Зубарев Борис Матвеевич

Я родился в 1921 году в Иркутске. Мой отец – Матвей Анисимович Зубарев, родился в 1896 году в Енисейке, где его семья проживала с 1670-х годов.

Его отец, Анисим Зубарев, был старателем и довольно удачным, как тогда говорили – фартовым, поэтому старатели очень любили его с собой в артель брать. Но в 1899 году, когда их артель уже возвращалась в город, ночью хунхузы напали на их лагерь, перебили всю артель, а золото забрали. Папе тогда три года было, и его мама, моя бабушка Вера, уехала в Иркутск, где снова вышла замуж, за извозчика. Отчим моего папу не любил, все время гонял, и в 11 лет папа ушел из дома к другу отца, который работал на железной дороге. Спустя какое-то время папа тоже стал работать на железной дороге, сперва кочегаром, потом до машиниста вырос.

В 1914 году его призвали в армию, а в 1917 году, после революции, избрали председателем солдатского комитета полка. Потом, в конце 1917-начале 1918 года, после гибели комиссара полка, папа стал комиссаром, а еще полгода спустя он был тяжело ранен, три пули в ногу попало. Он вернулся в Иркутск, там вылечился, хотел уже в полк возвращаться, но в это время красные ушли из Иркутска и оставили моего отца там. К нему должен был прибыть профессиональный революционер, которому отец обеспечивал явочную квартиру, работал с ним в подполье. Так он проработал до возвращение красных в Иркутск, после чего снова вернулся на железную дорогу.

Родители, Матвей Анисимович и Татьяна Михайловна

Мама родилась в 1900 году в Саратове, а потом ее семья перебралась в Иркутск. Ее отец поступил работать на железную дорогу, но в 1914 году он умер, а спустя два года умерла и моя бабушка. Мама самой старшей была, так что ей пришлось воспитывать пять своих братьев и сестру, только самого младшего, дядю Гошу, когда умерла бабушка ему два года было, отдали в детский дом. А когда отец женился на матери, то все ее братья и сестра с нами жили. Образования у мамы не было, но практически всю жизнь она проработала на швейной фабрике.

В 1919 году родился мой старший брат, Юрий. Он окончил шесть классов школы, а потом пошел в ФЗУ авиационного завода, который выпускал скоростные бомбардировщики. После ФЗУ он работал на заводе, а в 1939 году подошел его срок служить в армии.

C братом Юрием (Борис Матвеевич слева)

Мы с братом были очень дружны, поэтому написали письмо наркому обороны Ворошилову, чтобы нас вместе призвали, я тогда в девятом классе учился. Родители, конечно, ничего про наше письмо не знали и вот, в один выходной день, когда мы сидели и обедали, к нам пришел лейтенант из военкомата и сообщил, что пришло письмо от наркома обороны Ворошилова с положительным ответом. Мама, конечно, заплакала, тогда же как раз бои на Халхин-Голе начались и в Иркутске было развернуто множество госпиталей, говорит: «Не пущу», – туда-сюда… А отец говорит: «Ну, что делать? Исправить уже ничего нельзя». Лейтенант сказал: «Вас вызывает батальонный комиссар Шемякин, – в 1939 году это был военный комиссар Иркутской области, – у меня две машины, поехали». Приехали мы в военкомат, военком зачитал нам разрешение Ворошилова, позже в газете «Восточно-Сибирская правда» даже фотография была опубликована, родители с военкомом сидят, а мы с братом сзади стоим.

Отправили нас в Хабаровск, из Иркутска туда два эшелона призывников уходило. Часа в четыре ночи прибыли в Хабаровск, нас отвели в казармы, утром отвели в баню, выдали форму, построили и зачитывают фамилии: «Зубарев Юрий», – брат, говорит: «Я». «Зубарев Борис». «Я». Это была артиллерийская часть, но во время этого построения подошла трое командиров в танкистской серо-стальной форме, кожаных куртках, потом я узнал, что это были командир 409-го отдельного автобронетанкового батальона майор Хамзин, начальник штаба этого батальона Туркин и комиссар старший политрук Якимов. Старший политрук к нам подходит и говорит: «Братья?» «Да». «Родные?» «Да». «Хотите в танковую часть?» Я отвечаю: «Это как старший скажет». А Юрка сам на меня смотрит и говорит: «Ну, что? Как ты думаешь?» Я говорю: «Как скажешь». «Давай». Мы согласились и попали в этот 409-й отдельный автобронетанковый батальон. Тогда этот батальон быль элитной частью, в 1938 году он участвовал в боях на Хасане, а в 1939 году одна рота батальона на Халхин-Голе была.

Военком Иркутской области зачитывает семье Зубаревых письмо Ворошилова. Из газеты «Восточно-Сибирская правда»

Привезли нас в батальон и определили в 1-й взвод, 1-й роты. Мы с братом попали в один экипаж. Юрий быстро стал командиром экипажа, а я был механиком-водителем. Обучали нас хорошо. Сперва меня обучали водить машину, после машины пересадили на танкетку и только после танкетки стали учить на Т-26. Так себе танк был, бензиновый, горел хорошо.

После окончания обучения комиссар нас повезли в ту роту, которая воевала на Халхин-Голе. Прибыли мы туда, зашли в расположение роты нашего батальона и тут комиссар мне говорит: «Пошли со мной». Подошли мы к танкам, он говорит: «Полезай». Я в танк залез, а ко мне в батальоне очень хорошо относились, как-то, по-отечески, что ли, и вот комиссар говорит: «Ну, давай уж, стрельни, раз в танке находишься». Я выстрелил, а через четыре дня война закончилась. Комиссар все еще смеялся: «Черт возьми, надо было тебя раньше привезти, кончили бы войну». После окончания войны мы еще несколько дней там пробыли и вернулись в Хабаровск, где продолжили учиться и готовиться к войне. Сейчас вот говорят, что мы к войне не готовились. Ничего подобного! Мы по 12 часов в сутки готовились, изучали немецкие танки, самолеты, тактику. Нас учили воевать с немцами! Японские самолеты и танки мы тоже изучали, но больше, все-таки, немецкие.

Год я отслужил в батальоне, а потом, поскольку я закончил девять классов, мне, и еще четырем ребятам, имевших образование больше восьми классов, предложили поехать в Иркутское авиационно-техническое училище. Приехали мы, пять человек, в это училище, а поступило только двое – я и Толя Чужаев, который у нас в батальоне командиром отделения был. Пошел мандатную комиссию, на которой было решено принять меня в училище, и только тогда понял, что училище чисто техническое. Я-то думал, что там и летное, и техническое… Пошел к начальнику училища, Иващенко его фамилия была, говорю: «Отпустите меня обратно. У меня брат там, мы с ним вместе служим». Он говорит: «Это хорошее дело, но тебе сейчас надо учиться. Армии нужны специалисты». Я говорю: «Я-то думал, что это летное, а тут техническое…» «Заканчивай училище, потом сможешь переучиться. Вот смотри, я сам техником был, а сейчас переучился и летаю». Так я остался в училище, а брат в батальоне продолжил служить.

Братья и сестра. Юрий, Виктор, Римма, Борис (в центре жена Юрия – Антонина)

Борису 17 лет. Таким он ушел в армию

Надо сказать, что на Дальнем Востоке война с японцами была постоянна, японцы регулярно провокации устраивали. В 1943 году, во время одной из таких провокаций, танк брата был подбит, а сам он ранен в колено, стал инвалидом и его уволили в запас. А в 1944 году батальон отправили на Запад. О его судьбе я узнал только в 1978 году, когда уже был зам министра геологии. Я тогда в Хабаровск в командировку приехал, и зашел в штаб армии, которая там дислоцировалась. Рассказал начальнику штаба свою историю и спросил где находится 409-й батальон. А он мне сказал, что в 1944 году батальон был отправлен на фронт, где был разбит, потерял знамя, после чего был расформирован. Я там так плакал… Наверное, так я только на похоронах мамы плакал… Начальник штаба достал коньячок и мы помянули 409-й отдельный автобронетанковый батальон…

Я же с 1940 по 1941 год обучался в Иркутском авиационно-техническом училище. Изучал бомбардировщики СБ, их в Иркутске производили, ТБ-7, их тогда в СССР девяносто семь машин было, хорошие машины, они потом на Берлин летали, а также истребители И-15, И-16, Як-1. 14 апреля 1941 года я был выпущен из училища старшим сержантом технической службы. Нас должны были лейтенантами выпустить, но в 1940 году наркомом обороны стал Тимошенко и он издал приказ, согласно которому все выпускники летных, штурманских и технических училищ ВВС выпускаются уже не лейтенантами, а сержантами. И только по истечению четырех лет службы нам должно было быть присвоено звание лейтенанта или техника-лейтенанта. А мы-то тогда уже шинели офицерские примеривали…

После выпуска меня, как старослужащего, назначили старшим команды из двадцати пяти человек и мы поехали в Старый Оскол. В Омске мы должны были пересесть на южную ветку, но я, по дороге, у ребят спросил: «Кто был в Москве?» Оказалось, в Москве до этого было только пять человек. Я предложил сперва до Москвы доехать, а потом уже в часть. Поинтересовались у проводницы, она говорит: «Можете на этом поезде ехать, только вам надо доплатить 9 рублей 92 копейки каждому». Мы с ребятами обсудили и с радостью согласились. Доплатили и поехали. А у некоторых ребят в Москве родственники были, в том числе у меня. Сестра отца в 1920-х годах в Москву на съезд комсомольцев приехала, и ее избрали в руководящие органы ВЛКСМ. Мы телеграммами сообщили, что приезжаем, и нас встретили. Разделились на группы, у кого родственники в Москве были несколько человек с собой взяли, переоделись в гражданскую одежду и три дня по Москве гуляли. Я узнал, что 2 мая Молотов должен был открывать ВСХВ и предложил: «Давайте посмотрим на Молотова, послушаем и в этот же день уедем». Это было 2 мая. Посмотрели мы открытие выставки, после чего поехали в Старый Оскол, так ни одного из нас в Москве комендатура и не задержала.

C братом Юрием в 409-м отдельном автобронетанковом батальоне. Фото перед отправкой на Халхин-Гол

Приехали в Старый Оскол, в формируемый 256-й истребительный полк, который потом в авиакорпус войти должен был. Вообще, в том районе должны были сформировать три авиакорпуса, но война не дала. Так вот, вечером мы приехали в полк, доложились, расположились, а на следующее утро нас лейтенант, начальник строевого отдела, выстроил и говорит: «Старший сержант Зубарев, почему вы задержались на трое суток?» – я же старший команды был. Я говорю: «Так из нас никто в Москве не был, за исключением пяти человек, которые когда-то с родителями были. Поэтому мы посоветовались и решили заехать в Москву. Тем более, там выходные дни были. Посмотрели Молотова, Сельскохозяйственную выставку». Ну он мне трое суток ареста и выдал. Гауптвахты у нас тогда не было, так что меня посадили в свободную комнату. Потом пришло время обеда, меня выпустили, повели на обед. Я обедаю, в это время в столовую зашел начальник строевого отдела, говорит: «Тебя командир вызывает. Обедай, а потом пойдем». Командиром у нас тогда капитан Васечкин был, он полк формировал. Я пообедал, пришел к нему, доложил, вообще, я недоволен был, что меня посадили… Командир спрашивает: «Что получилось-то? Почему задержались?» Я говорю: «Мы из Сибири, никто из нас в Москве не был. Хотелось посмотреть». Васечкин так постоял и говорит: «Ну, хорошо. Знаешь, я бы, может быть, тоже так поступил. Ладно, свободен, только дисциплину больше не нарушай». Так меня освободили.

Курсант ИВАТУ

Назначили меня техником звена, начал работать. К нам в полк должны были Яки прийти, но их не было, у нас И-15 и И-16 были. Два месяца мы в полку пробыли, и тут началась война. В первый же день немец нас отбомбил, поджог бензосклад, разбомбил железнодорожную станцию, а потом немцы очень быстро оказались в пятнадцати километрах от Курска. А у нас в полку всего двенадцать человек летчиков было, да штук двадцать машин. Так что командир с летчиками на исправных машинах улетел, оставив меня с десятью техниками, чтобы мы оставшиеся самолеты эвакуировали. Я с Лешкой Назаренко пошел на станцию, чтобы мне платформы выделили, а майор, комендант станции, говорит: «Да вы что?! У меня ничего нету! У меня вот только два эшелона стоит, а ты посмотри сколько людей! Я их посадить не могу, а тут ты со своими самолетами!» Я говорю: «Что же делать? Может, мы моторы с самолетов снимем?» «Снимайте, я две платформы выделить смогу!» Поехали на аэродром, сняли двигатели с самолетов, а сами планеры сожгли. Приехали на станцию, а там в это время кто-то ящик из сберкассы уронил, деньги рассыпались, люди бросились их подбирать. Такая свалка… Но, в конце концов, мы погрузились и поехали в Дягилево, куда наш полк перелетел.

Приехали в Дягилево, а там тогда Рязанская школа штурманов находилась. Нас ее начальник встречает, Беляков, он у Чкалова штурманом был, говорит: «Что вы тут таскаете? Тут немец у Москвы, а вы?!» Я говорю: «Товарищи командир, я выполняю приказ». «Ну, давай». Позвал там какого-то полковника, говорит: «Забирай моторы и сделай так, чтобы их течение двух дней тыл отправили». А я попал в другой полк, 516-й. Получил приказ выехать в Саратов и получить там Як-1 для нашего полка. Прибыл туда, а там, кроме нас, еще полк Расковой истребители получал, полк Сталина. Они вне очереди самолеты получают, а нас все отодвигали и отодвигали. Я в Саратове дней, наверное, шестнадцать пробыл. Но, все-таки, получил самолеты. Приехали наши летчики и перегнали самолеты в Дягилево. А когда я в Дягилево вернулся, нам поступил приказ перелететь в Новокузнецк. В Новокузнецке мы где-то до января 1942 года пробыли, заканчивали формирования полка, после чего нас отправили на Западный фронт, под Москву. Стояли в Серпухове, потом в Дмитрове, прикрывали наши войска, а потом нашу дивизию перебросили под Гжатск, в деревню Слепцово.

Последний месяц учебы в ИВАТУ. Борис Зубарев (крайний справа) с однокурсниками. 1941 г.

После окончания ИВАТУ. Борис Зубарев с Леонидом Назаренко. Апрель 1941 г.

Я был техником звена и за мной самолет не был закреплен, в мои обязанности входило руководство техниками самолетов, а также эвакуация самолетов. Помню, под Москвой, самолет сел на вынужденную, так я выезжал к нему, организовывал эвакуацию. А в 1943 году меня чуть не сбили. Я тогда еще техником был, но в Яке есть возможность для перевозки техника. Его в фюзеляже закрывают и все, до посадки он уже не может вылезти, никакой парашют не спасет. И вот, зимой 1943 года, Сашка Высоцкий садился на вынужденную и попортил радиатор. Я приехал, чтобы его самолет эвакуировать, и оказалось так, что его ближе было в Москву оттащить, в Тушино, чем к нам. Так что мы в Тушино его эвакуировали, я его отремонтировал, и Сашка уже улетать должен был, но он зимой плохо летал, опыта мало было, так что за мной комэск прилетел, Миша Токаренко, он мастером был. Начали выруливать, а тут у Высоцкого трубка на радиаторе лопнула, мотор на Як-1 не очень был. Токаренко самолет останавливает, спрашивает у меня: «Тебе сколько на ремонт надо?» «Ну, часа три». «Нет, я не могу столько ждать. Мне в 11 часов группу вести. Так что ты давай, ремонтируй, а завтра с Сашкой прилетишь», – а сам Высоцкому дал приказ, чтобы тот меня не брал. Я самолет отремонтировал, у родных Сашки заночевали, утром встали в шесть часов, чтобы к семи часам вылететь, и тут мне Сашка говорит: «А Токаренко мне приказал не брать тебя, потому что я не очень хорошо летаю». А у нас в полку в это время медицинская комиссия была, которая проводила освидетельствование техников, желающих переучиться на летчиков, ее я пропустить никак не мог, я же давно всем надоедал, чтобы меня на переучивание отправили Я говорю: «Полетели!» Сашка: «Не могу». Тогда я: «Как старший по званию, – я тогда уже старшиной был, а Сашка сержантом, – приказываю: «Полетели!»

И мы с ним полетели. Вот идем мы, у меня перед лицом бронеспинка, но мы достаточно хорошо слышали друг друга. Сашка мне говорит: «Погорелое Городище». А мы хотели с Погорелого Городища на Слепцово сразу повернуть. Но Сашка говорит: «Сейчас пойдем прямо на Ржев, а там уже повернем на Слепцево». Я говорю: «Тебе виднее». Выходим на Ржев, я вниз смотрю – наша сторона вся воронками изрыта, а немецкая чистая, мы их практически не обстреливали, недостаточно оружия было, боеприпасов… И тут я вижу - справа два «мессершмита» идет. Я говорю: «Сашка, видишь?» «Вижу, – говорит, – «вижу». Входит в «скольжение», пошел понизу, а эти два «мессершмита», нехотя так за нами пошли. Первый две очереди дал, совсем короткие, потом второй… Они, видимо, с задания шли, и у них патрон практически не осталось. В общем, по плоскости попали и по правому рулю высоты, но ушли. Причем, они так близко прошли, что я одного немца даже разглядеть сумел.

C фронта Отечественной войны. 1942 г.

Одним словом долетели до аэродрома. Приземлились, стали заруливать. Я вижу – Токаренко бежит такой. Сашка мне говорит: «Ты сиди, пока не высовывайся, а то мне влетит». Я сижу, а тут комэск на крыло заскочил, посмотрел в кабину, увидел меня и потом он Сашке такого наговорил…

Прошел я медкомиссию и меня направили на переобучения. Обучение у нас было три месяца. Сперва мы в нашей дивизии на У-2 летали, а потом, когда дивизию перевели на южное направление, нас отправили в 1-ю учебно-тренировочную бригаду, которая находилась в Серпухове. Командиром бригады был грузин, хороший человек, но вот с обучением было не очень – то летаем, то не летаем. Всего в этой бригады четыре группы переучивалось. Три группы переучивались на Илы, а наша на Яки. Сперва мы летали на спарке, а потом уже самостоятельно. К концу обучения у меня было семнадцать часов налета на Яке.

После окончания обучения, меня направили в 1-й штурмовой авиакорпус, в который в это время входила наша истребительная дивизия. Две дивизии в корпусе были штурмовыми, вооруженные Илами, и одна – истребительной, которой командовал Баранчук. Нас в полк прибыло двадцать человек, один из нашей группы еще в аэроклубе учился, летал лучше всех, так что его в бригаде оставили. После прибытия в полк нас, молодых летчиков, вывозил командир полка. Как-то он вывозил в спарке одного летчика, зацепил ветку и самолет упал. Но оба летчика живыми остались. После этого случая начальник штаба полка, майор Янко сказал: «Давайте отправим их обратно в летное училище, пусть там доучиваются». Но, я в училище не полетел, Миша Токаренко меня хорошо вывез и я стал летать. Правда, летал не очень много.

Задачей нашей дивизии было прикрытие штурмовиков. Происходило это примерно следующим образом – предположим, летит двенадцать штурмовиков, так их прикрывает четыре истребителя. Когда мы подходили к месту штурмовки, то истребители уходят выше и смотрят, чтобы немцы не атаковали. Вообще – у истребителя самое главное высота. Высота – это скорость. И вот мы вверху, а штурмовики снизу, они метров с 80 штурмовали.

Первое время на задания немного самолетов летало. Десять-двенадцать самолетов – очень редкий случай был. А в 1944 году мы уже армадами летали. Сто-сто двадцать штурмовиков, однажды, весь штурмовой корпус вылетел. Правда, это относительно редко было, чаще шестьдесят-восемьдесят штурмовиков летали и восемнадцать-двадцать истребителей.

Борис Зубарев с однополчанами. 1943 г.

- Спасибо, Борис Матвеевич. Еще несколько вопросов. 1941-1942 год, немцы под Москвой, у Сталинграда, на Кавказе. Никогда не было ощущения, что страна погибла, война проиграна?

- Нет, такого не было. Никогда. Всегда были уверены, что победим.

Борис Зубарев с адъютантом полка Аркадием Лопотухиным. 1943 г.

- 28 июля 1942 года был подписан приказ наркома обороны № 227 «Ни шагу назад». Вы с ним сталкивались? Как оцениваете?

- Нам его зачитывали. А оцениваю… Я не могу даже как-то комментировать его. Мы тогда Сталину доверяли, а сейчас – сейчас, своим умом я могу понять, что это, может быть, и жестокость, но – тогда это было необходимо. Я в начале войны насмотрелся… Жесткая дисциплина и «Ни шагу назад» – это были необходимые вещи!

- Как у вас в полку, корпусе, относились к замполитам?

- Нам повезло, у нас были летающие замполиты. Это вообще были классные люди. Вообще, мне с командованием повезло.

- С представителями СМЕРШ сталкивался?

- Сталкивался. У меня друг был, Борис Летнев. А у него дядька был начальником Московской школы СМЕРШа. И вот Борис ко мне как-то подходит и говорит: «Борис, у меня дядя попросил в училище СМЕРШа три-четыре толковых человека в училище отобрать, так вот ты подходишь. Хочешь пойти в это училище, а потом служить в СМЕРШе?» Я отказался, сказал, что мне на фронте воевать надо.

- После окончания обучения на летчика, вы в свой полк вернулись?

- Да. Вообще-то, тогда по-разному было, и не все в свой полки возвращались, но мне повезло, я вернулся в свой полк.

- Когда вы прибыли в полк летчиком, как происходил ввод летчика?

- Сперва мы изучали карту района боевых действий, потом делали несколько вывозных вылетов с опытными летчиками, у нас в полку, как правило, командир полка вывозные делал.

- Как строился рабочий день летчиков?

- Вставали мы всегда рано, потому что задание лучше всего выполнять с утра, чтобы можно было прийти неожиданно, и объект не охраняли бы истребители. Истребители противника – это всегда плохо.

Так что мы, обычно, вставали в 6 часов утра, завтракали и ехали на аэродром. И там уже полеты. Надо сказать, что истребителей, сопровождающих штурмовиков, никогда не было много, так что нагрузка на нас была большая. В день мы два-три вылета совершали, это очень много.

1943 г. Фото с фронта. Б. Зубарев справа

- Какие у немцев самые опасные самолеты были?

- У немцев вообще самолеты были лучше наших. Они лучше фигуры пилотажа делали, быстрее высоту набирали, да и потолок у них повыше был. А в бою главное – высота! Он выше залез, развернулся и атакует тебя. Скорость и высота – это самое главное!

Так что, пока к нам не пришли самолеты Як-3, Ла-5, Ла-7 – немцы нас по технике превосходили.

- Первый раз вы с немецкими летчиками столкнулись в 1943 году. Если сравнить немецких летчиков 1943 и 1945 года – разница была?

- Да, конечно. У немцев качество летчиков упало, да и меньше их стало. К 1945 году мы многих сбили, а чтобы обучить классного летчика – это много времени надо, так что…

Хотя они и в 1945 году летали, даже в мае. 28 апреля, мы тогда в Чехословакии были, погиб Ванюша, мой друг. Его при посадке пара атаковала. Позже мы эту пару сбили и оказалось, что там отец и сын летали.

- Как вы летали? Надевали ли в полет награды?

- Все от человека зависело. Был у нас летчик, Баршт Абрек Аркадьевич, он в солдатской гимнастерке летал и без наград. А я, хоть и незначительное количество вылетов, я всегда с наградами летал.

- В дивизии самолеты как-нибудь украшали?

- Звездочки за сбитые, а у Багрелова на самолете орел был нарисован, но, в основном, только звездочки.

- Как учитывались сбитые самолеты?

- Обязательно должно было быть подтверждение. Или тех кто с тобой летал, или наземных войск.

- Фотопулеметы ставились?

- Практически нет. Ставились только у командиров и лучших летчиках.

- Какие-нибудь приметы были?

- Были. Перед полетом не брились. Потом, если ночью паршивый сон приснется, увидишь что-нибудь паршивое, то можно командиру сказать и, если есть возможность, тебя заменят. Но такое, все-таки, редко было. Чаще всего – утром встал, если погода хорошая – летим, не смотря на приметы.

- В начале войны на большинстве самолетов были только приемники. В течении войны это как-нибудь изменилось?

- Да. В начале войны передатчик, только у комэска был, это нижняя должность, у которого передатчик был. И так было до 1943 года. А в 1943-1944 году уже практически каждый самолет был оснащен приемником и передатчиком и это тоже очень большую роль сыграло. Стало легче управлять в бою, можно было передать о противнике.

- На каких аэродромах базировался ваш полк?

- Чаще всего – грунтовые аэродромы. Несколько раз были аэродромы с бетонными полосами, это бывшие немецкие, но чаще всего – грунтовые.

- Продуктовый паек летчика и техника отличался?

- Да. Летчиков кормили лучше, у них пища была более калорийная. Летчикам масла больше давали, у них в пайке шоколад был. Но это необходимо, потому что летчик огромные нагрузки переживал, особенно во время боя. Приземлялись как выжатый лимон. Вообще – летная работа очень тяжелая, особенно истребительная.

- А если сравнить 1941 и 1944 год паек как-то изменился?

- Нет, разницы не было. ВВС и в начале и в конце войны хорошо снабжались. Проблем с питанием никогда не было.

- 100 грамм выдавали?

- Вечером, после полетов. Кто хотел – пил, кто не хотел – не пил. Чаще всего просто пригубляли. Полностью выпивали, как правило, если кто-нибудь не вернулся с вылета.

Боевой путь 179-го истребительного полка

Открытка от матери. На оборотной стороне подпись: «Дорогому сыну от любящей тебя мамы. 12 мая 1945 года»

- Женщины в полку были?

- Да. Техник-оружейник, они ленты снаряжали, потом еще укладчицы парашютов.

- А романы были?

- Вначале никаких романов не было, где-то до второй половины 1943 года. А вот во второй половине 1943 года, когда мы видим, что вот-вот немца добьем – тогда да, начались романы. Но у меня никаких романов не было, у меня невеста в Иркутске была.

- Как отдыхали на фронте? Приезжали ли к вам концертные бригады, были ли танцы?

- Да мы вообще очень близко к передовой находились, по сути полтора-два километра от передовой, так что к нам не приезжали.

- Во время войны были определенные нормы для награждения. В вашем полку эти нормы выполнялись?

- Первоначально выполнялись, а к концу войны эти нормативы стали все увеличивать и увеличивать. Вот у нас бывало, человек двадцать самолетов сбил, уже Дважды Герой должен быть, а норматив увеличили и вторую звезду ему не дают.

- Деньги за сбитые самолеты платили?

- Это было. За бомбардировщика платили 1000 рублей, за истребитель поменьше.

- Какое было отношение к местному населению?

- Вообще я относился очень хорошо, по-человечески. Например, когда мы были в Венгрии, меня тогда в корпус Каманина перевели, летчики всегда жили на квартирах, не по одному, конечно, а по два-три человека. Женщин там практически не было, они , после немецкой агитации, бежали от нас, прятались. Я жил на квартире, с отцом и сыном, сын инвалидом был, такой горбатенький. У них две коровы было и вот отец ко мне как-то подходит, говорит так и так, забирают обе коровы. Я вышел, смотрю, стоит какой-то капитан из службы снабжения. Я ему говорю: «Ты чего? У них же всего две коровы. А у других по пять-шесть коров. Вот ты у них, сперва, забери и, когда у них по одной корове останется, тогда сюда приходи. А пока не тронь!»

Или, после того как Будапешт взяли, это 15 февраля было, а у нас на аэродроме грязь была, слякоть, грунтовый аэродром. Так я после вылета на эту квартиру прихожу, сапоги грязные, так этот парнишка хватает мои сапоги и мыть. Я говорю: «Не трогай. Сам вымою», – а он все равно мои сапоги моет. Потом он нам вино доставал, мы вечерами винца прилично выпивали, если с утра полетов не было.

- А как местное население относилось к Красной Армии?

- По-разному. Вот на Западной Украине – там очень нехороший народ был, бандеровцы. Мы когда после войны на Западной Украине стояли, они на наш полк напали, четыре дома сожгли.

Чехи тоже не очень хорошие. После того как немцы Чехию оккупировали, чехов все время притесняли, издевались над ними, выселяли из домов в землянки, и чехи им все время кланялись. Чехи – очень нехорошие.

А словаки – те совсем другого рода, они меня даже недавно наградили. Мы когда в 1944 году на перевале наступали, наш корпус штурмовал немецкие позиции. И вот, после одной штурмовки, старший, его Вася звали, доложил, что задачу выполнил и домой просится. А командир говорит: «Атаковать!» Василий: «Командир, мы отбомбились, у нас все!» «Атаковать, не разговаривать!» И штурмовики еще шесть заходов сделали, имитировали атаку. Шестьдесят штурмовиков на немецкие позиции, немцы, понятно, пригнулись, а наши танковые части тем временем преодолевали этот перевал. Вот за этот перевал словацкое правительство меня и наградило. Не только меня, они установили кто тогда летал и всех наградили.

- 9 мая 1945 года. Как вы узнали о Победе, какие были чувства?

- Мы тогда в Чехословакии были, и вот 8 мая 1945 года нам сообщили, что подписан Акт о капитуляции. Тут мы, конечно, стали выпивать. Прилично так выпили, а потом командир полка объявил, что кто может летать – больше не пить. Нас в 5 утра построили и командир полка, Коваленко, говорит: «В Карпатах сорок тысяч бандеровцев. Требуются вылеты. Сейчас придут штурмовики, но штурмовать будут все – и штурмовики, и истребители». И мы до 13 мая продолжали летать.

- Спасибо, Борис Матвеевич.

С наградными листами ветерана можно ознакомиться на следующих страницах.