Лосев Николай Александрович

ПРЕДИСЛОВИЕ

Всё мною написанное - не выдумка. Нет, всё это мной пережито. Всё это я лично видел и слышал. И каждый военный эпизод, каждое фронтовое приключение пишу по памяти пережитого за четыре года Великой Отечественной войны.

Многие оставшиеся в живых воины нашего батальона, например, командир хозвзвода 2-го батальона лейтенант Иван Мосин, командир взвода связи 2-го батальона лейтенант Александр Низовцев, старший врач нашего 41-го стрелкового полка майор медицинской службы Кукин, все описанные эпизоды подтвердят. Ничего выдуманного здесь нет, всё было именно так…

Много пишут книг и статей о разведчиках, о моряках, лётчиках. А вот о бойцах-санитарах, санинструкторах стрелко­вых рот, о военфельдшерах стрелковых батальонов, я почти ничего не читал. А ведь это именно те, кто, рискуя своей жизнью, первым начинал спасать раненых.

Ещё раз повторяю, именно рискуя своей жизнью, потому что на передовой, чуть приподнялся, как снайперы противника сразу уничтожат тебя. А оказать помощь тяжелораненому и вытащить его в тыл не так просто, особенно на открытой и ровной местности. Поэтому иногда бойцы просили: «Оставь меня до вечера». Но как оставить, если человек истекает кровью или ранен в живот?

Почти всю Великую Отечественную войну я был командиром санитарного взвода 2-го батальона 41-го полка 84-й стрелко­вой дивизии. После формирования наша дивизия с 24-го июля 1941 года воевала в районе города Старая Русса Новгородской области. Затем участвовала в Сталинградс­кой битве, сражалась за город Харьков, освобождала Молдавию и Румынию в ходе Ясско-Кишиневской операции, а закан­чивала войну боями в Югославии, Венгрии и Австрии.

Пишу эти строки не потому, что я писатель, а из-за того, что вижу, как наши дети и внуки, смена наша, не понимают, какая погибель ждала бы наш народ в той войне, если бы он всей своей мощью не поднялся на врага. Им кажется, что всё это сказки, какие-то выдуманные рассказы. А в жизни, к тому же, всё постепенно забывается. Уроки же жизни прошлой должны помогать воспитывать будущие поколения.

Может быть, сейчас такой войны больше и не будет, но потомки наши должны знать о нас, как всё было. Горжусь тем, что спас много раненых бойцов и командиров нашего баталь­она, советских людей разных национальностей, прибывших на фронт со всех краев нашей необъятной Родины, моих братьев по оружию.

Иногда меня спрашивают, как ты, молодой, мог всё это вы­держать? Любовь к Родине, к нашему многонациональному на­роду помогла перенести самые тяжкие испытания в войне.

Чувство Родины, я думаю, важнейшее чувство для каждого человека. Опыт жизни и впечатления от всего увиденного расширяют понятие Отечества. Но есть у каждой речки исток, маленький ключик, от которого всё начинается. И как всё большое, чувство Родины прорастает из маленького зёрнышка. Близкие сердцу картины родной земли связаны у нас с самыми первыми радостями узнавания жизни. Это могучая сила памяти. Она влечет людей из дальних краёв к месту, где они родились, и всю жизнь согревает человеческое сердце, делает его счастливым.

И как в первые, самые тяжкие дни войны в отступлении я всё время думал о Родине, так и затем, пройдя пешком европейскую часть нашей страны, шагая в странах Европы, я не переставал думать о ней, Отчизне отдавать всего себя без остатка.

Добрые у меня были отец и мать, всегда помогали нужда­ющимся и бедным. Не было у нас никакого богатства, несмотря на то, что родители без конца работали, честно и добросовестно... В детстве я очень любил слушать рассказы отца о том, как он защищал Родину ещё в I-ю Мировую войну, в годы революционных битв. Воевал в кавалерии, несколько раз был ранен. Отец всегда подчеркивал, что, в каких бы ситуациях ни оказывался, никогда не терял веру в себя и всегда хранил в сердце любовь к Отчизне, к своей семье.

Родители посоветовали мне пойти учиться в медицинский техникум, потом хотели видеть меня студентом медицинского института. Медицинский техникум я окончил, но призыв в армию помешал моей дальнейшей учебе. И вот родительские доброта, сочувствие и желание помочь другим, помноженные на мужество воина-отца, подкрепленные медицинским образованием, и помогли мне сформировать себя как личность в период Великой Отечественной войны.

Если прочтут эти строки мои боевые товарищи: Скороходов, Григоров, Картопольцев, Басин, то вспомнят, как нам было трудно, но мы терпели и холод, и голод, и страх во имя любви к своей Родине, не делясь между собой по национальности, а стояли один за всех и все за одного.

На войне обстановка менялась часто, иногда каждый день. Но спасение раненых было для нас, медиков, священной обя­занностью. Это понимали наши бойцы и командиры, поэтому все нас очень любили и уважали.

И еще хочется сказать, что осталось в памяти на всю жизнь. Как-то я смотрел передачу по телевизору о военных годах, и промелькнул на экране плакат военных лет «Родина - мать зовет!» И у меня на глазах появилась слеза. Дети и жена спрашивают: «Что с тобой? Тебе плохо? Болит сердце? Дать валидол?» Успокоившись, я рассказал, что значил тогда для нас, фронтовиков, этот плакат. Да и выражение лица женщины на плакате было особое, несущее великий призыв Матери- Родины, и рукой она решительно указывала в сторону врага.

ДО ВОЙНЫ

В армию меня призвали ещё до войны из родной Смолен­ской области и направили в дивизию, которая располагалась в Латвии, на окраине города Двинск. Сначала нас, рядовых со средним и высшим образованием, определили в учебный взвод на трёхмесячную подготовку. После неё распределили по под­разделениям, и меня перевели в санчасть полка фельдшером, учли что перед призывом в армию я окончил Ярцевский медицинский техникум.

И только здесь, в санчасти полка, стал привыкать к воинской службе. Поначалу очень страдал от жёстких двухъярусных дере­вянных нар в казарме. Утром в столовой никогда не наедался, всегда с миской подходил к «амбразуре» за добавкой. Очень трудно засыпал в палатке, когда нас по тревоге выводили в поле, особенно зимой. Но с каждым днём армейские тяготы становились всё привычнее. Помогало и то, что родители часто писали мне письма.

И ещё, в крепости неподалёку служил мой друг Коля Со­ветников, с которым мы вместе учились и в 7-м классе, и в медицинском техникуме, и призванные в армию, очутились в одной дивизии, только в разных частях. Но когда началась война, я своего друга потерял из виду. После Победы встретил знакомых, которые мне рассказали о том, что Коля во время войны сражался в партизанском отряде в Смоленской области и, окруженный немцами в лесу, взорвал себя гранатой вместе с врагами… (По данным сайта https://obd-memorial.ru партизан 1-й Отдельной Вадинской партизанской бригады, батальонный врач Николай Иванович Советников погиб 28 января 1943 года и похоронен в братской могиле г.Сафронова Смоленской области – прим.ред.)

Ранней весной 1941 года меня как медицинского работника направили в санчасть 17-го Отдельного дисциплинарного ба­тальона Прибалтийского Военного Округа. Располагался он в Латвии, километрах в пятидесяти от Либавы, на равнинной местности и вдали от крупных населённых пунктов. Здесь отбы­вали наказание рядовые срочной службы, осужденные за нару­шения дисциплины, в основном, за самовольные отлучки из воинской части или опоздания из увольнения свыше трех часов. Обычным был срок - от трёх до шести месяцев. Находились осужденные в наспех построенной из досок большой казарме. Отдельно стояли столовая, штаб батальона и санчасть. В санчасти - врач, я - фельдшер, и санитар из числа осужденных. Наш врач, капитан медицинской службы, как и остальные офицеры, жил на частной квартире.

Батальон просуществовал недолго, до 22-го июня 1941 года.

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Белые кресты на черных бомбардировщиках я отчетливо увидел в пять часов утра 22-го июня 1941 года. Все мы смотрели, как над нами фашистские самолеты разворачивались на бреющем полете, готовясь бомбить находившийся по соседству во­енный аэродром. Это было страшное зрелище, никто из нас такого ещё не видел.

Уже к вечеру в батальоне солдат почти не осталось. Рядовые из Прибалтики разбежались по домам. Другие пошли за штабной повозкой в сторону Риги. Вскоре поступил приказ отступать туда всем. По дороге встретил женщину с двумя детьми. На глазах слёзы. И она обратилась ко мне по-русски: «На кого вы нас покидаете?» Что я мог ей ответить? Естественно, постарался успокоить: «Не расстраивайтесь, мы ещё вернемся».

Что нас спасло тогда, в самом начале войны? Возможно, и то, что в Латвии хуторная система, т.е. дом от дома на расстоянии от одного до полутора километров, и между ними просёлочные дороги. И, передвигаясь не по цент­ральному шоссе, где авиация противника лупила и по одиноко идущим людям, а просёлочными дорогами, а иногда и неприметными тропинками в полях, можно было избежать атаки очеред­ного гитлеровского стервятника.

Правда, зайти в дом местного жителя и попросить поесть было опасно - не все жители Латвии к нам относились хорошо. Много было и враждебно, агрессивно настроенных. Выручали паши недотёпы-интенданты, которые, отступая, в панике бросали продовольствие по обочинам дорог. Чаще всего это были ржаные сухари в бумажных мешках. Найдя такой мешок, мы набивали карманы и противогазные сумки, и этих сухарей хватало на несколько дней.

Немцы почти всегда бомбили по обочинам. Ведь люди с дороги убегали в стороны, прятались. Например, укрывались в канавах около метра глубиной и такой же ширины, которые были вырыты подчас на всём протяжении дороги. Но бомбили обочины ещё и потому, что старались уничтожить линии связи, прервать подачу электроэнергии.

Миновав латвийскую территорию, мы получили приказ двигаться в направлении Пскова. На дороге севернее этого го­рода встретили нашу штабную повозку, а рядом с ней стояли офицеры батальона. Потом, смотрю, они сели на грузовую машину и уехали. Оказывается, всех нас передали строевой части, которая здесь же, на горе, заняла оборону. Я лёг возле дороги и вырыл себе щель.

Помню, провели бессонную ночь. Очень хотелось есть, но опять выручали сухари, те самые, из противогазной сумки.

Наутро, когда уже начало рассветать, мы увидели, что по шоссе внизу идут немецкие бронетранспортёры. Под горой они остановились и открыли по нам огонь из пулемётов. Над моей головой полетели пули, которые свистели, казалось, пов­сюду. Страх, спутник любого человека на войне, пусть даже отчаянного храбреца, впервые сжал мне сердце...

Потом я увидел, как из машин стали выскакивать немецкие солдаты с засученными рукавами рубашек, и, стреляя из автоматов, пошли во весь рост. Наши бойцы стали перебегать вниз к речке, прячась в кустарник. К счастью, этот кошмар длился всего минуты три. Немцы поднялись на брошенную нами высотку, к ним вернулись бронетранспортёры, и они поехали дальше. На поле осталось лежать несколько раненых.

Раненых в руку я перевязал, и они ушли в тыл сами. А вот шестерых тяжелораненых, пришлось самому перетащить за речку, а там просить бойцов-артиллеристов, проезжавших мимо на ло­шадях, увезти раненых в тыл на орудийных лафетах.

Затем мы отступали в сторону Новгорода и шли всё лесом, болотами. Нас осталось всего несколько человек. На всех одна винтовка с одним патроном... Но при мне оставалась моя санитарная сумка, и я заметил, что каждый из бойцов старается устроиться ко мне поближе. Думали, раз я фельдшер, и у меня есть бинты и медикаменты, то в случае чего смогу им помочь.

Однажды к вечеру до того устали, что просто попадали у дороги в кустах. А рано утром, когда ещё было темно, все вдруг дружно просы­паемся в безотчётной тревоге. Смотрим, а метрах в двухстах от нас стоит немецкий бронетранспортёр, и около него ходит взад-вперёд часовой.

А за дорогой начиналось болото, и деваться нам было некуда. Правда, боло­то не гиблое: росли деревья, кусты, были кочки. Так прыгая с кочки на кочку мы и пошли куда глаза глядят, лишь изредка забрасывая в воспалённые рты кисловато-горьковатые клюковки. К вечеру вдруг услышали рёв коровы. Это была не галлюцинация, бурён­ка мычала именно в той стороне, куда мы и направлялись. Мы до того обрадовались, что силы откуда-то появились, и по кочкам уже сигали вполне по-мальчишечьи.

Вышли на окраину леса, а здесь расположились люди, эвакуированные из близлежащего села. Женщины, узнав, что мы голодные, отварили нам картошки, и мы, наконец, немного поели. Потом нам подсказали, что рядом, всего километрах в двух, стоит наша воинская часть, подошедшая часа два тому назад. И мы пошли туда.

Встретили нас хорошо, но препроводили к одному командиру, который тщательно проверил документы каждого из нас. Потом нам выдали хлеб и консервы, которые мы тут же съели. Бойцов отправили в часть, а меня как фельдшера ко­мандировали в Новгород, где была расположена санитарная служба.

Такого горького отступления, такого неорганизованного бегства, какие были в самом начале войны, я, к счастью, больше не помню. Многое пришлось пережить: и страх, и холод, и голод. Но такого унижения, такой ужасающей безысходности больше не было.

Что мы знали тогда о фашизме? Фашизм - это смерть! Это первое, что мы поняли. И страх, большой страх за свою жизнь, первое сильное чувство, которое мы испытали на войне. Оно запечатлелось на всю жизнь. Но если уступить этому чувству страха, думать только о том, как уберечь себя, то быстро насту­пает растерянность, которая переходит в панику, превращающую бойца в безропотную жертву врага. Смерть или позор плена - вот, что ждало труса. Надо думать нe о себе, а о том, что дороже самой жизни - о Родине, семье, матери с отцом. А любовь к Родине дороже всего у человека. И, наконец, просто надо стараться исполнить свой долг. Мой долг был спасать раненых, и я спасал их...

... Прошёл я ещё километра два, кустарник закончился. Смот­рю, впереди, возле дороги, разбитые повозки, убитые и раненые лошади. А главное - кричат мне тяжело раненные бойцы, увидели, видимо, что я с санитарной сумкой.

Всего их было четверо. Один ранен в грудь, у второго оторва­на рука, и он истекал кровью, у третьего перебито бедро, чет­вертый ранен в поясницу. И пока я оказывал помощь, перевязывал, останавливал кровотечение, смотрю, счастье-то какое, идёт грузовая машина - наша, военная. Я стал посреди дороги, думаю, будь что будет, пусть задавит, но остановить надо, надо спасать людей. Но машина затормозила. Офицер и водитель сами помогли мне погрузить раненых в кузов. С ними я добрался в Новгород.

В 84-Й ДИВИЗИИ

На окраине Новгорода я нашёл санитарное управление, не знаю, корпуса или армии, и оттуда меня направили в 84-ю стрелковую дивизию. Дивизия только что вышла из окружения и начала быстро пополняться, чтобы снова вступить в бой.

В селе, названия которого не помню, меня приняли в мед­санбат дивизии. Там уже было несколько человек таких же, как и я. Здесь я встретил Гришу Басина, тоже фельдшера, родом из Белоруссии, из-под Минска, с которым затем мы провоевали все четыре года в 84-й стрелковой дивизии. Только я был в 41-м стрелковым полку, а он в 201-м. (Согласно информации сайта http://www.podvignaroda.ru/ Басин Григорий Иосифович 1921 г.р., начал войну командиром санитарного взвода 201-го стрелкового полка 84-й стрелковой дивизии. За годы войны был награжден медалями «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За взятие Будапешта». В боях под городом Секешфехервар «находясь непосредственно на передовой под непрерывным обстрелом артиллерии и танков противника, умело организовал эвакуацию раненых с поля боя, и сам лично вынес с поля боя 11 раненых бойцов и 3-х офицеров с их личным оружием, и оказал квалифицированную помощь 52 раненым», за что был удостоен ордена «Отечественной войны» II-й степени – прим.ред.)

В нашей 84-й стрелковой дивизии было три стрелковых полка и один артиллерийский. В том полку, куда меня направили, впрочем, как и в других, было три стрелковых баталь­она, в каждом из них по три роты.

Оказание медицинской помощи было организовано так. В каждой роте один санинструктор и два санитара. В батальоне санитарный взвод - командир взвода, фельдшер, санинструк­тор, четыре санитара и ездовой. А также была положена и лошадь с повозкой.

... В нашем санвзводе с июля 1941 года и по самый конец войны была одна и та же лошадь. Все бойцы звали её Машей. Она вывезла с передовой очень много тяжелораненых бойцов. Была и сама несколько раз ранена. Мы её лечили здесь же, в батальоне, не доверяли никому. И до того она привыкла выпол­нять свои обязанности, что даже сама, без возницы, находила полковую санчасть. К ней так все привыкли! Ни один боец просто так не пройдёт мимо, кто-то обязательно отломит ей от своей пайки кусочек хлеба.

И когда кончилась война и в румынском городе Арад нашу дивизию стали расформировывать, а лошадей отправ­лять домой, в Одесскую область, то наша Маша, привязан­ная к повозке, уходя, несколько раз грустно-грустно оглядыва­лась, смотрела на нас большими, добрыми, по-человечьи мудрыми глазами. Нам всем было очень жаль с ней расставать­ся. А ездовой-санитар Шайхудинов, который почти всю войну вывозил раненых с передовой, стоял и плакал...

Командир батальона всегда располагался впереди штаба ба­тальона на наблюдательном пункте, метрах в двухстах-трёхстах от передовых окопов, чтобы оттуда вести наблюдение и руко­водить боевыми операциями. Вот в такой обстановке приходилось ориентироваться, когда поступал приказ о том, что меня он вызывает. Бежишь, прижимаясь к земле, от бугра к бугру, где ползком двигаешься, где по-пластунски.

Иногда я даже получал выволочку от комбата: «Что, не мог пригнуться? Обязательно во весь рост прыгать в траншею? Хо­чешь, чтобы противник увидел, где я располагаюсь?» Доложишь о том, сколько раненых отправил и из каких под­разделений, какие командиры ранены, узнаешь обста­новку, получишь указания, и таким же способом назад. Правда, чувствовалось то, что фельдшера бойцы и командиры старались оберегать. Всё-таки каждый, наверное, думал о своём здоровье и благо­получии.

Сначала меня очень волновали просьбы раненых: «Помоги, не оставляй меня», потом я к этому как-то привык. И часто, рискуя своей жизнью, спасал, как мог, как позволяла обстановка. Весной, летом, ранней осенью всё более-менее терпимо. Но поздней осенью и зимой спасение раненых становилось делом особенно сложным. Судите сами, под вечер пойдёт дождик, потом ударит мороз, и у бойца шинель становится несгибаемой, как дубовая кора. И вот в таком положении его ранит. Приходится разрезать всё - и шинель, и брюки, до нижнего белья. Хоро­шо, что с 1942 года нам стали выдавать в зимнее время ватные спальные мешки. Раненого, оказав помощь, опускаешь в этот мешок и в нём отправляешь в полковую санчасть.

Врачебное вмешательство начиналось примерно в пяти кило­метрах от передовой, в полковом медпункте. А в медсанбате, который располагался километрах в двадцати пяти от передо­вой, делались уже сложные операции. Всё это определялось уставом фронтовой службы, но больше местоположение медицинских частей зависело от местности и от условий фрон­товой обстановки. Не будет же полковой медпункт, куда идёт поток раненых, подъезжают санитарные машины и повозки, ставить свои большие палатки на открытой равнинной местности. Это сразу наведёт авиацию противника, и всё будет уничтоже­но. Поэтому часто медсанбат размещался в домах, если бой шёл вблизи населённого пункта. В лесистой местности проблем было мень­ше, а в степи укрывались в оврагах. Последнее особенно характерно для сражений под Сталинградом, где местность была очень ровная.

Через несколько месяцев службы в 84-й дивизии мне присвоили воинское звание военфельдшер, и я стал носить в петлицах два кубика.

ВАНЯ КОВАЛЕНКО

Тогда я подружился с командиром хозвзвода лейтенантом Ваней Коваленко. Он любил повторять: «Как бы трудно не было, но мы верим командующему маршалу Жукову, и под его руководством мы победим!»

Когда бойцы хозвзвода доставляли на передовую в батальон боеприпасы или продукты питания, Ваня почти всегда лично сопровождал старшин и поваров. И как кадровый офицер всегда находил, чем заняться на передовой. То из ротно­го миномёта постреляет, то ляжет за станковый пулемет и прицельно начнёт бить по переднему краю противника. То возьмёт снайперскую винтовку, и тогда - берегись, фриц! Комбат не запрещал, ведь этим Ваня даже воодушевлял бойцов на передовой.

Последний Ванин выход на передовую происходил в моем присутствии. Как всегда, Ваня поймал на мушку снайперской винтовки не одну вражескую голову. После этого мы пошли с ним в тыл. В это время недалеко от нас взорвалась мина, и ему один осколок попал в живот. Оказав первую помощь, я постарался как можно быст­рее отправить его в полковую санчасть.

До ОМП мы везли его на повозке, я шёл рядом, он очень просил дать пить, но этого делать было нельзя. Я лишь смачивал кусок бинта, протирал ему губы, и он успокаивался. Потом его из ПМП отправили в МСБ, где во время операции мой боевой друг умер…

ОДИН НА ОДИН СО СМЕРТЬЮ

С самых первых минут войны мне не раз довелось оказываться один на один со смертью. Однажды я шел возле шоссейной дороги. Смотрю, метрах в десяти в стороне от шоссе лежит белый парашют. Подошёл поближе, со мной ещё один красноармеец. Смотрим - к вершине парашю­та привязана коробка. А в ней что-то тикает, как часы. Мы решили взять коробку в руки, чтобы рассмотреть повнимательнее.

На наше счастье мимо шёл какой-то капитан, он сразу нам приказал: «Кругом марш! Бегом! Быстро!» Не успели отбежать и пятнадцати метров, как раздался взрыв… Как нам этот капитан объяснил, немцы на парашютах сбрасывают листовки в ящиках. Ящик снабжён небольшой миной, при взры­ве которой листовки разлетаются во все стороны. Но в этот раз парашют почему-то приземлился быстрее, чем разорвалась мина, и от глупой гибели нас спас этот капитан.

Подобных случаев, когда до смерти оставалось мгновение или миллиметр, во время войны было великое множество.

Вот ещё один страшный эпизод, и тоже из самых первых дней лета 41-го, когда мне всего несколько дней дове­лось повоевать в составе 292-го артиллерийского полка. Дело было в окрестностях Новгорода.

Дивизион был на марше, когда в небе появилась «рама» - немецкий самолет-разведчик. Следом за ним, как обычно, нагрянули бомбардировщики. Все бросились на опушку леса, но по ней-то и стали бомбить фрицы.

Я тоже отбежал метров сорок и залёг под дерево. Смотрю вверх на самолет, а он пикирует всё ниже и ниже. В это время от его «брюха» отделяется бомба, большая, чёрная, и летит прямо на меня. Я вижу это и понимаю, что меня сейчас разорвёт, повер­нулся лицом вниз и ухватился руками за дерево. Но в это время бомба раскрылась, и из неё посыпались гранаты, которые стали рваться вокруг меня. Многих убило, а мне посчастливилось выжить. Только и теперь, через полвека, часто снится мне тот самолет...

Под Сталинградом как-то шёл по траншее во весь рост. Противник не пожалел для меня снаряда, пальнул из пушки. Выстрел, надо сказать, получился почти снайперский. Снаряд разорвался всего-то метрах в пяти впереди меня, но все осколки, случилось же такое, пошли по инерции вперёд. Меня лишь обдало дымом и гарью, и я пошёл дальше. Но с КП батальона видели, как меня накрыло взрывной волной, решили, что я ранен или убит, поднялись бежать ко мне. Но когда пыль рас­сеялась, увидели, что я иду себе, как ни в чём ни бывало.

Однажды на марше произошло вот что. Все шли опушкой леса. Впереди командир батальона со штабом, к которому я в тот момент был прикомандирован, за ними строй солдат. Стал накрапывать дождик. Пришлось отстать от штаба, разыскать моего верного друга - санитара Наби Истрофилова, чтобы взять у него плащ. А тот, окажись, трофейный. Нагоняю батальон, спешу к штабу во главе колонны. А между ротами и штабом случился разрыв метров в шестьдесят. Бегу один-одинешенек, вдруг из лесу выходит офицер, в руке пистолет. И говорит мне: «Счастливчик! Чуть не ухлопал тебя из-за твоей фрицевской одёжки! Хорошо, что показался строй наших солдат, и я понял, что к чему». Вот так нелепо могла оборваться моя жизнь...

ПОД СТАРОЙ РУССОЙ

В этом районе наш батальон держал оборону недели две. За это время мне лично пришлось вытащить с передовой человек двенадцать раненых бойцов и командиров.

В то время уже была зима, и мы оборудовали сани для перевозки раненых. Да так, что смотреть наши сани приходил сам начальник санчасти дивизии подполковник медслужбы Смирнов. Он меня знал, потому что до этого служил в нашем полку старшим врачом. Эти сани были замечательны тем, что на них установили боль­шой деревянный ящик - «домик», с дверью и застекленными окнами с трех сторон. Внутри поставили железную печку с топкой и трубой, выведенной наружу. И когда стояли сильные морозы, «домик» обогревали. В него помещали раненых для перевязки и отправки в санчасть полка. В «домике» могли одновременно находиться до 3-4 наших пациентов. Им было тепло и спокойно.

Имелась у нас ещё и малая лагерная палатка человек на десять и даже больше. И вот когда было много раненых, мы решили поставить ее километрах в полутора от передовой. Перенесли внутрь её ту самую же­лезную печку из саней, растопили, разогрели, а один из санитаров где-то разыскал соломы и постелил под ногами по всей палатке, такой своеобразный ковёр. Когда уже стемнело, всех тяжелораненых отправили в полковую санчасть. В это время старшины понесли в термосах пищу для бойцов на передовую, в том числе принесли и нам. Но хлеб несли в вещевом мешке, и он замёрз так, что ножом не урежешь. Пришлось взять пилку-ножовку, и мы пилили его как дрова, распределяя каждому пайку.

Несколько раз наш полк подходил к Ста­рой Руссе с южной стороны, и со стороны озера Ильмень. В последний раз даже продвинулись за железную дорогу, вплотную подошли к городским окраинам. Но дальше нас немец не пустил.

Часто бывало, что наш полк освобождал небольшие города и деревни. Немцы удирали так быстро, что, к счастью, не успе­вали уничтожить наших пленных или раненых бойцов. И мне приходилось оказывать им помощь. Свирепствовал сыпной тиф, заразился и я. Пришлось около месяца проваляться в армейс­ком госпитале, но потом снова вернулся в свой батальон.

Весной 1942 года разлилась река Ковать, снабжение оказалось нарушено, и некоторое время нам пришлось воевать впрого­лодь. Правда, с самолётов нам сбрасывали сухари. И все убитые лошади были, конечно, съедены.

КАК Я БЫЛ ПУЛЕМЕТЧИКОМ

В ту зиму 1942 года был и такой случай. Как-то отправился я на КП батальона. Но перебегая железнодорожное полотно, я заметил, что справа, метрах в трёхстах, какие-то солдаты в белых маскхалатах перебегают через полотно, изредка постреливая из автоматов. Мне это показалось очень подозрительным.

Тут подошёл боец со станковым пулеметом, и сообщил мне, что разведка донесла – фашисты, около взвода, прорвались к железной дороге. Так вот что это за подозрительные фигуры в белом! Ещё он сказал, что ему приказано пулемётным огнём остановить врага, и попросил меня: «Помоги мне поднять и перетащить пулемёт через железную дорогу! А то напарник побежал за дополнительными лентами».

Только мы вытащили пулемёт на железнодорожное полотно, как немцы, человек семь, уже бесшумно неслись на лыжах навстречу нам. Они были довольно близко, но нас пока не замечали. Мы раз­вернули пулемёт, и только заправили ленту, как пулеметчик был ранен в плечо, а меня спас пулемётный щит. Фрицы были как на ладони, и я без промаха стал бить по ним. И всех, кто перешёл железную дорогу, я уничтожил.

Не прошло и четверти часа, как прибыл комбат. Он поблаго­дарил нас за то, что мы не дали возможности противнику окружить наши позиции с тылу и укрепиться на железной дороге.

КАК Я БЫЛ АРТИЛЛЕРИСТОМ

В феврале там же, под Старой Руссой, артиллеристы однаж­ды подтянули на лошадях к передовой батарею. Уже шла подготовка к наступлению. Но командиры не учли, что в двух километрах от их расположения, на колокольне, с которой просматривалась вся округа, фашисты разместили свой наблюдательный пункт.

И вот не успела ещё толком рассеяться ночная мгла, как противник начал мощный артиллерийский обстрел. Четверть часа творился настоящий ад. Только всё затихло, как мы с фельдше­ром 1-го батальона Васей Картопольцевым пошли узнать, есть ли раненые.

Подойдя к тому месту, где находилась позиция артиллер­истов, мы увидели страшную картину. Пушки искорёжены и перевёрнуты, снаряды разбросаны, лошади побиты, несколько убитых артиллеристов и больше никого нет - ни раненых, ни здоровых…

Одна из пушек стояла нормально, с открытым затвором. И мы с Васей неожиданно для самих себя решили: а давай попро­буем выстрелить из пушки по противнику. Открутили от снаря­да колпачок, заложили снаряд в ствол пушки, закрыли затвор, подняли повыше ствол, нажали на спуск и... Но разрыва снаря­да мы не увидели, он улетел слишком далеко. Опустили ствол пониже, опять заложили снаряд и выстрелили снова. Опять не видно взрыва. Тогда мы совсем низко опустили ствол. Новый выстрел, и снаряд полетел над самой землей, поднимая белые брызги снега. Тут от командира батальона прибежал связной и приказал прекратить стрельбу. Потом нам с Васей крепко попало за такое баловство.

БЬЕТ «КАТЮША»

Это случилось неподалеку от станции Лычково. Шёл я как-то из хозяйственного взвода на передовую, вдруг сзади как загудит-зашумит, дым с огнём, как будто стоглавый дракон пыхнул пламенем. Я сразу упал как подкошенный. Длилось это не­сколько секунд, потом всё затихло. Я ещё полежал чуть-чуть и бегом на КП батальона.

Прибежал, а мне говорят: «Слыхал, как наша «катюша» била по немцам?» Только тут я понял, что это был за дракон. Представьте себе, в один за другим вылетает сразу 16 снарядов, а там, куда они падают, устраивают такую кутерьму, что фрицам не позавидуешь. Поэтому немцы быстренько засекали, откуда «ка­тюша» произвела свой залп, и насылали туда бомбардировщиков. Но не тут-то было. «Катюша», сделав дело, стремительно покидала позицию.

КОЛЯ ГЛАЗУНОВ

Тогда же, зимой 1942 года в нашем батальоне на­чальником штаба служил лейтенант Глазунов. Молодой парень, по-моему, родом из Ленинграда, очень дружелюбный со всеми, и все его любили и уважали. Он никогда ничего не боялся, везде был первым. Мы с ним тоже дружили, не раз ходили вместе в разведку, чётко выполняли любое задание командира батальона. Тот часто ставил нас в пример остальным бойцам.

Но вот случилось, что Коля был ранен пулей в живот. Командир батальона прислал ко мне связного, тот пере­дал мне, что лейтенант Глазунов тяжело ранен. Мы с санитаром взяли носилки и побежали на КП батальона. Перевязав, вытащили его из траншеи и ползком, протащив метров пятьде­сят, понесли к переправе.

Как раз отправлялся плот на другой берег, а там уже стояла наша повозка. Погрузив на повозку, я его лично сопровождал до ПМП и попросил старшего врача Кукина побыстрее отправить Колю в медсанбат, где ему могли бы сделать опе­рацию. И вот мне сообщили, что во время операции в МСБ Коля умер…

... А как он хорошо играл на гитаре! Его гитара была всегда на повозке хозвзвода. И когда наступало затишье или на марше, на привале, он играл и замечательно пел. С удовольствием мы слушали и патриотические песни, и шуточные. Это поднимало дух бойцов в то тяжёлое время.

А как он на меня смотрел, верил, что я ему смогу помочь! Эти его глаза, полные мольбы, боли и отчаянья, мне никогда не забыть… (По данным сайта http://www.podvignaroda.ru/ адъютант старший 41-го стрелкового полка лейтенант Николай Дмитриевич Глазунов в сентябре 1942 года был представлен к награждению медалью «За отвагу»: «… находится на передовой линии фронта с первых дней Отечественной войны, вначале пулеметчиком, а затем выдвинут на должность адъютанта стр.батальона. На своём счету имеет 30 немецких солдат и офицеров, уничтоженных в бою. Когда в боях под дер.Орловка Сталинградской области 28.8.42 выбыл из строя командир батальона и его заместитель, тов.Глазунов принял на себя командование б-ном и продолжал наступательные операции. Батальон продвинулся, задачу выполнил и закрепился на достигнутом рубеже. Тов.Глазунов под градом пуль и осколков, презирая смерть, шел впереди, воодушевляя своим примером командиров и бойцов батальона на новые подвиги и уничтожение фашистов».

По данным сайта https://obd-memorial.ru старший лейтенант Глазунов Николай Дмитриевич 1917 г.р. погиб в бою 26.11.1942 года и похоронен в деревне Паньшино Иловлинского района Сталинградской области – прим.ред).

БОРЬБА ЗА ЗДОРОВЬЕ БОЙЦОВ

Ещё осенью от бойцов на передовой стали поступать жалобы: размягчаются дёсны, пошатываются зубы - цинга! В правоте такого диагноза я лично убеждался при осмотрах. Доложил старше­му врачу полка майору Кукину. Он мне заметил, о чём я и сам знал: цинга вызывается недостатком в организме витамина С. Им в особенности богаты шиповник и чёрная смородина. Но где их возьмёшь на фронте?

Тогда нашли такой выход. Хозяйственный взвод ежедневно должен собирать с елей и сосен хвойные иглы, благо, размещался наш полк в хвойном лесу. А санитары должны приготовить из них отвар, и поить всех солдат. Отвратительное, надо сказать, получалось пойло, но уже недели через две бойцы перестали жаловаться на расшатывание зубов. Цинга отступила.

Непростым делом было и помывка солдат в бане, смена белье. А если это долго не делать, то людей заедали вши. Когда часть оказывалась на отдыхе или на марше, то из тыла приезжали душевые установки с дезинфекционными камерами. В больших палатках с горячей водой помывка и прожарка вещей проходили быстро и качественно. А вот провести эти мероприятия на передовой гораздо труднее и опаснее.

Такой пример: в лощине протекал ручей, и мы с санвзводом решили на бугорке у ручья вырыть землянку человек на 6-7. Внутрь поставили железную печку для обогрева, дело было уже осенью. Для нагрева воды нашли в деревне большой котёл, установили его недалеко от землянки. А для прожарки нижнего белья и обмундирования нашли большую железную бочку, установили её на камни повыше, чтобы разжигать под ней костер. В бочку наливали несколько ведер воды, потом на воду клали деревянный круг и на него бельё. Сверху плотно закрывали деревянной крышкой, и чтобы не проходил пар, ещё укрывали брезентом. В землянке сделали из досок гладкий пол и сток воды наружу. Для того чтобы сидеть и мыться, установили ска­мейки вокруг. Когда мылись бойцы, постоянно топили печку, каждому подавали ведро стёплой водой для мытья. А воду разводили снаружи: горячую брали из котла, а холодную из ручья. И пока бойцы мылись, их бельё прожаривалось в бочке. В основном получался хороший эффект, педикулёз, как по-научному называлась завшивленность, проходил.

Санитары всегда шли позади батальона. Потому что было много случаев, когда бойцу становилось плохо, или после привала оставались бойцы, уснувшие на обочине дороги. Приходилось оказывать помощь, будить, даже подвозить больных на повозке. Марши устраивали в основном ночью, но некоторые бойцы не выдерживали и на ходу засыпали. И у нас уже вошло в привычку, видя, что боец засыпает, падает в сторону, брать его под руки, и он, продолжая идти, спит минут десять-пятнад­цать. И так, перебив сон, он опять идёт нормально. Вот так мы боролись за здоровье наших бойцов.

САША ЧЕРНОВ

В то время, когда дивизию готовились передислоцировать в Сталинград, в наш санитарный взвод на должность санитара перевели одного молодого бойца - Сашу Чернова. Ему было всего 18 лет, но он прибыл на фронт уже из мест заключения, где сидел за воровство.

Но фронт есть фронт: слова командира батальона, предуп­редившего нас о прошлом Саши, мы забыли. Здесь главными были взаимная выручка, уважение друг к другу, товарищеские отношения, а кто ты и кем был раньше - не так уж и важно. А Саша Чернов был отличным санитаром, решительным и сме­лым. Вместе с ним мне пришлось вытащить с передовой шест­надцать тяжелораненых и среди них двух командиров взводов.

Но, увы, Саша запомнился не только этим. Когда нашу дивизию перевозили с Северо-Западного фронта под Сталин­град, на одной из станций нам разрешили выйти на перрон. У меня были деньги, и я на красную тридцатку купил у женщины жареных семечек. Вернулся в свою теплушку, угостил всех, кто там был. Тут подходит ко мне Саша, подаёт мне тридцатку: «Это ваша!» Я внача­ле даже не понял, что это та самая, которую только что я уплатил за семечки, и, стало быть, Саша вспомнил своё «ремесло». Поговорил с ним по-мужски. Саша поклялся, что больше такого не повторится.

Но сказать, что Саша полностью сдержал свое слово, не могу. И кончилось всё это для него весьма печально. Когда наша дивизия сражалась уже на Украине, как-то прошёл слух, что недалеко от первой линии окопов лежат убитые немцы. А надо сказать, что у каждого фашиста были часы - наручные или карманные. И вот Саша соблазнился лёгкой наживой. Пополз на нейтральную полосу воровать эти самые часы. Вскоре санитары приносят его ко мне на носилках, раненного в обе ноги. Оказалось, его подстрелил немецкий снайпер. Помнится, сказал я ему в сердцах: «Ну вот, Саша, добился своего! Скажи спасибо снайперу, что остался живой!» Отправил его в полковую санчасть и больше никогда не видел…

ПОД СТАЛИНГРАДОМ

Осенью 1942 года нашу дивизию погрузили в железнодорож­ные эшелоны и направили под Сталинград. В то время немец форсировал Дон и подходил к Сталинграду. Днём наш эшелон остановили в степи. Быстро высадились, развернулись фронтом, и пошли навстречу противнику. Так шли до вечера, пока не наткнулись на немецкую разведку. Завязалась перестрелка, а потом подошли основные силы врага. Начался первый бой.

Так мы шли с боями от Камышина до Сталинграда всю осень и зиму. Местность там степная, ровная. В нашем батальоне санитаров почти совсем не осталось: я, санинструктор да двое рядовых.

Наконец вышли в Антонову балку у самого Сталинградского тракторного завода. Дальше нас немец не пустил. Здесь мы сражались несколько дней в разгар зимы. В это время армия Паулюса была уже окружена, но ещё сопротивлялась.

В степи любое передвижение связано с риском не только в дневное время, но и ночью. Противник обстреливал всю округу из пулемётов, ночью трассирующие пули летят, трещат, поблескивают, как искры. Но двигаться всё равно надо, приходилось делать это ночью. Горячую пищу приносили дважды в день: вечером и под утро.

Во время пулемётного обстрела я обычно снимал каску с головы и держал перед животом. Знал, что если пуля попадёт в живот и в течение двенадцати часов не сделать операции, то человек непременно погибнет. Если же в голову - моменталь­ная смерть.

В ночь на 1-е февраля мы с Сашей Черновым раз­вернули батальонную палатку для тяжелораненых, потому что в полковую санчасть могли отправлять только по ночам. А днём снайпе­ры не давали проходить по балке на другую сторону.

В палатку на день уложили шесть человек тяжелораненых. За ночь я крепко устал, присел под бугром с одним лейтенан­том, и мы оба, сидя, уснули. Вдруг немецкая мина разорвалась прямо в нашей палатке… Из шести раненых трое были убиты, а ещё трое снова ранены. И нам с лейтенантом тоже достались осколки. Мелкие, правда, но меткие. Лейтенанту в голову и плечо, а мне в левую руку возле локтевого сгиба. Далеко он, правда, не прошёл, потому что я был в ватной фуфайке. А второй угодил в ... нос. Сильно шла кровь, и санинструктор перевязал меня индивидуальным пакетом.

После всего этого я стал оказывать помощь раненым, что стонали в палатке. Тем временем командование, узнав, что я ранен, решило меня заменить. Но я это услышал и сказал комбату: «Никуда не пойду! Ранен легко, и стану лечить себя сам!» А мне на смену уже послали военфельдшера из команды полка. Но в балке его подстрелил немецкий снайпер…

А осколок в носовой полости я ношу до сих пор. Всё заро­сло, и он меня беспокоит только в горячей бане - лёгким покалыванием. Врачи предлагают, давай вырежем, а я не хочу. Ещё останется рубец на лице, а сейчас ничего не видно. Вот такая память о Сталинградской битве осталась у меня на всю жизнь.

Однажды мы перетаскали через балку всех тяжелораненых, к нашей Маше с санями. Когда наш ездовой Шайхудинов увёз их в полковую санчаст, возвращаюсь в батальон, смот­рю, на передовой все ходят во весь рост и нет никакой стрель­бы. Вижу, возле развалин тракторного завода немцы строятся в колонны. Тут я понял - немцы сдаются в плен. Поскольку все раненые уже были эвакуированы, мне с моими санитарами приказали конвоировать пленных до КП полка. И так самую первую колонну пленных, человек триста, мы и повели - я сзади, а санитар впереди. Дошли без приключений, дальше ко­лонну повели бойцы из роты автоматчиков.

Но пока мы конвоировали колонну пленных, у меня в кар­манах ватных брюк скопилось немало наручных и карманных часов. Фрицы, чтобы не отдавать часы русским, бросали их на обочину дороги. Вот я их и подбирал.

Когда вернулись обратно в батальон, довелось участвовать в распределении продуктов с трофейного склада. Нашёлся там и шнапс, и водка. Выпили и уснули. А когда проснулся, то часов в карманах уже не обнаружил. Постарались ребята из наших тыловых подразделений, видимо, «коллеги» нашего Саши Чернова.

За период боёв в балке Антоновка, мы с санитаром Сашей Герцевым вынесли с передовой 28 тяжелораненых. В самом Сталинграде я так и не побывал, только на окраине. В районе тракторного завода. (На сайте http://www.podvignaroda.ru/ есть наградной лист, по которому командир санитарного взвода батальона 41-го стрелкового полка 84-й дивизии старший военфельдшер Н.А.Лосев в сентябре 1942 года был награжден орденом «Красной Звезды»: «За время службы в 41-м СП с августа 1941 года в должности командира сан.взвода стр.батальона показал свою любовь к делу оказания мед.помощи раненым бойцам и командирам. Он лично сам принимал участие в выноске раненых и оказания им помощи, не щадя своей жизни, под свистом пуль, разрывов бомб, мин и снарядов. В боях под д.Орловка Сталинградского района с 26.8.42 по 7.9.42 взвод т.Лосева под его руководством вынес с поля боя 162 человека раненых бойцов и командиров с их личным оружием. Тов.Лосев не уходил с поля боя до тех пор, пока не вынесли всех до единого раненых. Он сам лично на своих плечах выносил раненых товарищей» – прим.ред.)

После разгрома немецкой группировки под Сталинградом мы оказались в глубоком тылу - до фронта 600 километров. Через двое суток эшело­ном отправились на переформировку в Воронеж.

В БОЯХ ЗА ХАРЬКОВ

Формировались мы здесь недолго. Получив пополнение, пошли на Харьков, который вначале отбили у немцев, а потом опять сдали. И нашей дивизии пришлось его брать второй раз.

Наш 41-й полк из деревни Дергачи перед Харь­ковом взял направление вправо в обход города, лесом. Там нас встретил немец и окружил со всех сторон. Мы окопались и отстреливались целый день. Мне с санинструкторами и двумя санитарами отвели место недалеко от КП батальона. Мы вырыли два окопа и стреляли только тогда, когда противник заходил с нашей стороны. Для раненых вырыли щели позади себя. Вскоре там уже набралось человек десять тяжелораненых. Так отстреливались до тех пор, пока у меня с санитарами не кончились патроны.

Тут батальон пошёл на прорыв. А что делать нам с десятью тяжелоранеными, которых нужно нести на себе? Мы же можем нести только троих. Хорошо, комбат приказал: всем свободным штабным связистам, радистам, адъютантам взять остальных раненых. Так мы с ранеными на плечах побежали за наступа­ющим батальоном. А противник тем временем поливал нас свинцом из всех видов стрелкового оружия.

В итоге наш полк в Харьков так и не вступил, а завязал бой за городок Люботин, что под самым Харьковом. От полка осталось человек сто пятьдесят, не больше, и немецкие бронетранспор­тёры загнали нас в кустарник возле дороги на Люботин. По приказу командира все заняли круговую оборону и окопались. Площадь позиций была небольшая, метров двести на двести.

Я с санитарами окопался на краю кустарника у дороги, рядом с нами оказался парторг. Только мы успели вырыть щели, как в нашу сторону по дороге пошли два бронетранспортера противника, на ходу стреляя из пулемётов. И до того плотно обстреливали, что голову из щели не высунуть. Ведя огонь, бро­нетранспортёры остановились на дороге как раз против наших окопов, метрах в восьми-десяти.

Я подумал, а что если этих бронированных «жуков» подбить противотанковыми гранатами? Перелез к парторгу посовето­ваться, и мы с ним договорились действовать по моему плану. Первую гранату бросил парторг. Я тоже выдернул чеку, и через мгновенье под мотором ещё одного бронетранспортера раздался оглушительный взрыв.

Сразу после взрывов в окопах раздалось мощное, русское «ура». Фрицам такое угощение пришлось не по вкусу. Они стали вы­скакивать из машин, как тараканы из щелей, и убегать в кусты. Наши, увидев такой оборот дела, выбежали из окопов и бросились к бронетранспортёрам, стреляя в убегающих немцев.

Я забрался на бронетранспортёр и сбросил оттуда пять руч­ных пулемётов и ленты с патронами в металлических коробках. У некоторых пулемётов стволы были отделены. Но мы с пар­торгом раньше уже видели эти пулеметы, и смогли быстро поставить стволы на место. И когда немцы, придя в себя, решили вернуться к своим бронетранспортёрам, мывстретили фашистов огнём из их же пулемётов. После этого фрицы окончательно разбежались, и наш полк вступил в Люботин. (Из наградного листа на представление к ордену «Отечественной войны» I-й степени:«В бою за совхоз «Коммунар» что южнее д.Гавриловка Харьковской области вынес с поля боя 6 офицеров и 15 рядовых. При отражении контратаки огнем из ручного пулемета уничтожил 10 гитлеровцев и одного водителя бронемашины противника» - прим.ред.)

НА БЕРЕГУ ВОРСКЛЫ

Потом наш полк пошёл прямой дорогой на Полтаву. Неприятель отступил, и мы почти до Полтавы особого сопротивления не встречали. Полку предстояло форсировать реку Ворсклу в десяти километрах от Полтавы, где река изгиба­лась глубокой излучиной.

На берегу стоял домик, в нём расположился комбат со связистами. Туда мне и передали, что у миномётчиков есть раненый. Пошли с санитаром Наби Истрофиловым вдоль бе­рега реки. Место открытое, простреливаемое. Этим, конечно, воспользовался немецкий снайпер. Он бил одиночными выст­релами, светящимися пулями. Мы побежали. Вдруг Наби прилёг на песок и мне кричит, чтобы я тоже лёг. Но я подумал, что если прилягу, то снайпер хорошо прицелится, и мне конец.

Так добежали до миномётчиков, а они всё удивлялись, как это мы остались в живых? Правда, у меня полы шинели оказались прострелены, но это я обнаружил потом. (Выдержка из наградного листа: «22.9.43 у ст.Юж.Полтава под минометным и пулеметным огнем вынес с поля боя 7 раненых, одновременно находясь в боевых порядках подразделений, огнем из винтовки уничтожил 4 гитлеровцев»- прим.ред.)

НЕЛЕПАЯ СМЕРТЬ

Шло наступление. Роты медленно, развёрнутыми цепями проходили кустарники. Я отправил последних раненых, догнал командира батальона капитана Астафьева, который на опушке леса стоял вместе со штабом, а санитары пошли за ротами.

Вэто время рядом с нами остановился «виллис». Из него вышел командир дивизии генерал-майор Буняшин. Ес­тественно, комбат доложил генералу, кто мы. Генерал спросил его, где роты, куда идет наступление... Астафьев несколько рас­терялся. Стоя спиной к передовой, он вдруг показал в противо­положную ходу наступления сторону.

Дальнейшее было неожиданным и ужасным. Генерал вы­хватил пистолет и выстрелил прямо в капитана. Мы бросились врассыпную. Но крик генерала «Добей гада!», обращенный кадъютанту, гремел у меня в ушах и на расстоянии двадцатиметров. Раздался ещё один выстрел… ,

Так незаслуженно погиб наш боевой, храбрый и уважаемый всеми комбат Астафьев. И с тех пор я не мог спокойно видеть комдива Буняшина… (Командир 84-й стрелковой дивизии генерал-майор Павел Иванович Буняшин закончил войну кавалером двух орденов «Красного Знамени», «Суворова», «Кутузова» и «Богдана Хмельницкого» II-й степени – прим.ред.)

СТРАШНЫЙ СОН

Потом наша дивизия двинулась на город Кировоград, и мы его взяли с ходу. Я оказался на постое в неказистом доме на окраине города. Хозяева были людьми пожилыми, по-доброму, по-родительски относились ко мне. Но там я видел такой сон: иду по льду замёрзшей реки, и со мной ещё человек. Долго шли, потом этот человек стал уходить от меня всё дальшеи дальше, и вскоре совсем исчез. Я остался один и тут проснулся.

Утром рассказал свой сон хозяйке дома. Та огорчила меня, предсказав, что на днях будет мне печальное известие о потере кого-то из близких. И что вы думаете? Через три дня получаю письмо с фронта, из части, в которой воевал отец. Это была похоронка: мой отец пал смертью храбрых…

Долго и тяжело я переживал это известие. К тому же в тупору от матери писем я не получал. Местность, где она оставалась с сёстрами, была ещё оккупирована немцами.

НЕВЕРОЯТНЫМ СЛУЧАЙ

В районе Александрии произошёл такой случай. Как-то под утроменя вызывает комбат и встречает руганью: «Как ты допустил,что раненого бросили перед траншеей 1-й роты?» Я взял ссобой санитаров, носилки, и стали по траншеям пробираться к позициям 1-й роты. Оказалось, что это раненный в ногу разведчик лежал метрах в тридцати от переднего края. Пользуясь тем, что ещё не совсем рассвело, мы ползком добрались до него, осто­рожно положили на носилки и втащили в траншею.

Потом открытым полем мы вынесли его в село, в дом, где я оказывал первую помощь. И когда при свете керосинового фонаря я разрезал ему ватные брюки от коленки до стопы, то понял, отчего разведчики бросили этого бойца лежать на нейт­ральной полосе - они испугались. Испугался и сам раненый. Оказалось, мина, выпущенная из ротного миномета, застряла, не взорвавшись, в икроножной мышце его левой ноги. Хвост мины торчал возле коленки, а головка выглядывала наружу где-то в районе голеностопа.

Разумеется, я попросил всех выйти из помещения. Затем осто­рожно промыл рану спиртом и, смазав ее йодом, перевязал вместе с миной бинтом из индивидуального пакета. Сам раненый просил делать всё осторожно, чувствовалось, что ему становится не по себе.

Потом пришёл черед демонстрировать мужество и искусство езды вознице Шайхудинову. На дороге с замёрзшими комьями земли ему приходилось стараться изо всех сил, чтобы повозку не подбрасывало на ухабах. Но Шайхудинов и Маша сра­ботали отлично, и раненого благополучно доставили в пол­ковую санчасть.

Признаться, там старший врач палка майор медицинской служ­бы Кукин был весьма озадачен моей запиской о характере ранения бойца. В ПМП раненого не стали перевязывать, а срочно на машине отправили в медико-санитарный батальон дивизии. Там, как мне потом рассказывали, на операцию вызвали сапёра. Врач-хирург вынул мину, а капитан из сапёрного баталь­она вынес её за палатку, бросил - она и взорвалась. Врача-хирурга за эту операцию наградили орденом «Красной Звезды».

ПЕРЕПРАВА, ПЕРЕПРАВА…

Итак, наша 84-я стрелковая дивизия вплотную подошла к Днепру южнее Кременчуга. Немец на Днепре организовал крепкую оборону. В это время пришёл приказ Верховного Главнокомандующего. В нём, в частности, говорилось, что тот, кто первым переправится через Днепр, будет награждён золотой звездой Героя Советского Союза.

Подошли к Днепру уже под вечер. Комбат объявил: «Кто хочет, может попытаться перебраться на тот берег в разведку». Вызвалось трое: телефонист, его катушка с кабелем и телефон­ный аппарат позволяли наладить оперативную связь, ещё боец, физически очень сильный, он должен был грести, и я как фельдшер, естественно, со своей санитарной сумкой. Кроме штатного вооружения взяли с собой ещё и руч­ной пулемёт.

Поплыли уже в темноте. И вдруг наша лодка быстро упер­лась в берег. Мы приготовились к бою, установили пулемет, а мне пришлось выйти из лодки прояснить обстановку. Ещё в лодке я взял в правую руку пистолет, а в левую «лимонку». Прошёл метров десять, и всё под ногами вода. Оказалось, что это небольшой песчаный островок. Я вернулся к лодке, рассказал все телефонисту, он передал комбату. Последовал приказ вернуться обратно. Так что Героем Советского Союза никто из нас не стал. А через Днепр переправились мы позже и в другом месте.

КАК ВЗЯЛИ «ЯЗЫКА»

Когда наш полк переправлялся через Южный Буг, я доложил комбату, что задержусь с переправой: «Есть несколько тяжелораненых, надо дождаться повозки, отправить их и лишь затем переправляться!» Комбат приказал оставить нам с санитаром Наби Истрофиловым лодку, ориентиром для нашего дальнейшего передвижения должен был послужить телефонный кабель, уходивший на другой берег.

На рассвете подъехала повозка. Мы с Наби уложили раненых, и она отправилась в полковую санчасть. Мы с Наби сели в лодку, и я стал грести единственным веслом. Переплыли быстро, хотя нас по течению немного отнесло.

Вышли на берег. Смотрю, от крайнего дома бежит какая-то женщина, машет рукой, кричит. Из её сбивчивого рассказа узнаю, что к ней в дом зашёл какой-то немец с оружием, потребовал молока, сидит сейчас в комнате и жрёт. На мой вопрос, один ли там этот немец, женщина ответила утвердительно.

Но она дрожала от страха, боялась, что немец может убить её или изнасиловать, и просто молила нас о помощи. Мы посовещались с Наби, и, конечно, решили помочь. Можно ли отказать, если мы с оружием, и просит наш человек?! Решили брать фрица в плен.

План был такой: Наби обойдёт дома и подойдёт к входной двери со двора, а я с хозяйкой пойду напрямик, и встретимся у входной двери. А хозяйке должна вызвать непрошенного гостя на крыльцо. Так мы и поступили. Истрофилов пошёл вокруг дома, а мы с хозяйкой пробежали, пригибаясь, вдоль окон, и возле дверей сошлись все вместе.

Наби стал с левой стороны двери, я с правой. Хо­зяйка вошла в дом, чтобы вызвать немца. Через мгновение, которое показалось нам очень долгим, тот вышел на крыльцо. Я ему крикнул «Хэнде хох!», он руки и поднял. Я приказал Истрофилову обыскать фрица. А хозяйка тем временем вынесла из дома оружие этого «героя» - ручной пулемёт и автомат. Немец не сопротивлялся, и я ему объяснил, что он пойдёт с нами.

Как и учил комбат, пришли в свою часть по телефонному проводу. Тот, надо сказать, сильно удивился, увидев нас, своих медиков, в столь необычной компании. Подошёл, спросил, что случилось. Мне пришлось чуть-чуть слукавить, сказал, что разведчики из дивизии срочно просили найти «языка». Ко­мандир ещё раз удивился такому поручению для своих санитаров, но виду не подал, а сразу приказал отправить «нашего» пленного в штаб дивизии.

В МОЛДАВИИ

Противник быстро отступал в сторону Молдавии, и наша дивизия стремительно шла вперёд, останавливаясь только на небольшие привалы. Помню, с ходу прошли город Котовск и уже через несколько часов вышли к Днестру в районе Рыбницы. Там на окраине города уже был построен большой плот и через реку протянут металлический канат. На этом пароме переправляли лошадей с повоз­ками и артиллерийские орудия. Помню точную дату форсирования Днестра – 1-е апреля.

Новое впечатление на том берегу. «Товарищ старший лейте­нант, хотите ли попробовать молдавского вина?» Это подошёл знакомый старшина. Уговаривать меня не пришлось. Напиток был какой-то странный, мало напоминавший наше российское хмельное, что-то сладковато-кисловатое... И я попенял старшине, мол, угощаешь сладковатой водой. Тот не смутился, а лишь посетовал, что вина у него мало, и мне стало быть, никак не почувствовать, что это за штука такая - молдав­ское вино. Позже я и сам понял, что старшина прав, и полюбил молдавское вино на всю жизнь.

Переправившись через Днестр, опять шли без отдыха. Дул сильный ветер, и мы шли, держась друг за друга. Обозы отстали, и мы делили друг с другом последний сухарь. Но голодными всё же не были: доброта местного населения не знала границ - кто кусочек пирога даст, кто сала. Приятно было и то, что все говорили по-русски.

Наби Истрофилов был узбек, не ел свинины совсем, а в одном селе на подступах к Оргееву хозяйка подала ему большой розовый, пахнущий чесноком шмат «чушка» (по-узбекски это свиное сало). А он его не взял, сказал изумлённой молдаванке: «Моя чушка не кушает!» Все мы так возмутились, что ему пришлось возвратиться к той сердобольной хозяйке и у неё, ещё более изумленной, всё-таки выпросить тот самый шмат сала, от которого он так неосмотрительно отказался за час до этого. И завернутый в полотенце принёс его нам.

Шли дальше, но противник организовал мощную оборону, и в районе села Лесное наш полк остановился на длитель­ное время. Сама местность позволяла здесь уверенно оборо­няться: большая лощина как естественное укрытие, и само село на пригорке, на господствующей высоте. Помню, мы с ходу ворвались в село, но противник нас оттуда выбил. Оказалось, что сначала в селе стояли румынские войска, и они начали удирать. Но за ними во втором эшелоне стояли немцы, они остановили бегство румын и заставили этих вояк вместе с ними идти в контратаку.

В этом селе я оказал медпомощь нескольким бойцам - легкораненым, и они сами ушли в тыл. А один старшина-артиллерист, фамилию не помню, наводчик, был тяжело ранен в ногу, и не мог идти. Его я посадил на спину и понёс вниз. Покуда мы с ним бежали, его ещё раз ранило осколком в ягодицу. Получилось вроде взаимной выручки: я ему спас жизнь, а он собственным телом уберёг меня от ранения. (Из наградного листа на представление к ордену «Отечественной войны» II-й степени: «В бою северо-восточнее села Сосень р-на Теленешты Оргейской области, когда из строя выбыли санитары, тов.Лосев сам явился на поле боя, с которого вынес 15 бойцов и командиров, в том числе командира полка майора Орлова» - прим.ред).

Всё это видел в бинокль командир полка полковник Зудин, и тут же прислал адъютанта. Узнать у меня, что там творится в селе, много ли раненых. Я всё ему рассказал. Потом командир полка сообщил о моих смелых действиях старшему врачу полка май­ору медицинской службы Кукину, моему непосредственному начальнику по санитарной части, и я получил благодарность.

До самого конца августа мы простояли в этих местах в обороне, готовились к наступлению.

ЕСТЬ ЛИ У РУССКИХ РОГА?

Когда пробил час и началась знаменитая Ясско-Кишиневская операция, наша дивизия с боями дошла до румынского города Яссы. Потом через всю Румынию наступали до Венгрии. У венгерской границы со мной произошёл такой случай.

Шёл я, как обычно, за батальоном по одной венгерской деревне. Вдруг из одного дома выходит пожилая венгерка и идёт прямо ко мне. Видимо, увидела, что я без винтовки и без авто­мата, а пистолет в кобуре издали не заметен. Я остановился, она подошла вплотную и, ни слова не говоря, подняла обе руки, сдвинула назад мою фуражку и стала щупать мне лоб и виски. Осмотрела меня, почти как доктор, очень внимательно, и ни слова не говоря, ушла.

Я удивился, но спросить у неё ничего не мог, по-венгерски совсем ничего не знал. Но и шум поднимать не стал. Сразу пошёл вперед и рассказал обо всем замполиту батальона. Тот объяснил, что среди населения распространяются слухи, что русские - это нелюди, черти с рогами. Мои товарищи со смехом стали расспрашивать меня об этом приключении. Так я, неожиданно для себя, на какое-то время стал героем солдатских баек.

«СТЕНЬКА РАЗИН»

В Венгрии наша дивизия с ходу взяла город Секешфехервар. Наш полк занимал оборону на окраине города. Санчасть распо­лагалась в районе мотоциклетного завода. В это время Будапешт был полностью окружён нашими войсками, и противник пытался туда прорваться.

Как-то вечером мы, боевые друзья-медики, собрались в домике у одного пожилого венгра. Купили вина, достали не­много водки и закуски. Выпили и под хмельком запели песню «Стенька Разин». К нашему удивлению, хозяин дома стал под­певать, естественно, на венгерском языке, но мотив точно такой. Мы были удивлены, откуда вдруг венгр знает эту песню? Но расспросить его не могли, потому что никто из нас не объяснялся по-венгерски.

В АЛЬПАХ

Чем больше мы углублялись на австрийскую территорию, тем всё круче взбирались на Альпы. Шли всё время по одной и той же дороге, построенной, видимо, очень давно. Где-то здесь во­евал Александр Васильевич Суворов. Где, я точно не знал, но всё равно это согревало мне сердце.

Начался спуск. Сам комдив проверял, как готовится транспорт к спуску. А спускаться в низину предстоя­ло приблизительно километров пятнадцать. Радом с дорогой слева была отвесная скала, а справа обрыв в ущелье, как говорится, костей не соберёшь.

Вокруг комдива собралось много офицеров, присутствовал и я. И генерал задал всем нам вопрос. Указал на высоту за ущель­ем, на отдельное дерево, которое выделяло её среди других маленьких пиков в округе. После того как генерал удосто­верился, что мы поняли, о какой высоте идёт речь, он и задал свой вопрос: «Сколько времени потребуется, чтобы отсюда достичь дерева на высоте?»

Мнений набралось немало, но в основном сошлись на том, что за 15-25минут. Тогда генерал снял со своей руки часы, очень красивые, и говорит: «Тому, кто дойдёт до этого дерева за полчаса, дарю свои часы!» Нашлось два добровольца: один капитан-артил­лерист, звания другого не помню. Оба молодые, энергичные. Генерал засёк время и скомандовал им.

И что бы вы думали? Капитан дошёл до дерева за 55 минут, а второй за 58 минут. Так что часы генерала никому не достались. Оказалось, что он не очень-то ими и рисковал. Ему было известно то, чего не знали мы. При прямой видимости с высоты до высоты кажется близко, совсем близко, а если пройти вниз и подняться, так сказать, на практике, то окажется очень долгий путь.

У нас в батальоне несколько лошадей шли в запасе, привя­занные за повозку сзади. Что-то они друг с дружкой не поладили, и крайняя задними ногами оступилась с дороги и полетела вниз. Когда я заглянул в пропасть, мне показалось, что она ещё жива. И, держась за кусты, я потихоньку полез вниз с обрыва. Но когда добрался до лошади, она только одним глазком посмотрела на меня и опять его закрыла. Помочь ей было уже невозможно: у неё и ноги были переломаны, и живот разорван, кишки висели на камнях... И когда я выбрался обратно на дорогу, комбат огорченно констатировал: «Медицина здесь оказалась бессильной...»

И начался спуск - пожалуй, самое трудное в горах. Пришлось идти в ущелье и видеть вверху только одну узенькую полоску неба. Но и эта суровая местность оказалась населена. Возле дороги в расщелинах стояли дома, и жили люди. Нам приходилось только удивляться.

ПОБЕДА!

В одну из ночей наш полк шёл без отдыха. Я очень устал, подождал обоз нашего батальона, где шла и наша санитарная повозка, прилёг на неё и уснул. Вдруг сквозь сон я услышал впереди крики «ура» и стрельбу. Я вскочил с повозки и побежал на эти крики. Оказалось, командир полка остановил полк и объявил, что получена шифровка о том, что в Берлине подписан Акт о капитуляции, и войне конец! Это была ночь с 8-го на 9-е мая 1945 года. Такого ликования всех воинов я никогда до этого не видел. Так мы в ночном лесу встретили сообщение о Победе.

Потом несколько дней по лесам гонялись за рассеянными бандами власовцев. А конечным пунктом на славном боевом пути нашей дивизии стал австрийский городок Грац - всего в сотне километрах от итальянской границы. Там мы, наконец, смогли по-настоящему отметить День Великой Победы. Здесь мы отдыхали дней десять, потом начали готовиться к возвращению домой.

Вскоре после Победы нашу дивизию перевели в румынский город Арад. Расположились в казармах крепости за рекой. Там дивизию и расформировали.

На память о Дне Победы. Румыния, май 1945 года

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Самолётный гул людям моего возраста до сих пор напоминает войну. И когда этот гул услышишь, сразу заболит душа и, хотя прошло уже много лет, просыпается страх. Как медику мне понятно, война догоняет нас сейчас, в старости, преждевременно поражая сердце, мозг, другие органы.

В трудные для нашей Родины военные годы я отдавал для Победы всё свое здоровье и не жалел жизни. За Победу погиб и мой отец.

Один верующий человек как-то сказал мне, что я остался жив во время войны, пробыв на фронте все четыре года, только потому, что все свои силы отдавал спасению людей. Да, главное, что было высшей целью для меня на фронте - это спасение человеческой жизни. И Бог меня миловал, хотя и был несколько раз легко ранен и контужен.

В кругу семьи. Германия, 1952 год

Сейчас находишь сочувствие, когда тебе плохо, беспокоит сердце или болят ноги, когда останавливаешься на улице, дер­жась за дерево или опираясь на забор. Прохожие подходят, предлагают помощь. Но это, в основном, пожилые люди, а молодёжь проходит мимо и даже не посмотрит в твою сторону. А когда в майские праздники наденешь ордена и медали, иной раз можешь услышать: «Вот напялил побрякушки…» А ведь эти «побрякушки» доставались людям за смелость в бою, за то, что воин жертвовал жизнью воимя Родины. Надо признать, что-то мы упустили в воспитании молодёжи…

Но я надеюсь, что эта книга пусть на малую толику вос­полнит мои собственные ошибки в этом важном деле. Книга эта написана через сорок пять лет после Победы. Скоро 50-летие Великой Победы. Надеюсь дожить до этого дня и посвящаю эти скромные записки грядущему замечательному празднику.

Отдать долг погибшим друзьям. 9 мая 1977 года

Вместо послесловия

Вся жизнь Николая Александровича Лосева была связана с медициной. После выхода в запас он жил в городе Бендеры, работал заведующим профилактическим отделом санэпидстанции. Принимал участие в общественной жизни, в качестве члена комиссии при горисполкоме активно помогал инвалидам и пенсионерам. Подполковник Лосев ушел из жизни в 1992 году и похоронен на Центральном кладбище города Бендеры.

Среди ветеранов. Июнь 1991 года

Воспоминания для публикации на сайте WWW.IREMEMBER.RU любезно предоставил сын ветерана – Николай Николаевич Лосев.