Гаврилов Федор Лаврентьевич

Я родился 16 мая 1925-го года в деревне Преображенка Беклемишевского сельского совета Читинского района Читинской области. Мои родители были переселенцами из Белоруссии, которые в 1910-м году согласно Столыпинской аграрной реформе целой сельской общиной направились в Сибирь. Мой старший брат Никандр родился как раз в пути из Белоруссии до Читы. Когда родители приехали на место моего рождения, им выделили земельный надел, дали какие-то подъемные средства, они начали заниматься сельским трудом.

Теперь хотел бы сказать несколько слов о своих родителях. Отец отслужил в царской армии 20 лет, после чего вернулся в Вильнюс, неподалеку от которого располагалась его деревня, там женился на маме, которую ему нашли через церковь. Отцу шел 41-й год, а маме было всего 15 лет, по закону венчать их нельзя, так что ей прибавили годик и родители поженились. Папу я совсем не помню, потому что он попал в трагическую историю. В 1925-м году в наших краях продолжали орудовать банды белогвардейцев, которых поддерживали японцы. Отец зимой в сильные морозы ездил с соседом на поле, и привозил оттуда на санях сено, заготовленное летом. Во время такой поездки на их повозку налетела банда белогвардейцев, их положили в снег, до уточнения, кто такие, за красных или за белых. Это уточнение настолько затянулось, что они пролежали долгое время, сильно простыли, в итоге у отца подхватило почки, и вскоре он умер. Мне тогда только-только исполнилось шесть месяцев, а папа ушел из жизни в возрасте шестьдесят с лишним лет.

Так как у нас в семье было девять детей, матери пришлось первое время тяжело, и мы перебрались в город на заработки. Но тут в 1933-м году разразился страшный голод, и трое детей умерло. Тогда мать забрала всех братьев и сестер и повезла в деревню, потому что в городе люди помирали каждый день. Отвезла нас к двоюродной сестре, которая жила в деревне Белое озеро Зудовского сельсовета Болотнинском районе Новосибирской области. Старшие братья пошли работать на расположенный неподалеку льнозавод. Мы же стали ловить рыбу гольян для пропитания.

После окончания семи классов я поступил в Болотнинский бухгалтерский техникум. Жил на квартире на одной из городских улиц. Хорошо помню, что неподалеку располагалась баня, рядом с ней стояло здание райвоенкомата, а в конце улицы имелось водохранилище, за которым поднимались красивые леса. Мы с хозяином квартиры и его девчатами частенько ходили туда, мешками собирали шишки и использовали их зимой на растопку.

Утром 23 июня 1941-го года мы, как обычно, пришли на занятия в техникум и нас неожиданно построили на Базарной площади. Всех из техникума вывели и организовали митинг, на котором выступали первый секретарь райкома партии, председатель райисполкома, судья района, это тогда было большое начальство, прокурор и другие. Только тогда мы узнали о начале Великой Отечественной войны. Конечно, новость о нападении Германии стала известна руководству города еще в воскресенье, 22 июня, но ведь за всеми учащимися не пошлешь вестовых, а телефонов ни у кого не было. Поэтому нас решили собрать утром в понедельник.

Вскоре я окончил техникум по ускоренной программе и был направлен в свою деревню Белое Озеро в качестве бухгалтера местного колхоза. Должность серьезная, тем более что законы военного времени были страшными – ни одного лишнего килограмма хлеба нельзя было отдать сельчанам. Все для фронта, все для победы. В итоге люди выживали только тем, что заготавливали грибы и ягоды, рыбу. Кое-как перебивались. Председателем колхоза являлся Анфим Афанасьевич Моисеев, абсолютно безграмотный и больной эпилепсией пожилой мужчина, которому было уже за 60 лет. Поэтому его и не брали в армию. Кроме него, в деревне осталось еще два старика, один безглазый, второй немощный, да еще женщины и дети. И все, мужики на фронте. Вскоре стало еще труднее, потому что одиноких женщин и молодых девушек приказали из деревни направить в Новосибирск, где до войны был построен авиационный завод по выпуску истребителей «Як». Рабочих мобилизовали в армию, а трудиться надо, вот и привлекали одиноких женщин.

Через некоторое время пригласили меня в райзо (районный земельный отдел). Прихожу к начальнику, он какими-то колхозными бухгалтерскими делами поинтересовался, после чего говорит, мол, сейчас мы с тобой пойдем в райисполком. Интересуюсь, зачем, он ответил, что сам не знает, ему ничего не объяснили, просто сказали, чтобы он меня привел. Пришли туда, а в райисполкоме был председателем еврей по фамилии Заяц, эвакуированный из Ленинграда. Сам в возрасте, большие очки у него были. Люди поговаривали, что кое-кто из чиновников, чтобы в армию не идти, как-то ухудшал себе зрение, но я к этим разговорам не прислушивался. И этот Заяц сказал мне, что нужно идти в райком партии. Вот такие круги делал, приехав из деревни. Заходим в здание райкома, в приемной секретарь сидит и печатает что-то на машинке. Увидев нас, сказала: «Посидите». А там уже выстраивается очередь. Приглашают всех на заседание райкома партии. Тут я понял, что дело серьезное, ведь далеко не каждый день заседание проходит. Дождался и я своей очереди, захожу в кабинет, П-образный стол, во главе первый секретарь райкома партии сидит, рядом председатель какого-то колхоза, дальше директор фабрики, председатель райисполкома, второй секретарь райкома, начальник милиции, прокурор и судья, то есть вся верхушка района. Пригласили сесть, и первое лицо задает вопрос, как у нас там дела в колхозе. Я не помню, что ему отвечал, но ведь плохо тоже нельзя говорить. Рассказываю: «Потихоньку трудимся. Вот с мужским делом у нас слабовато, женщины ходят за плугом, а он тяжелый, пашем кто на лошадях, кто на коровах». Первый секретарь все это прекрасно и сам знал, но раз спросил, то я должен ему ответить.

Дальше пошел разговор о том, что председатель колхоза у нас совсем больной стал, да еще и все банковские документы подписывает крестиком. Первое лицо мне говорит: «Ну что же поделаешь, вы сами подписывайтесь на отчетах». Но там же нужно две подписи, иначе в банке не пройдет. В итоге мне сказали, мол, пусть председатель подписывается крестиком, но: «Руководить колхозом будете вы». Прямо-таки ошарашили меня, я же бухгалтер, стал отнекиваться, мол, еще совсем молодой, только семнадцатый год идет. Тогда мне заявляют: «Ну что такое, вы же комсомолец?» Отвечаю: «Да». Говорят: «А чего вы боитесь колхозом руководить. Сергей Лазо в 24 года возглавил войска Забайкальского фронта, а вы колхозом из нескольких женщин отказываетесь руководить. Давайте-давайте, не бойтесь, если что, мы поможем». Ну что же, раз надо, значит, будет сделано.

Снова я попал на аналогичное заседание уже осенью 1942-го года, как раз начиналась битва за Кавказ, где воевал мой брат Петя, 1918-го года рождения. После беседы с руководством района я решил пойти в военкомат, потому что в сентябре 1942-го года под Сталинградом погиб мой брат Федор, 1914-го года рождения. Хотел вместо него пойти на фронт, а то, что такое, сижу в тылу, когда мои товарищи воюют с врагом. Захожу в кабинет, а там сидит майор с перевязанной рукой и перебинтованным глазом. То есть здорового военкома на фронт отправили, а раненого на его место посадили. Говорю ему: «Товарищ майор, у меня под Сталинградом погиб брат, хочу добровольно вступить в ряды Красной армии». Он же мне отвечает: «Вы молодец, патриот нашей Родины, но трудитесь там, куда вас партия поставила». И тут я понял, что на заседании, прошедшем до этого, он сидел в штатском, и я не обратил на него внимания, ведь все время смотрел на первого секретаря, и слушал, какие вопросы он задает. А тут майор уже успел переодеться и сидел в военной форме. Ну что же ты будешь делать, будем трудиться в колхозе. Правда, по совету майора я еще зашел в райзо и написал заявление с просьбой отправить меня на фронт на имя председателя райисполкома Зайца. Там мне снова сказали, что наш колхоз обязательно должен выполнить план по заготовке хлеба, потому что лозунг для работы в тылу один: «Все для фронта, все для победы». Кстати, на прощание мне военком пообещал, что, когда придет время, они меня призовут.

И правда, в конце 1942-го года, где-то числа 27 декабря пришла повестка явиться в военкомат для отправки в армию. Но потом из сельского совета пришел гонец, у нас в деревне телефона не было, и сообщили туда, что наш призыв перенесли на 7 января 1943-го года, потому что перед Новым годом было неудобно оформлять наши документы. В назначенное время я уже был зачислен на учебу во 2-у Ленинградскую военно-авиационную школу авиамехаников имени Краснознаменного Ленинского Комсомола, которая была эвакуирована из Ленинграда в город Ишим Омской области. Там началась моя курсантская учеба. Вставали рано утром, зарядка на плацу, дальше команда «Бегом!» или «Шагом марш!» Топали в один класс, оттуда в другой. Особенно много у нас проводили занятий по таким предметам, как «вооружение», «самолетовождение» и «воздушная стрельба». Получал специальность воздушного стрелка. Вскоре начались тренировочные полеты. Летали на Р-5 и на У-2. Один самолет тащил в воздухе конус, представлявший собой большой мешок, а мы, несколько учащихся, открывали по нему огонь из пулеметов кабин воздушных стрелков на вираже. У каждого пули были покрашены в разные цвета: белый, синий, зеленый и красный, и после посадки наши преподаватели разбирали, кто и как стрелял, и куда попал.

Проучился я до октября 1943-го года. Потом нас погрузили в отдельный вагон, потому что выпускников данной специальности было мало, человек 35, наверное, не больше. Как раз поместились в один товарный вагон, забитый нарами, на которых было положено сено, накрытое брезентом. Сидишь себе, буржуйка топится, двери не открываем, так что вся гарь на бровях остается. За время пути все стали грязные и чумазые. Подъехали к Москве, и тут у нас в вагоне закрыли двери на болты. Когда принесли поесть, спрашиваем, зачем запирать понадобилось, тогда нам объясняют, что мы грязные как черти и командиры не хотят, чтобы нас в таком виде заметили. Конечно же, еще и вшей развели в дороге. В итоге приехали на станцию села Орудьево Дмитровского района Московской области в 70 километрах севернее Москвы. Первым делом каждого пропустили через баню. Большое дело, все с себя поснимали, только оставили у командира часы и личные вещи, и из парилки выходили, в чем мать родила. Блаженство! А нас уже встречают, выдают и кальсоны, и рубашку, и брюки, и полушубок, и куртку, и все, что нужно на фронте. Дальше нас зачислили в состав запасного авиационного полка, в котором начали формировать экипажи для штурмовиков и бомбардировщиков. Те из воздушных стрелков, кто постарше и поопытнее, сразу же стали выбирать себе летчиков, а мы-то, молодые, даже не задумывались над этим, кого назначат, того и назначат. И вот от начала и до конца войны моим летчиком стал младший лейтенант Иван Григорьевич Банных. Мы с ним на Ил-2 два или три раза вылетали под Москвой на тренировочные полеты. Это происходило ближе к зиме, наш аэродром стоял на какой возвышенности и был выложен кирпичом. Такие полеты были нужны летчику, чтобы отработать взлет и посадку, тренировка в воздухе не так для меня важна, как для летчика, ведь иначе он может летные качества потерять. И здесь один из штурмовиков попал в аварию. При наборе высоты почему-то перевернулся в воздухе, упал на землю, и мгновенно вспыхнул, так как загорелся легковоспламеняющийся авиабензин. Упал тяжело, на наших глазах, ведь в полностью заправленном штурмовике Ил-2 вес составляет больше пяти тонн. И летчик, и воздушный стрелок погибли. Здесь мы почувствовали, что такое война – только что человек рядом с тобой сидел, и все, больше его нет.

А дальше со мной случилась неприятность, и я заболел. Нас несколько раз привлекали к походам за дровами в лес, после чего мы их еще и пилили на морозе, так что я сильно простыл. Полежал немножко в госпитале, Банных без меня отказался ехать по общему распределению на фронт, и в итоге за нами приехал «покупатель». Попали в 873-й штурмовой авиационный полк, который в октябре 1944-го года был переименован в 188-й гвардейский штурмовой авиационный полк, удостоенный в конце войны почетного наименования «Будапештский» и награжденный орденами Кутузова и Александра Невского.

Первый боевой вылет произошел у меня под Смоленском в конце ноября 1943-го года. Наша пехота наступала, нужно было уничтожать отступающие войска противника, а также в пике атаковать пушки и танки врага. Затем мы в составе 2-го Украинского фронта принимали участие в освобождение Украины, Молдавии, Румынии, Венгрии, Австрии и Чехии.

Командиром первой эскадрильи, куда мы и попали, был гвардии капитан Владимир Степанович Палагин, впоследствии Герой Советского Союза, второй командовал Алексей Васильевич Долгих, а третьей – Михаил Степанович Осипенко, также получивший Звезду Героя в 1946-м году.

В составе 2-го Украинского фронта я совершил к сентябрю 1944-го года 18 успешных боевых вылетов. Чем мы занимались? В основном штурмовали склады и атаковали колонны противника на марше. Каждый раз нас встречал сильный зенитный огонь противника. Приходилось бить из пулеметов в ответ. Мне несколько раз удавалось попадать в бензобак автомашин, и она вспыхивали как спички. Кроме того, мы несколько раз удачно проводили бомбометание, по итогам вылета не разделяли работу экипажа и все уничтоженные цели записывали на счет экипажа. Но и в целом было трудно определить, чья именно бомба попала в цель – с твоего или с другого самолета. Приведу такой пример – в Румынии в 40 километрах в тылу мы разбомбили переправу противника, и ее записали на общий счет эскадрильи.

На заданиях по штурмовке немецких позиций мы редко брали с собой авиабомбы, потому что он немало весят, и из-за нагрузки бензин быстро сгорает. Так что для уничтожения пехоты и орудий врага в подготовленной обороне мы брали с собой ракеты, а главным средством борьбы с пехотой являлись или 23-мм пушки ВЯ, кроме того, из пулеметов ШКАС наши летчики активно били по пехоте противника.

Наша задача в ходе вылета заключалась, прежде всего, в том, чтобы отбивать атаки истребителей противника. И я так скажу – если бы мы шли одной машиной на задание, или даже одним звеном, тогда пришлось бы тяжело отбиваться от врага. Но вылетали целой эскадрильей по 12 самолетов, а это 12 12,7-мм пулеметов УБТ. Немецкие самолеты страшно боялись попасть под сосредоточенный огонь из наших турелей, и если вдруг какой-то истребитель попадет по него, то он будет подбит. Или загорится, или начнет падать. Несколько раз мы действительно подбивали вражеские самолеты. Чья пуля сбила? По прилету мы всегда считали противника подбитым в групповом бою, ведь кто точно подбил, неизвестно.

Самые интенсивные воздушные бои произошли во время освобождения Будапешта. Здесь мы применили бомбы в 250 килограмм весом. Немцы и венгры, окруженные в городе, не сдавались, а когда наша пехота наступала по улице, они на вторые этажи зданий затаскивали пушки, и лупили из них по нашим ребятам. Тогда нас собрали в комнате инструктажей, показали на карте города улицу, на которой нужно было уничтожить П-образный дом, в котором стояло орудие, мешавшее нашим войскам. Высота бомбометания была небольшой, наши штурмовики рисковали, ведь в городе трудно пикировать, но, получив задание, ты его должен выполнить. В итоге со своей задачей, несмотря на все трудности, мы справились.

А дальше наша эскадрилья понесла первую и единственную за всю войну потерю. Это случилось 17 ноября 1944-го года, мы вылетели на боевое задание целой эскадрильей, то есть тремя звеньями. В каждом звене существовала следующая градация – командир звена, его заместитель, старший летчик и летчик. И мы в таком же порядке летели – впереди командир, наш штурмовик шел четвертым. А третьим немного впереди нас двигался штурмовик, где воздушным стрелком был Телепо, летчиком – младший лейтенант Геннадий Тюринов. И когда все спикировали в атаку на цель, этот самолет остался наверху, как мы говорили, «заболтался». А мы же не имеем права впереди идущего самолет оставить без прикрытия. Мы пристроились в хвосте у заместителя командира звена. И вот вышли из пике, штурмовик с Телепо встал на наше место. И тут с земли немецкие зенитки внезапно открыли сильный огонь, и четвертый штурмовик попал под зенитный снаряд, и тут же взорвался в воздухе. Нам тоже досталось, но легче, и Ваня услышал, что мотор зачихал, после чего сразу же, чтобы самолет не взорвался, увел его из строя в сторону ближайшего аэродрома. Мы примерно семь километров потихонечку спускались к аэродрому под Будапештом, нам навстречу взлетаю истребители, и Ваня прямо под ними провел самолет и сел. Они кричат по радио, сильно ругают нас, ведь не знают, что мы идем на вынужденную посадку, мотор отказывает. В это время погода резко ухудшилась, и мы не смогли сразу связаться со своим аэродромом. Так что там решили, что это мы попали под зенитный снаряд и взорвались в воздухе, ведь по боевому расписанию четвертое место в строю было нашим. Телепо же и его летчик Геннадий Тюринов погибли в том бою. И так тоже на фронте бывает.

А моя мать получила третью похоронку на сына. Один погиб под Сталинградом, второй в ходе битвы за Кавказ. Я же, когда мы выяснилось, совершенно не подумал матери написать и сообщить о том, что выжил. После Парада Победы в Москве мне как его участнику дали месячный отпуск, и когда я приехал в деревню к матери, она, увидев меня, тут же упала на землю и потеряла сознание.

Но вернусь к боевым будням. После нашей вынужденной посадки на этот аэродром прилетел замполит нашего полка, и вызвал по телефону для нашего штурмовика автомашину походно-авиационной ремонтной мастерской. После краткого ремонта мы вернулись в боевой строй и продолжили участвовать в штурмовых вылетах.

Вскоре мы приняли участие в самой результативной штурмовке нашей эскадрильи. В это время начались ожесточенные бои у озера Балатон и нас перебросили на помощь 3-му Украинскому фронту, потому что немецкие войска прорвали нашу оборону и оттеснили матушку-пехоту. Дошло до того, что немецкие танки прорвались на аэродром одного из штурмовых полков соседнего фронта, и к нам ночью прилетел на самолете замполит этого полка, одетый в одни кальсоны.

На следующий день агентурная разведка донесла о том, что под городом Эстергом сосредоточены тяжелые танки противника. Перед нашей эскадрильей поставили конкретную задачу – уничтожить эти танки, которые готовились атаковать наши ослабленные боями пехотные части. Вылетели эскадрильей в полном составе под руководством комэска гвардии капитана Владимира Степановича Палагина. Каждый самолет Ил-2 брал около 200 бомб ПТАБ в четырех контейнерах. Каждая весила 2,5 килограмма и имела кумулятивный заряд в 1,5 килограмма. Для вражеских танков такой боекомплект представлял серьезную опасность. При подходе к цели набрали высоту, идем тихо, немецкие зенитки по нам лупят и лупят без остановки со всех калибров, и тут комэск говорит: «Приготовиться к атаке!» Тогда мы начинаем пикировать, скорость увеличивается, уже разрывы снарядов идут не впереди, а позади. Но танков на земле так и не увидели. Мы с Ваней расстроились, думаем, немцы уже куда-то ушли, и теперь придется возвращаться на аэродром ни с чем. И в это время Палагин разгадал хитрость врага - раз разведка донесла, что тут танки есть, немцы вряд ли их успели увести, скорее всего, они каким образом замаскированы. А на поле только копна сжатые стоят. И Палагин решил их пробомбить – попал удачно, под соломой загорелся вражеский танк. Тогда мы все стали бомбить эти копны, после чего выстроились обратно в боевой порядок, защищая друг друга от истребителей противника, и благополучно вернулись к себе на аэродром. В полку после боя выяснили по фотоотчету, что было уничтожено 12 немецких танков. Но по возвращении из этой операции произошла еще одна история. Нас всех сразу же после посадки срочно вызвали к командиру полка, он спрашивает: «Что вы там наделали?» Объясняем, что отбомбились по врагу, и довольно-таки результативно. Оказывается, представитель авиации фронта немедленно вызывает к себе командира нашей эскадрильи. Мы стоим и лихорадочно соображаем, в чем же дело. И тут в штаб пришла вторая шифровка: «Представить группу Палагина к награждению орденами за 12 уничтоженных танков противника!» Так что все окончилось удачно, но мы здорово перепугались, ведь иногда так случалось, что штурмовики могли ударить по своим. И в соседнем штурмовом полку обвинили какого-то капитана в том, что он атаковал нашу пехоту, и в итоге его отдали под суд.

После Венгрии освобождали Австрию и Чехию. Занимались обычной штурмовкой позиций противника, и в ходе одного из вылетов мы накрыли вражеский эшелон, который вез танки в сторону Праги, и полностью его уничтожили.

9 мая 1945-го мы стояли в городе, расположенном неподалеку от Вены. При этом мы, летчики и воздушные стрелки, квартировали в городе, на аэродроме же находился авиационно-технический состав. Экипажи жили вместе у австрийцев, нанимали хозяев для готовки и стирки. И вдруг ночью на улице, где мы находились, началась страшная стрельба. Мы спросонья перепугались, черт его знает, в чем дело, ведь неподалеку горы, возможно, кто-то из немцев спустился сюда. Вполне могли за эту ночь скрытно подойти войска противника. Неподалеку от нас с Ваней ночевали воздушные стрелки Мишка Голунов и Николай Горбунов, молодые ребята. Говорю им: «Давайте-ка, берите трофейные Маузеры, и идите по окраине улицы, не нарываясь на стрелков, и двигайте к штабу полка». Когда они подошли туда, то увидели, что часовой, который его охранял, заряжает свой карабин и сразу же стреляет в воздух. Ребята подбежали к нему, он на радостях кричит: «Объявили, что кончилась война! Германия капитулировала!» И опять начал стрелять. Ну, они вернулись к нам и сообщили эту радостную весть, мы немножко выпили, а утром приходит машина, солдат передает приказ: «Боевая готовность! Всех летчиков вызывают на аэродром!» По прибытии выяснилось, что немецкие войска не сдавались нашим подразделениям, а как можно быстрее прорывались к союзникам. И наша задача заключалась в том, чтобы не допустить этого. Пехота вражеские части окружала на земле, а мы должны с воздуха их уничтожить. Летали на срочные боевые задания 9, 10, 11 и 13 мая. Говорили, что среди прорывавшихся было много власовцев, убегал к союзникам и сам генерал-предатель Власов. И мы занимались штурмовкой окруженных немцев и предателей, так что для нас война продолжалась. К сожалению, потери также продолжались, в соседнем полку капитан Аграба полетел на штурмовку, его самолет повертелся в воздухе, упал и взорвался. Чего так – никто не узнал, или крупнокалиберный снаряд зенитной пушки попал в кабину, или, быть может, внутри какая-то неполадка произошла. Было очень жалко товарища, ведь официально война закончилась. Его мама получила похоронку уже после 9 мая 1945-го года.

- Как бы вы охарактеризовали командира авиационной эскадрильи 188-го гвардейского штурмового Будапештского орденов Суворова и Александра Невского авиационного полка Михаила Степановича Осипенко?

- Классный летчик, настоящий боевой товарищ, храбрый человек, умело водил в бой эскадрилью и умело выводил ее из боя, нанося существенный урон врагу. Общительный летчик. Уже после службы в армии ежедневные 100 грамм и шоколадка его подвели. В 1965-м году где-то по пьянке Михаил Степанович изнасиловал малолетнюю девочку. И с него сняли Героя Советского Союза, забрали все награды, разжаловали, и он отсидел 9 лет. Сейчас Михаил Степанович уже умер. Ну что сказать – на войне это был храбрый боец и хороший командир, умеющий водить эскадрилью и уничтожать противника.

- Как выглядели ваши Илы? Как были нанесены бортовые номера?

- Номера наносились на фюзеляже красным цветом, и на хвостовом оперении имелись большие красные звезды.

- Какие-либо надписи наносились?

- В нашей эскадрилье только у комэска Палагина имелась надпись: «Уничтожено на аэродроме … немецких самолетов». Ее обновляли в случае очередного успеха. Она находилась под кабиной воздушного стрелка и была нанесена белой краской.

- Были ли переделки в полку одноместных Илов в двухместные?

- В то время, когда я прибыл в полк, у нас имелся только один одноместный Ил-2, на котором летал Яков Петрович Цукарев. У него кабины воздушного стрелка не было, и вскоре он из-за этого пострадал. В Румынии есть такой город Яссы. Когда мы бомбили немцев, которые уходили из этого города, то немецкие истребители увидели, что у Яши нет стрелка, стали заходить к нему в хвост. В результате он был подбит, но он от Ясс потянул на нашу территорию, а потом уже мотор начал отказывать, безвыходное положение, он выпрыгнул с парашютом, и мы, его товарищи, в этот же день на аэродроме в столовой помянули его. А когда стали в столовой ужинать, подходит к аэродрому полуторка, из которой вылезает хромой Яша, при этом весь бледный-бледный. Получилось так, что он упал в сельской местности на сарай с сеном, там какой-то хутор располагался, и с той стороны немцы хотели его утащить, а с нашей стороны пехота прибежала его спасать. Помогло только то, что стрелки начали бить по немцам из минометов, те залегли, а наш старшина с солдатом на плащ-палатке стащили Яшу с сена и по-пластунски протащили его до своих окопов. Дело в том, что он, когда приземлялся, сильно зашиб ноги. После своего чудесного спасения Яша до конца войны провоевал, но уже на двухместной машине, присланной к нам с завода. И у него воздушным стрелком стал Колька Горбунов, родом со станции Чик Новосибирской области.

- Кто-нибудь из полка поднимал в воздух 500-килограммовую бомбу?

- Кто-то поднимал, конкретно летчика не назову, но точно помню, что один экипаж поднимал. Им нужно было разбить большое здание в Будапеште, причем 250-килограммовая бомба не смогла бы этого сделать. Никакое вооружение они не брали с собой, ни ракеты, ни пушки, только одну бомбу. Ну, конечно, при вылете здание было разрушено. 500-кг – это очень мощная бомба.

- Летали с наградами или без?

- Только с наградами.

- Кто считался самым авторитетным пилотом в полку?

- Наш комэск Палагин. Это один из лучших асов штурмовой авиации, он ранее служил в гражданской авиации и хорошо ориентировался в воздухе. У него в эскадрильи за всю войну была только одна потеря, а у других имелось по три-четыре сбитых Ила. На это место из училища приходит новичок, занимает место в строю, его надо долго учить всему, а это минус руководству. Тот экипаж, который вместо нас погиб – это и была единственная потеря в эскадрильи.

- Были ли в полку Илы, вооруженные НС-37?

- Нет, таких у нас не было.

- Вы при открытии огня сидели на брезентовой ленте в кабине. Было ли это удобно или вы приваривали какой-нибудь железный ящик вместо нее?

- Нет, мы сидели на натянутой ленте. Что касается самого пулемета УБТ, то в него ленту вставляли перед боем и спокойно стреляли, в случае чего, после боя ее можно было и снять.

- Вы снимали остекление с кабины воздушного стрелка?

- Я вообще не летал со стеклом. В то время был здоровый, физиономия большая, оденешь зимой теплую меховую куртку, на ноги теплые носки, унты и унтята, на руки краги, шлем летный на голове. Так что было тепло. Дело в том, что стекло толстое, пулеметом целишься, и когда ведешь его за вражеским истребителем, то стекло сильно мешает. Был у нас один воздушный стрелок, туркмен, так его при маневрировании настолько сильно прижало к стеклу, что ремень не выдержал, разорвался, он шлепнулся неудачно и позвоночник себе повредил. Такие случаи происходили только в том случае, если ты не снимал стекло.

- Что вы помните про летчика Петра Матвеевича Потапова, совершившего огненный таран 6 января 1945-го года?

- Был у нас такой летчик, но не в нашей эскадрилье, и я его плохо помню.

- Как бы вы оценили командира вашего полка подполковника Евгения Григорьевича Валенюка?

- Во-первых, сам он не летчик, из замполитов. Во-вторых, не знаю, как сказать, я с ним мало общался, но знаю, что он пил добре. Его сразу после войны забрали от нас, мы тогда базировались в Румынии, но он ни с кем в полку не контактировал и всякую связь с ним потеряли.

- Замполитом у вас был Александр Иванович Бритвин, как бы вы его охарактеризовали?

- Аморальный человек. До войны он был женат, имел сына и дочку. Война же разъединила, он воспользовался какими-то документами и послал жене на себя похоронку. Конечно, семья получала посмертную пенсию, а сам Бритвин стал сожительствовать с другой женщиной. Темная история, ее после войны разбирали в политуправлении военно-воздушных сил Советского Союза. Я сам узнал об этом, работая в отделе кадров. С другой стороны, когда мы совершили вынужденную посадку под Будапештом, то он сам прилетал к нам на У-2, я даже не знал, что замполит умеет летать, и в такое обледенение на таком самолетике прилететь – это дорогого стоит. Причем не шлепнулся, нормально сел. Так что был противоречивой фигурой, вот как судить его качества?!

- Помните смершевца Романа Павловича Редько?

- Да, он был старшим лейтенантом. Сам откуда-то с Дальнего Востока. Так, ничего, но они же скрытные люди, все ходил и что-то выспрашивал, слушал разговоры. Но я с ним был в хороших отношениях. Вот после войны с начальником отдела контрразведки нашей 12-й гвардейской штурмовой авиационной дивизии подполковником мне не получалось выстроить отношения, он был грубоват, чувствовалось, что ощущает себя самым главным в дивизии.

- Как было организовано истребительное прикрытие?

- Оно обязательно было на каждом задании. Истребители редко базировались на одном аэродроме с нами. Они располагались ближе к фронту. И когда мы идем на задание, они уже готовы, взлетают при нашем подлете и становятся в свой строй выше штурмового эшелона. Если где-то заметили истребители противника, то предупреждают нас по радио: «Внимание! Немцы в воздухе!» Они раньше с поле боя уходили, если противника нет, истребителям нужно садиться, потому что у них было меньше горючки, чем у нас. Но при этом в бою они нас ни разу не бросали на моей памяти. Иногда только прятались под наше крыло, если вдруг появлялось восемь истребителей противника «Фокке-Вульфов» и «Мессершмиттов», а наших меньше, то они подстраиваются под штурмовики, под наши пулеметы УБТ. Мы не так маневрировали как истребители, но если немец попал под сферу нашего обстрела, то ему плохо будет.

- Гранату с собой в кабину брали, чтобы на пикировании бросать?

- Нет, ни разу.

- Сколько вылетов в день вы делали?

- Обычно один или два, в зависимости от получаемых задач, а вот когда мы были в Будапеште, то делали до шести вылетов в день. Это было трудно, нужно уничтожать окруженную группировку противника. Они потом от штурмовиков прятались в подземных коммуникациях столицы Венгрии.

- Трассирующие пули в УБТ заряжали?

- Нет, такие мы не использовали. Если уж начну стрелять, то наверняка, и тут трассеры мне не помогут.

- Кто делал фотоконтроль после штурмовки?

- Под самолетом устанавливался качающийся фотоаппарат, сконструированный таким образом, что он всегда в воздухе смотрит на землю. И все на пикировании фотографируется. Как только мы приземлились, в полку имелся фотовзвод, и командир этого взвода со своими специалистами-сержантами сразу снимал со всех штурмовиков фотоаппараты и проявлял пленку. Потом командование смотрело, куда ты ударил, не по своим ли. Так что соврать здесь нельзя было. Если было сказано, что надо разбить переправу через реку в районе Тыргу Фрумос в Румынии, то тут фикцию не покажешь. Все равно правда вскроется, фотоаппараты покажут.

- ПТАБы часто использовали?

- Все зависело от боевой задачи. Если где-то нужно уничтожать технику или танки – то только ПТАБы, а если где-то на поле боя нужно с вражеской пехотой справиться – то осколочные бомбы. Представьте себе – каждый штурмовик берет с собой около 200 ПТАБов, то есть эскадрилья поднимает в небо около 2400 ПТАБов. И если мы в тот боевой вылет мы накрыли 12 вражеских танков – то это стоит того, тут и 5000 ПТАБов не жалко.

- Подвесные баки в вашем полку цепляли?

- Нет.

- Был ли какой-то рейтинг среди воздушных стрелков – кто самый меткий, кто самый результативный?

- Мы этим не занимались, но вот Сашка Рудый был воздушным стрелком у комэска Палагина, он этим гордился, а престижной считалась должность воздушного стрелка у комдива. Говорили, что Саша сбил два или три самолета, но тут спорный вопрос. Мы подбивали в воздухе истребители фрицев, но в групповом бою, так и записывали. А чья пуля попала, на самом деле не разберешь.

- ВАПы использовали?

- Нет, даже не слышал о них во время войны.

- На какой высоте обычно шли к цели Илы?

- Предельную высоту брали, уже выше не могли, 1200-1500 метров. Во-первых, это лучше для маневрирования, проще уходить от зениток, и, во-вторых, на высоте труднее с земли попасть в цель. Ведь на 100 метрах даже из винтовок по тебе бьют. Такова была наша тактика.

- В чем обычно летали?

- Летняя форма представляла собой обычный комбинезон темного цвета. А вот зимой специальная форма – меховые куртки, на руках меховые краги, под ними шерстяные перчатки. Краги снимаешь, когда стреляешь, в них неудобно стрелять, а после сразу же одеваешь. На ногах тонкие, но при этом теплые шерстяные носки, потом идут унтята – это меховые мягкие сапожки, а сверху на них унты на собачьем меху. Такое утепление рассчитано на то, что вдруг ты прыгнешь с парашютом, а если тепла не будет, то замерзнешь. Потом, под конец войны, каждому выдали дополнительные теплые вещи, курточку, и костюм меховой, мы его называли комбинезон. Все также было темных цветов.

- Как кормили в полку?

- Что такое различные нормы питания, я понял сразу, когда попал на аэродром, расположенный в лесу под Смоленском. Прилетало к нам два разных самолета – один привозил летчикам и воздушным стрелкам великолепное питание по летной норме, а второй – гороховый концентрат и сухари для технического персонала, среди которого служило около 40 девушек. И в первый же день на обеде увидел, как полковой врач ходил между столами и внимательно следил, чтобы никто не завернул бутерброд своей Вале или Гале, мотористке или мастеру по вооружению. Нам было их жало по-человечески, а доктор отвечает за то, чтобы ты все съел. Потому-то после боевых вылетов и спирт давали, чтобы летный состав есть хотел и калории восстанавливал себе. Так что у нас все было прекрасно. Я всегда ходил сытым. В столовой стоял квадратный стол на четырех человек – два летчика и два стрелка. Сидели экипажи из одного звена. Напротив каждого лежит плитка шоколада весом в двести грамм, по углам папиросы «Казбек», и после боевого вылета начпрод полка приносит спирт по 100 грамм на человека. Ваня отдавал мне свою порцию шоколада, а я ему положенные мне папиросы и спирт. Я не пил и не курил на фронте.

- Что было самым страшным на фронте?

- Не могу сказать, кто как, но я лично сильно волновался и переживал, когда получали боевое задание. Нам подробно объясняли, какой объект будем бомбить, разъясняли маршрут подхода, какова оптимальная высота подлета к цели. А когда садились в самолет и взлетали, то я обычно запевал какую-нибудь песню. Никакого страха больше не было. Так лично я с ним боролся.

- Как члены вашей семьи приняли участие в Великой Отечественной войне?

- Старший брат Никандр, родившийся по пути в Читу, погиб 20 апреля 1945-го года, сражаясь в составе 70-й отдельной горно-стрелковой бригады. Следующий брат Федор, 1914-го года рождения, погиб в сентябре 1942-го года под Сталинградом. Петя, 1918-го года рождения, был убит на Кавказе 10 марта 1943-го года, будучи сержантом в 339-й стрелковой дивизии. Домой вернулся я один.

В заключение хотел бы сказать несколько слов о своем участии в Параде Победы. Числа 16 мая 1945-го года вызывает меня замполит полка Александр Иванович Бритвин, я тогда был старшим сержантом, и говорит: «Командование приняло решение командировать вас в Москву для участия в Параде Победы». Я стою, не могу понять, что такое, тем более не знаю, почему именно меня. На второй день вызывают в Вену, где располагался штаб 3-го гвардейского штурмового Смоленско-Будапештского Краснознаменного авиационного корпуса, которым командовал генерал-лейтенант авиации Василий Васильевич Степичев. Прибыло много летчиков и воздушных стрелков, но в итоге отобрали около 15 человек от всего корпуса. Как после нам сообщили, выбрали лучших из лучших. И тут встал вопрос о том, что в строю будут от нас идти в основном офицеры, и несколько старшин, а тут я затесался со своими погонами старшего сержанта. Тогда командир корпуса вызывает меня к себе в кабинет, там сидит его начальник штаба, и заявляет: «Ну, товарищ старший сержант, я бы с удовольствием присвоил вам звание «младший лейтенант», но не имею такой возможности, а вот вы, начальник штаба, возьмите у него удостоверение личности и напишите, что приказом командира корпуса Федору Лаврентьевичу Гаврилову присвоено звание «старшина». Так что когда я возвратился в свой полк, мои сверстники стали возмущаться, мол, как же так, на каком основании я стал старшиной, но показываю, что начальник штаба корпуса лично написал в военном билете.

24 июня 1945-го года я прошел в строю на Параде Победы в составе сводного батальона авиаторов 2-го Украинского фронта. Командовал нами прославленный летчик генерал-лейтенант Николай Петрович Каманин. Ему еще до войны присвоили Звание Героя Советского Союза № 2 с вручением Ордена Ленина. Наш сводный полк возглавлял командующий 2-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский. Парад Победы продемонстрировал военную мощь нашей Родины, сплоченность народа. Он явился ярким свидетельством того, что советские люди помнят о подвиге славных защитников нашей Родины.

Я первым в Болотнинском районе прибыл в отпуск с фронта. Про встречу с мамой уже рассказывал, было много радости, но не обошлось и без неприятных моментов. Пришел я в форме, после Парада Победы, в белых перчатках, на груди блестят награды. И одна баба, Татьяна Говядина, взяла и натрепала, что я медали и ордена с мертвых снял. До меня эти гнусные слухи дошли. Тогда я пошел в райвоенкомат, попросил военкома разобраться, тот вызвал начальника первого отдела и приказал ему взять милиционера и сходить со мной к этой женщине. Так она на колени становилась, плакала. Так чего же ты тогда болтаешь?!

По возвращению в часть был переведен в штаб 12-й гвардейской штурмовой Рославльской Краснознаменной ордена Богдана Хмельницкого авиационной дивизии, где мне довелось летать воздушным стрелком с комдивами, а работать в отделе кадров. При этом обязательно летал дважды в неделю, ведь и комдиву нельзя летные навыки терять, каждый раз летали на другой аэродром, расположенный в 17 километрах, я же по ночам работал в штабе, чтобы все успеть. Демобилизовался из вооруженных сил в звании майора в 1960-х годах.

Автор интервью выражает благодарность специалисту по истории штурмовой авиации времен Великой Отечественной войны Виталию Тимошенко за существенную помощь в подготовке интервью.