Я окончил Борисоглебскую авиационную школу имени Чкалова осенью 43 года. Мой путь в авиацию почти ничем не отличался от пути других мальчишек. Сначала, еще пятнадцатилетним пацаном, летал на планерах, потом, учась в ФЗУ завода "Калибр" в Москве, по комсомольскому набору поступил в аэроклуб. Тогда был клич: дать стране сто тысяч летчиков. Ну и конечно, летчики, такие как Чкалов, Байдуков, в героях ходили. Все мечтали стать летчиками. Аэроклуб закончил на У-2 в 40 году, и тут же поступил в Борисоглебскую школу.
Как сейчас помню, моя 3-я эскадрилья стояла в Поворино. Сначала прошли курс молодого бойца, а уже в апреле-мае нас распределили по эскадрильям.
О том, что началась война, я узнал, находясь в карауле. Поначалу нас это не коснулось - учеба шла своим чередом. Полетал на УТ-2, потом вывезли на УТИ-4: полетов 10-15 сделал - и вылетел "Ишаке". Постепенно инструктора ушли на фронт. Помню, приезжал "купец": нас построят, тех, кто постарше, отберут, "а эти мальчишки пусть учатся". Вот так нас отбирали.
Осенью 1941 года училище стали бомбить. Мы на окраине аэродрома вырыли щели и туда прятались. Какие там полеты?! Побомбили нас 10 дней, надо было эвакуироваться. А куда? За Урал, в Сибирь. Эскадрилья эвакуировалась в Челябинскую область, в город Троицк. Зима, декабрь 41-го. Нас разгрузили на станции Кумысная. Там, как в песне, "степь да степь кругом"… Мы отрыли себе землянки, сделали двухъярусные нары. Построили ВПП.
Летать не летали: бензина не было. Правда, пригнали нам ЛаГГ-3. Ой, ну и самолет! Утюг-утюгом! Скорость чуть побольше, чем у "Ишака" - 300-350 километров в час, 400 уже не выжмешь. Маневренность плохая. Зато ЛаГГ-3 не горел, поскольку из дельта-древесины сделан, и крепкий был. Весной 42-го мы начали понемногу летать, и из всей нашей эскадрильи, а это около сотни человек, десятерых выпустили.
В августе 1942-го в школу пригнали Ла-5. Какую-то группу на них выпустили, а нас, мальчишек, опять оставили. Мы все на фронт просились, а нас не брали. Мне тогда было-то всего 17 лет… Весной 1943-го мы вернулись в Борисоглебск. Нашу эскадрилью укомплектовали Ла-5 и быстренько выпустили. Мы вдесятером поехали в Москву. Сидели там, ждали распределения. Питались в ресторане. Представь, в "Метрополь" ходили кушать. Такие талоны нам выдавали! Погуляли мы чуть по Москве, и отправили нас в Тулу. Оказалось, там проходил переформировку 28-й полк из дивизии Василия Сталина. Они получили новую технику - Ла-5-ФН. А времени с тех пор, как мы выпустились, уже месяца три прошло. Такой перерыв! Приехал заместитель командира дивизии по летной подготовке нас проверить: "Ладно, - говорит, - давайте по одному". Савинов взлетел. По кругу пролетел. Самый сложный элемент полета - это посадка, а затем взлет, остальное все ерунда. Савинов на посадке немного отклонился, но нормально. Второй вылетел и на посадке подломил самолет. В результате из нашей десятки в полку оставили только Савинова, а нас, обматерив, отправили доучиваться. Но не в школу, а на фронт - это лучшая школа. Попал я в Краматорск в учебно-тренировочный полк, в котором собирались летчики после госпиталей и училищ. Сидим, бензина нет. Ну, мы молодые, не унываем, ходим на гулянки.
Наконец, приехали за нами - и в полк: там научат. Жить захочешь - будешь летать. Прибыли мы в Днепропетровск. Попал я в 31-й непромокаемый истребительный авиационный полк под командованием Героя Советского Союза Онуфриенко, знаменитого летчика, воевавшего еще в Испании. Он спросил меня: "Сколько часов налета?" Отвечаю ему: "10-15 часов". У других было не больше - "Что же мне с вами делать? В первую эскадрилью!". Командовал ею будущий дважды Герой Советского Союза Скоморохов. Попал я в первую эскадрилью вместе с Кисляковым и Филипповым. А остальных распределили во вторую, третью.
Что сразу бросилось в глаза - в нашем полку коки винтов были окрашены в голубой. В дивизии три полка. 144-й полк - были красные коки, 116-й - желтые, а у нас, в 31-м - голубые. Рисунки же на самолётах в нашем полку никакие не рисовали, только звезды. И то рисовали только те, у кого 15 сбитых было и больше…
Опытным летчикам с нами заниматься было некогда. У них же боевые вылеты - Никополь надо брать. Разве тут до возни с пополнением, которое ничего не знает? Однако потери-то были, настала пора выпускать молодежь. В какой-то момент Онуфриенко говорит: "Спарки нет, значит, вот что, ребята. Я буду сейчас летать, а вы по одному залезайте в фюзеляж. Оттуда смотрите, ловите землю на посадку (момент выравнивания самолета перед приземлением - прим. Артем Драбкин). Поймаете - дергайте за тяги, тогда полетите".
И вот, Онуфриенко выполнил первый круг, стал заходить на посадку, но я промахнулся, не вовремя дёрнул. Тогда он ушел на второй. Я присматривался, но на втором круге опять промахнулся. На третьем - тоже. На четвертом круге я все же поймал землю, дернул за тягу, и самолет тут же сел. Я вылез, залез Филиппов Иван… Мы его под Будапештом потеряли. Пешт наши взяли, а Буда еще сопротивлялась. Скоморохов с Филипповым пошли "на охоту" ловить Ю-52, которые сбрасывали грузы окруженной группировке. Они нарвались на группу из 15-20 транспортников под прикрытием "мессеров". Завязали бой. Филиппов летчик отличный, он ведь успел "Вошебойку" (Высшую школу воздушного боя) закончить. Сбили они несколько самолетов, но их зажали и пару разбили. Скоморохов вернулся один. Он сказал, что не видел, чтобы его сбили, но следов его не нашли. Видимо, утонул в Дунае. Я плакал: это был мой хороший друг. Вечером, когда выпили, мы Скомороху устроили разнос - это ведь он потерял ведомого: "Вы, Герои (а он только получил первую звезду), должны не только сбивать, но и за ведомым смотреть", - а Кирилюк меня поддержал: "Зазнался, Коля". Я до сих пор считаю, что это во многом его вина. Но война есть война…
Так вот, Филиппов тоже поймал землю. А Кисляков летал-летал - никак. Махнули на него рукой - мол, когда подсохнет, тогда с тобой разберемся. Посадил Онуфриенко меня в самолет, говорит: "Лети, Алеша!" (Меня в полку Алешей звали.)
Мандражил я порядком, но машину выровнял, взлетел. Круг на высоте 300 метров сделал, с четвертого разворота садиться не стал, прошел над полосой и ушел на второй круг. Слышу, по рации Онуфриенко говорит: "Что не садишься?" Я отвечаю, мол, сейчас присмотрюсь. Разворачиваюсь. И на три точки приземлился. Он говорит мне: "Классно, молодец!". Поворачивается к командиру эскадрильи: "Скоморох, зачисляй!". Вот так мы с Филипповым попали в первую эскадрилью.
В апреле 1944-го мы почти не летали, погода сырая была. Аэродром раскис. Вообще, сколько на фронте был, нас на самые дрянные аэродромы сажали: "А этим все равно. Они и так взлетят". С начальством не в ладах жили, поэтому Гвардию и не дали.
В начале марта прибыли к нам новые летчики, а их оказалось не на чем вывозить. Решили слетать в Казань за УТ-2. Отправили туда невылетевшую молодежь, 5-6 человек. На обратном пути они попали в снегопад, поскольку им дали неправильную погоду по маршруту. В результате, они попадали. Кисляков разбился. А как иначе - неподготовленные ведь были. Кто виноват? Нашли козла отпущения. На старшего свалили. Будто это он виноват, что неподготовленных летчиков послал.
Ещё интересный момент. В нашей дивизии под Никополем организовали эскадрилью асов, куда включили хороших летчиков: Колю Скоморохова, Петю Якубовского, Мишу Цыкина и ещё человека три-четыре. У них была такая же задача, как у немецких асов - "свободная охота". С тех пор она у нас, "охота", и пошла. И эскадрилью асов после того, как взяли Днепропетровск, Днепродзержинск, расформировали, и летчиков вернули обратно в свои полки, откуда взяли. Эскадрильей той, кстати, командовал майор Краснов, летчик старый, испытатель. Он нас учил, как летать и как сбивать.
Но вернусь к своему рассказу. После Никополя в апреле мы передислоцировались на "бетонку" в Кривой Рог. Там наше обучение продолжилось, и там я совершил свой первый боевой вылет. Помню, в том районе, где мы летали, много трупов немцев лежало - казаки устроили им мясорубку...
- Что считалось боевым вылетом?
- К боевым заданиям относились полеты на разведку, барражирование, прикрытие войск, штурмовку, а также спецзадания, когда мы сопровождали крупных чинов. Ли-2 ползет с ними, а ты ножницами его прикрываешь. Прикрывали с особым вниманием, ведь если начальство собьют, потом не расхлебаешься. Однажды даже Жукова прикрывали. Под это дело сразу выдали обмундирование. Но интенданты все разворовали, до нас не дошло, оделось в новое только начальство.
А мы так и летали в хлопчатобумажных гимнастёрках. (Правда, после войны уже нам английскую форму дали. Там был свитер шерстяной и простая куртка на дермантине). Обычно я летал в одном пиджаке или в одной гимнастерке летом. Зимой - в куртке. Шинель снимал, отдавал технику самолета. И с орденами летал.
- В регланах летали?
- Ну что ты?! Это старые летчики, которые до войны заканчивали школы. А мы приехали в школу, с нас, курсантов, сняли мерки. А когда война началась, ничего нам не дали, кроме кирзовых сапог. Мы-то лейтенантами выпустились, а до нас выпускали сержантами, когда этот дурак Тимошенко решил обуть летчиков в ботинки с обмотками и посадить их в казармы. Воровство было самое обыкновенное. На войне всегда кто-то наживается. Кому-то она нужна, война. Понял?
Однако мы тогда об этом мало задумывались, не до того было. С мая по август мы летали в основном на разведку и штурмовку противника. Нам подвешивали две бомбы. Бомбили с пикирования. Была ли точность при такой бомбёжке? Ну как сказать? - иногда и промажешь, а иногда хорошо попадешь. Во время бомбежки мы потеряли моего приятеля Панкова, с которым мы еще в Москве вместе учились. Получилось так, что нас послали бомбить какую-то железнодорожную станцию. Цель точечная, поэтому бомбили с отвесного пикирования, а видимость была плохая: дым и пыль от разрывов стояли на 2500-3000 метров. Видимо он поздно стал выводить из пикирования и упал.
Настоящая работа у нас началась 23 августа с началом Ясско-Кишиневской операции. К тому времени я уже выполнил 20 или 30 боевых вылетов. Летали прикрывать плацдарм у Тирасполя. Вот там я своего первого "фоккера" сбил. Получилось вот как. Группой, которую вел Смирнов, комэск второй эскадрильи, шли на прикрытие плацдарма - летать было уже некому, вот и собрали сборную группу. Я шел ведомым у Калашонка. Наше звено связывало боем истребителей. Каша была. Нас с Калашом разбили, мы деремся по отдельности. Головой кручу, кричу: "Калаш, где ты?" Вроде рядом, а прорваться к нему не могу - прижали меня двое. Один "фоккер" отвалил. Я - к Калашу. Смотрю, Калаш с одним бьется. Я его проскочил и вижу: один "фоккер" на бреющем удирает к себе. Я его прижал. Думаю: надо быстрее сбивать, а то обратно горючего не хватит. Нас Краснов как учил: "Заклепки увидел - стреляй". Прицел неудобный был. Поэтому стреляли или по пристрелочной очереди или вот когда заклепки увидел. Немец жмет, аж дым идет, и видно, как летчик голову поворачивает, смотрит. Я догоняю. Он стрижет - думаю: сейчас я в лес врежусь, - но догнал, дал ему по плоскости - он в лес. Я высоту набрал и пошел домой. Подтвердили мне…
Летали очень много. Не успели заправиться - опять вылет. Помню, я был весь мокрый от пота, хотя, в кабине Ла-5 не жарко.
Были и потери. Горбунов погиб - его не прикрыл Мещеряков. Этот эпизод даже описан в книге Скоморохова "Боем живет истребитель". Мещерякова судили и отправили стрелком на Ил-2. Он после войны академию окончил. Повезло ему войну пережить. Хотя стрелком летать - дело очень опасное.
Вообще не угадаешь, где тебя смерть ждет. У меня в училище был хороший друг Долин Володя. Его оставили инструктором, на фронт не отпустили. Когда Одессу весной 1944-го взяли, нас отправили за новыми самолетами в Лебедин. Там в УТАПе Володя и был инструктором. Встретились. Спрашиваю его: "Ты чем занимаешься?" - "Тренирую молодежь, новые самолеты перегоняем. На фронт хочу, но не пускают. Возьмите меня, ради Бога, надоело мне!".
А мы прилетели всей эскадрильей. Я пошел к замкомэску Кирилюку. Это он меня учил воевать. Хулиган был - никого не признавал, но меня любил. У него когда летчиков в звене побили, он меня с собой брал. Разбойный был! Я ему рассказал про Долина, он говорит: "Возьмем, жалко парня. Давай, мы его украдем. Нам хорошие летчики в полку нужны. Только тихо".
Посадили мы Володю к нему в фюзеляж и полетели. Не долетая Первомайска, Кирилюк стал отставать, от его двигателя пошел шлейф черного дыма. Скоморохов, ведший группу, развернулся. Смотрим, Кирилюк пошел на посадку. Плюхнулся он в деревне прямо на огороды - один огород перескочил, второй, облако пыли - и все, ничего не видно. Ну, точку посадки отметили, полетели в полк. Выяснилось, что Кирилюк попал в госпиталь с ранением челюсти и переломом руки. Вернулся он в полк уже в июне. Спрашиваем его: "А где же Долин?" - "Как где? Он ведь живой был. Его колхозники на телегу посадили и повезли тоже в Одессу". Оказалось, что при посадке ему отбило что-то внутри, его нельзя было трясти на телеге, и он умер по дороге. Кирилюка за это понизили. Однако ему не привыкать - его то снимут, то обратно поставят. Хулиган.
Другой с ним случай расскажу. Когда Румыния капитулировала и румыны перешли на нашу сторону, в Каралаше идем по городу вчетвером: Калашонок, Кирилюк, Орлов и я. Навстречу нам два румынских офицера в летной форме. Такие важные. Честь не отдали. Кирилюк их останавливает: "Вы что не приветствуете советских освободителей?" Те что-то сказали так свысока. Он разозлился: "Ах, ты еще обзываешься!" - как даст одному в морду! Мы - Кирилюку: "Идем, что ты связываешься". Он стоит на своем: "Они должны нас приветствовать!" Командует румынам: "А ну пройдите мимо нас строевым!"
Пока мы с ними разбирались, приехал комендантский взвод и - на нас: "Вы чего себе позволяете?!". Тут Кирилюк разошелся: "Вы что?! Мы же их сбивали (да и мне пришлось сбить румынский "фоккер" под Одессой), а они…" В общем, объяснились. Командир взвода нам сказал: "Вот что, ребята, я вас подвезу до окраины города, а вы уж там пешочком до аэродрома дойдете. Но я вас прошу в городе больше не появляться". Отвез нас и отпустил.
В Каралаше мы сели в начале сентября. Оттуда летали на прикрытие Констанцы, которую бомбили немцы, базировавшиеся в Болгарии. После народного восстания в Болгарии немцы сразу откатились, и боев не было вплоть до границы с Югославией. Под Былрау немцы создали укрепленный район, и нам пришлось сопровождать "Илы", которые их оттуда выковыривали.
Первый наш аэродром на территории Югославии находился на дунайском острове Темисезигет. Оттуда летали в основном на прикрытие штурмовиков. Кроме того, подвешивали нам и бомбы. Запомнился один из вылетов за день до освобождения Белграда. Облачность была низкая, шел дождь. И вот на фоне этих темных облаков, сплошной стеной по нам огонь, а надо штурмовать здания, в которых засели фашисты. Три вылета мы сделали - никого не сбили. Как мы живы остались? Не понимаю. За эту штурмовку я получил орден Отечественной войны I степени.
Штурмовиков сложно сопровождать. Обычно выделяли две группы: ударную и непосредственного прикрытия. Над целью всегда их прикрывали на выходе из пикирования. В этот момент они наиболее беззащитные, не связаны друг с другом огневым взаимодействием. И если немцы атаковали, то только в этот момент. Группу на подходе они не любили атаковать, если атаковали, то как-то бессистемно, лишь бы отделаться.
Что потом? Мы начали летать под Будапешт, на южный Дунай. Сначала мы сели сразу в Мадоче. Дожди залили аэродром, превратив его в болото. Два-три вылета взлетали на форсаже с выпущенными подкрылками. Только бы побыстрее от земли оторваться. Но это очень рискованно. Вызвали инженера. В результате самолеты разобрали, на грузовики погрузили и по шоссе вывезли в Кишкунлацхазу, в котором был аэродром с бетонной полосой. Ехать туда километров 35-40. Приехали в три часа ночи, темно еще, а к девяти часам утра все самолеты были готовы к вылету! Понял, как все было серьезно поставлено?! Инженер эскадрильи Мякота чудеса творил! Да и начальник ПАРМА, где мы ремонтировались, Бурков тоже был на уровне. Прилетаешь ты - самолет в дырках, а часа через 3-4 самолет снова готов к полётам. Вот какие инженеры были!
Когда мы вылетали под Будапешт, особенных воздушных боев не было. Только один раз, помню, мы сделали 2-3 вылета, и наше дежурное звено сидит в боевой готовности. Ракета в воздух - пара выруливает, задание получают уже в воздухе. Взлететь успел только Леша Артемов - Артем, как мы его звали. И вдруг - два "мессера". Не знаю, куда они летели. Скорее всего, на разведку или на "охоту". Леша завязал с ними бой над аэродромом и обоих сбил на глазах у всех. Один из тех двух немцев сел подбитый. Подобрали его живым. Привели. Командира полка Онуфриенко не было, был его зам - Петров. Командующий спросил, кто вылетал и сбил. Штабные ему доложили, что командир полка вылетал, он и сбил. Потом уже разобрались, как оно было на самом деле. В общем, всё произошло, как в кино "В бой идут старики". Артем, когда мы с ним после войны встречались, любил шутить, что за войну сбил двенадцать немецких и десять своих самолетов. Ему, действительно, не везло - постоянно его сбивали, вот он это и засчитывал в список сбитых "наших" самолётов.
Потом мы перебазировались на аэродром южнее Будапешта. Там были жаркие бои. Мы ходили на штурмовку, на прикрытие войск. Ты идешь куда-нибудь на разведку, прикрытие или "охоту", а тебе ещё бомбы подвесят. Это же по-русски - совместить "охоту" с разведкой, а заодно и бомбы сбросить. Ты их сбросишь, только потом летишь на прикрытие.
Я со Скомороховым много раз летал на свободную "охоту". Стояли мы под Тителем. Нам две 50-килограммовые бомбы подвешивали, мы их сбрасывали, а после - "охота": рыщем, кого прижучить. И вот, я одну сбросил, а другая не сбросилась. А тут пара "мессеров". Один куда-то делся, а за вторым Скоморох погнался. А у меня бомба, меня влево тянет, да и с этой бомбой я отстаю. Скоморох - мне: "Ты что не сбросил?" - "Не сбрасывается, заело что-то". Прижучил он этого "месса" на Дунае. Смотрю, он взмыл - "месс" лежит в кустах, а к нему уже пехота бежит. Скоморох - мне: "Пошли на аэродром". Горючее у нас на исходе уже было. Мне с бомбой пришлось садиться. Думаю: если она сорвется и сдетонирует - конец мне. Но не сорвалась - пронесло.
- Как Вы оцениваете Ла-5?
- "Лавочкин" - это хороший самолет. На тот же "Як" бомбы не повесить, а на "Лавочкина" - запросто. И штурмовать на нем можно. Особенно он был хорош с моторами "ФН" - 1700 лошадиных сил. У начальства самолеты были помощнее, у ведомых - похуже. У моего самолёта скоростенки не было, мотор, может, 1400 давал, зато такой легкий, маневренный попался. "На хвосте" крутился - ни один "мессер" не возьмет. Он меня устраивал, но, конечно, я отставал. Бывало, Скоморох скажет: "Леша, чего отстаешь?" - "Я же не на твоей кобыле".
Вот такой был случай. Скоморохов вел четверку на штурмовку скопления войск около озера Веленце. Только подошли, а там немецкие Ю-87, "лаптежники" наши войска бомбят. Мы бомбы сбросили, и давай на них. Шесть самолётов тогда мы сбили: я - один, Скоморохов - четыре, Гриценюк Вася - один. На самом деле, я два сбил, но Гриценюк только пришел, он по этому самолету стрелял. Я ему говорю: "Бери, не жалко". У нас так было, что если до Героя одного-двух самолетов не хватало, мы свои отдавали. Обиды не только что не было, вообще об этом не думали!
- Насколько комфортна была кабина истребителя?
- Вполне комфортная. Бывало, конечно, что выхлопные газы двигателя попадали в кабину, но это случалось, если что-то пробито или не затянуто. Во всяком случае, отравлений не было. Летал я всегда с закрытым фонарем и парашютом, а привязными ремнями - ни поясными, ни, тем более, плечевыми - я не пользовался. Тут надо вертеться, смотреть во все стороны. Кто видит, того не собьют. Шею до крови натирал.
- На какой высоте шли воздушные бои?
- В пределах 1000-3000 метров. Одна беда: если всё из самолёта выжимать, бензина не хватит и на час. Мы, когда свои войска прикрывали, то просматривали пространство в квадрате 10 на 10 километров, но летели медленно, на экономичном режиме. А уж когда "мессера" появлялись, на таких скоростях будешь ходить - упадешь!
- Дистанция между ведущим и ведомым?
- Не дистанция, а интервал. Мы обычно фронтом ходили. Ведомый мог чуть сзади идти, а то и вровень с ведущим. Интервал же во многом зависел от погоды. Если облачность - 150-200 метров. Когда тихо, ясно, не болтает, то и крыло в крыло летали, а под облаками так не полететь: там крутит - будь здоров.
- Приписки к боевым счетам случались?
- В нашем полку, и уж тем более в нашей эскадрилье - нет. Ни Краснов, ни Петров - летчики старой школы - не позволяли этого. Помню, когда Краснов стал заместителем командира полка, он в Тростянце, перед Ясско-Кишиневской операцией говорит: "Вы столько насбивали, что скоро у немцев летать некому будет". И у него было так: сбил - покажи, и он летал смотреть. Кроме того, должны были подтвердить наземные войска и те, с кем ты в группе летел.
Конечно, в других полках приписки вполне могли быть. В некоторых случаях нельзя же проверить. Одно дело - если на передовой, где наши войска стояли, командный пункт наведения, штаб армии в этом квадрате, тут явно все видят. Здесь уже ничего не скажешь. Все на глазах. Раз горит - факт. А то: "Над горами гнался, гнался и сбил…" Кто здесь подтвердит? Все бывало. Но у нас в основном все честно было. В нашей эскадрилье была честность.
- Как погиб Николай Краснов?
- Николай Краснов - это фигура! Скоморох у него учился. Он перед вылетом все расскажет, тактические приемы разберет. Очень грамотный был командир! Он погиб как воин. Пришла с Дальнего Востока "дикая дивизия" на "Лавочкиных" под Будапешт. Под конец войны силы наши и ресурсы были на пределе, вот и приходилось снимать с Дальнего Востока. Его назначили командиром полка. Краснов повел в бой эскадрилью на перешеек между озерами Балатон и Веленце. Когда они взлетели, у него не убралась "нога", но он повел группу. Говорили, что они вели бой, но пилотировать с неубранным шасси очень сложно. Тут теряется скорость, маневренность, расход горючего выше. Когда он вел группу на свой аэродром Кишкунлацхаза (наш полк недалеко, в Тителе, базировался) он отстал. Видимо, экономил горючее и летел на экономичном режиме. Но все же, видать, горючего не хватило, и он решил садиться в поле на одну ногу. А погода была отвратительная, поля и дороги развезло, и, видать, самолет завяз и скапотировал. К нам пришли пехотинцы: "Ваш там, в поле лежит". Онуфриенко взял машину и поехал. Нашли они его уже мертвого. Он, видимо, пытался вылезти: в фонаре было несколько пулевых отверстий, но кабину вдавило в грязь и вылезти он не смог. Решили, что он умер от кровоизлияния в мозг, поскольку долго находился кверху ногами.
- Были ли трудности с определение типа самолета противника?
- Я один раз чуть "Пешку" не сбил. Под вечер мы вылетели с Мишей Цикиным, Героем Советского Союза, на "охоту". Хотя он был во 2-й эскадрилье, а я в 1-й, мы дружили. Летим с Тителя под Веленце, в тыл, за озеро. Вдруг в предвечерней дымке я вижу: идет с нашей стороны через Дунай к немцам так спокойненько двухкилевой самолет. Ясное дело - Ме-110, вся выходка его. Наверное, к нам ходил на разведку, данные несет. Сбить надо. Я выше него метров на 500. Снизился. Вроде 110-й, а может, и "пешка". Не стреляем, но руки на гашетке. Подхожу снизу. Стрелок меня заметил и как шуранул по мне из пулемета. А я же в прицел смотрел и вроде поймал в перекрестье, только нажать оставалось. Когда он меня фуганул, пальцы на гашетку сами нажали. Раз - очередь. А потом смотрю: звезда. Я отваливаю, Мише говорю по рации: "Пешка". Думал сперва, сказать или не сказать. Потом говорю: "Вроде я его подстрелил. Сбил?" - "Да, нет, вроде полетел".
Потом, когда Миша в Титель прилетел, раненый в живот, еле посадил машину, окровавленный, его сразу повезли в Будапешт, в котором стоял армейский полевой госпиталь. Мишу сам командир полка повез. Он лежал там вместе с командиром "Пешки". Разговорились фронтовики на койках. Командир "Пешки" заявляет Мише: "Вы, истребители ни хрена не видите, у меня стрелка чуть не убили". - "Как, где? Не может того быть". - "Под Веленце все произошло. Дунай мы переходили, шли на разведку. Кто-то подобрался и очередь дал. Пропорол ногу стрелку". Тут Миша стал ему поддакивать: "Бывает, бывает", - а сам-то понял, что это как раз мы тогда чуть эту "Пешку" не сбили. Конечно, свои сбивали редко, но было, значит, и такое.
- Были случаи трусости?
- Да, были. Был у нас такой Подольский. Хорошо пел, хохол. Он уходил все время, просто бросал и уходил. Незаметно он так это делал, а после ты его ищешь, глядь: он опять пристроился. Потом опять нет его. Это уже называется трусостью. В бою лететь с трусом - риск для жизни. Дело было в июле 1944 года, мы как раз в Тростянце стояли. После одного из вылетов Краснов его отчитал при всех и сказал: "На следующее задание полетишь со мной". Вернулся Краснов один. Минут через 10-15 появился Подольский и на бреющем "стрижет траву", проскакивая над аэродромом, закладывает вираж. Развернулся - и опять над аэродромом проскочил, а в конце аэродрома, видать, воткнулся в землю: мы только услышали взрыв и увидели столб дыма и огня (мы дежурили в самолетах в это время). Мы решили, что он обиделся, решил показать, что он хороший летчик. А какой он летчик?! Только пришел, молодой! Краснов тогда сказал: "Ну и дурак…"
Уходил из боя, отрывался от ведомого. А ведь ведущий и ведомый - это пара. Две пары - звено. Три звена - эскадрилья. Все взаимосвязаны в бою. И как это можно, если твоих товарищей атакуют, а ты в бой не ввязываешься. Мне эту психологию трудно понять… Наш Калашенок - мы его Трапкой звали, он тогда был командиром звена - сам подставил свою машину, чтобы закрыть начальника ВСС дивизии Ковалева. Не случайно, когда начальство летит, так на прикрытие ставят ведомым хорошего летчика.
- Наказывали его? Морду били?
- Морду били, когда уже явное. У нас такого не было. А тут просто отлынивание, когда страх побеждает. Такие обычно сами погибали. Большинство из них. Ты кино смотрел "В бой идут одни старики"? Это про нас снято, из нашей жизни, все точно. Честный фильм.
У нас самих были люди, о которых можно фильмы снимать. Кирилюк, о котором я уже рассказывал. Помню, под Будапештом нас мало оставалось. Скоморохов составил одно звено. Взлетели мы. А там "мессера". У меня таджик Абраров Рафик ведомый. Хороший был парень, но его над аэродромом "месс" сбил. Пришли охотники, они, как глисты, друг за другом вытянутся, не как мы - фронтом. Он заходил на посадку, а они из облаков вывалились… А тогда мы только за Дунай перелетели, к озеру Веленце идем, у него забарахлил мотор. Я ему: "Иди быстрее домой, что ещё с тобой делать, собьют же". Остался я один. Без пары некомфортно. Тройку вел Кирилюк, а с ним как идешь, обязательно что-то случится. Он бесстрашный, сначала ввяжется, а потом подумает. Он чуть выше, я чуть ниже. Начался бой и тут меня зажучили четыре "мессера". Я встал в вираж "За Родину" - мы так называли, когда крутишься на одном месте - а эти четверо меня атаковали сверху. Ну, по виражащему самолету попасть непросто, тем более я слежу и подворачиваю под атакующий истребитель, быстро проскакивая у него в прицеле. Я потихоньку теряю высоту. Начали 3000-4000, тут уже горы, а выйти из виража нельзя - собьют. Сам кричу: "Кирим, - такой был позывной у Кирилюка. - Зажали четверо сволочей! Хоть кто-нибудь на подмогу". Отвечает: "Ничего-ничего. Держись". Вроде ему некогда, надо там наверху сбивать. Крутился я, крутился. Оглянулся, а один "месс" уже горит. Кирилюк сверху свалился и его сходу сбил. Тут один "мессер" промахнулся и недалеко проскакивает. Ага, думаю: все, теперь я с тобой справлюсь. Я подвернул машину, как дал ему. Он задымил, вниз пошел. Кирилюк: "Молодец!" Остальные двое удрали. Кирилюк был асом по сравнению с нами: 32 или 33 самолета лично сбил. Старше меня года на два, он раньше пошел на войну. Опыт у него был. Прилетели мы, я ему говорю: "Кирим, что же ты раньше не пришел? Я же тебя просил пораньше. Высота на пределе, горючего мало". Отвечает: "Я смотрел, как ты выкрутишься". Я говорю: "Ничего себе!!!". Такой он был, в критический момент только пришел. Царство ему небесное, хороший был мужик.
Но вернусь к ходу войны. Когда немцы пытались деблокировать окруженную в Будапеште группировку, наш полк сидел в засаде. Аэродром располагался у самой линии фронта под горой, а за ней были немцы. Летчиков в полку человек 16-18 оставалось. Из этой засады вылетали и на задания, и на перехват. Вот там из винтовки техник сбил "мессера". Как было дело? Наш Коплен - штурман полка, лет 45 ему было - возвращался с задания. Смотрим, у него в хвосте "Мессер". Кричим ему: "Коплен, у тебя в хвосте "месс"!" Он не слышит, но тот зашел и не стреляет. Наши начали палить по нему из винтовок. Попали: задымил и на аэродром упал. Техники подбежали. Побили фрица немножко, привели его. Ягода, начальник штаба, хорошо говоривший по-немецки, его спрашивает: "Откуда ты?" - "Я мадьяр". - "Откуда?" - "Из летной школы". - "Почему не сбил?" - "Пушка не стреляла". А если бы мог он стрелять, то прямо над нашим импровизированным аэродромом сбил бы Коплена. "Кто сбил?" - спрашивает у нас. Все летчики нашей эскадрильи собрались. Показываем на техника: "Да вот он". Немец "Вальтер" вынимает и дарит ему на память. Все оторопели! - его даже не обыскали. Разведка приехала к вечеру, забрали мадьяра. Мы стоим - кто в чем: в сапогах, рубашках, начальство только в куртках. Не особенно были одеты, на летчиков не похожи, "рус Иван". А разведчики, гляжу, только посадили немца, один с него унты снимает, другой - комбинезон. Пока довезут до штаба, уже раскурочат. Вот так. Да, забыл сказать, что этот мадьяр подтвердил, что он не знал, что у нас здесь аэродром, но, видать, у него был ведомый. На следующий день нас начали бомбить и обстреливать.
Я вылетел на задание с Горьковым. Нас атаковала пара самолетов, которых мы приняли за "мессеров". На самом деле это оказались два "Яка". Горьков от них в пике ушел, "мессер" от такого маневра сразу отставал, а "як" легкий, от него так не скроешься. Я вошел в пике - забыл закрыть жалюзи - оторвалась одна щечка, но мотор работает, машина управляема. После "Яки" разобрались, когда звезды увидели, и отвалили. Возвращаемся на аэродром. Сажусь и колесом попадаю в воронку от снаряда. Самолет встал на пропеллер и качается. Думаю: "Сейчас меня накроет". Но покачался, покачался и остановился в там положении. Технари подбежали, они уже знали, что и как делать - не в первый раз. Опустили машину аккуратненько и отвезли на стоянку. А к вечеру идет пехота через наш аэродром. Нам говорят: "Вы чего сидите? Отступаем!" Онуфриенко звонит в штаб армии. Ему: "Сидите, ждите приказа. Вы что, трусите?" А пехота идет мимо нас: "Немцы сейчас здесь будут. Сотрут вас в порошок. Чего сидите?" Что делать? Онуфриенко - и туда, и сюда. Никто приказ не дает. Тогда он спрашивает: "Ребята, у техников машины есть?" - "Есть". - "Садитесь - и за Дунай".
У меня самолет был поломан. Дали приказ сжечь неисправные машины. Рацию жалко было, такая рация хорошая попалась, а то бывает, такая попадется - один треск в ушах стоит. Снять ее хотел, но Иван Филиппов, у которого я должен был в фюзеляже лететь, закричал, что некогда. Вообще-то он прав был: уже сумерки сгущались. Я парашют сунул в фюзеляж, и сам туда подлез. Садились уже в темноте, но все нормально, и техники успели на переправу у Тителя. Даже командира нашего не наказали за то, что он взял ответственность на себя, а приказа сверху не дождался.
- В чем летели на задания?
- Гимнастерка х/б. Зимой - свитер и курка дермантиновая. Личное оружие - пистолет.
- Мата в радиоразговорах много было?
- Редко. Например, от Скоморохова я ни разу в воздухе матюков не слышал. Да он и голос не повышал.
- Оружие надежное было?
- Отказов не было. Иногда подводили синхронизаторы и пушка простреливала лопасть винта. Вообще, для воздушного боя огневой мощи двух пушек хватало.
- Было ли Вам страшно?
- Страха не было, но волнение всегда было, особенно, до того как сел в самолет. Когда сел, выруливаешь - еще волнуешься, а взлетел - все. Вот ты спрашиваешь, как я себя чувствовал, когда меня зажали четверо, и Кирим только под конец пришел помочь? Если бы мне было страшно - сбили бы меня. Зло меня взяло: не получится у вас ничего.
- Помогал ли техник при запуске двигателя?
- Двигатель мы сами запускали, там все отрегулировано. Техники не помогали.
- Как вы тогда оценивали немецких летчиков?
- Когда я воевал, у нас было безоговорочное превосходство в воздухе. Тем не менее, о квалификации их могу сказать, что хорошие они были летчики. Они тоже боролись за идею. У них своя, у нас своя.
Конец войны получился интересный. Апрель 1945-го уже был. В Альпах (это горы в Вене) мы добивали фашистов, которые нам не захотели сдаваться. Они там держались, хотели сдаться американцам. Мы сначала вместе с "Илами" летали на разведку, чтобы точно определить, где враги. Было это 10-го мая. Нас к тому времени осталось совсем мало, человек 10 или 12. Сборная эскадрилья. Восемнадцать "Илов" мы повели втроем: Калашонок, Козлов и я. Некому больше было лететь. Калашонок и Козлов повыше шли, я в хвосте болтался у "илов", потому что с хвоста обычно заходят на выходе. И тут штук 20 "фоккеров". Такая каша была! Как только не столкнулись и живы остались - не знаю, но сбили 9 немецких самолетов, ни одного "Ила" не потеряли. Только один из них был чуть подбит.
11-го начали наши немцев бомбить. Мы летали на прикрытие. К вечеру фашистов разбомбили. Хотя дрались, конечно, немцы до последнего. Это в книге у Скоморохова хорошо описано. Он честно написал.
- С американцами приходилось сталкиваться?
- Боев с ним не было. Южнее Вены встретили группу. Я резкий маневр сделал, не знаешь же - "мессера" там или американцы. Скоморох мне говорит: "Не дергайся, это американцы".
- За сбитые самолеты получали деньги?
- Да. За каждый истребитель - по 2 тысячи, бомбардировщиков я не сбивал. Но мы этих денег не видели. Просто учет был в штабе, кто сколько сбил, а после окончания войны начали считать, кому сколько причитается. Мы в 45-м году получили эти деньги. Их в одесский банк перевели. Мы были в Болгарии, говорим: Одесса рядом, слетаем туда и получим. Слетали и получили.
О военных годах с разными чувствами вспоминаешь. Голодное, конечно, было время. Хотя под конец войны нас уже хорошо кормили. И на Украине - ничего. А в начале подвоз был плохой. Но как только появлялась возможность, летный состав кормили нормально. Иначе один-два боя - больше летчики не выдержали бы. А тут по 5 вылетов в сутки. Поэтому и была у нас 5-я норма - самая большая. Подводники и летный состав только получали такую.
- Была ли трофейная техника в полку?
- В годы войны был у нас в полку немецкий "Фезелин-Шторьх" - такая стрекоза: сверху крылья расположены, подкосы под фюзеляжем. А ещё у нас был чешский спортивный самолёт "Икар". Такой изящный, обтекаемый. С одним крылом спортивным. Хорошая была машина. Летчиков простых не допускали, а начальство на нем душу отводило. Наш штурман на нем все пилотировал на низкой высоте и разбился у нас на глазах.
- Что делали в свободное время?
- Мы сами в свободное время под баян песни пели, танцевали. Были у нас танцы. И женщины приходили из санчасти. Молодые мы все тогда были. У кого-то завязывалась любовь. Иногда женщины говорили нам: "Обождите, всё будет после войны". Все верили, что война закончится и будет Победа.
- Сколько у вас сбитых?
- Шесть лично и девять в группе.
|
Интервью: Артем Драбкин |
