Июнь 1941 года. Сдан последний экзамен за первый курс института. Невыразимая радость, мечты, надежды... И вдруг-война! Как будто оборвалось все: жизнь, дыхание, любовь.
Пришла повестка из райвоенкомата: меня направили в эвакогоспиталь № 3321 на станцию Саракташ Оренбургской области. Эвакогоспиталь состоял из двух стареньких лошадей... Носилок было совсем мало, раненых переносили на руках. Приходилось также таскать воду из колодца, топить печи, греть воду, отстирывать окровавленные бинты. Бесконечные перевязки и обработка ран. А по ночам взвешивание скудного пайка: хлеб, масло и сахар. Для раненых. Сами мы страшно голодали. Сил оставалось совсем мало. Холод одолевал и преследовал нас повсюду. Но мы не падали духом. Делали почти невозможное, но спасали жизнь раненым.
Из райвоенкомата пришла повторная повестка. 9 марта 1943 года прибыла в областной военкомат в Оренбурге. Сразу направили на 1-й Украинский фронт - в 1-ю гвардейскую армию, 127-ю гвардейскую дивизию, 549-й гвардейский стрелковый полк. С этого момента началась моя фронтовая служба.
Дивизия постоянно шла в наступление - освобождали Донбасс! Бои были тяжелые, с большими потерями. В бою за село Дусекое погибло около 5 тысяч солдат. Пехота... Мало кто остается живым, воюя в пехоте.
Пехота... Я с болью вспоминаю, как мне приходилось выдирать засохшие от крови портянки из промерзших сапог. У меня текли слезы и кружилась голова от боли. А тут приказ: марш-бросок километров на 50, и с ходу, без малейшей передышки, - в бой!
Бой - это когда все вокруг тебя начинает гореть и взрываться, со всех сторон стреляют. А я перевязываю, накладываю жгуты и потом тащу на себе раненого и его оружие как можно дальше в тыл, чтобы не было повторного ранения. От тяжести кажется, что из тебя самой крючком изнутри вытаскивают все живое...
В конце боя наступает небольшое затишье. Наконец-то ощущаешь, что осталась жива! Смотрю вокруг: пар идет от земли, дым и гарь стелются... И - о. Боже! - сколько же вокруг убитых и раненых! Волосы встают дыбом...
В одном бою я не смогла помочь своим фронтовым товарищам. До сих пор ощущаю боль за свою беспомощность. А дело было так.
Наши пошли в атаку. Но она "захлебнулась". Тогда в помощь пехоте были присланы четыре танка Т-34. Все обрадовались. И вдруг - сразу четыре огромных костра: фашисты подбили все наши танки! Из трех танков вообще никто не выбрался. А из последнего, четвертого, выкатился огненный клубок... Немцы открыли по нему шквальный огонь. Бросилась из окопа к горящим танкам, но бойцы остановили меня и стащили вниз: помогать уже некому...
Я думала, что сойду с ума: мой первый лучший школьный друг и жених лейтенант Евгений Иванович Домерацкий горел в танке, а я не могла ему ничем помочь. С тех пор я не могу видеть танки и не езжу на встречу ветеранов в Прохоровку. С годами все чаще вспоминаю бои, кровь и гибель моего друга. Боль не проходит до сих пор!
Пехотные полки освобождали все больше и больше деревень и сел. Все мы были поражены зверствам фашистов: из колодцев вытаскивали трупы убитых, сожженных, изуродованных детей, больше похожих на старичков; из сараев выносили детей, безжалостно растерзанных вместе с матерями. Мужчины не выдерживали, а каково было мне?.. И возле этих трупов я поклялась: если останусь живой, после войны буду работать только с детьми!
...Наш полк перерезал шоссе на Проскуров. В этом месте скопилось много вражеской техники и боеприпасов. Немцы стремились любой ценой расчистить путь к отступлению. Боевая обстановка менялась молниеносно.
В селе Краснопавловка развернулась полковая санитарная рота (старший врач - майор Шмулевич). За селом - две высотки, а между ними в глубокой лощине - узкоколейная железная дорога и кирпичная будка путевого обходчика. Наш полк окопался на вершине одной из высот. А внизу все пространство было занято немецкими танками, часть которых была врыта в землю - на прямую наводку.
Завязался тяжелейший бой. Трое суток этого жуткого побоища ничего не дали. Только множество раненых и погибших. На передний край для уточнения обстановки прибыл командир полка гвардии подполковник Трофим Иосифович Ильченко. Его ранило. Подползла к нему, чтобы оказать помощь, только дотронулась до медицинской сумки, как вдруг на меня будто небо упало...
Когда пришла в себя, увидела двух молоденьких солдатиков-коноводов. Они чем-то замотали мою руку, а затем отволокли по склону в лощину и поместили в какую-то будку.
После боя я увидела ужасные картины, не дающие мне покоя до сих пор - валяющиеся повсюду человеческие конечности и внутренности, горы бездыханных, изуродованных тел...
Во время затишья быстро организовали отправку раненых в тыл. Маленькая повозка поместила только двоих раненых. Я пристроилась около ездового. Привезли в какой-то дом, где все было буквально забито ранеными. Меня поместили на узенькую короткую лежанку около печки. Адская боль не проходила. Три дня нас не отправляли в госпиталь, и три дня я с огромным напряжением сил сдерживала стоны: боль была нетерпимой.
Наконец ночью нас отправили в Шепетовку, а затем еще дальше - в Киев. Госпиталь располагался в политехническом институте. Там оказались совсем молодые девушки без рук и без ног. Они с завистью смотрели на нас: мы могли ходить, наши руки были при нас, хоть и повреждены...
Каждую ночь Киев безжалостно бомбили. Девочки, абсолютно лишенные возможности двигаться, плакали и кричали от сознания собственной беспомощности. И каждую ночь комиссар госпиталя приходил к ним и, как мог, успокаивал.
В начале апреля 1944 года нас эвакуировали в Ессентуки. Лечилась я до июля 1944 года. При выписке из госпиталя была признана негодной к дальнейшей военной службе: в 22-летнем возрасте я стала инвалидом.
23.07.2006
