Я родилась 3 апреля 1923 г. в с Ольшана Сергеевского района Черниговской области. Родители мои были крестьянами-бедняками, в хозяйстве у нас была одна корова, а детей четверо, отец был коммунистом и первым вступил в колхоз, в итоге был избран председателем колхоза. Мама была домохозяйкой, в нашей деревне одновременно с коллективизацией проходило раскулачивание, я не помню, как все было, ведь тогда была еще маленькая, отца перебрасывали из одного колхоза в другой, а я в это время во 2 и 3 классы ходила. Я пошла в первый класс в 7 лет, окончила к 1938 г. восемь классов, после чего меня направили в г. Короб Черниговской области в райбольницу, где я работала медсестрой, перед этим прошла обучение, тогда вообще хорошо готовили нас, кроме медицинских курсов, также проходила военная подготовка, мне выдавали значки ГТО, ПВХО. Я проработала год в инфекционном отделении, потом к 1941 г. переехала в Киев к родителям, отец тогда уже работал на заводе.
И вот 22 июня 1941 г. началась война, мы тогда всей семьей жили в однокомнатной квартире, дети спали на полу. В субботу был жаркий день, ночью стояла такая же жара и тут в 4 часа как грохнет что-то, и потом вдруг загромыхало так, что ужас. Мы все перепугались, кричали, а немец тем временем бомбил танкостроительный завод, где отец работал, и такие сильные взрывы раздавались, что у нас стекла вылетели, и штукатурка в комнате посыпалась, отец же сразу, может, он предполагал, или кое-что знал, схватился и в штаб. Когда вернулся оттуда в 10 часов, сказал нам: "Дети мои - война!" Я уже 25 июня выехала на свой участок работы в г. Короб в инфекционное отделение, только туда приехала, а там уже на столе лежит повестка, мол, явиться в военкомат, чтобы быть там зарегистрированной. В военкомате нас продержали недели две, пока формирование шло, затем нас послали сопровождать конницу в г. Кропецк Воронежской области, и когда мы ее сопроводили, то приехали опять же обратно в Короб, откуда нас послали по частям, я попала в артдивизион. Тогда медработников в разные части направляли, нас было очень много. И вот пошло-поехало, только я прибыла в часть, нас выдвинули к передовой, немец как начал бомбить и штурмовать наши позиции, что мы все оттуда, как говорится, без оглядки бежали. Вскоре мы попали в окружение под г. Оржица Полтавской области, выходили из него 10 дней. Что уж скрывать, немец настолько жал со своей техникой тогда, что нам было очень далеко до немецкого уровня. При выходе из окружения попала я в группу из 12 человек: 2 командира, один сержант, остальные рядовые, командовал нами ст. лейтенант Ульянов. Шли по компасу, перебирались через овраги, форсировали реки Сула и Пселл. Представьте, лодок никаких нет, у бойцов было плащ-палатки, мы их наполняли соломой, по нескольку человек садились и переплывали, и вот если Сула еще спокойная река, то Псел сумасшедшая, не переправишься и все. Тут пришлось так сделать: мостик был какой-то, по нему шла машина, и мы под этой машиной зацепились и переехали, и сразу за нами хлипкий мостик обвалился. А дальше было самое страшное, ведь передовая - это когда и немцы по тебе стреляют, и наши бьют, и вот надо было здесь пробраться. В итоге вышли из окружения под Ахтыркой в Харьковской области, нас встретили, а мы все были в крови и грязи. Из 12 человек нас осталось только семеро, остальных или так тяжело ранило, что нельзя ничего сделать, или убило. Из одежды на нас что попало было, у кого лапти, у кого немецкие шинели, но встретили нас нормально, к особисту не повели, а сразу направили по разным частям, кого в комсостав, кого в медсостав. Я попала в санбат артподразделения, нас готовили к отправке на Северо-Западный фронт, попали мы в район деревень Большие и Малые Дубовицы, Кутелиха. Мы расположились под Ленинградским плацдармом, и там шли ожесточенные бои, особенно под ст. Крестцы, то немцы ее захватят, то мы отбираем ее, а продовольствия не довозили в части, вагоны во время постоянных бомбежек разлетались в щепки. Санитарный поезд подходил к позициям, но близко нельзя, один раз попытались подвезти поближе, так немцы его разбили, полный поезд был больных. Раненных было очень много, а ведь еще сколько больных было, даже местные жители приходили. Обмороженных было очень много, мы попали как раз в декабре 1941 г. и я пробыла там до февраля. Потом меня решили направить на санитарный поезд, я там работала эвакуатором, принимала раненных и отправляла в тыл, так я проработала до марта 1942 г.
Затем наш состав снова расформировали, я попала в полевой подвижной госпиталь № 2564, начальником был Абрамсон, и там я работала эвакуатором уже до конца войны, пока в марте 1946 г. не демобилизовалась. Мои задачи заключались в следующем: когда подходил санитарный поезд, он же подходил с раненными бойцами, то я их забирала и отправляла по сортировочным центрам, где раненных также формировали кого куда, и я опять отвозила их на санитарный поезд. Я сама возила, постоянно солдаты, они то раненные, то больные, я возила их на грузовике, нашей полуторке, и на мотоциклах приходилось, и подводы были, вообще же на чем угодно мы возили раненных. Грузовик ломался часто, чинили его как-то ремонтники, я даже не знаю, откуда ремонтники, и вот даже мотоциклы часто ломались, хотя у нас были уже и трофейные немецкие. Бездорожье, там дорог вообще не было, сплошные леса, леса, леса. Где деревушки были, они все сожженные, одни трубы торчали, машина только подъезжает к деревушке, а там никого, и постоянно немец сильно бомбил, ужас.
Раненных я перевидала великое множество, по инструкции должна была у них оружие забирать, но знаете, оружие далеко не у всех было, не знаю, то ли их прижимало так, что они его бросали, но вооруженных совсем мало было. И казалось бы, приближался конец войне, но сколько раз я попадала под бомбежку, и не вспомнить. Мы как-то повезли солдат помыться, в лесу нашли какую-то баньку, надо было все-таки продезинфицировать раненных, только подъехали к бане, а она же дымит немножко, немец сразу засек, "рама" появилась, и начался обстрел из крупнокалиберных орудий, и уже когда мы возвращались обратно, то наша машина попала в воронку. И сразу все загорелось внутри грузовика, кто в кузове сидел, выскакивал, мне тоже удалось выскочить, но на меня полетели бензиновые канистры, меня тут и ранило сильно в ногу. Но мне долго раненной не пришлось быть, хотя оказалось, что перебиты пальцы на ноге, в медсанбате быстро наложили гипс, и сунули ногу в большой сапог. Я так дней 10 побыла, ну, в общем, на стационаре, и чувствую, что мне можно ступать, разрезали сапог и дали новые сапоги, я опять стала эвакуатором, ведь работать надо.
В 1944 г. во время прорыва блокады Ленинграда раненных и больных было очень много, к тому времени мне присвоили звание "младший лейтенант", я продолжала быть в эвакогоспитале. После этого наш госпиталь переехал в Венгрию в г. Дебрецен, я работала при госпитале, там мы и встретили конец войны.
- Как Вы встретили 9 мая 1945 г.?
- Радость была такая, что и за сердце хватались, стреляли в воздух из автоматов и орудий, а город был весь в аэростатах и флажками украшен. Вечером салют устроили.
- Каковы были Ваши обязанности, когда Вы служили в артдивизионе?
- Я была санитаркой, у меня была санитарная сумка, я обрабатывала раны легкораненым, а если тяжелая рана, их забирали сразу же в медсанбат. Так что я перевязывала раны и сортировала раненных по степени сложности. В сумке у меня было совсем мало лекарств, какие бедные тогда сумки были, вы не представляете, только йод, вата, бинты, марля, нашатырный спирт, камфара, шприцы, перевязатор, если его можно поставить. Раны обрабатывали по-всякому, в основном йодом, сулемой, еще какие-то растворы были, но в основном этими.
- Приходилось ли делать уколы без стерильной обработки?
- Ой, вы знаете, делали, была, не была. Но вот недостатка в перевязочных средствах или лекарствах мы не испытывали, ведь я то в поезде, то в медсанбате, и всегда перед боями загружалась всем, чем можно.
- Какие ранения были наиболее характерны?
- Были и осколочные, были и пулевые, помню, как я видела у одного раненного всю грудь в осколках, бедный, не знаю, как он доехал, прямо перед ним сильно разорвался снаряд осколочный. Более опасны были пулевые, пуля же слепая, не знает, куда попадет, и в голову, и в грудь, и в брюшину, а вот от осколочных можно укрыться, если уже где-то солдат где-то прислонился отдохнуть и не успел укрыться, тогда опасно, могут быть тяжелые ранения.
- Какие средства использовались в госпиталях против вшей?
- Нам доставляли специальные утюги, наполненные углями, и когда солдаты снимали с себя белье, мы проутюживали все это, ведь вшей было сколько угодно. И в госпитале были вши, ведь тоже, постоянно поступают раненные, как тут уследишь.
- Были ли специальные палаты для безнадежных раненных?
- Вы знаете, я не могу сказать, я ведь привезу раненных, и сдаю по списочному составу, а куда их дальше, я даже не скажу.
- Каков был режим работы, питания?
- Мы ели конину, потому что находились на Северо-Западном фронте, продовольствие не доходило, в тылу вагоны трещали от продуктов, но поезда не доходили, и кухни тоже не добирались, нам из этого продовольствия почти ничего не попадало. Страшно говорить, это не как в сказке, а питание было такое, что бойцам нечего кушать, тогда командир собрал бойцов, человек 4-6, и приказывал им: "Идите на поле боя, и вырезайте у лошадей мясо". И вот такое вырезанное мясо мы ели. Доходило до того, что прямо сырое ели, где какой-то маленький огонечек, только чуть-чуть прожаривали, и сразу в рот тянули. Все, что попало ели, и гнилую картошку, и капусту, и порченую селедку. Как-то поесть совсем ничего не было, у нас стали шататься зубы, там болотистая местность, мы решили втроем пойти и клюквы нарвать. Только начали собирать, оказалось, что на другой стороне поляны, где кусты были, сидели немцы. Они нас заметили, и разное закричали, в основном: "Хендэ хох!" Мы оттуда бежали как ошалелые, к счастью, удалось скрыться. Вот под Харьковом было получше питание, здесь бойцы больше добывали у населения питание, кто муки или булку хлеба, кто чем тем, тем с нами и делился.
- Выдавался ли сухпаек?
- Да, я получала сухари, чай, сахар, и мне больше ничего не доставалось, только один раз еще добавили американские консервы, когда в командировку посылали в Чехословакию. И были банки с салом шпиг, это было очень хорошее, мягкое сало, только одно плохо - мало его.
- Каков был режим Вашей работы в эвакопункте?
- Никаких суточных режимов не было, когда уже валишься с ног, тогда попадется какая-то халупка, где никто не живет, только стены стоят, там на пол падаешь, и тут же засыпаешь. И потом, на Северо-Западном фронте мы спали в лесу, там же бомбежка, лес горел, и потому шалаши или палатки ставить было очень опасно. Поэтому мы спали просто под каким-то деревом. И вы знаете, я ни разу не простыла, хотя были такие, что простывали.
- Как осуществлялась охрана госпиталя?
- Была охрана, это были простые солдаты, но с оружием.
- Как лечились ожоги?
- Знаете, ведь ожоги разные бывают, некоторые лечились марганцем, других, особенно с тяжелыми ранениями, отправляли в тыл.
- Каковы были основные причины смертности в госпитале?
- В основном оттого, что не успевали им операции сделать, и что уж говорить, также мешала перетасовка, что госпитали с одного места на другое возили раненных, также бывало, что и врачей убивало. У нас одного хирурга убило, но вообще-то потери от бомбежек были несильные, была противовоздушная охрана при госпиталях хорошая.
- Какое было отношение к партии, Сталину?
- Все шли в бой "За Родину! За Сталина!" Все вперед, никаких разговоров в госпитале, кроме как о величии Сталина. Мы все время хотели вперед идти, а он нас вел.
- С пленными немцами не сталкивались?
- А как же, было дело. Госпиталь ведь у нас был на колесах, и на одной станции состав стоял состав с немецкими раненными. Мы зашли, поинтересовались, кто лежал тяжело раненный, пришлось оказать помощь, но даже в это время они зверьем на нас смотрели. Немец есть немец.
- Какое у Вас было личное оружие?
- Пистолетик "браунинг", маленький, мне его подарил командир, ведь я же беззащитная была, а меня ведь посылали куда угодно, куда нужна подмога, туда я первой шла, нигде мы не отдыхали и не спали толком.
- Было ли Вам что-то известно о предательстве в рядах Красной Армии?
- Я как-то не вникала в это, хотя знала, что была какая-то измена на Северо-Западном фронте, но точно не знаю. О Власове тогда слышала, что он перешел на сторону немцев. А вот с "власовцами" я даже не знаю, видела ли их, они ведь не хвастались в плену, кто такие.
- Как складывались отношения смирным населением в освобожденных странах?
- Венгры в г. Дебрецен относились к нам хорошо, и солдаты наши могли в случае чего помочь им, и вообще венгры дружили с нами.
- Трофеи собирали?
- Я только одну посылку послала домой, и что, чулки, тогда где-то разбомбили вагон, мы насобирали себе чулки эти. А вот комсостав и тыловики, они много посылали, и когда нам предложили аттестаты родителям отсылать, так с моей зарплаты только два раза дома получили, я на фронте ничего не получала. Когда закончилась война, через пять месяцев, никто ничего не получал. А некоторые командиры полные сумки красных трицаток везли. В то время, как я ехала в Крым на поезде после демобилизации, то случайно увидела, что у нашего начфина разбросались вещи. Он пьяный был, я случайно увидела полную сумку денег, тогда подумала в ужасе: "Вот, где наши денежки!"
- Что было самым страшным на фронте?
- Я, например, на фронте ничего не боялась и не думала, что меня убьют, боялась только одного, что возьмут в плен. Конечно, страшно, когда орудия со всех сторон бьют и бьют, и самолеты бомбят. Но вот плена боялась сильно, потому как немец издевался над нашими солдатами страшно.
- Как мылись, стирались?
- В ведрах, если есть вода, значит, помоемся и постираем. Кое-как, мыла не было, а если нет воды, то так и ходили с грязными воротниками.
- Наших убитых как хоронили?
- Я мало присутствовала, там же все движется, быстрей-быстрей, тут надо хотя бы успеть закопать. Были случаи, что, конечно, хоронили, но мало.
- Как к Вам относились в частях?
- Конечно, сейчас много говорят, мол, мы с командирами дружили, но я была дикая, так что ко мне относились хорошо. Я больше была с солдатами, за блиндажами я только наблюдала, но там никогда не была. Всю войну я предпочитала быть больше в гуще солдат, и в окопах, а не в палатках.
- Ваше отношение к комиссарам?
- Замполиты были разные, и такие, что, как говорится, бойцы удирают, и они с ними. А были такие, что сами вели вперед: "За Родину! За Сталина!" У нас в госпитале замполит был пожилой, проводил политзанятия, и беседы разные, в основном за нашим моральным обликом следил.
- С особистами не сталкивались?
- Нет, я не сталкивалась, даже не знаю, где они были.
- Как Вы были награждены во время войны?
- Медалью "За победу над Германией". Потом уже вручили ордена Отечественной войны, Богдана Хмельницкого, "За мужество".
Из Венгрии в марте 1946 г. я приехала в г. Керчь. Получилось это так: у меня был знакомый лейтенант в г. Дербецен, недавно познакомились, он сибиряк, демобилизовался, и спрашивает у меня: "Поедешь со мной в Крым?" Я согласилась, приехали в Керчь, там я вышла замуж, муж у меня был коммунистом, его то в Белогорк, то в Приморский район направляли, и в Зуе он дважды был в колхозе Сталина, который стоял на отшибе, всего 10 хаток. В итоге я очутилась с мужем в Зуе.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
