Баланов Ефим Вульфович

НАЧАЛО ВОЙНЫ

21 июня 1941 г. я с шумовым оркестром был на выпускном вечере в своей 29-й школе. К этому времени окончил 8 классов. Мне было 16 лет. Выпускники радовались, жили светлыми надеждами, строили большие планы. Мы играли для них танцевальную музыку. Преподаватели были в восторге от своих выпускников. Наступило воскресенье 22 июня, выходной день. Мы собрались идти купаться. В 12 часов прозвучала информация о важном правительственном сообщении. По радио выступил В.М. Молотов - Председатель Совета народных комиссаров.

У нас не было радиоточки, и мы слушали это выступление на улице. Молотов сообщил о вероломном нападении на страну и о первых бомбежках советских городов. В заключение он сказал: "Враг будет разбит, победа будет за нами". Сразу же Указом Верховного Совета СССР была объявлена мобилизация многих возрастов с 1905 по 1918 гг. По радио целыми днями играли военные марши. Люди были опечалены. С плачем провожали на войну своих родных и близких. Все вчерашние выпускники получили повестки и были призваны в армию. Через несколько дней многие семьи уже получили "похоронки". Солдаты погибали при обстрелах военных эшелонов немецкими самолетами. В нашей семье было тревожно, так как в первый же день войны немцы захватили г. Кальвария, где служил братишка. Что с ним? Мы получили весточку только месяца через три о том, что жив, но отступает с войсками.

БУДНИ ТЫЛА

В городах было введено особое положение и комендантский час: с 22.00 и до 6.00 хождение по улицам было запрещено. Оконные стекла оклеивали крест-накрест бумажными лентами.

Была введена светомаскировка в темное время суток. Окна завешивали светонепроницаемой бумагой или тканью. Организованы ночные дежурства жителей домов. В случае тревоги они оповещали людей, а также следили за тем, чтобы окна не светились. При попадании зажигательных бомб на крышу их должны были сбрасывать или гасить.

Магазины опустели и закрывались, кроме продовольственных и керосинных лавок.

В Вологде была введена карточная система на продовольствие и определены нормы хлеба: рабочему - 800 г, служащему - 600 г, иждивенцам и учащимся - 400 г.

Карточки были и на крупы и сахар, но они не отоваривались

На подступах к городу строились оборонительные рубежи. Для рытья рвов и траншей привлекались жители. В военкоматах стояли длинные очереди из добровольцев непризывных возрастов. В городах, расположенных на угрожающих направлениях, создавались отряды народного ополчения. Так, мой дядя Залман, брат отца, погиб, защищая Ленинград в составе такого отряда. Образовались потоки беженцев из западных районов на восток. Люди двигались на поездах, пароходах, а то и просто пешком. В городах были созданы эвакопункты, где беженцев кормили и назначали места эвакуации. Слово "беженец" было запрещено употреблять. Их следовало называть эвакуированными. Из-за неорганизованности люди умирали от голода. Многие бежали, не успев взять документы и теплые вещи. Это значительно усложняло их жизнь, так как любая тряпка в те времена становилась дефицитом. Отсутствие необходимых документов вызывало подчас подозрения у чекистов, затрудняло устройство эвакуированных на работу по специальности. В стране усилилась шпиономания. Повсюду мерещились агенты, устраивались облавы с целью проверки документов после киносеансов и театральных спектаклей. Однажды попал в такую облаву и я, пойдя в кино. Паспорта с собой у меня не было. Но и в милицию попадать не хотелось. Поэтому, когда народ схлынул, я бегом проскочил засаду.

Усилились санкции за нарушения трудовой дисциплины. В ряде мест выходные дни были отменены. За опоздание на работу можно было попасть под суд и получить несколько лет заключения. Так, при проверке на производстве, где работал отец, инспектор предъявил ему обвинение в том, что он опоздал на 5 минут. Отца спасло то, что по радио как раз объявили точное время, а часы инспектора спешили. Судили за самые малые хищения, даже за колоски, собранные на полях после уборки. Мой брат Эфраим, обучавшийся в ремесленном училище, с голода вместе с приятелем украл буханку хлеба. Обоих осудили на 2 года заключения.

Там брат и умер голодной смертью.

Были введены карательные меры за уклонение от оборонительных работ. Каждый, получивший повестку, должен был явиться в назначенное время и безоговорочно выполнять задание. Мой приятель из соседнего двора Владимир Воробьев работал шофером в горвоенкомате. Он получил повестку на оборонные работы, но не явился, считая, что работает на армию. Он был арестован и осужден на 3 месяца тюрьмы. Однажды колонну арестантов проводили мимо нашего дома, я увидел его в первом ряду. Он был дистрофиком. В тюрьме чуть не умер. После освобождения из тюрьмы, где работал на лесоповале, он был призван в Красную армию, воевал, дошел до Берлина.

Продолжали прибывать "похоронки" на выпускников школы и знакомых. Погиб бывший директор нашей школы капитан Поспелов, погиб приятель-сосед Дадонов, который был расстрелян в железнодорожном воинском эшелоне. Он был единственным сыном у матери-уборщицы в начальной школе. Были убиты мой хороший приятель Леша Пономарев и его брат.

Вскоре возвратился с войны инвалидом Коля Гнездов. Он вел танк и при подходе к фронту попал под артогонь. Потерял зрение, тело его было изувечено.

МОИ ПЕРВЫЕ ВОЕННЫЕ КАНИКУЛЫ

Баланов Е.В. в 15 лет

В конце июня я устроился работать подсобным рабочим на силикатный склад, подносил тяжелые корзины с посудой для пересчета комиссией, получая за это 150 руб. в месяц.

3-го июля перед уходом на работу я слушал радио из соседнего окна. Выступал Сталин.

Он призывал дать отпор захватчикам, создавать партизанские отряды, ничего не оставлять врагу, всё уничтожать. Обычно на работу я брал кусок хлеба. Во время обеденного перерыва счетовод строгал твердую плитку чая, заваривал его. Мне доставалась кружка душистого чая, помню его запах и теперь. Спецодежду нам не давали. Однажды, когда я после работы пришел в ОСВОД искупаться, начальник спасательной станции, увидев меня, спросил, почему я такой грязный.

Я рассказал ему о своей работе. Этот человек относился ко мне с большой симпатией, потому что я бесплатно обучал флажковой сигнализации большую группу осводовцев. Перед войной я был награжден за это премией в 30 руб. и значком "Водоспасатель". Он сразу предложил мне работу вахтенным матросом с окладом 250 руб. в месяц. Я согласился, хотя за эти деньги уже ничего нельзя было купить. В мои обязанности входило дежурство на отдаленном посту около речного перевоза людей. И, в случае надобности, я должен был спасать нуждающихся в этом. Эта работа была очень подходящей. Я сидел в лодке в трусах и читал художественную литературу по программе 9 класса. Кроме того, я вытаскивал багром из воды затонувшие бревна из сплавляемых плотов. Так я заготовил дрова на всю зиму. Отец достал автомашину и перевез их домой.

Вечером, по окончании дежурства, я отводил лодку на спасательную станцию и только после этого отправлялся домой. Как-то раз, находясь в лодке, я услышал крик с берега: "Шпион, шпион! Хватай его!" В темноте я увидел человека в одежде, плывущего из последних сил. Он взывал о помощи. Я подогнал к нему лодку и помог выбраться из воды. Спросил, кто он такой и что с ним случилось. Он рассказал, что работает грузчиком на пристани. Вечером возвращался от девушки в хорошем костюме. Его в таком виде никогда не видели, взяли под подозрение и пытались задержать. Ему не оставалось ничего другого, как броситься в реку. На спасательной станции нас встретили начальник и милиция. Всё подтвердилось. Мне объявили благодарность за спасение человека.

Был случай, когда я переговаривался флажками с вахтенным матросом на промежуточном посту. На берегу находились раненые из госпиталя. Один из них тапочками просигналил: "Привет с Балтики". Мы подъехали к нему и познакомились. Это был матрос из выздоравливающих. Состоялась задушевная беседа о положении на фронте.

В ДЕВЯТОМ КЛАССЕ

1 сентября 1941 г. я приступил к занятиям в 9 классе. Учеба давалась с трудом, потому что все время мне хотелось есть, мутились мозги от голода. Во дворе школы мы строили убежище, рыли ров. Убежище мы так и не закончили. За работу нам давали маленькую серую булочку. Военрук проводил с нами тактические учения за городом. Школьники старших классов ходили в госпиталь пилить дрова и чинить белье. Однажды мы шли вдоль реки в лес километров за пять с топорами и пилами. Там мы пилили лес и складывали в штабеля. Работали, пока было светло, и заработали по кусочку хлеба. Мы еще разгружали баржи с дровами. Из учащихся нашей школы была создана бригада по заготовке дров. С верховья реки до ее середины мы по берегам тащили бревенчатую загородку. А в воду сталкивали все бревна с берегов и подтаскивали в нужное место, где их и доставали.

ТЯГОТЫ ТЫЛОВОЙ ЖИЗНИ

Жизнь в тылу во время войны была очень трудной. Внешне она - на беглый взгляд - мало отличалась от довоенной. Работали предприятия, театры, кинотеатры, музеи, библиотеки. Молодежь ходила на танцы. Но в тылу, помимо всех физически тяжелых работ, легших на плечи женщин и детей, самыми тяжкими испытаниями были голод и переживания за жизнь близких, кто воевал. Голод настолько истощал организм, что люди на какое-то время забывались, "отключались" из-за голодных спазм. Детишки плакали, прося хлеба. Их было не унять.

УДАЧА

Хотя была введена карточная система на хлеб, очереди за ним стояли огромные. Однажды нас, вечно голодных, подкормили без карточек. В 1942 г. в ресторане "Вологда" подавали за деньги тарелку супа из мороженой картошки и сто граммов хлеба. Очередь в ресторан занимали задолго. К подходу очереди вызвали папу с работы, он пришел. Вчетвером уселись за стол. Придя с мороза, всё съели, даже не почувствовав утоления голода. Папа потихоньку попросил официантку принести нам еще по порции еды каждому. Официантка оказалась понимающей и принесла нам весь обед на четверых повторно, без оплаты. Больше ни разу не представлялась нам такая удача.

Трудно приходилось без мыла. Свирепствовал тиф. Некоторые школьные товарищи умерли отсыпного тифа, вши были опасны. Неслучайно, даже в старших классах, проводили осмотр учащихся на вшивость. Все очень ждали почтальона с фронтовыми письмами. Здесь, забегая немного вперед, уместно будет рассказать историю о маме и глупой письмоносице.

ВОЗМУЩЕНИЕ МАМЫ

Это случилось, когда трое членов нашей семьи - отец, брат Моисей и я - были уже на фронте. Мама постоянно с тревогой ждала от нас вестей. Почтальоном была молодая девушка. Понятно, нелегкое это дело - обойти целую улицу голодной и усталой, с тяжелой сумкой.

Как-то эта работница сказала маме, что нет сил таскать сумку, поэтому она выбросила на помойку письма, чтобы облегчить вес сумки. Мама на нее очень рассердилась и заставила пойти на помойку, собрать все до единого письма и разнести их адресатам. "Ведь этих вестей с фронта ждут затаив дыхание близкие и родные фронтовиков", - внушала неграмотная мама девушке, закончившей школу.Мама потребовала, чтобы почтальон ей сообщила, выполнила ли она свои обязанности. Девица в тот же день всё сделала и отчиталась об этом перед мамой.

Мама от своей пайки - 400 г хлеба - отломила ей корочку и напоила горячим чаем.

После этого почтальон никогда не совершала кощунства по отношению к людям войны.

РАБОТА В КОЛХОЗЕ

Летом 1942 г. учащихся нашей школы отправили в колхоз. Мы выполняли работы по метанию стогов сена, тереблению льна, прополке, окучиванию и др. За работу мы получали по 800 г хлеба, трижды в день жидкий супец из ячменной крупы без жира и 1 литр обрата - обезжиренного молока. Мы могли бы улучшить свой рацион, так как на полях росли картофель, капуста и другие овощи, но были честными комсомольцами и не могли позволить себе брать овощи без разрешения. А колхозникам была выгодна наша дармовая работа. Партия выдвинула лозунг "Всё для фронта, всё для победы", и мы старались, ибо нас убеждали, что мы работаем во имя этой цели. Один день в неделю у нас был выходным. Я отвозил в этот день домой флягу обрата. Родители в мое отсутствие получали на меня хлеб - по 400 г в день. За почти трехмесячную работу в колхозе мне было начислено 27 трудодней и выдано в качестве оплаты 30 кг немолотого ячменя. И всё. Так оплачивались колхозные трудодни. Колхозники влачили жалкое существование, отдавая всё труду и не получая почти ничего. Они даже не имели разрешения на покос травы для корма своей скотине, а вся их земля представляла собой несколько грядок в огороде. Поэтому в этом колхозе коров держали только несколько колхозников. Они были обязаны сдавать - в качестве обязательных поставок - не только молоко, но и мясо. Как будто можно было отрезать от коровы кусок, чтобы выполнить мясопоставки.

Я - ДОПРИЗЫВНИК

К учебе в 10 классе мы приступили с опозданием на месяц. В декабре 1942 г. получил повестку, покоторой был обязан явиться в горвоенкомат как допризывник. Я был признан медкомиссией годным к службе, после чего меня остригли наголо, но не машинкой, а ножницами, и голова стала похожа на зебру. Пришлось пойти в парикмахерскую, чтобы побрили голову. Сел в кресло, но молодая девушка испугалась и отказалась брить мою голову. Только после того как пожилой мастер объяснил ей, что меня так постригли в военкомате, она согласилась сделать это.

В военкомате потребовали мою школьную характеристику для направления в военное училище.

В первых числах января нас, трех призывников из одного класса - Толю, Женю и меня, собрали в учительской. Кто-то приобрел для нас три кружки пива и отоварил наши хлебные карточки за весь месяц. При свете керосиновых ламп произносились напутственные речи, пожелания скорейшего возвращения домой, некоторые плакали. Печально, но этого не произошло с двумя моими товарищами, сидевшими в этот день рядом со мной. Мой приятель Анатолий Мельников, отправленный рядовым с сотнями других курсантов на Курскую дугу, вскоре там погиб.

Евгений Репников, окончивший вместе со мной военное училище, был убит сразу по прибытии на фронт в начале 1944 г. Я очень горевал, узнав об их гибели.

ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ

В армию меня и двух моих одноклассников призвали 9 января 1943 г. Поезд доставил нас на станцию Няндома Архангельской области, где нас ожидали представители военного училища. Нам предстояло пешком добраться до города Каргополя на реке Онеге, до которого было 90 км.

В день мы проходили по 30 км. В пути встречались несколько деревенских домов, куда мы пытались втиснуться на ночлег, занимали все места на полу, а хозяйка ютилась где-то в закутке. Через эти дома проходили в одну сторону призывники, в обратную - выпускники училища.

Такой же промежуточный пункт мы нашли, преодолев следующие 30 км. За 3 дня дошли до места размещения Велико-Устюгского военного пехотного училища в г. Каргополе Архангельской области. На окраине города, в прошлом купеческого поселения, известного с 1380 г., а также в Хриcторождественском соборе XVI века, располагался тюремный лагерь с песчаным карьером, где расстреливали заключенных. Этот северо-западный район и был выбран для размещения военного училища на базе тюремных бараков и бытовых построек, чтобы обеспечить защиту страны с северо-западного направления. Других войск близко не было.

Училище перебазировалось из гор. Великого Устюга Вологодской области.

Сроки обучения были разные: 3 месяца, 6 месяцев, я учился около года. Всех арестантов отсюда убрали на фронт или в другие места заключения. Покидая бараки, они разгромили их: сломали нары, выбили оконные рамы, переломали всё, что можно было. Первые курсанты, прибывшие эшелоном из прежнего места расположения училища, тащили на себе оружие, постельные принадлежности и др. Матрацами они затыкали оконные проемы, восстанавливали разрушенное. Занятия проходили в бараках при свете лучины. Вдобавок ко всему, на Каргопольский район в 1942 г. был сброшен немецкий десант. На борьбу с ним выступили курсанты училища, несколько из них погибли. К нашему прибытию казармы были остеклены. Из курсантов - столяров и плотников - была создана бригада по восстановлению всего разрушенного. Городок училища был огорожен колючей проволокой, сохранившейся от тюремного лагеря.

В КАРАНТИНЕ

Карантин мы проходили примерно месяц в помещении городской школы, в своей одежде. Спали на полу, подложив под головы вещмешки. Еще в повестке для призыва в армию было указано:

1) прибыть в военкомат, 2) иметь при себе добротную одежду, кружку, ложку и др.

По примеру бывалых солдат я держал ложку за голенищем валенка. Как-то получилось, что я забыл об этом и ложку выронил. Что было делать? В столовой я выпивал суп из миски, а кашу ел, приближая ко рту куском хлеба. Так продолжалось с полмесяца. Потом старшина выдал мне деревянный черпак. Я срезал ножом края, сделал что-то, похожее на ложку. И только дней через двадцать, когда нас поставили на курсантское довольствие, я стал пользоваться металлической ложкой из столовой. А что стоило зайти к горожанам и попросить у них ложку? Не сообразил.

В военные училища военкоматами направлялись лица, имеющие среднее образование после окончания 10 классов. Примерно половину курсантов составляли люди с высшим образованием: учителя, инженеры, бухгалтеры и т. д. Но попадались и курсанты с образованием ниже десятилетки. Мы прошли мандатную комиссию. Вызывали нас по одному. Капитан-председатель комиссии спрашивал командира взвода: "Ну, как этот товарищ? Какое у него образование?" Командир взвода отвечал, что боевой. После этого вопросы задавали члены комиссии. Помню, меня спросили: "Полселедки стоят полкопейки. Сколько стоят 3 селедки?" В результате всех нас утвердили кандидатами в курсанты. Один из командиров отделения, ленинградский парень, имел семилетнее образование. Узнав о том, что принимают только со средним образованием, он усомнился в том, как ему поступить. Ребята ему подсказали: "Говори, 10 классов", что он и сделал. Но артиллерийские задачи он не понимал. На экзамене мы вместе сдавали огневую подготовку. Он подсунул мне свой билет, и я решил его задачу. Он получил отличную оценку. На фронте мы с ним случайно встретились. Володя Гаврилов командовал взводом разведки.

Нас привлекали к расчистке снега на аэродроме и распилке дров. Кормили в разное время суток, даже ночью, так как столовые училища не справлялись с кормлением большой массы людей. Дело в том, что длительное время выпускники, получившие офицерские звания, продолжали жить в училище в ожидании направления в действующую армию. Некоторые их них проходили переподготовку на истребителей танков. В это время на вооружение поступили противотанковые ружья с очень длинными стволами. Они переносились двумя солдатами на плечах. Эти ПТРы предназначались для стрельбы по смотровых щелям танков и поражения их гусениц.

По утрам мы бегали умываться к проруби за 2-3 км в нижних рубахах. Один из нас отправлялся к городскому клубу, чтобы прослушать по громкоговорителю свежую сводку Совинформбюро. Потом он проводил с нами политинформацию, рассказывал о положении на фронтах. Огромную радость доставили нам вести о разгроме гитлеровцев под Сталинградом.

В бою за Сталинград погиб сын маминой сестры - Хаи Бройтман старшина роты Аркадий Бройтман. Тетя Хая эвакуировалась из Витебска в 1941 г. и жила с нами в Вологде. В 1942 г. пришло извещение о его гибели, но моя мама опасалась сказать сестре об этом. Тетя Хая умерла с печалью в душе.

В карантине нас подписали на государственный заем, отобрав тем самым все деньги. У меня после этого осталась одна 10-рублевая купюра, которая долго лежала в кармане, пока не потерялась, ибо купить на нее ничего нельзя было. 1 кг хлеба на базаре стоил 200 руб.

Курсантский паек мы еще не получали, и чувство голода не покидало нас.

Во время карантина мы вынуждены были менять на хлеб всю нашу добротную одежду и обувь.

Поэтому, когда мы шли в казарму, наши головы были обмотаны полотенцами, а одеты мы были в настоящее тряпье, на ногах - опорки. Но мы были веселы. Глядя на нас, горожане говорили: "Арестантов пригнали". В карантине я был назначен командиром отделения.

Я - КУРСАНТ УЧИЛИЩА

После зачисления курсантами нас разместили в казарме, поставили на курсантское довольствие. Перед баней вновь остригли волосы со всех мест, а после помывки выдали новое хлопчатобумажное обмундирование. Теплого белья мы не получили. Выдали ботинки с полутораметровыми обмотками и портянки, старые шапки-ушанки, вытертые ремни брезентовые, гимнастерки с отложными воротниками. Лишь летом 1943 г. нам вручили погоны. Их нужно было пришить к гимнастерке. Тогда же отменили гимнастерки с отложными воротничками.

Матрасы и наволочки мы набили промерзшей соломой. Разместились на двухъярусных нарах. Моя постель находилась на верхнем ярусе, заправлять ее было сложно. По бокам мы вставляли палки, под простыню клали лист фанеры. Категорически запрещалось ложиться на постель днем.

А во время подъема в казарме творилась какая-то вакханалия. Все размахивали палками, фанерными листами, простынями. Возле моего места стоял стол. Обычно я забирался под него, чтобы управиться с обмотками. При этом мне никто не мешал. Командиров отделений поднимали за 15 минут до общего подъема. Однажды я не нашел в одном ботинке обмотку и искал ее, ползая под нарами. Все уже убежали на зарядку, а я всё искал обмотку. За это меня сняли с должности командира отделения. И это было правильно. Нужно соображать. Что мешало мне взять обмотку в любом другом ботинке? Что-то, видно, мешало.

Казармы освещались лучинами. Очередной дневальный сушил в печи наколотые поленья и строгал из них лучины.

УЧЕБНЫЕ ЗАНЯТИЯ

Нас старались учить тому, что нужно на войне. Учили нас, минометчиков, как правило, в полевых условиях. Занимались мы тактической, огневой, артиллерийской и строевой подготовкой. Занятия проводили в основном малообразованные офицеры, окончившие наше училище, и фронтовики. Так называемая подготовка исходных данных для артстрельбы была сведена к минимуму. Только глазомерная подготовка. А сокращенная и полная подготовка данных не практиковалась. Бóльшую часть времени мы носились с минометами. Я удивлялся тому, что в расписании занятий ежедневно была строевая подготовка, как будто мы готовились к параду. Кроме того, командир батальона появлялся по выходным дням в летних лагерях и устраивал нам занятия шагистикой, под барабан, по несколько часов. В повседневной жизни командир роты приходил в столовую перед началом обеда и больше часа гонял нас по строевой подготовке. Мы были голодны и раздражены глупостью наших начальников. На большее, чем гонять нас, им не хватало ума. Умных начальников Сталин истребил. А у нас не хватало и знающих теорию стрельбы. За целый год мы только один раз стреляли из винтовок и минометов. Изучением материальной части стрелкового оружия мы занимались досконально. Изучили все стрелковое оружие Красной армии, трофейное немецкое оружие. Занимались его разборкой и сборкой с завязанными глазами или в темноте. За мной были закреплены винтовка и 50-мм миномет, который в мою бытность на войне был снят с вооружения. Изучил я и 82, 120-мм минометы, и 45 и 76-мм пушки.

ФИЗПОДГОТОВКА В УЧИЛИЩЕ

Очень своеобразно проводились с нами занятия по физической подготовке. Физрук училища двухметрового роста уводил нас за черту города. Сам останавливался, а нам приказывал бежать до столба с подпоркой. Это в одну сторону километра три. Затем отрабатывались прыжки в длину. Весной подводил к заполненной водой канаве и говорил: "Делай, как я". Брал винтовку, разгонялся и перепрыгивал канаву. Мы допрыгивали в лучшем случае до середины канавы и падали в нее. Мы отрабатывали также и приемы штыкового и рукопашного боя: "Коротким, коли", "Длинным с выпадом, коли", "Сверху прикладом, бей" и др. Много тренировались в ползании и в перебежках. После переползания мы оказывались по уши в грязи. Физрук подводил нас к луже и приказывал: "Обмыть грязь". Мы выполняли приказание и возвращались в казарму после занятий с песней. Настроение было хорошим.

В училище часто проводились 10-километровые кроссы с винтовкой. Однажды мы совершали 50-километровый форсированный марш с преодолением реки Онеги. На берегу мы соорудили плот, сложили на нем оружие и минометы, разместили тех, кто не умел плавать. Я и двое других курсантов обмотались веревками и поплыли, таща за собой плот до противоположного берега.

СОН - ДРУГ КУРСАНТА

После окончания занятий мы так уставали, что нас охватывала дремота. Не радовала даже команда: "Выходи строиться в кино!" Зимой хождение в кино было пыткой. Кино было за чертой военного городка в холодном клубе. Фильмы показывали только старые. Мы с приятелем уходили в гримерную, где была железная печка. Возле нее мы сушили шинели и портянки, дремали в тепле. После окончания сеанса отправлялись сухими в казарму. Очень хотелось спать.

Всю первую половину года мы не высыпались, и лишь летом, в летнем лагере, мы, будучи дневальными, отсыпались, лежа на шинели. Здесь же было время постирать свое обмундирование.

ПУСТОЕ БРЮХО К УЧЕНИЮ ГЛУХО

Кормили нас превосходно. В паек входили 400 г черного хлеба и 400 г белого, значительное количество мяса и рыбы, круп и овощей. Питание было трехразовым. На ужин, как правило, мы получали целую селедку и кашу. Дома одну такую селедку съедали всей семьей. За завтраком давали порцию масла. Но голод так глубоко засел в мозгах, что мы не наедались. Радовались наряду на кухню, но и там не удавалось утолить голод.

Однажды эта ненасытность сыграла с нами шутку.

Нашу роту разместили в городской школе за оградой училища. Внутренний наряд обычно принимал пищу после всех. Мы втроем - дежурный по роте сержант и два дневальных - съели положенное и обратили вопрошающий взор на "амбразуру"-окно выдачи пищи. Дежурный по кухне подозвал сержанта и предложил бачок густого фасолевого супа, который выдавался на 8 человек. Мы втроем быстро справились с этим супом и вновь обратили свои взоры на раздаточное окно. Дежурный по кухне предложил нам бачок каши и спросил, съедим ли мы. Мы справились и с кашей, уделив немного соседям по столу. Затем съели миску мяса с подливкой, которая предназначалась для 16 человек, и, в заключение, выпили бачок компота. Согнувшись, мы еле вышли из столовой, подползли под колючую проволоку, но дойти до казармы не смогли. Я и сержант освободились от съеденного с помощью трех пальцев. Второй дневальный не смог это сделать. Мы с трудом дотащили его до казармы и уложили на шинель под нары. Все время посматривали в его сторону, боясь, чтобы с ним ничего не случилось. Вечером, когда мы уже сменились с наряда, по команде "Строиться на ужин!" мы, как ни в чем не бывало, встали в строй и нормально поужинали.

Употребляли мы и турнепс, заготовленный для скота. Когда производили топографическую съемку местности, сворачивали с маршрута к колхозному полю, где хранился турнепс. Им мы набивали мешки и направлялись в район съемок. А после отбоя в казарме слышался хруст - это мы жевали под одеялом свою добычу.

Был случай, когда курсант, стоя на посту, залез в кладовку шоферов, перевозивших людей и продукты. Он взял буханку хлеба, отрезал кусок, намазал маслом. И как только начал его есть, нагрянул начальник гаража с разводящим. Курсанта сняли с поста и отправили на гауптвахту. Этот курсант был выпускником и уже сдал выпускные экзамены. И все-таки его отправили на фронт рядовым. Мы все отнеслись к нему с сочувствием и сожалели о том, как ему не повезло.

НАМ ПЕСНЯ ЖИТЬ ПОМОГАЕТ

В роте служил мой земляк, некто Тихонов, который учился в театральной студии. Он исполнял оперные арии. Когда мы шагали зимой в столовую, замкомвзвода подавал команду: "Тихонов, запевай!" Тихонов просил сержанта не заставлять его петь на морозе, но тот был неумолим: "Тихонов, запевай!" Мы вдвоем с одним курсантом выручали Сашу, запевая:

Шон фон шкипер плавал 17 лет,

Знал моря, лагуны, заливы,

Старый и новый свет.

Припев:

Есть на свете такая страна,

Всем примером служит она - да, да, да,

Там в заливе, где море сине,

Где голубая даль.

Других слов из этой песни мы не знали, поэтому куплеты повторяли, меняя слово "шкипер" на "триппер" и тому подобные. Этого хватало дойти до столовой. Пели и другие песни.

Белоруссия родная, Украина золотая,

Ваше счастье молодое

Мы стальными штыками оградим.

Пели одну песню, сочиненную нашим курсантом:

Марш, марш вперед, наш миномет!

Всюду он дорогу пробьет.

В чаще таежной меткая мина

Рыжего Фрица найдет.

УЧИЛИЩЕ - ПОСТАВЩИК СОЛДАТ ДЛЯ ФРОНТА

В середине лета наш взвод направили на станцию для охраны продовольственного склада. В это время развернулись боевые действия на Курской дуге. Большинство курсантов училища были отчислены и отправлены на фронт рядовыми для участия в Курской операции (июнь-июль 1943) .

Продолжалась операция 18 суток и по своему ожесточению не имела себе равных. В этих боях сложили головы большинство курсантов нашего училища, в том числе, как я уже писал, и мой школьный товарищ, не раз выручавший меня, Толя Мельников. Светлая ему память!

СЛУЧАЙ В КАРАУЛКЕ

В училище со мной произошел драматический случай. Сменившись с поста, я пришел в караульное помещение. Разрядил, не очень внимательно, винтовку и, как положено, нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. А над караульным помещением была контора склада. Я быстро взбежал на второй этаж, где в луже крови лежал старший лейтенант-начальник склада. Пуля срикошетила от стены и прошла через обе ноги выше колен. Находившаяся случайно в его кабинете женщина-врач сделала перевязку и отправила раненого в госпиталь. Я был, естественно, очень подавлен. На следующий день я пришел к нему в госпиталь. Он был уже в годах, старый моряк. Видя мое состояние, успокаивал меня. Лечился он долго. Я ожидал страшную кару, но меня даже не поругали. Оказывается, согласно уставу, над караульным помещением не должно было быть никаких объектов.

ПЕРВОЕ ОФИЦЕРСКОЕ ЗВАНИЕ

20 декабря 1943 г. нам, курсантам, было присвоено звание "младший лейтенант". Нас переодели в шерстяные офицерские гимнастерки и бриджи, выдали новые шапки-ушанки, брезентовые кобуры и полевые сумки. Шинели выдали солдатские, новые, но сапог мы не получили. На выпускном вечере мы были в ботинках с обмотками. Нас сразу сняли с курсантского довольствия. Выдали сухой паек на 3 суток, вещевые и продовольственные аттестаты и подъемное пособие.

ПРОЩАЙ, УЧИЛИЩЕ!

Утром нас построили в ожидании начальника училища, но тот появился только после обеда. Приняв доклад, он скомандовал: "Направо, на фронт шагом марш!" И мы, человек пятьсот, двинулись под звуки духового оркестра. Весь город вышел нас провожать, обнимали, целовали, давали хлеб, картошку, желали добра. Ротные офицеры сопровождали выпускников до фронта с нашими личными делами. На железнодорожной станции, на которую мы пришли, выдали кирзовые сапоги. Я навестил жену начальника склада, который всё еще находился в госпитале. Она очень исхудала. Я предложил ей половину моих денег, но она отказалась. Со слезами на глазах пожелала мне вернуться домой с победой. Я покидал эту женщину, понимая, что она бедствует из-за меня. Из Няндомы я сообщил родителям, что выезжаю на фронт, через Вологду.

ДОРОГА НА ФРОНТ

Нас погрузили в телячьи вагоны, приспособленные для перевозки людей. Там были двухъярусные нары, а в центре железная печка, дрова и уголь на первое время. Были топор и ведра. На остановках мы пополняли запасы воды и дров. В воинском эшелоне часто, но не всегда, имелась полевая кухня, в которой готовилась горячая еда и чай во время движения. Это было очень удобно. На остановках эшелона раздавали горячую пищу в котелки. Нас это удобство не касалось, так как при следовании на фронт нам выдавали сухой паек: хлеб, концентраты, т. е. брикеты крупы быстрого приготовления, сахар, консервы. Деление сухого пайка на порции проводилось в каждом вагоне "на глаз". Один из нас отворачивался, а другой спрашивал, указывая пальцем на порцию: "Кому?" Тот, который отвернулся, называл фамилию. И эта кучка еды переходила к названному человеку. Потом уже каждый в консервной банке готовил себе еду на круглой печке в вагоне. Часто при торможении наши банки соскальзывали на пол вагона. Сколько было можно, собирали с пола и ели, другой пищи не было. Поэтому мы старались при остановке эшелона раздобыть ведро кипятку. Он мгновенно превращал наш сухой паек в горячую пищу. Во время войны на каждой узловой станции были предусмотрены специальные помещения, где кипятили воду в больших емкостях для военных, эвакуированных и обычных пассажиров. Указатели со всех сторон показывали на это строение с надписью "Кипяток".Зачастую в военном эшелоне солдат с ведром отправлялся за кипятком, подлезая под вагонами. В это время эшелон трогался, уходил.

И этот солдат с пустым ведром догонял эшелон несколько суток. Весь личный состав военных эшелонов знал номер своего эшелона, он был известен и железнодорожникам, которые помогали отставшим догнать своих. Отставшие были и в нашем эшелоне, но к месту назначения прибыли все.

ВСТРЕЧА С РОДНЫМИ

Мама и брат ожидали наш эшелон. Но он запаздывал, и они пошли поесть. В это время эшелон прибыл. Я попросил знакомую, жившую возле вокзала, сообщить маме, что я здесь. Всех повели на обед в вокзальный ресторан. Я и еще несколько человек остались в вагонах ждать родных.

В результате какой-то неразберихи к эшелону прицепили паровоз и отогнали его от вокзала на 30 км. Все офицеры после обеда остались на вокзале в одних гимнастерках. Только через 5-6 часов их подвезли к эшелону. Приехала и моя мама. Я снял с печки банку сваренного концентрата и дал ей поесть. Мы побыли вместе только 10-15 минут. Мама не могла насмотреться на меня и плакала. Я был очень рад и встрече, и тому, что успел хоть немного подкормить маму.

Следующим пунктом назначения была Москва. Там учился в консерватории мой брат Моисей, сержант. Он отступал от самой границы, побывал в партизанском отряде, воевал в стрелковой дивизии полковника Бедина. При отборе музыкантов для учебы на военном факультете консерватории его порекомендовало начальство.

Наш эшелон остановился в Москве на станции Сортировочной. Я вышел из вагона и попросил какую-то женщину передать брату в консерватории записку, сказав, что еду воевать. Она выполнила мою просьбу. Вечером мы встретились с братом, которого я не видел три с половиной года, и очень обрадовались друг другу. Он хотел мне показать Москву, консерваторию, но я трусил. Брат меня всячески уговаривал, и я согласился. Тогда я впервые увидел метро, высокие дома, сам город. Мы доехали до консерватории, но я побоялся туда идти и решил возвращаться к эшелону. Брат плакал, зная, что меня ждут тяжелые испытания.

Эшелон простоял на станции всю ночь. Утром мои друзья договорились посмотреть Москву, и я, как уже побывавший в ней, возглавлял группу. Мы дошли до Красной площади, видели мавзолей Ленина и собирались возвращаться, как нас задержал патруль, требуя предъявить документы. Но документов у нас не было. Мы объяснили, откуда мы. Начальник патруля, которому указали на меня, как на старшего группы, потребовал, чтобы я поехал к начальнику эшелона и привез от него увольнительную записку. Вместо того, чтобы послать этого служаку подальше, мы растерялись. Я поехал на станцию, где с трудом разбудил пьяного начальника эшелона. Увольнительную он написал, но печати у него не было. Вместо нее он записал номер моего комсомольского билета.

Как только я вышел из вагона, эшелон тронулся. Я разыскивал комендатуру, мне советовали ехать трамваем, затем еще на что-то пересесть. Я боялся ехать незнакомыми видами транспорта и пошел пешком. Во второй половине дня "узники" были освобождены. Мы вскладчину купили на базаре хлеб. Эшелон мы догнали через пару дней и вскоре добрались до конечного пункта назначения, где распрощались с сопровождающими.

УЧАСТИЕ В БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ

На попутных машинах мы стали добираться до штаба, где распределяли офицеров. Это был 10 офицерский полк в Смоленской области. Здесь офицеры несли наряды на кухне, заготавливали в лесу дрова для жилья и столовой. Этот резерв размещался в сельском населенном пункте. Спали мы на нарах, в 2 смены: одни - лежа на нарах, другие - сидя на полу, где нельзя было лежать.

ИСТОРИЯ ПЕРВОГО ПРИБАЛТИЙСКОГО ФРОНТА

Мы попали на 1-й Прибалтийский фронт, которым командовал Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян. Этот фронт был образован 3 октября 1943 г. в результате переименования Калининского фронта. После завершения в декабре 1943 г. Городокской операции в феврале-марте 1944 г. 1-й Прибалтийский фронт во взаимодействии с войсками Западного фронта предпринял наступление под Витебском и, прорвав оборону противника, улучшил свои позиции.

С 23 июня в ходе Белорусской операции 1944 г. 1-й Прибалтийский фронт во взаимодействии с войсками 3 Белорусского фронта осуществил Витебско-Оршанскую операцию. Развивая успех, они 29 июня-4 июля без паузы провели Полоцкую операцию, в ходе которой продвинулись левым крылом на 120-160 км. В начале июля войска в ходе Шауляйской операции 1944 г. разгромили Паневежиско-Шауляйскую группировку противника. В сентябре 1944 г., в ходе проведения Прибалтийской операции, фронт принял участие в Рижской операции. В начале октября фронт нанес неожиданный удар на Мемель. В январе-феврале 1945 г. 1-й Прибалтийский фронт частью сил участвовал в Восточно-Прусской операции. 24 февраля 1945 г. 1-й Прибалтийский фронт был упразднен. Его войска, названные Земландской группой, были включены в состав 3-го Белорусского фронта. Этот фронт, которым командовал Маршал Советского Союза А.М. Василевский, в январе-апреле 1945 г. участвовал в Восточно-Прусской и Кенигсбергской операциях. Находясь на 1-м Прибалтийском фронте, я участвовал в боях во всех операциях в составе 4-й ударной армии, которой командовал генерал-полковник А.И. Еременко.

МОЕ ПЕРВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Свое первое назначение я получил в 332 стрелковую Ивановскую дивизию им. М.В. Фрунзе, в 1115 стрелковый полк. Когда мы трое, выпускники военного училища, представлялись командиру батальона, он сходу назначил меня командиром минометной роты. Полк находился на формировании в деревнях Смоленской области. Рота состояла из необученных солдат-узбеков, которые не владели русским языком. Пришлось произвести стрельбу из 82-мм минометов и отстрелять из винтовок. Здесь же, на формировке, генерал вручил полку знамя.

Через несколько дней после этого мы совершили пеший переход в 300 км к линии фронта. Это был марш зимой, без обогрева в пути следования. Солдаты падали с ног, перенося на плечах миномет, стрелковое оружие и шанцевый инструмент. Выкладка каждого солдата составляла 32-34 кг. К тому же они не были втянуты в длительные переходы по 50-60 км в сутки.

К фронту мы двигались уже несколько суток пешим порядком. На одном из больших привалов на ночь роте была назначена натопленная банька в деревне, недавно отбитой у немцев. Жители просили, чтобы я не занимал баньку, но я им отказал. Я считал совершенно необходимым, чтобы каждый солдат обогрелся хотя бы пару часов, но все мы не вмещались. К утру банька уже остыла. Мы подкрепились завтраком и двинулись в поход. В дальнейшем пути нам попадались только полностью разрушенные населенные пункты, обогреться было негде.

Прибыв на место, заняли оборону возле деревни Хралки Витебской области с задачей перерезать железнодорожное полотно Витебск-Полоцк. В него вкопались немцы, а их снайперы щелкали наших солдат, находящихся в низине. Стояла теплая зимняя погода, снег таял, превращаясь в снежную жижу. Огневые позиции минометов были не глубокими. Батальон безуспешно атаковал противника. Сменились 3 командира батальона, из 35 офицеров остались четыре: начальник штаба -лейтенант и мы - трое минометчиков. Раненый солдат падал в снежную кашу и ожидал темноты, так как всё пространство простреливалось огнем немецких снайперов. Ночью раненых выносили с нейтральной полосы, но многие к тому времени уже погибали, истекая кровью.

Мне в это время было 18 лет. Все мои подчиненные были старше меня. После трех дней боев в батальоне обедать было почти некому. Когда старшина привез на огневые позиции полевую кухню с приготовленным обедом, солдаты буквально объелись. Мне старшина предложил выпить из котелка водку. Вначале я отказался, но старшина меня уговорил: "Выпейте, младший лейтенант, иначе замерзнете". Выпил граммов 120, хорошо закусил, и меня потянуло ко сну. Я расположился на двух ящиках из-под мин и навалился на стенку огневой позиции, почувствовал, что за воротник попадает снежная жижа, но сменить положение не мог и уснул.

Проснувшись в темноте, обнаружил, что минометные роты, стоявшие рядом с нами, исчезли.

С одной из них поддерживалась телефонная связь с наблюдательного пункта. "Где эти роты? Ушли вперед, отступили, сменили позиции?" - в тревоге думал я. Хотел узнать у часового, куда делись роты, но он не понимал по-русски. Увидев слева небольшую высотку, я предположил, что там находится начальник артиллерии. Я послал туда двух солдат, приказав им найти начальника артиллерии и доложить ему о роте. Они побежали, но огнем немецких снайперов один из них был ранен, а второй возвратился. Я приказал притащить раненого на позицию, а сам побежал к высотке. Там я нашел и начальника артиллерии, и минометные роты. Он приказал дождаться полной темноты и перебазироваться к нему, что и было исполнено.

Я - КОМАНДИР МИНОМЕТНОГО ВЗВОДА

Вскоре поступил приказ о расформировании батальона. Меня назначили командиром минометного взвода в другую роту, а командиров минометных взводов - командирами стрелковых взводов. Нас к тому времени отвели в тыл километра на четыре.

По пути в назначенную минометную роту мне повстречались капитан-комбат и старший лейтенант, его замполит. После того как я им представился и доложил, куда я назначен, комбат предложил мне принять стрелковую роту, пообещав быстрое награждение орденом. Как получают ордена, я к тому времени уже знал. Сказал, что я минометчик и командовать стрелковой ротой не могу. Он и замполит долго и безуспешно убеждали меня, а потом вытащили пистолеты, угрожая мне. В ответ я направил на них автомат, после чего комбат пообещал разделаться со мной.

Я добрался до минометной роты, через пару часов пообедал и улегся в теплой землянке, где мог наконец по-настоящему поспать. Это был райский отдых после грязных холодных окопов и боев за те недели, что я воевал.Когда на следующий день мы совершали марш, немецкая авиация начала бомбить колонну в лесу. Все укрывались от бомбежки, прижимая головы к деревьям.

И так получилось, что вокруг деревьев солдаты располагались кругами. Когда после налета я поднял голову, то оказался лицом к лицу с тем самым командиром батальона. Он зло смотрел на меня.

Бои носили позиционный характер. Мы проходили мимо разрушенных и сгоревших населенных пунктов, где бедствовали люди, оставшись без жилья и пищи. Часто сердобольные повара полевых кухонь, в меру возможностей, подкармливали население.

Поход за походом, и мы заняли оборону на станции Дретунь в Белоруссии. Здесь был твердый грунт, мы отрыли глубокие огневые позиции, а пехота с нашей и с немецкой стороны размещалась в траншеях полного профиля, выше человеческого роста. Передний край перед траншеями был заминирован, натянута колючая проволока.

Я через день дежурил на наблюдательном пункте, размещенном в траншее на переднем крае. Ночью офицеры не спали. Мы ходили по траншеям, проверяли бдительность часовых, разговаривали с ними, обязательно вели огонь из их оружия. Создавалась картина живучести переднего края, а подбодренные солдаты легче справлялись с дремотой.

Обо всех изменениях в обороне противника я докладывал командиру роты и в штаб батальона.

Несмотря на укрепление переднего края противотанковыми и противопехотными минами, колючей проволокой и проводом с высоким напряжением, разведчики с обеих сторон проникали через передний край и захватывали "языков". Поэтому у всех, находящихся на переднем крае, оружие всегда было наготове. Бывало, что даже случайные выстрелы давали положительный эффект. Погибали немецкие группы захвата, сосредоточенные для броска в нашу траншею. До нас доносились стоны и крики раненых солдат противника с нейтральной полосы.

Однажды мы услышали подозрительный шум в глубине обороны противника. Я доложил об этом в штаб. Начали усиленное наблюдение. В это время прекратился огонь противника. Он отходил.

В глубине обороны немцев силами гражданского населения на выгодных рубежах были созданы оборонительные сооружения, от которых мы несли значительный урон. Много жертв приносил немецкий бронепоезд, он курсировал вдоль нейтральной полосы в районе железнодорожной станции. Как-то, сидя у костра, я сушил портянки. Появившийся бронепоезд настильным огнем принялся прочесывать наши позиции. Я повалился на землю у костра с босыми ногами. Не имея возможности приподнять голову, я чувствовал, что ноги мои замерзают. Обстрел был длительным, после него мне пришлось долго растирать ноги снегом.

Тогда же мне довелось впервые увидеть землянки, траншеи и огневые позиции гитлеровцев. Землянки были обшиты "вагонкой", отапливались чугунными печками, хранили запасы продовольствия и кофе. Траншеи имели ниши и были отлично приспособлены к обороне: с многочисленными ходами сообщения и боеприпасами, размещенными в нишах. Перед траншеями - инженерные заграждения. Меня удивили соломенные "галоши", в которых немецкие солдаты несли службу на постах. Обмундирование немцев не было приспособлено к нашим морозам. Тонкие шинели и суконные головные уборы от холода не спасали. Им приходилось для согревания напяливать на себя всякое тряпье.

О ДОВОЛЬСТВИИ ОФИЦЕРОВ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

Мы получали фронтовой паек, так называемую норму 1. Но из-за постоянного пребывания на холоде еды было явно недостаточно. Убитых лошадей быстро разделывали на мясо. Частенько в Белоруссии солдаты выползали на нейтральную полосу и откапывали гурты с картошкой.

Офицеры на переднем крае питались в пехоте с батальонной полевой кухни. У каждого был котелок и ложка. Солдаты приносили еду и чай своим начальникам. В батареях были свои полевые кухни, так как они находились на значительных расстояниях одна от другой. Помимо основного пайка офицеры получали дополнительный: 40 г сливочного масла и 30 г печенья в день.

Денежное довольствие офицеров зависело от занимаемой должности. Командир взвода в обычной армии получал 1200 руб., а в ударной или гвардейской - на 50% больше, т. е. 1800 руб. в месяц. Каждый офицер имел право пересылать деньги родным по аттестату или почтовым переводом. Я перечислял маме по аттестату 700 руб., а после войны - 500. На эти деньги она могла купить 5-6 кг хлеба, и эта помощь спасла ее от настоящего голода.

СЛУЧАЙ НА МАРШЕ

В феврале 1944 г., когда мы столкнулись с хорошо организованной системой огня противника, пехота залегла на болоте. Окопаться было невозможно, ряды наши заметно поредели. В первую ночь солдаты укрывались за деревьями. Потом стали делать деревянные изгороди с отверстиями для амбразур. После ночного перехода комбат со штабом разместился примерно в 300 м от переднего края. В это время я с моим взводом отрывал запасные огневые позиции для минометов метрах в 400 от переднего края. А на переднем крае находился другой командир минометного взвода, с которым мы ежедневно чередовались. Это был сорокалетний лейтенант, который во время войны долго скрывался в подполье у хозяйки на оккупированной территории.

Стало рассветать. Я обнаружил, что немцы начали артобстрел переднего края. Затем они перенесли огонь в глубину нашей обороны и накрыли огневые позиции, которые мы уже почти закончили отрывать. Внезапно на опушке леса я увидел убегающего комбата, его замполита и с десяток солдат. Я решил, что мы отступаем, и приказал взводу бегом следовать за отступающими. Опасаясь плена, я прихватил с собой гранату Ф-1, полагая, что подорву себя, но в плен не сдамся.

Мы прибежали в расположение соседнего батальона. Командир этого батальона встретил в штыки нашего комбата: "Чего убежал? Иди и восстанавливай положение". Мы побрели обратно к нашим позициям. В расположении батальона встретились с майором-заместителем командира полка, который был там с ротой автоматчиков. Я увидел командира взвода нашей роты, у которого на какой-то жилке висел выбитый глаз. Он, заметив приближающихся немцев, бросил в них противотанковую гранату, а сам с солдатом скрылся под настилом землянки. Так они остались живыми. Майор подошел к комбату, назвал его трусом, сорвал погоны с него и с замполита. Я сжался в комок, полагая, что этот позор предстоит и мне, но на меня никто не обратил внимания. Вид у меня был плачевный: грязная солдатская шинель, погоны без звездочек. Арестованных увели под конвоем, потом их судили и направили рядовыми в штрафбат. Так пришло мое избавление от строптивого комбата. Как потом выяснилось, в темноте немцы приблизились к нашему переднему краю. В это время старшина роты доставил завтрак. Развели костер, чтобы солдаты могли обогреться. Услышав команду "На завтрак", они оставили свои места и гурьбой повалили к еде. Немцы, наступая, приблизились к штабу батальона. Комбата и замполита, которые спали, растормошили, и они, не разобравшись, пустились в бега. А те, которые продолжали спать: начальник штаба, штабники, девушки-снайперы, медики, солдаты хозвзвода (всего 28 человек) - были захвачены в плен. Прихватив еще и списки личного состава, немцы ушли восвояси. Это была хорошо организованная и успешно проведенная разведка боем.

Мы начали спешно укреплять передний край обороны с помощью инженерных подразделений дивизии, получили пополнение личного состава. А немцы сбрасывали с самолетов листовки с фотографиями захваченных в плен. Нас поразили вид и одежда пленных, особенно девушек - в белых блузках и улыбающихся. На листовках напечатано обращение: "Солдаты, сдавайтесь в плен. Мы хорошо кормим, никого не обижаем". Каков был настоящий плен, мы к этому времени уже знали. Наши политработники и "Смерш" категорически запрещали собирать и читать листовки, полагая, что крамола поколеблет дух советских солдат. Но мы их читали и использовали для курева и туалетных надобностей. В нашей дивизии не было ни одного случая добровольной сдачи в плен.

ЗНАНИЕ МАТЧАСТИ РЕШАЕТ ИСХОД БОЯ

Я уже отмечал, что в училище мы досконально изучили материальную часть всех видов стрелкового оружия. И теперь, в боевых условиях, постоянно убеждался, что приобретенные глубокие знания матчасти способствовали успешному отражению внезапных атак противника и спасали жизнь. Так было в обороне под Полоцком. На взводном опорном пункте, который я поддерживал минометным огнем, случилось следующее.Мы располагались в болотном районе за деревянным забором, который был под контролем немецких снайперов. Взводный район обороны состоял из трех пулеметов: в центре - станковый пулемет "Максим", на флангах - ручные пулеметы Дегтярева. Немцы произвели среди бела дня сильный артналет на наш район обороны. Огнем снайперов были убиты все три пулеметчика через амбразуры, у которых они стояли. В землянке находились три офицера, которые и заменили погибших. Мне пришлось оказать содействие солдату, который не мог вести огонь, из-за того что в магазине пулемета произошел перекос патронов. Я передал свой автомат ему, а сам принялся перезаряжать магазин. Зарядив один магазин, я установил его на пулемет и показал солдату, на что нужно нажимать при стрельбе - одновременно на спусковой крючок и предохранитель. Пока он отстреливался, я снарядил и второй магазин. Наш огонь не позволил немцам прорваться, чему способствовал и вызванный мною минометный огонь. Однако немцы развернулись и сумели прорвать оборону на другом участке. Они дошли до штаба дивизии. Но там обороняющиеся поставили пушки на прямую наводку. Вынудили немцев отступить. Отходящих гитлеровцев добила пехота.

Когда я воевал в стрелковом батальоне, в нашу роту выдали ручной пулемет Дегтярева для охраны огневых позиций. Никто его не знал. Командир роты поручил мне обучить всех разборке, сборке и ведению огня из этого пулемета. Я провел два занятия с офицерами, затем, зарядив пулемет, показал стрельбу по верхушкам деревьев. Также обучил я и солдат стрелять из пулемета. Охрана огневых позиций стала более надежной. Пользоваться более точным немецким оружием запрещалось.

ВСТУПЛЕНИЕ В ПАРТИЮ

На этом участке обороны мы задержались надолго, до конца июля 1944 г., когда весь Прибалтийский фронт перешел в наступление. Тогда я стал кандидатом, а потом и членом коммунистической партии. По совету коммунистов я подал заявление о принятии меня кандидатом в члены партии.

В апреле 1944 г., когда я возвратился с ночного дежурства на наблюдательном пункте с обгоревшими рукавами шинели и телогрейки от костра в траншее, меня остановили для фотографирования. Я снял шинель, протер лицо снегом и встал перед натянутой простыней.

В июле 1944 г. на привале к нам подсел лейтенант-парторг батальона и спросил у командира роты, как воюет лейтенант Баланов. Комроты ответил положительно. "Что же вы его в партию не принимаете?" И сразу спросил меня, согласен ли я вступить в партию. Я промямлил в ответ, что не готов. Но офицеры роты сказали, что я достоин и они дают мне рекомендации. Эти рекомендации тут же были написаны, и после голосования меня поздравили со вступлением в партию. На войне кандидатский стаж был сокращен до 3 месяцев.

ЛОЖЬ В ВОЕННОЙ ГАЗЕТЕ

Когда мы находились еще в обороне, нас всех подписали на государственный заем. Прибывший из дивизионной газеты корреспондент предложил мне написать заметку о том, как подписались на заем офицеры роты. Я назвал две фамилии и написал о том, на какую общую сумму они подписались. А в газете было напечатано, что на такую сумму подписался каждый. Тенденция врать задолго до войны проникла во все слои советского общества. Но об этом я еще расскажу.

ОХОТА ЗА "ЯЗЫКАМИ"

Как я уже писал, находясь в обороне, при малейшей возможности мы пытались взять "языка". На всем Прибалтийском фронте не удавалось это сделать, потому что мы действовали по единому шаблону: место, где предполагался захват пленного, артиллеристы обычно пристреливали. Это сразу настораживало противника. Группу захвата немцы встречали организованным огнем, и попытки неоднократно срывались. Еще в феврале 1944 г. мы пытались взять пленного. В большой землянке собрались разведчики и группа артиллерийской поддержки. До начала действий оставалось время. Комбат говорил о том, что вышел новый Гимн Советского Союза, и спросил, слышал ли кто-нибудь его. Я, находясь в училище, много раз слышал гимн и сказал об этом. Меня попросили спеть его, и я это сделал в полной тишине. Начался обмен мнениями. А "языка" в эту ночь взять не удалось. Решили изменить тактику. В указанный период мы, артиллеристы, готовили исходные данные для стрельбы по карте. На рассвете начали движение группы захвата. Они проникли в неприятельские траншеи и захватили двух фрицев, один из которых был ранен. Дотащить его до наших позиций было невозможно, и его пристрелили. А когда немцы всполошились, мы открыли отсечный огонь. Захваченного благополучно доставили в наше расположение, и он дал ценные сведения командованию. Как видно, стоило пошевелить мозгами, и результат не заставил себя ждать. За эту операцию меня наградили орденом Красной Звезды.

О НАГРАДАХ И КОМАНДИРАХ

Командиром нашей минометной роты был капитан Попов, призванный в городе Иваново, не очень грамотный, бывший председатель колхоза, в начале войны старший сержант. При необходимости он просил меня подготовить исходные данные для стрельбы минометов. Во время наступательных операций ему было некогда писать боевые характеристики. Он предложил мне самому написать на себя представление к награде. Я всякий раз отказывался. Как только мы останавливались, переходя к обороне, все принимались писать представления. Но из-за отсутствия успехов нам отказывали в наградах. Однажды, когда заместитель комбата убегал из стрелковой роты, я выстрелил из пистолета над его головой, пытаясь остановить. Подойдя к нам, этот "герой" похлопал меня по плечу и произнес: "Представляю тебя к ордену Красного Знамени". А в штабе написали представление к ордену Отечественной войны II степени. Вскоре после ранения я был отправлен в госпиталь. А в награде мне было отказано. Кстати, командир роты в течение 41-начала 42 гг. дорос до капитана. Он был милым человеком. Адрес его у меня не сохранился. После войны я участвовал в войсковых учениях в Ивановской области. Пытался его разыскать, но тщетно. Он представлял меня к награде несколько раз. Перед госпиталем я был награжден еще одним орденом "Красная Звезда". Мне выдали справку о том, что орден не вручен, но я ее потерял.

МОЯ БОЕВАЯ НАГРАДА

Дивизионная газета "Фрунзевец" № 193 за 6 сентября 1944 г. с фамилиями награжденных орденом Красной Звезды.

Первый по списку - лейтенант Баланов Е.В.

НЕЛЕГКА ТЫ, ВОЕННАЯ СЛУЖБА!

В июле 1944 г. нас заменили в обороне другими частями - около станции Полота, недалеко от Полоцка. Было очень жарко. Мы совершали длительные пешие переходы по 50-60 км в сутки. Выкладка солдат составляла 32-34 кг. Солдаты валились с ног. Командир роты назначал меня замыкающим. Я брал у отстающего какую-то часть миномета и взваливал на себя. Солдат перематывал портянки, и мы вместе догоняли колонну. Пока доходили до привала, раздавалась команда на продолжение движения. Я передавал солдату часть от его миномета и помогал другому отстающему. Так я без отдыха шагал многие километры.

Еще в обороне ротный сапожник, который ремонтировал солдатскую обувь, сделал мне легкие сапоги из плащ-палатки. Они мне очень помогали на марше. Да и сил у меня было немало. Но я удивлялся выносливости солдат, которые с большим грузом, без сна преодолевали большущие расстояния ночью. А ночной марш - это колоссальное напряжение. На всех наваливается непреодолимое желание спать, огромная усталость. Зимой, если кто уклонялся в сторону от колонны, то увязал в снегу. Очнувшись, догонял колонну. Эти марши были самым суровым испытанием. На привалах люди мгновенно засыпали и офицерам стоило большого труда их разбудить.

МЫ НАСТУПАЕМ

В июне-июле 1944 г. наступление велось по всему Прибалтийскому фронту. Настроение было приподнятым. Отступая из населенных пунктов, немцы поджигали соломенные крыши, угоняли скот и всякую живность. Мы встречались с людьми, пережившими фашистское рабство в Белоруссии и Латвии. В Белоруссии радовались нашему приходу. Немцы, отступая, отчаянно сопротивлялись, убивали мирных жителей, не щадили стариков и детей, сжигали деревни и сёла.

Однажды, когда я был командиром взвода управления батареи 120-мм минометов, мы должны были разместить совместно с другими минометными батареями свою батарею. Когда прибыли к месту огневых позиций, там уже размещалась другая батарея. На ней мы увидели много трупов наших солдат и солдата, плакавшего над телом погибшего брата.

Оказалось, что командир той батареи, разместив ее на огневых позициях, отправился со взводом управления на передний край, чтобы выбрать место для наблюдательного пункта. В этом взводе находился один из братьев, а второй остался на огневой позиции. На месте расположения батареи солдаты отрыли огневые позиции, укрытия и, выставив часовых, легли спать. Немцы без шума сняли часовых и уничтожили весь личный состав батареи.

Когда на наблюдательном пункте навели телефонную связь с батареей, на вызовы батарея не отвечала. Командир батареи послал связистов проверить проводную линию. И мы оказались свидетелями слёз солдата, который прибыл на огневую позицию. Разместив рядом нашу батарею, мы направились со взводом управления выбирать наблюдательный пункт. Смеркалось. В пути мы услышали крики "ура", но на нас выбежали два фрица. Мы схватили их, а командир батареи, под впечатлением недавно виденного, скомандовал: "Бей!", и мы начали их избивать, не применяя оружие. Одного убили, а второго с переломами костей отправили в штаб полка.

На разъезде Ливани в Белоруссии враг прижал нас к самому урезу воды на реке Западная Двина. Перед нами - поле с уже созревшими посевами. В нем укрывались немцы.

Пищу и боеприпасы нам доставлять было невозможно, так как в берег отходил рукав реки шириной в 10-15 м, очень глубокий. Самолеты противника нас бомбили и обстреливали с бреющего полета. Для преодоления рукава реки многие солдаты его переплывали. Плохо державшиеся на воде и не умеющие плавать тонули. Уже тогда я решил, что обязательно научу своих детей плавать. После войны мой начальник майор Катин рассказывал мне, что при отступлении нашим войскам нужно было преодолеть водную преграду. А он не умел плавать. Наволочки, чтобы надуть ее, у него не было. И он, завязав кальсоны снизу, надул их, хлопнув об воду. Так он переплыл реку.

Мы упорно оборонялись на берегу. Однажды под вечер один солдат заметил движение немцев во ржи и закричал: "Немцы!" Мы открыли огонь из всех видов стрелкового оружия прямо перед собой. Слышались стоны и крики раненых фрицев. Затем всё смолкло. Если бы не он, нас бы смели, сбросив в воду. Утром мы развернулись и двинули вперед, на врага во втором эшелоне полка. Наступающий впереди батальон был почти полностью уничтожен. Местность равнинная. Немцы оборонялись, находясь в укрытиях за штабелями шифера. С ними были и власовцы. Нас выручили наши танки, зайдя в тыл противника. Когда мы вошли в первый эшелон, власовцы, в немецкой форме, с закатанными рукавами, сидя на обочине канавы, кричали: "Есть ростовские, краснодарские?" Солдаты им отвечали матом, с презрением. Прибыл сюда с автоматчиками командир стрелкового полка. Он приказал построить пленных и сказал: "Русские, выйти из строя". Это были кадровые военные. Они, человек 15, четко выполнили команду. Командир приказал отвести немцев в сторону. А всех власовцев расстреляли. Этот расстрел произвел на наших солдат огромное впечатление, особенно на прибывших из западных районов страны.

Мы несли большие потери от противника, особенно пехота. Не успевал командир познакомиться с подчиненными, как их ряды быстро таяли. Как-то раз я поддерживал огнем стрелковую роту в Латвии. Из госпиталя пришел старший лейтенант-цыган, раненный много раз. Только поздоровались, пролетел наш "кукурузник", обстрелял. Офицер повалился, раненный шальной пулей. Я был свидетелем гибели командира минометного взвода нашей роты. Мы стояли в одном ровике в полуметре друг от друга. Где-то далеко разорвался снаряд, но рядом находящийся офицер упал, побледнел, позеленел и перестал дышать. Мы не увидели места проникновения осколка. Когда его раздели, то обнаружили на спине маленькую ранку. Похоронили его у деревни Волково Витебской области. В какой район входила эта деревня, мы не определили, так как на моей карте этой деревни не было. Я с болью написал письмо его родным, но не мог указать точных координат могилы, кроме деревни Волково. Обычно в месте захоронения устанавливался деревянный шест и химическим карандашом писали фамилию, имя и дату гибели.

ДАЛЬНЕВОСТОЧНИК

Один офицер - старший лейтенант с Дальнего Востока - длительное время просился на фронт. Ему постоянно, как и другим дальневосточникам, отказывали. Наконец, он добился своего и прибыл к нам в полк на должность заместителя командира батальона. Фронт как раз перешел в наступление. Этот офицер лез в самое пекло, даже туда, где ему быть не следовало. Часто находился на переднем крае наступающих подразделений. Дней через десять он погиб.

Мы все сожалели об этом. Видно было, что это личность героическая, что он долго рвался в бой. Пришло первое письмо от жены, а его уже нет в живых. Штаб батальона направил ей похоронное извещение. Мы понимали, как ошеломило семью это трагическое известие - только выехал на фронт и сразу погиб.

ЦЕНА БЕСПЕЧНОСТИ НА ВОЙНЕ - ЖИЗНЬ

Мы вели наступательную операцию по всему фронту. В боях, при утрате бдительности, наши успехи нередко оборачивались большими жертвами. На одном из направлений немцы в плотной шеренге подняли вверх руки. Создалось впечатление, что они сдаются. Наши солдаты, закинув автоматы за спину, начали их обыскивать. Строй немцев расступился, и за их спинами фрицы из автоматов в положении наготове расстреляли всех наших солдат. Вот так, не разевай рот.

В другом месте противник оставил склады водки. Солдаты перепились и едва не оказались жертвами "шнапса".

При организации марша вместе с колонной двигалось охранение - впереди колонны, по бокам и тыловое. За головными подразделениями следовали приданные и поддерживающие части: артиллерийские, танковые, инженерные и др. На марше летом 1944 г. наш батальон разместился на берегу озера на привал. С нашей стороны был отлогий берег, на противоположной стороне озера - сосновый лес. Распрягли лошадей, чтобы их напоить. Некоторые воины бросились в воду голышом искупаться. Я тоже не избежал соблазна, стал купаться. Прошло минут десять, и немцы открыли ураганный артиллерийский огонь. Было много убитых солдат и лошадей. Стали быстро отходить отсюда, а передки пушек и повозки остались без лошадей. Этот урок пошел нам впрок: больше на водоемах мы привалы не делали. Всё произошло потому, что не выставили походного охранения колонны.

В один из жарких солнечных дней июня 1944 г. авангард нашей колонны встретился с препятствием. По обе стороны проезжей части дороги стояли бревенчатые заборы, между которыми были выставлены противотанковые и противопехотные мины. Обход этого препятствия тоже представлял сложность, так как с обеих сторон был заминирован. Колонна остановилась. Саперов нет. Начальник артиллерии полка - отчаянный мужик, капитан Грудин, выдвинулся вперед, разминировал проход, и колонна двинулась. Нам встретились еще 5-6 таких заграждений. И все они были разминированы капитаном. Это вызвало любопытство воинских начальников, которые хотели взглянуть на работу капитана Грудина и столпились возле него.

Нам как раз принесли обед в термосах. Я захотел полюбопытствовать, посмотреть, как идет разминирование. Но командир роты строго сказал: "Ты ешь кашу, вот и ешь ее". И - как в воду глядел. Капитан Грудин разминировал очередной проход, отбросил в сторону обезвреженную мину. Оказалось, что эта мина была поставлена на неизвлекаемость - в ней был еще один взрыватель, который капитан не узрел. Произошел сильный взрыв. Капитан Грудин погиб, более 25 человек, среди которых командиры танкового, минометного и артиллерийского полков, командиры батальонов и дивизионов, были тяжело ранены. Мы были вынуждены взять индивидуальные медицинские пакеты у солдат, чтобы перевязать раненых. Когда всё уладилось, мой командир спросил меня: "Ну, как каша, Ефим?" Я был ему очень благодарен за то, что он предостерег меня. Любопытство наказуемо.

Мною было замечено, что не следует отбирать у пленных часы, кольца, портсигары и обирать трупы противника. Часто немцы минировали своих убитых солдат, у которых золотые кольца были выставлены напоказ. Солдаты, увлеченные сбором трофеев, попадали в ловушки и погибали. Поэтому за всю войну я не взял себе даже часы, считая это плохой приметой.

Некоторые мародеры отнимали у пленных драгоценности и в азарте забирались даже на нейтральную полосу, откуда часто не могли потом унести ноги.

ВЕЛИКОЕ ДЕЛО - ОПЫТ

Всем войскам требовалась постоянная и устойчивая радио- и телефонная связь. Чтобы телефонная связь была непрерывной, связисты постоянно устраняли порывы проводов от артобстрелов, бомбежки. Обычно к переднему краю наводили проводную связь от пехотных начальников, артиллеристов, минометчиков, летчиков. Как правило, прокладывали эту связь, держась за провод первопроходцев - пехотных начальников. По этой же линии наводили связь все остальные. Получался комок проводов. Когда связь нарушается, связист чутьем отыскивает свой провод среди многих других и прозванивает его телефонным аппаратом.

Особый вред связистам причиняли наши танкисты. Проходя по этим комкам проводов, они цепляли их гусеницами, наматывая провода на них, оттаскивали на расстояние. Сразу на линии появлялось множество связистов.

Радиосвязь применяли не очень часто, так как батареи для связи зарядить было сложно. Да и весила радиостанция батальонного звена 32 кг. Она переносилась 1-2 солдатами. Позывные связи менялись редко, поэтому противник мог легко обнаружить войска. Я помню, в стрелковом полку батальон связывался с полком: "Упаковка, упаковка, я шашка. Как меня слышишь?" Эти позывные не менялись более полугода.

Однажды зимой произошел любопытный случай. Я по проводу пехотинцев до начала артподготовки прибыл в расположение переднего края. По этому же проводу сюда явились командир дивизиона и командир полка. Но наша связь не работала, хотя порывов никто не обнаружил. Сюда же явился начальник связи минометного полка - капитан, который тоже пришел по "нитке". Телефонная связь осуществлялась по одному проводу, другим контактом было заземление телефонного аппарата. Капитан спросил связистов: "Кто хочет посс...ь?" - и указал место, куда именно. Как только полили землю теплой мочой, связь заработала. Штырь заземления легко вошел в оттаявшую землю. Что значит опыт!

ВОЕННЫЕ БУДНИ АРТИЛЛЕРИСТА

При ведении наступательных боевых действий тылы не успевали доставлять боеприпасы, и мы использовали немецкие. Калибры их минометов были 81 и 119-мм, у нас 82 и 120-мм. В наши стволы немецкие боеприпасы входили, но наши таблицы стрельбы были неприменимы - недолет.

Измерив саженью расстояния, я составил таблицу. Поэтому в нашей роте зачастую грамотно использовали эти боеприпасы. Лупили немцев их же снарядами. Так как обычно при равных углах возвышения был недолет, то при пользовании моей таблицей мы были гарантированы от стрельбы по своим.

Вообще какая-то архаровщина была для минометчиков в подготовке исходных данных - отсутствовали элементарные приборы: целлулоидный круг с делениями угломера, буссоль. А они были необходимы для подготовки данных по карте. Мой командир готовил данные простейшим способом. Для стрельбы по невидимым целям он привлекал меня. Я с помощью компаса и карты готовил очень приблизительные данные. А в ходе стрельбы корректировал огонь, используя много боеприпасов на пристрелку. Это была не наша вина, а наша беда.

Есть одна особенность в подготовке исходных данных для стрельбы. В Красной армии круг прицела разделен на 60 больших делений, а каждое большое деление - на 100 малых. Поэтому называлось не 100 делений, а 1-00, 30-00 (полкруга). Наши данные готовились быстрее, а немецкие были точнее: их круг поделен на 6400 делений.

В наступательных боях 1944 г. я часто сталкивался с немцами, которые сдавались в плен с поднятыми руками, произнося при этом: "Гитлер капут". Они заискивающе заглядывали в глаза, прося пощады. Солдаты наши обыскивали немцев, отбирали у них оружие и боеприпасы, а в штаб их конвоировали выделенные для этого солдаты. Многие слова и фразы допроса военнопленных мы изучали на уроках немецкого языка еще в школе. Доводилось и мне на переднем крае допрашивать некоторых немцев. "Сколько вас? Из какой дивизии? Где расположены ваши войска?". Полученные данные я наносил на свою топокарту и информировал старших начальников при личном общении и по телефону с пользой для наших боевых действий.

ИСТОРИИ С ЛОШАДЬМИ

В наступательных операциях, которые велись непрерывно, я чаще всего при столкновениях с противником находился вместе с пехотой. Как-то мы задержались на пару дней в обороне. Мне позвонили из штаба полка, чтобы я получил зарплату за два месяца. По разрешению моего начальника я отправился в финчасть. Проходя мимо хозвзвода, встретился со старшиной роты, ивановским колхозником. Ему было 45 лет, и он со всеми был на "ты". Он сказал мне: "Зачем тебе идти пешком? Садись на лошадь, она довезет". Я ответил, что никогда не ездил верхом. Он не обратил на это внимания и подвел ко мне оседланную лошадь.

Как только я взобрался в седло, он хлыстом сильно ударил по крупу лошади. Она понесла так, что я набил себе мозоли и натер между ног. А остановить ее не мог. Потом она остановилась сама. Я подъехал к пеньку, слез и за повод повел лошадь. Встречные однополчане интересовались, почему я не еду верхом. Отвечал, что прогуливаюсь. Перед штабом полка я снова сел на лошадь, хотелось покрасоваться перед девчатами в штабе. Быстро получил расчет, оформил аттестат для мамы и вновь с трудом взобрался на лошадь. Отъехав метров на триста, снова повел ее на поводу до самой роты. Когда стал отчитывать старшину за его проделки, он рассмеялся и сказал: "Иначе тебя не научить". Потом я все-таки научился ездить верхом. Это непростое дело, но удовольствие большое. А с этим старшиной была связана еще одна история. Мы оба были переведены в батарею 120-мм минометов. Я - командиром взвода управления, он - командиром хозяйственного отделения. В районе литовской станции Войноде мы готовились к крупному наступлению. Огневые позиции разместили в 800 м от переднего края. Прибывший начальник артиллерии дивизии приказал передвинуть минометы на 400 м вперед, чтобы дальше сопровождать огнем наступающую пехоту. Мы выполнили этот приказ. Артподготовка переднего края намечалась на 8 часов утра. Немцы без артподготовки на 2 часа раньше прорвали нашу оборону в двух местах и ввели войска, окружая батальон, который мы поддерживали. Старший на батарее доложил по телефону командиру батареи: "На батарее немцы. Хочешь, вывезу минометы, хочешь, будем отстреливаться из стрелкового оружия". Командир батареи приказал вывезти минометы и доложил обстановку командиру батальона, добавив, что ему нужно самому разместить минометы, а для этого покинуть батальон. Мы вместе с ним ушли с наблюдательного пункта, миновали прежнее место батареи и оказались в тылу полка. Старшина Французов вместе со старшиной батареи приводили лошадей из укрытия к огневой позиции. Один из них находился с одной стороны лошади, другой - с противоположной. Они нарвались на немецкую засаду. По немецкой команде "Хальт!" старшина батареи, отгородясь лошадью, убежал. А Французов остался лицом к лицу с немцами. Раскрыв плащ-палатку и увидев старшинскую полосу на погоне, решили, что он офицер. У него нужно забрать документы и расстрелять. На этом настаивал один из немцев, второй возражал. Долго искали место расстрела, и тут начался артналет. Оба фрица упали на землю, а старшина Французов убежал. С ним мы и встретились в тылу полка.

Групповой портрет офицеров

РАНЕНИЕ И ГОСПИТАЛЬ

Командование дивизии оказалось в сложных условиях. Ввиду того, что окруженный батальон занял круговую оборону, нужно было очень осторожно вести артогонь. Любой перелет бил по своим. На третий или четвертый день атакой крупными силами оборона противника была прорвана, и мы вышли к окруженным. Уже пополнились минометами, вывезли только один. Обстановка неясная - где немцы, где наши, - идет бесконечная стрельба, разрывы мин рвут телефонные провода, связисты устраняют порывы. Я и командир батареи малыми лопатками вырыли укрытие, накрыв его лапником. Наконец-то появились связисты. Командир батареи ушел к другим артиллеристам. Мне очень захотелось по большой нужде, но выйти - значит, оказаться под минометным огнем, а в укрытии лапник предохранял от осколков. Я дождался интервала между налетами, быстро выскочил из ровика, только успел спустить штаны, как снова артналет. Со лба у меня потекла кровь. Быстро подтянул штаны, заскочил обратно в ровик. Связисты поохали и перевязали меня. С одним из них я направился в медсанбат. Я был ранен в левую лобную часть головы. До санбата дивизии добирался на попутных машинах. Он размещался в брезентовых палатках километрах в пятнадцати от переднего края. Внутри палаток были кровати, заправленные чистым постельным бельем, горел электрический свет. В операционной 5-6 столов располагались в полутора-двух метрах один от другого. У соседнего стола хирург обрабатывал ладонь солдата, на ней вместо пальцев торчали кости. От увиденного мне стало плохо. Хирург вскрыл у меня на голове рану, но извлечь осколок ему не удалось.

Меня эвакуировали в другой госпиталь в местечке Тиркшляй на территории Литвы. Но и тут не было рентгеновского аппарата. Госпиталь размещался в одноэтажных домиках литовцев. Столовая находилась во дворе, в сарае. Там же клуб и перевязочная. Меня перестали переводить из одного госпиталя в другой. Хирург объяснил, что без рентгеновского аппарата извлечь осколок невозможно. Но, если меня убьют, то он мне не навредит. А после войны, если останусь жив, осколок удалят. На том и порешили. Действительно, его удалили через 4 года, в 1948 г., в Архангельске. На окраине местечка размещался авиационный гарнизон, откуда летчики ежедневно вылетали на боевые задания. В церкви был устроен танцзал, в котором по вечерам выздоравливающие и летчики танцевали с местными девушками. А по утрам и днем в церкви проводилась церковная служба. Метрах в двухстах от церкви находилось кладбище. После отпевания в церкви усопших до кладбища сопровождал звон церковного колокола.

В палате нас было 10-12 человек, я располагался на верхних нарах. Подо мной, на нижних нарах, лежал лейтенант-танкист, у которого обгорела большая часть тела и лицо. Он очень страдал, когда его кормили с чайной ложечки. Углы рта кровоточили. Играя в шахматы, шашки, карты, мы пели нецензурные песни, а литовцы, живущие за стенкой, оказывается, запоминали их. И иногда даже женщины, не понимая значения слов, напевали эти песни. В госпитале были организованы занятия по боевой подготовке с выздоравливающими солдатами по расписанию. Для их проведения привлекались офицеры. Некоторые занятия поручали проводить и мне.

В госпитале я пробыл более двух месяцев. После окончания лечения получил продовольственный аттестат и продукты на трое суток и еще с двумя офицерами направился в отдел кадров армии.

НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Боевая обстановка часто менялась, и штаб армии перемещался. Мы успели съесть свои продукты и подкармливались на хуторах. Как-то раз расположились на богатом хуторе. Хозяева пригласили нас к столу и вели светские беседы с капитаном, который был среди нас. Мне очень хотелось есть, но я не смел начать, пока остальные не приступили к еде. Стол был сервирован по-настоящему: по сторонам каждого прибора были рядки разных ножей и вилок, а я не знал, как ими пользоваться. Хозяйка взяла вилку, и я последовал ее примеру. Сало, грибы, картошка с подливой были приготовлены очень вкусно. После войны я рассказал эту историю моему приятелю капитану Сафронову, который встречался с нашими союзниками-американцами. И услышал от него встречный рассказ о столовом этикете международного уровня. Американцы пригласили его на банкет вместе с другими офицерами. Сервировка стола была такой, что на каждом месте лежало 14 вилок. Блюда часто менялись. Все смотрели на генерала, чтобы видеть, какими вилками и когда будет пользоваться он. Генерал начал с третьей вилки справа. По цепи передали: "Третью". И все взяли по третьей вилке. Затем генерал взял четырнадцатую, потом шестую и т. д. Все наши повторяли действия генерала. А потом, когда все подвыпили, всё смешалось. Но иностранные корреспонденты усмотрели в этом какой-то определенный смысл. Один из них поинтересовался у старшего офицера: "Почему такой порядок? Вначале третья вилка, потом четырнадцатая и т. д.?" Офицер ответил, что в России такой обычай.

Мы наконец добрались до отдела кадров штаба армии. Я хотел вернуться в свой полк. Но меня назначили командиром взвода управления 408 минометного полка, вооруженного 120-мм минометами. Этот полк постоянно поддерживал нашу стрелковую дивизию.

Спустя некоторое время я был назначен начальником разведки дивизиона и пробыл на этой должности до конца войны. Осенью 1944 г. полк участвовал в освобождении Риги.

О ФРОНТОВОЙ ПОЧТЕ

Все-таки легендарная личность - почтальон. Во время войны мы всегда ждали его с нетерпением. Он в ходе боев отправлял наши письма, доставлял нам ответы родных и в динамике боев каким-то чутьем находил свою войсковую часть. Как он ориентировался, одному Богу известно.

В войну письма проверяла военная цензура. Группы девушек-цензоров читали наши письма и, если находили в них что-либо недозволенное (месторасположение части, сведения о наших войсках и т. п.), покрывали эти предложения широкой полосой туши. На проверенных ими письмах ставился штамп "Просмотрено военной цензурой". Интересно отметить, что в Ивановской дивизии, в которой я воевал первую часть службы на войне, существовал какой-то местный диалект. Ивановцы писали всё что угодно русскими буквами, но понимали суть только их земляки. Поэтому для них не было никакой цензуры с обеих сторон.

Письма на фронте писались на развернутом листе тетради, затем листок сворачивался в треугольник, указывался адрес назначения и обратный адрес. Почтальон на каждом треугольнике ставил штамп "Красноармейское. Бесплатно".

Обычно я посылал письма по пяти адресам: маме, отцу-солдату, сестре, работающей в селе зубным врачом, брату-фронтовику, а также в школу - классному руководителю. Это получалось примерно по одному письму в месяц. Мои письма в школе читали во всех классах.

Когда мы воевали в Латвии, по стечению обстоятельств я оказался на родине мамы в местечке Краслава. За этот населенный пункт велись непродолжительные бои. Мы расположились там на большой привал и обедали. В местечке я увидел маленькие одноэтажные деревянные домики. Все евреи, в том числе и мамины родные, были уничтожены немцами и латышскими добровольцами. Посреди местечка находился большой собор. В письме маме я написал, что нахожусь в месте ее рождения. Она была очень рада этому известию и сообщила об этом в ответном письме.

Мама была неграмотная. В 20-х гг., когда провозгласили лозунг о ликвидации неграмотности, к нам домой приходил ученик средней школы и обучал читать по букварю. Был такой "учитель" и у мамы. Но ей было недосуг заниматься, имея пятерых детей. Она научилась кое-как читать по слогам и писать буквы. Когда мы втроем из семьи были на войне и присылали ей письма, она сама прочитать их не могла, просила кого-нибудь прочесть и дать ответ. Но на каждом письме обязательно ставила роспись "ма Ба". Жаль, что у меня не сохранилось ее автографа. Я часто вспоминал ее на фронте такой, какой она была в повседневной жизни. Обычно она носила какие-то старые вещи, не обращая на себя внимания. Да и мы, дети, не очень жаловали ее. Помню, однажды в Москве я купил ей теплую кофту и юбку. Она была очень рада. Ведь вся ее жизнь прошла в нужде и бедности.

На войне люди быстро сближались, общие боевые испытания создавали ощущение фронтового братства. Многие письма, полученные из тыла, фронтовики читали вслух, делясь с друзьями радостью и горем. У нас один лейтенант читал о том, что их населенный пункт освободила Красная армия, но дом сожжен, и родные ютятся в яме, а еду варят на костре. Но они не о себе пекутся, а о жизни лейтенанта: "Береги себя, у нас всё хорошо".

Расскажу и о письмах с фронта иного рода. У нас в дивизионе был писарь-сержант, учитель русского языка. Времени у него было достаточно. Он любил писать письма множеству девушек во все концы страны и получал огромное количество ответов. Девчата в тылу буквально млели от его словоблудия. Я как-то спросил у него, зачем он травит им душу, какой в этом смысл, да еще фотографии посылает чужие, которые подбирает в разных населенных пунктах. Сержант ответил, что каждое письмо - волнение его души. О душах адресатов он не задумывался. Видимо, из-за своей мордастой физиономии успеха у женского пола он не имел.

КОНТУЗИЯ ДРУГА

Не все понимают, что означает "контузия", хотя о ранениях есть представление.

Если солдат находится в зоне разрыва снаряда или бомбы - его часто глушит. Он ничего не слышит и начинает очень громко кричать. Иногда контузия является причиной нервного шока, отказывают или трясутся конечности.Так, однажды в землянку заскочил мой друг капитан Сапунов. Он разговаривал криком, видимо, ничего не слышал. Находящийся здесь же, на наблюдательном пункте, его командир отправил капитана в тыл полка к полковому врачу.

Дней через пятнадцать я вновь встретил капитана на переднем крае. Оказалось, в госпиталь он отказался ехать, какое-то время отдыхал в медпункте. Почувствовав себя лучше, ушел на передовую. Слух постепенно нормализовался, но говорил Сапунов громко.

УЧАСТИЕ В ОСВОБОЖДЕНИИ ЛИТВЫ

С начала октября 1944 г. и до 28 января 1945 г. мы сражались за взятие города Мемеля (Клайпеда). Я выбрал наблюдательный пункт на берегу залива. В 200 м проходила земляная коса, ведущая к Кенигсбергу. После долгой обороны немцы по ней отступили и сдали город без боя. Это был второй после Риги европейский город, который мне довелось увидеть.

Мы вошли в Мемель. Когда командир дивизиона и я - начальник разведки со взводом управления продвигались в заданный район, то увидели, что наши вояки откуда-то несут вино. Мы начали продвигаться в направлении винного склада. Когда до него осталось 200-300 м, он взорвался. Погибло около 300 пехотинцев. А город был взят без потерь. Оказалось, что немцы, уходя, заминировали винный склад. При этом вход заминирован не был, а мины были установлены в глубине помещения. Когда в склад набилось много наших солдат, мины сработали. Подобные сюрпризы ожидали нас на каждом шагу. В 1960 г. с экскурсией отдыхающих в военном санатории я попал в Клайпеду, пытался найти место, где находился мой наблюдательный пункт, но тщетно. На берегу были верфи и многочисленные постройки, местность изменилась до неузнаваемости. Однако ощущения были приятными. В автобусе я рассказал, что участвовал в освобождении этого города.

РАБОТА НАЧАЛЬНИКА РАЗВЕДКИ ДИВИЗИОНА

В качестве начальника разведки дивизиона я постоянно находился на переднем крае или поодаль на наблюдательном пункте. Моей задачей было засечь цели противника, нанести их на карту, определить координаты и передать начальнику разведки полка. Работа ответственная - всё время приходится отделять истинные цели от ложных, уточнять их месторасположение. В ходе артподготовки эти цели распределяются между батареями своего и других дивизионов.

Для определения мест расположения целей приходилось вести наблюдение из расположения своих войск, проникать на нейтральную полосу или вглубь обороны противника.

Хотя во всем чувствовалось приближение войны к концу, надо было продолжать сражаться за победу и выполнять опасный боевой долг в оставшиеся месяцы.

Так, уже в конце войны командир дивизиона приказал мне выдвинуться впереди наших частей и нанести на карту начертание оборонительных сооружений противника. Вместе с разведчиками мы приблизились к немецким позициям и обнаружили, что немцы покидают их. Я вызвал огонь по отходящему противнику.

В качестве приборов наблюдения мы пользовались биноклем, стереотрубой и перископом. Наши ошибки приводили к тому, что мы в ходе артподготовки били по пустому месту, а противник оставался нетронутым. Как-то, явившись в траншею на наблюдательный пункт, я обнаружил, что нет стереотрубы. Это прибор для наблюдения, измерения углов между целями и определения расстояния до них. Разведчики вразумительного ответа дать не смогли, видимо, проспали.

Стереотруба стоила десятки тысяч рублей. Для того, чтобы списать прибор, нужно было представить какую-нибудь его деталь. Я не стал читать своим солдатам мораль. Но сказал, чтобы стереотруба появилась. Прошло пару суток, командир отделения разведки докладывает мне, что стереотруба на своем месте. Я посмотрел - совсем новая. Та была старая, с пятнами на объективе.

На этом рубеже обороны мы не вынимали стереотрубу из упаковки, только перейдя в другой район обороны, мы стали пользоваться ею. Вот так, не зевай!

В КВАРТИРЬЕРСКОМ РАЗЪЕЗДЕ

Предстоял марш полка к новому району боевых действий. По предполагаемому маршруту был выслан квартирьерский разъезд в составе начальника разведки полка, двух начальников разведки дивизионов: меня и офицера из другого дивизиона и нескольких солдат взвода управления.

Наша задача состояла в том, чтобы определить населенные пункты по маршруту движения для организации ночлега и размещения боевой техники и лошадей. Нам был выдан сухой паек на сутки. Найдя подходящий район, мы ожидали прибытия полка. Прошел день, второй, третий… Есть нечего. Так мы стали нахлебниками хуторян. При этом разыскивали полк через штаб армии. Наступила весна, а мы шлепаем в валенках по лужам. Потом с трудом устроились на кормежку в воинских частях. Оказывается, в пути следования полку был изменен маршрут, а о нас просто забыли. Дней десять, утопая в грязи, мы искали свой полк. Случайно встретились с офицером нашего полка, который и привел нас к нему. Мы помылись в бане, пообедали горячей пищей, привели себя в порядок и отоспались. И такие курьезы бывают в боевой обстановке.

СТРЕЛЬБА БЕЗ БОЕПРИПАСОВ

Мы очень успешно поддерживали какой-то батальон. Кончились боеприпасы. Командир дивизиона ушел на огневые позиции, а мне велел находиться при командире батальона до подвоза боеприпасов и об их отсутствии ему не говорить. Со взводом управления дивизиона, в котором было 3 отделения, я разместился в землянке с командиром батальона. Землянка немецкая, просторная, с нарами и железной печкой. Но выход из землянки был обращен в сторону противника и был пристрелян снайперами. Там уже погибли несколько солдат. Командир батальона хорошо относился ко мне в ходе прошедших боев, когда мы поддерживали огнем боевые действия батальона. Я дремал на нарах, будучи зол на подчиненных, которые не взяли лопаты, чтобы отрыть землянку для взвода управления. Под вечер командир батальона решил сбить противника. Он собрал командиров батарей и поставил задачу подавить цели противника в ходе артналета. Я достал карту, подготовил нужные данные с помощью целлулоидного круга, взял у радиста микрофон и, не нажимая клапана, скомандовал исходные данные для стрельбы дивизионом. Мой радист, пожилой солдат, закончивший сельхозакадемию, изумленно смотрел на меня, но молчал. Командир батальона запросил командиров рот о результатах огня. Я понял, что кто-то вел огонь по моим целям. Комбат похвалил меня и попросил перенести огонь по другим целям. Я опять измерил по карте расстояние и угол, внес поправки и подал команды.

Спустя некоторое время командир батальона на вопрос командиров рот о возможности продвижения вперед получил отрицательный ответ и скомандовал отбой. Командиры батарей разошлись по своим землянкам, а я лег на нары и испытал нервный шок. Если бы комбат узнал, что нет боеприпасов, он выгнал бы меня из землянки. Это означало верную гибель, так как нам нечем было окапываться на открытой местности.

Позже в землянку принесли ужин. Комбат приказал разбудить "этого мастерского артиллериста", и меня растолкали. Я сел с ним за стол, выпили по кружке водки и сытно поужинали. Покормили и солдат взвода управления. Комбат пообещал мне награду, но пути наши вскоре разошлись. На следующий день при общении уже в другом месте с командиром нашего полка я поведал ему о своих проделках. Он похвалил меня за то, что я не растерялся.

ВРАНЬЕ НА ВОЙНЕ И НАГРАДЫ

За время войны я вдоволь насмотрелся на наше вранье по поводу и без повода.

После госпиталя, где лечился, прибыл ночью на наблюдательный пункт батареи. Принесли ужин. Землянка находилась в 100-150 м от переднего края. У землянки стоял часовой. Познакомившись с командиром батареи, я поужинал с ним из одного котелка.

Командир батареи подал команду на открытие огня, не выходя из землянки. Батарея отстрелялась, после чего командир спросил у часового, где разорвались снаряды. Часовой ответил, что где-то далеко. Командир скомандовал доворот и произвел стрельбу несколькими орудиями. Опять повторяет вопрос часовому. Тот отвечает, что не знает, разрывы не слышны были. Прицел убавили и по команде вели беглый огонь. Командир батареи командует: "Стой! Записать установки. Цель - укрепленный пункт". В это время офицер штаба полка запросил командира батареи о результатах огня. Тот докладывает: "Подавлена батарея 75-мм орудий, уничтожено до взвода пехоты". В штабе полка результаты записываются в журнал боевых действий.

При представлении к награде эта запись имела большое значение. Командир батареи, о котором идет речь, имел к тому времени три больших награды, а к концу войны получил и четвертую.

После войны в части, где я был заместителем командира по политчасти, начальником штаба был майор, награжденный 4 боевыми орденами. Я предложил ему выступить перед учащимися подшефной школы в День Победы. Он спросил у меня, о чем он должен говорить. Я объяснил ему, что, видимо, у получившего столько наград офицера есть что рассказать хотя бы о каждом ордене. Он рассмеялся и рассказал, что во время войны служил в штабе писарем и вписывал свою фамилию в списки представленных к награде. В школу пришлось посылать другого фронтовика.

ПРИМЕРЫ ИСТИННОГО ГЕРОИЗМА

Конечно, большинство наград было получено заслуженно.

В двух полках, где я воевал, Героев Советского Союза не было. Но были уникальные герои. Командир батареи нашего минометного полка вызывал огонь на себя. Обычно артиллеристы готовили данные для стрельбы у переднего края, в глубине обороны противника. Зачастую своих солдат отводили в безопасное место и пристреливали свой наблюдательный пункт. Данные передавались старшему на батарее как особо важная цель - SOS.

В один из дней противник непрерывно атаковал передний край нашей обороны.

Командир батареи старший лейтенант Столяров отражал атаки непрерывным минометным огнем, а солдаты отстреливались из стрелкового оружия. Но противник прорвался к траншее, в которой находился командир батареи. И он вызвал огонь на себя. Мне рассказывал об этом старший на батарее - "пожилой" лейтенант 44 лет из Краснодарского края. Когда он получил приказ с указанием номера огня, у него волосы встали дыбом. Они ударили массированным огнем, связь пропала. Через какое-то время он со взводом солдат, идя вдоль телефонного кабеля, добрался до наблюдательного пункта. Там они силами резерва отбили вражеское вторжение, но командир батареи и весь взвод управления погибли. За проявленные отвагу и мужество старший лейтенант Столяров был награжден орденом Красного Знамени, и весь состав взвода посмертно тоже был награжден орденами. Этот подвиг вписан золотыми буквами в историю 408 минометного Полоцкого ордена Красной Звезды полка.

О ДЕВУШКАХ НА ВОЙНЕ

Героические подвиги совершались ежедневно, ежечасно, ежеминутно. И они воспринимались, как нечто само собой разумеющееся, о них мало говорили между собой.

О чем же беседовала молодежь в землянке, на привалах, на отдыхе? О девушках, о половых вопросах, вспоминали далекие довоенные годы. Я, не имевший близости с женщинами, слушал эти байки развесив уши. Перед окончанием войны наш полк вывели из района боевых действий для получения пополнения. Разместили около мыльно-прачечного отряда, состоящего из вольнонаемных женщин, стиравших белье солдатам.

Днем полк привлекался для практической стрельбы в отведенном районе. Отрабатывалось ведение огневого вала в наступлении, перенос артиллерийского огня, а за огневым валом двигались танки и пехота. Стрельба велась боевыми снарядами. Такая тренировка приносила успех в бою.

Перед вечером мы возвращались к месту размещения, прихорашивались и шли на танцы к девушкам. Играл полковой баянист, танцы проходили на лесной поляне. Танцевать я научился еще в школе и чувствовал себя уверенно. В палатке я размещался с приятелем, который был старше меня лет на десять. Как-то он мне иронически заметил: "Ефим, если ты сейчас не попробуешь бабу, то можешь погибнуть, так и не ощутив эту прелесть".

На танцах я увивался за какой-то девушкой, о чем-то разговаривал с ней. После танцев, когда все разошлись, я подсек ее ногой, она упала, а я на нее. Она дико на меня посмотрела, оттолкнула и убежала. Дружок поджидал моего возвращения с танцев. "Ну как, Ефим?" Я поведал ему о своей неудаче. Он рассмеялся и сказал: "Так даже лошадь не дает".

В один из дней перед нами выступал ансамбль песни и пляски. Сценой служили кузова двух грузовых автомобилей. На огромной поляне разместились 2-3 тысячи солдат второго эшелона.

Я влез на дерево и ввернул в него стереотрубу для наблюдения. Выступали танцоры, певцы, музыканты. Улыбки артисток мы воспринимали как адресованные лично нам.

В другой раз удалось посмотреть новый кинофильм "Аршин Мал Алан" с участием Р. Бейбутова. Когда в штабе полка показывали фильмы, из каждого подразделения на переднем крае отпускали для просмотра 2-3 человек. Мне повезло несколько раз посмотреть фильмы. Возраст был такой, что мы грезили девушками. А они служили рядом с нами.

На переднем крае и в глубине обороны смелые девчата и женщины были снайперами, поварами, связистками, медсестрами, прачками и т. п.

Когда я служил в пехоте, то произошел казус. Немцы выкатили орудия на прямую наводку и начали нас обстреливать в упор. Весь полк был охвачен паникой. Мы пустились драпать сломя голову. Пробежав метров двести, я увидел девушку-медсестру, стоявшую на бруствере. У нее была медицинская сумка, и выглядела девушка необычайно красивой. Она произнесла: "Куда бежите, славяне?" Я остановился, подошел к ней. Остановилась вся рота, остановился полк. Она смеялась над мужиками, которые бежали в панике от врага.

В нашем полку служили девушки-снайперы, которые по полсуток непрерывно выслеживали неприятельские цели, метко поражали их с первого выстрела. Большинство из них вели себя достойно. А в быту им было очень сложно, начиная с туалета, отдыха и кончая физиологическими особенностями женского организма, о которых я тогда не ведал.

В полку, в одном из орудийных расчетов 76-мм пушек, стоящих на прямой наводке, была девушка-связистка. Она попала к нам из партизанского отряда, носила ватные брюки и телогрейку. Выглядела весьма непривлекательно. Когда к ней начал приставать солдат - орудийный номер, она ногой так ударила его в пах, что он не мог двигаться. Об этом узнал весь полк. А каково было повару-солдатке приготовить обед в полевых условиях и вовремя доставить его по назначению! А как доставалось медсестрам, вытаскивающим с нейтральной полосы раненых, вдвое тяжелее себя! По многу часов без отдыха работали и медсестры в госпиталях. После войны почти всех женщин демобилизовали в первую очередь. И вправду говорят, что у войны не женское лицо. Но были и ППЖ - полевые походные жены у различных начальников. Эти девицы наглели. Иногда начальника и его подругу обслуживали солдаты. Поэтому к ППЖ относились с презрением.

ЖЕРТВЫ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ ВОЙНЫ

Я припоминаю, что 4 или 5 мая в конце войны командир минометной батареи дивизиона оборудовал наблюдательный пункт на переднем крае нашей обороны в Литве. Рыли две землянки - для командира батареи и для взвода управления. Чтобы ускорить эти работы, командир батареи вызвал с огневых позиций примерно 10 солдат. Днем принесли обед в термосах. Землянка для взвода управления была к тому времени вырыта и покрыта накатом. Поэтому все зашли в нее пообедать. Один молодой солдат оставил ложку и ремень на бруствере хода сообщения и вышел за ними из землянки. В это время немецкий крупнокалиберный снаряд бесшумно прошел под накатом землянки и разорвался внутри нее. Погибли все 20 человек, в том числе и командир батареи капитан Гаврилов, командир взвода управления младший лейтенант Гольдич, еврей из Украины. Я с командиром дивизиона находился на наблюдательном пункте. Прибежал запыхавшийся солдат и выпалил: "Всех убило!" И тут поступил приказ подготовиться к маршу. Мы едва успели похоронить останки, распознать их было невозможно - это были куски мяса вперемешку с грунтом.

7 мая 1945 г. мы поддерживали какую-то стрелковую роту 16 Литовской дивизии Красной армии. Местность болотистая, вкопаться невозможно. Шел сильный холодный дождь. Противник пристрелял район и палил по нему из множества орудий. А я в лесу не мог определить, откуда немцы ведут огонь. От массированного огня погибло очень много солдат. Немцы знали о предстоящей капитуляции, поэтому не жалели оставшиеся снаряды для огня по нам. Я со связистом укрылся за распиленными бревнами, которыми мы обложились, лежа в холодной жиже.

НЕМЦЫ СДАЮТСЯ

К утру 8 мая по приказу вышли из этого района, развели большой костер, плотно поели и поспали несколько часов. Погода солнечная, настроение хорошее. Вместе с пехотой двинулись по маршруту. При совершении перехода я заметил, что слева скачет, обгоняя нас, прибывший из госпиталя заместитель командира дивизиона. Мы стали кричать, потом стрелять над его головой, чтобы остановился. Он нас заметил, подъехал и сообщил, что впереди по дороге ожидается встреча с нашими парламентерами, которые находятся у немцев. Мы остановились на опушке леса, где лежали штабелями длинные бревна. Я приказал разведчикам окопаться, но они впервые отказались рыть укрытие: "Товарищ лейтенант, война кончилась, нечего прятаться". Но я все-таки настоял на своем. Они напилили бревна и, расположив их под углом к штабелю, соорудили укрытие. Я установил стереотрубу и стал наблюдать. Метрах в пятистах был виден домик с белым флагом. Около него ходил взад-вперед немецкий часовой. Потом из домика вышли три человека с белым флагом. Когда они приблизились к нашему расположению, подъехали начальники. О чем шел разговор, я не знаю. Минут через пять поступил приказ: всем артиллеристам подготовить данные для стрельбы, развернуться и цепью двигаться в указанном направлении. Если последует стрельба противника, то без согласования открывать по нему огонь. Собралось много артиллерийских частей, и все приготовились. Вместе с пехотой начали движение. Сначала встретились мелкие группы немцев, которых конвоировали наши солдаты. Затем стали попадаться большие подразделения гитлеровцев без конвоя. Никто не стрелял, всюду валялось немецкое оружие и снаряжение. Мы вошли в дом при водяной мельнице. Населения в прифронтовой полосе не было. Командир дивизиона приказал зажечь лампы. Я усомнился в безопасности этого и предложил не демаскироваться. Мой начальник заявил: "Всё. Война закончилась". Я открыл платяной шкаф, взял какую-то женскую рубашку и разорвал на портянки, а свою гниль выбросил.

На следующее утро мы перемещались в какой-то лесной район. В пути увидели солдат, которые вели навстречу лошадей. Командир приказал мне достать трех оседланных лошадей и указал место, куда я должен вернуться. Я с двумя разведчиками пешком двинулся к цели. На мне были ватные брюки, телогрейка и офицерская шапка-ушанка. Телогрейка расстегнута, под ней виднелась офицерская гимнастерка. При мне были планшетка с картой и пистолет. Около какого-то сарая выстроились немецкие подразделения, и офицер на чистом русском языке, признав во мне офицера, доложил, что подразделение построено для капитуляции. Спросил, куда ему следовать. Я достал свою карту, сверил с его, более точной (мы пользовались топокартами масштаба 1:50000 выпуска 1900 г., а их карты - выпуска 40-х гг.). Я указал ему на карте пункт сбора немецких войск, куда им и следует двигаться. Тут же я потребовал трех оседланных лошадей. И по его команде солдаты привели нам трех хороших коней. Я уже собирался возвращаться, но разведчик попросил дождаться ухода немцев. Немцы удалились в свой пункт. Тогда он забрался на сарай, сбросил с него десяток одеял и спустил два мешка консервов "Сардины в масле". Уложив под седла одеяла и с мешками наперевес, мы двинулись в расположение части.

Такое можно было увидеть только во сне. По дорогам свободно и мирно перемещались наши и немецкие воинские части. Бывали случаи, когда два солдата - один в нашей форме, а второй в немецкой - обнимались и целовались. Это были братья. С нашей стороны была 16 Литовская дивизия, которую мы поддерживали. С немецкой стороны против нас воевала 15 гренадерская дивизия войск СС, сформированная в феврале 1944 г. Первоначально она состояла из литовцев, затем из представителей всех восточно-прибалтийских народов.

ПОБЕДА

9 мая 1945 г. мне было 19 лет, а через три дня - 12 мая - исполнилось 20. В этом возрасте я уже прослужил и провоевал офицером 3 года, начав семнадцатилетним мальчишкой.

По радио играли военные марши, передавали приказ Верховного Главнокомандующего о капитуляции Германии. Во время войны мы берегли батареи и не слушали по радиостанции Москву. А теперь дали себе волю. Писали письма своим родным и близким, поздравляли с Победой.

Три офицера конец войны, Баланов Е.В. слева

СЛУЖБА В ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

Нас быстро перевели на нормы мирного времени, т. е. мы стали получать продовольствие по нормам тыловых подразделений, фронтовой паек отменили. Перестали выдавать и фронтовые 100 г водки. Эти изменения ощутили сразу. К тому же мы оставались какое-то время в лесу без землянок.

Закончилась война. Все стало обычным, будничным. Войсковые части перемещались из районов боевых действий в места дислокации. Мы следовали из Литвы через Латвию в Эстонию. Сложилось так, что большую часть времени на войне я провел в Литве, там же был ранен в голову. Из прибалтийских республик она была самой бедной, однако заняла первое место в мире по истреблению еврейского народа. Никто не мог спастись от специальных отрядов по нахождению и уничтожению евреев. Были случаи, когда евреев привязывали веревкой друг к другу, кого-то из нескольких человек в связке убивали, и мертвые тащили в ров еще живых людей.

В Латвии так же, как и в Литве, население к евреям относилось враждебно, там тоже действовали отряды по их уничтожению, но в меньшей мере, чем в Литве.

Наш марш по Латвии проходил летом, вокруг красивые пейзажи, хутора с их натуральным хозяйством: жилой дом, хозяйственная пристройка и хлев для скота. Я вспомнил, как во время войны оказался на латышском хуторе, в доме. Стол был накрыт, нас стали угощать. Но, в результате предварительной обработки мозгов командованием, личному составу было внушено, что к пище прикасаться нельзя - она отравлена. Все же мы не удержались, когда нам предложили холодное молоко из бидона, который достали из колодца. К дому стали подходить солдаты нашей роты. Тогда хозяин достал из колодца бидон с молоком литров на пятьдесят и стал угощать солдат. Он хорошо говорил по-русски. Удивленный таким количеством молока, я спросил хозяина, сколько у него коров. Тот ответил, что часть скота немцы отобрали, сейчас у него 32 коровы и около 35 гектаров земли. Я не подал вида, но мне показалось, что это очень много. Еще учеником я работал в колхозе. Там у колхозников вообще ничего не было.

Путь наш проходил через Ригу. Осенью 1944 г. мой полк, участвуя в освобождении этого города, воевал на подступах к нему. Сейчас мы его рассмотрели. Красивый европейский город, не разрушенный в войну. В Риге работали кафе, магазины, рестораны, бары. Население Прибалтики во время войны голод не ощущало, земля и все хозяйства находились в частном владении. Там не было карточной системы на продовольствие. Очаровала нас река Западная Двина, которую мы трижды форсировали в ходе боев. При совершении марша располагались на ночлег в лесу или в поле, натягивали плащ-палатки.

Заметных перемен при переходе в Эстонию мы не ощущали. Как-то командир полка на большом привале известил нас о том, что вблизи находится клуб, в котором вечером состоятся танцы: "Начищайте сапоги". Это было на окраине эстонского города Пярну. Почти все офицеры посетили ресторан, где к 100 г водки подавали бутерброд с килькой. Я и мой приятель Иван Смирнов здорово набрались. Вошел в ресторан пьяный заместитель командира дивизиона по политчасти майор Халиулин, выгнал из-за стойки буфетчицу и стал всем бесплатно раздавать водку. Мы с Иваном вытащили из ресторана загулявшего майора, уложили на повозку и приказали солдату отвезти его подальше. Когда прибежали из комендатуры, стали искать среди нас майора, его уже и след простыл. К вечеру мы протрезвели и пошли на танцы. Мой друг, до войны служивший в Латвии, мне сказал: "Не торопись, присмотрись, какой тут обычай". В зале было много местных девушек. Из нас никто не начинал танцы. Командир полка, деревенский парень, только недавно научился танцевать на лесной поляне у мыльно-прачечного комбината. Он первым встал, подошел к одной девушке и пригласил: "Пойдем, краля!" Девушка покачала головой - отказала ему. Сопровождавший нас лейтенант из Эстонского корпуса приблизился к этой же девушке, поклонился, щелкнул шпорами. И девушка пошла танцевать с ним. Когда танец закончился, он под руку сопроводил ее до места, поклонился, щелкнул шпорами и отошел. Мой друг мне посоветовал: "Видел? Так и действуй". Следуя виденному образцу, мы танцевали. Командир полка, смущенный неудачным приглашением, сидел в стороне и в танцах не участвовал.

Покинув Пярну, достигли станции Клога. Здесь во время войны размещался лагерь смерти. В нем немцами были уничтожены тысячи евреев и военнопленных. Когда туда врывались наши солдаты, гитлеровцы поспешно удирали. Красноармейцы обнаружили штабеля трупов, переложенных шпалами. Всё было облито бензином, но поджечь не успели. Так нацисты пытались скрыть следы преступления. В Эстонии было несколько таких лагерей.

СЛУЧАЙ НА СТРЕЛЬБАХ

В нашем полку имелся значительный боезапас, который перевозился на конной тяге. Многие боеприпасы производились со взрывчатыми веществами, не подлежащими длительному хранению. Командир полка майор Гомулин решил провести боевые стрельбы, чтобы израсходовать лишние боеприпасы. Выбрали район стрельбы, огневые позиции и наблюдательные пункты. Я был назначен посредником в одну из батарей для обеспечения мер безопасности при стрельбе. Некоторые командиры уже отстрелялись. Командир полка находился на наблюдательном пункте.

Отдельные вояки томились от безделья, не зная, куда себя деть. Я обнаружил, что на огневой позиции появился начальник артмастерской старший лейтенант Солдатов, с ним 5-6 старшин-санинструкторов и оружейные мастера. Они разложили костер, вынули из мины головной взрыватель, вышибной патрон и положили мину в костер. А мина весит 16 кг. Внутри металлического корпуса - взрывчатое вещество. Я поинтересовался, что они собираются делать. Ответ был: "Выплавить тол, чтобы глушить рыбу". Я узрел в этом опасность для солдат батареи, которые, раскрыв рты, наблюдали за происходящим. Солдатову я велел покинуть батарею. Он послал меня подальше. Вдвоем, со старшим на батарее лейтенантом, мы едва выгнали "плавильщиков". Они железными прутьями подцепили мину и отнесли в сторону.

Мне поступила команда прибыть на наблюдательный пункт. Я пошел к своей палатке, взял бинокль и планшетку. Тут же поблизости у костра разместилась эта команда. Я предупредил их об опасности и пошел на наблюдательный пункт. Отойдя метров семьдесят, услышал сильный взрыв и увидел темный дым. Со старшим на батарее мы прибежали к месту взрыва. Солдатов погиб, остальные, искореженные взрывом, корчились от боли. Санитарные сумки были выпотрошены и раскиданы. Помощь прибыла не сразу. Все они в муках погибли. Старший лейтенант должен был после стрельб первым отправиться в отпуск. Но дома его не дождались. Командир полка прекратил стрельбу.

Отмечу, что с окончанием войны мы все еще несли потери. Уже после прибытия к месту дислокации в полк поступил приказ откомандировать в саперный батальон 30 солдат для разминирования мест боев в Эстонии. Из писем этих солдат мы узнали, что некоторые из них подорвались на минах: одни погибли, другие были искалечены. Это случалось потому, что минные поля не имели документации с указанием их привязки к местности. Разминирование происходило втемную. По международному праву нельзя было использовать пленных немцев для разминирования.

В ЭСТОНСКОМ КОРПУСЕ

Наш полк загнали в лес, в 6 км от станции Айгвиду. Мы построили однотипные землянки из расчета одна на батарею: половина землянки - в земле, половина с окнами - выше уровня земли. Они отапливались двумя металлическими печками, сделанными из бочек. Глушь, скука, хоть вой - никаких развлечений. И это после войны. Через некоторое время солдат демобилизовали. Остались одни офицеры. Наш 408 минометный Полоцкий ордена Красной Звезды полк вошел в состав Эстонского корпуса, в его артиллерийскую бригаду. В корпусе носили советскую форму одежды. При соединении мы сдали конную тягу в другие части и перешли на механизированную.

Этим корпусом командовал с советской стороны генерал-лейтенант Пярн. В состав корпуса входили две стрелковые дивизии. Ими командовали полковники Паульман и Фельдман. Они воевали на советско-германском фронте. В 1945 г. Эстонскому корпусу присвоили звание гвардейского. Наш полк стал гвардейским. Характерно, что главным языком в корпусе был эстонский. Для облегчения общения с эстонцами в полк направляли офицеров-эстонцев, владеющих русским языком. Это помогло командованию полка поддерживать контакт с командованием корпуса.

Когда я пишу эти строки, в Эстонии всё переменилось. Именно эстонские войска, воевавшие на стороне гитлеровской Германии, ставятся в ней во главу угла. Они считаются "освободителями", им воздаются почести. Про действия Эстонского корпуса, воевавшего против фашистской Германии, забыли. Не случайно сегодня, через 65 лет, там происходят акты вандализма и надругательства над братскими могилами советских солдат и памятниками в честь советских воинов. И об этом горько думать.

Но вернемся в 1945 год. На эстонском языке нет матерных слов. Самое большое ругательство - "курат", что означает "чёрт". Но эстонцы научились ругаться от нас на смешанном языке. У них получалось "курат - ё… твою мать".

Офицеры жили на самообслуживании - сами заготавливали дрова, стирали белье, топили баню. Питались в столовой. Из-за того, что нас перевели на тыловые пайки, еды явно не хватало, жили впроголодь. Изредка ездили в Таллинн, но на наши деньги было не разгуляться.

Эстонских артиллеристов навещали девушки, но с нами они знаться не хотели, поэтому иногда мы отправлялись на танцы в город Тапа. Для этого нужно было пройти 6 км пешком до станции Айгвиду и проехать поездом до станции Тапа. Обычно возвращались пригородным поездом, отходящим от Тапы в 4 часа утра. Время после танцев мы коротали на вокзале.

В один из субботних дней я заступил дежурным по бригаде. Пришел мой друг Смирнов и говорит:"Поедем на танцы". Я ответил, что не могу уйти с дежурства. Но он настаивает: "Отдай шашку помощнику, а утром мы вернемся и ты продолжишь дежурство". Я не удержался от соблазна, и мы поехали. На станции Тапа, крепко подвыпив на вокзале, проспали отправление обратного поезда. Следующим в 8 утра был пассажирский поезд, но он на нашей станции не останавливался. Мы упрашивали машиниста замедлить ход на станции Айгвиду, но тот отказался срывать график движения. Ехать всего полчаса. Мы решили прыгать на ходу. Еще не рассвело. Смирнов прыгнул удачно, а я, выпрыгнув на полном ходу, споткнулся о стоящий обрезок рельса, упал, поранил ногу и порвал штаны. Кое-как носовыми платками перевязали рану, еле доплелись до части. Я упросил помощника, чтобы он продолжил дежурство, а сам уснул мертвецким сном. Эти рискованные поступки совершались по глупости и молодости.

ПЕРВЫЙ ОТПУСК ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Портрет с одноклассником-моряком - 1-й отпуск домой в конце 1945 года

В ноябре 1945 г. мне был предоставлен отпуск. По дороге в Вологду я остановился в Ленинграде, где мой отец продолжал службу с 1943 г. в строительно-восстановительном батальоне. Я упросил командира батальона предоставить отцу краткосрочный отпуск. Отец получил отпуск на 9 суток. До вечера мы с ним хорошенько отметили встречу у наших родственников. Прибыли на вокзал за 30 минут до отхода поезда на Вологду. Достать билеты, как и втиснуться в поезд, было невозможно. Нам удалось забраться в тамбур вагона. Кроме нас там находились 5-6 человек с чемоданами, среди них две женщины. До Вологды поезд тащился сутки. Перекусить и оправиться невозможно. По малой нужде мужчины выходили на буферную площадку, женщины всю дорогу терпели. Все были возбуждены, и на эти трудности внимания не обращали.

Наконец-то Вологда. Мы с папой пришли домой. Семья проживала во флигеле одноэтажного дома. С улицы мы видели маму и кипящий самовар. Было это 18 ноября в 22 часа. Квартира состояла из двух смежных комнат и сеней. Рядом жили соседи, кухня была общей.

Мы договорились, что на вопрос о том, кто здесь, ответит папа, а потом должен зайти я. Когда мама услышала папин голос, она бросилась в его объятия. Я стоял в темных сенях. Затем он спрашивает маму: "Со мной здесь мой командир. Найдется ли место переночевать?" Она ответила, что место найдется, пусть он войдет. Я вошел, она меня узнала и прильнула ко мне.

Вот так, два солдата-фронтовика одновременно из одной семьи прибыли домой. Радость ни с чем не сравнимая! Когда схлынули наши восторги, мама с огорчением сказала, что ей нечем нас угостить. Она ждала младшего сына с танцев, и возле кипящего самовара стояла сахарница с маленьким кусочком сахара. Мы ее успокоили, достав из вещмешков наш отпускной паек. Впервые за долгие годы мама поела вдоволь.

Я разделся и лег. Пришел братишка, обнялся с папой. Я закрыл лицо простыней. Он увидел китель и спросил папу: "Кто это?" Папа сказал, что это китель его командира. Яша долго присматривался. Потом я отогнул простыню, он узнал меня и бросился обниматься. Проснулся я рано. Был мой праздник - День артиллерии, 19 ноября. Я пошел по городу посмотреть знакомые места. Зашел в школу, которая отправляла меня в армию, в класс моего классного руководителя Антонины Ивановны Вагановой. Все встали, она меня представила.

.В школе узнал, что из призванных в армию 28 выпускников нашей школы в живых осталось только шестеро.

На следующий день после нашего прибытия папа пошел в военкомат встать на учет. Его сразу демобилизовали, так как имелся приказ об увольнении старших возрастов, а ему было за пятьдесят. Он сразу явился в портновскую мастерскую, в которой работал до призыва в армию, и приступил к работе закройщиком. Он не мог и дня просидеть без дела.

Баланов Е.В. в наши годы

Иногда мы проводили вечера дома. Как упоминалось ранее, к нам в гости заходил ремесленник Арон Смушкевич, старый холостяк, с которым родители дружили еще в довоенные годы. Его брата, дважды Героя Советского Союза генерала Якова Смушкевича, расстреляли в 1941 г.

Но Арон об этом не говорил, видимо, боялся: ведь родство с так называемыми "врагами народа" было опасно. Я об этом узнал значительно позже. Сейчас имя военноначальника-еврея увековечено в Вологде, где он некоторое время проживал. В городе было голодно, хлеб отпускался по карточкам, в магазинах пусто. 1 кг хлеба на базаре стоил 100 руб. Иногда я заходил к папе на работу. Портные знали меня с детства, беседовали со мной. Все говорили о хлебе.

В глазах стоял голодный блеск. Карточная система на продовольственные товары продолжалась до октября 1947 г.

В отпуске я встретился со школьными товарищами: капитаном Василием Баталовым - командиром саперной роты, награжденным тремя орденами, Валентином Мухиным, обучавшимся в Америке на акустика. Они тоже были в отпуске. В Вологде служил и одноклассник летчик Володя Дудорин. Мы вместе ходили на танцы, прогуливались, бывали в гостях друг у друга, выпивали.

В доме, где жили родители, было 3 квартиры. Одну из них занимал майор, который отделился от двух смежных квартир, заколотив дверь, ведущую в туалет. Остальным жильцам приходилось оправляться за углом дома. А я не проявил настойчивости, чтобы прекратить это самоуправство и открыть заколоченную дверь.

Отпуск пролетел быстро, пришло время возвращаться в часть. Ехать до Ленинграда нужно было сутки, там пересесть на поезд до Таллинна. Я взял в дорогу кусок хлеба и решил съесть его в Таллинне, так как до части оставалось часов пять езды. Опять предстояло возвращаться в безрадостное место, в лес, и продолжать тянуть лямку военной службы.

СЛОВОМ МОЖНО УБИТЬ

Наш минометный полк принимал участие в общественных, партийных и государственных мероприятиях Эстонии. Из-за того, что в республике было неспокойно, "лесные братья" не гнушались террористическими актами, мы принимали участие в охране избирательных участков в дни выборов. Для этого была выделена группа офицеров на станцию Тапа. Случилось так, что два офицера - бывалый лейтенант и молодой младший лейтенант, находясь на выполнении этого задания, подвыпили и уснули. У них похитили пистолеты. Состоялся суд офицерской чести. Выступая на этом суде, командир полка ляпнул: "А чем лучше эти офицеры тех, кто сидит на скамье подсудимых в Нюрнберге?" Следует заметить, что в это время в Нюрнберге заседал Международный трибунал, который судил главарей фашистской Германии, повинных в бесчисленных преступлениях против человечества, в гибели миллионов людей. И сравнивать с ними двух офицеров, виновных лишь в том, что не уберегли личное оружие, было просто бесчеловечно. Это было очень тяжкое и несправедливое обвинение. Выступили и другие офицеры, которые не согласились с высказыванием командира полка. Объявили перерыв. Офицеры, в основном, не расходились, а оба обвиняемых удалились в казарму. Вскоре появился дежурный по части и что-то прошептал на ухо командиру полка. Оказалось, что младший лейтенант застрелился из-за глупых слов командира полка.

Воспоминания переданы ветераном лично для публикации на сайте. Прислал Григорий Койфман