Степыкина Зинаида Петровна

Я родилась в Бекетовке, по ул. Шевченко, 12 в 1924г. Жила с папой и мамой. Папа у меня умер в 29 году, он был в революцию ранен, без ноги пришел, а потом у него случилось заражение, и он умер. Мама воспитывала троих детей. Брат старший у нас выучился, в Ленинград поехал, там училище закончил, в 39 году он погиб на Финской, и нас двое осталось. Я в 39 году окончила 7 классов и поступила учиться на курсы дезинструкторов, закончила и работала на санэпидемстанции по профессии.

- Как началась война, помните?

- Помню. Я в санэпидстанции работала, и нас послали морить сусликов в поля в марте. А я поехала туда дезинфекцию делать. Раньше же вшивость была. Камера такая была газовая. В нее закладывали вещи, в которых жили те, что ходили и морили сусликов, на них же одежда была, мы в эту камеру загружали одежду. Нагревали ее, а потом вещи выбирали оттуда, они надевали снова. Это было как раз март, апрель и май, мы прожили там. 10 июня я приехала, пошла на работу, прихожу с работы, а была Суббота или Воскресенье, не помню я. Мне надо было пуховый платок растянуть. Я на полу на рамку в каждый зубчик его забила, а брат Коля(26 года) приходит и говорит: "Война началась!" Я: "Да ты чего?" Он: "Точно!" До этого приезжали и снимали фильм "Оборона Царицына". На горе была мельница у нас, где сейчас гаражи и кладбище там есть, хохлацкое называется. Там была мельница, и ее снимали, из пушек стреляли. Я и говорю: "Да ну? Это фильм снимают опять!" А потом у нас было радио - я его включила - и правда! Когда Молотов выступил, тут я и узнала только! Конечно, плакали все, но знаете - мы не думали, что война будет так долго. Думали - быстро все будет. А меня же призвали в армию, я ж не сама пошла. Я же была в медицине, вот мне и прислали повестку. А я и говорю: "А что это мне прислали ее, мне же только 17 лет!?" Они и говорят: "А как же? Кто-то должен защищать! К Сталинграду немец подходит!"

- Это было летом 42-го?

- Да, это было до моего Дня рождения - до 13 июля. Меня вызвали в военкомат. Там говорят: Вы подождите! Мы ждали, потом пришли два человека, нас собрали много - были и мужчины, и женщины, еще две девчонки были. И нас под Горную Поляну привели сюда. Где нас обмундировали. Ботинки, обмотки, брюки, гимнастерка, пилотка, и здесь же меня и зачислили в училище.

- Девчата еще были?

- Аня Тиханчикова, как сейчас, фамилию помню. Она попала в 92-ю бригаду. Но после того я ее больше не видела.

- В училище чему учили?

Обязательно! Было время, тактические занятия, на посту стояла, на стрельбище ходили.

- А получалось стрелять?

- Плохо получалось у меня, это не секрет. У меня гораздо лучше получалось по медицине, и меня зачислили. А тут еще командир нашей роты, я на посту стояла, а он идет, а я ему так: "Пропуск? Кто идет?" Он сказал. Но потом - смотрю: меня не стали ставить на пост. Оказывается, он сказал: "Из санвзвода, да еще девочку, чтоб на пост не ставили! Что она там сделает?!" Вот они меня больше и не ставили. И на стрельбище больше не ходила.

- Про первый бой что помните?

- Когда мы попали под Елхи, у нас была командир санвзвода Люба, забыла я фамилию, и когда начались бои, она такая была отважная. Кричат же бойцы раненые - и она сама вперед санитаров шла. Я одного перевязывала там, а она поползла другого перевязывать, и слышу - сильная стрельба, и потом крик: Ой! Я подползла к ней, а она уже мертвая. Там мы ее и похоронили. Вот это мне запомнилось на всю жизнь! Она ведь не должна была идти, у нее мы есть - подчиненные. Она - наш командир санвзвода.

Краснодарское училище, которое находилось здесь под Сталинградом, эвакуировано было. Краснодарское, Винницкое, Одесское училища все пришли сюда. Я попала в Краснодарское, а оно находилось в Бекетовке как раз. Потом нас соединили, и мы пошли на Елхи. Там начались бои. Я была сначала санитаркой и вытаскивала раненых. Сильные были бои. Раза три Елхи эти сдавали и потом опять брали - это где 74-й разъезд. Потом после Елхов мы двинулись на Горную Поляну, где как раз был раньше Туберкулезный санаторий, где сейчас стоит санаторий Волгоград, а там раньше была туберкулезная больница. Там был овраг - ленточная балка называлась - и там расположился наш санвзвод. Наше училище заняло оборону - вот как идет сейчас дорога на Калач, поворачивать к Горной поляне вверх, расположилось по этой стороне, а Винницкое - по направлению, как идет 2-я Продольная. Дальше - Грозненское училище, а где сейчас находится общежитие Университета, за ним была 10-я дивизия НКВД. И мы их называли заградотряд.

Остановились мы в Ленточной балке, наши окопались солдаты, и тут немец как начал наступать от Лысой горы вниз, и нас стеснили до самого Лапшин сада, аж к железной дороге. А наш командующий 64-ой армией Шумилов - это был чудесный человек. Он приказал: Занять прежние боевые позиции. Наше училище снова поднялось и прошли вот где проходит сейчас 2-я продольная, поднялись вверх метров 300, и там окопались. И все время там пока были эти бои, пока бомбили наш Сталинград, наши стояли в обороне. Ну, была и разведка, ходили, другой раз - он наступает, потом опять отступает, но наши солдаты уже не отступили с этого места! Так и были. Командир батальона занимал вот это домик, что сейчас стоит по правую сторону на 2-ой Продольной, возле поста ГАИ, там находился штаб нашего командира училища Холовилина.

- Это был курсантский полк?

- Да, полк минометно-пулеметного училища. Их было три, и так наше училище и Винницкое держали до сентября, а в сентябре уже поредели ряды, мало уже осталось, окопы были далеко друг от друга, и пришла 90 отдельная стрелковая бригада из Златоуста, потом 92-я и 93-я бригады. Тут уже нас с училища распределили по ним. Я попала в 97-ю. И так до самого Харькова я там была в санвзводе. А когда Харьков мы освободили, то нам присвоили уже 93-ю гвардейскую дивизию.

Бои наши были на Лысой горе до 12 или 14 января. Только тогда освободили Лысую гору. И вот все время на том месте - наши бойцы не отступили больше ни метра до 12 января держали. Перед наступлением 17-18 ноября к нам пришел сам командующей 64-ой Армией Шумилов, в каждый взвод заходил и говорил: "Дети мои! Я вам не могу приказывать как командир! Я вас очень прошу - давайте защитим нашу страну, Сталинград и нашу Волгу! Если мы сейчас отступим, пустим врага к Волге, он займет эти места, северная сторона останется в окружении, и он тогда пойдет прямо на Кавказ! Я вас очень прошу! Я буду с вами вместе! И если я умру, то пусть меня похоронят на этой же земле вместе с вами!" Вот какой был у нас командир! Я видела сама, как он к бойцам обращался, как он просил. И приходил почти в каждый взвод! Когда он ушел, даже были некоторые возмущались: "Вот глянь - генерал - а сам к нам пришел!" Вот какой человек был - не заносчивый. Его сын, тоже в нашей бригаде был, вот ему сколько раз награды придут, а он же видит, что это его сыну, и возьмет и перечеркнет. Все удивлялись, почему он без наград.

- Сколько всего было человек в санвзводе?

- Командир, старшина еще у нас был, я, 2 санитара и повозочник - вот 6 человек во взводе. А в каждой роте 3 санитара было тоже. Они как бойцы и как санитары одновременно.

- У вас не было личного оружия?

- Нет, у меня не было, но мне давали маленький пистолетик. Но я им боялась пользоваться. Я не отважная такая, я боялась. У меня была санитарная сумка, противогаз, фляжка, которая была всегда со спиртом. Это всегда было у меня. Потому что тяжело ранит, вот дашь ему немножечко хлебнуть, и он как-то воспрянет. Или ранит в голову, повязку делаешь - разрываешь пакет индивидуальный, перевязываешь, а кровь все равно течет. Другой пакет разрываешь, намочишь спиртом, и чтобы…он же может опять упасть на землю, ему еще вторую вот так вот приложишь, завяжешь, чтобы от всякой заразы спасало, чтоб дезинфицировать. Был еще у нас красный стрептоцид, чтоб мы им давали выпивать, он как-то обеззараживал.

А сапоги я не носила, мне нельзя было их носить. Когда ползешь, они спадают, они ж большие, туда набивается все, и неудобно. У меня были ботинки и обмотки. Обмотки меня спасали. Если я не могу с раненным сладить, тогда к нему подползаю, разматываю обмотку, завязываю, и сама ложусь на землю, а один конец, который у меня, я его подтягиваю и тяну. Эта обмотка была 2 метра, здоровенная такая. И у меня были большие ботинки. А мне мама давала 3 пары носков. Как раз уже зима была.

Я его привязываю к своей обмотке. И если можно - не сильный обстрел - я его тяну потихоньку. Если невозможно, то я ложусь прямо на живот и еле подтяну, а он другой раз рукой тоже помогает. И просишь его: "Ну, помогай мне, пожалуйста, миленький мой, помогай! Ну, давай! Я же хочу тебя быстрей спасти!" И он тоже помогает.

Иной раз умудрялась возить раненных к себе сюда на Прогонную улицу, тут наш медсанбат был. У мамы был табак посеянный. У нее брат был, который курил, и она ему посеяла табак. Потом табак вырос, она его срезала, на чердак и просушила. А я когда раненых сюда привозила, то брала этот табак и приносила своим солдатам. И меня всегда просили: "Давайте Зину посылайте!" А я оттуда - табака им! Вот так мне и приходилось часто бывать дома у мамы. А у 10-ой дивизии НКВД штаб был, там у нас был конский двор, лесопильный завод, и бревна возили на лошадях к каждому цеху. И вот там и доски, и бревна, а около конного двора был большой овраг. К этому оврагу они подкопали бункеры себе и там находились. Мы недалеко жили, и маме там давали солдатское белье, офицерское, и она его стирала и опять туда относила. Они ей давали 2 кг муки. Поэтому она и была здесь всю битву, не эвакуировалась.

- Когда в обороне стояли на Горной Поляне, как вас кормили?

- Плохо! А что кормили…когда нечего было… ведь хлеба не было, но все же голодные не сидели. Когда здесь началась война, как раз в июле, пошли у нас арбузы, бахчи же у нас были. Солдаты очень часто ползали вечером за арбузами. Наберут дынь, арбузов, а то когда там эта кухня придет. Было порой и так, что голодные сидели. Но терпели.

Если бы только Шумиловская армия и Красноармейская 57-я армия к Волге отступили, то правая сторона ничего бы не сделала. Так все говорили, и офицеры. Поэтому Шумилов и держал это все. Здесь еще стояла танковая немецкая дивизия, они бы там все смяли тогда! У Шумилова очень хороший был обзор - наблюдательный пункт в Капустной балке, где стела стоит. Он же все там видел.

Тут же выше, чем на Мамаевом кургане, - это Лысая гора - 145, 5м! И вот же Шумилов еще был не на самой горе - там же немцы были, они там тоже все видели! И вот эту высоту они и не взяли! Наши не сдали Бекетовку, немцы сюда не пришли, они же хотели тут зимовать, а им не сдали! Ни метра он не сдал! Это значит, что командир наш все учел! Мы даже с ним встречались. Лично я с ним не разговаривала. А встречаться - встречались в 68-ом году, 75-ом, он приезжал к нам. И всегда говорил так: "Умру, чтоб меня похоронили на Лысой горе!" А похоронили его на Мамаевом кургане. А вот на Лысой горе там 2 памятника же - вот там где крест стоит - там похоронены только наши солдаты, а там, где стела наверху, когда кончилась Сталинградская группировка, туда собирали всех - там и немцы есть в могиле. А вот внизу - там ни одного! Там только хоронили с училищ, с 97-ой бригады.

- Когда заняли высоту, стали хоронить?

- Да, ну, и во время войны тоже, под обстрелом, но туда возили. Были специальные похоронные команды.

- На фронте вы смирились с мыслью, что убьют рано или поздно?

- Да, мы только молили бога. Мне мама всегда писала письма, и когда я уходила на фронт, она мне дала живую помощь. А я тогда ж молодая была, ничего не понимала. Ну, и она мне говорит: Давай я тебе, дочка, зашью (у меня была такая кофта) под низом. Она мне зашила. А когда эта кофта уже все, была и потная… То я ее выбросила, а эта молитва у меня сохранилась. Я ее взяла и в брюки, в кармашек зашила. Так она у меня и остались. А когда брюки снимала, их же на зиму нам дали, я их распорола и снова взяла опять в кармашек. Вот так и перекладывала.

Постепенно привыкаешь когда снаряд летит, то слышно, долетит он или пролетит. Уже как-то приспособились. Вот только один раз нам пришлось под Новгородкой в Кировоградской области, я ходила за материалом перевязочным в медсанроту из батальона. Там было поле кукурузы неубранное, а в этот момент один пожилой офицер шел с этого оздоровительного батальона. А мы же с одного батальона, вот вместе и пошли. Вдруг налетел мессер, и начал нас обстреливать. На нем был черный плащ какой-то, не то, что накидка, а прям плащ. Я была в полушубке, а он в полушубке, да еще черный на нем плащ. А этот его заметил, снег же. Он как начинает пикировать, я его снегом засыпаю, кричу: "Сними плащ!" Но все же меня не задело. А у него пробило сапог, не саму ногу. Но мы все же спрятались с ним. Но он гонял за нами не дай боже! Ему было все равно. Это не дай бог и сохрани, и помилуй!

- Как вы к немцам относились?

- Пусть меня бог не судит, пусть простит, но я недовольна. Столько сделали нам немцы горя, и все же помирились с ними. Не знаю, может, я и не права, и не грамотная, и не понимаю… я не знаю. Враг он и есть враг! Когда люди уезжают из России, я не довольна. Я родилась в России, и буду умирать тут, и я своими глазами видела, как они издевались! Были и хорошие немцы, но их очень мало было. Это, наверное, такие были, которые тоже в бедноте жили, тоже не хотели войны. Я очень много видела зверств. Поэтому я и говорю. Я видела матерей убитых, по которым дети ползали маленькие…Все было сожжено, все села… Занимает наша часть деревню, а она вся сожжена, повешенные, убитые, растерзанные… Вот почему так, я не могу это понять… Но вот как я увидала, сколько мы прошли! Может, я не грамотная и не понимаю.

- Как вас встречали на освобожденных территориях?

- Хорошо! В первый раз мы в Молдову вошли. Они нас очень хорошо встретили. Думаю: Боже мой! Сколько картошки-то наварили! Они с хлебом и с солью нас встречали и плакали всё! Относились к нам хорошо. Но мы же недолго та бывали. Мы займем деревню и дальше идем. В обороне мы же не в деревне стояли, а за деревнями. Копали окопы.

- На маршах вы должны были как-то следить за солдатами?

- Конечно. Во время марша идет солдат, то ногу натрет, останавливается повозка, а там уже смотришь, как ему надо обработать. Когда мы шли, нам мало приходилось, к нам мало обращались. Просто если голова заболит, то таблетку ему дашь. Если ему плохо, то на повозку положат. Я сама-то все время пешком шла. Бывало вот гляну, девчонки зенитчицы едут на повозке: "Эй! Привет, пехота! 100 километров пройдешь и еще охота!?" Им тоже трудно приходилось. Мы тут где-то хоть спрячешься, а им негде прятаться. Они стреляли по самолетам.

- Не видели, чтоб по пехоте?

- Нет. Мы орудия больше встречали. А у нас же так было: минометы сзади были 82-мм, а 50 мм - в ротах были, маленькие такие, и противотанковое ружье было за нашим санвзводом закопано где-нибудь.

- Что у вас в сумке было?

У меня: бинт, косынки, пакеты индивидуальные отдельно, потому что он стерильный был. Его за ниточку берешь, разрываешь, и там на большую рану. Косыночка - это на случай, если вдруг в руку ранит, чтоб поддерживать. 10 косыночек у меня в сумке. Спирт был обязательно, таблетки от головы.

- У вас была лопатка?

- У меня была, но я ей не пользовалась и отдала. Мне не приходилось копать. Если заняли оборону, то уже нам приготовили место. Когда идут бои, то уже там и лопатка никакая не нужна. Там ползешь на крик раненого. У меня был противогаз, но я его бросила. Хотя потом за него в тык получила. Тяжело идти была, ведь еще санитарная сумка, фляжка.

- Как солдаты к вам относились?

- Отлично! Я их не боялась. Я же была санитаркой, а мне наш замполит говорил: "Ты что здесь ползаешь? Иди в санроту!" Я: "Не пойду!" Почему? Я боялась туда идти. Там были офицеры, а они наглые бывали, бывало и приставали. Здесь я была с каждым солдатом одинаковой. Я была вот так: бои - я к нему прижмусь, а он окопчик выкопает, если идет сильный обстрел, и он меня тоже прикроет. Я не боялась. Если только очень устанешь и привал тут - я не боюсь: ложусь вместе с солдатами. Я знаю, что им не до меня, они и сами устали.

Мне мама писала: "Дочечка, Нина Забиякина пришла беременная, Валя Григорьева - тоже с ребенком, приходи и ты с ребенком!" Я говорю: "Мама, как ты можешь обо мне так думать!? Ты не думай - я с твоей молитвой никогда этого не сделаю!" И меня уважали. Мне очень много раненых присылали писем потом и фотографий и благодарностей от них много было! Меня всегда в пример при встрече ставили. У нас большие были встречи в Харькове, в Полтаве, в Кишиневе. Я везде ездила. Вот недавно в прошлый год 19 августа мы ездили в Кишинев - 65 лет со дня освобождения. И там Воронин подарил нам, сам президент нас приглашал и подарил на память часы. Много очень встреч было у нас.

- Потери большие были?

- Большие! По всякому было.

- Как вас ранило?

- Я перевязывала раненого и тут разорвалась мина недалеко. Я слышала, что она упадет недалеко, но мне надо было срочно его перевязать, и меня ранило: ботинок прорвало, в ногу ранило и в грудь осколками. А второй раз ранило меня в голову, пулевое касательное ранение.

- Немцам не приходилось помощь оказывать?

- Нет. Я только оказывала помощь в Чехословакии одной женщине. Она была больна сыпным тифом. Я ходила и помогала перевязывать ее. Ну, спаси господи, сама я не заболела.

- Что вам помогало на передовой выжить или вы вообще не думали об этом?

- Нет. У меня больше мысли были такие: больше же времени в боях и думаешь: Господи, как бы крики эти…как бы раненого спасти скорей, чтоб он остался жив! У него ж дети! А я уж как-нибудь. Ни о чем как-то не думала, отключалась.

- За что вас наградили Красной звездой?

- А это под Курской дугой. Там бои были сильные. Я много раненых перевязывала.

Вручали обычно, по-полевому. Командир батальона вручил и все.

- Как замполитов оцениваете работу?

- Бывали разные. Молодые боялись, конечно. Которые постарше, то были понаглее немного. У них же были тоже подчиненные. Вот старшие политруки были понаглей младших. Нужно если идти в роту и там занятие проводить, так он его посылал, а когда перед боем, то старший сам вперед уходит. В атаку ходили. Я ничего не скажу - ходили!

- Какой самый страшный момент?

- Самый страшный момент это было под Днепром. Вот у Харькова Северский донец, там большая Даниловка была. Там переправлялись через донец и как раз когда уже надо было переправить раненых, то у нас там были понтонные мосты сделаны. И вот когда наша тележка на понтонный мост встала с ранеными и в этот момент налетел самолет. И все раненые кричали, там их было 12 или 11 человек. А они лежали, повозка же небольшая, и они вплотную лежали и на понтоне тоже раненые еще были. Я в этот момент говорила: Господи, спаси и защити. И в один конец понтона попал снаряд, и он отколол одну половину. И она стала колебаться, но хорошо, что мы уже почти у берега были! Если бы мы были на середине, то мы бы все утонули. Вот это самое страшное было. Но я больше боялась за то, что раненые погибнут. И вот в такой момент ничего не думаешь - ни о себе…

- Как тогда относились к Сталину, сейчас как-то изменилось отношение?

- Ну, что вы? Вперед же за Родину, за Сталина! Все за Сталина! Это сейчас уже его… не надо его обвинять много… Он очень много сделал. У него очень много врагов было. И все равно нам было лучше жить при Советской власти. Я зарабатывала 60 рублей в Горбольнице. Я получала 30 рублей аванса и 27 рублей получки. Я в аванс иду и беру сахарок, крупу, килограмм мяса, килограмм муки, и мне хватало на неделю. А сейчас? 300 рублей в магазине сегодня истратила, а ничего доброго не взяла! А я одна! А как семьей жить? - Это жутко! Ведь я не взяла килограмм колбасы, я взяла 200 грамм, пачку сырка, килограмм сахара и молока, хлеба. Ужас! Иду и думаю: Как же жить семьям?

- В минуты отдыха что делали?

- Песни пели. Когда мы стояли в обороне или где-нибудь на формировании. Мы вот были, когда Харьков освободили, мы там месяц стояли. Там нам показывали концерты, приезжали агитбригады. Сами солдаты были в этих агитбригадах, которые на отдыхе, сами ходили на репетиции и сами все делали. У нас был один еврей, он так Гитлера играл! Сам был разведчик, смелый, ничего не боялся. Вот тебе и еврей!

- Каково женщине на фронте в плане гигиены?

- У нас женщин, которые были в госпиталях, там было легче, они там дежурили, у них там и умывальники были. Нам было очень плохо, нам приходилось на улицу выходить и всю гигиену, особенно каждый месяц, это снегом все делалось, поэтому у нас сейчас и здоровья нет по-женски. А летом больше спасались спиртом. Но у нас был в санвзводе дедушка, он знал это все и он мне достал каску немецкую. Я ему скажу: "Так, Петрович, сегодня чтоб вышли все". Он говорит: "Все на улицу!" И вот в этой каске, если зима, я нагревала снега. У нас же печурки такие железные были, если в обороне мы стояли, и выводилась труба. И дым всегда туда внутрь попадал - мы вечно черные были. Вот так мы другой раз и спасались. Косынки еще у меня были. Мне было легче, а вот телефонистам-девочкам, которые при штабах батальонов, при ротах были связисты, так те тоже ко мне обращались. Но перевязочного материала нам хватало. Было очень трудно.

- Помните когда узнали о Победе?

- Я как раз была в санвзводе, и уже все говорили, что кончилась война. Это уже было 8 мая. Но бои еще продолжались. Там был такой лесок небольшой, и там стояла власовская армия, и они отстреливались. Как раз в это время привезли одного раненного, я его обрабатывала. У нас был состав санвзвода: фельдшер, санитарка и два санитара и повозочник еще был, когда раненых куда-то отвезти надо. Когда нам говорят, что наступление, и нам говорят, в какое место раненых собирать, а туда, как потемнеет, то приходила повозка - забирать раненых. Если можно было, мы сами их к повозке притаскивали. Если не было возможности, то к вечеру придет повозка. И вот я перевязываю раненого, а он говорит: "Война скоро кончится". Я говорю: "А! Все говорят да говорят, что кончится". 9 мая я пошла посмотреть, как себя раненый чувствует. У нас там были окопчики небольшие, были выкопаны такие как нары или коечки, и туда соломки подстелешь и положишь его, и он лежит, пока его в санроту не отвезут. Я пошла его перевязывать, а он мне и говорит: "Сейчас приходил ваш командир санвзвода и сказал, что война кончилась". Я говорю: "Да ты что!?" Он: "А вот ты слышишь, что нигде не стреляют?" - Я: "Слышу". И вдруг как застреляли, как закричали! Война кончилась! Этот раненый как вскочил да обнял меня! Я ему: "Ты лежи! Не надо!" У него нога же, а он вскочил! Я думаю: Сейчас упадет, но нет все же… я его уложила, выхожу, а тут стрельба, УРА! Поселок был недалеко - все повыскочили чехи, и кричат: "Гитлеру капут!".

12-го мая, мы двигались через лес, к нашему батальону была предана сорокопятка-пушка, и на машине они ехали, и вдруг как начали стрелять, я думаю: Гоподи Иисусе! Как загорелась эта машина, я не знаю. Началась стрельба, наши их окружили. Оказалось, кучка власовцев засела, и как мы двинулись, они заметили и начали нас обстреливать. Ну, тут им дали, их окружили, их всех забрали в плен. И что интересно, наш командир минометной роты Мосин узнал своего зятя! И он его расстрелял! А ведь расстреливать было нельзя! Было строго. Пленных власовцев в особый отдел отправляли. Это только он одного своего зятя расстрелял. Он его знаешь как просил: "Я не виноват!" Может, и не виноват был. Кто его знает!? Ну, и этот Мосин тоже потом погиб в Измаиле, по пьянке. Потом уже нашу часть хотели отправить в Японию, а потом переформировали и направили под город Измаил.

Я прошла от самого Сталинграда до Харькова, Украину, Молдову, Венгрию, Румынию, Австрию, а закончили войну в Чехословакии в Праге. Я сама была 2 раза ранена, контужена. А с армии пришла когда, поступила в Горбольницу в 46-ом году, и проработала там 50 лет нянечкой. Я не могла пойти учиться. Я когда пришла, моя мама заболела, и я ее лечила: в Горбольнице работала до 4 часов вечера, а потом у нас был лесозавод на Ермана, и я там на лесопилке работала маркировщицей до 12, а то и до 1 часу ночи. Карточку мне там давали на 500 граммов и в больнице - на 400г. Вот я одну карточку продавала, а маме покупала лекарства и лечила. Так вот я и осталась в этой Горбольнице. А потом вышла замуж в 47-ом году, родила сына, который сейчас так и живет в том доме по ул. Шевченко, в котором я родилась. Он там разломал старый дом, и потом там построился. Две дочки у меня родились - двойня, одна умерла в 2000-г. А вторая живет на Зеленом кольце, воспитывает дочку-сиротку сестры своей. А я уже на пенсии с 96 года, а до 73-х лет проработала. Жили по-всякому. Не так, чтоб хорошо, но весело, молодые были!

Муж меня оставил в 63 году, у меня 3 детей было, и я сама их воспитывала. Нельзя никогда доверяться подружкам. Я 30 лет дружила с подругой, а она увела мужа.

- Посылки посылали?

- Какие посылки? Да где б я их взяла? Я пришла с фронта, и за все время, как кончилась война, я только надела юбку, мне ее тогда только и дали, а то я в брюках все время. Какие посылки!? Я пришла летом: китель, юбка, сапоги. Что со мной было? Дали мне пару белья, полотенце, дополнительный паек на дорогу и всё! Какие там посылки? А где бы и солдаты их носили, в чем?!

- Сразу после войны награды не носили?

- Окружающие, нас всех девушек презирали, что мы воевали. Они нас все называли - ППЖ. Но ведь это тоже неправильно. Да и сейчас некоторые говорят еще: "Да… вы там воевали…" Но это люди все глупые. Потому что, они не знают. Я, например, не осуждаю тех девочек, которые пришли с ребенком. Они правильно сделали, во-первых, здоровье сохранили, во-вторых, квартиры получили. А что я пришла? Я пришла - мне подселенку дали. Я 22 года стояла на очереди. Меня когда в 63 году муж бросил, еще девочки и сын учились, я подала заявление. Так вот, я 22 года прожила, детей поженила, осталась одна с мамой. Мне дали подселенку, а маму я одну бросить не могла. Я ее получила, я за нее платила, а с мамой жила, пока она у меня в 87 году умерла. Я ее похоронила, 40 дней прошло, и только сюда пришла в 87 году. А сколько погибло девочек! Разве можно так осуждать!? И сейчас говорят: А вы все хорошую пенсию получаете! Да нет, мы все разную получаем. Сейчас я хорошо получаю. Я работала и когда пошла на пенсию - 54 рубля пенсия была, и ее набавляли. Я лекарства не успеваю покупать. Операцию делала 2 раза, а толку мало, потому что, после контузии и ранения, у меня в первый раз не держался хрусталик, выпал, и второй раз - вроде сделали - ничего, а я отдала почти сорок тысяч. Мне ничего бесплатно не делают. Но я молю бога, что живу, что мне бог дает здоровье, я верую в бога, и он мне помогает. Особенно молюсь за тех людей, у которых дети, и у кого только одни мужья работают, у которых семья, чтоб бог им облегчил труд.