 оборота рукояткой. И вот иду около земли, а меня расстреливают. Когда я "ноги" убрал, тут уже правая рука освободилась, начал маневрировать. Высота маленькая… А мне все по по хвосту заходят! В итоге бросили они меня , потому что я начал огрызаться: высоту постепенно набираю, и как только они идут, я огрызаюсь, стреляю по ним. Сбить не собьют, а только время потеряют. Так что они ушли, - и я целым остался. Пошел на Гродно, посмотреть, что там. Наши войска через Неман переправляются на восток, в город. Прошел по границе. Смотрю - такой самолёт, с мотором… Его немцы привлекали, чтобы корректировать огонь артиллерии, и вот он мне попался. Я подошел, как дал из всего - и сразу завалил! Сел, докладываю: "Границу перешли, идут к нам. Войска вот тут, танки вот тут". Наших-то войск не было: только одни пограничники, и все. Только мы начали заправляться, ко мне подошел командир эскадрильи и говорит: "Сергей, мы улетаем в Черляны, там, где 127-й полк нашей дивизии" - мы были 122-й. Есть такой районный центр Мосты, - и восточнее Мостов километров 7 на реке Неман, был этот аэродром. Они тоже в лагерях сидели. Их аэродром и Лида начали делать полосу, камней туда навозили. Но пока я машину заправил, полк уже улетел. Передо мной взлетел заместитель командира полка… И вот уходит четверка, он, - и тут пришла восьмерка, садится фактически на аэродром. Я пошел на взлет, - а они даже не обратили внимания на меня. Я взлетел - танки уже видны. Высоту повыше набрал, немного поднялся, выше к северу ушел от аэродрома, - и видно, что танки идут к аэродрому. Они уже километрах в 5-10, а над аэродромом висят восемь самолетов. Прихожу на новый аэродром - там лежит крест, и воронки еще дымятся, сесть невозможно. Я прошел КП аэродрома, сел, заруливаю, смотрю: там уже три самолета есть. Это ребята передо мной вернулись с задания. Садиться было нельзя, но я сел. Через некоторое время села девятка. И начались работы: камнедробилки дробят, цемент закладывают… Мне надо было в другое место самолёт поставить, а подзарядки аккумулятора на самолете не было. Два раза запускали, в итоге скрутил, вскочил, нажал кнопку, - тот завелся, я подрулил, развернулся, поставил самолет и пошел за камни, сел на камень….
Потом пришла восьмерка "110-х" и начала нас бить. Из-под них не взлетишь! Они отштурмовали, - но самое главное: Ганичев и полковник Захаров, его заместитель, стоят на аэродроме, как идиоты, и руководят разравниванием. По ним ударили. Захарову в лоб попали, а Ганичеву в живот, - он через два часа умер. И на аэродроме никого из начальства не осталось …
А.Д.: - Ощущения, что война началась не было?
- Война началась, когда начали обстреливать.
А.Д.: - А уже все поняли, что началась война?
- Да! И все мы уже начали стрелять. На этом аэродроме полк на И-153, вооружение у них только ШКАС, - так что для пушек там снарядов не было. А у нас был боекомплект. Потом с этого аэродрома мы уже летали, начали драться. Летали. Пушки не работают, стоят, потому что без снарядов. Только ШКАС! Но я сбил один Ю-88…
Мы, холостяки, решили улететь. Пушки пустые. Смеркается, и нам команда - "перелететь в Лиду". Наш полк первым взлетает. А в Лиде от аэродрома лишь половина осталась… Прилетели, сели. Горючего нет, боеприпасов нет. Когда мы взлетали, пушки были пустые, ШКАСы полные. Вообще снаряды так замазаны автолом были, что даже бензин их не брал, надо обязательно кипятить воду, опускать ленту в этот кипяток и расправлять эту смазку. Потом - протирать каждый патрон, каждое звено, а потом, понимаете, - ленту собирать и туда засовывать патрон. Летчики по 3-4 вылета сделали, не жравши, температура высокая, все грязные, потные… Горючее в цистерне, под землей. Чем доставать? Даже ведер нет-а у нас баки почти пустые. Техсостав нас еще догоняет. В общем, перелетели. Поужинали и легли спать. Устроились в гостинице, в подвале. Это трехэтажное здание было. Только заснули, - тревога. Говорят, что в районе аэродрома с восточной стороны выбросили десант. Мы побежали на аэродром. Помню, в кюветах такая хорошая чистая трава, и мы туда все попадали. Попадать попадали, но все равно вставать-то надо! Поднялись и к самолетам, - а баки пустые. Что делать? Никто ничего не знает. Чем заправлять машины? Нечем. Недалеко от аэродрома стояло здание, где раполагался штаб полка и медики. Только мы в подвал зашли: одна за другой пошли шестёрки, восьмерки Ме-110 - и оба полка разбомбили совершенно. А мы ничего сделать не можем! Исправных самолетов было очень много, но без горючего, без оружия… Никто не стал этим интересоваться… Просто поступила команда - уезжать.
А.Д.: - Вы рассказывали, что 22 июня сбили Ю-88.
- Когда дрались с четверкой. Как получилось? Он подошел, открыл по мне огонь, но я развернулся. Подошел, как тренировался, чтобы стрелок не стрелял, то есть снизу. Машину поставил, и ответил - его мотор загорелся. Очевидно, я попал и по летчику, потому что самолет сразу загорелся и упал. Я тогда доложил, что сбил, - но никакого учета тогда в штабе не было. Недавно белорусы раскопали то место, где упал этот "Юнкерс"… А ведь среди моих 28 сбитых эти два не числятся. Вот так!
В общем, нам поступила команда - "в машины!" Мы зашли в гостиницу, взяли с собой чемоданчики, - и нас увезли в Москву. Увезли через Минск, через Оршу, Смоленск - и в Москву. Дорога особо не запомнилась. Иногда встречали танковые колонны… 24-го мы добрались до Можайска. Нас разместили в гостинице, девушки почистили наше обмундирование, привели нас в порядок. На следующий день (это уже 25-го) мы прибыли в Москву. Разместили нас в помещениях, где сейчас Академия Жуковского, - кстати, на 2-м этаже. Мы попали в комнату, где, когда я кафедрой командовал, был методический класс, - аккурат мы, 4 человека, спали в моем будущем кабинете. Отпросились, сходили в Москву. Зашли в ресторан "Метрополь", а деньги у нас были, потому что мы аванс получили. Посидели, - но в Москве уже комендантский час, поэтому до 12 часов мы успели вернуться от "Метрополя" до метро "Динамо", - тут рядом корпус 23.
Через несколько дней мы переехали в Рязань. Вместо 72 экипажей сформировали 32. Летать не на чем. Изучаем по техописаниям и другой документации МиГ-3, - а его еще нет. Вдруг пригоняют два самолета. Летчик, который шел с Центрального аэродрома, при посадке вместо щитков убрал "ноги". Не поломал ничего, а машина легко легла на живот, но щитки он погнул. На МиГ-3 они моментально убирались и моментально выпускались.
Создали новый полк: три эскадрильи по 10 самолетов, и командир с заместителем - всего 32 самолета. Мы быстро переучились. Наша эскадрилья первой переучилась. За одно утро переучились. Первый этап - одна посадка по кругу, второй - полет в зону. На этом переучивание закончилось, - и ничего мы не поломали. На следующий день приходит ТБ-3, берет нас и везет сюда, в Москву. Для нас, истребителей, ТБ-3 был интересен: плоскости в центроплане, в фюзеляже можно ходить и плясать... Прилетели сюда. Пока приняли техсостав, - уже поздно. На следующий день сделали один вылет и второй. А на следующий день сделали третий вылет. Техсостав на ТБ-3 вернулся в Рязань: каждый получил свой самолет, а остальной технический состав поездом отправили в Борисоглебск. Мы облетали свои самолеты, отстрелялись, проверили работу оружия. Главным образом - ШКАС и БС: то есть крупнокалиберный 12-мм БС и скорострельный ШКАС. После этого - команда перелететь в Монино…
27 или 28 июня мы сели в Монино, разместились там. И на следующий день команда: в полку остается 20 самолетов - две эскадрильи по 10 самолетов. Одна эскадрилья становится отдельной. И эта эскадрилья аккурат наша! Командир - Герой Советского Союза капитан Александр Федорович Семенов. Он дрался в Испании и в Финляндии, получил звание Героя. Опытный командир! На следующий день (число точно не скажу, ничего же не записывал, не до этого было) полк улетел под райцентр Белый. Это такой поселок около озера Щучье, район Смоленска. А мы полетели в Царево Займище. Это знаменитое поле, там готовились к сражению 1812 года. Аэродром выглядел так: росла картошка, ее выкопали, - и вот вам аэродром. Пыль! Спали мы в сарае, на краю поля. Сарай большой и там, на сене мы спали. Мы прикрывали войска в районе Ельни, Смоленска, Демидова, Сафоновки и Ярцево. Позже, 26 июля, слетали на Ельню сопровождать звено Пе-2… Это было под вечер. Реглан я с собой не взял - там сигареты,помню, оставил. Полетели три Пе-2 и нас трое. Вел нас заместитель командира эскадрильи. Назовем его, как в книжке Семенова, - "капитан Ш". Перед этим к нам прилетал подполковник, который командовал группой Пе-2 и нами: 10 Пе-2 и 10 "МиГов". Про эти бои есть в книге "На взлете". И вот он прилетел и приказывает: "полетите, они бомбы сбросят, а потом вы их бросайте, и начинайте штурмовать войска". Мы возражаем: " Как бросать? Их тут аккурат немцы и поймают" - "У них скорость, они уйдут и вы им не нужны".
И вот я сопровождаю это звено. Как только сбросили бомбы, сразу же появились "мессера", восьмерка, - и началась драка. Ребята мои ушли с Пе-2. Мы им сказали: "Как только отбомбитесь, повернули, спускайтесь вниз на бреющем. Мы вас не будем бросать вопреки приказу подполковника". В общем, началась драка. Пе-2 пикируют. И вот этот "капитан Ш"., вместе с бомбардировщиками, вместо того, чтобы отбиваться, ушел, - и второй летчик за ним. Я остался один против четверки немцев. Вижу, снизу пара, - я его отбил. А верхняя пара зажгла Пе-2. Он загорелся, - экипаж выпрыгнул, все трое. И четверка эта мною занялась. Пятнадцать минут они меня гоняли! Дело было вечером. Это был мой пятый или шестой вылет за день. Драк хватало! Гоняли, гоняли… Потом я поймал одного "мессера", бью его и надо было бы давно отвернуть....От него щепки летят, а я бью-бью метров с 15! Дождался, что и мне под задницу вдарили. А сижу я на бензиновом баке. Нижний бак располагался подо мной, под парашютом. Миллиметровый дюраллюминий , а дальше бак. Вот пробили мне бак, сразу пламя пошло в кабину. Куда деваться? Выпрыгнул, но не рассчитал, - расстегнул ремень. А на МиГ-3 был только поясной ремень. Я его отстегнул, сунул ручку от себя и меня вынесло так, что ударился об киль. Чувствую, что спину повредил. В общем, когда я добрался к своим и разделся, то спина у меня была вся "синей". Этот когда "мессер" по мне тоже в упор бил, меня бронеспинка спасла, а от ударов спина в синяк превратилась.
А.Д.: - Бронеспинка выдержала?
- Сейчас расскажу. Оказалась одно ребро сломал. Я спустился на парашюте, собираюсь, смотрю - в кустах трое ребятишек, мальчишек, смоленские ребята. Они прячутся. Я говорю: "Ребята, чего вы прячетесь?" - "Дядя, ты свой?" - "Конечно свой, подходите. Ребята, помогите мне парашют собрать!" Они помогли. "Дядя ваш вот самолет, а немецкий вон там. У немцев самолет - страшно подходить, кругом кровь, куски мяса!" - "Ладно, ребята, подходить придется. Уж как-нибудь". Они парашют в сумку засунули, сами несут, мне нести не дают. Для них, ребятишек, это праздник - они меня сопровождают. Меня что интересовало? Моя бронеспинка и бронеспинка "109-го". Подошел я к месту падения. Смотрю на спинку немецкого пилота. Вся в крови и 8 сквозных пробоин! Потом мы подошли к моему самолету - в моей бронеспинке царапины, но ни одной пробоины, хотя били в упор. Потом привели меня ребята в деревню. Председатель сельсовета и колхоза в одном лице - старик. "Первое, сынок, - документы?" Я ему показал. Признали, что свой,поужинали. Дед тогда налил мне стакан самогонки. Я выпил, закусил, а папирос-то со мной нет. Они в реглане остались, а реглан на аэродроме. Самокрутку из самосада я закурил и у меня голова закружилась. Постелили в сенях постель. Я лег и попросил, чтобы на рассвете разбудили. Утром подняли, я покушал яичницу, попил чай. И повели меня эти же ребята, моя "охрана", на дорогу.
Вижу - идет полуторка, в кузове стоят люди. Подъезжают. Один сидит в кабине, а двое - штурман и стрелок, - это из Пе-2, который сбили. Я поднял руки, они стучат по кабине, чтобы остановились. Говорят: "Мы видели, как ты дрался. Видели сбитый твой самолет". Повезли меня к себе… Я сел в кабину, попрощался со своей "охраной", - мол, может быть, когда-нибудь еще встретимся. Приехали на аэродром в этот же день. Они попросили, чтобы меня завезли на аэродром, прямо на нашу стоянку. Мне рассказали: когда прилетел "Ш".… Там еще был другой летчик, но он не видел ничего, молодой парень. А Ш. говорит: "Сергея сбили". Тут Семенов видит, что я вернулся, бросился обнимать. Я говорю: "Александр Федорович, не давите!" - "Что такое?" - "Что-то со спиной у меня". Он завернул гимнастерку, - а спина у меня синяя. Меня сразу в госпиталь, там меня сразу закрутили холстинными бинтами. Дышать было трудно. А тут другой летчик вернулся раненный, его повезли в госпиталь, - а его машина стоит. Вот на ней я и начал летать дальше. Правда, техник и моторист подсаживали, помогали сесть в кабину. Слетал один раз ничего, нормально. Куда там помнить, что трещина! Не тяни, - если больно, так отпусти ручку....
Мы сидели в Царево Займище, и перелетели в Торбеево - это южнее Сычевки. Оригинальный аэродром! Было поле, с него покосили сено и все равно трудно было распознать - все сливается. Мы стоим с Семеновым, - и садится какой-то двухкилевой самолёт. Мы смотрим: вроде Пе-2, но за ним гоняется И-16, стреляет, пытается сбить. Семенов говорит: "Сергей, взлети, отгони этого мудака!" Я взлетел, подошел рядом, покачал крыльями, показал, "что ты делаешь?!" Смотрю, - в самолете сидит Сережка Макаров, мой друг. Я показываю: "что же ты, понимаешь, делаешь?! А ну, за мной!" Он улыбается, морда такая круглая. Приходим, садимся, - и этот самолет садится. Оказывается это был Як-4, двухмоторный разведчик, которого мы никогда не видели. Я, чтобы Сережку выручить, говорю: "Что вы удирали, когда вам надо было только показать, что вы наши. Что вы делаете? Дали бы разворот и показали бы звезды на плоскостях, а вы удирали. А у него, конечно, скорость-то больше. Вы бы покачали вот так, показали бы свои плоскости, он увидел бы и отстал!" В общем, оправдался.
А.Д.: - До драки дело не дошло?
- Я с Семеновым поговорил, попросил Сергея в полк взять. Я ведь знал Макарова. Уговорил. Мы пришли к командиру полка. Семенов говорит: "Иван Михайлович" - а они знакомы были еще до этого, по Испании, - "Это друг Сергея. Сергей его рекомендует, чтобы он остался у нас. Макаров согласен" - "Раз рекомендовали, пожалуйста, берите".
После этого мы перелетели в Торбеево. Макарова,oн летчик сильный, я за один день выпустил. Проблем у него не было. Когда он cлетал Семенову понравилось. Его звено было таким: я слева, Макаров справа. В Торбеево на аэродром к нам села отдельная эскадрилья на ЛаГГ-3 из 129-го полка (потом 5-й Гвардейский), которым командовал Зайцев. Помню, командиром отдельной эскадрильи был старший лейтенант Горюнов, - а с ним был знаменитый Зайцев, капитан, заместитель командира полка. Надо было разведчика Р-10 сопроводить под Смоленск, на реку Днепр и пофотографировать в одном месте. Прилетели, сфотографировали, появились "мессера". Драться с нами они не стали, может быть, горючее уже заканчивалось? Р-10 пошел на Вязьму. Пришли, он сел, а мы пошли к себе. Я пришел, на Торбеево посмотрел. Подхожу к аэродрому, вижу, - вот он, мой ведомый. Это был старший лейтенант, татарин. Я зашел, сел. Через какое-то время ко мне подходит Зайцев. "Сергей, куда ты моего лейтенанта Ибрагимова дел?" - "Как? Я же с ним пришел!" Подходя к аэродрому, я посмотрел, он был у меня справа. Я ему показал и отвалил на посадку и сел. Говорю: "Он был со мной!" - "Куда же он делся?" - "Я не знаю. Пойдемте на стоянку". Мы пришли на стоянку, собрали техсостав - его и наш. Они подтвердили, что, мол, "Пришли парой, он стоял справа. Сергей развернулся резко, пошел на посадку, - а он куда-то туда ушел". Он ухитрился потерять аэродром! Рядом, километрах в десяти посадил на живот, - и сломал самолет. Если сажать ЛаГГ-3 на живот, значит, деревянный хвост отвалится обязательно. Потом он пришел. Но самолет-то разбит! Я говорю: "Товарищ капитан, его техсостав подтвердил. И даже один его летчик подтвердил, что мы пришли парой. Вот тут Сергей начал отворот. А он вот туда ушел!" Вот такой аэродром у нас был.
20 августа нам приказали перелететь на аэродром Селы: это между Ржевом и Великими Луками. Мы сели и влились в 180-й полк, как 4-я эскадрилья. Тогда было принято решение: объединить отдельные эскадрильи в полк. Так четыре эскадрильи и собралось: две эскадрильи на МиГ-3 и две эскадрильи на И-16. Одна эскадрилья старшего лейтенанта Копец сформирована была в Борисоглебске. А другая эскадрилья пришла из 9-го истребительного полка Читы. Полк сам был сформирован в Туле, куда перевезли управление. Дрались под Ельней, под Смоленском, под Великими Луками. Потихоньку отступали.
1 сентября мы стояли на аэродроме Нелидово, станция Нелидово. Есть населенный пункт, районный центр Нелидово, и южнее станции аэродром. Мне на взлет - прикрывать войска. Взлетели Семенов, Макаров и я. Метров на 20 у меня мотор затрещал и скис. Впереди лес. Деваться некуда… Смотрю - овраг. Нос прямо в берег оврага. Деваться некуда! Думаю, на плоскости свернуть. Плоскость ударит, - так хоть немножко амортизировать. Вспомнил, что МиГ-3, когда ему щитки выпустишь, - он прыгает вверх. Выпустил щитки, самолет подпрыгнул, и мне этой высоты хватило, чтобы мотор до радиатора лег на берег. А там метров 20 хорошая зеленая трава, а дальше лес. Радиатор на берег сел, его снесло, но мотор холодный, пожара нет. Очнулся я… Смотрю, - поперек лежит бревно. Вот кабина, - кабина пробита, и лежит бревно. Когда меня об дерево ударило, я потерял сознание. Стоит старик и три женщины, ребятишки - смотрят. Я поднял голову, - оказалось, я больше часа провалялся без сознания, ударился затылком. Когда очнулся, старик говорит: "Смотрите, он еще жив". Я говорю: "Уберите с меня бревно. Распилите как-нибудь!" - "Сейчас, сынок". Тут же его разрубили топором и сняли с меня. Я вылез из кабины, отошел за хвост, сел, закурил. Смотрю, - через некоторое время подъехала машина. Приехал инженер эскадрильи. Командир эскадрильи с Макаровым еще не вернулись. Я приехал на аэродром, к этому времени сел Семенов.
Оказывается, причина аварии была известна технарям. Управление перекрытия клапанов приводилось бронзовой шестерней. Были отказы. Бронзовая шестерня разрушилась, и весь правый блок, четыре цилиндра правого блока, отказали, - и мотор отказал. Вот я и "немножко поломался", но опять стал летать. А дело вот как было: до того, как я плюхнулся, вдруг получают со Ржева звонок. У меня самолета нет, мой техник поехал во Ржев и звонит оттуда, что там стоит новый самолет МиГ-3. Семенов говорит: "Давай, поезжай, посмотри, что там". Я приехал. Техник мне докладывает: "Самолет исправен, я прогнал, мотор исправен". Техник говорит: "Я не знаю, кто хозяин, но к нему никто не подходил, я наблюдаю два дня". И ещё говорит: "Самолет хороший". Он уже купил водки ящик, они спрятали его в фюзеляже, в кабине. И вот на этом самолете я и завалился…. А оказалось, когда Стефановский летал из Чкаловска с летчиками-испытателями, что-то там были неисправности и они его оставили. Так он и стоял бесхозный. Ну, в общем, это все нормально. А вот когда 19 ноября началась концентрация немцев под Смоленском - тут началось. Почти каждый день перебазирование, то на один аэродром, то на другой. То севернее Снежарова, то в Усово, то в Верши.
И вот 12 октября сидим мы в Ершах, севернее Ржева километрах в 20. Это на Волге - там есть такая деревушка Ерши. Вечером только получили зимнее обмундирование, регланы, у кого не было. Там ещё есть такая станция Чертовино, и севернее этой станции было имение графа Игрантьева. Вот в этом имении со складов мы получили зимнее обмундирование (регланы, свитера) и оделись. Я ходил в разведку, вижу - немцы перебазируются на левый берег Ржева. К утру будут у нас. Вечером я спрашиваю: "Знаете, что вы все голые? Надо то что нам утром завтрашним не понадобится связать и на самолете спрятать". Техник со мной согласился и мы так и сделали. 13 октября рано утром встали. Темно, только начинает рассветать, - танки бьют по аэродрому. На аэродроме снег: ни видимости, ни высоты, но надо взлетать. Семенов говорит: "Пойдемте строем. Макаров, я, Семенов - ведущий. Пойдем за облаками". Раньше по этому "Пионеру" летали, но это так отличается от современной авиации! Сейчас какая разница - в облаках ты или за облаками, видишь землю или нет, - все равно приборов хватает. А тогда-то этого не было! Взлетели на 2200 метров, пробили облачность, идем…
А.Д.: - Вся эскадрилья?
- Нет, мы втроем - а за нами все остальные. Взяли курс на Калинин, - на аэродром Мигалово. В районе Старицы было открыто, и там мы встретились с Юнкерсами-113. Завязалась драка, - но или у них горючее кончалось или еще что-то, но они бросили нас. Смотрим - в Старице на аэродроме стоит Хеншель-126, разведчик, и мотор у него работает. Мы пошли дальше, подходим к Калинину, - и тут видим Дорнье-215, и сбили его. дальше идём - колонна немцев, километров 10 не доходя до аэродрома. Как же на это место садиться? Пришли на аэродром, а там на посадочной полосе, на животе, лежит МиГ-3. Это вообще очень был капризный самолет: при взлете чуть прозеваешь, - он обязательно начнет разворачиваться, и потом его не удержишь ни черта: "ноги" сломаешь, а то и перевернешься. И вот этот самолёт лежит на животе, как миленький, и "ноги" сломаны. Мы подошли, встали в круг. Семенов качает крыльями, что садится, сейчас будет отваливать. Потом Макаров. Мы пятеркой шли, - и Семенов шел первым в правом ряду, слева мы с Макаровым, а справа Васька Новиков и Витька, заместитель Семенова. И вот он показывает, кулаком вот так вот, показывает, - вот так машину положи! И тут я вижу, что танк стреляют по нам 20-миллиметровыми. Семенов это тоже увидел, - взял курс и пошёл. Мы вышли на железную дорогу, вижу - курс на юго-восток, вернее, юго-юго-восток - в Москву. А карт нет! Я достал карту - обрез. Нет такой карты дальше на восток. Думаю: Семенов наверняка знает. Подходим, смотрим, - аэродром. Сели, рассуждаем. Приходят четыре МиГ-3 с другой эскадрильи, среди них капитан Кусакин. Кусакин что сделал, - он видит, что к аэродрому уже подходят колонны, и он повернул. Он знал Клинский аэродром, и вот он туда пришел и сел.
Потом на наш старый аэродром прилетели И-16, командир эскадрильи Сергей Иванович Тимофеев. Они пришли, а немцы поняли, что полк садится, и свои танки убрали. Тимофеев садится, и смотрит: "МиГов"-то нет. Он подруливает к "Т", а там стоит полковник в нашей форме. Он спрашивает: "Товарищ полковник, а где “МиГи”?" Тот смотрит, - и в это время раздается автоматная очередь. Проходит она под самолетом, под фюзеляжем, и этому полковнику попадает в ноги. Полковник заорал: "А-а-а!" А Тимофеев смотрит - целая машина автоматчиков. Автоматчики в него стреляют, а он на газ!
За ним сел Жора Сапунов, старший лейтенант. Тот увидел всё это, и тоже пошел на взлет. Его ранило в руку, но он оторвался. Сапунов сел справа, в районе Черкасских торфоразработок, и стал пробираться на попутных машинах на новый аэродром, на Клин. Остальные И-16 взлетели, но горючего им не хватало. Они перелетели Волгу, выбрали клеверное поле, сели, и смотрят, - идет машина с бензином. Они ее остановили, заправились, и приготовились вылетать в Клин. Но моторы запускались так: можно было от автомашины пускать, и можно пускачом запустить. Если аккумуляторы сели, можно ручкой раскрутить, один в самолет вскочил, соединил, кнопку нажал, - и все. В общем, запустили. Они взлетели, и над Старицей с "Хейнкелями" встретились, но драться не стали. Борьке Власову мотор подбили, и он на правый берег Волги спланировал. Там он сел, взял парашют и пошел на восток - на Москву.
Ещё трое прилетели на тот аэродром: комполка Сергеев, заместитель командира полка Хлусович, - оба капитаны, - и с ними был лейтенант Власов из 2-й эскадрильи. Они знали этот аэродром, - и вот втроем прилетели: Сергеев летел ведомым. Он первым сел и заруливает, в кусты. За ним сел Хлусович. Они сели, Сергеев вышел из самолета, Хлусович расстегнул ремни. Сергеев подходит к Хлусовичу и говорит: "Где же наши самолеты?" И в это время подходит немец с пистолетом, говорит: "Хенде хох!" Сергеев поднял руки, а Хлусович начал зашприцовывать, чтобы запустить мотор. Он даже не успел выключить зажигание! Немец ему: "Вылезай! Вылезай!" Хлусович воевал в Испании, и ответил ему по-испански: "Ун момент, ун момент!", - а сам открыл воздух (зажигания-то не было!) и подкачал насосом, чтобы карбюратор заработал. Немец со своим пистолетом "Вальтер" бросился к нему в кабину, - и он в него тогда щелкнул. Но у него в "ТТ" не было патронов в патроннике, - потому что затвор нужно было передвинуть, и тогда он немца по голове ударил пистолетом "ТТ" - и все. После этого он дал газ и взлетел. По нему стреляли, дырок понаделали, но он прилетел и рассказал нам эту историю. Ну, потом в апреле месяце, когда все растаяло, на Первомайском кладбище нашли труп Сергеева. Его или расстреляли прямо на кладбище, или где-то застрелили, а потом притащили на кладбище и бросили. Когда снег растаял, его нашли.
Ещё комиссар полка летел с комиссаром 2-й, нашей, эскадрильи. Они летели на По-2, и на них Хш-126 напал. Чтобы от него спрятаться, они сели, но тот зашёл на колонну, и немцам показывает, - дескать, идите, заберите самолет! Но тем не до этого было, и они продолжают движение. А Хеншель-126, наверное, уже все расстрелял, поэтому улетел. Сами они мотор не выключали, так что взлетели. Прилетают в Мигалово, видят - МиГ-3 стоит. Они подрулили к нему, выскочили из машины и смотрят - машина едет к ним, а в ней немцы. Они спрятались в кустарнике, немцы поискали, но лезть за ними не стали. Они лесом вышли на берег к обкомовским дачам, нашли там лодку. Переправились на левый берег Волги, вышли на дорогу Ленинград -Калинин, в Калинине машину поймали - и были таковы. Вот так закончился перелет.
А.Д.: - Техсостав так и остался на аэродроме?
- Техсостав на автомашинах выбирался на Можайск, - и на Можайск они выбрались. А комиссар 3-й эскадрильи на И-16 положил хвост своего И-16 на трехтонку, колёса на дороге, - и с этим прицепом он поехал на Калинин. Попробовали они в Калинин пробраться, ничего не получается. Калинин был уже занят, и тогда он повернул на север: через Ярославль, на Волгу.
И вот наш полк в Клину, - а полк это наша пятерка. В Клину мы дня два побыли (13-14 октября), а 15-го сели в Воронцово, это севернее Талдома. Прилетели, техсостава нет. А работать надо! Летаем, - так нас пятерка и летает. Начались небольшие снегопады и морозы. Мы прибыли в тыловой город, который нас обеспечивает. Расход боеприпасов большой: патроны к ШКАС и БС, - они все в коробках. Мы население попросили помочь и сделали так: металлические бочки, в них кипит вода, женщины патроны на веревки привязывают, их опускают, бросают туда это все, - а потом крючками вытаскивают оттуда, и протирают. Когда женщины все сделали, - все чисто. Патроны мы сами набивали в звенья ленты, звенья собирали в ленту. И тут же к нам привезли машинку, для того чтобы равнять патроны в ленте. Через машинку ленты прокручивали, как положено. В общем, мы поработали - и всё нашлось.
Теперь начались морозы, а техсостава нет. "МиГи" и И-16, надо подогревать. Средств подогрева у нас нет. Ну, спустим мы воду, - надо потом самим заливать это дело. Зальешь воду, все равно надо мотор прогреть, а нечем. Решаем прогревать мотор. Вот графи во сколько прогревать. Машина рядом, водитель у нас в комнате, дежурный у нас был. У нас у каждого бечевки, вот такие бечевки. Зачем? На МиГ-3 прямо на ручке такой флажок тормоза: вот так нажимаешь флажком, и тормоза работают. Вот так нажимаешь - и флажком. И вот эти бечевки использовали, чтобы всем не ехать, а по одному. В каждой эскадрильи так было: я прихожу, запустил мотор, завязываю, и иду к следующему. Потом смотрю, - а чехлов-то нет. А что в деревне найдешь? Ничего не найдешь. Где-то рваное одеяло нашли, но это же не выход. И вот так ждешь, мотор прогрел, выключаешь, - и следующий. А через два часа возвращаешься.
Потом самолёты начали прибывать и нам говорят: "перебазируемся в Борки". В Борках была построена километровая бетонная полоса. Мы перелетели туда 17 октября, как сейчас помню. Начал прибывать техсостав. Кто на Москву пробрался, кто еще куда-то. От местного населения они узнавали, что вот там, вроде, под Талдомом кружатся самолёты. Некоторые под Талдомом выходили на управление дивизии (они сидели под Талдомом), и им сказали где. В общем, техсостав начал прибывать. Тут уже нам стало легче. Мы продолжали драться, с Борок летали.
Но ещё 30 сентября пошло наступление немцев. Они прорвали фронт, и началось основное наступление на Москву. Мы были в Борках, и вот наш один кавалерийский корпус в районе Андриаполя был отрезан. С ним была потеряна связь, - а им нужно было передать пакет, в какое время и в каком направлении двигаться, чтобы вырваться из окружения. И вот нужно было доставить им пакет. Приезжают к нам на аэродром, и приказывают: надо вручить, - не сбросить, а вручить пакет вот в этом районе. Кому поручить? Сергею Долгушину! Я командиру полка говорю: "Я сейчас полечу, посмотрю, может быть, я их найду". Смотрю, - хороший (шириной метров триста и длиной километра полтора) ворот: на МиГ-3 свободно можно сесть. Но посередине вот такой вот ширины зеленая полоса. Значит, там углубление - канава, на этой канаве на МиГ-3 никак нельзя сесть. Тогда решили лететь на По-2, чтобы сесть, - но на МиГ-3 я полетел кавалеристов искать. Смотрю, - они на опушке: я их увидел, они спрятались. Я им бросаю вымпел: записка в гильзе, а к гильзе за бечевку привязан флажок. Они увидели, взяли. Я им написал: "Если вы свои, то дайте сигнал на этот день". Сигналы - ракеты были, и вот они дают ракеты. Тогда я им бросаю гильзу, что я ночью к вам прилечу, сяду вот там-то, зарулю и передам пакет. А когда я сяду, дайте вот такую ракету: зеленую и желтую, что это вы.
Приехал полковник с пакетом. Заготовили две бумажки: я одну бумажку передаю им, что я принял от них пакет во столько-то, а на другой бумажке они расписываются, что они приняли пакет, и кто конкретно. Думаю, - часов в 11 сяду, потому что это Северная Двина, тут северная ночь, "белые ночи" продолжаются. Поэтому я прилетел, прошел, - смотрю, дали сигнал. Я сел. На По-2 какая разница, ни фар нет, ничего. Можно было ракетами подсветить, - зачем себя обнаруживать? Они так пускают ракеты, что рядом увидишь, а из-за леса, километрах в 5-7, ты уже не увидишь, - она идет над землей.
У нас были папиросы, 100 папирос в пачке из бумаги: пять пачек "Казбека" по 20 сигарет. Вот мы таких пачек и набрали: у них же сейчас махорки нет! И ещё мне дали пять небольших мешочков махорки. Когда я сел, подъехал, - заходит генерал. Я говорю, что положено, вручаю ему пакет, - а от него получаю расписку. "Добавь своим почерком, кто ты". Оказалось, этот генерал был заместителем командира корпуса. Я расписался, что они вручили мне пакет с донесением, а потом говорю: "Ребята я вам привез подарки. Они в кабине". И даю им папиросы, 5 пачек, и махорку. Они меня обцеловали всего! "Сережа, ты нам такой подарок принес, мы же траву курим! А тут такой подарок. Что тебе дать на память?" Отстегивает с ремня "Вальтер": "Возьми на память!" А я достаю свой "Вальтер": я сбил до этого "Юнкерс", и этот пистолет мне привезли. У меня был испанский "Вальтер", 9-миллиметровый, - а у него 7,2-мм. Я говорю: "У меня есть" - "Возьми, отдашь товарищам!" Мы расцеловались и я взлетел. Эпопея закончилось тем, что этот корпус был выведен.
2 января мы перелетели в освобожденный Калинин. Сели, смотрим, - МиГ-3 командира полка стоит в ангаре. Целый абсолютно - только единственное, вытащены часы из кабины. Стоит По-2, только звезды вырезаны, но тоже исправный. Посмотрели самолеты, они целые, - но мы решили не рисковать, потому что в мотор могли песок насыпать. Мотор сняли, другой поставили, продули воздушную систему и начали летать. На По-2 мотор сменили, другой поставили. Заклеили дыры на звездах, нарисовали заново, начали на нем летать. Вот так закончилась и эта эпопея!
Когда мы в Борках сидели, в районе Дмитрова перед наступлением, Жукова беспокоило, не строят ли немцы оборонительные сооружения на водосточном берегу Истринского водохранилища, и не выводят ли они туда войска: пехоту, артиллерию, танки. Задача полку была поставлена - три раза в день летать над Волоколамской дорогой и смотреть. Эту задачу поставили и мне. Вот мы в паре с Макаровым взлетаем, темно еще. Выходим от канала и начинаем эту дорогу просматривать. Как просматривать? Идут машины, - если не закрыты, то и ладно. А если они закрыты, но задняя стенка не закрыта, мы проходим низко и просматриваем туда. А если задняя стенка закрыта, то тогда даем очередь, и если не выскакивают, значит, там пехоты нет. А если выскакивают, - значит, это пехота!
Так мы три раза в день вылетали. У нас были карты-двухкилометровки, и мы буквально все фиксировали, где что увидели. Скажем, машина идет грузовая или легковая вот в этом районе, - и мы ее записываем. Возвращаемся вечером, у нас три карты. И вечером вместе с заместителем штаба полка мы начинаем готовить на чистовую со всех трех карт, разными карандашами. Такой-то вылет, такой-то вылет… Но на одну карту. Вдруг утром нам приказывают взять карту с собой и сесть под Дмитровом. Мы взяли все карты, прилетаем, сели. Только мы сели, зарулили, выключили двигатели - подъезжает "Виллис". Выходит полковник, представляется: "Поедете с нами, возьмете с собой карты, которые привезли". Приезжаем, - и сразу к нас провели к Жукову. Я доложил: "Такой-то, командир эскадрильи". Я был уже лейтенант - 5 ноября мне присвоили звание.
Карты разложили: которые с наколенниками, и общие карты. Потом карты-расшифровки. Всего три карты, и потом общая запись. Мы разложили все, рассказали все, - в каком полете в какое время где и что мы видели. Ни танков, ни людей, ни артиллерии не было. Жуков поблагодарил и говорит этому полковнику: "Вы ребят накормите и дайте им грамм по 100. А то ведь морозы!" Я говорю: "Товарищ командующий, мы же на самолетах" - "Да знаю я вас! Что я, вас не знаю, что ли? Что для вас 100 грамм выпить, не долетите разве?" - "Конечно, долетим" - "Тогда чего же вы?" И смеется. "Карты нам оставьте!" Я так пожался… "Карты-то секретные!" - "Да знаю я!" Жуков обращается к полковнику: "Сам понимаешь, что сделать надо". Полковник говорит: "Пока они покушают, все будет заготовлено". И они мне дали расписку, что от меня взяли такие-то карты. И все! Все эти карты (конечно, переписанные) потом вернулись оттуда.
В районе Дмитрова на берегу Яхромы стоит школа. А в школе немецкий командный пункт. Мы туда посылали СБ, чтобы разбомбить это здание. Я тогда предложил: у нас два самолета МиГ-3 оборудовано направляющим для сброса РС, вплоть до 132-мм, но можно 82-мм. И замками под 250-килограммовые бомбы. Я предложил: "Давайте мы сами! Мы с Сережей Макаровым берем по самолету, пару прикрытия с собой. Приходим туда…" А там с востока, если подойти под 90, два входа в эту школу. Школа двухэтажная. Я ему говорю: "Сергей, я левую дверь бью, а ты правую!" - "Хорошо". И как мы ударили! Я ударил, потом он ударилВсе 12 штук этих РС мы рядом вложили в эту школу. Ничего там не осталось кроме пыли. Мы сели, сразу донесение: "Школа разбита. Все, что там находилось, погибло". И точно, подтвердили, что все разбито!
Дальше мы сопровождали СБ, 150-й полк, командующим был Полбин. Мы все время их сопровождали. Погода была такая: снегопад все время, низкая облачность. А когда мы подошли к Ленинградской дороге, шоссе на Звенигород, - там как обрезало, ясная погода. Бомбить нужно было южнее, на Минской дороге. До этого драк в воздухе не было, потому что немцы не были приспособлены укатывать аэродромы, у них не было техники. Моторы все померзли, вся проводка масляная лопается, петрофлекс лопается, не налажено все это было. Поэтому боев в воздухе почти не было. А тут начались! СБ пришли, звено, - крутятся на аэродроме. Они сидели в Нерли. Я взлетел, но никак их не найду. Мы идем, у нас боеприпасов полно, РС висят на одном самолете. А мы договорились так: если чего-то найдем, то сначала кинем РС, а потом будем обстреливать. Идем, смотрим - двухэтажное здание, ещё одна школа, - и рядом с ней очень много легковых машин. Машин до десятка! Я думаю: "Наверняка это штаб. Наверняка собрались на совещание". Почему-то я так решил. У Сережки Макарова были РС: он как ввалил шесть штук, - и от этого здания ничего не осталось. И мы начали: ударили по машинам, потом второй заход. По нас не стреляют, ничего. Мы уже почти весь боекомлпект израсходовали, пошли домой, - и тогда в хвост нам начали стрелять из "Эрликонов". Мы прилетели, все рассказали, и часа через два получили телеграмму: "Спасибо". Оказывается, мы разбили штаб корпуса. Там было совещание, весь руководящий состав этого корпуса там погиб. Потом Жуков прислал благодарность. Оказывается, на этом берегу Жуков сидит, а на другом немец. Мы когда убрали эту школу, Жуков все смеялся: "Эти ребята наблюдателей за мной устранили, теперь я могу ходить спокойно". Вот такие вещи были!
Как-то Сергей Макаров с разведки шел вечером, уже почти темнота была. И вот он докладывает, что в Клину сели семерка "Юнкерсов" и шестерка "Мессершмитов". Что делать? Решаем ударить по этому аэродрому. Доложили командиру полка, что хотим ударить. Взлетаем с рассветом, надо оказаться над аэродромом в тот момент, когда они завтракают. Так и получилось. Мы взлетели, ушли на Завидово. Высота метров 70, облачность. Подходим, смотрим, - набрали 600 метров, потом спустились ниже. Все было рассчитано. С нами должны были лететь штурмовики Ил-2, 20 самолетов. Но 19 рассеялись, только один добрался к нам. Его пилот в прошлом сам был летчиком-истребителем, летал, переучился на "Ил", - и вот он добрался. Это был лейтенант, я забыл я его фамилию. Мы решили: он и Сережка Макаров подвешивают бомбы, бьют по столовой. Я их пропускаю вперед. Если на аэродроме что-нибудь есть с работающим мотором, - значит, нужно сжечь этот самолет. Остальное - за ними, мы штурмуем самолеты и бьем по столовой. Мы приходим: у одного "109-го" мотор крутится, прогревает он его. Мы спикировали, и сразу же его сожгли. Все было предусмотрено! Бомбардировщики сбросили бомбы, но не попали в это здание, - те рядом упали. Потом две машины (моя и Сережки Макарова) все 12 РС ввалили в это здание. И тут мы начали штурмовать! В результате мы сожгли 5 "109-х" и 6 "Юнкерсов". После этого мы прошли над ними - а на аэродроме уже самолетов нет, только обгоревшие. Потом разведчики нам доложили, что здание столовой разбито, оттуда выносят трупы - разгребают и выносят трупы! И что столько-то самолетов сожжено. Вот так все закончилось. Об этом ударе написано в книге "На взлете" Александра Федоровича Семенова.
Затем мы решили нанести удар по Волоколамску, по аэродрому Шаталово. Нас была всего шестерка. Мы прилетели туда, а аэродром пустой. Мы возвращаемся - а в это время немцы решили ударить по нашему аэродрому. Они взлетели в Шаталово, пришли на аэродром, а у нас никого нет. И тоже возвращаются. И вот мы с ними столкнулись и началась драка. И в этой драке Сергей Макаров был сбит, прямо над их аэродромом. Он сел, я посмотрел на это... Что делать? Я ребятам покачал крыльями, и выпускаю "ноги". Ребята поняли, что я буду садиться. И вот я сажусь и рулю в направлении к этому самолету, где он. Сережка это понял, развернулся, куртку сбросил, правую ногу мне на плоскость закинул, засунул себя в кабину, а левая нога за бортом! В унтах! Ну, хорошо, что на унтах была такая лямка: эту лямку вешали на ремень. Ремень-то большой, широкий, - и вот эту лямку привязывали. Но мне никак мотор не дать. Я развернул машину на взлет, сунул газ, и пошел на взлет. Я почему торопился - уже машина, набитая автоматчиками идет, и вот-вот… На взлете меня начали обстреливать, но мы взлетели. А мне "ноги" не убрать, там же голова его торчит. Ребята сразу нас окружили, на случай, если подойдет немец. Мы заходим, "ноги" так и не убраны, и щитки я выпустил. "Слушай, - я ему говорю, - Ты как-нибудь подвинься ко мне". Он валяется, так смеется. Оперся мне на левое колено, и когда возится, то моей ногой педаль трогает, мешает. Так я ногу снял с педали, и правой только управляю: не могу дать левую ногу. Тут же ремни, - я ногу тяну на себя за ремни и получается, что я левую ногу не использую. Но это уже дело техники, это ерунда. Пришли, сели, и ребята сели. Все нормально!
Что сразу вскрылось - это некомпетентность нашего общевойскового командования. Абсолютная некомпетентность! 2 января мы сели в Калинин, 17 января сели в Старицу. Уже под Ржевом бои в воздухе начались. Все нормально. Мы теряем людей - много у нас сбивают… 23 февраля вдруг на аэродроме снегопад такой, что видимости практически нет и высоты тоже нет. Все сплошное! И вдруг приказ: "Поднять звено. Южнее Сычевки немецкие танки давят нашу пехоту". И вот надо ударить по этим танкам. Пулеметами бить по танкам! Спрашиваем: "Чей это приказ?" - "Командующего армией". А командующий 1-й Воздушной армией - Громов Михаил Михайлович, генерал-полковник авиации. Как взлетать? Мы стоим с командиром полка. Я-то знаю, что мне с моими ведомыми надо взлетать. Это с Сережкой Макаровым и Никитой Боровых, - они мое звено. Я говорю: "Иван Михайлович, давайте звонить, это же идиотство. Во-первых, взлечу даже я, а дальше что? Если я уйду за облака, то раз такой фронтальный, значит, облака могут быть и до 9 тысяч. Теперь так: там такая же плохая погода, где я найду эти танки? Это же идиотство!" Спрашиваем командующего. Командующего нет. Потом мы узнали: у Громова ведь какой процесс был - он встает, одевается, выходит в свою конюшню, даёт пробежаться лошадям. Прогнал лошадей - дальше принимает ванну. Потом завтрак, бреется, умывается, завтракает, - и только потом на работу выходит. А до этого, пока он весь моцион не сделает, к нему вообще обращаться нельзя. Вот так!
Командир полка решил: "Я сейчас попробую дозвониться до Коновалова!" Он дивизию сдал, ушел командующим ВВС 38-й Армии. Аккурат его армия была, где танки. Его нашли, и вот я ему докладываю обстановку. А почему нельзя? Потому что к Хлусовичу еще можно обращаться… Он мне сам разрешил себя по имени-отчеству называть! Мне приказано взлететь звеном, а я говорю: "Какая у вас погода?" - "Такая же как у вас" - "Мы звонили командующему… Дагаев, начальник штаба, ответственность на себя брать не хочет. Командующему не дозвониться. Вот такая обстановка!" Он говорит: "Да что они с ума там сошли? Отставить!" Отставили. Вот так бывает. И сколько в войну вот таких вещей было!
В Борках нам решили устроить вручениерденов. Уже накопилось: у меня два, у Сережки Макарова два, включая ордена Красного Знамени. Вручили нам их 26 декабря. Мы собрались, и командир дивизии, находясь в Талдоме, пересекал Волгу по льду. Была переправа, но это ему надо объезжать! Нам тоже нужно было с Борков пересечь Волгу. Переправа на другой берег - это был большой настил из бревен, по нему переправлялись. Мы получили ордена, приехали домой, и тут слух - пропал командир дивизии. А он же был на вручении. Ещё была застольная процедура после вручения, и мы все были вместе. Мы видели, как он сел в "эмку" со своим орденарцем, со своим водителем. И оказывается, он решил ехать по льду, - не по переправе, а по льду, - чтобы сэкономить время, сократить путь. А в это время Иваньковскую плотину спустили, а когда спустили, лед вскрылся. И там, где он переезжал, был тоненький лед. И вот он ехал, а когда начался тонкий лед, то машина ушла под лёд. Вызвали людей: машина стоит, и фары горят на дне… Машину достали - а там все мертвые.
А.Д.: - А Семенов куда?
- После Клина Семенов стал заместителем Хлусовича. Сергеев-то пропал, и Хлусович стал командиром полка, а Семенов стал заместителем командира полка. Тогда меня и поставили вместо него.
А.Д.: - Сергеев у вас был командиром полка, которого убили?
- Да, 7 марта… Почему я запомнил? Нам давали деньги: летчик за 100 успешных вылетов 5 тысяч получал, а техник за успешное обслуживание самолета - 3 тысячи. Вот я тогда получил 15 тысяч, а техник Тимофей Карлов - 9 тысяч. Это особенно запомнилось. С отрывным листочком форма: я мог в дивизии получить 10 тысяч, а остаток в 5 тысяч можно было получить только через банк в Москве, в Центральном Банке!
Вместо погибшего командиром дивизии пришел подполковник Коновалов. Он прилетел, и у меня дня три побыл, - познакомился со всеми. Потом прилетает сам Осипенко с начальником политотдела. Осипенко жил у меня 10 дней, спал в общем зале… Коновалов летал на ЛаГГ-3: их было три эскадрильи, а потом две стало. И вот нам объединили эти две эскадрильи: мы и на "ЛаГГах" летали, и на "МиГах". Поэтому у меня и "МиГи", и "ЛаГГи". Он приедет: "Сергей, я с тобой слетаю", - и садится на "ЛаГГ". Я ему хотел сказать: "Хотите, я Вас переучу?" - "Нет, я на ”ЛаГГе”". В общем, мы были в хороших отношениях, - как и с командиром полка. Мы вместе летали, дрались вместе. Он меня все время называл "Сережей", а я его называл по имени-отчеству. Он мне еще раньше сказал: "Сергей, мы вместе летаем. Я тебя буду называть Сергеем, а так как я старше тебя, то называй меня по имени-отчеству". Я говорю: "Хорошо". Помню, мы должны были лететь в плохую погоду, в туман, и я посоветовал подождать. Они согласились со мной: "Что, Долгушин мальчик что ли? Давайте подождем". Мы заправились, покушали. Спирта никто не пил, - я говорю: "Товарищи, ни в коем случае". Как заправились горючим, - полетели. Я говорю: "Так, идти строем, если мы погоду такую же встретим, придется вернуться. В крайнем случае, мы уйдем в Калинин. Пойдем через Калинин, узнаем погоду, или с Торжка свяжемся с аэродром, узнаем какая погода, и потом примем решение, - садиться в Калинине, или идти на свой аэродром, но сюда уже мы не будем возвращаться". А в Калинине погода была хорошая. Мы взлетели, пришли домой, сели. Но за это время Никитин Новикову доложил, что что-то не то, нас нет. Новиков говорит: "Пока отцу не будем докладывать. Не может быть, чтобы Долгушин заблудился и не принял правильного решения!" Потом, когда мы пришли, Новиков, как только мы встретились, смеется, говорит: "Ну, как ты блудил со своими полковниками?!" Хотя, в общем, все нормально было, - мы прилетели, и так закончилась вся эта операция.
Кстати, в те дни меня спросил инспектор политотдела дивизии, какой-то капитан: "Товарищ старший лейтенант, - я тогда уже был старшим лейтенантом, - Вы член Партии?" Я говорю: "Член, на МиГ-3 пробрался!" И он как начал меня за эти слова таскать, - что я "пробрался на МиГ-3 в Партию!" И вызывает на партийную проработку в дивизию. И вот прилетает ко мне командир дивизии и с ним начальник политотдела. Я ему пожаловался. Говорю: "Ляпнул!" Тот говорит: "Комиссар! Нашли к кому придираться. Врага народа нашли!" Тому неудобно стало: "Я разберусь, это ерунда!" Так они от меня и отстали.
А членом Партии я стал так: я был комсомолец, и в середине сентября, под Москвой, меня назначают командиром эскадрильи. А эскадрилья - это же партийная организация! И вот партийная ячейка эскадрильи собирается, - а я комсомолец. Ну, ладно, доклад. Я сделал доклад, но так как я комсомолец, в президиум меня нельзя. Полковые собираются, решают. Я командир эскадрильи - но еще по годам мне в Партию нельзя. Всё же решают собраться, и вопрос такой: "Принять нашего командира эскадрильи кандидатом в члены Партии. Будем все обсуждать" - "Чего тут черта обсуждать? Нашли кого обсуждать!" - "Кто за то, чтобы принять его?" Все подняли руки. Собирается бюро партийной организации полка: "Будем обсуждать?" - "Чего его обсуждать?" Собирается партийная организация полка: "Кого обсуждать?" Две-четыре минуты посмеются - и все. Так я стал кандидатом в члены Партии. А тут постановление ЦК: для наиболее отличившихся военных кандидатский срок установить 3 месяца. В ноябре я стал кандидатом, а в январе мне вручили партийный билет. Так же собралось партбюро: сначала эскадрильское, потом полковое, - и так же все прошло. Кто будет обсуждать? Никаких обсуждений, - посмеялись и приняли единогласно. Так я стал членом Партии.
Была и такая история: веду я группу, и начал замечать: мы взлетели, летим на МиГ-3, смотрю - одного самолета нет. Прилетели, сажусь, разбираюсь. "Ты почему?.". - "Мотор не додаёт оборотов". А температура -25 градусов: они все, моторы, не додают оборотов. Разобрались, летим второй раз. Он со мной идет, мы идем на Волгу в район прикрытия войск. Потом подходим к населенному пункту и встречаем в районе железнодорожной станции "110-е": больше 30 "110-х", летят без прикрытия. Мы сразу набросились на них, вступили в бой. Штурмовики ушли - и начался бой. Мы деремся. А "110-е" что? Накренятся, внутренний мотор убирают, и на одном моторе, в ряд почти, на одном месте разворачиваются. У них шесть дудок впереди! С ними трудно драться. Я одного сбил "110-го", но смотрю, - МиГ-3 нет. Мы остались пятеркой, тройка от нас оторвалась. Смотрю - Сережку Макарова бьют "110-е": немец бьёт, а он планирует примерно градусов 5 - машина Сережи планирует, и все. Я рядом стою, а к нему в хвост заходят! И я убил ещё одного "110-го" из-под его хвоста. В общем, три "110-х" мы сбили: я двух, и Сережка одного. Смотрю, - Сережка планирует, планирует… Машина коснулась, отпрыгнула немножко, потом пробежала и успокоилась. Я сделал вираж, смотрю, - летчик не выходит. Значит, или тяжело ранен, или убит. А "110-е" висят! Пара от меня откололась, и я остался один. Куда мне драться? Я спрятался в облака, прихожу домой, сажусь. Ребята тоже прилетели, вернулись. Собрались все летчики, стоянка короткая. Я стал у того лётчика спрашивать: "Почему?" - "Мотор барахлит". А инженеру этой эскадрильи я сказал, что когда он вернется, будет на мотор жаловаться, - ничего с мотором не делай, я сам его проверю. Теперь я спрашиваю инженера-техника: "Вы выполнили мои условия? Что-нибудь делали с мотором?" - "Нет", - отвечает инженер эскадрильи. Я своему технику говорю: "Быстро принести мой парашют". Я одеваю парашют, запускаю мотор, и отпилотировал прямо с бреющего. Сажусь. Достаю пистолет и уже хочу стрелять. Мне командир полка по бравому боку вдарил - я выстрелил, но выше. Теперь встал вопрос, что делать. Меня под суд, за то, что я пытался убить лётчика. Он у комиссара полка был осведомителем! Но как меня отдать? Командир полка с комиссаром посоветовались - и его отправили на курсы в Краснодар. Там образовались курсы штурманов - и вот они его туда отправили. А со мной ничего. Я говорю: "Как хотите, но я его больше с собой в полет не возьму, тому что я не гарантирую, что я его в воздухе не убью. Такой гарантии дать не могу. Поэтому я вас прошу, чтобы со мной он не летал!" Так его спрятали.
Ну а потом… В жизни все бывает. Я в Кубинке, смотрю, - мне присылают помощника - и это он. Он зашел ко мне, и я говорю: "Ну что, Степан, ты сам знаешь, что ты служить у меня не будешь! Ты сам понимаешь, почему". Беру трубку, звоню кадровикам, и говорю: "Мне такой помощник не нужен. Завтра он будет у вас. Куда вы его денете, это меня не волнует. Я с ним очень хорошо знаком с войны, поэтому я на него смотреть спокойно не могу, и он мне не нужен". Так мы и расстались.
А.Д.: - А Сергей Макаров?
- Он погиб в этом бою. Когда я прилетел, то рассказал, что виражи делал, и очевидно, Сережка погиб. Я когда один отбивался от "110-х", делал виражи. Послали туда По-2, он прилетел, там заночевал, но нашел его… Комсомольцы организовали похороны. Так Сережка погиб…
Потом Сашка Горголюк остался слепым. Он в этой же эскадрилье был. Как это получилось? Эта эскадрилья хорошая была, - но всё же не очень хорошая. Командовал ей Кусакин. Он был летчиком-испытателем, но таким, "на подхвате", разные приборы испытывал. Какой он летчик-испытатель?! Так себе, барахло! Когда мы выходили из окружения, он свою эскадрилью увел не в Клин, а на тот аэродром, который знал. И вот он всю эскадрилью, пятерку, посадил туда и бросил их. В это время был приказ: летчиков-испытателей вернуть. И вот он сам уехал в Чкаловск, устраиваться, а всех бросил. Семенов послал меня туда с центрального аэродром, и я всю эту пятерку привел. Им назначили хорошего заместителя, Семенова, и они начали воевать. И Сашка Горголюк тоже. Он начал тоже так: взлетел, поднимется метров на 6-10, развернет МиГ-3, уберет газ и тут же приземлится. Но я ему сказал: "Или не летай со мной, или если будешь так дергаться, то я тебя сам убью!" Я его уважал: у него нос был перебит ещё в боях 1941 года. Он посмотрел на меня… Его с его перебитым носом посадили в землянку - это тюрьма. Но потом простили. Смотрю - парень стал подниматься - и стал на ноги. Он долго дрался: в 180-м на "Кобрах" - потом это уже 30-й Гвардейский полк стал, в ноябре 1942 года полку было присвоено звание Гвардейский. Кстати мне прислали значок. Я только-только ушел из полка, когда полк получил "Гвардию". И вот, когда налет был на Курск перед наступлением в 1943 году, в одном бою ему попали сзади… А на "Кобре" как? И на наших самолетах тоже вначале был плексиглас, - а тут стекло настоящее. И вот когда сзади попало по стеклу, из стекла пыль - и эта пыль попала ему в глаза. И он ослеп… Он выбросился с парашютом, спустился, ничего не видел. Его переправили в Москву. Он был знаком с девушкой Галей, она училась в институте на факультете, который связан с радиооборудованием самолетов, в Казани. Она написала ребятам письмо: "Ребята, скажите, что с Сашкой?" Я тогда уже из полка ушел, но ребята все знали, что это его жена, Галя: только она официально не записана была. Ребята ответили: "Сашка лежит в Москве, он слепой". Она закончила институт в Казани и получила назначение на авиационный завод. Потом приехала в Москву, пришла, взяла его за шиворот, привела в ЗАГС, и они расписались. К этому времени ему было присвоено звание Героя Советского Союза, и ему в палате вручили Золоту Звезду, книжку и грамоту. Она говорит, что приехала к мужу, показывает документ. Им выделили палату, она с недельку пожила у него, потом вернулась в Казань. Его выписали, дали ему комнату около Никитских ворот. Он сам одессит, - но Одесса была еще оккупирована. Галю оттуда сняли, тут нашли такую же работу в институте, перевели ее. Вот так Галя стала его женой…
В марте начинается оттепель. Две эскадрильи на Як-1 ушли в Дугино, потом в Люберцы, - а я остался на этом аэродроме. Аэродром был на болоте - правда, в лесу. Утром я связываюсь с командиром корпуса, с командиром дивизии Уховым и Белецким, получаю от них задание, - и своей эскадрильей летаю. Потом как-то им докладываю: "Что-то надо делать, машины проваливаются в воду". Мы как-то пришли, смотрим - машина лежит на животе. Непроходимые болота! Там много снега и льда, проталина, машина легла - и ушла колесами в болото. Её подняли, но было принято решение: завтра с рассветом, пока подморозит, уходить. Я к вечеру тракторами вытащил все самолеты, а на полосе еще взлететь можно. Машины вытащили на взлет и поставили прямо на полосу. Осталось сесть в кабину, запустить, - и так мы утром взлетели. Прилетели в Калинин, из Калинина - в Люберцы. На следующий день я получил задание: сесть под Марьино (это по дороге Москва - Донбасс) на аэродром. Я прилетел туда, и все эти 16 самолетов со мной. А через четыре дня я получил приказ сесть в Барык, под Тулу, - это на берегу реки Угра. Хорошая площадка! Я обрадовался. Во-первых, в моем распоряжении теперь был новый "Виллис". Я сразу съездил к маме, - там 60-80 километров. Конечно, командиру батальона я сказал: "Дай мне мяса, белого хлеба, колбаски, а главное, найди селедок". Маме ничего не надо было, - только бы хорошую селедку. Набили машину, и я приехал. Особенно мне было некогда, и на следующий день я уехал. После этого я решил съездить на завод в свой цех, и поехал туда. Я капитан, герой - у меня было два ордена Красного Знамени и значок "Гвардия". Подошел к северной проходной. Вижу - начальник смены. Говорю ему: "Мне надо пройти на четвертой этаж этого серого здания, в инструментальный цех. Посмотреть на свои тиски, и посмотреть какой мальчишка сейчас работает на моих тисках". Я представился, конечно: "Я Долгушин Сергей Федорович. Я Вас попрошу, если имеете право, пропустите меня. Даже дайте мне сопровождающего! Я никуда не пойду. В этом здании я все знаю! Конечно, там, в цеху, наверняка есть старики, меня узнают". Смотрю - идут директор завода, главный инженер, парторг, профорг. Мы пришли в цех. Никого знакомых нет, конечно, - только старик дядя Миша, - токарь, лекальщик. Мы обнялись. Конечно, меня никуда не пустили. Дядя Миша со мной поехал в Тулу. Заехали в гостиницу, - там все готово. Я ребятам позвонил, чтобы меня не ждали, приеду завтра утром. Они говорят: "Сергей, мы так и думали, что тебя оттуда не отпустят". Утром я приехал.
Две эскадрильи стояли в Люберцах, а в Дулово было много Як-1, они были туда на ремонт отправлены. Не знаю, как мой Шишкин (командир звена из моей эскадрильи) там оказался, но он прилетел в Дугово на транспортном самолете. Ещё там был капитан Разин, инженер по вооружению полка. Это был изумительный специалист, мастер. И вот Вася Сталин решил слетать туда, и они решили взять ракету РС-82, и "порыбачить". Одну бросили - несколько рыбок всплыло, - бросают вторую. А как ее бросают, - вворачивают дистанционный взрыватель, ставят замедление, потом снимают чеку, которая ветрянку держит, - и бросают ее. Там максимальное замедление около 26 секунд (точно не помню уже), - и когда она взрывается, на лодке подбирай рыбу, и все. Но или они сами что-то не заметили, или неисправный взрыватель, или еще что-то, - но Шишкин не смог установить дистанцию. Взрыв получился мгновенно, и он только ракету прижал, как ракета взорвалась, и его разнесло в клочья. Двое упали, их не задело, - а Васе Сталину в подъем левой ноги ударил маленький осколок, и ранил его. Они сразу же сели в самолет, летят в Люберцы. Вася с воздуха передал на КП, чтобы я немедленно прилетел с Барыково сюда, на Центральный аэродром. И вот Васю привезли сюда самолетом, и в госпитална Аграновского поместили. А мне с КП передают: "Немедленно взлетай на “Яке”, - и на Центральный аэродром, там тебя встретят. Это приказ "хозяина"!" Что делать? Я сажусь, прилетаю сюда. Меня встречает Васька Таран. Это был адъютант Василия, и так фактически он и остался адъютантом, хотя числился в полку. Я прилетел, вещи оставил в комендатуре на Центральном аэродроме, и предупредил, что "Я буду ночевать у вас", - потому что знал, что не улечу сегодня. Техники меня встретили. Когда я в инспекции работал, мы на "Яках" летали, а эти же техники обслуживали, - поэтому они меня знали. Я сказал: "Заправьте машину, завтра я улетаю. А может быть, сегодня улечу под вечер". Мы обнялись с Васей, - он лежал на кровати. А Сашка Котов (он был заместителем командира 2-й эскадрильи, капитан, Герой Советского Союза) был ранен в позвоночник. Он лежал в соседнем номере. С Васей мы поговорили, потом я пошел к Котову. Дал денег Тарану, нам принесли коньяк, закуски. Вечером я не уехал, ночевал там. Утром проснулся, здесь позавтракал, приехал к Васе, попрощался, - и улетел в Тулу.
И вот начинается! Приходит приказ, и после Василия командование принимает Василий Бабков (он был заместителем у В.Сталина). Когда Клещева 21 сентября ранили, он подгорел еще под Сталинградом, Бабков принял полк, но утвержден не был, - и так командовал. Но приказ Новикова - "Бабкова и Долгушина из полка убрать. Перевести в другое место". В это время меня вызывает заместитель начальника управления кадров ВВС генерал-майор Шацкий. Я прибыл. Куда меня девать? Куда отправить? Мы с ним поговорили и в конце он говорит: "Вот, есть штурман дивизии у Ноги". Но я знаю полковника Ногу! "Или в дивизию полковника Усова". И я тоже хорошо его знаю… Я говорю: "Да не нравится мне эта работа. Может быть, есть какая-нибудь работа в 30-м Гвардейском полку? Я же в этом полку был, это мой полк" - "Да", - говорит, - "Есть должность помощника командира полка". Я говорю: "Если можно, то туда". Он говорит: "Хорошо", - и звонит главкому, объясняет, что я соглашаюсь ехать к себе в полк. Главком говорит: "Ладно, хорошо". Потом я спрашиваю: Я говорю: "Товарищ генерал, можно узнать, почему меня убирают?" - "Как, а ты что, не знаешь?" - Я говорю: "Не знаю". Он мне дает почитать донесение заместителя командира полка по политчасти, - и там, в этой группе, среди тех, кто был тогда с В.Сталиным, числюсь я. Я говорю: "Товарищ генерал, это неверно, я там не был!" Я ему все рассказал. "Проверить Вам легко. Позвоните на КП ВВС, - Вам скажут, во сколько они получили команду! Я был в Туле на аэродроме Барыково. Вот во столько-то я получил приказ, - мне передали приказ Василия прилететь сюда, на Центральный аэродром. Я прилетел. Можно на КП узнать, во сколько они получили приказ с воздуха, когда он летел, когда его везли сюда в Люберцы на Центральный аэродром. Во сколько я получил команду, во сколько я взлетел, во сколько я сел здесь, и когда я отсюда улетел". Я все перечислил. Говорю: "Ошибка может быть только в несколько минут!" Он говорит: "Ладно", берет трубку и звонит на КП. На КП точно все, что я сказал, подтверждают. Тогда он звонит главкому и говорит: "Товарищ главком, Долгушина там не было, он был под Тулой на аэродроме Барыково". И рассказывает: "Я проверил, все зафиксировано на командном пункте ВВС. Все, что я докладываю, - это точно, мною проверено. Он там не был". Главком говорит: "Ладно, пускай сейчас Долгушин едет к Хлусовичу, потом разберемся. А скажи", - тут он называет члена Военного Совета, - "Скажи ему, все передай, - и чтобы он этим замполитом занялся! И потом пускай доложит мне, что с ним будут делать". Вот так эта эпопея закончилась.
Я помню и командира комендатуры на аэродроме. Когда я прилетел в Кубинку, он ко мне приехал, чтобы я ему помог. Но я говорю: "Сергей Долгушин сволочам никогда не помогал!"
А.Д.: - А что он? Он на Вас зуб имел?
- С ним никто не считался. С политработниками у меня никогда не было взаимопонимания.
А.Д.: - У Вас были проблемы ещё в 180-м полку с замполитом?
- Это с Зиновьевым, да. Когда мы на "Харрикейнах" прибыли, я в Иваново взлетел на верхнем баке. И тут ещё ведомый, который никак не пристроится, - и вот я забыл переключить на основные баки - и мотор встал. Я сел на живот и поломал радиатор и винт. Вообще это писать не надо… И вот этот Зиновьев… А ведь тогда так было: вот эскадрилья сбила 10 самолетов, - командиру и комиссару эскадрильи ордена Ленина, безо всякого. Если полк сбил столько-то самолетов (я уже позабыл сколько), то командиру полка и комиссару - ордена Ленина. И получается, Зиновьев не летал, не дрался, - а получал орден Ленина за то, что мы сбивали самолеты! И в Старице вот так: моя эскадрилья, а напротив живет командир полка, его заместитель Сергей Иванович Тимофеев. Есть снимок: три Сергея - Долгушин, Макаров и Тимофеев. Сколько мы самолетов сбили! Мы собрались, потом пришел Тимофеев и говорит мне и Макарову: "Пошли с нами. Там девушки сидят". Одна девушка, медсестра медпункта батальона, была приглашена для комиссара. Она посмотрела - и вот подходит ко мне, предлагает потанцевать. Красивая женщина! Она была белоруска, она ребенка потеряла, когда отступала, - при бомбежке у неё убило ребенка. Хорошая женщина. Мы посидели, посидели, - и с Сережкой ушли. У меня был трофейный "Паккард", и мы поехали на тот берег. А там был женский батальон, банно-прачечный батальон. Там девок полно, и мы поехали с Серегой к знакомым. Побыли там немного, возвращаемся, - а через Волгу по льду перебираться. Подъехали к берегу. Берег высокий, - никак наш "Паккард" его не берет. Пришли домой. Я позвонил в эскадрилью, сказал: "Ребята, возьмите трактор и вытащите мой “Паккард”". Но вот когда мы сидели дома, а эта женщина взяла и ушла, - тогда и мы с Сережкой Макаровым ушли. И тогда он решил, что она ушла со мной! И вот началось… Я вообще не считал его ни за что. Причем так было: когда куда-нибудь перелетать с аэродрома, он требует самолет МиГ-3. Перелетать - он летит, но драться, - он ни в коем случае! А орденов получил! У меня с ним такое было… Я не мог послать его матом или еще что-то, - но в разговоре мы с ним не считались: ни я, ни Сережка. А Сережка был мой заместитель - мы считались только с командиром. И вот он настоял после того случая снять меня с должности командира эскадрильи, и своим приказом меня отстранил! Когда этот материал попал к Подгорному, к командиру дивизии, он спросил: "Кто это, Долгушин?" Ему доложили, и он запросил, - что он стоит, как вояка? Получилось так, что у Долгушина больше всего сбитых самолетов, ему надо Героя Советского Союза давать. Он позвонил к Хлусовичу говорит: "Вы что с ума сошли?! За что? За то, что он в Иваново посадил этот “Харрикейн”?! Ну и что? Винт сломал? Через час эта машина была введена в строй, - другой винт поставили. За что снимаете его?! Бросьте!" Но был такой лётчик в полку, Сапунов, - он считался штурманом полка. И вот он его поставил на эскадрилью, а я стал его заместителем.
И вот мы в Волоконовке. Пришла другая эскадрилья, её Пащенко привел. И тут шестерка "мессеров" на них напала, началась драка. Зиновьев, который на стоянке оказался, мне говорит: "Взлетай!" Я говорю: "Куда взлетать? Видишь, пара стоит!" Эта шестерка дерется, а пара стоит и смотрит за аэродромом, как только кто-то взлетит, его сразу же убьют на взлете. Я говорю: "Куда взлетать?" Он орет: "Взлетай, трус!" Я говорю: "Еб твою, я трус!? Садись на мой самолет, а я сяду на этот. Я пойду у тебя ведомым, взлетай, а я парой с тобой взлечу. Взлетай!" И матом, как дал! А тут же вся эскадрилья. Что ему делать? Что он, взлетит что ли?! Он повернулся и уехал. Когда до Подгорного это дошло, самолетов осталось мало. Пришли ребята из эскадрильи и сказали: "Будем летать "стариками"". А этот Сапунов, когда его поставили… Тем более, он потерял комиссара полка Ивана Бедрина в бою. Причем, он бросил эскадрилью, ушел! Тогда все ребята, "старики" эскадрильи прямо заявили: "Мы с ним летать не будем". А меня заставляют идти, вести вторую пару у него в звене! Я отказался. Прямо Хлусовичу сказал: "Ив Михайлович, я не подставной. Я могу эскадрилью вести, но чтобы Сапунова у меня не было". Тогда Сапунова отправили на курсы в Краснодар. Командир полка меня вызывает: "Сергей, ты извини, что так получилось, становись на эскадрилью. Ты командир эскадрильи. Хоть я своим приказом тебя отстранил, но личный состав полка тебя никуда не отстранил. Ты извини. Ты был командиром эскадрильи, и это твоя эскадрилья. Ты сам понимаешь, почему так произошло". Я говорю: "Хорошо, Иван Михайлович. Забудем это". А Хлусович летал, - не так как мы, но периодически летал. И на МиГ-3, и здесь, под Москвой. А комиссар - ни разу: только держал свой МиГ-3 в готовности для того, чтобы перелететь. Но когда мы удирали из-под Ржева, ему пришлось на По-2 удирать. Так было с этим Зиновьевым!
В общем, когда там разобрались с этой рыбалкой с Василием Сталиным, то сказали: "Пускай пока едет к Хлусовичу, потом разберемся, и примем решение". Так я туда и попал. Числа 1 августа, часов в 11, я прибыл в штаб 16-й Воздушной армии, куда был направлен, - к Руденко. Боев еще не было, наступление немцев не начиналось. Руденко освободился, принял меня, - с ним был и начальник отдела кадров армии, бывший начальник отдела кадров нашего 1-го Гвардейского корпуса. Он принял меня. "Ну что? Ругался на меня, - и всё! Теперь ты в моей власти, как под Сталинградом!", - и опять смеется.
А.Д.: - Это он про тот эпизод, когда Вы ругались на него? Что там произошло?
- Я его матюкал, когда мы на том аэродроме базировались (по-моему, мы были в Борках) и штурмовиков сопровождали. Прилетел я, а меня лидировать их заставили. Семенов улетел за самолетами сюда - получить 5 самолетов, пополнение. А я остался и стал подчиняться другой эскадрилье, Кусакину. А Кусакин… Вот штурмовиков надо лидировать - так вот Долгушин пускай и лидирует. Это самая опасная работа! То есть привести штурмовиков на цель, первым ударить, а потом, понимаешь, ты уже можешь сматываться. Они будут бить, а ты свободен. Немцы-то видят, что я завожу штурмовиков на цель, первый бью, показываю, - так весь огонь на мне. А тут полковник в реглане, без петлиц, все закрыто. Я их в Калинине на аэродроме ругаю, матюкаю: "Что вы, слепые, такие-то, такие-то, - заставляете меня вам показывать все это дело, сами не умеете!?" Они стоят. Что мне возразишь? Смотрю, - кто-то сзади меня за правое плечо взял. И хорошо, что за правое, потому что на левом у меня вот тут пробоина: пуля зацепила плечо, немножко расцарапало, но царапина достаточно глубокая. Я повернулся, смотрю - стоит полковник. Он говорит: "Я командир дивизии этих ребят. Сергей, ты-то уже воюешь с первых дней, а они только прибыли. Не ругай их, потерпи. Научи их, чтобы они могли ориентироваться так, как ты. Когда их научишь, тогда не нужно будет их лидировать. Займись с ними. Но не ругайся на них". А сам смеется. У меня мелькнуло - попросить у него: "Дайте мне ваш самолет, я пару полетов сделаю, потому что бомбардировочное оборудование и оружие, все на МиГ-3 такое же, как на "Иле". Мне только взлететь и сесть на нем, больше мне ничего не нужно". А потом подумал: "Так он потом меня оставит!" И я от этой идеи сразу ушел в сторону. Оставит же меня! У нас командира дивизии фактически нет. Кто меня будет защищать? Командир полка? Так этого командира дивизии больше послушаются, - и армия передаст меня сюда. В общем, я отказался, вовремя сообразил.
И вот я приехал, и он говорит: "Ну что, опять ко мне попался? Ты на меня ругался, я помню это дело!", - а сам смеется. "Ладно. Ты где устроился?" А у них была эскадрилья связи при штабе армии, и майор Горстков командир эскадрильи связи. И вот я смотрю - знакомое лицо. Когда я учился в 3-й эскадрильи на Каче, он был помощником командира эскадрильи по строевой подготовке. Он узнал меня, хотя я капитан уже был. Говорит: "Будешь спать у меня". Поэтому на тот вопрос я ответил, что знаю, где буду спать. "Ну, ладно, тогда он тебя завтра на своем самолете с каким-то летчиком и отвезет в полк".
Утром мы опять с Руденко встретились, потом я прибыл в полк. Начал изучать "Кобру", но не летаю. Говорю командиру полка: "Я изучаю, дай полетаю". Он говорит: "Подожди". А идут бои! 5-го начались бои, - а я не летаю. И тут приказ: полк снимают с боевой работы, надо перегнать 12 "Кобр" с Кавказа из-под Баку. Мы летим через Сталинград, и я вижу: город весь разбит. Сели на аэродром, - самолетов нет, их еще с Ирана не пригнали летчики-перегонщики. Один самолет-то есть, и я говорю: "Дай, я вылечу!" - "Да подожди!" И вот они с командиром запасного полка выпускают меня. Я-то ночью на Каче в Крыму не летал, и не знал, что там начало смеркаться - и через 10 минут уже такая ночь! Но они разрешили мне, "лети". Я взлетел, один круг сделал, со второго пошел и сел. Еще когда на транспортном С-47 садились, я заметил озеро, в метрах 50 за озером песок, а потом трава. Я это хорошо заметил! А когда взлетел, "ноги" убрал, щитки, и (у меня всегда такая привычка была!) обязательно назад посмотрел. И вот когда я взлетел, то опять заметил: песок, а потом трава, - но травы-то нет, они выжжена, так что песок, а потом всё черное. Я пошел на второй круг, но ничего не вижу - ночь. Городок этот, авиационный городок, - но темно, как у негра в заднице! Я сделал круг. Фар нет на самолете. Я думаю: "Что делать? Бросить самолет?" Думаю, - "Сяду". Захожу, прошел на малой высоте метров на 15, вижу, - вода кончилась, песок кончился, началась чернота. Это было достаточно заметно. Я захожу, "ноги" выпустил, щитки выпустил, подвесил машину метра на 3 от берега, иду, иду… Смотрю - чернота началась, и тут я ее опустил, - она у меня носом почти что на 30 градусов по отношению к земле задранная. А скорость я держу на моторе. Смотрю - подо мной чернота, значит, земля. Я убрал газ и сел. И как только сел, как дал тормоза! Тут уже я не считался, потому что я направление примерно определил, - а не бегу ли я в сторону стоянок? Поэтому я тормоза нажал, аж пропахал колесами целые канавы. Зажал, думаю: "Снесу я покрышки, ну и ладно. Машина развернется. Я жив буду и машина будет жива". Но ничего, затормозил, стою, - куда мне рулить? Знаю, что влево нужно рулить, там стоянки. А где они? Ничего не видно! Хотя бы ракетой посветили на посадке, но никто не додумался. Смотрю, - мой техник вскакивает на плоскость и показывает мне: "рули сюда, рули сюда!" К стоянке я подрулил, выключил мотор. Техник показывает: "выключай". Дальше они уже сами развернули и на руках дотащили…
А на следующий день вылетать. Посадка в Махачкале, а дальше напрямую на Сталинград, на Воропоново. Утром встали. Как только с Махачкалы чуть прошли - начинается степь до самого Сталинграда. Единственный ориентир там - это на Астрахань идет дорога из какого-то населенного пункта. А так там такое… Вот как Николай II, когда показывал, где проложить дорогу Петроград - Москва, и у него на пальце карандаш задержался. Получилось выемка - так и построили. И вот там так же! Стоит Ухта, точка стоит, - какой-то населенный пункт, и вот такая загогулина, вроде как палец. Это дорога, - единственный ориентир, по которому можно лететь больше 600 километров. В Воропоново мы сели, и оттуда нам сразу на фронт, под Севск, - под Курск.
С этой группой сели под Севск, - и началась работа. Командир полка остался с молодежью, а я улетел. А через 4 дня (я там последний сел) у меня температура 41о. И так у всех 12 летчиков и 3 техников, которые летали. Все заболели малярией, и ещё один человек из 16 заболел дизентерией. Мы все валяемся в медпункте: 12 новых самолетов стоит, - а летать некому. Прилетает Руденко, командующий армией. Я кое-как вышел, встретить его. Он сел, подрулил, вышел из самолета, посмотрел на меня. "Ты что здесь разлегся? Как только врачи тебе разрешать летать, бери свою ораву…" А мы все бледные, глухие, - хинином ведь лечат, мы как трупы. "…Бери свою ораву и улетай в Курск. От вас все равно никого толку, вы как мертвецы, на вас привно смотреть". А сам смеется. Все стоят рядом со мной: и техники, и летчики, - все смеются. Мы понимаем, что он просто так шутит. Потом, когда нам разрешили вставать, мы вернулись в Курск.
И вот я вернулся в Курск и вдруг телеграмма, - мне прибыть в Москву. Это было начало сентября. Я спрашиваю командира полка: "Иван Михайлович, почему?" Он говорит: "Сергей, я не знаю", и звонит при мне командиру дивизии. Там тоже не знают. Он звонит в армию, - но там тоже не знают. Может быть, Руденко и знал, но скрыл. По пути он сошел на своей станции, привез кое-что моей маме из продовольствия, и начальника станции попросил, чтобы этим же поездом меня отправить, чтобы место было в вагоне.
На следующий день (это была суббота) я прибыл в Москву, разместился в гостинице ЦДК. И вот я звоню Шацкому: "Товарищ генерал, я прибыл". Он говорит: "Ладно, сегодня уже поздно. Завтра воскресенье, у меня тоже выходной, и тебе выходной, - а в понедельник к 9 часам ко мне". Я говорю: "Хорошо. А зачем меня вызвали?" - "Не беспокойся, все нормально. В это воскресенье отдохни немножко. Сходи в парк, позвони какой-нибудь своей знакомой". В понедельник я явился. "Ты примешь истребительный 156-й полк, полк в Сейме". А я еще капитан, мне еще 23 лет нет! "Сейчас поедем к Главкому". Мне было страшно принимать полк, но… "Главком приказал, чтобы ты принял этот полк, никаких разговоров! Сегодня же ты уедешь на Горький на поезде". Вызывает своих адъютантов: "Возьми машину, все документы. Вот ты отвечаешь, чтобы он сегодня уехал! А то еще найдет своих знакомых, встретит да еще задержится", - а сам смеется. Я говорю: "Как это я могу задержаться!? Я только перед отправкой на поезде заеду в Военторг, возьму что-нибудь на дорожку". Мы заехали, взяли, - и вот так он отправил меня.
По приезде меня встречает подполковник, начальник штаба полка. Привезли в полк, к командиру запасного полка. А мы с ним были хорошо знакомы. Когда я переучивался на "Харрикейны", он был заместителем командира полка, а потом командиром полка. Я помню, когда мы на "Харрикейнах" летали, - стоит красивый самолет. Это был "Мустанг", красивый, изящный самолет. А он только сел на него. Я подошел и говорю: "Товарищ подполковник, какой красивый самолет! Очевидно, на нем приятно летать". Он говорит: "Хочешь, полетай". Он же видел, как я летаю на "Харрикейне", на спарке. Я говорю: "С удовольствием" - "Садись в кабину". Он мне все рассказал, - и про скорость, и все. Двигатель на нём стоял такой же, как на "Кобре". Я слетал по кругу, потом в зону пошел, сел. Он говорит: "Ну, как?" - "Машина-то хорошая, но для войны не годится! Запас горючего мал, и из оружия один пулемет только. В пилотировании только приятная машина. Но, по-моему, он с задней центровкой, а мотор впереди, как у нормальной. Но вооружение слабое, и маловат запас горючего". Он говорит: "Ты прав. А в пилотировании машина хорошая. Красивый самолет - всегда хороший в управлении!"
И вот я прибыл к нему. Он говорит: "Ну что, опять ко мне?" - "Куда же я от Вас денусь?!" Я принял полк, и когда я полк принял, то сразу столкнулся с тем, что его надо переучивать. Полк был двухэскадрильный, 20 самолетов. Потом он стал 32-самолетный: 3 эскадрильи по 10 самолетов, и два самолёта управления, - всего 32 самолета. Началось поступление летного состава, "стариков" почти что нет, - одна молодежь со школы, с налетом 7-8 часов. Человек 8 "стариков", остальные все молодежь. Даже на командиров звеньев не хватает "стариков". Я командир, у меня есть заместитель, штурман, начальник воздушно-стрелковой службы. Замполит, если летает, входит в расчет эскадрильи, а если не летает, то так остается. Я веду все это переучивание, но с чем я столкнулся, это со штабной работой. Я же никогда ей не занимался! Летную работу организовать, провести, - это я умею. И могу и эскадрилью повести в бой, и полк повести в бой. А вот это!..
Моим начальником штаба был Павел Захарович Суворов, ему было 42 года, а мне 23 года, для меня он был старик. Поэтому я его попросил: "Павел Захарович, Вы командуйте полком, а я на себя возьму летную работу. Все остальное прошу Вас, возьмите на себя. После полетов полка Вы меня будете натаскивать, - чтобы я достаточно был в курсе всех вопросов, которые ложатся на командира полка. Я могу научить летчиков летать, могу повести эскадрилью и могу полк повести, организовать бой. А в остальных штабных вопросах Вы самый главный. Я буду после полетов с Вами садиться и все эти вопросы с Вами изучать. Вы меня будете учить, моя просьба вот такая". Он согласился. Вот так и началось. Полк летает в две смены. Я отлетаю, иду в штаб. Он мне докладывает, какие мероприятия делались, что нужно сделать, - то есть вводит меня в курс штабной работы. Он доволен тем, что ему доверяют!
Все шло нормально, - и вдруг полк разворачивается в часть РГК. Значит, отдадут полк в корпус. Это уже 40-самолетный состав: 3 эскадрильи по 12 и 4 в управлении полка. Возят летчиков инструкторы запасного полка. Мои - иногда только, на спарке. Потом я потребовал, чтобы они подготовили инструкторов, в задние кабины на спарках. В общем, мы работали.
И вдруг… Вдруг сел какой-то УТ-2. Он зарулил, подошла легковая машина, и уехала. И тут мне звонят. Я недавно прилетел на старт, и мне передают: "Товарищ командир, Вас вызывают в штаб запасного полка!" Думаю: "Что там случилось? Кто меня может вызвать? Только Якуненко, командир запасного полка". До штаба идти метров 300 от старта. Захожу, смотрю, - Михаил Нестерович Якушин сидит. Он был мой начальник, когда я работал в инспекции, знает меня вдоль и поперек. Мы "поздоровались", обнялись, расцеловались. Он мне говорит: "Сергей, твой полк приходит ко мне в дивизию. Это значит - в 8-й корпус, командир корпуса - генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза Осипенко. Я в Москве оказался, мне дали УТ-2, я прилетел познакомиться с твоим полком. С тобой знакомиться нам нечего. А с полком… Ты мне просто расскажи!" Мы поговорили, я все ему рассказал, а потом накрыли стол, и мы всю ночь просидели, проговорили, как два встретившихся друга. Мы ночевали у меня: я жил в частном доме на втором этаже, весь этаж был в моем распоряжении. Ординарец там был и я. Так что мы с ним в одной комнате легли, и всю ночь трепались. Я так был доволен, что я, мальчишка, попадаю к командиру, который знает меня вдоль и поперек! Утром он улетел, а я построил полк и говорю: "Вот так! Это был командир дивизии. Это герой Испании, водил красную пятерку на И-16. Я его хорошо знаю, и он меня хорошо знает, поэтому нам повезло!"
Потом Якушин у меня появился снова, побыл с недельку, познакомился с личным составом. А потом и Осипенко прилетел. Якушин и Осипенко - опытные, и они меня просто натаскивали. Как мальчишку натаскивали, как себя вести, что главное. Как отцы родные!
4 ноября мы прилетели в деревню Огибалово, это южнее Юхнова. Сели, - и 6 ноября праздник. Мы с начальником штаба и замполитом решили: "Давайте полк соберем и после торжественной части поужинаем, понемножку выпьем". Так все и сделали. Как только закончилась торжественная часть, мы поужинали, выпили понемножку, и разошлись. А ночью мне докладывают: "Командир 2-й эскадрильи начал стрелять в воздух. Спрятался за сугробом и начал стрелять. Трое подрались". Утром я собрал командиров эскадрилий и управление полка. "о это такое, почему два летчика подрались? Как это может быть? Два летчика, которые дерутся вместе в воздухе - и вдруг подрались на земле. До чего вы дошли?" Я ругаю их, и тут командир 1-й эскадрильи Коля Бочаров встает: "Товарищ командир, чего Вы ругаете нас? Виноваты Вы! Мы понимаем, что должны отвечать за личный состав эскадрилий, и мы отвечаем. Что Вы дали по 100 грамм?! У вас же водка-то есть?" - "Есть" - "Вы дайте бутылку на двоих, да еще бутылки две-три в запас. Тогда я буду знать: если они выпьют, то они у меня на глазах. Я знаю, кому что, кого убрать, увезти, уложить спать, - тогда ими можно управлять. А так они немножко выпили, а что это, нашим молодым лоботрясам хватит, что ли?! Это для них ничто! Откуда я знаю, где и чего они еще выпили, и что они будут делать дальше? И все! Зачем такое?" Я говорю: "Ладно", - и отпустил их.
С тех пор я прекратил их ограничивать, как только праздник какой-нибудь, - и Павел Захарович со мной согласился. Это был мой первый заместитель, с ним надо считаться, так что с Павлом Захаровичем я не стал спорить. И вот мы встречаем Новый 1944-й год и я говорю: "Павел Захарович, подбери ребят, чтобы они были здоровые, чтобы если кто-нибудь чуть только зашевелился, - немедленно убрать и уложить в кровать. Пожалуйста, бутылка в твоем распоряжении и резерв в твоем распоряжении". Ребята все здоровые, сидят 5-6 часов, - что им пол-литра выпить? Ко мне прилетел командир дивизии, мы посидели. За столом перед каждым стоит бутылка водки, - и у командира эскадрильи 4-5 бутылок в запасе. Каждый командир эскадрильи подобрал из сержантов, из старшин, здоровых ребят: если какой-нибудь там что-то начинает, тут же его уберут. Все здоровые мужики, здоровые ребята, - они тут же такого уберут! Мы посидели с Михаилом Нестеровичем со всеми часов до двух, и потом решили поехать ко мне продолжать. Утром мне докладывают, что все тихо и спокойно. Он мне говорит: "Твои ребята совсем безобидные, как монахи". Мы посмеялись, и все. Вот так меня мои командиры эскадрилий научили!
Полк сложился хорошо. Ну, с замполитом было... Летел он на ЛаГГ-3 в Выползово, по пути встретил "Юнкерс", и вроде сбил его. И он рассчитывал, что его поставят командиром полка, когда командир полка Егоров уходил на дивизию. А пришел я. И он начал выдумывать и писать кляузы.
Когда я принимал полк, смотрю - стоят девушки, десятка полтора, что ли. Посмотрел я, какие они… На них смотреть страшно! И командир полка, который сдает мне полк, заметил мое передернутое лицо, когда я посмотрел. Когда меня представили, я принял полк, командир полка, который мне его сдал, говорит: "Сергей Федорович, Вы посмотрели на наших красавец, и Вас передернуло!" - "Где Вы таких раздобыли?" - "Павла Захаровича спроси. Дело в том, что тогда, в 1942 году осенью полк находился под Сталинградом, и вышел приказ: если девушка забеременеет, то под суд парня и начальника штаба. Приказ Сталина был, - это как дезертирство. Вот поэтому Павел Захарович таких набрал, что на них никто не полезет". Я смеюсь, спрашиваю: "И как, Павел Захарович?" - "Да ну их к черту, они распустились, они еще хуже". Я посмеялся. Говорю: "Если мы их заменим на красивых девок, красивые девушки выйдут за наших ребят. Наверняка это спустят на тормозах. Отправим их. Народа-то мы много теряем. Если жены наших ребят “забеременят”, только народа будет побольше". Он согласился. Нам нужно было 70 девушек, потому что полк стал 40-самолетным. И вот я говорю: "Построй свой женский батальон. Я отдам своих страшных девок вам, а себе подберу хороших девушек. Только предварительно я познакомлюсь, возьму их фамилии в СМЕРШе, кого нельзя брать по каким-то причинам". Построили женский полк, я смотрю, - есть красивые девушки, и говорю командиру роты: "Эту брать, эту убрать". Стоит человек 300: из них человек 100 отобрали, а потом начали расспрашивать. Своих отдали в батальон, а этих взяли. И действительно, почти все (за исключением двух) стали женами офицеров: летчиков, сверхсрочников, - потом некоторые срочники оставались на сверхсрочную службу. Все девушки остались в полку, только несколько человек уехало. И ребятам никуда не нужно было бегать. Все девки под боком, все красивые, с образованием. И смех и грех! Надо мной смеялись.
А.Д.: - По беременности отправляли?
- Когда приходят ко мне расписаться, я их не расписывал, - посылал запрос родителям. Родителям девушки я писал: "Парень хороший я за него отвечаю, если вы согласны, я даю разрешение вашей дочери и этому парню пожениться, и распишу". Родителям парня я тоже пишу, и когда от обоих родителей получаю разрешение, тогда вызываю их: "Вот, получил разрешение родителей". Одно дело, когда я дам команду местным органам расписать, дам разрешение на роспись, - но благословение родителей - это же главное. Но жили они раздельно, - находили возможность встретиться. Я их предупреждал, что не могу им выделить комнату, мол, ведите себя осторожно. Зимой сложней, а летом-то, как стрекоза: под каждым кустом и стол, и дом. Так и тут! Но что поделаешь? Сам я женился без благословения родителей, но мне ладно, - я подполковник, командир полка, мне можно.
Забота, как девушек помыть? Начальник штаба этим делом занимался. А что с замполитом произошло? Вдруг он не летает. К нему жена приехала, и он сидит около жены, не летает. Все летают на Ла-5, а он нет! Я его вызвал: "Вы почему не летаете? Так, с завтрашнего дня, я сам с вами на спарке слетаю! Я Вас вызову и сам лично выпущу. Летать Вы будете, в каждый летный день обязательно летать Вы будете. Это мой приказ!" Выучил кое-как, - а он опять начал на меня строчить. И тут секретчик говорит: "Товарищ командир, замполит на вас пишет в политотдел дивизии донесения". Секретчиком (начальником секретной части полка) был серьезный мужик лет 40, сверхсрочник, старшина. Это было доверенное лицо, через него все распоряжения, все секреты проходят. Говорю: "Принеси мне". Он принес. Я как начал читать…
У командира 1-й эскадрильи, молодого парня с 1921 года рождения, был день рождения. Собрал я командиров полка и отпраздновали хорошо. Были все три командира эскадрилий, пригласили и командира дивизии, и начальника политотдела. А он за стенкой сидел! Собрались, посмеялись, немного на гитаре поиграли: я играл на гитаре, спел, а часам к 12 все разошлись. На завтра полетов не было, а по воскресеньям мы не летали. И на меня за этот вечер донос накатали: "Устроил пьянку с командирами эскадрилий". Я тогда собрал командиров эскадрилий, управление полка: начальник штаба, мой первый заместитель, помощник по воздушно-стрелковой службе, штурман полка, инженер полка, мой заместитель по инженерно-авиационной технике. Всех собрал! Прочитал донос:"Вот такой у нас замполит!" А уже ребята ко мне привыкли, они меня признали, как командира. Все буквально, весь летный состав, технический, все мотористы, они уже сплотились около меня. Видят, что не дурак к ним попал, летчик нормальный, летает, кому нужно поможет. Я установил день приема: один раз в неделю - 4 часа. Ко мне мог любой придти и пожаловаться на местное начальство, или если с родителями что-то. Тогда я пишу письмо в райком, в райисполком по месту жительства и прошу, чтобы разобрались и поставили меня в известность по результатам расследования. В таких случаях все, оказывается, было ерундой, и все бывает восстановлено. Парень получает письмо, что прекратилось это дело, и радуется. Я его вызываю: "На, читай ответ". Или он мне говорит: "Товарищ командир, а я получил от родителей письмо".
Дело дошло до того, что прилетает командир дивизии с начальником политотдела. У Осипенко ко мне претензий не было : полк летает хорошо, никаких происшествий нет. Только что я жаловался, мол, мало бензина. Начальник политотдела корпуса говорит: "Сергей Федорович, если он еще что-то такое себе позволит, передай его предписание в мой кормпус и гони его отсюда к такой-то матери!" Позже замполит просится съездить и не возвращался из Горького целый месяц. Я уже в Москву написал: "найдите мне его". Мне сообщают, что он лежит в ЦНИАГ, а когда вернулся предъявляет справку, что его отстранили от летной работы, - хотя здоров был, как бык. Как же, командир полка сам летает и требует, чтобы подчиненные столько же летали!
Мне с "Кобры" пересесть на Ла-5 не составило никаких трудностей. Я еще в 1942 два полета на Ла-5 сделал, перед Сталинградом. И отстранил я его тогда от полетов. Надо перелетать, он меня просит: "Дай мне хоть спарку". Я ему : "Не могу доверить -ты же отстранен от полетов" Короче он сам добился, что я ему даже У-2 не давал перегонять. Этот самолет был у начальника штаба, как транспорт - все организовывать для жизни и быта полка, особенно столовую.
Перебазирвались мы на Украину. В начале командир полка и командиры эскадрилий, познакомиться с аэродромом. Сели в Курске, а погоды нет и нет. 23 февраля наступило, думали мы думали, посовещались, - надо что-то достать! В тылу то не дадут, я смотрю,по-моему, это еще и день рождения Леонардо да Винчи. Я подошел к командиру корпуса : "Товарищ генерал, смотрите сегодня - день рождения Леонардо да Винчи! Это он придумал авиацию, как юбилей такого ученого не отметить?" Он засмеялся и говорит: "Ты что, по шее хочешь?" Я говорю: "Все равно погоды-то нет. Мы втроем поедем, попробуем достать. Дайте машину". У него был закреплен "Виллис и мы поехали к заместителю начальника Горсовета. Тот вызывает главного врача Курска. "Что будем делать?" - "Только больше трех литров никак дать не можем!" Короче позвонил он в аптеку и мы туда поехали. Я был уже майор, мы молодые ребята, орденов полно, все герои - то-то все женщины сбежались! Достали мы 6 спирта, привезли и все командиры полков, командиры дивизий, командиры корпуса справили 23 февраля.
Летим на Харьков, на аэродром Чугуев, садимся. Я своим ребятам командую: "Не отходить от железной дороги!" Там же Обоянь, а под ней Курская аномалия, и там, как к ней подходишь, компас как мышиный хвост болтается, - ничерта не поймешь. Погода плохая, но прилетели. Оттуда вернулись транспортным самолетом и,позже, полк перевели. У меня все нормально, а вот другой полк в Обояни закрутило. Заместитель командира полка никак не восстановит ориентировку. Не знает, где находится. Дает команду: "Я сяду, начну вас принимать". Сел на живот, на ровное поле. Всю остальную восьмерку посадил рядом с собой.
А.Д.: - На колеса?
- Нет, на пузо. Смех и грех! Перелетели и отправили нас за Киев. Сели на Украине так, как требовалось спрятать направление главного удара. У меня внезапно опять малярия началась, - и как раз надо перелетать в Белоруссию. Что только мне не давали! Старушка, у которой я жил, она говорит: "Надо 13 листьев сирени на водке настоять. Водку вскипятить и отварить 13 листьев". Дала стакан, я половину выпил, у меня глаза чуть не вылезли- такая гадость!
Но надо перелетать в Белоруссию. Я приехал на аэродром, всех построил, - все готовы к перелету. Даю последние указания. На аэродроме туман, и меня как "малярка" схватит! Завернули, укутали всего, - и домой. Туман рассеивается, а я валяюсь. Потом отошел. Надо лететь… Я первый лечу. Леша Щитанов у меня техник звена, он все время летал со мной, за бронеспинкой. Говорит: "Командир, я с вами полечу". Я ему говорю: "У меня же малярия, если я потеряю сознание, что ты сделаешь? Воткнемся вместе со мной. Я тебя не возьму" - "Командир, не беспокойся, ты не потеряешь сознание, аэродромов по пути столько, - ты сядешь, и все. Выключим мотор, я тебя вытащу, перестанешь дрожать. Немножко придешь в себя, запустим мотор и прилетим. Я тебя одного не пущу". Прекрасный был парень - и как специалист, и как человек. Мы перелетели, все нормально. И после этого у меня малярию, как корова языком слизнула - она больше не возвращалась. Я сменил Украину на Белоруссию, - и сразу все прошло.
Сели мы пока что в тылу - километров за 300 от линии фронта. Потом команда: "перелететь на оперативные аэродромы". И началось! Мы были на 1-м Белорусском фронте Рокоссовского. Командармом 16-й Воздушной армии был Руденко Сергей Иванович. Вот человек! Все полки облетел, прилетел ко мне и сказал: "Вот и хорошо, что мы с тобой старые знакомые. Я прошу Вас, сделайте так, чтобы ни одна бомба не упала на наши войска. Это и считайте самой главной задачей. ". Вот и все, - никаких наставлений, ничего. Потом мы сидели в Старых Дорогах, между Бобруйском и Слуцком и позже перебазировались западнее Барановичей, километрах в двух. Я сел туда и дня два работал под Брестом. Потом получил приказ: "Полку вернуться в Старую Дорогу". Наш корпус передали из 16-й Воздушной армии в 4-ю Воздушную армию, к Вершинину. В марте месяце, в Грауденце (тогда уже взяли эту крепость) он вызвал нас двух по какому-то делу. Выяснилось, что два летчика набедокурили и их судили. Приговорили "с отбытием на фронте", не в пехоте, а просто "на фронте". Вот он нас и вызвал, чтобы узнать, берем мы их или нет. Одного мне, а другого прикрепил второму командиру полка. Мы, конечно, согласились.
Потом была Восточно-Прусская операция, Кенигсберг. Там работала 3-я Воздушная армия, и 3-й Белорусский фронт, а мы левое крыло поддерживали. И вот дают задание: прикрыть действия бомбардировочной и штурмовой авиации под Кенигсбергом. Масштабная операция. Я поднял 30 самолетов. Вышли на высоту 5 тысяч. Смотрю, - идут Пе-8 , где-то на 6000, и начали трехтонные бомбы бросать, а мы ведь ниже. Я командую ребятам: "Вот какие хулиганы прилетели, чушками бросаются. Давайте, ребята, отойдем в сторонку!" Только мы отошли, ниже нас идут Ли-2, - и тоже в открытую дверь бомбы бросают. Я смотрю: фюзеляж открыт, а оттуда бомбы выталкивают. Смех и грех!
Помню Оливы, Данцигский аэродром, - там сидел полк "фоккеров", 32 штуки. Оказывается, там для каждого самолета установлены были бетонные сооружения: такие колпаки надвигались и прикрытые сзади. Самолеты были упрятаны, примерно, на метр вглубь. Можно было запускать мотор, выруливать и идти на взлет из укрытия. Там же его снаряжали и боеприпасы хранили. Как их поразить? Придумали бросать туда 25-килограммовые и 50-килограммовые бомбы. На Ла-7 можно 250 килограмм вешать на замки; он и тонну поднять может, - 4 бомбы по 250 килограммов. На каждой плоскости два держателя. Мы решили связывать эти бомбы в пучок и так их забрасывать. Когда мелкие бомбы взорвутся, то и от самолета ничего. Всё так и получилось. Три полка нашей дивизии там потрудились. Мы авиацию в Оливах подавили, а после этого и Данциг взяли.
Затем мы перелетели на Одер, участвовали в Висло-Одерской операции. Комдив решил, что все командиры полков должны побывать на передовой. Вот он меня вызвал на командный пункт, а наступали они на Эльбинг. Дело было в том, что мы сообщили о местонахождении танков и так получилось, что они находились в 30-40 километрах впереди, от того места, которое указал комдив. Естественно его спрашивают: "Что такое?" - "Врет!" Дело в том, что его танки вырвались вперед без пехоты, без ничего, а он докладывал, что идет впред тихонько. Темп наступления и так был хороший. Потом, когда я учился в Академии генерального штаба, мы этот случай вспоминали. Он был там начальником кафедры танковых войск. Все спрашивал: "Кто меня продал-то?"
Дерутся наши уже за Одером, истребители уходят, садятся. Темнеет, я сижу. Берлинская ПВО- вешают бомбы и бьют по нашим войскам. Там летчики сильные были. Они отштурмовались, а садятся ночью так, как вокруг Берлина есть аэродромы, оборудование. И было принято решение взлететь, спрятаться у себя, чтобы они не заметили, - и когда они подходят, выступить и ударить по ним.
Досталось мне выполнять этот приказ. А ночью-то никто не летает! Я до войны летал ночью, и во время войны раза три пришлось ночью садиться. А остальные… Заместитель тоже ночью летал, и тоже до войны. Во время войны не летал. Якушин хорошо ночью летал над Мадридом. Он еще первым в истории авиации без прожекторов сбил "Юнкерс", - пулеметом, не тараном. Обсудили, как что организовать и, в общем, весь день трудились по оборудовании спарки и летчиков. Прожектор организовали, ориентиров навешали, чтобы "Т" подсвечивал, куда приземлиться нужно. Главное -направление. Чтобы направление на взлете держать и на посадке, соорудили из металлических уголков платформу и зажгли бочку с соляркой и тряпками . Летчики на взлете и на посадке ориентируются на огонь. Так в первый же вечер мы сбили, по-моему, 16 самолетов! Как было? Бомбы везут "Мессера" и "Фоккеры", часть из них без бомб - прикрывают. Когда эти бомбы сбросили, лни начинают штурмовку из пушек и пулеметов. А мы их поймали и сбили.
На второй день мы 15 самолетов подняли, а не 30 и сбили 8 самолетов. Третий день подняли, - их нет. Отучили! Но самое главное, что летчики уже освоили машины. Лучше того: в таких условиях обошлись без всяких поломок. А ведь "седьмой" на пробеге был самый настоящий черт. Чуть зенул и сразу идет в сторону, а потом крутится и ломается. "Ноги" ломаются, а то и через нос перевернется. Машина прекрасная, но при посадке очень сложная.
Все нормально, отучили мы их ночью летать. Форсировали Одер. Начилась Германия. Осипенко приказал, и мы отпилотировали на бреющем, строем над войсками. Командиры говорят солдатам: "Смотрите какие летчики, по ним стреляют, а они не боятся, пилотируют над вами. И вы не боитесь!" Такой получился "пропагандистский пилотаж". Потом мы перелетели в Польшу, на летний полевой аэродром. Аэродром стоял в лесах, среди озер и была там дача Геринга, с охотничьими угодьями. В этих лесах зверей, лосей, оленей! Козы, кабаны, зайцев полно. Настоящий заповедник и вход туда туда -только по разрешению егеря. Там еще стояла специальная электростанция, 2500 киловатт, которая обслуживала полигон. Учили бомбардировщики бить по движущемуся кораблю, по железной дороге, с движущимися целями. Целый полигон для этого специально был сделан!
Перелетели, - и узнали, что дивизия находится на самом берегу Одера. 31 декабря сижу я в штабе и дежурный по аэродрому докладывает: "Сел генерал Сталин, просит Вас приехать". Призжаю на аэродром, встечаю и Василий знакомит меня с женой, Галиной Тимошенко. Мой комдив дружил с Василием Сталиным - они учились перед войной на курсах в Липецке. Собрались Осипенко, Якушин, Коробков Павел Терентьевич, - это все были старые друзья. Посидели у меня, и Василий говорит: "Полетели со мной". Якушин говорит: "Слетай, вечером вернешься". Мы взлетели, а тут Вася говорит: "Сергей, у меня компас не работает. Ты веди, да аэродром не прозевай!" Мы выскочили на Одер и я по карте сориентировался. Сели на аэродром, где располагалась 32-ая Гвардейская. Командир дивизии встречает и началась пьянка. Я, когда уезжал, попросил заместителя : "Часа через два, на По-2, садись на этот аэродром за мной". Штурману подсказал, как вывести на дорогу с севера, которая идёт на Берлин. И добавил: "Когда поведешь обратно, вот дорога смотри, - вот сюда выйдешь! А там километров 5 до аэродрома - выйдешь наи мосты, - и по дороге в Берлин. А Берлин обойдешь, и к своим…" В результате, улетел я оттуда благополучно.
Война закончилась, всех награждали, но из 6 командиров полков только мне дали орден Ленина. Одному командиру полка орден Красного Знамени, а всем остальным командирам полков орден Отечественной войны I степени. Это несправедливо! В своих дивизиях награждали: "Боевые", Ленина… Я с Руденко ругался: "Почему за одни и те же дела, армейским летчикам дают такие награды, а РГК дают только ордена Красной Звезды и подобные награды?"
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | С. Анисимов |
