Генкин Григорий Семенович

Г.Г.- Родился в 1923 году в Белоруссии. В 1940 году окончил 9 классов средней школы в своем родном городе Чечерске Гомельской области и уехал в Минск учиться на курсы. 16/6/1941 приехал домой на побывку. А тут война...
Отца сразу забрали в армию. Одновременно с ним ушли на фронт и его братья - Михаил, будущий танковый комбат, Иосиф, и мой двоюродный брат Миша, командовавший взводом танков Т-34. Я не состоял на учете в чечерском военкомате. Дорога на Минск была перерезана немцами уже на пятый день войны и попасть на призывной пункт в Минске я уже не мог. Пришел в горвоенкомат в Чечерске проситься добровольцем на фронт. Мне ответили -«Тех, кто родился во второй половине 1923 года призвать пока не имеем право по закону!»...А потом началась массовая эвакуация, и все, кто мог и хотел, спасались бегством на восток. Мою семью занесло в Чкаловскую область, в совхоз «Красное знамя». Натерпелись мы там... Жуткий голод...Моего младшего брата, которому только исполнилось 16 лет, забрали в трудовую армию, он попал работать в литейный цех. В цеху случилась авария, в результате которой брат полностью ослеп. Вся забота о семье легла на мои плечи. 13/1/1942 года я получил повестку на призыв. Нас, человек тридцать, повезли в райвоенкомат находившийся в сорока километрах от села. Отобрали девять человек с образованием, а остальных отпустили до особого распоряжения. Прибыли мы на станцию Щебеньки. Там собрали 3.000 призывников со всей области для отправки в военные училища. Продержали нас на станции 10 дней, всего пару раз покормив за все это время...Кто был из местных, прибыл на призыв с «сидорами» набитыми домашней снедью, а что могли взять с собой эвакуированные? У меня был небольшой запас табака, который удалось поменять на хлеб, а иначе... Помню, как рядом с нами остановился санитарный поезд с тяжелоранеными, идущий в глубокий тыл. Мы пошли по вагонам искать земляков. А там, ребята - молоденькие, покалеченные после ампутаций лежат. Да, еще трупы умерших по дороге, на наших глазах выносили из вагонов. Все посуровели. Для многих это была первая встреч с настоящим звериным ликом войны.
Потом всю нашу команду привезли в Краснохолмское пехотное училище - КПУ.

Г.К.- Полгода тому назад встретился с Вашим однокашником по КПУ пулеметчиком Жаровским. Он мне рассказал немало о том, что происходило в училище. О голоде, о эпидемии тифа унесшей жизни десятков курсантов и о многом другом. Чем Вам лично запомнилась учеба в КПУ?

Г.Г.- В первую очередь спасибо вам, что нашли моего товарища по училищу Жаровского. Представляете, живем с ним рядом, в одном городе, и не разу не столкнулись. Вот, благодаря вам, я с ним встретился 9-го Мая. Выпили, вспомнили курсантскую молодость...
Что добавить? Тяжелой была наша учеба. Попал я в минометную роту училища, состоявшую из трех курсантских взводов. День и ночь нас гоняли на полевые занятия.
Рядом летное училище - так команда «воздух» слышалась ежечасно. Мы шутили - Хорошо что танкового училища нет по соседству, иначе бы танковыми «обкатками» замучили.
В мае сорок второго года из училища взяли 1.500 курсантов 1923 года рождения, одели в новое обмундирование, фуражки с красными околышами, выдали им красноармейские книжки, и направили в качестве простой пехоты на фронт в район Ржева.
Минроту не тронули. В начале августа нас выпустили из училища. Произошел очень странный случай. Перед выпуском, у всех курсантов сняли отпечатки пальцев.
Я не слышал, чтобы что-то подобное происходило в других училищах.
Командирской формы и комсоставских ремней нам не выдали. На фронт мы прибыли в рваных солдатских гимнастерках, в обмотках. Лейтенантские «кубики» в петлицах были вырезаны из белой жести.
Наша «команда », состоявшая из 150 «свежеиспеченных» командиров РККА, была направлена в стоявшую на переформировке 300-ую стрелковую дивизию 51-й Армии, в башкирский город Туймазы. Нас выстроили возле штаба дивизии. Из здания штаба вышел комдив, почти двухметрового роста генерал Иванов. Посмотрел на наши изможденные лица, исхудавшие фигуры, на нашу экипировку, покачал головой и «в сердцах выразился». Комдив вернулся в дом. Через десять минут он появился в сопровождении комиссара дивизии Домникова. Приказал -«Те, на которых я сейчас укажу, должны выйти из строя!». Прошел вдоль строя, ткнул пальцем, и человек пятнадцать вышли из строя. Иванов посмотрел на эту группу «избранных» и изрек -«Этих доходяг отправить в госпиталь и откормить!»
«Остальных «дистрофиков» - продолжил комдив - кормить две недели по пятой норме, выдать нормальное командирское обмундирование! А дальше посмотрим, на что вы годитесь...». Вскоре нас распределили по частям.
Так началась моя служба в 1053-м стрелковом полку, командиром минометного взвода в 1-м батальоне, в котором мне пришлось пройти всю войну.

Г.К.- Каким был личный состав Вашего взвода на формировке?

Г.Г. - Трое русских, один еврей, а все остальные были: башкиры, татары, казахи. Все в возрасте 30-35 лет, многие слабо владели русским языком.
Помню солидного помкомвзвода Казакова, сержанта Влажнева, обстоятельного пожилого сибирского мужика Овчинникова.

Г.К.- Как складывались отношения между Вами и солдатами взвода?

Г.Г. - Нормальные были отношения, мы были как одна семья.
Конечно, поначалу было непривычно командовать людьми, большинство из которых были в два раза меня старше.
Очень часто проводились марш- броски по 20-30 километров.. Сколько на минометчике добра навьючено вы можете себе представить. Это еще счастье, что у нас половина минометов были 50-мм, «чижики-пукалки», ведь 82-мм минометы намного больше весили.
Идет мой солдат Овчинников, уже грузный, в возрасте, пот с него в три ручья катится. Заберешь у него ствол миномета и несешь на себе полдороги, даешь человеку отдохнуть. Дальше помогаешь следующему бойцу, истратившему свои силы.
Солдаты это видят и ценят, тем более это был искренний порыв, а не показуха. Ели с одного котелка. А через несколько месяцев вместе всем взводом и погибли...Я только выжил...

Г.К.- Прочитал недавно очень хорошую и интересную книгу воспоминаний Исаака Кобылянского «Прямой наводкой по врагу». Он воевал в полковой батарее соседнего полка Вашей дивизии. Он очень подробно описывает момент прибытия дивизии в Сталинград. Все ждали, что дивизию немедленно бросят в пекло городских боев, а вышло иначе...

Г.Г.- В начале октября сорок второго года нас высадили ночью на какой-то станции в районе Камышина. Прошли примерно три километра до ближайшего леса. Там нас уже ждали колонны грузовиков. Всю дивизию погрузили на машины и мы двинулись вперед. А перед нами горящий Сталинград. Страшная картина! Все ждали, что нас повезут к переправе, но колонна остановилась на левом берегу Волги в километре от реки. Командир полка собрал командиров подразделений и мы пошли менять остатки танковой бригады, державшей оборону на берегу. Через каждые 200-300 метров стояли у кромки воды танки, пехоты не было вообще. Если бы немцы захотели переправиться через Волгу в этом месте, никому бы мало не показалось. Здесь мы и встали в обороне. Немцы находились на правом берегу, помню только один небольшой плацдарм южнее нашего участка, который держался. Немецкие и наши артиллеристы все время вели перестрелку.

А через пару недель, в дивизии организовали сводный штурмовой отряд в количестве тысячи двести человек и бросили через Волгу, на бронекатерах, на захват плацдарма с целью оттянуть немецкие части от центра Сталинграда.

Г.К.- Десант у села Латашанка имеете в виду?

Г.Г.- Да. От нашего полка ушел в десант 2-й батальон.. Они продержались на правом берегу двое суток и погибли. Из этого батальона выжил только лейтенант Панфилов. Он, раненый в ноги, сумел доползти до берега Волги, и держась за бревно поплыл по течению Волги, пока его не прибило к левому берегу. Ребята ездили к нему в госпиталь. Он передал для меня тяжелую весть - мои друзья по училищу, лейтенанты Грач и Аврускин, витебские ребята - погибли. Аврускина немцы окружили на глазах у Панфилова. Он еврей, и чтобы не сдаться в плен, Аврускин застрелился. А как точно погиб лейтенант Грач я не знаю.
Всего, из этого сводного отряда, как говорили, выжило 15 человек.

Г.К.- Начало контрнаступления под Сталинградом. Чем оно Вам запомнилось?

Г.Г.- 18/11/1942 года нас подняли по тревоге и перебросили на переправу у Черного Яра.
Комендант переправы, хромой генерал, получил приказ срочно перебросить нашу дивизию на правый берег. А все паромы и берег Волги были забиты тыловыми машинами, обозами, артиллерией. На наших глазах эти машины сбрасывали с паромов в воду, и танками расчищали дорогу в реке, чтобы дать возможность погрузиться полкам дивизии. Образовался жуткий затор. Рядом с нашей ротой стояла автоколонна из тыловых подразделений нашей армии.
Мой отец был в 1941 году тяжело ранен в боях под Гомелем, признан негодным к строевой, и продолжал служить уже в тыловой части. Из переписки с ним я знал, что отец тоже попал в 51-ую Армию. Он смог, несмотря на почтовую полевую цензуру, намекнуть мне в письме, как найти его часть по номерам машин. Смотрю, а у этой колонны, номера на машинах такие же, что и отец упоминал в письме. А нас уже гонят на паром! Побежал вдоль машин, кричу -«Семена Генкина кто-то знает? ». Позвали отца. Такая встреча неожиданная!.. Обнялись, даже не успели толком поговорить. Я вернулся к своей роте. Слеза накатилась на глаза...
Понимаете, после этой встречи мне было очень тяжело идти в бой. Следующий раз я встретился с отцом уже в 1946 году...
Мы вошли в прорыв из района Шабалино на ростовское направление.
Вот тут и началась для нас настоящая истребительная война. На моих глазах погибали в боях многие десятки людей, немало солдат замерзло насмерть на ночевках в снегу от сильнейших морозов. Но мы шли упорно вперед по выжженной немцами нашей земле.

Г.К.- Артиллерист Кобылянский из 1049-го СП и артиллерист Костенко из артполка дивизии, в своих воспоминаниях пишут, что именно ваш стрелковый полк попал под страшный удар танков Манштейна, рвавшихся на помощь к окруженной группировке Паулюса.
О бое на реке Мышкова можно услышать?

Г.Г.- То, что можно рассказать словами о этом бое не отразит и малой части того, что пришлось пережить людям в этот страшный декабрьский день.
Ночью получили приказ срочно совершить 40-километровый пеший марш и занять позиции в районе совхоза « 8-е Марта», в 800-х метрах от реки Мышкова. Мы бежали всю ночь по снежной целине, преодолевая эти сорок километров.. Заняли оборону утром вдоль дороги, вырыли на обочине норы из снега. Минометы поставили в пехотных порядках. Мин было очень мало, ну сколько мин мы могли на своем горбу утащить?.. Метель, мороз градусов под тридцать. Рядом - ни балки, ни оврага. Степь...
А потом на нас пошли танки...Десятки танков...Пехоту немецкую мы еще как-то умудрились отсечь, а потом началось побоище. Немецкие танки задавили нас.
Какая уж тут стрельба по смотровым щелям?!..
А потом и немецкая пехота подключилась к истреблению нашего батальона.
Батальонные ПТР-овцы успели сделать несколько выстрелов по танкам и были раздавлены гусеницами. Мы даже не могли отойти назад. Танки со всех сторон! Их гусеницы были красными от крови. Те, из наших, кто пытался подняться и бежать - были сразу убиты очередями из танковых пулеметов. Противотанковых гранат у нас почти не было, маскхалатов не было. Голая, ровная как стол степь. Это был ужасный бой, поверьте мне...Кровавая каша...Я лежал среди раздавленных людских тел и ждал, когда и меня постигнет их участь.
А потом дали залп наши «катюши». И по немцам, и по нам... Артиллерия наша подтянулась, начала лупить по танкам, но наш батальон и лежал на снегу среди немецких танков!
Что там творилось!...Выручили нас артиллеристы, немецкие танки отошли в кустарники у реки. Остатки батальона начали отползать на линию обороны.
За два дня до этого боя, наш батальон был солидно пополнен и доведен до полного списочного состава : почти 500 человек. Из этого боя нас вышло восемьдесят девять солдат и командиров, почти все раненые, контуженные, обожженные...
А на поле боя остались только куски разорванных, сгоревших и размозженных человеческих тел, горящие танки, дымящиеся воронки, и трупы, трупы... Мы снова окопались в снегу. Ждем немецкую атаку. Ждем своего смертного часа...
Сзади нас появился лыжный батальон. Молодые ребята, с гвардейскими значками на гимнастерках. Полушубки они сбросили, чтобы легче было совершить 20-километровый бросок на лыжах к нам на помощь. Лыжники заменили нас на позициях.
Остатки батальона вывели в тыл. Выжившие в том бою еще долго не могли прийти в себя и поверить, что сегодня смерть нас миновала и пощадила... А другие полки дивизии еще два дня бились на этих позициях насмерть.

Г.К. -После этого боя Вы попали в госпиталь?

Г.Г.- Нет, я тогда остался в строю. Через неделю меня контузило.
Потом пришлось пережить трагедию нашего полка, почти полностью погибшего в станице Раздорская.
Но вскоре, когда шли бои между Ростовом и Таганрогом, в направлении на Миус, меня серьезно «зацепило». Пошел поднимать стрелковый взвод в атаку...Немецкий пулеметчик не промахнулся. Прострелил мне всю шинель, кобуру, но две пули попали в ногу. Из боя меня вытащили, погрузили в сани и привезли в гражданскую больницу.
Наши подвижные армейские госпитали застряли где-то в тылу.
Кинули меня на цементный пол, вот так, три дня, без перевязки и еды пролежал. Появился через трое суток персонал больницы, работавший и в оккупации. Они и оказали первую помощь раненым бойцам. Почти два месяца пролежал в этой ростовской больнице. А потом нас, еще окончательно не выздоровевших, начали выписывать с формулировкой : «Направляется на долечивание при части, сроком на две недели».
Со мной был старший лейтенант Жук, передвигавшийся на костылях после ранения в ноги. О том, как мы с ним возвращались на фронт можно отдельную книгу написать.

Г.К.- Вы упомянули станицу Раздорская. В начале января сорок третьего там были ожесточенные сражения, станица два раза переходила из рук в руки.
Там погибли сотни наших солдат. Есть воспоминания Ковальчука о тех боях. Что произошло с Вашим полком?

Г.Г. - На новый сорок третий год меня контузило при артобстреле. Пролежал в санбате где-то дней десять. Слух потихоньку восстанавливался, ходить я уж нова мог. Подумал - что мне здесь делать? И ушел из санбата в свою роту. За день до этого наши взяли Раздорскую. Ночью перешел на правый берег, поднялся по крутому склону. Кругом идет перестрелка. Нашел 3-ую роту моего батальона. Ротный Мордвинцев, уже пожилой человек, сказал мне -«Где ты сейчас в темноте своих найдешь? Оставайся у нас, на рассвете пойдешь дальше»... А на рассвете, немцы внезапным ударом отбили станицу. Мы выскочили из дома, приняли бой. Тут нас и накрыла немецкая артиллерия.

Из нашей группы скоро осталось живыми только четыре человека, а немцы были на каждой улице, подавляли очаги сопротивления. Отстреливаемся... Почти закончились патроны...
За домом был вырыт погреб, в него мы спрятались и затаились. В погребе было крохотное окошко. Мы видели, как немцы и казаки ведут наших пленных. Немцы подожгли стога снена во дворе, пламя охватило и дом в котором мы ночевали. Дым низко стелется, мы начали задыхаться. Решили выползать и принять смерть в бою. Сразу же нарвались на немецких пулеметчиков...
Из четырех человек я один уцелел... В дыму дополз до берега, залег в кустарнике. Наша артиллерия молчала, немцы ее подавили еще при первом артналете. Немцы стояли группами на крутом высоком берегу и хладнокровно расстреливали наших солдат пытавшихся перебежать через Дон на левый берег. Лед на середине реки был разбит, через каждые пять -семь метров была полынья. В пятидесяти метрах от меня стояла группа немцев и смеялась, наблюдая, как под их огнем падает на кромке берега очередной, сраженный немецкой пулей, наш солдат. Как вы сами понимаете, в плен я сдаться не мог... И рванул! Была не была! Скинул сапоги, полушубок, и побежал вниз к реке...Бежишь по льду, потом вплавь через полынью, а дальше снова по льду... А немцы по мне стреляют! Пулемет надрывается!..
Тяжело вспоминать о тех мгновениях...
Удалось мне добраться до нашего берега.
Пополз через кусты к лесу, который находился где-то в 300 -х метрах. Слышу протяжный стон из воронки, слабый крик -«Помогите..». Заполз туда. Лежит наш раненый солдат, с вырванным осколком куском грудной клетки, даже легкие были видны. Нательную рубашку мокрую с себя снял, чтобы ему рану прикрыть.
Пока рубашку на куски рвал, легкие солдата стали серого цвета. Сотни вшей заползли с его тела внутрь раны, облепив еще теплую и окровавленную плоть...
Закрыл рану и потащил его на себе.В лесу стояла наша артбатарея. Туда я приполз. А солдат раненый умер на моих глазах через пару минут...
Два бойца довели меня до землянки, укрыли полушубком, налили кружку водки. Через несколько часов, я, в чужих валенках и шинели, пошел на место сбора остатков полка...
Нас пополнили. Вместе с другими частями дивизии станицу отбили.
Везде лежали замороженные трупы наших товарищей. На площади, где был КП полка, лежали изуродованные немцами тела наших командиров...
Пошли в наступление дальше, на северо-запад Ростовской области. Я вернулся в свою вновь сформированную роту, командиром взвода 82-мм минометов.

Г.К- Казачьи части вермахта тоже участвовали в боя под Раздорской?

Г.Г.-Я же говорю вам, что пленных вели казаки. Мы слышали русскую речь конвоиров.
Например, там же, под Семикаракорами, наш взвод отправили в боевое охранение. Разделились на две группы. Я остался в дозоре с половиной взвода, разместились в норах, вырытых под стогами сена. Вторая группа, из девяти человек, засела в метрах трехстах от нас в заброшенном сарае. Ночь прошла по фронтовым меркам относительно спокойно. Тут и там вялая стрельба, не более того. На рассвете послал связного к второй группе, а в сарае никого. Мы не могли ничего понять. То, что часть дозора перешла к немцам никто и не подумал, даже мысли такой не возникло. Там были очень хорошие бойцы, патриоты. После выяснились обстоятельства происшедшего. Оказывается, ночью, подъехала группа верховых в советской форме, спешились, зашли в сарай говоря по -русски, не вызвав никаких подозрений... И пленили дозор, без лишнего шума. Один из наших потом убежал из плена. Он то и рассказал, что попали они в плен к казакам. Предателей на войне хватало с лихвой...Просто об этом никто не хочет рассказывать...

Г.К.- Ветераны иногда используют такое выражение: «драп-марш на Миус-фронте».
Я имею в виду не мартовское, а июльское отступление на Миусе, после немецкого контрудара на Дмитровском плацдарме. Как Вам удалось выжить в тех боях?

Г.Г. - Мы начали в очередной раз наступать с Дмитровского плацдарма. На второй день наступления меня послали заменить убитого командира стрелкового взвода. Уже через час убило ротного, и я принял роту. Взяли какую-то высоту, окопаться не успели. Там местность -сплошные балки. Немцы из них полезли в контратаку, до них было метров двести. Ну, мы и рванули, короткими перебежками, им навстречу... Бегу, кричу что-то матом, сзади снаряд разорвался. Получил осколки в спину. Наши немцев отогнали. Санитар довел меня до ближайшей балки, на место сбора раненых. И тут эту балку немцы начали бомбить и просто сровняли ее с землей. Все заволокло дымом. Живых рядом уже не было. Оперся на какую-то палку и поковылял, а где и полз, к дороге ведущей в тыл.
Подобрали меня, попал в госпиталь в станице Нижне-Чирской, пролежал там два с половиной месяца. Своих догнал уже за Краснодоном.
Так что, горечь «драп-марша» на Миусе мне испытать не пришлось. Слишком быстро меня ранило...

Г.К.- И часто Вам приходилось менять в бою пехотных командиров?

Г.Г. - В сорок третьем году такое случалось четыре раза по письменному приказу командования, и еще несколько раз без всяких бумажек Комбат прикажет -«Генкин, принимай вторую роту!», и становлюсь я стрелком. В сорок четвертом такое случилось у только меня один раз. Может два, сейчас всего не упомню. Там уже надобности особой не было. Война стала другой, убыль офицерского состава стала намного меньше. Фронтовые курсы младших лейтенантов работали как конвейер, да и из тыловых пехотных училищ перестали курсантов в рядовом звании на передовую кидать. Обычно, хоть один офицер оставался в ротных стрелковых порядках.
Срок моего командования стрелковым взводом или ротой был разный : от десяти минут до полутора месяцев, как случилось под Запорожьем.
Вы с минометчиками воевавшими в ротах 82-мм уже встречались?

Г.К.- Да, уже были интервью с минометчиками Равинским и Орловым.

Г.Г.- Значит вы знаете, что в минроте было намного больше шансов уцелеть, чем в пехоте, и офицеры-минометчики дольше оставались в строю, чем пехотные командиры.
У минометчиков всегда можно было «разжиться» офицером.
Допустим выбило в стрелковой роте всех офицеров. Сержанта на роту ставить запрещалось по уставу, хотя такое случалось сплошь и рядом.
Вот и брали - или в пулеметной, или в минометной роте офицера чтобы поменять пехотного ротного.
Мы долго воевали вместе с одним комбатом, он пришел к нам весной сорок третьего. Командир он был неплохой.
Но, может фамилия моя ему не нравилась, может еще чего... Понимаете о чем речь.
Во время его командования я был « вечный дежурный» по заменам ротных у стрелков. Со мной он общался очень сухо. В батальоне нас уже оставалось человек семь из весеннего состава,, все ветераны батальона уже были как родные люди, но комбат, как говорится, - «держал фасон». Прошло где-то месяцев восемь. Вернулся я из одного адского боя, где и уцелеть было невозможно. Комбат подошел ко мне и сказал -«Молодец, Гриша! Я на тебя надеялся и ты не подвел »...
А до этого момента, основной его фразой было -«Высоту не возьмешь - расстреляю!&rqo;... Или : Позицию не удержишь, пойдешь под трибунал!...И прочие «вариации на вольную тему».

Г.К. -За время вашего командования стрелковыми подразделениями, какие бои были самыми тяжелыми?

Г.Г. - Наверное бои осенью сорок третьего под Запорожьем. Мы были обязаны постоянно атаковать с отвлекающего плацдарма, чтобы не дать немцам перебросить свои войска под Мелитополь. Голая равнина. Перед нами ряды колючей проволоки и минные поля. Мы и в дневное время не могли там головы поднять, не говоря уже о том, чтобы вынести своих раненых с поля боя...А ночью там тоже простреливался каждый метр.
Мой НП находился под нашим подбитым танком, стоявшим там с сорок первого года. Штаб батальона расположился в трехстах метрах от нас, в противотанковом рву. Минометчики рядом с ними. И каждый день мы ходили в атаку, иногда без всякой артподготовки.
Бойцы пробегут двести метров вперед, а навстречу такой убийственный огонь! Все залегали, пытались закопаться в землю...
Из штаба батальона, по телефону, комбат кроет меня матом -« Почему, такой-растакой, не продвигаешься!? Вперед! Мать - перемать!». Плюнешь на эти «беседы», бросишь трубку телефонисту, и идешь в цепь, пытаешься людей на верную смерть поднять.
Колючая проволока в первых рядах, на протяжении сотен метров вся провисла от висящих на ней тел убитых бойцов. Пополнение шло непрерывно, но после каждой такой атаки от нас оставались «рожки, да ножки». И так в ротах было по 40-50 человек, а после боя!... Пришел штрафной батальон - офицеры без погон. Все полегли на «колючке»и на минах, но прорвать немецкую оборону не смогли. Прислали к нам массивное пополнение из «чернорубашечников». В гражданской одежде. Запомнились их вещмешки из белого холста. Но и они не смогли пройти дальше рядов с колючей проволокой...И такое смертоубийство продолжалось почти месяц. На поле перед нашими окопами было страшно смотреть, столько там лежало убитых. Я уже не надеялся там уцелеть. Вдруг звонит мне наш начальник штаба батальона, шустрый был такой, цыган. Он говорит : «Геночкин! - (так меня называли в полку - Геночкин). Мы шлем тебе сменщика. Ночью придет с пополнением старший лейтенант. Сдашь ему роту». Пришел этот ст.лейтенант, обошли с ним позиции. Старшина приволок термос с водкой, а пить это водку почти некому. Строевку подавали позавчера, а за эти два дня уже разок в атаку ходили...В траншеях людей оставалось - «раз, два и обчелся».. Сели с ним подписывать «акт о приемке». Я ему рассказал, что тут творится. Выпили с ним « по маленькой». Но новый ротный «увлекся» и сильно перепил. На рассвете, пьяный старший лейтенант выскочил в одиночку на бруствер в полный рост, с криком «Ура!», и немцы его в тоже мгновение застрелили.
И снова мне пришлось командовать этой ротой.
Через несколько дней пошли в очередную атаку. Саперы ночью сделали проходы в колючей проволоке. В семь часов утра, без артподготовки мы поднялись и пошли вперед. Стрельбы с немецкой стороны не было. На соседних участках тоже не встретили сопротивления.
Так, в тишине, и дошли до первой линий немецкой обороны. А там никого! Немцы оставили позиции и выровняли фронт. Из траншеи вылез пожилой очкарик в немецкой форме, с криком, что он эльзасец-француз и в плен сдается добровольно...
Когда я пришел в свою минроту, то на меня смотрели, как на вернувшегося «с того света».
Вот, и такая война была...

Г.К.- К «чернорубашечникам» как относились?

Г.Г.-По началу с недоверием, а иногда и со злобой. Тем более прошел слух, что в соседней дивизии, один взвод, составленный из освобожденных от оккупации украинцев, к немцам перебежал в полном составе.
Только когда заявляют, что «чернорубашечников» гнали в бой без всякой подготовки с одной винтовкой на троих - это полная чушь! Им давали время на боевую подготовку. Не забывайте еще один факт, больше половины из «черной пехоты» были бывшие бойцы Красной Армии сорок первого года, и военное дело знали. Окруженцы, беглые пленные, дезертиры-«примаки»...Всякий там был народ...
Почему относились со злобой?... А какие чувства например должен испытывать какой-нибудь солдат, отступавший от самой границы, переживший весь ад первых двух лет войны, весь израненный и вымученный передовой, когда в конце сорок третьего он заходит в освобожденное село и видит среди «примаков» парочку своих бывших сослуживцев по началу войны, которые дезертировали из армии во время отступления? Обнимать он что ли должен был своих «бывших однополчан»? А подобная встреча произошла на моих глазах.
Ведь «чернорубашечники» не у Ковпака партизанили.
К бывшим партизанам отношение было братское с первых минут!
А это «запорожское» пополнение было из «выжидавших, чем война кончится?».
Жили они потихонечку в оккупации, работали, салом с самогоном кормились, семьи заводили, немцам и полицаям до земли кланялись. А в это время в России уже в каждой семье, «похоронка» на отца или сына лежала.
После первых боев, эти мысли уже почти не возникали. Одели их в красноармейскую форму, влились они в наши ряды, притерлись, сдружились со «стариками», и воевали, как правило, не хуже других.

Г.К.- Задам вопрос похожего рода. Ваша дивизия стояла в оцеплении в середине мая сорок четвертого года во время выселения татар из Крыма. Какие чувства испытывал пехотный солдат глядя на сытые ряшки «товарищей по оружию» из войск НКВД, которые и фронта так и не увидели за четыре года войны? Вообще, как солдаты отнеслись к депортации?

Г.Г.- Во-первых : мы стояли в оцеплении сел всего двое суток. Во-вторых : нам было запрещено общение с солдатами войск НКВД. Все приказы нам отдавали из штаба батальона. Непосредственного людского контакта с «чекистами» у нас не было. Они тоже не вступали с нами в разговоры о «житье-бытье».
А воевали ли они? или это были конвойные «тыловые крысы»? - мы тогда знать не могли. Обычные солдаты, в новой форме, у кого-то даже медали на гимнастерке блестели.
А кто они такие на самом деле - мы понятия не имели. Хотя, само слово «НКВД» или СМЕРШ - окопные солдаты в большинстве своем ненавидели.
Выселение проходило без зверств и стрельбы, все было достаточно корректно, если подобное выражение уместно в разговоре о депортации народа.
Осуждали ли мы выселение крымских татар?.. Я не помню, чтобы кто-то из нас, даже в дружеской беседе, когда рядом нет «лишних ушей», - очень возмущался.
Мы молчали. Хотя в моей роте были и казанские и сибирские татары. В то время, понятие коллективной ответственности было весьма актуальным. Тем более, мы, в севастопольских боях, насмотрелись на крымских татар в немецкой форме.
Да еще под Евпаторией, я встретил своего товарища, моего бывшего ротного, капитана Сарычева, бежавшего из плена к партизанам. Он тоже рассказал, кто гонялся по горам за партизанами и истреблял их. Батальоны крымских татар...И кто Перекоп сдал немцам в сорок первом году нам тоже рассказали бойцы, воевавшие в Крыму в начале войны.
Поймите, время было такое...Получили приказ - выполнили его. Армия... Попробуй вякни чего-нибудь, сразу тебе «стенку» организуют.

Еще раз повторюсь - Время было такое...
Я не оправдываю подобные акции выселения, тем более и мой народ в 1953 году ждала подобная участь, да только Бог вовремя к себе «прибрал товарища Сталина».

Г.К.- Бои на Никопольском плацдарме очень поверхностно освещены в мемуарной литературе.
Что там происходило на самом деле?

Г.Г.- Обычная война на плацдарме, относительно «спокойная». Район Цурупинска, и если я не ошибаюсь - город Алешки. Там мы засели в обороне и немцы не могли нас скинуть назад в реку. Хотя и пытались. Был там один эпизод, о котором хочу рассказать. Село Саги. Нас отвели на отдых на сутки. Легли спать в хате : москвич, капитан Сарычев, я, связист и ординарец, впервые за долгое время позволив себе элементарно снять сапоги во время сна.
Под утро я проснулся, вышел из дома. Смотрю : с тыла, из леса, «подковой» к нам идут два немецких танка и человек двести пехоты.
Дал команду - К бою!.. А немцы уже окружают нас с трех сторон...
Кричу бойцам-«Отставить! Уходим влево!». И на прорыв! На атакующих немцев на левом фланге. Умудрились еще вынести три миномета, а шесть бросили в селе. Через немцев пробились, а они развернулись и на нас всем скопом двинулись...Там Сарычев в плен и попал.
Вот такой эпизод - «отдых на плацдарме»...

Г.К.- За утрату матчасти наказывали строго?

Г.Г. -По разному бывало. Иногда, на проверку, - и в минроте соседнего батальона могли одолжить на время «взаймы» парочку минометов.. Обстоятельства потери техники иногда тоже принимались во внимание.

Г.К - Бои за Крым. О них рассказать хотите?

Г.Г. - О тех боях можно рассказывать очень и очень долго. Подробности крымских боев хорошо задержались в моей памяти. Но поберегу ваше время и буду краток.
Подготовили нас к штурму Перекопа основательно. Вырыли ров - имитацию Турецкого вала, и месяц нас тренировали как преодолеть этот вал, как пользоваться крюками, веревочными лестницами. На участке прорыва собрали всю артиллерию фронта. Стянули столько войск, что полки прорыва стояли в пять линий. На наш полк отвели участок для атаки всего 500 метров. Уже был назначен день атаки, но в течении четырех дней шел снег и наступление отложили на поздний срок. Видимо, по причине, что не могли использовать авиацию из-за плохой погоды.
А потом началось! Дикая канонада, разрывающая барабанные перепонки, залпы «катюш» за нашей спиной. Немцы оказали на валу слабое сопротивление. Мы вытаскивали из траншей немцев, сошедших с ума от нашего артогня.
А через пару дней они опомнились. Начались беспрерывные бомбежки, которые продолжались до последнего дня крымских боев. Под Бельбеком снова пришлось испытать на себе всю «прелесть» танковой немецкой атаки... Но мы неумолимо, чуть ли не бегом, продвигались к Севастополю. Воодушевление наше было очень сильным, все жаждали отомстить за сорок второй год и отбить назад наш город-крепость. Когда на Мекензиевых горах мы видели лежащие на земле еще с 1942 года - скелеты с истлевшими тельняшками на костях, то внутри вообще все закипало от ненависти к немцам.
Перед атакой на Мекензиевы горы собрали все минометы дивизии в сводную батарею и меня назначили старшим на батарее из 80-ти минометов. Ротные командиры пошли в пехотные порядки для корректировки. Сзади нас, чуть ли не через каждые два метра, стояли орудия и тоже вели непрерывный огонь. Расположил свой КП посередине сводной батареи, командую огнем. Мы на открытой позиции, поливаем немцев огнем, а они нас. Рядом со мной разорвало в клочья расчет ( обычная для минометчиков история - по невнимательности сунули в ствол две мины одновременно). Меня не задело осколками.
Эта артподготовка длилась целый час. А потом поднялась пехота и прорвалась к городу.
Был еще один очень тяжелый бой в районе лесопитомника, там немцы выставили на прямую наводку зенитки. Дошли до Северной бухты. Смотрю, идет подполковник, мой бывший заместитель комполка по Сталинграду, с которым мы больше года не виделись. Узнал меня, обнялись. Он спрашивает -« Как же ты еще живой? Наших-то, сталинградских уже никого почти не осталось! Рад за тебя!».
Ворвались в бухту. А там огромные склады в землянках, набитые всякой всячиной... Но сразу «попировать» не пришлось. Напротив нас круглое белое здание, сказали, что это «Севастопольская панорама». Встали три взвода в ряд. Дорога от панорамы шла вверх. Появляется на противоположной от нас стороне грузовик с немецкой пехотой. Мы дали пару пристрелочных выстрелов, но этим немцам удалось проскочить. А могли они выскочить из района панорамы только по этой дороге. Так мы два часа их залповым огнем расстреливали через бухту. Горели двенадцать немецких грузовиков, валялись многие десятки трупов. Мы рассчитались с немцами сполна за июль сорок второго.
А слева и справа от нас, пехота, на подручных средствах, переправлялась через бухту.
Мой товарищ, командир минометной батареи Яков Ямницкий, из ворот корабельных мастерских смастерил два плота, сделал под настил плавучие опоры - восемь бочек из-под горючего. Переправились тридцать минометчиков с восемью минометами, и устроили немцам «концерт по заявкам», поубивали там уйму фашистов. Яков получил за этот бой орден Александра Невского.
На Херсонес мы дальше не пошли, там уже без нас обошлись.
А потом, на развалинах Севастополя мы отмечали победу в Крыму. Такой салют был!

Г.К.- Хотелось бы еще услышать о примерах удачного использования 82-мм минометов в бою.

Г.Г.- Таких случаев я помню немало. Например, прибыли мы в июле сорок четвертого года под Шауляй. В Белоруссии наша дивизия фактически не принимала участия в боевых действиях. Командир нашей роты ст.лейтенант Ромашкин, был уже в годах, попал в санбат с больной спиной. Я остался вместо него на роте. Бои под Шауляем вообще отличались какой-то особенной ожесточенностью, если не сказать - озверением.
Залез я на какую-то церквушку (или костел), и вижу сверху, как в 700-х метрах от меня, примерно батальон немцев изготовился к атаке. Начал корректировать огонь, мины падали точно в самую гущу немцев. Потом подключилась полковая артиллерия и накрыла окончательно весь район скопления немецкой пехоты. Я не думаю, что кто-нибудь из этого батальона остался цел. Вот вам пример удачного и результативного боя.
Тут - «без дураков», а то знаете как на фронте часто бывало. Один танк подобьют, сразу появляются пять «героев», и каждый из них утверждает, что это он лично танк сжег...

Г.К.- Перед тем как перейти к вопросам о боях в Восточной Пруссии, я бы хотел Вам задать, так называемые «общие» стандартные вопросы. Отвечать на них или нет - на Ваше усмотрение.
Отношение к немецким пленным, к местному немецкому населению?

Г.Г. - Один раз по приказу комбата был расстрелян немец -офицер.
Как-то пулеметчика немецкого пленили, но до тыла не довели. Он половину нашей роты «положил» в землю...
Больше подобных случаев не припомню.
Если немец попадал в плен, о нем сразу докладывали в штаб батальона, и вели под конвоем, сдавая пленного в штаб - под расписку!

Я помню, как в Крыму, мы соединились с частями Приморской Армии. Приморцы вели колонну из трехсот пленных под конвоем из всего десяти автоматчиков и никто этих пленных не трогал.
А в Пруссии, уже за расстрел пленного, тебя свои же «особисты» могли и самого «шлепнуть».
С местным немецким населением нам столкнуться почти не довелось. По всей зоне боев в Пруссии, гражданское население было эвакуировано в тыл.
Я слышал несколько историй, что осенью сорок четвертого, во время первого наступления в Пруссии, в районе Гумбиннена было немало эксцессов, а после - уже все было на цивилизованном уровне, без массовых грабежей или насилия.
Мародеры были, в «семье не без урода». Но, те, кто занимался подобными «художествами», сильно рисковали своей жизнью. Было два приказа, на тему поведения войск на территории Германии. Самый жестокий из них, был мартовский приказ 1945 года о борьбе с мародерами и нарушениями воинской дисциплины.

Г.К.- Отношение к работникам «особых» отделов?

Г.Г. -Отрицательное. Комментировать долго не хочу.
Маленький пример, из самых «невинных», о этой публике.
На Перекопе дело было. На расстоянии 100 метров от огневых позиций были вырыты ровики,
в которых подносчики мин вставляли взрыватели в мины и крепили стабилизаторы, а потом ползком доставляли боезапас к минометам. Смотрю - все ползают, а один подносчик куда-то исчез. После боя, этот «сачок» появляется в роте как ни в чем не бывало. В следующем бою повторилось с ним тоже самое. Выстроил взвод, вывел этого подносчика на середину, обматерил его и сказал -«Еще раз сачканешь, я тебя лично застрелю!».
На следующий день меня вызывают в штаб полка, в землянку «особиста», старшего лейтенанта Гранкина. Этот «товарищ» был известной сволочью. Паскудный человек, в возрасте примерно 35-ти лет. Начал он издалека- «Как жизнь? Как воюем? Что из дома слышно?».
Жду, что последует за этой «нежной прелюдией». И тут Гранкин «разродился», начал на меня орать -«Угрожаешь убить подчиненного?!». Здесь только до меня дошло, что этот подносчик мин - просто штатный гранкинский «стукач».
Отвечаю -«А что, мне этого «сачка», американской тушенкой три раза в день кормить за трусость? Если такое повторится - ему не жить! ».
Гранкин начал обещать мне штрафбат и прочие «кары небесные». Пехоту пугать штрафбатом - не самая умная вещь. Говорю Гранкину -«Вы, товарищ старший лейтенант, в другой раз к себе в «стукачи» посмелей народ подбирайте». На том и разошлись. На следующий день, этого подносчика перевели в другой полк. Заботились «особисты» о своих выпестованных кадрах.
Когда встретили капитана Сарычева в партизанах, как мы упрашивали «особистов» оставить его в полку! Ведь Сарычев вместе с нами долго воевал, человек был смелый и все мы его хорошо знали. Уперлись СМЕРШ-евцы, мол -«Не положено! Был в плену, обязан пройти проверку!» - и отправили его на «фильтр» спецпроверки.
А на этих проверках почти всем давали, в лучшем случае, «билет в одну сторону» - «дегтярь» в руки и в штурмовой батальон.
Про «особистов» я много еще чего мог бы сказать, но лучше не надо...

Г.К.- Отношение к политсоставу?

Г.Г.- Большинство политработников с которыми я сталкивался на фронте были хорошие и смелые люди. Замполит дивизии полковник Домников был уважаемый нами человек и пользовался непререкаемым авторитетом у простых бойцов.
Долгое время я воевал вместе с замполитом батальона капитаном Площенко и память хранит о нем самые теплые воспоминания.
А мой замполит батальона в сорок пятом году, киевский еврей, капитан Меламед, всегда шел в бой в первой цепи. Без преувеличения.
Пример. После разгрома немецкой колонны под Истенбургом наш батальон, действующий в немецком тылу, внезапным ударом из леса захватил немецкую железнодорожную станцию. В тот день командовал нами Меламед. Немцы не ожидали увидеть нас в своем тылу в двадцати километрах от передовой. Ворвались в здание вокзала. Вдруг в кабинете начальника станции раздался звонок телефона. Меламед, хорошо зная немецкий язык, поднял трубку и «зашпарил» по-немецки -«Гут! Яволь, гер майор! Цубефель!» и так далее...
И сообщает нам, что к станции движется эшелон, а говорил он с немцем, комендантом района, который требовал немедленного доклада о прибытии поезда. То, что он беседует с капитаном Советской Армии, немец даже не заподозрил. Меламед распределил роты на позиции. С нами было два танка. Поставил их ближе к рельсам с двух сторон.
Ждем в укрытиях появления гостей.
Эшелон прибыл на станцию. Из танка врезали по паровозу, и мы поднялись в атаку с криками «Ура!». Немцы даже не успели опомниться. Народу в плен мы там взяли много и сами почти не понесли потерь. Благодаря находчивости нашего комиссара.

Г.К- Вы прошли весь свой боевой путь в одном и том же стрелковом батальоне.
Редкий случай для пехотинца.
Как Вы оцениваете потери нашей пехоты? Например, сколько человек выжило из Вашей командирской группы из КПУ в составе 150 человек, прибывшей в дивизию летом 1942 года?

Г.Г. - Из нашей группы офицеров, за период с ноября сорок второго до марта сорок третьего я думаю что все были - или ранены, или убиты. Просто, за эти три месяца стрелковые полки дивизии были обновлены почти полностью и наверное не один раз, из-за высоких потерь.
Только в артиллерийских или специальных подразделениях полка можно было уцелеть в те дни. А в пехоте шансы были нулевые. Я же привел вам примеры - десант на Латашанку, бой в Раздорской, бой на реке Мышкова. Как здесь можно было выжить!?..
Там было еще несколько жесточайших и не менее кровопролитных боев, просто я не хотел вам о них рассказывать. Как сложилась судьба выбывших по ранению я не знаю, многие не вернулись в дивизию. Некоторые из тех кого я знал довольно близко и даже сейчас помню фамилии- умерли от ран в госпиталях. Но если из 150 человек, выжило до конца войны и осталось в строю хотя бы 15 человек- то это уже большое везение.
Речь ведь идет о младших офицерах пехоты!...
Из моего набора провоевал со мной вместе до февраля 1945 старший лейтенат Ткачев, родом с Урала, неоднократно раненый в боях. Один лейтенант, из прибывших со мной вместе в Туймазы, воевал в конце войны заместителем комбата в соседнем полку. Вроде все.

Г.К.- Я неспроста задал вопрос о потерях. Недавно, один ветеран в интервью рассказал о отдельной морской стрелковой бригаде, которую в полном составе положили в землю в атаках на одну деревеньку зимой сорок второго года. Как часто наша пехота несла столь тяжелые потери?

Г.Г.- Меня цифра 85%-95 % выбывших из строя не удивляет нисколько. Такие потери в пехоте в первые три года войны были вещью обычной. Я все это видел и испытал на своем горьком опыте. Только начиная с сорок четвертого года, когда мы уже научились воевать, стали как-то беречь пеоу и спрашивать с командиров за чрезмерные потери.

В частности, наш комдив Тымчик людей своих берег и на самой передовой мы его видели неоднократно. Он был порядочный человек. Не из тех кто воюет «по глобусу» или руководит боем из блиндажа по карте, с красным карандашом в руке, при этом «строя глазки» связистке- ППЖ.. Полковник Тымчик знал солдатскую долю и уважал пехоту.
Да и были у нашей дивизии в сорок четвертом году периоды, когда мы дважды по два -три месяца стояли в обороне, где потери были не такими значительными, и в качестве «подарка судьбы» получили три месяца на переформировке.
Тут уже и у пехотинца появлялась возможность остаться невредимым на войне...
Я знаю ветерана из 156-й курсантской стрелковой бригады, бравшей Ростов. До Миуса, из первого состава бригады дошли всего 45 человек, остальные ранены или убиты за полтора месяца боев. Бригада была более чем трехтысячного состава по прибытии на фронт.
Тем, кто сомневается, что так и было, посоветую поговорить с ветеранами МСБР полковника Безверхова, бравшей под Москвой село Белый Раст, или с теми кто воевал в лыжных батальонах в сорок первом. Там за неделю боев в строю оставался один из десяти, если не меньше. Если хотите, я вас с одним ветераном-«лыжником» познакомлю.
К концу войны в моем полку осталось очень мало людей из сталинградского состава. Человек десять - двенадцать в штабе полка. У нас в батальоне осталось четыре «сталинградца»: я, командир взвода снабжения Тамарченко и повар-башкир, ласково звавший меня «сынком».
О Ткачеве я уже сказал.
Одних комбатов у меня сколько поменялось: Цыганков, Меленчук, Орлов и немало других...
У артиллеристов полка в этом вопросе картина была получше.
Или вот пример : «донбасское» пополнение сорок третьего года. Очень хороших ребят мы тогда получили. Среди них - мой ординарец Антипов, 1926 г.р., был очень смелым и толковым бойцом. Процент выживших «донбассцев» был на пару порядков выше, чем у «сталинградцев».
А что в этом плане было в соседних стрелковых полках нашей дивизии я не знаю, но не думаю, что есть существенные отличия.
Не все понимают и адекватно реагируют, что когда мы говорим о потерях пехоты, речь не идет о «смаковании факта», мол, сколько немцы наших убили. Нет.
Просто, люди, видя цифры потерь, должны понять - какими неимоверными усилиями мы победили в той войне, и какую страшную кровавую цену заплатил советский солдат чтобы спасти свою землю от немецкого ига.

Г.К - Хорошо, вернемся к январскому наступлению 1945 года на Кенигсберг.

Г.Г. - Представьте себе - дорога на Кенигсберг, в 3-х километрах от нас большой немецкий поселок, а поближе к нам - несколько одиночных строений.
Пошли в наступление. Метров через триста попали под сильный немецкий артналет и залегли.
К нам пришла поддержка - 20 танков Т-34. Немецкие «фаустники» и артиллеристы отбили и эту атаку. Помню, как башни наших танков срывало от прямого попадания, и подбрасывало вверх чуть ли не на десять метров... Наши уцелевшие танки отошли на исходные позиции.
Кстати, вот вам пример по вопросу о потерях. В сорок втором году, нас, в данной ситуации, еще бы раз пять кинули в лобовую атаку. Но мы уже умели воевать. И наш комбат Орлов был думающим и грамотным офицером.
Ночью собрали наш батальон, добавили роту автоматчиков, пулеметную роту, взвод разведки. Всем выдали маскировочные белые халаты. Комбат, майор Орлов, приказал окрасить известью в белый цвет все, что нужно было замаскировать. Все выдали по 200 граммов водки.
Ночью, наш усиленный батальон, почти четыреста человек, отвели вправо на четыре километра. Оказывается, что дивизионные разведчики обнаружили в стыке немецкой обороны неохраняемый проход во вражеский тыл. На этом участке мы бесшумно перешли через пустые немецкие траншеи. Пехота тащила наши мины. Отмахали за ночь 20 километров в обход, и в предрассветной мгле «перерезали» шоссе на Кенигсберг.
Залегли по обе стороны кювета. Пулеметчиков расположили по краям. Минометная рота оттянулась назад. Руководил этой операцией заместитель командира полка.
Передовой дозор доложил - На нас движется большая немецкая колонна с артиллерией. Передали приказ - Открывать огонь только по сигналу ракеты!
Показалась колонна с десятью орудиями.
И когда она полностью втянулась в засаду, мы увидели вспышку ракеты. Огонь из минометов не вели, весь бой шел только с применением стрелкового оружия. Как выглядела разгромленная немецкая колонна после нашей атаки невозможно рассказать словами.
Гора вражеских трупов.
И сразу же, наша минрота развернула захваченные немецкие орудия, и с тыла, начала стрелять по немцам, сгруппировавшимся перед атакой на нас в поселке. Полк прорвал вражескую оборону и выполнил поставленную задачу.

Г.К.- Недавно в мои руки попала книга изданная здесь в 1967 году - сборник «Против нацисткого врага». Там есть воспоминания сержанта Абрама Перчука, воевавшего в Вашей 87-й гв. СД. Уникальный был человек. Польский беженец, добровольно вступивший в РККА, смелый боец, еще в уличных боях в Сталинграде отмеченный орденом Красного Знамени и медалью «За Отвагу», а в последующих боях заслуживший еще три боевых ордена.
Он пишет о немецком контрударе с Земландии, в результате которого Вашей дивизии пришлось отступить. Сержант Перчук был тяжело ранен 23/2/1945 года. Вы тоже получили тяжелое ранение в этот день. Кобылянский также описывает события этого дня в своей книге, в главе «Бой за высоту 111,4». Что там произошло?

Г.Г.- Еще за неделю до 23-го февраля началось немецкое контрнаступление. Мы зашли в большой молодой лес, не отмеченный на карте. В этом лесу располагались огромные пустые ангары, а под землей - находились большие склады оружия. Прямо перед нами высились бетонные бункеры. Идем медленно дальше по полотну железной дороги, о которой тоже никто ничего не знал. Как потом нам сказали, здесь располагались секретные военные заводы.
Сразу за линией бункеров было безлесное пространство.
Оттуда и пошли на нас немецкие танки. Нашего батальону крупно повезло, а вот у соседей танками подавило очень много народу. Мы начали отступать...
23/2/1945 была назначена на утро контратака на немецкие наступающие части, переброшенные в Пруссию из Курляндского «котла».

Генкин Григорий Семенович

Утром, три минометные роты - Ткачева, Вахтина и Слепова, расположились в ряд на опушке леса. Внезапно, с правого фланга, из леса, на нас накинулась лавина немецкой пехоты. Роты Вахтина и Слепова немцы «смели и растоптали » за считанные минуты.
Начали отход. Расчеты уносят минометы. Но мы, офицеры, были обязаны отходить последними. Остались прикрывать отход впятером - взводные Редько, Салахудинов, старший лейтенант Ткачев, я, и наш ординарец Антипов. Перебегаем от дерева к дереву, ведем огонь из автоматов. Через несколько минут Ткачеву перебило ноги пулеметной очередью. Мы с Ефимом Редько положили его на плащпалатку и понесли. Антипов прикрывал. Салахудинова немцы от нас отсекли. Добрались до лесопитомника на высотке, поползли вверх. И тут мне пуля попала в бок и застряла в спине. Я упал в снег. Плащпалатка с Ткачевым скользнула по снегу вниз. Редько снял пояс, зацепил им меня и потащил снова вверх. Немцы подбежали к нам на двадцать метров, дали в упор несколько очередей. Лейтенанту Редько пуля попала в ногу, но мы притворились убитыми. Немцы кинулись дальше. Ефим перетащил меня через гребень высоты, прополз со мной еще пару десятков метров и вернулся за Ткачевым.
За скатом высоты стояла в засаде наша 76-мм пушка. Командир орудия увидел наши муки и прислал двух артиллеристов на помощь. Они вытащили ползком меня, а потом помогли Редько дотащить Ткачева.. Подбежали еще незнакомые бойцы и нас понесли в тыл. Редько остался с артиллеристами, и вскоре был снова ранен в ногу. Говорили, что он умер в госпитале от полученных ран.
Я попал в госпиталь расположенный на бывшей даче Геринга. Три месяца на костылях, ноги отнялись, сам ходить не мог. Вернулся к себе в батальон уже в конце мая сорок пятого года. Ждали отправку на войну с Японией, но нашу часть - «чаша сия миновала».
Так и закончилась для меня моя война.
В 1954 году поехал в Киев, к семье Редько, рассказать им о их геройском сыне, моем спасителе. И тут выясняется, что Ефим остался живым. Встретились с ним как родные братья, дружили, переписывались. В конце 60-х годов договорились с ним о очередной нашей встрече на день Победы. Приехал в Киев, и вместо встречи с фронтовым другом попадаю на его похороны.
Сердце Ефима, надорванное войной, не выдержало...