Тарасов Николай Николаевич

Есть такой старый русский город Тверь. Его в 35-м году, как вы знаете, переименовали в Калинин. Там я родился. Папа работал ткацким мастером. В Твери тогда было много текстильных фабрик. Родители мои крестьянского происхождения. Оба родом из деревни Городня Медновского района Тверской губернии. Может быть, вы слышали, в тех же местах родился знаменитый певец Сергей Яковлевич Лемешев.

Начальную школу я окончил еще в селе. А потом по переезду поступил в среднюю школу в Твери. Было это в 30-х годах. Жили мы тогда у папиной сестры на улице 7-й Пролетарской. После окончания средней школы поступил в ФЗУ (фабрично-заводское обучение) при Калининском вагоностроительном заводе. Этот завод существует и поныне. Там же в 33-м году я поступил в аэроклуб. Начал с парашютных прыжков. Первый раз прыгать, конечно, было жутковато. Как говорится, хорошо быть героем, но вот только страшно. Самое неприятное, когда садишься или готовишься. Раньше же не было автоматического открывания парашюта, ты должен был сам раскрывать парашют. Тогда я сделал порядка пяти прыжков.

Потом я стал планеристом. Знаете, были такие планеры, которые натягивались на резинке… Учебный планер, УП-3. Полета как такового не получалось, были только подлеты на 5, 6, 8, максимум 10 метров, – и тут же по прямой садишься. После полетов на планерах меня перевели на ученика летчика. Пожалуй, это было самое интересное время.

По окончанию аэроклуба меня оставили там инструктором-общественником. Я очень любил летать. Даже успел выпустить полторы группы курсантов, по-моему, 14 или 15 человек, забыл уже. А в 37-м году меня направили в Одесское летное училище, которое я окончил в 38-м в звании лейтенанта, с двумя «кубарями» на лычках. И там же меня опять оставили инструктором. Мне не очень-то хотелось, но уж больно хорошо давалось мне летное дело. И там уже в 41-м году война застала меня в должности командира звена…

Можно про училище подробнее?

Когда мы туда прибыли, среди нас было 19 человек с аэроклуба. Осталось в училище только пятеро, в том числе и я, остальных всех отправили в части.В основном, они все погибли. У меня был один знакомый, мой однофамилец. Его полк… они перебазировались уже поздно вечером, улетели в Крым буквально, когда к Одессе уже подходили немцы…

Это не Шестаковский полк?

Ой, а вы откуда знаете? Да, Лев Львович Шестаков, я с ним очень много летал. Орденоносец, еще с Испании. Потом он погиб, когда ушел от нас на заместителя командира дивизии. Первый раз я его увидел в полку, перед Сталинградом. Он дядька суровый был. Ругался так… можно сказать, всегда ругался. Очень строгий. Но я его не только уважал, а даже и любил. Принципиальный, исполнительный, честный... Если он что-то сказал, не дай Бог, чего ему против сказать. Но если человек заслужил, он обязательно обратит внимание…

ГСС В.Д. Лавриненков с летчиками

А после училища, куда вы попали?

Нас перебазировали вначале в Грозный, там я стал командиром звена. А уже оттуда в ноябре месяце 41-го попал на фронт. До того я был в боевом расчете. Поэтому у меня записано, что я участник войны с июня месяца по ноябрь. На фронт прибыл в город Ейск, на Азовское море...

Читал, что вы начали под Киевом воевать...

Да, мы под Киевом очень долго сидели. Ну, конечно же... Я там вначале был в совсем другом полку. Сейчас вспомню, сейчас, сейчас... 932-й смешанный авиационный полк. В основном летали на разведку вот с этого аэродрома Ейск. Потом полк расформировали, потому что уже были потери. Да, все верно. 22-го июня я был в Конотопе. В 5 часов объявили тревогу. А примерно в половину седьмого меня и моего ведомого летчика, Васильева, вызвали, и дали нам команду вылететь на разведку города Киева. Там расстояние почти 200 километров, – пока на «ишаке» долетишь. Ну, вылетели. Уже светло было. Провели разведку. Фотоаппаратов никаких не было у меня на «ишаке». Визуально посмотрел. О том, что увидел, прилетел, доложил руководству. А кому докладывал?.. Был у нас такой Пугачев Михаил Федорович. В десятом часу нас вновь направили с тем же самым заданием, на разведку города Киева. В основном требовалось проверить: целы ли мосты через Днепр, гужевой и железнодорожный. В то время я еще в училище работал, был командиром звена.

Тарасов Н.Н. - 2 ряд слева

Где вы первый раз встретились с противником в воздухе?

Первый бой прошел в районе Таганрога, в составе 932-го полка. Наверное, в ноябре месяце. А может быть, наверное, даже чуть и позже. Ну, какие тогда там бои были… Ну, знал, что заходить нужно сверху. По-моему это был «Фокке-Вульф»-189, «рама». Она вела разведку. Высота более 2000 метров, визуально. Была облачность. Время – перед обедом. И вроде бы, мы шли с превышением. Конечно, оно всегда лучше чтобы сверху. Потому что если имеешь высоту, значит, ты имеешь и скорость. «Раму» очень тяжело сбить, – она такая маневренная, – даже если одна идет, как тогда. Ее называли «фронтовая проститутка». Она вела разведку, фотографировала и в то же время корректировала артиллерийский огонь. А кто у меня тогда был ведомым?.. Мог быть Васильев. Он потом погиб. Нет, наверное, или Ушаков, или Сахаров. Они тоже погибли… Атаку я закончил метрах, может быть, на 50-ти, и опять ушел вверх. Она так довольно энергично маневрировала. Ушел вверх, и стал смотреть. Потом провел вторую атаку. Она задымилась… Само падение я не видел, но мне подтвердили. Мы парой ушли на аэродром.

Было у вас ощущение победы, праздника?

Конечно. Гордость. Помню, и корреспонденты приходили.

Какая у вас была модификация И-16?

Первый И-16. Два пулемета ШКАС. Потом стали вешать четыре РСа. Реактивный снаряд, РС-82, здоровый такой. Ими тяжело попасть в цель. Стрелять можно с расстояния не более, чем 750 метров – 800 метров.

Когда РСы подвешивали, тяжелее было управлять?

Нет, ну может быть немножко, чуть-чуть. Сопротивление совсем небольшое было. РСы выручали нас, потому как немцы опасались, что у нас имеются, помимо стрелкового оружия, еще и реактивные снаряды.

А потом меня направили в 9-й гвардейский к Шестакову. Из 932-го полка нас пришло пять человек. Один из них – Петя Коровкин, мой земляк. Его сбили. Даже не знаю, где он похоронен. Его жена была такая прима, красавица. Он еще до войны женился. По-моему в Конотопе. Второй, Плотников Толя, тоже погиб…

Принял всех начальник штаба, Виктор Семенович Никитин. Поприветствовал нас и сказал, что их заслуженный полк рад принять таких хороших пилотов. Ну, а вечером, как сейчас помню, было какое-то затишье, мы встретились в столовой с Шестаковым. Летный состав полка – хороший, отличный, даже можно сказать. Это был особый полк. Его назначением, в первую очередь, являлось завоевание господства в воздухе путем активных воздушных боев и «свободной охоты». Там мало давали заданий, таких как, допустим, сопровождать бомбардировщиков или штурмовиков. В основном, завоевание господства в воздухе! Этот термин мне хорошо запомнился. Так что пришлось повоевать. Делали по три, а бывало даже по пять вылетов. Но это уже тяжело, очень тяжело.

Полк тогда базировался где-то между Ростовом и Сталинградом на аэродромах: Пролетарская, Зимовники… Летали они уже на Як-1. Мне даже переучиваться не пришлось, налет был очень большой. Хотя вроде как и «спарка» имелась у нас, но точно сейчас не помню. С командиром, ну максимум пару полетов по кругу сделали. А так чего? Самый сложный самолет был И-16. ЯК после И-16 просто чудесный самолет. И вооружение лучше: два пулемета «Березина» 12,7 и 20-миллиметровая пушка.

Вам не довелось летать на ЯК-7а?

ЯК-7?.. Я на них, вообще-то летал. Помню, были модификации ЯК-1. Последними пришли ЯК-9.

У первых Яков были отказы по стрельбе?

Я бы не сказал. Там пулеметы хорошие были.

У Яков выбрасывало масло на фонарь кабины?

Если старый двигатель, то, конечно, забрызгивает. Я не помню такой проблемы. И потом ничего такого страшного нет: если забрызгано, можно в сторону смотреть.

Каково было качество плексигласа на Яках?

Хороший. Лобовой был толстый, а боковой – тоньше.

Как оцениваете пушку ШВАК?

Хорошая.

Помните ведомого Шестакова?

Чуднов Виктор. Его осудили. Он по дурости, уже после войны, в Германии, пошел к какой-то немке или к немцам. Его, то ли не пустили, то ли еще что – в общем, он выстрелил в дверь, которую ему не открывали, и через нее убил старушку-немку. Его осудили, разжаловали. А летчик он был хороший. Еще помню Колю Васильева. Он самый первый погиб. Толя Плотников летчик неплохой. Командиром эскадрильи вначале был Герой Советского Союза Ковачевич, Аркадий Федорович. Он должен быть жив еще. В Москве жил. Еще из командиров эскадрильей: Алелюхин Леша, дважды Герой, Амет-хан Султан, тоже дважды Герой, Головачев, еще дважды Герой... Но его не уважаю, он не серьезный. Тот еще любитель был, да к тому же жадный...

Тарасов (в комбинезоне), В.Д. Лавриненков

Второго сбитого помните?

«Мессершмит»-109. Зашел сзади, а он прозевал. Может быть, пилот опростоволосился, дал мне возможность стрелять прицельно. По-моему, я попал ему в крыло, где баки.

Знаете, когда встречается противник, в воздухе начинается такой кавардак. Ведомый вроде бы тебя должен прикрывать, как правило, а он вдруг какую-то другую эволюцию делает…

В основном все стараются набрать преимущество в высоте, и атаковать с задней полусферы. И немцы, и мы. И это все проходит очень скоротечно. Если пять минут воздушного боя, то это очень много.

Сталинградская битва тогда уже закончилась. Примерно в январе месяце 43-го года. Но могу ошибаться.

Знаете, преимущество в воздухе перешло к нам во второй половине 43 года. Если встречалась пара наших и пара немцев, то они, как правило, сразу уходили на солнце, потому что на солнце их не видать. Но как только есть преимущество у немцев, или в количестве, или в высоте, то уже могут атаковать. Если нет, бой не принимали. Воевать уже было воевать легче. У меня сбитых 17 самолетов. У меня 87-х, по-моему, три самолета. Два или три 88-х (Ю-88). Первым сбил на Донбассе какого-то разведчика. Он шел один, на высоте 4000 метров. Возвращался домой. Меня на него навели с земли. Тогда уже была хорошая радиосвязь. И наш представитель обязательно сидел где-то в дивизии. Позывной у меня был «21-й». Снизу передали: «21-й, находитесь рядом с противником». Сразу увидел его, конечно. Пока делал разворот, прошло какое-то время, может быть, минуты две. Потом набрал высоты, чуть выше его. Он тоже отстреливался...

Вы стреляли в силуэт или куда-то конкретно?

Целишься в середину самолета, и небольшое упреждение.

Когда к вам пришли «Аэрокобры»?

В конце 43-го года. «Кобра» – самолет неплохой, хорошо вооруженный. Пушка 37-миллиметровая, синхронная, четыре пулемета, причем большие, по 12,7 мм. А заканчивал войну я на Ла-7. Наш полк один из первых получил Ла-7. Очень хороший самолет. К тому времени у немцев в основном встречался «Фокке-Вульф» 190. ЛА-7 был гораздо лучше. Но они боя уже не принимали.

На «Кобре», по-моему, я сбил три или четыре 109-х. Помню, как-то мы встретили четверку «мессеров». Они кого-то сопровождали, по-моему, это был транспортник. У нас было преимущество в высоте. Мы их атакуем, а они как летели, так и летят. Или не видели, или что... Потом начался хаос. Они бросили этот бомбардировщик, а там была облачность, и он удрал. Вот тогда я сбил одного «мессера», – он на нашей территории упал. Если не ошибаюсь, это была осень 44-го.

А вас сбивали?

Меня сбили 24 июня 43-го года. Вообще-то, сам виноват. Правда, я летел не один. Мы шли на трех тысячах. Четверку вел Лавриненко. Он тут дал маху, конечно. Надо было перпендикулярно к солнцу лететь, а он почему-то развернулся к нему хвостом. Они (немцы) тут же со стороны солнца и ударили. Меня тряхнуло, брызнули осколки… Где-то вот здесь осколок до сих пор сидит. Самолет сразу загорелся, из мотора пошел дым, – мне пришлось выпрыгивать. Открыл фонарь и вывалился через правый борт. Почувствовав, что ничего не мешает, открыл парашют. Приземлился я на нейтральной полосе между немцами и нашими. Только упал, подбегают два солдата, говорят: «Давай, собирай свои портянки. Хватай парашют!» Не успел солдат это сказать, как по нам начал стрелять немец. Мы побежали в сторону…

А эти, с кем я летел, даже не видели, что меня сбили и я выпрыгнул. По возвращении заявили просто: «Тарасов вроде как погиб». Но я уже к вечеру добрался на аэродром.

Как вас приняла пехота?

Отвели, как сейчас помню, в какой-то погребок в лесу. На подводе отвезли меня подальше от передовой. Потом на полуторке подбросили. И во второй половине дня я уже был в полку. По-моему, меня встретил начальник штаба Никитин…

Больше вас не сбивали?

Нет, не сбивали, но прыгать пришлось. У меня загорелась «Кобра». Имелся у нее один дефект. Двигатель вроде бы хороший. Но только на своем, американском горючем он работал без проблем. А тут видимо, горючее оказалось не то, и у движка оборвался шатун. В таких случаях или пробивает кардан двигателя, и самолет становится неуправляемый, или же он загорается. У меня загорелся. Пришлось прыгать. Сбросил дверцу…

Выпрыгнул удачно. Был разбор, конечно. Помню, заместитель командира полка, Королев спрашивает: «Как же так могло получиться?» – «Ну, как-как? Очень просто, сам виноват».

Помните, чтоб Шестаков учил после боя чему-то на земле, разбирал полет?

Конечно, разбор полетов, обязательно был. Конечно! После каждого летного дня обязательно рассказывали, делились опытом. Ведь многие же не летали, а просто слушали. А когда наступало затишье, начинали брать молодых летчиков.

Какой у вас последний сбитый?

«Фокке-Вульф»-190. Это в 17 – 20 километрах юго-восточнее Берлина. Явно неопытный летчик был. Он летел, не делал никакого маневра, как будто мишень. Я подошел ближе и сбил его. Он перевернулся и упал. На этот сбитый пришло подтверждение, – там уже была наша территория.

Сколько у вас в группе?

В группе у меня пять. Но у нас было не принято записывать групповые самолеты. И на них, по-моему, и подтверждения не давали.

Было такое, что кто-то из летчиков передавал свои победы другому?

Было. Допустим, если ведущий сбивает, а ведомый-то его прикрывает и обеспечивает ему безопасность. Поэтому ведущий отдавал, мол, запишите. Вот, допустим, Амет-Хан передавал Ивану Борисову, Алелюхин – Ване Тимофеенко...

Для Героя кому-нибудь подтягивали количество самолетов?

Честно скажу, никто не старался, чтобы стать Героем. Про себя скажу, задача – только чтобы не сбили.

У вас в полку были случаи, когда «Кобра» попадала в плоский штопор?

Нет, у нас таких случаев не было.

Все спрашивают про писсуар в «Кобре»…

Нет, не пользовался. Ну, во-первых, когда сидишь в парашюте, ты плотно застегнут. Как же тут можно умудриться пописать?

Романы на фронте?

Может быть, кто-то и крутил. Я так по себе знаю, что нет. У нас всего-то было, по-моему, четыре женщины, мотористки и оружейницы.

Вы в начале войны ходили тройками?

Да.

А когда такое построение прекратили использовать?

Уже в конце 41-го года.

Когда вы узнали, что Шестаков погиб?

Не помню. Но был какой-то разговор. Наверное, узнали через штаб полка.

Про Покрышкина, вы слышали во время войны?

А как же! Я его видел близко, как вас. С ним разговаривал под Сталинградом, в 43-м. Но вот не знаю, зачем он там появлялся. Он скромный был дядька. Васю Сталина, кстати, видел... Про Василия говорили, что он не сдержан, любит выпить. Летать он летал, конечно, но когда шли не такие жаркие бои. У него, если не ошибаюсь, записано пару самолетов...

Вы летали с орденами?

Их не надевали, как правило. Я же свои все носил в кармашке. Когда меня сбили, помню, подумал: «Сейчас приземлюсь, обязательно их достану из кармана и переложу в голенище». А вот брал ли с собой документы, не помню…

Когда у вас появились кожаные куртки?

По-моему, когда получили «Кобры». У меня ее (куртку) здесь украли из гаража.

Амет-Хан прибыл в полк до вас?

Он прибыл в конце 41-го или в начале 42-го года. Он служил в ПВО и таранил самолет над Ярославлем.

Как узнали о Победе?

Это было с 8-го на 9-е число. Мы находились на Берлинском аэродроме Шёнефельд. Центральный аэродром у них Темпельхоф, но он оказался в американской зоне. Уже особенных таких боев не было. Если в два или в три дня один вылет сделаешь – уже хорошо. Авиации как таковой у них почти не было. Утром рано начали стрелять из ракетницы. Ну, и сообщили о том, что все, конец войне.

Как у вас сложилась дальнейшая судьба после войны?

После войны я остался служить в Германии. Потом оттуда перелетели в Восточную Пруссию. Из Восточной Пруссии нас перевели в Кобрин. А уже оттуда меня направили на учебу в Липецкие высшие офицерские летно-тактические курсы командиров частей. После их окончания получил назначение в Польшу. Там прослужил год. Потом в Саратове переучились на реактивные МИГ-15. Оттуда опять в Германию, там служил. Много летал, дослужился до летчика 1-го класса. Вообще, мне летное дело давалось несложно. Во время войны я как-то даже летал на «ишаке» вместе с техником. Он устраивался у меня сбоку. Это произошло, когда во второй раз сдали Ростов, в 42-м году. Мы с техником должны были улететь с аэродрома Средне-Егорлык, возле Ростова. Там еще железная дорога идет на Сальск. Нужно срочно улетать, через 30 – 40 минут наступит темнота, а никто команды не дает. Тогда командир эскадрильи Баскаков сам принял решение и дал отмашку. Он тоже погиб потом. Рассказывали, что он летел в Будапешт на ПО-2. И кто-то из немцев стрелял с земли и попал в него. Так вот, Баскаков говорит, что нам будут давать ракеты с аэродрома, где мы должны приземлиться. Запускаем все самолеты, и видим, что остается один техник, Подоляко Миша. Что же делать? Его оставлять одного нельзя. В общем, залез он ко мне в кабину, сжался в комок. Хорошо еще, он невысокого роста. Думаю: «Что же делать? Мало того, неизвестно, где садиться, еще и вдвоем. Наверное, надо шасси убрать, чтобы сесть...» Произвели мы взлет, подлетаем к Сальску, и никто никаких ракет не дает. Начали расползаться, искать площадку. Я раз прошел, смотрю – вроде ровно, степи кругом. Второй раз прошел, думаю: «А, будь, что будет». Пошел на посадку, выпустил шасси, произвел посадку…

Осмотрелся – только мой самолет, никого больше нету. Стемнело. Выключил я двигатель. За мной вылезает этот Подоляко: «Ну, что будем делать?» Говорю: «Что делать! Ночевать будем здесь». Решили заночевать, вместо подушки под голову положили парашют. Как сейчас помню, ночью появляются два солдата, и ногой топчут меня: «Эй, а ну, поднимайся!» Ну, поднялся, говорю: «Что случилось?», – «Кто вы такие?» Мы им рассказали, что да как. А утром пролетал какой-то самолет, и летчик увидел, что мы в поле торчим. Через два часа приезжает машина… стартер раньше запускали машиной. Взлетел, и вижу, что мы ночевали буквально в 15 – 20 километрах от того места, где должны были сесть. Разумеется, в этой суматохе никто никаких ракет не давал. Ну, все прошло благополучно.

Вообще, посадка на «ишаке» – песня. Нужно было произвести 44 оборота. Это довольно неприятный момент. Некоторые даже погибали. Начинают убирать шасси, забудутся… А ведь надо же и сектор газа закрутить, потому что двигатель может потерять обороты. Так что это плохо было.

На вашем И-16 какой стоял прицел?

ОП-1. Трубка такая. Неудобно, конечно.

Ваш любимый самолет?

Ну, если вспоминать военное время, то неплохой самолет был «Аэрокобра». Но, наверное, все-таки «Лавочкин». Очень, очень хороший самолет. У него двигатель такой мощный, закрывал всю лобовую часть. Это ж защита, в лобовую можно ходить.

Помните, как летчики остро переживают в фильме «В бой идут одни «старики»? Как было у вас?

Фильм Быкова? Хорошее кино. Мы тоже переживали. А как по-другому? Когда погибают люди – жалко.

Вы ходили на прикрытие штурмовиков?

Ходил, но мало. Это, во-первых, не очень-то приятное занятие. Он там внизу атакует, а ты ходишь здесь, смотришь за ним. Лучше уж бомбардировщиков сопровождать. Пе-2 водили. А до «Петляковых» были СБ. Но их оставалось.

На немецких самолетах не довелось полетать?

«Физелершторьх» такой был, как наш По-2. Пару кругов сделал на нем, наверное. Просто так, уже после войны. Как велосипед…

После того, как вас сбили, мандража не было?

Вроде бы нет. Мандраж, бывает, когда на земле. Я очень боялся бомбежек. Как раз во время бомбежки я впервые познакомился с Васей Сталиным. Это было 9 ноября 42-го года под Сталинградом, после начала нашего наступления. Он тоже был на том аэродроме, командовал эскадрильей, по-моему. А я сопровождал «Дуглас» Жукова, лично, обеспечивал безопасность полета. Наша четверка шла, и еще второе звено наверху – восемь самолетов.

Еще я сопровождал в Крым Рокоссовского… Или Василевского? Уже забыл. Вроде и того, и другого. Еще Де Голля. Его сопровождали в Восточную Пруссию, в Баттерштайн.

После Шестакова командовал Морозов…

Морозов погиб по своей дурости. Когда в 44-м мы переучивались на Ла-7, они поехали глушить рыбу. Амет-Хан, тот, вообще, стоял в воде, но далеко. Морозов хотел бросить гранату, но задержал ее, и ему оторвало полчерепа. А после Морозова командовал Володя Лавриненко.

Хотел вас спросить про Лавриненко, как он таранил «раму»…

Знаете, он как-то небрежно летал. Мне кажется, он на «раму» наскочил. Ощущение такое, что он просто столкнулся. Вряд ли таранил специально. Сбить «раму» очень тяжело. Он так близко подошел к ней, а потом, когда начал выходить, зацепил ее крылом. Но, я-то не видел – так говорили в полку. За плен его особо не преследовали. Он был не виноват…

Вернулся из плена он буквально тут же, – меньше месяца прошло. Появился и появился, без всяких торжеств. Он рассказывал, что сбежал по дороге между Фастовом и Нежином, ночью. Его сопровождали какие-то немцы. Говорил, выпившие были, заснули. А в немецких вагонах у каждого купе дверь сразу на улицу. Он по дороге и выпрыгнул. Там встретился с еще одним сбитым летчиком. Потом их приютила какая-то семья, и кто-то отвел их в лес, к партизанам.

К вам осенью 42-го года из 27-го полка пришли Ковачевич, Челикин и Кочин. Помните таких? Василий Кочин летом 43-го ушел в Люберцы в «вошебойку». А вот почему от вас ушел Чиликин?

Его в 44-м году перекинули в перегонщики. Вообще-то, у него какие-то были проблемки. Он, по-моему, даже немного жадничал. В плане алкоголя, понимаете?

Есть такие сведения, что Лавриненко с Ковачевичем не ладили между собой?

Было дело. Потому что Ковачевич, он или по состоянию здоровья, мало летал, или… он немножечко побаивался, мне так показалось.

После того, как его сбили на «Кобре», он ведь ушел в Академию, да?

Это вы про Ковачевича? На «Кобре» сбили? Что-то я не припомню.

А про комиссара Верховца что-то можете рассказать?

Был такой, Николай Федорович. Он почему-то не летал, хотя у него даже боевые награды имелись. И не такой уж он и старый был. Если не ошибаюсь, 12-го года рождения. Летать мог вполне. Обычный истребитель 30 – 32 года. Да, после 30 теряется чутье, истребитель уже не тот. Они с Шестаковым вообще-то дружили, несмотря на нордический характер Шестакова.

Нет ни одной фотографии, в природе, так сказать, «Аэрокобры» вашего полка. Как они были раскрашены? Каковы были на них элементы быстрого опознавания?

Ну, во-первых, звезда была в конце фюзеляжа. Номер наносился возле хвоста. Каких-то цветных полос не припомню. В общем, архитектурных излишеств не было. Особо не выделялись.

Говорят, что у Амет-Хана на весь фюзеляж была нарисована змея...

Может быть, техник или инженер могли, конечно. Я себе ничего не рисовал, абсолютно ничего.

А звездочки победные?

Тоже нет. У нас в полку было не принято. Знаю, в полку у Саши Покрышкина звезды были на фюзеляжах.

Какого цвета трассы, когда стреляешь в воздухе?

Обыкновенного. Днем ее было плохо видно.

Что можете сказать про Головачева, Павла Яковлевича?

Я что-то его не уважал. Он немножечко такой «гоноровый» был, хвастунишка. Но летчик вроде сильный. У него все-таки 30 сбитых.