Я родился 6 февраля 1923 года в Аксуйском районе Павлодарской области, но в документах у меня написано, что я родился в Актогайской районе Павлодарской области. Это связано с тем, что мой брат был осужден как враг народа. Он окончил Тимирязевскую академию, с 1932 года работал зоотехником. Потом был заведующим райзо, председателем райисполкома, заведующим финотделом. В конце концов ему предложили пост замнаркома земледелия Казахстана. Он согласился, и буквально через неделю его арестовали. Сидел в Воркуте. Освободился только в 1947 году. После ареста брата я, по своей детской наивности, изменил место рождение и о брате нигде не упоминал.
Мальчишки моего поколения – мы все мечтали быть летчиками. Чкалов, Байдуков, Громов – эти имена мы все знали. Потом, я как-то в библиотеке нашел книгу про летчиков и штудировал ее. А в 1934 году я впервые увидел самолет, он у нас в райцентре сел. К самолету все ребятишки подбежали, пилот стоит, с главврачом разговаривает, а мы самолет облепили. Я все хотел посмотреть что это за железная птица. Пальцев в крыло ткнул, и тут же получил подзатыльник от милиционера, крыло было не железным, а тряпичным, перкаль.
Надо сказать, жили мы тогда тяжело. Отец не работал, мать не работала, брат и сестра в педучилище учились, а я с другим братом в школе. И вот мы вшестером сидели на шее у старшего брата, он с семьей отдельно жил. А старший брат получал тогда только 1200 рублей – партминимум, больше нельзя. Любой партийный работник так получал.
Когда я окончил четвертый класс, мы переехали в Семипалатинск, где я пошел в казахскую школу, до этого-то я в русской учился. поступил в казахскую школу, до этого учился в русской. Пошел в пятый класс, а после первой четверти меня в четвертый перевели, а после второй в третий, я казахский язык плохо знал. Причем – учился-то я хорошо – русский – 5, литература – 5, физкультура – 5, география – 4. Я обиделся и пошел к заведующему районо Янковскому. Он со мной поговорил и при мне позвонил директору школы. Говорит: «Как тебе не стыдно? Парень как учился, а ты его в третий класс. Сейчас же переведи его в пятый класс. В этом году он должен 5-й класс окончить, ты за это лично отвечаешь». И я вернулся в пятый класс.
В 1939 году к нам в школу пришел представитель ОСАВИАХИМа, Логвиненко, техник. Пригласил записываться в аэроклуб. Записалось 19 человек. Пошли проходить комиссию, а ребята, в основном детдомовские были, слабые и половина отсеялась. А с теми, кто остался, начались теоретические занятия. Мы изучали теорию полета, сейчас это аэродинамика, корпус самолета и мотор М-11, который на У-2 стоял. Кроме того, учили уставы РККА. Ребятам скучно стало, они потихонечку стали уходить, а я продолжаю учиться и получаю в аэроклубе 4 и 5. Причем занимался в аэроклубе без отрыва от учебы. В школе 6 уроков и 4 урока в аэроклубе. Я В 6 часов утра в аэроклуб приходил, там четыре урока, потом кушал и шел в школу, и там еще четыре-шесть уроков. Потом началась практика и в школу я совсем ходить не смог, так что в девятый класс я просто не ходил. Уже после первых полетов мне начальник аэроклуба сказал, что я хорошим летчиком стану.
В 1940 году я окончил аэроклуб и к нам приехала комиссия из 1-го Чкаловского военного авиационного училища. Я все зачеты сдал, но в училище меня не взяли, потому что брат был «врагом народа». Причем, меня в той комиссии все поддерживали, особенно инструктор, капитан Нестеров, а сделать ничего не могут. В результате, все, кто со мной в аэроклубе учились, уехали, а я остался. Начальник аэроклуба, Николай Павлович Пильщиков, устроил меня, по дружбе, пожарником в аэроклуб. Зарплата 150 рублей, Пильщиков договорился, чтобы меня в столовой кормили тем, что от летного состава останется. Жить мне было негде, так что жил в спортзале аэроклуба, спал на матах. У меня два огнетушителя было, и я на старте сидел. Обязанность – в случае возгорания самолета тушить его. Так я прожил год. Причем, Николай Павлович помог мне написать письмо Ворошилову, где я объяснил свою ситуацию. Незадолго до весны пришел ответ от Ворошилова, в котором говорилось, что в следующий набор, если сдам зачеты, я буду зачислен. Весной приехала комиссия, и я снова сдавал зачеты. Зачеты достаточно на тройку было сдать, это хватало для приема в училище. Ответил теорию, потом командир звена, Топтыгин, слетал со мной и поставил четверку по технике пилотирования, у меня же почти год перерыв был. Получил четверку, и в мае поехал в Оренбург, он тогда Чкалов назывался. Приехали в училище, сразу карантин. Потом месяц был курс молодого бойца и, наконец, в июне, мы приняли присягу. А через три дня началась война…
Начались занятия. Причем, группа, с которой я приехал, попала в 6-ю эскадрилью, а я в 3-ю. Надо сказать, теория мне не очень давалась. Например, я не мог понять что такое турбулентность. Лето… Труба… Непонятно. Никто мне не помогал, только Нестеров. Придет, сядет: «Самое главное твои полеты и то, что ты устройство мотора можешь рассказать». Я продолжал учиться. Причем, учился только на четверки и пятерки, потому что тройку получишь и все, к полетам не допустят. В результате, теоретическую часть я окончил на одни четверки.
После теории началась летная подготовка. Начал летать и первый из училища окончил курс на Р-5. Инструктор у меня был Шиндейкин Владимир Николаевич, я с ним после войны долго переписывался, до тех пор, пока он не умер…
После окончания курса на Р-5 меня перевели в экспериментальную группу, на Ил-2. Нас в группе шесть человек было, а Ил-2 только появились, так что инструкторов не было, спарки на Ил-2 тоже не было. Мы сперва на УТ-2 обучались, а потом уже самостоятельные полеты. В 1942 году инструктор уже хотел меня выпускать, но в это время во время полета погиб один из курсантов нашей группы, Вася Альпиренко, он в штопор свалился, и всю нашу группу разогнали. Направили нас в запасной батальон курсантов. Там мы опять начали изучать Ил-2. Потом нашу группу направили на аэродром в Благословенка, а меня, как лучшего, на 4-й аэродром, опять одного. Там у нас инструктором Андреев был, а в это время вышел приказ Сталина, что инструктора должны обязательно проходить стажировку на фронте и, спустя некоторое время, нам сообщили, что он погиб. И мы остались без инструктора.
В результате меня перевели на 2-й аэродром, где определили в группу Кузнецова, который вместе с нами в училище учился, в результате, мы его, по-дружески, посылали куда подальше. Стал он нас учить, кроме меня там еще Воронов был, Сыч, Семенов, причем, Семенов такой видный парень был, красивый. Прошли мы обучение, нас уже выпускать готовятся. Первым полетел Семенов, но, при посадке он снес шасси и нас опять стали учить. У нас был такой Миша Потаев, очень спокойный, неженатый. Он полетел, а мне сказали за ним наблюдать. Взлетел. А мне сказали, за ним наблюдать. Ну, думаю, все нормально. Потаев четвертый разворот сделал, и как ухнет… Шасси снес… Кузнецов на меня так смотрит и не выпустил в полет, а я же, по существу, на Р-5 лучше их всех летал, а мне не дают и не дают вылет. Впрочем, может, это меня и спасло, я выжил… А так – выпустили бы в 1942 году, и все.
В 1944 году меня, наконец, выпустили. Пришел на аэродром наш комэск, Агафонов, вывез меня, тогда спарки уже были, и говорит: «Я тебе разрешаю самостоятельный полет». Я к самолету подбежал, сел, взлетел – все нормально. Сел тоже нормально. Смотрю – инструктора нет. Я опять взлетел. Потом приземлился, зарулил на стоянку, выключил самолет, подошел к инструктору: «Товарищ младший лейтенант, курсант Акижанов совершил два самостоятельных полета, разрешите»… «Иди, докладывай комэску, чего ты мне докладываешь». Я пошел, доложился. Комэск говорит: «Молодец. Так и летай». И я стал летать.
После окончания училища меня направили в ЗАП. Там отрабатывали боевое применение Илов – бомбометания, стрельбы. Инструктором у нас Калнин и вот один раз взлетели, идем – он, ведущий, а мы за ним клином. И тут Калнин передает: «У меня барахлит мотор. Акижанов возьми команду на себя». Я испугался сперва. Как брать команду? А потом вспомнил, что надо делать. Передаю: «Я такой-то, команду беру на себя. Такому-то наблюдать, выполняем полет по маршруту», – в общем, все как положено. И тут другой инструктор передает, что все нормально. Оказывается, меня испытывали. Позже я узнал, что меня хотели инструктором оставить. Это испытание я нормально прошел. Потом со мной командир полка летал, проверяли. В конце концов меня комэск вызвал, говорит: «Инструктором хочешь?» Я говорю: «Я плохо говорю по-русски. Какой из меня инструктор?» «Там только мат». «Нет». «Смотри, другие просятся».
Потом к нам в полк приехал капитан Градев и мы полетели на фронт. Градев впереди шел, а я замыкающим был. Летим правым пеленгом и вдруг Градев передает: «Мотор отказал. Акижанов, принимай командование». «Понял». Принял командование, летим. Потом Градев передает: «Занять свое место». Летим, погода портится, а мы в облаках не летали раньше. Облака жмут, жмут. Вдруг, без всякой команды, разворот влево. Я разворачиваюсь, а тут мне самолет прямо в бок, в облаках-то летать не умели… Но пронесло. Летим дальше. Я в кабине сижу, темно, темно, а потом вдруг стало светло, из облаков выскочили. И на душе сразу легче стало. Вышли из облаков, потерялись все, стрелка-то у меня нет, а он тоже наблюдать должен. Кричу: «Куда лететь-то?» Нет ответа. Ну я прежним курсом за облаками пошел, время записал и тут на меня два «мессера» напало… Я пытаюсь от них оторваться, потом смотрю – один Ил-2 появился, еще один, аэродром. И от радости, в нарушение всех инструкций, свалился на аэродром. Зарулил на стоянку и тут капитан подъезжает: «Ты что, мать твою, творишь?!» Я говорю: «На фронт лечу». «Мало ли вас таких! На гауптвахту!»
Повез меня на гауптвахту, а там генерал такой стоит, усы как у фюрера. Говорит: «Докладывай». Я: «Младший лейтенант Акижанов, произвел вынужденную посадку, лечу на фронт». Более подробно ему все рассказал, объяснил. Генерал: «Нормально. Его на перегонку Ил-2». Я говорю: «Товарищ генерал, нет, я на фронт лечу. Я ж за самолет расписался, за парашют…» «В армии слова нет – нет, в армии есть слово – есть. Я командующий армией генерал-лейтенант Красовский и вы прилетели в мою воздушную армию. Идите, покушайте, потом садитесь в Ли-2 и в тыл, за самолетами». Пришел в столовую, там летчики такие же, как я, но боевые уже. Покушал с ними, представился в штабе, а потом на Ли-2 и в тыл. Там Ил-2 получили и на фронт. На фронте сдали – и снова в тыл. Так и летал. Потом одному летчику, который успел повоевать, говорю: «Я воевать должен. Война скоро закончиться, а я туда-сюда летаю…» Он мне: «Да хватит. Чего ты рвешься? Таких как ты, знаешь, сколько погибло?»
Ну, в конце концов меня в 94-й полк перевели. Командир полка на меня так смотрит и говорит: «Спарки у нас нет, а нам надо проверить как ты летаешь». «Я нормально летаю». «Много вас таких, которые «нормально»… А на деле только самолеты ломаете».
Месяц ждал проверки, а через месяц меня 95-й полк перевели. Я пришел туда, командир полка, Петр Федотович Федотов, на меня посмотрел, говорит: «Власов, возьми его и тех, кто еще пришел. Проверь на спарке как они летают». Я на спарке пару полетов сделал и меня направили в эскадрилью Власова. Он меня еще на спарке спрашивает: «Как твоя фамилия?» «Акижанов». «Какой ты нации?» «Казах». «Казак что ли?» «Нет, казах». «А, все равно, не русские».
Вообще. У Власова образование было классов 6-7, но летчиком он сильным был, и матерщинник высшей марки, ни один сапожник с ним не сравнится. И вот своей матершиной он очень пагубно на ребят в эскадрильи влиял, все ему старались подражать: выражались, сквернословили… И вот с 1945 года, под самый конец войны, я стал у него летать.
Второй боевой вылет у меня был на разведку. Ведущим Лавренов шел. Полетели, и тут на нас «месера» напали. Мы врассыпную. Я вправо отвернул, потом влево. Смотрю – ведущего нет. Что делать? Ушел на немецкую территорию, потом развернулся. Вышел на реку Нейсе, восстановил ориентировку и пошел на свой аэродром. Приземлился и попал к комэску. Он: «Мать перемать… Где ведущий?!» Я все объяснил и говорю: «Чего вы на меня кричите? Сами попробуйте. Зачем меня не опытного посылали?!» «Я тебя, сволочь, под трибунал!» Тут командир полка подъехал, я все доложил, он: «Где ведущий?» «Не знаю. Вот так и так было. Что смог я сфотографировал». «Ладно. Идите, отдыхайте. Сегодня вы никуда не полетите».
Вечером нам сообщили, что Лавренов и его стрелок, Шаповаленко, живы. Их немцы подбили и они на передовой сели. Через день вернулись. Причем, Лавренов потом говорит: «Если бы не Кацо, – а Кацо мой позывной был, – мне бы конец».
А в 80-м или 85-м году я с Федотовым встретился и он этот случай вспомнил. Рассказывал: «Я тогда Власову сказал: «Ты извинись перед ним. Птенчик, а задание выполнил, а ты его оскорбил. Под трибунал… Да тебя самого под трибунал надо»…
Потом, в апреле 1945 года, в самом начале Берлинской операции, мы стали на Берлин летать. Командир корпуса приказал отобрать восемь самолетов, для налета на Берлин. Отобрали из 2-й и 3-й эскадрильи. Из 3-й Пономарев был, он потом Героем Советского Союза, потом Моисеев, Мастян, Губер, Шахматов, из нашей 2-й – я, Кривонос, Холгушин. Полетели. Я опять фотографирую. Прилетели – все отлично, все сняли, но какие пробоины в самолете были…
После окончания Берлинской операции наш полк послали на перегонку самолетов. Слетали туда, обратно и тут Пражская операция. Комкор снова приказал отобрать летчиков для вылета на Прагу и я попал в их число. Опять летал, фотографировал и так далее. Два последних боевых вылетов я сделал 8 мая. Всего за время войны у меня семнадцать боевых.
Потом в Венгрии стояли, я тогда уже командиром звена был, хотя у нас и более опытные летчики были. были более опытные летчики. Федотов командир полка. Я на По-2 уже инструктором летал, по маршруту, под колпаком, обучал людей. Потом мне дали отпуск. Поехал и, пока отдыхал, получил телеграмму с приказом, после отпуска прибыть в Ярославль. Прибыл в Ярославль, там наша дивизия на Ил-10 переучивалась. Причем, в вся наша дивизия участвовала в первомайском параде 1946 года, а я не участвовал, потому что поздно приехал. Но мне особенно и не хотелось. А Участвовал в августовском параде 1946 года, тогда Ту-4 увидел, его Голованов вел.
В сентябре 1946 года, это в воскресенье было, мы на танцы собрались идти, начистились, грамм по 100 выпили, и тут ко мне подходит посыльный, говорит: «Вас вызывают на КП». Прихожу. Командир говорит: «Садись на По-2, отвези в Кострому начальника политотдела». Я думаю: «Сказать или не сказать, что я выпил?» Решил не говорить. Полетел. Привез в Кострому, высадил и полетел обратно. И тут, как назло, отказал мотор. Я обратно уже ночью летел, над лесом, на высоте метров 30-40. Хорошо ближе к дороге летел, если бы полетел по Волге, по маршруту, то бы меня никто не нашел. А тут крестьяне увидели, что самолет упал, подобрали. Мне повезло, что самолет на загорелся… Меня в телегу и в ближайшую часть, 94-й полк. Оттуда на машину и в Ярославль, в 390-й госпиталь. Прихожу в себя, рядом мужик стоит, мне ногу на вытяжку. Я: «Ты кто такой?!» «Я не кто такой, а подполковник Бершанский». В гипсе я три с половиной месяца пролежал. Потом меня выписали и на два месяца отправили в санаторий в Саки. Я там немного окреп, приехал, а нашего командира полка нет. Окреп там немного, вернулся в полк, а командир полка уже другой – Емельяненко Василий Борисович, Герой Советского Союза. Один из первых штурмовиков – Герой Советского Союза, в 1942 году награжден был, за восемьдесят семь вылетов. Но как командир полка не очень был, его не уважали. Мы его «человек со свистком звали». Но он у нас недолго побыл, и убыл в Академию. На его место Бабарыкин пришел, вот этого уважали. Никогда ничего попусту не скажет, хороший командир был.
Потом нашу дивизию перевели в Подольск и с 1946 по 1948 года она участвовала в парадах, а меня к парадам не допускали, как брата «врага народа». Я на одном только параде был. так что в 1948 году мне пришлось обращаться к Василию Сталину, Нестеров мне опять помог, привел к нему, я Сталин: «Где рапорт?!» Я передал рапорт, он мне: «Подождите». Вызвал какого-то полковника, поговорил с ним и, в общем Сталин мне: «Летайте, как летали», – и на этом все закончилось. А то меня хотели съесть…
Потом уже в 1951 году я проходил медкомиссию. А у меня правая нога на 2,5 см короче, так бедро срослось. Я каждый год в Сокольниках проходил комиссию и там принимали решение: «При положительной характеристике разрешить летать до следующего года». А тут пришел Кравцов, Герой Советского Союза и не дал мне летать…
А получилось так – он меня как-то проверил, по всем элементам пять поставил, а потом на меня окрысился и начал… Я ему и говорю: «Товарищ майор, я же вам не мальчишка… Чего вы меня при подчиненных отчитываете?!» Он: «Ах ты такой! Марш. Двое суток ареста!» Я на него рапорт комдиву написал, комдив ему, видимо, фитиль вкрутил, а он запомнил. Взыскание с меня сняли, в личное дело ничего не записали и вот я в 1951 году к нему на комиссию попал. В результате он мне в характеристику не подписал, сказал: «У вас нога сломана, вам нельзя на реактивном самолете летать». Меня перевели в транспортную авиацию, в 167-ю отдельную транспортную эскадрилью связи Московского округа, которая на Центральном аэродроме стояла. Летал там. В 1953 году нашу эскадрилью сократили. Мне предложили перевестись в школу в Балашово, инструктором. Я говорю: «Я не хочу инструктором. Я вообще не умею разговаривать с людьми». Тогда меня перевели в Щербинку, в 89-й транспортный полк дальней авиации. Командиром дивизии был генерал Чистков Алексей Федорович, он в 1944 году был среди тех, кто Тито спасал, когда тот в окружение попал.
Полк летал на Ли-2 и С-47, а командир полка все время меня проверял. Я все никак понять не мог, что он со мной сделать хочет? А потом он меня перевел в экипаж командующего дальней авиации Дважды героя Советского Союза Новикова. А Новиков хоть и строгий был, но вполне демократичен и однажды я ему говорю: «Товарищ маршал, чего я летаю как спекулянт?! Я же боевой летчик, хочу на боевые самолеты». «Ладно, посмотрим». Проходит неделя, я не летаю, вторая – не летаю. Через месяц меня вызывает командир дивизии и говорит: «Направляю тебя в дальнюю авиацию, но для этого надо переучиться. Поедешь в Рязань на Ту-4 переучишься. Добился, чертяга!» Это в 1954 году было.
Переучился в Рязани, после чего меня послали в Гомель, в Зябровку в 290-й разведполк дальней авиации. В случае войны я должен был бомбить Ливерпуль, Манчестер, Лондон. Вот три моих пункта. Я раз в неделю в секретном отделе с штурманом изучал карту – штурман, я, инструктор. Потом изучали маршрут с экипажем, но экипажу не говорили, куда должны лететь. Потом меня перевели на Дальней Восток командиром корабля в 658-й тяжелый бомбардировочный полк. Командиром полка был Николай Иванович Кузнецов. Мне надо было сдать самолетовождения, аэродинамику, в общем пять-шесть дисциплин. Я их сдаю, в результате по метеорологии у меня тройка, капитан Кочин, метеоролог, противный, сволочь. Кузнецов посмотрел зачеты: «Давай, летать». Проверил меня по кругу, потом в зону. Я нормально отлетал, так что он разрешил полеты. Через день проверил как я ночью летаю. И тоже: «Летай». А заместитель Кузнецова Тишенков такой был, «академик». Я как-то имел неосторожность ему сказать: «Чему вас там в Академии учили, товарищ подполковник?» Пошутил, а он запомнил.
В общем летаю, а тут начинается переобучение на Ту-16. А у меня случай был – на взлете мотор загорелся. А там когда взлетаешь – с одной стороны сопки, в другую сторону Золотой Рог с кораблями, туда вообще лететь нельзя. Я как-то у сопок самолет кое-как развернул, высота метров 50-70, вернулся на свой аэродром, сел. Комполка говорит: «Молодец, учел». Направили меня на переобучение на Ту-16. Прошел его и меня в Воздвиженку направили. Сдаем зачеты и так получается, что остальные все летают, а я нет. Мне начальник парашютной службы говорит: «Прыгать надо». А мне нельзя, у меня же нога болит. «Тогда на Ту-16 точно летать не будешь». Я один раз отказался, второй раз отказался, и он пошел к командиру полка. Тот вызвал меня. Комполка у нас Пискунов такой был, противный мужик. Говорит: «Ты чего боишься летать?» «А кто вам сказал, что боюсь летать?» «Почему не прыгаешь?» «Тряпке не хочу доверять свою жизнь. У меня 6 прыжков, для меня достаточно». «Прыгайте». «Не буду». «Все. Иди». И меня опять в транспортную авиацию списали. Но вместо транспортной отправили на Ту-4. Я всех штурманов переучивал. Потом меня перевели в ВВС Тихоокеанского флота, там штурманов торпедоносцев переучивал. В 1960 году командир дивизии, Антонов, говорит: «Акижанов пойдете в отпуск. Приедете и будете командиром отряда. Согласны?» «Как вы считаете нужным».
Приезжаю из отпуска, а Антонов уволился и командиром стал Пресняков, Герой Советского Союза. Пресняков своих любил, так что меня прижал и другого капитана назначил командиром отряда.
Надо сказать, что в 1960 году из армии массово увольняли, 1 200 000 уволили. У меня тогда выслуга 30 лет была, и я уволился. Приехал в Алма-Ату, хотел пойти в Гражданскую авиацию, а там места нет, не хотели брать. Там как получилось – у меня в характеристики было написано: «Обладает хорошей организаторской способностью, как командир требовательный». Начальник 2-го отдела посмотрел, а он тогда с начальством не ладил, и на его место казаха искали. Причем он только на штурмовике летал, а у меня-то и какие самолеты, да и налет больше. Так что он посмотрел и не взял меня. Пошел работать в библиотеку. Зарплата 152,50… В библиотеке работаю, там такая Елена Николаевна Шмелева была и она мне говорит: «Как хорошо, что вы пришли к нам. Вот смотрите, все женщины подтянулись, все крашенные ходят. Я прошу, чтобы не соблазнили они вас». Потом думаю, а ну их к черту, подальше от греха. Ушел. Встретился с Шариповым, бывший партизан, он тогда министром просвещения был. Говорит: «Хочешь заместителем начальника управления по снабжении и торговли Министерства». «Хоть сейчас». Через неделю он опять меня вызывает, говорит: «У тебя нет образования. Надо учиться». «У меня средне-техническое». «Я плевал на твое средне-техническое. Поступай в институт».
Я поступил на финансово-экономический факультет. Учился вечером, утром работал. Кое-как закончил. В это время образовалось Центральное агентство сообщений и я пошел туда работать. Меня взяли старшим экономистом, начальником отдела. Но начальнику я не понравился, наверное тем, что слишком скрупулезно ко всему подходил. Я установил ежедневно проверять сколько самолетов в рейс идет не наполненных самолетов. Он говорит: «Это не наша работа. Наша работа, билеты продавать». А куда билеты уходят, надо знать! В кассах билетов нет, а на стороне билеты продают. Ему не понравилось и я уволился.
Туда предложил, сюда предложил, потом председатель ветеранского комитета мне предложил к нему идти. Говорит: «Мне летчик нужен». Стал начальником отдела кадров. Я там поработал, вышел на пенсию, а тут ко мне приходит председатель Республиканского комитета ветеранов и говорит: «Ты что, старик, покоя искать решил? Давай, председателем объединенного комитета». Я говорю: «Зачем мне это нужно? Мне пенсию урежут. Больше 300 нельзя получать». «Мне нужен помощник». И я согласился. Шестнадцать лет меня выбирали председателем комитета, а в 1989 году я ушел на пенсию.
- Спасибо Байзулла Акиджанович. Еще несколько вопросов. Как вам Ил-2?
- Машина, конечно, тяжелая, там же весь мотор бронированный, радиатор, кабина летчика. Но зато живучая. И в пилотировании мне нравилась.
- Как после Ил-10?
- Он легче, и скорость выше. Ил-10 после войны же появился, у него скорость была больше чем у истребителя. Самолет мне нравился – 300 снарядов, 1500 патронов ШКАС, 600 кг бомб, сзади УБТ. Энерговооруженность гораздо лучше чем на Ил-2, потому что мотор более совершенный, более мощный.
Мы на нем выполняли фигуры высшего пилотажа. Бочки, конечно, не делала, а боевые развороты, спираль, штопор – это делали. Вообще, практически все делали, разве что кверху колесами не летали, да бочки не делали, тяжелая машина.
А на парадах как мы выступали?! Сейчас на параде кишкой парочка тянется, А мы летели – девятка, за ней еще девятка, бомбардировщики, штурмовики.
- Кто был у вас стрелком?
- Жилюков. Мы с ним в 1990 году встретились в Москве. Побывали в ресторане, выпили, идем в гостиницу, а он дежурной матом, она ему замечание сделала. Я: «Иди вперед, скотина!» И он на меня обиделся. С тех пор не пишет.
- За боевые вылеты 100 грамм давали?
- Давали.
- Какое настроение было в полку под конец войны?
- Отличное, нормальное. Когда война закончилась, я еще сказал командиру звена, Ковалеву Василию Тихоновичу: «А что же мы теперь будет делать?» «Будем также летать. Боевая подготовка – бомбить будем, стрелять по конусу».
- Чем вы были награждены за войну?
- Получил медаль «За Отвагу» и Красную Звезду.
- Медаль За Отвагу? Странная для летчика награда.
- Комэска такой был. Меня в полку все звали Отважный Кацо. Даже после войны. Помню, в 1985 году однополчанин ко мне приехал и все: «Кацо, Кацо». Сын слушает: «Что такое Кацо?» Пришлось объяснять.
- Как вы оцениваете летчиков вашего полка? Все хорошо летали?
- Нет, конечно. Вот Ковалев Василий Тихонович, он слабовато летал. Но были и сильные летчики – Кривонос Алексей Леонтьевич, Коля Кузнецов, Герой Советского Союза, Иван Сыров – они сильные летчики были, мне было у кого учиться.
- Вы возили командующего дальней авиацией Новикова. Как вы его оцениваете?
- Строгий, но демократичный. Правда, он мне один раз сказал, что казахи вредные. Я потом узнал, что он шесть лет в Казани сидел, наверное, там казахи конвоирами были.
- Вы были братом репрессированного. Это на вас как-то сказалось?
- Да. Наша дивизия участвовала в парадах 1 мая, 10 августа и 7 ноября. А меня все время запасным ставили. Я как-то спрашиваю: «Почему я запасной?» «Ты можешь летать и слева и справа, а это не каждый сможет». Но, на самом деле, это отговорка была, а фактически – мне не пускали на парад как брата «врага народа».
- С однополчанами после войны встречались?
- И встречался, и переписывался. В том числе с девчатами, которые у нас в полку служили. С Ольгой Петровной Кривонос переписывался, она у нас в полку служила, потом за Кривоноса замуж вышла, с Катей Семешкуро переписывался, Федором Пересыпиным, Героем Советского Союза, Пашей Настенко, Мишей Максименко. Со многими встречался и переписывался.
- Спасибо, Байзулла Акижанович.
| Интервью | А. Драбкин |
| Лит. Обработка | Н. Аничкин |
