Остапчук Григорий Данилович

Родился я 6 мая 1920 года в Кармаскалинском районе Башкирии в деревне Новопетровка. Семья была большая: отец, мать и нас шестеро ребятишек, из которых я был самый старший. Правда, раньше меня была еще одна девочка, но она умерла еще в младенчестве. Но мама умерла еще в 1937 году… Ведь ей приходилось очень много работать, и видно надорвалась, заболела и умерла…

У вас украинская фамилия.

Да, родители отца приехали сюда с Украины, а матери из Белоруссии. Просто еще до революции из-за безземелья в родных местах люди покупали у башкир землю и переезжали сюда целыми группами. Как мне рассказывали, селились прямо в лесу, рубили его и начинали строиться и обживаться.

Какие воспоминания у вас остались о детстве?

Жили как все, много работали. Помню, я был еще совсем маленький, а отец уже брал меня как самого старшего с собой в поле. Участок земли вспашет, потом цеплял борону и сажал меня на лошадь. Два или три раза проеду, а он потом проверял. А на следующий год сказал мне: "Хватит уже на лошади ездить, бери вожжи и иди с ней рядом". И я считаю, что вот так приучать детей к работе это правильно, а не то, что сейчас, оберегают от всего и сопли вытирают до тридцати лет.

До вступления в колхоз мы считались середняками. Одна корова была, четыре-пять овец, держали поросенка, лошадку с жеребенком. Но как отец и мать рассказывали, очень тяжело пришлось во время голода в Поволжье в 1921-22 году.

А в 1930 году у нас начали организовывать колхоз. Но люди же в подавляющей массе были неграмотные, и не понимали, для чего все это делается, поэтому людей собирали и объясняли, и агитировали, и стращали. В общем, за зиму всех сагитировали и все записались. И как оказалось не зря, потому что перед войной жизнь пошла уже хорошая. Хотя поначалу все наши богатенькие объединились в бригаду, и ушли к башкирам в Малаево, а середняки и бедняки объединились с Камышлинкой. Но это всего год продолжалось, потом те из Малаево вернулись, и вся деревня объединилась в отдельный колхоз "Новый путь". Потом переименовали его в колхоз "имени Блюхера", затем еще как-то.

Кого-то раскулачили при этом?

Двоих раскулачили, но они же оба были самые грамотные в деревне, поэтому первыми и пошли в колхоз.

Где вы учились?

Всего я окончил семь классов. Сначала в нашей деревенской школе отучился два года, а потом уже ходили в школу в Камышлинку, это в пяти километрах от нас. Осенью и весной ходили сами, а зимой нам колхоз даже выделял санки, чтобы нас отвозили в школу. Шестеро девчонок и двое ребят. Помню, девчонки закутаются, а правили мы, или я или Васька Пятов.

Учиться мне нравилось и хотелось, хотя у меня, например, отец и мать ни одной буквы не знали. И когда в деревне в большом доме одного раскулаченного организовали "ликбез", то все старики туда ходили, в том числе и мои родители. И я с ними. Сяду между отцом и матерью, учитель на доске букву напишет, и я им помогаю. Вот так с горем пополам научились расписываться, а то до этого всегда лишь крестик ставили…

Деревня у нас была не полностью украинская, а жили еще и белорусы, и переселенцы из Смоленской области, но вся округа нас называла - хохлы. А рядом в Камышлинке жили одни русские, Малаево - башкирская деревня, на станции Тазлаево - татары, но все жили мирно и дружно. А как весело жили, я этой жизни вовек не забуду… На все работы люди у нас шли с песнями. На посев ли, на сенокос, повсюду, а сейчас…

После школы я поступил в уфимский железнодорожный техникум. Семь месяцев отучился на дежурного по станции и потом меня направили работать на станцию Белое озеро. Но вскоре я оттуда уволился. Почему? Потому что к нам в деревню приехал вербовщик из Тулы и все мои сверстники решили поехать туда на работу. Там как раз строился 187-й завод. И я решил тоже с ребятами поехать, но в то время ведь просто так было не уволиться, поэтому мне пришлось пойти на хитрость. Я один раз прогулял, думал, уволят за прогул, нет, простили. Приехал домой, а тут опять ребята: "Гришка, чего ты? Айда с нами!" Опять два дня не выходил на работу и тут уж меня уволили.

Так мы с ребятами уехали в Тулу, но оказалось, что там далеко не все так сладко, как рассказывал вербовщик. Вначале работал на складе в тресте, но зарабатывал там совсем немного, поэтому вскоре уволился оттуда и перешел на 76-й патронный завод. Работал навесчиком в литейном цехе, и вот тут я уже стал хорошо зарабатывать, от 800 до 1 200 рублей. Помню, в 40-м году в мае поехал домой в отпуск, а на мне были и костюмчик, и пальто, т.е. я сам себя хорошо обеспечивал, поэтому чувствовал себя взрослым и самостоятельным человеком. Прихожу домой, отец обрадовался, сразу велел мачехе накрыть на стол. Сидим, тут приходят мои друзья с гармошкой. Те самые, которые меня и подбили уехать в Тулу, а потом сами первые от трудностей и сбежали домой. Это было время как раз после финской войны, и почему-то в наших краях были серьезные перебои с куревом, поэтому мне друзья еще заранее в письме написали: "Григорий, если есть возможность, привези курева, а то мы тут всей деревней страдаем". А у нас на заводе при каждом цехе были точки, вроде буфета, и там свободно продавались простые папиросы. Правда, с завода разрешалось вынести в день две пачки папирос, на выходе нас обыскивали, поэтому чтобы приехать домой не с пустыми руками я просил друзей и знакомых выносить мне. И вот сидим мы, и мне друзья под столом украдкой показывают - хорошо бы закурить. Без разрешения отца ведь нельзя. А он сам курил, но, по-видимому, ждал, пока я осмелюсь предложить. Наконец, отец говорит: "Ты, сынок, молодец! Сам одет, обут и нам всем гостинцы привез, так что ладно, можешь закурить!" Открываю чемодан, а он наполовину заполнен папиросами. Даю пачку отцу, он угостил моих приятелей, меня, сам взял, и тут мой младший брат Николай тоже попросил, но отец его осадил: "Рано тебе еще!", хотя Коле было уже семнадцать лет. Вот какая в то время была дисциплина, не то что сейчас, когда молоко на губах еще не обсохло, а он уже и пьет и курит, и что хочет делает…

А в Туле как мы весело жили. Меня поселили в трехэтажный как у нас его называли "комсомольский" дом, потому что там жили одни комсомольцы. Первый и второй этаж занимали ребята, а на третьем девчата. И так хорошо, дружно и весело жили, что слов нет.

В общем, жизнь налаживалась, но тут мне пришла повестка. И как меня на заводе только не уговаривали остаться, обещали с военкоматом все устроить и оставить еще на год, но время же было такое, что мы - молодежь, были такими ярыми патриотами, что не просто хотели, а мечтали служить в армии. И зарабатывал хорошо, и девушка уже была, но я все равно решил пойти служить.

А буквально за месяц до этого мы провожали в армию одного нашего приятеля. Федя с улицы Чапаева. И мы с Васей Егиным, это мой добрый товарищ, с которым мы жили в одной комнате и с которым вместе получили повестки пошли к его матери и говорим: "Вот бабушка, мы тоже идем в армию!" Она аж расплакалась: "Вот я своего Феденьку хоть проводила, а вас-то кто проводит? Давайте и я вас как своих детей провожу!" Дали мы ей денег, и она настряпала и действительно устроила проводы как для своих родных. Были наши знакомые девчонки и ребята, баянист Вася, Саша Шипилов из Белоруссии, в общем, хорошо нас провожали в армию. Утром, а это было 29 октября, ребята взяли отгулы и с гармошкой проводили нас до пункта сбора. А вскоре после нас и их самих призвали. Я потом слышал только, что Саша Шипилов служил в Ленинграде в танковой части, но остался ли жив, не знаю.

В товарных вагонах привезли нас вначале в Минск, а там посадили в три пассажирских вагона и отвезли в Белосток. Там опять погрузили на открытые платформы и ночью привезли на какой-то полустанок.

Нашу команду встретили два сержанта с фонариками и привели в какой-то лес. И вот там, в этом ночном лесу я и подумал: "Эх, жил же себе в "комсомольском доме" и как меня уговаривали остаться, так нет же, все мечтал об армии…" Но я же был уверен, что в армии отличные условия: добротные казармы, электричество, изба-читальня, а тут завезли в дремучий лес, посадили и говорят: "Отдыхайте до утра!" Ладно, переночевали под этими вековыми соснами, утром огляделись, какие казармы, одни шалаши кругом…

Прошли врачебную комиссию, распределили по подразделениям, и так я попал в минометную роту 50-й стрелковой дивизии. Расселили по шалашам, но ночью прошел такой дождь, что все вымокли до нитки, и тут я опять подумал: "Вот я дурак…" Конечно, условия в этом лесу были тяжелые: умываться в речке, ни столовой ни даже столов, готовит полевая кухня…

Начали обустраиваться, но только построили большие добротные землянки, всего пару ночей в них переночевали, как на наше место пришла другая часть, а нас пешим строем в город Полоцк, а это, слава богу, больше четырехсот километров. И как шли: четыре дня идем, пятый отдыхаем. А бывало, что и ночью шли, а днем отдыхали. Или днем идем, а на ночь по домам в деревне расселяли.

Зато в Полоцке нас поселили в настоящие хорошие казармы, тут тебе и электричество и буфет. Служба пошла своим чередом и мне все нравилось. Я служил наводчиком 82-мм миномета в минометной роте 2-го батальона 359-го стрелкового полка. И служил, наверное, неплохо, раз наш комдив генерал-майор Евдокимов на новый год лично меня награждал за успехи в боевой учебе. Потому что я на всех соревнованиях по стрельбе занимал 1-е место. Меня даже хотели отправить в полковую школу, но я там всего сутки побыл и не захотел оставаться, потому что все время по-пластунски…

Прошла зима, а весной нас отправили в летние лагеря. Побыли там недолго и вдруг нас посылают на маневры Белорусского Особого Военного Округа. Шли и шли, день и ночь… А жарища стояла, пыль, песок кругом, идти тяжело… Вечером 21 июня в каком-то селе нас встретили с духовым оркестром, и мы расположились отдыхать в зарослях лозняка.

Сели отдыхать, разрешили поесть НЗ, переночевали, а утром тревога… Всех построили, и командир части сделал сообщение: "Товарищи, началась война!" Для нас это известие стало полной неожиданностью, но сказали и сказали, значит, будем бить врага. Мы были абсолютно уверены в своих силах.

Тут наш батальон отделили от полка и отправили на уничтожение немецкого десанта. При этом выдали всего по двадцать мин на миномет и по тридцать патронов на карабин. Но разве с этим много навоюешь?! А нам, наводчикам, полагался даже не карабин, а револьвер. Их выдали, а патроны нет… Но пока мы дошли туда, а десант там уже уничтожили другие части.

Тогда ускоренным маршем, где бегом, где шагом, пошли догонять свою дивизию. В одном месте где-то за Молодечно расположились на ночлег в лесочке. Командир отдал приказ: "Разжечь костры, но обвесить их плащ-палатками и приготовить еду из НЗ". Стали располагаться, натаскали воды, рядом было какое-то озеро не озеро, болото не болото. Дело уже под вечер, сидим, тут командиры приказывают: "Переобуться!", чтобы мы не натерли мозоли. И тут, когда я один ботинок снял, обернулся - солдат стоит. А на петлицах у него золотые буквы ВПУ. С ручным пулеметом в руках и по грудь мокрый: "Товарищи, я курсант Виленского пехотного училища". Его, конечно, сразу увели к комбату, и там он рассказал, что все их училище разбито, а половина курсантов-прибалтов сама перебежала к немцам…

Сразу команда: "Потушить костры!", вот тебе и поужинали… Пошли в темноте искать место у Молодечно, где нам приказали занять позиции. На окраине леса окопались, заняли оборону, а через поле от нас уже находились немцы.

На рассвете слышим гул, и дали команду: "Не высовываться! Без команды не стрелять!" Потом смотрим, а на нас четырнадцать танков идут… Но у нас при батальоне было две "сорокопятки" и они как дали залп, два танка сразу задымилось. Дали второй - еще один, тогда они развернулись и ушли обратно.

Тут вдруг команда: "Сняться с позиций!" И только мы из этого леса перебрались через поле, как на то самое место, откуда мы только ушли, как налетели самолеты… Аж страшно смотреть туда было… Вот тут мы и поняли, что все, шутки кончились, война - это не игра…

И начались отходы, отходы… Остановимся, дадим бой и опять скорее-скорее отходим. Вот в этих переходах я потерял своего приятеля Васю Егина, с которым мы вместе призывались из Тулы. Он служил в пехоте, и когда мы отходили я его вдруг увидел. А дни жаркие стояли, и Вася видимо не сдержался, напился непонятно из какой лужи, и стоит весь мокрый и не может идти. А нас же командиры все время предупреждали: "Не пейте воду! Потерпите!" Я к нему подбежал, тяну за руку: "Вася, айда! Айда, друг!" - "Гриша, не могу…" И мне пришлось его оставить, потому что надо было догонять свою роту, и больше я его не видел и судьбы его не знаю…

Многие ветераны, которые пережили эту горькую долю отступления летом 41-го, признают, что в это время в войсках царил хаос, и было много чего неприглядного. Что кругом царила паника, и началось чуть ли не повальное дезертирство.

Нет, лично я ничего такого не видел, потому что наша дивизия была кадрового состава, и мы все были дисциплинированные солдаты. Конечно, мы были новички, но у нас все было организовано, как полагается, без всякой паники. Помню, у местечка Плещеницы дали немцам большой бой. Вот тут у нас появились первые потери - двое раненных.

В общем, свою дивизию мы догнали только возле старой границы. Заняли оборону, помню, рядом с нами стояла какая-то Пролетарская дивизия, и несколько дней вели там очень крепкие бои. Зато тут нас хорошо снабжали, регулярно подвозили боеприпасы и питание. Но вот опять слева или справа немец прорвал нашу оборону, и мы оказались в окружении… Вся дивизия ушла назад, а наш батальон оставили прикрывать отход. Сутки прикрывали, и к вечеру команда: "Сняться с позиций!" И всю ночь бегом, бегом… Но мне как минометчику было легче, потому что у нас на каждый миномет полагалась повозка с одной лошадкой, и мы на них все погрузили, и на мне остался только пустой наган и прицел от миномета. Да еще за оглоблю держусь, чтобы легче было бежать, а на пехотинцах все их снаряжение… А наш комбат ездил на лошади вдоль нашей колонны и все подбадривал нас: "Ребятки, ну потерпите еще немного, нам бы только Березину пересечь!" До Березины то мы дошли, помню, там лесок стоял, а на мосту уже немцы… И вот они оцепили наш батальон в этом лесочке и где-то после обеда мы пошли на прорыв…

Там невдалеке лежало ржаное поле и луговое, и мы по ним где-то с километр бежали в сторону большого леса… Окопы пехоты сразу проскочили, но немцы нам наперерез пустили танки… В этот момент я увидел, как мой командир взвода Александр Дубинин, с которым у меня сложились отличные отношения, схватил две гранаты, побежал в сторону танков, и как кто-то потом рассказывал, что бросился под один из них… Потом даже говорили, что ему за это посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, но подтверждения этой информации я так нигде и не нашел.

И вот когда мы вырвались, в лесу посчитались, а из всего батальона нас осталось лишь 32 человека… Правда, из 60 человек нашей минометной роты спаслось довольно много: десять бойцов и младший лейтенант, командир второго взвода, а все остальные, во главе с комбатом, погибли… А мне вот повезло. Рядом со мной падали убитые, а я все бежал, бежал и добежал… Причем тащил на спине трубу миномета весом в двадцать один килограмм. Это ведь мое оружие, как его бросишь?..

А не лучше ли было пойти на прорыв ночью?

Вообще-то так решили наши командиры, но я не считаю, что это была ошибка. Во-первых, немцы так и ожидали нашей атаки ночью, а, во-вторых, в темноте прорываться было бы еще хуже, потому что вообще ничего не видно, а кругом сплошной перекрестный огонь…

Всю ночь мы шли по этому лесу и по болоту вышли на Березину. А по реке видимо раньше сплавляли лес, потому что там оказалась масса брошенных плотов. И вот мы перепрыгивали с бревна на бревно, но в один момент я поскользнулся, упал в воду и естественно с этой тяжеленной трубой стал тонуть. Из последних сил выныриваю, а меня не успевают подхватить… И потом я услышал как младший лейтенант мне кричит: "Скинь трубу!" А я хоть и тону, но жалко, ведь это мое оружие… И все-таки скинул ее с себя, вынырнул, меня тут же подхватили, и этот младший лейтенант меня еще и отчитал: "Ты что не понимаешь, что и ты бы там на дне остался?! Дадут же нам еще другую трубу!"

Пошли дальше. Если на пути попадалась деревня или село, то вперед на разведку пускали двоих. Вот так и шли. В одном селе встретили других солдат из нашей дивизии, и они то нам и рассказали, что дивизия разгромлена, и наш комдив приказал всем оставшимся в живых пробиваться небольшими группами в Витебск. Ну а если и там окажутся немцы, тогда пробиваться в Смоленск.

И вот мы, минометчики, десять человек и командир, пошли своей группой. Сколько шли уже не помню. Помню, остановились в одной деревне, и только собрались уходить, как из-за косогора послышался гул, и нам навстречу бежит девчонка: "Прячьтесь солдаты, там немецкие танки идут!"

Побежали в сторону леса и увидели оттуда дорогу, по-моему, это была шоссейка Минск - Москва. Видим, что ее пересекают танки, много, штук сто, наверное, но как узнать, чьи они? Тут я сам вызвался: "Давайте я схожу и все узнаю". Пошел, а это оказались наши танки. Вижу, возле одного из них сидит танкист и в планшете изучает карту. Я ребятам помахал пилоткой они и подошли. Представились, объяснили этому танкисту ситуацию, и он нам сказал: "Сейчас вы в Витебск точно не попадете, там идут бои. Вы лучше по нашим следам идите в Оршу, а оттуда еще по ночам уходят эшелоны в Смоленск".

Только отошли, слышим: "Стой!" Бегут к нам трое с автоматами: капитан и два сержанта: "Расстреляю! Паникеры!" Капитан все махал пистолетом и кричал на нас матом… Тут наш младший лейтенант не выдержал: "Товарищ капитан, вы закончили? А теперь я скажу". И тоже как дал в бога мать: "Мы то сражались, а где вы были?! Мы вас под Минском две недели ждали, где вы были?!" Тут капитан смягчился: "Ладно, ладно, давайте идите".

А в этот период у вас не появилась такая мысль, что война нами проиграна?

Нет, таких мыслей ни у меня, ни у моих товарищей не было, потому что мы все были убежденные комсомольцы, и верили, что обязательно победим врага.

Чем вы питались в пути?

В том местечке, где нам приказали пробиваться на восток малыми группами, находились маслозавод и пекарня, и майор - замначштаба дивизии сам нам сказал, чтобы мы там запаслись на дорогу. И мы в один котелок набрали крупы, в другой масла, нашли немного хлеба. Но главное - в Белоруссии ведь народ очень приемный, и когда мы заходили в села, то люди делились всем, чем могли. Этого я никогда не забуду… По дороге, кстати, я у одного крестьянина свои сапоги сменил на лапти, потому что в сапогах вечно сырые портянки сильно натирали ноги, а в лаптях идти значительно легче.

В общем, все-таки добрались до Орши, но там нас переформировали, и я попал совсем в другую часть. Дали мне карабин с патронами, а на разбомбленном складе нашел себе и ботинки и даже гимнастерку сменил, и из Орши мы без боев пошли на Смоленск.

В Смоленске шли ожесточенные бои, вот тут нам пришлось вдоволь настреляться. И наступали, и отходили, но потом немцы все-таки прижали нас к Днепру. А наши саперы все никак не могли достроить мост. Только они закончат, как налетала немецкая авиация и все уничтожала. Поэтому Днепр нам пришлось форсировать вплавь, но, сколько при этом народу погибло…

В одном месте нашли вроде как отмель, но в самом глубоком месте там все равно было выше человеческого роста. К тому же сильное течение и если тебя сорвало и понесло, считай все… Помню, подошли в темноте к берегу, начали раздеваться, а наш командир я запомнил его фамилию, капитан Толстиков, кстати, еврей сидит с понурым видом. "Товарищ капитан, вы чего?" - "Ребята, я же плаваю как топор, сразу на дно…" И тогда двое ребят, здоровые украинцы, буквально на руках перетащили его на тот берег. А многие той ночью погибли… Я сам спас одну девчонку-санитарку. Вытащил ее на берег. Она нахлебалась, лежит голенькая, вся одежа уплыла, так я снял с себя нижнюю рубашку, кальсоны и ей отдал. Правда, даже и не подумал спросить, как хоть звать ее…

И еще деталь. Прямо на берегу стоял майор и рядом с ним два сундука полные денег: "Ребята, спасайте валюту!" Некоторые брали по несколько пачек и на том берегу сдавали обратно.

Пришли на станцию Сафоново. Сутки там пробыли и потом нас отправили в Издешково. Там опять переформировали, кого куда, а меня оставили там же при складах. Все там делали: и охраняли, и разгружали все подряд, и продукты и боеприпасы. Но тут немцы где-то в стороне опять прорвали фронт, и эти склады пришлось бросить. Помню, мы шли, а они за нами рвались…

Но далеко мы не ушли, где-то под Вязьмой я попал в плен… Как? Да очень просто. Пытались ночью выйти из окружения, шли за командиром, но куды ни сунешься везде нас обстреливают… А потом: "Хенде хох!", и все… Кругом ночь, лес, кусты, но даже юркнуть некуда, кругом пули свистят… Нас там уйма была и все голодные, холодные…

Погнали под конвоем с собаками в Оршу и не вырвешься никак… Привели в какой-то даже не лагерь, а участок в чистом поле обнесенный колючей проволокой. Сидели, лежали, разговаривали, но все разговоры только о еде, ведь не кормили совсем. Познакомился с ребятами, с которыми оказался рядом, и договорились, что ночью сбежим. Все сделали, как и договорились, но двое тут же на проволоке видимо погибли, а с последним парнем мы в темноте потерялись.

Где-то неделю шел на восток, но потом в какой-то деревне меня поймал местный полицай. Ведь нужно было заходить в деревни, чтобы попросить еды и пристанища. Я и заходил, и меня везде принимали, немного кормили, но в одной деревне мне не повезло… Правда, я тоже сплоховал, зашел в нее прямо днем, а тут полицай. Там же сразу видать, что чужой человек: "Кто такой? Солдат, наверное!" Мне ведь добрые люди уже шинелку поменяли на другую одежду: "Солдат был…" - "Ну, пойдем со мной!" А что сделаешь, он же с оружием, а я без?.. Причем, эти полицаи были хуже немцев: и били, и как хочешь издевались. Не так сказал, не так посмотрел, сразу били…

И вот таким путем я попал в лагерь в Орше, а уже оттуда нас на эшелонах вывезли в Германию. Дали на дорогу по булке хлеба и вперед… Причем, ехали как. Впереди эшелона прицепили три вагона с пленными, чтобы партизаны его не взорвали. Привезли, покормили баландой из брюквы, а утром повели в баню. Разделись, и только успели немного ополоснуться, как воду отключили и мы целый час коченея сидели голые прижавшись друг к другу … Оказывается, нашу одежду отправили на прожарку. Как назывался город, рядом с которым находился наш лагерь, не помню, окончание как-то на фюрт, но там было так. Чуть что не так сказал, или не дай бог, немец тебя не так понял, то все, на месяц сразу в концлагерь. А оттуда ты вернешься уже не человеком, а ходячим покойником…

Всех распределили на работы и я, например, попал на вагонный завод. Чаще всего занимался земляными работами: где-то что-то выкопать, закопать. Жили в бараке, в комнатах по четырнадцать человек, а на работу и с работы водили под конвоем.

Кормили плохо: вареная брюква, 250 граммов хлеба на сутки, и выживай как знаешь… Многие из нас там умерли, а мне вот опять посчастливилось выжить. Благодаря чему не знаю… Но я вам правду скажу! Всю войну и всю жизнь крестик я не снимаю. Может, и это помогло? Мой друг Лешка Кофанов, например, в этом убежден. Однажды он мне так прямо и сказал: "А я знаю, почему ты остался жив. Потому что крестика никогда с себя не снимал…" Молитв я никаких не знал, но в самую тяжелую минуту всегда приговаривал: "Господи, спаси меня грешного!" Это меня еще родители так научили: "Сынок, партия это партия, комсомол, это комсомол, а Бог - это Бог!" А дед, например, который прожил на белом свете сто четыре года, так приговаривал: "Я не знаю сыну е бог, чи нема, я его не бачив, но по традиции предков верю и молюсь". Помню, однажды Титарчука - директора нашей школы ученики спросили: "Осип Дмитриевич, вот вы коммунист, секретарь парторганизации колхоза, директор школы, а почему вы на Вознесение на могилки ходите?" и он ответил примерно так: "Дети мои. Я не знаю, я не видел, есть Бог или нет, а на могилки я хожу, чтобы поклониться праху своих родителей. Так и вам говорю, родителей вы всегда должны поминать", вот так и живу…

Еще вспомнилось. В минометной роте у нас был старшина, участник финской войны, хохол. И перед тем как пойти в прорыв мы в том лесочке оказались рядом. Лежим, и вдруг он меня спрашивает: "Гриша, а ты уже простился с родными?" - "А как это?" - "А я себе сказал так. Родные мои, простите меня, сейчас я пойду в бой и может так случиться, что мы с вами можем не увидеться…" Разве это так тяжело сказать?.. Но так получилось, что он погиб, а я до сих пор живой…

И, конечно, я бы точно не выжил без помощи разных добрых людей, в том числе и немцев. Ведь не все же немцы были плохие. Вот как, например, получилось со мной? Приводят нашу команду на завод, а там уже немцы разбирали кого куда. И меня чаще всего прикрепляли к одному шестнадцатилетнему мальчишке по имени Петер. Но мне повезло в том, что его отец, оказывается, в 1-ю мировую был в плену в России. И, наверное, к нему тогда относились по человечески, потому что всякий раз он мне с сыном что-то передавал: две-три картошки или что-то еще. Петер незаметно передавал мне сверток, моргнет: "Essen!", кушай мол, я не смотрю, и сам отойдет куда-нибудь. И вот я присяду за верстаком и тайком ем… А потом дошло даже до того, что Петер приходил и забирал меня к себе домой, вроде как на работу. Это где-то уже после Сталинграда, когда наши войска стали повсеместно наступать, то многие немцы стали понимать, чем закончится война, и даже нам стали делать различные послабления. Например, в воскресенье нам сделали выходной день.

Петер, расписывался, что он меня забрал к ним домой вроде как на работу, но чаще всего я у них ничего не делал. Было видно, что отец мне очень сочувствовал и все пытался со мной поговорить. Но он помнил по-русски всего пару слов, да и я тоже немецкий не особенно выучил. Так, знал какие-то основные слова: "Geben" - дай, "verkaufen" - продай, "Ich volen essen" - я хочу есть, но, несмотря на это, мы все-таки умудрялись как-то разговаривать. Например, он мне плача рассказал, что у него на фронте уже четыре сына погибло… На троих похоронка есть, а вот с четвертым непонятно что, может и он в плену… Говорил мне: "Я же и сам был в плену, так что хорошо тебя понимаю…" И кормили меня, причем как. Тарелку супа нальют, скибочку хлеба дадут, и показывают: тебе больше нельзя, а то живот будет болеть… Так раза три покормят, и вечером отводили обратно в лагерь. И вот благодаря и этим людям я, наверное, и выжил. Конечно, этих стариков давно уже нет в живых, а вот если бы найти Петера… У него, кстати, был брат близнец, причем настолько на него похожий, что я их не мог отличить.

Вообще, какое впечатление на вас произвели немцы?

В целом это жестокие люди. Только пожилые, вроде родителей Петера, понимали наше положение и относились по-человечески. И уже глядя на них, и их родные относились к нам так же. А вот остальные, особенно молодые, в целом были жестокие. Чуть что не так - удар… Помню, например, такой случай. Надо было что-то выкопать, и немцу показалось, что я совковой лопатой мало земли набирал. Начал орать, а я ему показываю на свои бицепсы и объясняю: это у тебя сила есть, а у меня откуда?.. Тогда он схватил лопату и хотел мне сам показать, куда надо докинуть землю, но и у него самого не получилось, а я возьми да засмейся. И ты знаешь, как он меня нещадно бил?! Вначале бил, а потом не поленился, повел меня в гестапо, и только чудом меня не отправили в концлагерь. А это ведь считай все… В принципе у нас в лагере за все время никого не убили, только в концлагерь отправляли: кто-то донесет, что кто-то не то болтает - сразу "коммунист". Мы даже знали кто, было у нас два провокатора. Потом их прибили и закопали… И по большей части из тех, кого увозили, обратно не возвращались, но несколько человек все-таки через месяц привезли обратно. Наверное, только для того чтобы все увидели и поняли, что нас ждет в случае чего. Вместо волос на голове, словно мох… Руки, ноги опухшие, в общем, до такой степени изможденные люди, что мы сами от своего скудного паечка отрезали им по ломтику. Поэтому к немцам у меня такое двойственное отношение: к тем, что сочувствовали и помогали - хорошее, а к извергам - ненависть и презрение…

А вы сами между собой как жили?

Жили дружно, но побаивались чего. Вот у нас в комнате, например, жил один украинец по фамилии Висота. В принципе мы с ним нормально ладили, но он советскую власть такими словами хаял, а я наоборот. И однажды мы с ним так жарко спорили, что он в один момент не выдержал и говорит мне: "Я сейчас пойду к начальнику лагеря и доложу, что ты комсомолец и агитируешь за советскую власть!" Вот только после этого я задумался и сам испугался. А меня ведь другие наши ребята предупреждали, чтобы я с ним не ввязывался в споры: "Придержи свой язык, а то отправят в концлагерь…" Но в целом жили дружно, и если была хоть какая-то возможность, то старались помочь друг другу. Мне, например, один татарин крепко помогал, а ведь он был даже не из нашей комнаты. Просто он состоял в бригаде из десяти человек, которая работала не на заводе, а в хозяйстве у какого-то бауэра, и вот они хорошо жили. По нашим меркам, конечно. У них, например, всегда была картошка. И у него ко мне почему симпатия была? Потому что мы почти земляки: он из Куйбышева, а я из Башкирии, и нет-нет он мне давал три-четыре картошки, а это знаешь какая помощь…

А вы с кем-то особенно сдружились в лагере?

Самые близкие отношения у меня сложились с Гдовским Володей из Днепропетровска, Черняевым Иваном из Воронежа, но после того как нас освободили, связь у нас оборвалась. У меня после войны такая жизнь пошла, что было совсем не до того, чтобы их искать.

А во власовцы вам не предлагали вступать?

Вы знаете, почему-то ни разу такого не было.

А вы, кстати, в лагере знали, что на фронте творится?

Ничего не знали. Только когда немцев разбили под Сталинградом, вот тут мы как-то почувствовали, что-то у них не то… А охрана лагеря ведь кто: пожилые люди, и среди них были даже такие, что подойдет к нам, оглянется украдкой и говорит шепотом: "Гитлер капут! Шталинград! Шталинград! Аллес, аллес солдат капут!"

Когда вас освободили?

Наш лагерь освободили англичане в самом конце войны. Всех отправили в город Ахен, где располагался большой пересыльный лагерь. Тысяч десять там нас, наверное, было. И что запомнилось, первые дни англичане нас очень плохо кормили. Но потом приехал представитель нашего командования полковник Мельников, который все это увидел и потребовал, чтобы нас стали кормить нормально. Вот только после этого питание стало нормальным. И как раз в это время мы узнали, что война закончилась… Конечно, радовались, кричали "Ура!", и все не верилось, что остались живы…

Потом начались проверки, но со мной, например, всего раз беседовали. Как это происходило? Вызывали и подробно расспрашивали, вот как мы сейчас с вами разговариваем. И никого не били, это все брехня. Я уже стал подумывать, что скоро поеду домой, но в один день нас погрузили в эшелоны и вывезли в советскую зону. Вот тут уже начались более тщательные проверки. Потом через неделю приехал какой-то капитан и перед строем обратился к нам: "Артиллеристы, два шага вперед!" Я говорю: "А минометчики?" Он подошел: "Какого миномета?" - "82-миллимитрового". - "Тоже два шага вперед!" Вот так я опять попал армию, и меня назначили наводчиком 76-мм орудия.

Во время службы вас не попрекали пленом?

Ни разу не попрекнули. Во-первых, таких как я, у нас служило довольно много, так что у нас это не считалось позором, и я мог спокойно в этом признаться. Правда, был один курьезный случай. Когда началась массовая демобилизация, то меня из наводчиков повысили в командиры расчета, но я так и остался рядовым. И вот, помню, как-то мы занимались на плацу, и вдруг подъехал командир части, подполковник. Я ему доложился и как положено в конце доклада закончил: "Командир орудия красноармеец Остапчук". Он удивился: "Как это так, командир орудия и рядовой?! А почему не сержант?" - "А это уж я не знаю, вы же командир вы и должны знать". - "Ладно, я с этим делом разберусь!"

Долго вы еще служили?

Демобилизовался я 16 мая 1946 года и сразу же поехал домой в Башкирию, потому что дома сложилась тяжелейшая ситуация… Я же к тому времени списался с сестренками и они мне написали: "Живем втроем: две сестренки и братишка…", и старшей из них было всего семнадцать лет… А почему так вышло.

Наш отец - Данила Павлович был 1892 г.р. и ему довелось воевать еще в Гражданскую. Помню, как он рассказывал, что служил вместе с соседом - Гончаревичием Николаем, который в отличие от отца был грамотным, и все время службы они старались держаться вместе. Вначале они служили у белых, но однажды этот Николай его предупредил: "Данила, сегодня ночью мы тайком должны перейти к красным!" И во время отступления они спрятались где-то в поле в копнах, так и перешли линию фронта и их зачислили в Красную Армию. Потом он был ранен под Царицыным, но я это к тому говорю, что к началу войны он уже был пожилым человеком. Но несмотря на это в 1943 году его призвали и потом мы узнали, что он умер от ран в госпитале в Ижевске… Причем, вначале отец считался пропавшим безвести, но потом сестренка вспомнила, что он присылал одно письмо из госпиталя. И как мы потом выяснили, приходила и похоронка, но наша мачеха по какой-то причине ее сразу спрятала и никому не сказала. Она нас не любила и видно хотела, чтобы все добро досталось ей… Кричала моим сестрам: "Уйду от вас, передохните тут без меня!" Перед уходом хотела корову забрать, но председатель сельсовета не дал ей этого сделать: "Я прекрасно тебя знаю, и помню, что когда ты вошла в эту семью, у тебя было всего четыре курицы!" Но она все-таки забрала две овцы и половину запасов картошки…

А второй по старшинству из нас - брат Николай 1923 г.р. воевал под Ленинградом. Его оттуда раненого вывезли на самолете. Долго лечился в госпитале, у него было тяжелое ранение в лицо, и вначале его отпустили домой. Через какое-то время опять вдруг призвали, но в Уфе на комиссии его окончательно комиссовали, но забрали в Трудармию, и он попал в Белорецк.

Вот так и вышло, что отец погиб, брат в Белорецке, а сестренки остались на хозяйстве сами. И вот старшая Валентина зимой пишет мне в армию: "… корм кончился, и если корова помрет, то и мы с голоду пропадем…" Тогда я сразу написал письмо председателю колхоза: "Вспомните, как отец работал, как жили. Помогите!" А тот пришел к моим: "Валя, Витя, ступайте, запрягайте быка и езжайте за соломой!" А они что, в лаптишках своих без нормальной одежи, поехали, а там вся солома смерзлась, и они ни с чем вернулись… Валя опять написала мне: "Вот так и так нам помогли…" Сижу, читаю это письмо и плачу… Командир батареи это увидел и спрашивает: "Чего плачешь?" Я объяснил, и тогда он дал мне совет: "Сходи к нашему замполиту и расскажи все как есть!" Я пошел, он все прочитал, и видимо сам написал письмо то ли в наш военкомат, то ли в райком. Потому что потом сестренка мне написала: "Привезли два воза хорошей овсяной соломы и только благодаря этому мы смогли продержать коровку до весны". А ведь если бы корова погибла, то все… Они же как в то время питались? Травы нарвут, кановника, сварят ее, молочком забелят вот и вся еда… Вот так моих родных спас наш замполит.

Поэтому когда демобилизовался, то сразу же поехал в родную деревню. А я как командир орудия получал 180 марок, и не пропивал их как другие, а все складывал, копил. Но приехал домой, а в магазинах ничего нет. Что делать, пошел на базар, потому что и одной сестре платье нужно, и другой, а братишке хоть штанишки да рубашку, поэтому все мои сбережения быстро разлетелись. А меня ведь в Днепропетровске невеста ждала. Еще в Германии во время службы я познакомился там с одной девушкой из числа угнанных на работу. Их там вся семья была, отец, мать и три сестры: Надежда, Татьяна и Матрена. Я с ними познакомился, и Надя мне сразу сказала: "Приезжай и забери меня! Куда хочешь с тобой поеду, но сама к тебе не приеду", а мне даже поехать не на что… Поэтому у нас с ней ничего и не получилось.

Ну, а я сразу устроился на работу штурвальным на пароход в Уфе. Лето там проработал, затем два года в колхозе работал, и только потом устроился в Стерлитамаке кузнецом на завод "Строймаш". И своих родных я все-таки поднял и в люди вывел. Мне мои сестренки Валя, Зина и самый младший брат Виктор потом так и говорили: "Ты нам не брат, а отец!" И на "Строймаше" я проработал с 1949 года до самой пенсии. Да и потом постоянно чем мог, помогал, обучал, даже в детскую колонию привлекали помогать воспитывать трудных подростков.

Большая у вас семья?

У меня два сына и дочь, четыре внука, один правнук и две правнучки, так что я чувствую себя по-настоящему богатым.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину.

Я считаю, что он вел страну правильным курсом, поэтому был и остаюсь коммунистом сталинской закалки и в отличие от многих своих взглядов не менял и менять не собираюсь.

А вам, кстати, при вступлении в партию плен не припомнили?

Я вступал в 1958 году и на бюро в Горкоме среди прочих людей присутствовал и директор нашего содово-цементного комбината, пожилой такой. И когда пришло время вопросов, вот он меня и спросил: "А как ты попал в плен?" Рассказал, так и так. - "А потом?" - "В армии служил". - "Как так? Ведь ты должен был понести наказание". - "Ну, это вы уж не меня спрашивайте, а особый отдел, который проводил проверку. У них же были все данные". Тут секретарь Горкома не выдержал: "Хватит! Кто за?", и все до единого подняли руки, даже этот директор "Соды". А больше меня в жизни ни разу не попрекали, потому что жил и работал так, что попрекать было нечем! Работал всегда крепко, постоянно был на Доске Почета не только заводской, но и городской. И даже на пленум Горкома избирался. А все почему? Потому что те обязательства, что давал, всегда выполнял и перевыполнял! А домой приду, жиночка моя покойная Надюшка вскипятит ведро, польет мне, а утром опять надеваю свою брезентовую робу и на работу…

Зато как раньше все дружно жили, как все вместе ходили на демонстрации, как там все радовались, обнимались, а потом вдруг выяснилось, что многие, оказывается, не любили советскую власть… Предатели! Вот у нас недавно была встреча ветеранов завода, и я нашему бывшему директору так прямо и сказал: "Вы самый настоящий предатель! Вы же были не просто член партии, а член бюро Горкома, но лишь только власть сменилась, вы свой партбилет сразу выбросили…"

Вот сейчас говорят, что при Сталине пострадало столько людей. Да, но, во-первых, во всех странах такое есть. А, во-вторых, правильно он делал, что сажал всех этих предателей, потому что так они не мешали стране развиваться в правильном направлении. У нас ведь очень быстро позабыли, какая Россия была до революции: с сохой и деревянной бороной…

Войну потом часто вспоминали, может, снилась она вам?

Бывает… Причем, такие жестокие, страшные сны, что просыпаешься в холодном поту и думаешь, неужели я опять в плену… Или вот всю жизнь вспоминаю один страшный случай. Когда шли из окружения, в одном месте наш старший сержант отправил меня вперед, чтобы я разведал обстановку, можно ли там пройти: "Перебеги в тот кустарник, посмотри, что там". Я добежал, а там… Столько трупов, столько трупов, наверное, сотни наших солдат… Мы, конечно, обошли это место стороной, но это ужасно, сколько нашего брата погибло… Ведь это только сказать - миллионы, а если подумать про каждого…

И самому не верится, что столько всего пережил, но все живой… Правда, какая это жизнь, почти не хожу уже. Даже в магазин сходить не могу, не то, что воды принести. Вы же видите, что у меня в доме из всех удобств только электричество и газ… По указу президента, мне как ветерану должны бы выделить нормальное жилье, но не выделяют. Я вовремя подал заявление в Горисполком, а там всегда ответ один: "… изыскиваем средства…" Ладно квартиру, даже воду провести мне в дом не могут. Говорят далеко тянуть. Вот и выходит, им тянуть далеко, а мне ходить близко…