Я родилась 5 декабря 1922-го года в городе Камышин Сталинградской области. Мой отец трудился инженером-строителем, строил в Сталинграде жилые трех- и четырехэтажные дома стандартного типа. Мама была домохозяйкой, потом она выучилась и стала работать электрокрановщицей на Сталинградский тракторный завод, после того, как повысила свою квалификацию, и стала распределять ГСМ на весь завод, бензовозы подвозили бензин и керосин для питания доменных печей, а мама распределяла их по станциям. Я росла единственным ребенком в семье, брат и сестра умерли еще во младенчестве, даже не помню их.
До войны я только-только окончила десять классов, собралась поступать в мединститут, и тут 22 июня 1941-го года началась Великая Отечественная война. Начала учиться в Сталинградском медицинском институте, мы жили в Тракторозаводском районе, каждый день переходила по мосту через речку Царицу на занятия. Одновременно по вечерам посещала фельдшерско-акушерскую школу, где получала специальность медицинской сестры. В августе 1942-го года мединститут решили эвакуировать, я же осталась в Сталинграде, и пошла с подружками в военкомат, будучи уже фельдшером. Стали распределять по военным частям. Фронт уже приближался к городу. Стоим в коридоре, нервничаем, куда направят. Когда пришла моя очередь, то попросила направить поближе к ставшему мне родным Сталинграду. На карте мне показали, что ближайшие позиции наших войск находятся в селе Малые Россошки. В итоге 2 августа 1942-го года назначили фельдшером в 328-й участок военно-строительных работ, который вскоре стали именовать отдельный противотанковый саперный батальон.
Попав в это село, я увидела, что дальше идет степь и не могла себе представить, как в этой степи можно обороняться. Меня определили в конюшню, где выделили один из отсеков под медицинский пункт. Командир батальона посмотрел на меня, только головой покачал, ведь я в молодости выглядела как маленькая девчонка. Началась моя работа. Первые несколько дней все надо мной смеялись, особенно повар издевался. По должности мне надо снимать пробу с еды, а я не умею, не приспособленная к этому делу, поэтому повар наливал мне огромную миску еды, и требовал, чтобы я все съела. По правилам мне надо две ложки пробы снять и записать в журнал. А он настаивал, чтобы я съедала все до крошки. И потешался при этом, когда я давилась и ела. Потом комбат видит это дело, и прекратил издевательства. Затем начались бои, ко мне стали таскать в большом количестве раненых, фронт приближался. Через некоторое время стали отступать к Сталинграду.
И тут мне довелось с двумя солдатами участвовать в специальной операции. Под нашей конюшней после оккупации села Малые Россошки немцы провели линии связи к постам арткорректировки, по которой они вели интенсивный и меткий огонь по нашим позициям. Нужно было эти линии перерезать. Но как туда добраться?! Меня переодели деревенской девушкой, где-то нашли юбку, под видом местной жительницы я пришла в село, подлезла под этот сарай, в котором уже стояли вражеские лошади. Мне специальные щипцы дали для резки. Я все сделала, вернулась в часть и снова переоделась в военное обмундирование.
23 августа 1942-го года. Этот день мне запомнился на всю жизнь. Мы недавно прибыли в Сталинград, и тут начался сильнейший авианалет. Поднялась сильная тревога, в подвалах было полно раненых и мирных жителей, и военных. Мой медицинский пункт расположился в каких-то развалинах в центре Сталинграда. Ребята притащили снятую откуда-то дверь, поставили в яме два битых камня, положили на них эту дверь, застелили какими-то тряпками и безостановочно таскали мне раненых. Оказывала им первую медицинскую помощь, в основном перевязывала и останавливала кровотечение. По идее, дальше раненых надо эвакуировать за Волгу, но вокруг одни развалины, постоянные бомбежки, артобстрелы, шагу не сделаешь, поэтому все больше и больше ожидающих переправы раненых скапливалось около моего пункта, где они лежали на носилках и ждали. Что им еще оставалось делать?!
Сражения кипели в самом городе, жители либо погибли, либо прятались в домах и подвалах. На Волге стояло очень много гигантских цистерн с горючим и нефтью. Вражеские самолеты их пробомбили, нефть потекла по Волге, так что река горела, переправиться некуда. Днем от дыма стало темно, ничего не поймешь. Страсть была страшная, светопреставление, а я продолжала перевязывать, останавливала кровь, и некуда выносить раненых, разве что подальше от моей ямы относили, и на этом все.
И тут к нам пришел генерал-лейтенант Василий Иванович Чуйков, который 12 сентября 1942-го года вступил в командование 62-й армией. Он ходил по передовой и смотрел, как устроена наша обороны, заглянул в мою яму. Хорошо помню, как он стоит с адъютантом на входе, и спрашивает: «А что тут девочка делает?» Я ведь выглядела как подросток. А находившиеся рядом со мной бойцы были злые, голодные, как раз перед этим во время бомбежки разбили нашу полевую кухню. И какой-то солдат ответил: «Вы видите, сколько стоит у входа носилок с ранеными – это все она спасла наших солдат! Они уже глаза открывают, а были без сознания! Так что она свое дело знает, теперь ваша задача побыстрее вывезти их за Волгу». А там уже не только на носилках, но и прямо на полу лежали перевязанные мною ребята. Бои были страшные. Чуйков организовал эвакуацию и приказал передать по фронту, что фельдшер Анна Мирошникова прямо в Сталинграде спасает раненых. При этом через пару дней мне вручили медаль «За отвагу». Потом узнала, что по всей армии через громкоговорители передают каждые 20-30 минут о том, что я спасла много бойцов и офицеров. Зачем это было нужно? Теперь все бойцы и командиры знали, что им в Сталинграде оказывают медицинскую помощь. Многие решили, что медработники всех побросали и бежали за Волгу. Стали идти в бой с уверенностью в том, что в случае ранения им окажут помощь. Долго мы там находились, но Сталинград не сдавали, хотя немцы постоянно кричали о том, что заняли город. Держались до смерти.
16 сентября 1942-го года меня тяжело ранило в голову пери бомбежке. Весь череп изрешетило осколками. Целый месяц лежала в каком-то подвале без сознания, а когда очнулась, то потеряла память – не помнила ни имя, ни фамилию. Очнулась в госпитале в Камышине, и мне подсказали, что надо пойти в церковь, там могут быть данные о моем рождении, потому что все архивы административных учреждений либо сгорели, либо были эвакуированы. Ничего не осталось, концов не найдешь. По счастью, в первой же церкви, куда я обратилась, нашли мою фамилию, имя и отчество, оказалось, что я была здесь крещена. После выздоровления осталась в эвакогоспитале № 1588, где стала работать медицинской сестрой. Когда шли первые операции, сама еще стояла у стола с перевязанной головой.
Мы размещались в здании камышинского рабфака, все окна были закрыты фанерой и досками, в сарае расположили двигатель, который круглосуточно давал нам свет. День и ночь стояла за операционным столом - останавливала кровь, перевязывала кишечник. Моим хирургом был Иван Христанович Сафинский из Сталинграда, жена которого работала в нашем госпитале наркологом. Несмотря на солидный возраст, он меня многому научил, и впоследствии стал доверять мне, и я самостоятельно делала операции.
Когда фронт отодвинулся от Камышина, госпиталь переименовали в эвакогоспиталь № 5767 и сделали его специализированным – мы проводили операции по ампутации нижних конечностей. Так как у нас остро не хватало хирургов, то мне присвоили звание младшего лейтенанта, и я стала безостановочно делать операции. Иван Христанович к тому времени почти ослеп, поэтому ему сделали высокий стульчик, на который он садился и наблюдал за тем, как я делаю ампутацию. Здесь проработала до конца войны.
В ночь с 8 на 9 мая 1945-го года мы делали операции, в которой мне ассистировали медсестра и санитарка. Закончили где-то в начале четвертого утра. Только сняли халаты и хотели пойти в свои комнаты, чтобы хоть немного отдохнуть, как раздался страшный грохот, после чего послышались крики: «Правый! Левый!» Так как четырехэтажное здание рабфака было старым, потолок над нами ходил ходуном. Побежали посмотреть, в чем же дело. Боялись, не пожар ли случился. Оказалось, что нашелся командир, который построил ребят с ампутированными ногами – с одной стороны сохранивших правую ногу, а с другой – левую. И они на костылях решили устроить тренировку парада. Стали расспрашивать, что за повод такой, и нам ответили, что Германия капитулировала! А мы и не знали. Были и радость, и слезы, и все на свете.
После Победы госпитали стали закрываться, медперсонал, в первую очередь женщин, стали массово демобилизовать. Пошла к начальству, стала просить уволить в запас, тем более, что начались головные боли в связи с тем тяжелым ранением. Но мне сказали, что начнут демобилизацию только тогда, когда мы всех раненых поставим «на ноги». Дело в том, что у нас открыли мастерскую, в которой делали деревянные протезы. А мы учили ребят ими пользоваться после ампутации. В итоге в августе 1945-го года меня признали инвалидом Великой Отечественной войны III-й группы, и уволили в запас.
- Чем обрабатывали раны при ампутации?
- Первое время у нас не то, что лекарств не хватало, даже воды не было, поэтому снегом терли руки, в нем же стирали бинты. Затем, когда ситуация наладилась, использовали в основном йод, а также стрептоцид и сульфидин. Второй препарат был особенно редким и ценным, его имелось очень мало, поэтому давали только тяжелораненным. Бывало, что к нам привозили ребят с нагноившимися ранами, у некоторых даже кости гнили. В этих случаях применяли сульфидин. А для прочих сложных ранений использовали белый стрептоцид, красный мало, он как-то не так хорошо действовал.
- Каков был режим работы?
- Работали круглыми сутками.
- Как проводилась стерилизация перевязочного материала?
- В отдельной комнатке на кушетке поставили стерилизатор – бикс, специально для стерилизации перевязочного материала, там же в раковине мы постоянно мыли хирургические инструменты. Работал бикс день и ночь, потому что в нем же и постельное белье стерилизовали.
- Как кормили в госпитале?
- Хорошо, но мы никогда не могли поесть нормально, потому то операция следовала за операцией.
- Как лечились ожоги?
- В основном марганцевой водой, в ней мочили салфетки и прикладывали к поврежденной коже. Или посыпали стрептоцидом, но его было настолько мало, что использовали только в самых тяжелых случаях.
- Каковы были основные причины смертности в госпитале?
- Смертность была малая, молодые ребята чаще всего выкарабкивались, ведь они только начали жить. Старики же, которые тяжелее переносили бы ампутацию, в основном находились в тылу, за лошадьми смотрели.
- В перевязочных средствах был недостаток?
- Да, время от времени приходилось стирать использованные бинты. У нас была специальная прачечная, где их после промывки крутили, а мы перед операцией клали эти бинты в бикс.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
