Нужная (Яковенко) Евгения Евлампиевна

Я родилась 26 февраля 1921 года в городе Омске. Мой отец работал служащим на железной дороге, поэтому мы часто переезжали с места на место. В нашей семье было семеро детей: шесть сестер, я четвертая по старшинству, и один брат, но из-за такой кочевой жизни рождались мы кто где: на Украине, в Томске, я вот в Омске.

Но в 1922 году папа заболел тифом и мы всей семьей приехали в родное село отца - Стражгород, это Теплицкий район Винницкой области, да так там и остались. После этой кочевой жизни он тогда сказал маме: "Ну, все старуха, будем теперь сало кушать и на соломе спать..."

Там я окончила семилетку, отличницей, правда, не была, но училась нормально. Особенно мне нравились история, география, математика, а вот русский и украинский язык почему-то тяжело давались.

После школы я поступила в медицинский техникум в Гайсине, это такой районный центр недалеко от нас. И три года, 1937-39, я там проучилась. Учиться мне нравилось, поэтому я окончила техникум хорошо, и получила распределение фельдшером-акушером в мой родной район. Но мы с подружкой решили уехать жить в Ленинград, и хотя в сам город нам попасть так и не удалось, но нам удалось устроиться на работу в городе Сланцы.

Ваше детство и юность прошли на Украине. Период "голодомора" Вам как-то запомнился?

Немного, правда, но кое-что помню. В нашем селе люди тоже умирали от голода. Много людей умерло... А сколько опухло от голода... Ни кошек, ни собак не осталось, всех поели... А на нашего отца как раз в тот период написали донос, будто он кулацкий сын, хотя на самом деле он был из семьи середняков. Его арестовали, но он в лесу успел заготовить для нас бочку желудей, и как сейчас помню, еще полмешка просо оставалось. Так мама эти желуди на ручных жерновах молола, мы покупали на сахарном заводе патоку, разводили муку в патоке, и это у нас было вроде как молоко... Помню, как потом ходили выкапывали мерзлую картошку, свеклу, и пекли из них какие-то лепешки. Но, слава Богу, что в нашей семье никто не умер, хотя мама от голода уже начала пухнуть... А отца через три месяца все-таки выпустили, выяснилось, что он никакой не кулацкий сын.

Как вы вспоминаете довоенную жизнь?

Вы знаете, довоенную жизнь я вспоминаю очень хорошо. Даже считаю, что мы жили лучше, чем сейчас, хоть в материальном плане тогда жилось гораздо тяжелее и беднее, чем сейчас. У меня, например, когда я училась, было всего пару платьиц и туфли матерчатые... Но зато жизнь постепенно становилась все лучше и лучше, да и мы постоянно какие-то радостные были, вечно песни пели, танцевали. Помню, что пели вот такие частушки:

Мы украинцы любим танцы,

все куркули - голодранцы.

Мы танцуем, не горюем,

пока хлеба не купуем.

А вот сейчас в людях радости нет совсем...

Насколько искренне верили Партии, Сталину?

Мы тогда все были патриотами. Я была комсомолкой, кандидатом в члены Партии, хотя потом так в нее и не вступила. А Сталин для нас это было все! Мы и в бой шли со словами: "За Сталина! За Родину!" И своих жизней не щадили, так на самом деле было...

И сейчас к Сталину у меня осталось то же самое отношение, ничего не поменялось. У нашего поколения была своя жизнь, а у нынешних совсем другая...

Было какое-то предчувствие, что скоро начнется война?

Абсолютно никакого! Я тогда устроилась на работу в больницу в городе Сланцы, это в Ленинградской области. Мне там очень нравилось, и я даже думала остаться там жить насовсем. Так вот там у нас ничего такого не было, никаких слухов, ничего вообще. Лично я ничего не знала, и не слышала. Чтобы кто-то запасался спичками, керосином, то у нас ничего такого не было.

Как вы узнали о начале войны?

В то воскресенье мы, сотрудники больницы, выехали на природу в лес, отдохнуть. Нам организовали грузовую машину, и только вечером, когда мы вернулись, вот только тогда и узнали, что началась война... Уверяю вас - это была полнейшая неожиданность для нас всех... Никакого душевного подъема это известие у нас, конечно, не вызвало. Скорее наоборот, все были подавлены, убиты горем, какая тут может быть радость?!

А уже на второй день началась мобилизация. Крики, плач... А мне повестка пришла уже числа 27-го.

Вот то, что наши войска стали отступать - это было совсем неожиданно, и мы все очень переживали по этому поводу и никак не могли понять почему? Но потом, когда я сама прибыла в свой полк, то сразу поняла почему... Это же было внезапное нападение!!!

Уже потом я разговаривала с разными людьми, которые встретили войну на западной границе. Так они рассказывали, что много техники оказалось в ремонте или на профилактике, горючего не было... И все эти люди отмечали, что нападение было абсолютно внезапным. Один лейтенант, помню, мне рассказывал, что у них в части многие командиры уехали в отпуск, и он сам тоже поехал, и только в дороге узнал, что началась война...

Я уверена, что какое-то предательство точно было, и все так подстроили специально... Ведь ни солдаты, ни многие командиры даже и не догадывались, что будет война.

Где-то 27-го июня нас вызвали в военкомат, распределили по подразделениям, и меня отправили в пехоту. Но честно признаюсь, что я даже не помню номера той самой первой моей части. Я точно не уверена, но, кажется, это был 552-й стрелковый полк 191-й дивизии, правда, точно помню, что 8-й Армии. Это была кадровая часть, которую только дополнили мобилизованными солдатами.

И отправили нас под город Гдов. Наша санрота расположилась в лесу, и вот как сейчас помню, как принесли на носилках самого первого раненого. Мы, девчонки, бросились к нему, стали протирать ему раны, даже плакали над ним... А оказалось, что он был перебежчиком, хотел в плен сдаться... Как нам объяснили, он вроде хотел перебежать к немцам, а те его штыками всего искололи, и так и бросили его... Но потом он все равно умер...

Вы так спокойно говорите, а ведь это предательство...

Так разве он один такой тогда был? Еще сколько таких было... А сколько самострелов было... К нам ведь поступали все раненые, а мы уже смотрели, не самострел ли. Кого-то можно было определить, а те, кто был постарше и поумнее прикладывали глину, или что еще, и уже не определишь... Но таких особисты забирали, и что там дальше было я не знаю. Но за всю войну мне ни разу не пришлось видеть показательных расстрелов. Сколько я была на фронте, но ни разу ни одного расстрела не видела.

Начали мы с боями по лесам отступать, а как бомбили нас... У немцев ведь было полное преимущество в технике, уж не знаю, как такое получилось... Я, например, в начале войны наших танков даже почти и не видела. Да и машин у нас тогда почти не было, все на лошадях...

А уже под самой Нарвой меня перевели командиром взвода в санбат: три санитара и я, вот и весь наш санитарный взвод... Вытаскивали раненых с передовой. Ползешь к раненому: перевяжешь его, и если он мог сам передвигаться, то указываешь ему направление, а если нет, то вытаскивали как могли... Или на плащ-палатке тащили или прямо на спине. И все это прямо под пулями... А я ведь и не очень здоровая была, самая обычная девушка. Недалеко от передовой, в укрытии, стояла наша повозка, и на нее мы грузили раненых, и отправляли в санроту. Чего только не было в тот период, всякого насмотрелась: и паникеры были, и в плен сдавались... Какая-то всеобщая растерянность была, но вы знаете, даже в то тяжелое время, но мы все равно надеялись и верили в нашу Победу.

Что особенно запомнилось? Вот как-то был такой эпизод. По этой лесной дороге к Нарве с двух сторон были большие кюветы, и как-то мне командир говорит: "Женя, вот там наш танк подбили, посмотрите, может там есть раненые". Я взяла санитара, мы туда поползли, и возле танкетки действительно, оказалось трое раненых танкистов. Когда мы их оттащили, перевязали, я вдруг сзади слышу голос: "Кого это вы тут перевязываете?" Я когда обернулась, увидела только, что человек в папахе, ведь ноябрь уже был. Поняла, только, что это какой-то командир, но стала дальше заниматься ранеными. А потом мне говорят: "Да это же был сам Ворошилов"... Правда, его лицо я как следует, и не разглядела, он ко мне спиной стоял.

Перешли в Эстонию, и надо вам сказать, что там нас уже встречали плохо... Попросишь хлеба, не дают... Попросишь воды - не дают...

Вот так мы все время с боями и отступали, просто не было ни сил ни средств чтобы отбиваться... Так дошли до самого Ораниенбаума. Потом ночью поступила команда: собраться, и грузиться на пароход. А когда грузились, то я с трапа провалилась, меня вытащили уже из воды, и потом я долго обсушивалась в каптерке у моряков. Плыли мы ночью, но немцы все равно пытались нас бомбить.

Этим пароходом мы доплыли до Ладожского озера, а оттуда нас машинами перебросили к городу Тихвин, но это уже был Волховский фронт. Погрузили нас на эшелоны, но там произошел такой инцидент. На путях стояли цистерны с техническим спиртом, и человека четыре его напились, и пришлось их спасать. Но, правда, всех откачали, никто не погиб.

А 29 января 1942 года меня ранило, но когда меня везли в госпиталь, то пропали все мои документы.

Расскажите, пожалуйста, подробнее.

Есть такой город Чудово, и там есть и озеро и река с таким же названием, так вот эту реку нам приказали форсировать. Но хоть это и был январь, но лед почему-то был не очень плотный, и мы набрали в сапоги воды. Как реку форсировали, сразу заняли оборону, а ночью развели костер, чтобы хоть немного обсушиться. Но чтобы не было открытого огня, завалили его листьями. Помню, что я только сняла один сапог, и тут разрыв снаряда... Пару человек у костра сразу убило, а меня ранило и контузило. Осколок прошел через правое плечо в легкое, и его до сих пор так и не вытащили. Я потеряла сознание, и очнулась уже только в медсанбате. Меня отправили в армейский госпиталь, который был в Боровичах. Запомнилось, что немцы бомбили наш госпиталь просто нещадно... А потом через Рыбинск меня эвакуировали аж в Свердловск. Вот в том в госпитале я и лечилась до полного выздоровления, шесть месяцев.

Наш госпиталь был очень большой, целое 3-этажное здание из красного кирпича, а у нас даже была отдельная женская палата. А с нами в палате лежала девушка из Ленинграда - Надя Орлова, у которой были ампутированы обе ноги. Я стала за ней постоянно ухаживать, чем могла, помогала, пожалуй, что ухаживала за ней даже больше, чем санитарки. И еще я там подружилась с девушкой Тосей, она была какая-то артистка из Ленинграда. У нее муж был летчик, и когда она получила на него похоронку, то пошла добровольцем в армию, и стала связисткой. Но у нее было что-то серьезное с лимфатическими узлами, и вскоре ее совсем комиссовали.

И вот когда пришел наш срок выписываться, приходит Елена Алексеевна, наш лечащий врач и говорит: "Что же мне с вами делать, девочки? Куда вас отправлять?" Ехать же нам было совсем некуда... А тут эта Надя Орлова и говорит: "Пускай они едут в Махачкалу, у меня туда эвакуировался двоюродный брат, он моряк". Деваться нам было некуда, поэтому мы и решились поехать в Дагестан.

Поехали на вокзал, но когда мы сказали, что хотим поехать в Дагестан, то нас спросили: "А как же вы туда поедете, если Ростов занят?" Поэтому поехали мы в круговую, через полстраны... И все-таки уже столько времени прошло, но вот даже сейчас я не могу объяснить, почему мы все-таки поехали в Дагестан. Лично я рвалась обратно на фронт, и думала просто перекантоваться какое-то время. К тому же нас пригласили, да и ехать нам было просто некуда...

Помню, что проезжали через Оренбург (Чкалов), Ташкент, и до самого Каспийского моря в Красноводск. Причем, в Оренбурге у меня ведь жила родная сестра Таисия, которая еще до войны вышла замуж за летчика. Но точного адреса у меня не было, я только знала, что ее мужа зовут Голубев Василий, и что вроде они живут на улице Свердловской, поэтому мы пошли в адресное бюро. Но там нам сказали, что она уехала на родину мужа, а т.к. он был москвич, то мы с Тосей развернулись и ушли. А было очень жарко, июнь месяц, и мы решили выпить воды в киоске. Наши продовольственные аттестаты были у Тоси, а у меня денежные, которые я держала в нагрудном кармане. Но у меня ведь рука была на перевязи, может, поэтому я и не почувствовала, когда их у меня украли. Причем, Тося стояла сзади, и видела, как их у меня вытаскивали, но она испугалась и не закричала.

Ну что вам еще про дорогу рассказать? Спекуляция была везде, но у нас же денег почти не было, поэтому в дороге мы даже и из вагонов почти не выходили.

Приехали наконец-то в Красноводск, и пробыли там дня три, никто нас не хотел брать с собой, но потом все-таки нашелся добрый дяденька, и взял нас на свой пароход до Баку. Как приехали, первым делом пошли в баню, помылись, а что дальше делать не знаем. На вокзале пошли к начальнику, он нас выслушал и говорит: "Девочки, садитесь на любой поезд в том направлении и спокойно езжайте до самой Махачкалы". И мы так и сделали. Наконец доехали, и оказалось, что там в крохотной комнатке живут этот моряк, его жена, их ребенок, брат, а тут еще и мы приперлись... Но они нас все равно хорошо приняли, мы у них переночевали, а наутро я Тосе и говорю: "Неудобно людям навязываться, им и без нас несладко..." И мы решили вернуться на станцию Махачкала-1, но когда стали узнавать, то нам сказали, что быстрее дойти пешком, т.к. поезда очень редко ходили.

Дошли, приходим в краевой военкомат, все про себя объяснили. На нас так с недоумением посмотрели, но выдали на два дня талоны на питание. Пошли мы в эту столовую для раненых, а там к нам подсели другие раненые, мы разговорились, все им про себя рассказали, и они нам говорят: "Девочки, тут оставаться очень опасно. Местные каждый день убивают по три-четыре русских... И это только то, о чем известно... Вот как раз сегодня убили русскую учительницу..." Для нас это была полная неожиданность, мы ведь через полстраны проехали, и нигде ничего не боялись, а тут вдруг такое... Но эти ребята нам и подсказали: "Да и работать вам нужно, тут ведь булка хлеба стоит 150 рублей... Поэтому очень многие наши уехали в Краснодарский край, и устроились там работать по колхозам. И мы как раз сегодня в шесть часов уезжаем, если хотите, давайте с нами". Мы так и сделали, сели на поезд до Краснодара. Подходит кондуктор: - "Ваши билеты". - "У нас нет". - "Ладно, так езжайте". Приехали, и в краевом военкомате нас хотели направить на учебу, но мы отказались, какая там может быть учеба, если фронт все ближе и ближе...

Но зато нам дали направление в один из совхозов Упорненского района, это в 70 километрах от Краснодара. Но как туда добираться? Нам подсказали, что километров тридцать пять можно проехать по железной дороге до станции Лабинка, а дальше придется пешком.

Так и поехали. А ведь июнь месяц, жарища стоит нестерпимая. Пить хочется постоянно, а у нас с Тосей всего одна бутылка воды, которая быстро закончилась. Зашли в один хутор, попросить воды, а хозяйка нас накормила молоком с хлебом. Пошли дальше, спускаемся в одну ложбинку, а там стоит повозка: мужчина и женщина убитые, и лошади тоже... Вокруг никого, спросить некого, поэтому пошли дальше. И тут из кукурузы выходит какой-то дядька. Расспросил нас кто мы такие, а мы его спрашиваем: "А кто расстрелял ту повозку?" - "А там две скирды видели? Так за ними стоит танкетка, и как кто проходит мимо, оттуда выходит командир в нашей форме и машет руками. А потом выезжает танкетка, вот она их и расстреляла..." Вроде бы это был немецкий десант...

Идем дальше, а на ночлег попросились в одну хату. Нас прекрасно встретила хозяйка - тетя Настя, накормила хорошо. А утром она нам и говорит: "Куда вы пойдете, сегодня же воскресенье, пойдемте лучше на нашу ярмарку". Мы согласились, а Тося решила продать одно из своих концертных платьев, красное, но там эти казачки ходили в своих юбках, и на это платье вообще даже не смотрели.

Пошли дальше. Заходим в один хуторок попросить воды, а там двое солдат, тоже, как и мы после ранения. Они нам рассказали, что работают в местном колхозе, помогают собирать урожай. Хозяйка нас стала расспрашивать, что ей делать, куда семнадцатилетнюю дочку спрятать от немцев. А что мы могли посоветовать?

А дальше по дороге нас догнала повозка, в которой оказался завхоз колхоза, в который мы шли. Он отвозил в Краснодар коконы шелкопряда, и довез нас до правления колхоза, а там был председатель колхоза, инвалид войны, без руки.

Мы ему и объясняем: "Мы согласны работать только за питание, нам больше ничего и не нужно. А он нам говорит: "Идите вначале на склад, возьмите там продуктов, а потом я вас отвезу на полевой стан в степь". Привез нас туда, и мы начали помогать женщинам, которые работали на веялках. Но они нам так беззлобно сказали: "Да, какие из вас помощницы", и начали нас расспрашивать про фронт.

Потом председатель отвез нас на колхозную пасеку, и нас там накормили до отвала. А нам прямо неудобно, мы стали проситься хоть на какую-то работу, но нам всякий раз отвечали: "Да какая вам работа, отдыхайте пока". Где-то неделю мы так прожили, а потом уже стала слышна канонада... Через Упорную стали проходить отступающие войска, и мы стали думать, что же нам делать. Обратились к какому-то подполковнику: "Разрешите с вами". - "Нет, с нами нельзя". И так нам все отказывали, пока только какой-то капитан не взял нас с собой. И с этой частью мы отступали через горы. Проходили через Нальчик, Кабардино-Балкарию, а потом нам говорят: "Мы идем налево, до Минеральных Вод, а вы выбирайте, но мы вам советуем идти в Грозный", и объяснили нам дорогу.

Пошли в направлении Грозного, и догоняем три повозки. На первой женщина и несколько детей, на второй несколько женщин с вещами, а на третьей старичок, всего человек десять, если не больше. Пристали к ним, и пошли вроде как вместе, разговаривали с ними. А когда мы с ними шли, то началось что-то непонятное. Как обернемся, видим вдалеке трех мужчин одетых во все белое. Какие-то длинные белые сорочки навыпуск, чуть ли не ниже колен. И как обернемся, так они прячутся...

Дошли до железной дороги, там стоял домик обходчика, и старичок говорит: "Вот здесь мы и переночуем". Но я говорю Тосе: "Пойдем хоть где-то помоемся". Пошли, у одной женщины помылись, и она нам говорит: "Девочки, оставайтесь ночевать в комнате моей дочки, она как раз поехала в Грозный". Начала нам рассказывать, что ее дочка замужем за командиром Красной Армии, есть внук, но и они не знают что делать: "Как послушаешь, что творят немцы..." А что мы могли сказать? - "Смотрите сами".

А когда утром часов в шесть проснулись, то эта хозяйка нам и говорит: "Вот паразиты! Там стояли три повозки эвакуированных, так всех зарезали, а лошадей увели..." Оказалось, что это вырезали всех людей, на тех самых повозках, с которыми мы вместе пришли... Я уверена, что это сделали те самые люди в белых одеждах, которые шли за нами... Вот только были ли это чеченцы или ингуши, точно не знаю... А потом еще спрашивают, почему Сталин их выслал... Так они же убивали наших людей, и таких случаев было много... Правда, это был первый раз, что я о таком услышала, но потом я узнала, что таких случаев было много... Но мы с Тосей не пошли на это смотреть... А ведь так подумать, мы ведь тоже должны были с ними остаться ночевать, и хотя мы были в форме, но у нас никакого оружия не было...

Приехали в Хасавюрт. Причем, в одной половине поселка жили чеченцы, а ближе к железной дороге почему-то большинство было украинцев. Встретили на улице женщину, начали ее расспрашивать, и когда она поняла кто мы такие, то пригласила нас жить к себе. У нее были две небольшие комнатки, и она жила только с мужем.

На второй день пошли искать работу. Я устроилась в Хасавюртовскую больницу, но мне сказали: "Поработайте вначале в регистратуре, а уже потом мы вас переведем сестрой в палату". А Тося устроилась работать на почту.

В Хасавюрте я прожила с июня по декабрь 42-го. А потом опять стал подступать фронт, мимо проходили эшелоны с войсками. Из-за дыма от горящей в Грозном нефти днем было темно... Тогда я решилась, и пошла прямо на вокзал, где как раз остановился воинский эшелон. Спросила старшего, и мне показали на одного подполковника. Я ему все о себе рассказала, мол, я уже совсем здоровая, и хочу опять на фронт. Он вызвал начальника медслужбы: "Принимай пополнение". Вот так в декабре 1942 года я опять оказалась в армии - в 545-м стрелковом полку 198-й сд 37-й Армии. А Тосе и нашей квартирной хозяйке я потом писала, но мне так ни разу и не ответили... Но, в этом полку я прослужила недолго, уже в марте 43-го меня легко ранило, и после санбата я уже попала в другую часть.

При каких обстоятельствах вас ранило?

Это было уже под Краснодаром, возле станицы Усть-Лабинская. Хорошо запомнился сам переход по степи: ночью мороз, а днем оттепель... А потом мы форсировали небольшую речушку. Вброд мы ее перешли, и вот тогда было очень много раненых. Точно, правда, не скажу, но очень много. И вот за этот бой меня наградили орденом "Красной Звезды", за то, что столько раненых мы тогда повытаскивали.

Прошли метров пятьсот и перед курганом залегли. Рядом со мной лежал командир роты по фамилии, кажется, Малышев. И говорит мне: "Ну, Женя, ты и выставила свою пушку", в смысле лежу попой кверху. "Сейчас немцы по ней и ударят". И точно, минут через пять разрыв мины, и меня по касательной ранило в правую ягодицу. Сама себя перевязала, а ночью пришел комбат, и ему комроты и говорит: "Сестричка наша ранена". - "Так пусть она раненых отправляет, и сама в тыл отправляется". Но я попыталась возразить: "Так я же не сильно ранена". - "Если надо будет, вернут обратно". Так и сделали. С ранеными пошла в санбат. Меня положили в палату, а уже утром мне раненые из нашей роты и говорят: "Нашего Малышева привезли". Как, чего? Оказывается, он ноги отморозил. Набрал воды в сапоги, а ночью мороз ударил... И вот тут мы все-таки с ним и расстались. Месяц я побыла в санбате, а потом мне дали направление в 810-й полк, когда он только вышел на переформировку после тяжелейших боев на Марухском перевале...

Многие ветераны считают вторую половину 1942 года одним из самых, если не самым тяжелым периодом войны. У вас лично, например, тогда не появились сомнения, что мы победим?

Вы правы, лето, осень и зима 42-го - это был самый тяжелый период за всю войну. Но даже тогда, я ничего такого не помню. А про то, что мы проиграем, я почему-то даже и не думала. Ну, вот мы знали, была такая у нас убежденность, что наш народ непобедимый!

Как долго вы провоевали в этом полку?

До самого конца войны, т.е. с апреля 43-го по ноябрь 45-го, когда я и демобилизовалась. Наш 810-й СП 394-й СД 46-й Армии стоял на переформировании в ростовских степях. В селении стоял только штаб, а мы все по оврагам.

Что запомнилось? Я когда впервые увидела этот полк, то только комполка и начштаба были в сапогах, а все остальные в ботинках и обмотках. Да еще я в сапогах и все. Была командиром санитарного взвода при роте и 3-м батальоне. У меня в подчинении были три санитара и я, вот и весь взвод... Конечно, может этого и недостаточно, а что делать? Вот нас, всего четверо, и было на весь батальон...

С боями мы освобождали юг Украины, форсировали Северский Донец, Днепр, Южный Буг. За успешные бои при освобождении Кривого Рога наша дивизия получила почетное именование "Криворожской".

Потом освобождали Молдавию. К Днестру вышли в районе Незавертайловки, еще в апреле 1944-го, и получили приказ форсировать его. Первой пошла группа во главе с комбатом 3-го батальона, кажется, Стефанчук его фамилия.

Но разлив же был, апрель, сады все затоплены... И, все-таки, нам удалось захватить небольшой плацдарм и закрепиться на нем. И вот на этом плацдарме мы пробыли до самого начала Ясско-Кишиневской операции.

21-го августа пошли в наступление, так немец так побежал, что у нас некоторые роты даже строем шли. И тут откуда-то из-под Аккермана (Белгород-Днестровский) прорвалась большая группа эсэсовцев. Они быстро проехали на машинах мимо боевого охранения, и те даже не успели сообщить. Первая рота нашего 810-го полка попала к ним в засаду, фактически ее отрезали... Бой был очень тяжелый, немцев потом, конечно, опрокинули, даже "Катюши" вызвали, но много наших солдат погибло... И командир батальона Мельник тогда тоже погиб, а я вот в этом бою вынесла 46 раненых... Про этот эпизод даже написано во 2-м томе книги "В боях за Молдавию": "В одном бою фельдшер Яковенко вынесла 46 раненых", и за это меня наградили медалью "За боевые заслуги". Но вообще не только за этот бой, а за всю Ясско-Кишиневскую операцию.

А вообще вы вели подсчет, сколько всего вынесли раненых?

Я сама никогда не считала, скольких вынесла, это в медсанбате должны были считать.

Потом мы прошли через всю Румынию, в районе города Руса перешли Дунай, и вошли в Болгарию. Но в Болгарии боев почти не было, и болгары встречали нас просто прекрасно: "Пришли братушки!"

Помню, что освобождали города Тырново, Шумен, потом нашей дивизии даже присвоили почетное наименование "Шуменской". Дошли почти до самой границы с Югославией, и тут нашу дивизию отозвали и расположили недалеко от Софии, а наш полк стоял в Пернике (Димитровград). Вот так война для нас закончилась, и там мы пробыли до самой Победы.

Как вы услышали о Победе?

В этом самом Пернике мы уже жили с мужем вроде как в общежитии для комсостава. И еще поздно вечером 8-го числа болгары уже ходили с горящими факелами и кричали: "Победа"! Т.е. они уже знали о том, что война закончилась, еще раньше нас. Но нам объявили уже только утром, устроили митинг. Все, конечно, обнимались, целовались.

А в августе 45-го нашу дивизию вывели в Балту, и там расформировали.

В каком звании вы закончили войну?

Я начинала войну старшиной, потом стала младшим лейтенантом, а закончила уже лейтенантом.

Сколько у вас всего наград за войну?

Орден "Красной Звезды", медали "За оборону Кавказа", "За боевые заслуги", "За Победу над Германией".

Как кормили на фронте?

Очень плохо кормили на Ленинградском Фронте, там фактически на одних сухарях сидели. У нас в санитарной роте была пара лошадей: так вначале одну убили и съели, потом другую.

На фронте ведь так было: если успеет кухня привезти, хорошо, ну а если нет, тогда на сухом пайке... Как сейчас помню, однажды убило лошадь, так набежали узбеки и давай ее кромсать...

Трофейного я немного попробовала у разведчиков: немецкие вафли, что-то еще, даже спиртное мне предлагали, но я в жизни не пила и у них тоже не попробовала. Я с ними на Днестре особенно часто общалась, они меня всегда прекрасно встречали. Очень хорошие, отчаянные ребята, и совсем никакие не бандиты.

А наркомовские сто граммов выдавали на праздники и иногда перед боем. Зимой тоже выдавали, но не каждый день. Свою норму я обычно отдавала санитарам, у меня хватало, кому отдать.

А отравление спиртным было только тогда, в начале войны на Волховском фронте. За всю войну в моей практике это был один единственный такой случай.

С людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать?

Самых разных. В 394-й СД у нас было много кавказцев, ведь дивизия формировалась на Кавказе, и нам прислали оттуда большое пополнение. Начальником санслужбы полка, например, был грузин Шакатошвили, командир санитарной роты Гаджиев - азербайджанец, начальник аптеки Садыков. Младший врач был осетин, а старшина тоже грузин.

Но жили всегда очень дружно, а сейчас дожили до того, что с грузинами воюем... Но если бы вы только знали, какие они тогда были добрые и душевные... Но вообще тогда не смотрели кто, какой национальности.

Правда, я вам так скажу. Я ведь фактически всю войну прошла, но за все время на фронте встретила только трех евреев. Первый раз это было еще под Чудовым. У меня санитара убили, поэтому я сама пошла сопроводить повозку с ранеными до медсанбата. А когда пришли, командир роты Волков мне говорит: "Я же тебе направил санинструктора, часа три-четыре назад". - "Нет, никто не приходил". А когда пошли обратно назад, то солдаты вели его под руки. Когда его нашли, он лежал головой в снегу, его в пятую точку ранило.

Второго еврея помню под Кривым Рогом, он был сапожником в подразделении моего мужа, но тогда были большие потери, и их всех отправили на передовую. А третьего еврея я встретила уже в Болгарии, он был парикмахером.

А к немцам вы как тогда относились?

Тогда я их ненавидела. Ненавидела!!! Даже смотреть на них спокойно не могла... Помню, возле Кривого Рога освобождали одно село. Одна окраина горит, а в селе словно ни души... Только из одного дома вышел дед, а в другом доме лежала голая девочка лет пятнадцати... Ее вначале изнасиловали, а потом из автомата... Я это лично видела, потому что меня позвали осмотреть ее, вдруг она еще живая... Куда там...

Стали смотреть другие дома. В одном погребе нашли несколько трупов, и вдруг услышали стон. Из-за бочки с соленьями вылезла женщина с ребенком на руках, но она уже сошла с ума от страха, и ничего не понимала... Положила ребенка и спрашивает: "А скоро свадьба будет?" Потом нашли колодец заваленный трупами, так сверху фашисты еще и убитую собаку бросили... Вот как к ним после такого можно было относиться?! Хорошо, воюйте против армии, но при чем здесь женщины и дети?! Но, правда, это село было самое страшное, что мне лично довелось за всю войну увидеть... Знали мы и как они к нашим пленным относятся, но лично я этого не видела.

А вы видели, чтобы наши солдаты над ними как-то издевались, может, избивали их, пытали, убивали?

За всю войну я ни разу не видела ничего подобного, у нас это было строго запрещено.

А сейчас ненависть к немцам осталась?

Нет, сейчас уже нет, прошло...

Вам тогда не казалось, что мы воюем с неоправданно большими потерями?

Даже не знаю, что и ответить. Мое дело было простое - пойти в бой вместе со всеми и вытаскивать раненых. Откуда мне было знать такие вещи, я же простой солдат. Я почти всегда находилась в своем батальоне, но, например, даже в штаб батальона редко ходила, и ни о чем подобном и не думала.

Политработники, особисты в вашем подразделении пользовались авторитетом?

Вот у нас почему-то авторитетом они не пользовались. Ни солдаты и даже офицеры не любили их. Считали, что они слишком много трепятся, не подтверждая это делами... Их, как и особистов у нас не любили. Они быстро продвигались по службе, да и наградами их слишком часто одаривали.

А с особистами я почти и не общалась, но могу вам рассказать одну историю. Командиром полка у нас был Титов - боевой и грамотный офицер, а командиром дивизии был вначале Лисицин, но потом его куда-то перевели на повышение, и нашего Титова как раз назначили комдивом. А нашим полком назначили командовать некоего Яковлева, и вот был такой эпизод.

Когда шла переправа через Дунай, подъехал Титов, увидел, как наш полк переправляется и идет вперед. А тут как раз и появляется на переправе этот самый Яковлев. Мало того, что приехал на каком-то открытом фаэтоне, так еще и отстал от своего полка... Титов как это все увидел, взбесился и приказал сбросить этот фаэтон в реку... Даже накричал на Яковлева: "Ты где был...?!" Передал его особистам, и больше мы этого Яковлева не видели и не слышали о нем. Вот после этого случая нашим полком стал командовать Пронский.

Про "штрафников" я только слышала на Днестровском плацдарме, но сама их ни разу не видела. А у нас за все время осудили только одного капитана-автотранспортника. За Кривым Рогом его машины отстали, так ему дали три месяца штрафбата.

Много было самострелов?

Таких случаев было много только на Лениградском фронте в 41-м, когда мы отступали, и была большая неразбериха. Тогда и кормили плохо, и в плен сдавались... А на других фронтах этого уже не было. Хотя вот вспомнился такой случай, когда я только попала в 810-й полк. Приехал как-то военный трибунал, и судили троих самострелов. Один ногу себе прострелил, а двое руки, причем левые. Всем присудили расстрел, но их отвели в степь, и самого расстрела я не видела.

Командиров высокого ранга доводилось видеть?

Случай про Ворошилова я вам уже рассказала. А уже на Днестровском плацдарме я лично видела Жукова. Тогда собирали по несколько представителей от всех частей на митинг, и вот на этом митинге я его и видела. Но это было в июле, наверное, на солнце мне стало плохо, и я отошла из строя в сторонку.

Говорят, что на передовой солдаты зачастую даже не знали, кто у них командиры.

Мы знали кто у нас командиры, ведь нам приносили дивизионную газету, и даже полковую, кажется.

Чернорубашечников приходилось видеть?

Единственный раз такое было как раз в Молдавии. Тогда прислали большое пополнение, и с Днестра и до самой румынской границы они воевали в своей одежде, и только на границе их уже переодели.

Насколько справедливо награждали в вашем полку?

Да откуда мне знать? Но вот, я, например, не знаю, как награждали у других, но у нас в полку не было ни одного ГСС, хотя я считаю, что кого-то могли бы и наградить. Ведь были смелые ребята, которые совершали подвиги, но вот почему-то все время выдвигали этих политработников, а других почти нет.

Например, у нас в 1-м батальоне санинструктором была Марфа Рой, так за бои на Днестровском плацдарме ее наградили орденом "Красной Звезды". Вот ее по справедливости наградили, она была очень боевая девушка, откуда-то из Ворошиловградской области.

Вы можете выделить, где были самые тяжелые бои?

Мне, кажется, везде были тяжелые... И возле Новой Одессы у нас были очень большие потери, и на Северском Донце, и на Днепре... Кстати, на Днепре у нас первыми переправилась группа во главе с со старшим лейтенантом Мишей Ермаковым из Саратова. Я, почему знаю, потому что он незадолго до этого пришел к нам, у него было расстройство желудка, мы познакомились и разговорились. Я его спрашиваю: "А вы откуда?" - "А ты меня на вы не называй, ведь я, наверное, моложе тебя буду". И точно я 21-го, а он оказался 23-го... У села Аулы они переправились и все погибли... И только уже потом мы ночью форсировали с боем...

На Днестре, в Незавертайловке, тоже много солдат погибло. Я после войны туда три раза ездила, была на месте наших боев, вспоминала...

Или вот вспомнилась страшнейшая бомбежка, когда, 23 августа 1943 года нас бомбили у села Митякино. Мы тогда как раз получили пополнение, шло переформирование, обучение пополнения, а потом пошли к передовой. Причем, шли только по ночам, а днем прятались и маскировались. И когда уже подошли к Северскому Донцу, а там ведь сплошные леса, расположились.

В этом лесу было собрано столько частей, столько сил, и все со своим вооружением и боеприпасами, потому что там готовился крупный прорыв. А ведь мы когда еще утром в тот лес только прибыли, то нам Гаджиев сказал: "Выкопайте себе землянки, ну или хотя бы щели". Санитары себе щели повыкапывали, а мы втроем себе сделали шалаш... Залезли в него и любуемся...

Потом увидели, как по дороге проехал танк, чего его черт понес, а наверху как раз "рама" висела... И часа через полтора как налетели бомбардировщики... Мало того что они свои бомбы на нас кидали, так вокруг стали рваться и наши боеприпасы... Ужас просто, что тогда творилось... Люди, лошади в ужасе стали разбегаться...

Лилю убило, Катю ранило, и только меня не зацепило, но в санитарной сумке я потом нашла несколько осколков... Помню, ко мне подбежали несколько раненых, и еще один ползет, а у него живот разворочен, но он кишки руками обратно заталкивает и просит: "Сестричка, помоги..." Я, конечно, всех перевязывала. И только прислонилась к одной березе, как один санитар мне крикнул: "Ложись!" И только я легла, как это дерево взрывом просто снесло...

А начальник аптеки Садыков спрятался под повозку с медикаментами, но только высунул голову, и ее оторвало... Муж рассказывал, он тогда уже в нашей части служил, что видел тогда, как под машину спряталась пара солдат, но бомба упала совсем рядом, землю аж подняло, и их там насмерть и придавило...

В общем ужас, что там творилось... Паника, люди бегают, кричат... А немцы раза три прилетали... От этого леса после такой бомбежки остались одни пни... Вот тогда было очень много и убитых и раненых... Первый батальон почти весь там и остался...

Вот вдруг вспомнилось, что санитара из 1-го батальона тоже ранило, его всего перевязали и когда грузили на машину, так он кричал: "Е.. вашу мать, прикройте жопу, а то сейчас опять бомбить будут..." Как говорится, и смех и грех...

Почти все лошади разбежались, поэтому пришлось все тащить на себе. Санитары потянули повозку с медикаментами, но для того чтобы легче ее было тащить, то нам разрешили часть медикаментов раздать солдатам. Так я потом иду и смотрю, что-то наши санитары больно веселые идут, даже песни начали петь... Подхожу к дяде Васе Ляшенко, ему было около шестидесяти лет: "Чего это вы веселитесь?" - "А че, а ниче!" Смотрю, а у них в бутылке спирта всего ничего оставалось... Да разве сейчас все вспомнишь?

Сколько раз меня могли убить? Да постоянно. Ну, представьте, если я все время в роте... Просто мне повезло, это просто удача, что я осталась жива...

А вам самой лично пришлось хоть раз стрелять?

Конечно, у меня было личное оружие, но сама я за всю войну так ни разу и не стреляла.

Были у вас какие-то приметы, суеверия?

Даже не знаю, наверное, все-таки нет. Мы не жалелись. Вот когда ходили проверять на вшивость, за этим в обороне очень строго следили, то старались не просто осмотреть солдата, но и поговорить, подбодрить его немного. Спросишь: "Как дела?" - "Как у тебя, так и у меня..." - "Письма получаешь?" - "Получаю". Как сейчас помню, как мы смеялись, когда рассказывали, что Иван Лиховидов из Херсона получил письмо от жены: "Ой, Ванечка. Ты бы побыстрее уже приезжал, а то у нас были солдаты, и подарили нам кабанчика..."

Были у вас женихи на фронте? Как вообще на передовой относились к женщинам?

До Днестровского плацдарма, до знакомства с мужем никаких женихов у меня не было. Не до этого было. Дай Бог, чтобы живой остаться... Не скрою, даже молилась... "Боже прости, помоги... Да сколько же это еще будет продолжаться..."

А к женщинам у нас относились с уважением. Чем могли, всегда помогали. Все, и молодые и старые. К тому же уже с Украины пошло много пожилых солдат, а до этого была почти одна молодежь... Но я со всеми была в хороших отношениях, и с солдатами, и с офицерами.

Какое впечатление осталось от заграницы?

Не могу сказать, что какое-то чересчур яркое или необычное. Но просто наша дивизия и в большие города почти не проходила. Правда, уже потом мы в Софии были, ничего, красивый город.

А в Румынии нас плохо принимали, очень плохо. Уже на днестровском плацдарме нам в пополнение прислали много молдаван - "чернорубашечников". И все равно зачастую румыны даже воды нам не хотели давать... Но, нас и предупреждали, чтобы мы были осторожнее, когда брали воду из колодцев. С румынами я даже и не общалась, а вот в Болгарии мы долго стояли, поэтому много было и друзей и знакомых.

Болгария мне очень понравилась. Я такой чистоты и трудолюбия больше нигде не видела. Даже видела такое - гонит женщина корову в поле, а сама в это время клубок мотает...

Один солдат мне рассказал забавный случай. Пошел он в магазин и говорит продавцу: "Дайте мне булку". На него так с недоумением посмотрели, и ничего не дали. Оказалось, что по-болгарски "булка" означает невеста.

В Болгарии я свою первую дочку Людмилу и родила. Поэтому я шучу, что первая дочка у меня наполовину болгарка. Роды у меня принимал врач лет пятидесяти, как оказалось русский, но он уже давно жил в Болгарии, видно из белых эмигрантов.

Беременных, конечно, старались отправить в тыл, но не всех. Правда, в нашей части только я одна и рожала. И все наши знакомые потом мне как могли, помогали.

А мы с моим будущим мужем, Яковом Антоновичем, познакомились еще на Днестре. Он был заместителем командира полка по снабжению, т.е. фактически нашим начальником. Поэтому у нас была возможность общаться и узнать друг друга поближе.

Вдруг вспомнилось, как один раз мы его там разыграли. Он пришел к нам и спрашивает: "На вшивость ходили проверять?" - "Мы то ходили, а у тебя самого, капитан, есть вши?" - "Нет". Но ему незаметно подкинули вошь на воротник и показывают ему. Он аж вскипел: "Да вы что? У меня точно нет никаких вшей!" Но мы с ним расписались официально, только уже когда вернулись в Союз. Хотя в Болгарии мы уже жили как муж и жена в одной комнате в офицерском общежитии, а на плацдарме мы виделись с ним нечасто, раз или два в неделю.

Трофеи у вас были какие-нибудь? Посылки может, посылали?

Посылки мы ни разу не посылали. Купили в Болгарии пару платьев, туфли. Ну, еще муж мне купил позолоченные часы. У нас таких трофеев как в Германии не было. Мы ведь даже и в населенных пунктах почти не останавливались, поэтому просто негде было их брать, да мы и не стремились. Как это брать чужое? У меня такого в жизни не было. А в Болгарии мы все за свои денежки покупали.

У меня после войны в Кишиневе был знакомый, который занимал какой-то пост в автотранспорте. Так вот у него, действительно, столько было трофеев...

Из вашей семьи еще кто-то воевал?

Мой родной брат Юрий 1928 года, и по возрасту, он не должен был воевать. Но когда наше село освободили, он пошел добровольцем на фронт, воевал, и вернулся живым. А муж моей сестры Таисии, летчик, не воевал. Он был инструктором в летном училище. Кстати, уже потом я узнала, что когда мы с Тосей их тогда искали в Оренбурге, они там и жили, только на другой улице. Получается, что мы совсем немного разминулись.

Как пережили оккупацию ваши родные? Про оккупацию они вам потом что-нибудь рассказывали?

Моя мама всю свою жизнь говорила вперемежку, два слова по-русски, и два по-украински. Но когда пришли немцы, то мою маму почему-то стали называть "жидовка", хотя она русская, из Читы. За это ее арестовали, она месяца три просидела в тюрьме в Теплике, и вот тогда моя мама и поседела... Она бы там так и погибла, но ее спас врач из нашей сельской больницы. Он поручился за нее немцам: "Я ее знаю, она никакая не еврейка, а русская".

Но насколько я знаю, немцы в нашем селе долго не стояли. И в нашем доме немцы ни разу не останавливались на постой, а вот у брата моего отца да.

В нашем селе евреев не было, а вот в Теплике жили. И мама рассказывала такой случай. Там до сих пор стоит такое здание, типа церкви. Два этажа и купол. И один еврей, скрываясь от преследований, спрятался там, а женщина-украинка, кажется, уборщица потихоньку его подкармливала. И когда Теплик освободили, он был еле живой, одни мощи, но все-таки живой.

А моя младшую сестру Викторию, она 27-го года, угнали в Германию. Она рассказывала как их на морозе, легко одетых, вначале везли на повозках, потом в вагонах... А в Германии когда их распределяли, то ее с еще одной девушкой из нашего села взяли в одно хозяйство. Они там ухаживали за хозяйскими коровами, которых было штук десять. Спали прямо там же, в этом коровнике, вместе с коровами... "Хозяева" даже одежду им не выдали, и они так и ходили в своем. Поэтому вполне естественно, что никаких хороших отзывов у нее про Германию и немцев не было. Но за то, что она была угнана в Германию, ее потом никогда не преследовали.

Позвольте задать пару "специальных" вопросов. Чем обрабатывали раны?

Если обильное кровотечение, то йодом или раствором марганцовки. А если нет, то и не обрабатывали. Но обычно обрабатывали раны только в обороне, а в наступлении просто времени на это не было. А так стандартный набор: индивидуальный пакет, вата. Обязательно писали записки, когда наложили шину, жгут. У меня, кстати, после войны был один знакомый, которому ампутировали ногу как раз из-за того, что не было данных, когда наложили жгут.

И все-таки, как вы можете описать работу санинструктора на передовой?

Все очень просто. Идешь на крик, на стон, особенно ночью. Подползаешь. Если легкораненый, перевязывала, и показывала направление: "Давай сам потихонечку". А если тяжелораненый, то я же сама его вынести не могу, поэтому клала на плащ-палатку, и вытягивала на более безопасное место, где смогу оказать ему помощь, за бугорчик какой или пригорок. И опять ползу к другому. В это время из санроты приезжали повозки, люди с носилками и забирали их.

А в атаке мы шли чуть позади вместе с санитарами. В нашем батальоне было так: я в одной роте, один санитар в другой, и третий в третьей. Да, мало было нас, очень мало, но как могли, всех спасали, никого не бросали.

Можете как-то выделить, какие ранения самые страшные?

Самое страшное, я считаю, это ранение в ноги и живот. Вот в грудную клетку редко бывали. Большинство ранений было осколочных, пулевых меньше. Но пуля если попала, то считай, там и остался... Раненые танкисты мне ни разу не попадались, кроме того случая под Нарвой. Поэтому ожоги мне обрабатывать не доводилось. Вообще мое дело было очень простое - перевязать и вынести в санроту. А уже там все записывали и считали.

А к ранениям я быстро привыкла, просто относилась к этому как к своим обязанностям. Если открытая рана, то я перевязываю, а если закрытая, то сразу отправляю его в санчасть. Пули же кругом свистят, и мне не до этого. А вообще ранения все страшные, все...

Вшивость была?

Была и причем сильная, и окончательно победили ее мы только в Болгарии. Все как обычно: делали вошебойки, пропаривали одежду. Никаких мазей у нас не было.

Венерические заболевания в роте часто бывали?

У нас в батальоне такого вообще не было.

Медикаментов всегда хватало?

Бывало, что и не хватало. Тогда приходилось даже бинты стирать.

Что вы носили в своей санитарной сумке?

Самое необходимое: бинты, вата, косынки. Разные таблетки: от желудочного расстройства и даже сердечные.

Например, когда мы в Молдавии были, то многие солдаты ели сырую кукурузу, и потом приходили и просили: "Сестра, все время бегаю на ветер". В таких случаях я просто давала им пить раствор марганцовки, и все проходило.

Говорят, на передовой солдаты и не болели почти.

Неправду говорят, и на передовой болели. И простывали, и ангина была, но меньше, правда, чем обычно. Больных отправляли в санроту, а там уже по обстоятельствам. Бывало, что и сердце прихватывало, так дашь ему таблетку, поговоришь с ним немного, и вроде отпускало... А уже после войны все это перенапряжение начало сказываться на здоровье и на нервной системе...

Войну потом часто вспоминали?

Часто. Причем, сейчас она даже чаще мне снится, чем раньше. Что? Какие-то разные эпизоды. Вот совсем недавно мне приснился эпизод, когда мы стояли на Днестровском плацдарме. Под бугром мы выкопали землянку, а вход выкопали в сторону реки. И когда начался сильный артобстрел, я завесила вход плащ-палаткой, и потом сама же и смеялась: от чего она меня может спасти?

А недавно меня внучка разбудила, потому что мне война снилась, и я во сне кричала...

На фронте в Бога не стали верить?

Почему? И верили, и молились, и солдаты и офицеры. Как приказ о наступлении, так почти каждый шепчет: "Господи помоги, Господи спаси..." А у меня даже крестика не было, но я и без него молилась. Я носила медальон, хотя некоторые и его не носили.

Что самое страшное на войне?

Все страшное! А как же... Если в тебя стреляют, бомбят, а иногда и наши промахнутся... С артиллерией такое часто бывало, но это из-за несогласованности. И как такое переносить? Это же все на нервной системе сказывается...

Но мы все равно победили, потому что русский народ непобедимый! Но вот раньше люди были значительно добрее, сердечнее, а сейчас человек упадет, так через него переступят и все... И я никак не могу понять, почему и когда так стало... Может, не воспитали? А ведь мы, сколько всего перенесли, пережили, но насколько добрее были...

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Дочка у меня родилась 29 января 1945 года, но я так и служила в санитарной роте и демобилизовалась только в ноябре 1945 года.

Потом я то работала, то не работала, ведь у меня пятеро детей, три сына и две дочки. Скиталась за мужем, пока он служил. Но когда из Кишинева моего мужа должны были отправить на Сахалин, а у нас уже было трое детей, то я ему сказала: "Куда мы с детьми на край света поедем?" И когда его вызвали в штаб, он так и сказал, что у нас трое детей. К тому же жена - фронтовичка, у нее осколок в легком. Но ему сказали: "Это не отговорка". Потом его вызвал к себе даже сам Жуков, угрожал ему: "Я же тебя могу в пастухи отправить!" - "Ну, отправите, так отправите". И все-таки мужа никуда не отправили, здесь он демобилизовался, и мы так и остались жить в Кишиневе. А сейчас у нас уже пять внуков и шесть правнуков.