Родился 8/10/1920 года в Белоруссии, в местечке под Оршей, в семье портного-шапочника. Отец, участник 1-й мировой и гражданской войн, в 1930 году перевез семью в Оршу, где работал заведующим буфетом в местном театре. Я закончил семь классов еврейской школы, затем продолжил обучение в средней белорусской школе, но в 10-ом классе, не дожидаясь окончания учебного года, уехал в Ульяновск, где поступил в школу авиатехников, готовившую технические кадры для аэроклубов. Еще до этого события я занимался в нашем местном аэроклубе и уже самостоятельно летал на У-2 .
В армию меня призвали в 1940 году, и после прохождения всевозможных отборочных комиссий, я был зачислен курсантом в Армавирскую летную школу, готовившую летчиков-истребителей. Курс нашего обучения был двухгодичным, и до начала войны курсанты, помимо необходимой теоретической подготовки, успели освоить пилотирование на истребителях И-15, И-153, а в самом конце учебы в летный парк авиашколы прибыли истребители Як-1 .
Наш набор состоял из ребят, уже окончивших аэроклубы, поэтому на самолетах У-2 мы отрабатывали только элементы скоростной посадки. Выпустили нас из училища в августе 1941 года в звании сержантов, и я с несколькими товарищами получил назначение на Западный фронт. Прибыли в сентябре в какой-то полк, уже и номера его не помню, но вооружении полка были самолеты Як-1. Сделал там несколько вылетов на сопровождение бомбардировочной авиации, а потом меня тяжело ранило. Немцы бомбили наш аэродром, под разрывами бомб мы побежали к своим самолетам, стоявшим на взлетной полосе. Бомба разорвалась прямо рядом со мной, меня посекло осколками и сильно контузило, но что самое обидное для пилота, мне осколки изуродовали кисть правой руки, а один палец оторвало совсем.
Полгода я провел в тыловом госпитале в Саратове, а потом началась кочевая жизнь по летным запасным полкам, куда не приедешь, летчиков сотни, а самолетов единицы, техники для нас не было. Ждали «с моря погоды» на голодном тыловом пайке.
Одно время я даже оказался за Новосибирском, где рядом со станцией Обь дислоцировался ЗАП Сибирского ВО, и где три месяца мы переучивались на новую технику, Дело было зимой, стояли пятидесятиградусные морозы, а мы летали. Затем мне повезло, я из тыловой части попал в запасной авиационный полк ЮЗФ, где проходил подготовку на летчика- штурмовика ИЛ-2, а потом разобрались, узнали, что я был истребителем, так перевели в другой запасной полк, где я налетал еще 20 часов на Яке и ждал распределения.
Во второй половине 1943 года, я, после долгого ожидания, наконец-то получил назначение на фронт и был зачислен в 73-й ГИАП (гвардейский истребительный авиационный полк).
Что представлял из себя на тот момент 73-й ГИАП? Сколько боевых вылетов вы выполнили в этом полку?
От полка после летних боев на Миусе фактически ничего не осталось, так, «рожки да ножки», человек пять-семь старых летчиков, а остальные позже прибывали из ЗАПов и летных училищ. Полк был оснащен истребителями ЯК-1. Рассказывали, что в конце весны сорок третьего года, один за другим погибли в воздушных боях два командира полка Баранов и Голышев, опытные асы. Новым командиром нашего полка был подполковник Михайлюк, а комиссаром - майор Михайлин, и вскоре все руководство полка летчики называли одним словом – «Михайлюки». В нашем полку в эскадрильях было по 4 звена, 12-13 летчиков в каждой эскадрилье. На сопровождение штурмовиков обычно летали «четверками», «шестерками» и «девятками». Долгое время, до самого конца войны, я летал в паре с Семеном Горхивером, с ним вместе мы сделали примерно 90 боевых вылетов. Мы с ним стали настоящими друзьями.
Нашей эскадрильей командовал ГСС Чистяков. Всего до конца войны я выполнил 100 с лишним боевых вылетов, большинство из них было на сопровождение штурмовиков и пикировщиков ПЕ-2 .
Сколько сбитых имеете на своем личном боевом счету?
В воздухе – пять сбитых самолетов лично и в группе, и еще четыре самолета уничтоженных на земле, во время штурмовки аэродрома (все самолеты, уничтоженные на земле подтверждены съемкой фотокинопулеметов). Двадцать шесть воздушных боев за войну.
В мемуарах отмечается, что ваш 73-й ГИАП начиная с 1944 года, почти все время использовался только на сопровождении штурмовиков и бомбардировщиков. Насколько это верно?
Так оно и есть, наш полк входил в состав 6-й гвардейской истребительной авиадивизии РКГ, которой командовал генерал-майор Сиднев, и эта дивизия имела очень сильный летный состав. В дивизию входили 3 полка . 9-й ГИАП был отборным полком асов, имел прозвище «маршальский полк», туда специально отбирали самых опытных истребителей, имевших солидный боевой счет и налет часов, достаточно сказать, что в этом полку было 4 дважды Героя Советского Союза, и человек пятнадцать ГСС. Например, в 9-м полку летали известные всей стране летчики: Аметхан-Султан, Алелюхин, Лавриненко. В 1944 году 9-й ГИАП в составе дивизии заменил 31-й ГИАП.
Наш 73-й ГИАП использовался в основном на сопровождение бомбардировщиков, нашему полку не разрешалась «свободная охота» и редко поручалось барражирование над полем боя или в «квадратах» в небе на передовой. Подавляющее большинство воздушных боев летчики нашего полка вели с немецкими истребителями, пытавшимися сбить наши ИЛ-2 на подходе к району штурмовки. Поэтому истребителям 9-го ГИАП выпадало больше возможностей сразиться с немцами в небе. А третий полк, 85-й ГИАП, специализировался в основном на разведке.
Потери 73-го ГИАП?
За всю войну 73-й ГИАП ( бывший 296-й ИАП) потерял три полных состава, но в последний год войны, уже после боев над Вислой, наши потери были незначительными, как мне помнится, безвозвратные потери летного состава с осени 1944 года составили всего 6 летчиков. Но перед самым концом войны нас перевооружили с ЯК-9У на истребители «Кингкобра», и тогда у нас за полгода разбилось, уже в мирное время, шесть пилотов, так как этот истребитель имел плохую центровку из-за мотора, расположенного за кабиной пилота, и легко срывался в штопор.
Ваш товарищ, летчик-ас Семен Горхивер, который сбил 23 немецких самолета, прошел на войне такое суровое испытание, как служба в штрафной эскадрилье во время сражения за Сталинград. Он вам не рассказывал, за что конкретно попал в «летающие штрафники»?
Конечно, рассказывал. Сеня попал под «драконовский указ», который действовал в 1942 году, и согласно которому любое летное происшествие, поломка самолета при вынужденной посадке или отказ техники во время боя - приравнивались к измене Родине.
У него в вылете на исходе оказалось горючее, и он раньше других вышел из боя и вернулся на аэродром. И Семена сразу отправили в трибунал, без долгих разговоров, ведь комиссару полка и армейской прокуратуре тоже надо было отчитаться, что мол, «действуем и выполняем указ», караем «уклоняющихся от боя», вот, пожалуйста, держите, старшина Горхивер , да мы его к стенке поставим, … И хотя виноват был техсостав, а не летчик, и все это знали.
Семен никогда не был трусом, это был смелый летчик-истребитель, который не боялся ни черта, ни дьявола, но вот попал под жернова «советской армейской юстиции», хорошо хоть не расстреляли под горячую руку, а ведь подобных примеров в 1942 году хватало…
В штрафной эскадрилье он пробыл два месяца, и четыре сбитых немца в составе «штрафников» ему не засчитали. Когда у Горхивера было уже 18 сбитых на личном счету, то должны были отправить на него представление на звание Героя Советского Союза, но тут ему в штабе дивизии все вспомнили, и то, что еврей, и то, что в штрафниках воевал. Горхивер внешне не показывал какой-либо обиды, но со мной, со своим другом и ведомым, он был откровенен.
Кстати, у него было редкое качество, он обладал уникальным острым зрением, видел без бинокля то, что остальные замечали только через минуту в окулярах бинокля.
У кого в полку был самый большой счет сбитых самолетов противника?
Кажется, у комэска Борисенко, у него на боевом счету 23 лично сбитых немца и несколько в группе . У комполка было 10 сбитых лично и в группе, но он начинал воевать еще на финской войне. Было в нашем полку еще несколько летчиков с солидным боевым счетом: Фомичев, Филлипов, потом еще ГСС Плеханов, тоже у нас летал, один из самых старых летчиков полка, у него было штук пятнадцать сбитых…
Но вот не помню точно, то ли у Борисенко, то ли у заместителя командира полка уже было 26 сбитых в общем зачете, но Героя ему не дали, было какое-то черное пятно в анкете, так политотдел зарубил наградной лист, и только после второго представления, уже после окончания войны, в 1946 году он получил Звезду Героя.
Чистяков на счету сбитых мало имел, но Героя получил еще в начале войны, и не за сбитые, а по указу «за сто штурмовок». Он нам рассказывал, как в 1941 году штурмовки немецких позиций постоянно проводились силами истребительной авиации, поскольку всех наших бомберов к тому времени посбивали.
В чем особенности поведения истребителей при сопровождении штурмовиков?
Мы взлетаем со своего аэродрома, идем в квадрат, где должны встретить штурмовиков, и после соединения с ними, сопровождаем их до самой цели. Если появляются немецкие истребители, то мы их просто отгоняем, стараемся не ввязываться в затяжной бой, чтобы не оставить ИЛ-2 без прикрытия. Немцы имели свою тактику, четверка или восьмерка мессеров связывала истребителей сопровождения боем и уводила их в сторону, и тут появлялась следующая группа немцев и принималась за наши ИЛ-2.
Мы все эти уловки знали прекрасно и действовали по обстановке.
Если по какой-то причине штурмовики были брошены истребительным эскортом и понесли большие потери, то старшего группы сопровождения отдавали под трибунал без жалости.
Для нашего полка наиболее интенсивный период по прикрытию штурмовой авиации был под Секешфехерваром, мы делали до 4-х вылетов в день, сопровождая Илы, штурмующие немецкие танковые колонны, тут, кстати, и нам, истребителям, пришлось действовать , как штурмовикам. Всякое случалось, как говорится – и на «О» бывает, и на «Е» бывает…
Каким было отношение летчиков-истребителей к штурмовикам?
Как к героям-смертникам, эти ребята были фактически обречены. Летали на своих тяжелых «утюгах» на малой скорости, и ни бронирование, ни стрелок- радист не могли ничем помочь, когда с земли их встречал плотный и точный огонь немецкой зенитной артиллерии, а немецкие зенитчики умели стрелять…У штурмовиков редкий вылет обходился без потерь в эскадрилье, в ШАПах за год обновлялось по 80-90% летного состава. Но к сорок пятом году и им стало полегче. По крайней мере, благодаря нам, истребителям, штурмовики несли минимальные потери от действий немецкой истребительной авиации, мы их хорошо прикрывали.
Какие-то свои особые приметы и суеверия в полку были?
Помню, что нельзя было бриться с утра в день, когда намечался боевой вылет. Что еще?.. Была примета – кто первые двадцать вылетов сделал и не сбит, тот, как у нас в полку говорили – будет жить и работать…
Были летчики, которые не могли скрыть свой страх перед схваткой?
Я не помню, чтобы у нас в эскадрилье кто-то из летчиков перед вылетом психовал, или был в подавленном настроении. Мы все тогда были молодые, веселые, нам море было по колено, смерти не боялись, а немцев тем более. Перед вылетом мы шутили и смеялись, рассказывали анекдоты.
Немецкие истребители к концу войны применяли какие-то ранее не известные тактические новинки?
Нет, тактика у них оставалось прежней. Но было одно новшество: немцы, потеряв за годы войны своих лучших асов, массово вводили в строй молодое и слабо подготовленное пополнение, и поэтому стали летать большими группами, по 20-30 самолетов.
В конце апреля 1945 года в Чехословакии шестерка ЯК-9У из нашей эскадрильи встретила группу из 32-х мессеров, мы приняли бой, у нас скорость была выше, трудно поймать на маневре, и мы вышли из этой свалки без потерь, при этом сбили шестерых немцев.
У вас на счету числятся два самолета противника, сбитых в Венгрии в начале 1945 года. Можно детально рассказать об этих двух удачных венгерских воздушных боях?
Одного я сбил под Будапештом в январе 1945 года.
На высоте 5000 метров меня атаковал фоккер со стороны солнца, и попал мне очередью в правое крыло, я вниз, в отвесное пике, немец за мной, потом уже я сел ему на хвост, и фоккер уходил с пикированием, но я его дожал, немец врезался в землю, а я успел выровнять свой ЯК прямо над самой землей. Самолет был подбит, и мне пришлось сесть на вынужденную на своей территории, садился на брюхо, попал на лесопитомник, молодые саженцы, но самолет не скапотировал. Я забрал из покалеченного самолета свой парашют из кабины, меня на грузовике отвезли в Будапешт, в котором еще шли упорные бои, а на следующий день за мной пришла машина из полка. А второго я сбил в лобовой атаке. Очень удачный бой для нас получился . Наша шестерка получила приказ на патрулирование - прикрыть небо над передовой. На подходе к цели мы встретили 18 немецких юнкерсов, идущих на бомбардировку под прикрытием 12 истребителей. Мы их разогнали, приступили к патрулированию парами над линией фронта, и тут появились два фоккера-190.
Мы с Семеном с ними вступили в бой , а мой немец со слабыми нервами оказался, не выдержал, и в последний момент отвернул вверх, и я ему в брюхо засадил из пушек.
Вас тоже сбивали?
Подбивали несколько раз, но ни разу меня не было ситуации, когда надо было выбрасываться с парашютом из горящего самолета. Под Секешфехерваром сопровождали две девятки ИЛ -2, пошли с ними восьмеркой, шесть истребителей сверху и два прикрывали снизу. Я вместе с ИЛами спикировал на самоходки, отстрелялся по ним, и только мы развернулись к своим, как у меня забарахлил мотор, но я дотянул до линии фронта и смог сесть уже за нашими позициями. Потом проверили фотокинопулеметы – прямые попадания в самоходки… Но был у меня один вылет, в котором по вине механика я чуть не отправился на тот свет. Механиком у меня был Синицкий, еврей, сын известного конструктора тяжелых артиллерийских орудий. Над нами иногда летчики подшучивали, мол, мало того, что в паре два еврея летают, Горхивер и Кичин, так они еще и своего механика к себе в синагогу взяли. Синицкий был с ленцой, и он меня подвел, не устранил перед вылетом неисправность, о которой я его предупредил. Полетели, и тут машину стало «швырять», я отстал от своих, а еще через несколько минут нарвался на шестерку фоккеров. Я с ними связался, одного сбил, (и этот сбитый не был мне засчитан, так как на него не пришло подтверждение от наземных войск), и смог оторваться, но когда немцы от меня отстали, то я оказался в непростой ситуации: ЯК идет «на честном слове», а приборная доска и компас разбиты пулеметной очередью. Как сориентироваться? Я снизился к земле, стал искать село поблизости. Метод для ориентировки был простой, найти церковь и определиться – алтарь всегда на востоке, а церковные ворота на западной стороне. Перелетел линию фронта, заметил аэродром для ПО-2 и сел на одном шасси… Повезло, не разбился… А механика я просто пожалел, не стал поднимать шум…Ведь механиков за сбой техники, повлекший срыв боевого задания отправляли в штрафную роту.
Как летчики отмечали свои воздушные победы?
Был общепринятый ритуал во всех полках: летчику, одержавшему победу в воздухе, вместо положенных всегда ста грамм водки на ужин наливали полный стакан…
Пили в полку немного, по крайней мере, у нас пьяным никто на боевые задания не летал.
Но один я видел, как на наш аэродром сел истребитель из другого полка, заглушил двигатель и не вылезает из кабины. Все кинулись к самолету, подумали, что пилот ранен, но вытащили его из кабины, а он пьяный в стельку, на ногах не стоит. Вот что значит отменное здоровье, ведь трезвому летчику выдержать нагрузку в воздухе непросто, а уж поддатому …
Как обеспечивали питанием летный состав в 73-м ГИАП?
Кормили прекрасно, по полной летной норме. После голода в тыловых ЗАПах фронтовая кормежка воспринималась как нечто самое отличное.
В тылу, в день тренировочных полетов, дадут краюху хлеба и помидор, разрезанный на четыре части, вот и весь «приварок», обед в полетный день…
Чем занимались в свободное от полетов время?
Досуг был стандартный: травили байки, играли в шахматы или в карты, но гордостью нашего полка был свой самодеятельный оркестр, в котором я, кстати, играл на скрипке.
Эту скрипку откуда-то привез наш полковой начхим, по кличке Боря-противогаз и мне ее презентовал. Эта скрипка и была моим единственным трофеем, привезенным с войны.
Полковые политработники и уполномоченный СМЕРШа чем-то запомнились?
У нас полковой особист не был сволочью, это был обычный парень, вел себя прилично. Но всех летчиков, возвращавшихся в полк после плена, сразу отправляли на проверку.
Комиссар полка изредка выполнял боевые вылеты и за это его уважали, отношение к нему было неплохое. Он, кстати, позаботился, чтобы в полку не было беспартийных летчиков, всем приказали написать заявление на вступление в ВКПб.
Национальный вопрос в полку стоял на повестке дня?
Во время войны он почти не ощущался, только иной раз при нас комэск начинает рассказывать еврейские анекдоты, я не реагирую, и Горхивер тоже на это не заводился.
К наградам истребителей вашего полка представляли только за сбитые самолеты противника, или за вылеты на сопровождение также отмечали пилотов орденами?
Все учитывалось. За определенное количество боевых вылетов на прикрытие штурмовой или бомбардировочной авиации полагалось представлять летчиков к ордену Боевого Красного Знамени, сначала его давали за 30 таких вылетов, потом за 60.
За 12 воздушных боев в Венгрии в начале 1945 года и за 60 с лишним вылетов на сопровождение штурмовиков я был первый раз представлен к ордену Боевого Красного Знамени, но вместо БКЗ мне вручили орден Отечественной Войны. В конце войны снова заполнили наградной лист на Красное Знамя, отослали его наверх, и с концами.
Когда я после демобилизации вставал на учет в военкомате, то военком вытащил из моего личного офицерского дела нерассмотренное представление на БКЗ. Он спросил меня – «Ты знаешь об этом наградном листе?» - «Знаю, и что с этого?», и военком молча положил лист обратно в дело.
Главным показателем боевой деятельности нашего полка были даже не сбитые самолеты противника, а сохраненные жизни штурмовиков.
В марте, в районе озера Веленце наша шестерка сопровождала 12 штурмовиков ИЛ-2. Нас атаковала группа из десяти мессеров и четырех фоккеров (ФВ-190), началась свалка, но мы не подпустили их к штурмовикам, и даже сбили двух атаковавших нас немцев.
Когда демобилизовались из армии?
В 1946 году демобилизовался из армии, как инвалид войны. Помимо тяжелых ранений, полученных осенью 1941 года, у меня в последний год войны было еще два легких ранения, осколочное и пулевое, и на медицинской комиссии меня признали инвалидом.
Я сам не хотел оставаться в армии, так как знал, что еврею там дороги вперед нет. Сеня Горхивер, например, и герой, и умница, а дальше подполковника не прошел. Поехал в Оршу, там все разрушено, а нас никто не ждал. И тогда я решил перебраться в Самару, где и прожил все последующие годы.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
