Н.Д. - Родился в 1919 году в литовском городе Шауляй. Мой дед Яков Душанский - Коган, николаевский солдат из кантонистов, участник Крымской войны и обороны Севастополя, получил согласно указу российского императора право жить вне черты оседлости и право на земельный надел. Но Яков Душманский не захотел жить в новых местах, вернулся домой, поселился в Вильнюсе, вырастил тринадцать сыновей, большинству из которых он смог дать образование. Один из его сыновей, мой отец Ноах Душанский, будучи солдатом на фронтах Первой Мировой Войны, был отравлен в бою газами, попал в немецкий плен, и вернулся домой фактически слепым человеком. После отселения еврейского населения из Вильнюса , из прифронтовой полосы в 1915 году, наша семья оказалось в Шауляе, где отец работал грузчиком - носильщиком на вокзале, на тачке развозил грузы и посылки с железнодорожной станции по адресам, и мы, дети, помогали плохо видящему отцу прочесть адрес получателя и часто сопровождали его , когда отец перевозил грузы. Моя мама , Фрейдл , была из очень бедной семьи, и вместе с отцом растила нас, пятерых детей. В пять лет меня отдали учиться в частный «хедер», а после, я учился в школе организованной на деньги местного филантропа Френкеля, владельца шауляйского кожевенного завода. Закончил шесть классов, и в 13 лет пошел работать. Жили мы в пролетарском районе , населенном евреями, поляками и русскими староверами, поселившимися в Литве еще с петровских времен. Рабочее окружение оказывало огромное влияние на мое мировоззрение. В 14 лет я познакомился подпольщиком Гринфельдом, (впоследствии убитом на фронте).
Он привлек меня к подпольной коммунистической работе, и я вступил в подпольный комсомол Литвы, желая принять участие в борьбе за лучшую долю для бедного трудового люда. В здании Еврейского Шауляйского Центрального Банка, под сейфом, в узкой нише, через которую мог проползти только щуплый подросток, был устроен тайник, в котором хранилась подпольная литература. Эта литература распространялась через надежных людей в окрестных городках и местечках, и я был ответственным за ее хранение и распространение.
Г.К. - Тайная полиция литовского буржуазного правительства вела активную борьбу с коммунистическим подпольем?
Н.Д. - Безусловно. Тем более что антиправительственное подполье не было по своей структуре однородным. В нелегальной коммунистической партии Литвы руководимой Снечкусом и Ангаретисом (расстрелянном в 1937 году в СССР по указанию Сталина) - преобладали литовцы. А евреи, в основном, состояли в рабочей организации «Бунд», хотя, мне кажется, что не было каких- либо существенных разногласий в тактике ведения подпольной борьбы и в конечных целях, которые ставили перед собой эти две партийные организации.
У нас в Шауляе тайной полицией руководил бывший царский жандармский офицер Верховерцев, принявший после бегства из России фамилию Аукштакалнис. Этот человек обладал большим опытом борьбы с «инакомыслящими элементами», и в 1935 году он внедрил своего агента в нашу местную организацию. Меня и еще двух комсомольцев схватили, избивали резиновыми дубинками, но я не выдал месторасположение тайника с коммунистической литературой, и вскоре, поскольку полиция так и не нашла никаких весомых улик, нас выпустили из тюрьмы. Но в 1936 году, после инспирированного немецкими специальными службами восстания крестьян в Сувалках против буржуазного литовского правительства президента Сметоны, местные власти решили принять крутые меры к подпольщикам всех мастей и направлений.
Из пяти руководителей восстания в Сувалках - четверо были приговорены к расстрелу.
Наша комсомольская организация отпечатала листовки «Воззвание к народу Литвы», в котором мы осуждали этот жестокий приговор, но уже через несколько дней, полиция арестовала всех активных участников комсомольского подполья в Шауляе. Схватили девять человек - пятерых литовцев и четверо евреев. Семерых сразу отдали под трибунал, а меня и моего товарища Левинаса отправили в колонию для несовершеннолетних уголовников в Калнабержай, где мы должны были сидеть до наступления возраста - 17 лет, и только после этого, по закону, нас могли отдать под суд Окружного военного суда. И когда мы перешли этот возрастной рубеж , нас привезли на суд в Шауляй. Здесь мы узнали , что наши товарищи уже осуждены, и руководитель шауляйских подпольщиков Нехама Шпайте приговорена к 15 годам заключения, а другие старшие товарищи получили срока от 10 до 14 лет тюрьмы. Нас судил трибунал, в котором председательствовал полковник Леонас. Учитывая наш возраст, «малолетки», приговорили каждого только к шести годам тюремного заключения. Сначала мы сидели в Шауляйской тюрьме, а потом нас перевели в новую политическую тюрьму в Расеняй.
Г.К. - Какими методами велось следствие?
Н.Д. - Били на допросах руками, били и нагайками. Но нас специально не калечили.
Хотя в тот год был один случай, как следователь литовской тайной полиции забил до смерти на допросе беременную женщину. Времена еще были достаточно «либеральными», если так можно выразиться. К стенке всех подпольщиков не ставили.
Г.К. - Кстати, о «либеральных» временах. Это вымысел, что в тридцатые годы в Литве открыто, продавались советские газеты «Правда» и «Известия» на русском языке?
Н.Д. - У литовского буржуазного правительства был договор о дружбе с СССР, и поэтому, некоторые советские газеты продавались в определенных местах, какое-то количество экземпляров распространялось в Литве, нам даже несколько раз товарищи в тюрьму передавали «русские газеты». Кстати, литовское правительство неоднократно проводило с Советской Россией обмен политзаключенными. Так был обменян на одного ксендза, «литовца - контрреволюционера», один из руководителей литовской компартии Снечкус, но он потом все равно нелегально вернулся в Литву для продолжения подпольной коммунистической работы. Литва в какой-то степени больше тяготела к Советской России, находясь «между молотом и наковальней» - с запада немцы, захватившие Мемельский край (Клайпеда), да еще поляки, аннексировавшие Вильнюсский край. Приходилось выбирать с кем дружить.
Например, в 1939, еще за год до ввода Красной Армии в Литву, согласно первому договору о ненападении подписанному странами Прибалтики и СССР, для размещения частей Красной Армии предоставлялись три военных базы на территории Литвы: авиационная база в Шауляе, военная база в Алитусе, на которой разместились кавалеристы, и еще одна - в районе Побраде, это уже ближе к Вильнюсу. Так что, сами, делайте выводы.
Г.К. - Что представляла собой политическая тюрьма в Расеняй?
Н.Д. - Новая тюрьма, выстроенная по итальянскому проекту , так сказать - «Привет от Муссолини». Трехэтажное каменное здание, внутри «колодец» с лестницей по центру, от которого отходили лестничные пролеты на этажи. За зданием тюрьмы - еще ограда, караульные вышки и различные пристройки. Первый этаж предоставлялся для размещения администрации и охраны, а также для заключенных, занятых в обслуге. Второй этаж - по 10 одиночек на каждой стороне, предназначенных для контингента - «средней степени опасности». Третий этаж - «для особо опасных политзаключенных». Карцер находился в подвале здания, как заведено. Всего в тюрьме было 60 одиночных камер, и я оказался в первом этапе, прибывшем в новую тюрьму в Расеняй. Но постоянно «шло очередное пополнение», и скоро в каждой «одиночке» поставили второй ярус нар и поместили по 4 человека в камеру. Так и получилось - 60 камер - 240 заключенных.
Г.К. - Тюрьма для политзаключенных в Расеняе считалась самой жестокой?
Н.Д. - Нет, это было относительно «спокойное место». Самых опасных бунтарей - коммунистов направляли сидеть в Каунас в крепость « Девятый Форт», там условия были каторжные, и политические заключенные сидели в камерах вместе с уголовниками- рецидивистами. Да и целенаправленная, преднамеренная жестокость надзирателей была там обыденным явлением. Из нашей тюрьмы переводили в Каунас в качестве наказания, с целью сломить дух коммунистического сопротивления. Существовала еще отдельно женская тюрьма для коммунисток в Зарасае, этот город находится ближе к латвийской границе.
Г.К. - Как кормили заключенных?
Н.Д. - Голода не было. Утром давали 500 грамм черного хлеба, кусочек сала и молоко. В обед: суп из капусты с картошкой, иногда с куском сала. Вечером мы снова получали пайку хлеба, картошку и кислое молоко. В тюрьме разрешалось получать посылки от родных. И нам, через подставные адреса присылали посылки из МОПР (Международное общество помощи революционерам). Из этих продуктов, мы делали запасы, которые хранили в тайниках - для товарищей, сидящих в карцере и так далее.
Г.К. - Политзаключенные имели свой комитет самоуправления?
Н.Д. - Официально - нет, но конечно у нас был свой подпольный комитет. И тюремное начальство прекрасно знало, что имеет дело с монолитно сплоченной группой коммунистов и комсомольцев, и попусту старалось не обострять ситуацию. Нами негласно руководили опытные коммунисты, что интересно - все бывшие офицеры Литовской Армии - литовцы Мацкявичус и Годляускас, и еврей Любецкис, инженер по профессии. Их камеры находились на третьем этаже. Поскольку я был самым молодым и «шустрым» и имел самый малый срок заключения в тюрьме, знал несколько языков, то меня комитет назначил «переговорщиком» с администрацией тюрьмы. На деле это выглядело так - вызывает начальник тюрьмы и заявляет - «Если вы будете шуметь и праздновать в камерах 1-ое Мая (или, скажем, 7-ое Ноября) - то всех лишим посылок и прогулок на два - три, или на шесть месяцев». Он знал, что я найду возможность сообщить старшим товарищам об «очередном ультиматуме». Но не было такого, чтобы меня схватили надзиратели и били смертным боем, мол, выдавай, кто у вас здесь главный?!
Г.К. - Как осуществлялось связь между заключенными в тюрьме? Имелась ли связь с волей?
Н.Д. - Почему вас так интересуют детали тюремной жизни? Вы вроде только историей войны занимаетесь.
Г.К. - Но и, жизнь политзаключенных - это тоже пласт истории 20-го века. Я думаю, многим интересно будет узнать, как жили заключенные коммунисты в литовских тюрьмах «для политиков». Ведь почти все будущее руководство Советской Литвы прошло через эту «школу жизни». Как сидели заключенные всоветких тюрьмах в конце тридцатых годов - многие знают. А что творилось в странах «буржуазной демократии» в этом аспекте? Хотелось бы сравнить.
Н.Д. - Ну, если вы считаете эту информацию нужной, тогда продолжим. На этажах была общая уборная, поскольку в самих камерах никакого «санузла» не предусматривалось. В уборных были сделаны специальные тайники, в которых прятались записки, и эти, выражаясь на современном «тюремном жаргоне» - «малявы», передавались нужному адресату. Мы всегда знали, что происходит на этажах, но не всегда могли предвидеть или узнать точное время повального обыска в тюрьме. Обычно привозили тюремщиков из других мест, и вместе с нашими надзирателями, они переворачивали камеры вверх дном, в поисках тайников, холодного оружия, прочих запрещенных предметов и так далее. Мне много раз приходилось проглатывать записки , чтобы их не нашли при обыске. А по поводу - «связи с волей» - у нас был свой человек среди надзирателей, по фамилии, кажется, Климас, который нам сочувствовал и через него мы держали канал связи с подпольным комитетом Компартии Литвы.
Г.К. - Каковы были условия содержания в карцере?
Н.Д. - Каменный мешок, который никогда не отапливался, пол залит водой по щиколотку. Закрывали в карцер на трое суток, на хлеб и воду. Лечь было невозможно, и приходилось стоять на ногах три дня, без сна, опираясь на холодную стену. Мне это « сомнительное удовольствие» пришлось испытать. Но был молодой, здоровый, выдерживал эту экзекуцию относительно спокойно, по крайней мере - карцера не боялся.
Г.К. - Заключенных выводили с территории тюрьмы?
Н.Д. - Были прогулки в тюремном дворе по 30 минут в день, но это в «хорошие периоды», когда мы не были с администрацией тюрьмы «на ножах». Еще, иногда, летом, выводили заключенных на окрестные поля болота для добычи торфа, которым в тюрьме топили печи зимой, и на заготовку картошки, которую мы копали под охраной. Но за пределы тюрьмы выводили только заключенных со сроком - не выше 10 лет.
Г.К. - Администрация тюрьмы пыталась внедрить своих провокаторов в среду политзаключенных?
Н.Д. - Вряд ли, таких бы сразу разоблачили, а потом…, в худшем варианте - «несчастный случай». Тюремщики прекрасно понимали, что нас не перевоспитать, и ничем нашу веру в правоту партийного дела не поколебать. Провокаторов не было, но были, так называемые, «отступники», люди, отошедшие от партии и от революционной борьбы, и желавшие после освобождения из тюрьмы вести спокойную жизнь мелкого обывателя. Таких, было среди нас очень мало, помню только человека по фамилии Соболевичус. Другие заключенные к ним относились спокойно, никто их не упрекал в предательстве и не третировал. «Стукачи» были, немцы - националисты из Клайпеды.
Г.К. - Националистов тоже сажали в «тюрьму для политических преступников»?
Н.Д. - В 1938 году тюрьма получила такой «подарок». К нам посадили группу клайпедских национал - социалистов, немецких агентов, все из германской разведки, пойманных при попытке организации фашистского переворота в районах сопредельных с Мемелем. Помню их фамилии - Шмидт, Засс, Энгельс, и еще несколько человек. Их поместили в отдельные «немецкие камеры». Они периодически воровали продукты из наших тайников, за это мы их нещадно и с удовольствием били, до крови. Немцы потом огрызались - «Вы слышите, какие песни наши пограничники поют? Скоро вас всех вырежем!». А рядом граница по Неману, и слышно как немцы поют - «Еврейская кровь течет из под ножа»… Я еще до войны прочел на немецком языке книгу Гитлера «Майн Кампф», так что, не сомневался в том, что немцы обязательно поголовно уничтожат всех евреев.
Г.К. - Был произвол и издевательства со стороны надзирателей?
Н.Д. - Отдельные эксцессы были, но надо сказать честно, что в нашей тюрьме измывательство над заключенными и их правами не было возведено в ранг нормы. Ненависти между нами не было. Они делали свою работу, охраняли «противников существующего строя», так что мы были должны ждать от них ? пряников? Все было относительно терпимо. Лучше к политзаключенным относились надзиратели-поляки, чем тюремщики-литовцы. А начальником тюрьмы был бывший ксендз, свое время сидевший «за политику» в России, и обменянный, кстати, на коммунистического руководителя Снечкуса. Имел прозвище «Горбатый», у него был горб. С нами он вел перманентную борьбу в меру своих прав и возможностей. В 1939 году, после договора о ненападении и дружбе между странами Прибалтики и СССР, режим в тюрьме стал более мягким, например, к заключенным стали пропускать газеты. Прекратили препятствовать свиданиям с родными, которые по закону разрешались раз в месяц. Я даже в тюрьме смог закончить заочно восемь классов средней школы и получить соответствующий документ. Сестра присылала мне учебники и задания, а я, отсылал выполненные контрольные работы обратно.
Г.К. - Коммунисты в тюрьме анализировали события, происходящие в предвоенной Европе?
Н.Д. - Конечно. С воли и из литовских газет, мы черпали информацию о «тлеющем огне будущего пожара мировой войны». Нам было ясно, что война неизбежна, и что независимой буржуазной Литве не устоять в предстоящей схватке между нацистами и коммунистами. Мы только не могли угадать, под чью пяту попадет Литва. О том, что ведутся тайные переговоры между Риббентропом и Молотовым мы узнали еще в 1938 году от «клайпедских немцев», про которых я вам уже рассказывал. Нам было трудно поверить, что ВКПб будет брататься с фашистами. Эту информацию передали на волю, Снечкусу, и он, через своего заместителя, Ицхака Мескупаса, имевшего контакты с Георгием Димитровым, передал эти сведения в Коминтерн.
А что случилось дальше с этой информацией - мы знать не могли. И когда в 1939 году после пакта Молотова - Риббентропа наши сомнения о грядущих трагических событиях - полностью развеялись, то мы, не зная карту раздела Восточной Европы, по прежнему, до самой аннексии Литвы, терялись в догадках, кому достанется Литва, осознавая, что если придут немцы - то нас непременно уничтожат, уже на следующий день. Я помню, как в начале сентября, сразу после германского вторжения в Польшу, надзиратели принесли в тюрьму радиоприемник, поставили его на первом этаже и мы слышали в камерах, как тревожный голос польского диктора сообщает о начале очередного немецкого авианалета на Варшаву -«Увага! Увага!»( Внимание! Внимание!).
Г.К. - Когда наступил момент освобождения из тюрьмы?
Н.Д. - 19/6/1940, надзиратели раскрыли двери камер, и нам объявили, что отныне - мы свободны. Дали 24 часа на сборы и прощание с товарищами. Рядом с тюрьмой поставили столы, местные жители принесли нам всяческую снедь, и мы стали отмечать свое освобождение. Никто не преследовал надзирателей, никто не стремился свести счеты с персоналом тюрьмы. Мне было нечего на себя одеть, на мне - тюремная роба, а вся одежда , в которой меня арестовали, была уже мала, прошло ведь уже четыре года. От нового правительства Литвы, под руководством Палецкиса, нам привезли новую одежду, и предоставили транспорт до Каунаса. Здесь нам устроили торжественный прием в МОПРе, и после, все заключенные разъехались по своим домам. Я вернулся в Шауляй, к матери и отцу, и сразу пошел работать.
Принес первую получку в дом и попросил маму купить мне что-нибудь из одежды, сам я в этом не разбирался. Мать деньги не тронула. Принес вторую зарплату, и снова, деньги так и остались лежать на комоде . Спрашиваю маму -«Почему?». Она отвечает - «Это видно чужие деньги, где ты их украл? К ним я не прикоснусь!». Она не могла поверить, что нам, беднякам, при Советской власти стали платить достойную зарплату, да и произошли изменения в эквивалентном отношении рубля к литовскому литу. И только, когда к нам в дом пришли мои товарищи со своими родителями, и убедили маму, что эти деньги честно заработаны, она взяла их и пошла с ними за покупкой в магазин одежды. Я тогда купил себе первые часы, и кожаное пальто. Вскоре было вручение советских паспортов и партийных билетов. Первыми их получали бывшие политзаключенные. В августе 1940 года я получил повестку о призыве в Красную Армию.
Г.К. - Куда Вас призвали?
Н.Д. - Как бывшего подпольщика и молодого коммуниста (в компартию меня приняли в 1938 году в тюрьме, решением подпольного комитета), меня рекомендовали на службу в органы НКВД. Руководитель подпольного комитета в тюрьме, мой старший товарищ Мацкявичус как раз был назначен начальником отдела НКВД в Шауляе. Он стал меня уговаривать идти к нему на службу в органы госбезопасности. Секретарь горкома партии Клейнерис тоже стал меня усиленно агитировать. Я им ответил - «Служить в НКВД я согласен, но только не в Шауляе. Я - местный. Так вы все время меня будете спрашивать - а кто этот?, а тот - буржуй?, а этот - националист? Я не доносчик! Прошу направить меня в пограничные войска». Написал заявление с этой просьбой. Мацкявичус сказал, что уважает мои убеждения и слова. После прохождения мандатных и других обязательных комиссий и нескольких собеседований в военкомате и «в органах», я был направлен на службу в приграничную зону, в оперативную часть уездного отдела НКВД в Тельшай, на должность помощника оперуполномоченного НКВД. Я надел гимнастерку с курсантскими зелеными петлицами, командирского или другого звания мне еще не было присвоено, я был просто - курсант. Незадолго до войны я стал уже оперуполномоченным. Три погранотряда прикрывали границу на Тельшайском направлении, на линии Шилуте - Прекуле - Мемель, и в задачу нашего отдела входило следующее: борьба с агентурой вероятного противника в приграничной зоне, вербовочная работа, борьба с нарушителями границы и другая контрразведывательная деятельность.
Г.К. - При призыве в войска НКВД были какие-то «особые» специальные проверки на благонадежность?
Н.Д. - Я считался уже проверенным человеком и сомнений в моей верности делу ВКП(б) ни у кого не возникало. Скажу вам даже больше. На последней комиссии, когда пришлось заполнять анкету из 70 вопросов, я не знал, что ответить на вопрос - «Имеются ли у вас родственники за границей?». У отца, как я вам уже сказал, было 12 братьев, и, например, один из них еще в начале века уехал в Южную Африку и жил в Йоханесбурге. Кто-то из моей многочисленной родни эмигрировал в Америку еще до ПМВ. И я честно написал об этом в анкете. Пришел кадровик, майор ГБ Гусев, который решал, брать меня в органы госбезопасности или нет. И когда он прочел ответ на вопрос - «родственники за границей» , то на моих глазах порвал эту анкету, и приказал - «Пиши все заново, и забудь про своих родных в Африке или где-то еще! Всегда говори и пиши - Родственников за пределами СССР - не имею. Понял меня!?».
Г.К. - Насколько большим был состав Тельшайского оперативного уездного отдела НКВД?
Н.Д. - Человек двадцать. Состав был смешанный. Бывшие литовские коммунисты - подпольщики, и приехавшие из России опытные оперативные работники, которые помогали нам познавать азы агентурной работы контрразведчика. Это были хорошие порядочные русские люди - заместители начальника отдела Морозов, и Галкин, здоровый парень высокого роста.
Остальные были литовцы: бывший подпольщик Пятрас Расланас, Казис Репша, Лепа, а также «русские литовцы», выходцы из староверов, как, например, Амплиус Минкявичус.
В отделе было две машины: грузовики - трехтонки. Уезд был «поделен» на участки по группам, в зоне ответственности нашей «двойки» - Лепа и Душанский, было три волости, и мы почти все время находились в волостном городке Плунге.
Г.К. - Какими правами обладал работник уездного отдела ГБ ?
Н.Д. - Мы имели право беспрепятственно заходить на территорию любой воинской части, двигаться в приграничной полосе, но, например, я не мог приказать начальнику погранзаставы -«Дай мне отделение бойцов - или - выставь засаду на таком-то месте». Обычно, все наши требования, «заявки», мы передавали начальнику штаба погранотряда или погранкомендатуры, или представителю Особого Отдела у пограничников. И они уже давали точные указания "зеленым фуражкам», где и как оказать нам содействие в организации засады, помощь в переходе нашего агента и так далее.
Г.К. - Как часто на Вашем «подшефном участке » происходили попытки перехода границы на нашу сторону, в Советскую Литву?
Н.Д. - Начиная с зимы сорок первого года подобные попытки, были почти ежедневно. Шли немецкие агенты, подготовленные в Кенигсбергской школе абвера, шли с диверсионными заданиями и подрывной лиеатурой члены нелегальной организации LAF(Литовский Активный Фронт), руководимой литовским генералом, бежавшим в 1940 году в Германию, деятелем Генштаба Литовской Армии генералом Раштикисом. А контрабандистами мы не занимались. Границу переходили внешне обычные литовцы, все в гражданской одежде, и если на прорыве их не задерживали, то они сразу растворялись среди местного населения, находили временное пристанище на глухих хуторах и в деревнях, а после спокойно добирались до Каунаса, Шауляя, Зарасая, Паневежиса и оседали там. Где их только потом частично не отлавливали… В сорок первом, мы взяли на границе уже несколько человек с радиопередатчиками, но, что самое интересное, уже начиная с весны, вооруженное сопротивление агента или группы, стало обыденным явлением. Огневой контакт при захвате - был частью рутины, «за здорово живешь» никто руки вверх, при окрике «Стой! Кто идет!?» - не поднимал. Стрелять приходилось часто. Только за весну 1941 году нашим отделом было задержано свыше 40 настоящих вооруженных немецких агентов, которых отправляли на следствие в Тельшайскую тюрьму.
Г.К. - Почему так везло?
Н.Д. - В местечке Кретинга жил некто Якис, начальник территориального отдела буржуазной литовской разведки. В 1940 году он бежал на немецкую сторону, но его жена осталась в Кретинге, и в ее доме был устроен перевалочный пункт для немецких агентов. Его супругу, «пони Якене», нам удалось перевербовать, и от нее мы получали ценную информацию, позволявшую безошибочно и грамотно задерживать лазутчиков и диверсантов. Ну, и кроме того, тактика засад на уязвимых участках границы себя оправдывала. И конечно, стоит отдать должное профессиональному чутью моего напарника и старшего товарища Лепы. Старый коммунист - подпольщик, работавший при буржуазном правительстве в прокуратуре Литвы, он обладал сильной интуицией, и каким-то шестым или десятым чувством определял точное место перехода границы вооруженной группой агентов. Тельшай, это граница с Мемельским краем, и немцы, готовясь к вторжению, использовали «этот маршрут», для внедрения агентуры и проникновения диверсантов, очень часто. Агент «косяком пер» на нашу сторону, и многие попадались в наши сети. А многие, благополучно через нас «проскакивали». Это только в книгах и в патриотическом кино - «Граница всегда на замке», а в действительности…
Г.К. - А насколько серьезной была подготовка простых советских пограничников?
Н.Д. - Это были очень смелые и грамотные ребята, патриоты, большинство с десятилетним образованием. На заставах служили только русские и евреи, сплошь комсомольцы.
В каждом погранотряде служило - чуть более двух тысяч человек, но количество комендатур и застав в отрядах было разным, в зависимости от сложности охраняемого участка границы.
За пограничной зоной развертывались обычные армейские части прикрытия, в некоторых из них мне довелось побывать, и скажу вам откровенно, это были слабо вооруженные недоукомплектованные подразделения, так и не успевшие к началу войны получить тяжелое вооружение. Поэтому, я не очень удивился, что всю Литву немцам за одну неделю войны отдали… Тельшайский Укрепрайон к началу войны так и не был выстроен, успели произвести только разметку линии обороны.
Г.К. - Вы знали, что летом будет война?
Н.Д. - Точную дату начала германского наступления мы знали еще в марте - апреле 1941 года. В конце апреля был задержан агент организации LAF, с пачкой листовок на литовском языке, в упаковке, на которой было написано - «Вскрыть только 22/06/1941». И мне довелось первому переводить текст этой листовки, начинавшийся следующими словами - «Освобождение идет с Запада. Только Гитлер освободит Литву от еврейского большевистского ига!». А дальше шли 12 пунктов воззвания к литовскому народу. Первый пункт меня «убил наповал». Он гласил - «Упраздняется постановление князя Витовта Великого о приглашении евреев на проживание в Литовском княжестве». Был там и такой пункт, что тот, кто запятнал себя в сотрудничестве с Советами, и хочет заслужить прощение литовского народа - должен убить еврея и предоставить новым литовским властям свидетельство об этом… Листовка была подписана в Берлине генералом Раштикисом, первым премьером будущего нового правительства Литвы. Однако, немцы после захвата Литвы, не простили генералу такого промаха, того, что он раскрыл дату начала вторжения, и так и не пустили на территорию республики Раштикиса. Он так и остался фактически под домашним арестом в Германии. Вместо Раштикиса « с компанией», в Литве в начале войны возникло марионеточное правительство Прополениса, но вскоре и его разогнали, заменив его на литовского гауляйтера генерал - майора Кубилюнаса, предателя и палача, местного «квислинговца », который и представлял литовцев в высших арийских сферах. Этого Кубилюнаса советская контрразведка достала уже после войны, в Германии, в английской зоне оккупации, где генерал находился в лагере для перемещенных лиц. Чекист, Саша Славин, каунасский еврей, владеющий английским языком, в форме офицера союзных войск, приехал в этот лагерь, « нагло забрал Кубилюнаса» по фиктивным документам, и вывез его в советскую оккупационную зону, а потом в Москву, где генерала судил военный трибунал. Но вернемся к «апрельской» листовке. После того, как мы перевели текст листовок на русский язык, немедленно наши командиры отправились с ними к руководству - Лепа (или Расланас, сейчас не вспомню точно), - поехал в Вильнюс, а Морозов прямо в Москву. После доклада оба вернулись в отдел, ничего не рассказывая. И когда мы прорывались с боями в конце июня из Литвы в Россию, то многие из нас матерно поминали наше высшее руководство, но вот ведь, была у них в руках точная дата начала войны ,почему б…. проспали!... И чтобы у вас не возникло сомнения в правдивости моего рассказа, что , мол, Тельшайский уездный отдел ГБ - почти как Рихард Зорге или Ян Черняк, со своими разведывательными донесениями о дате начала войны, хочу заметить , что все детали связанные с перехватом листовок и с датой - «открыть 22-го июня» на упаковке - подтверждает в своих мемуарах и сам генерал Раштикис, написавший книгу воспоминаний в Америке в 1951 году. И книга эта есть не только в библиотеке Конгресса США… А сама листовка , вот она, перед вами. Самое занимательное, что когда в 2000 году, накануне вывода израильских войск из Южного Ливана, в южноливанскую зону безопасности забрасывали листовки «Хизбаллы», то их текст во многом соответствовал тексту воззвания Раштикиса, мол, -«кто убьет еврея - будет прощен». И еще, по вашему вопросу. На всех погранзаставах бойцы и командиры тоже знали, что война случится именно летом сорок первого. Сомневающихся в этом - не было. Слишком очевидные события происходили наганице весной и в начале июня. И наш заместитель начальника отдела Морозов, сознавая, что надо как -то спасать свою семью, за неделю до войны, во время массовой депортации из стран Прибалтики, посадил свою жену и детей в одну теплушку с выселяемыми , и повез их на восток, видимо, оформив себя в качестве сопровождающего уполномоченного НКВД. К началу войны Морозов в Литву не вернулся, и следы его затерялись, о его дальнейшей судьбе мы так ничего и не узнали.
Г.К. - Почему , по Вашему мнению, отношение литовского населения к СССР и к советским порядкам, изменилось , от дружественного в 1939 году, до почти открыто враждебного к лету 1941 года? Ведь основным лозунгом Литвы был - «Без Вильнюса мы не успокоимся!», и только Советы возвратили Вильнюс литовцам. Это же факт, что в 1940 году командующий Литовской Армией генерал Виткауткас приказал встречать красноармейцев цветами. И ведь многие литовцы с радостью и воодушевлением принимали Красную Армию. Кадры кинохроники тому подтверждение, такие киносъемки нельзя отрежиссировать заранее.
Н.Д. - Об этом можно говорить очень и очень долго. Но если коротко… Советская власть не оправдала надежды литовцев. Если в 1939 году все понимали, что только Советский Союз поможет литовскому народу вернуть Вильнюс и Клайпеду, защитит от возможной германской оккупации или польской экспансии, то вскоре, настроения большей части населения стали почти диаметрально противоположными . Национализация предприятий и советизация власти - положили конец доверию среднего класса к новому строю. Многие уже понимали, что независимая демократическая Литва останется только на бумаге, а реальная жизнь в республике станет точной копией советской российской действительности. И кроме рабочего класса Литвы и части интеллигенции, никто к подобному резкому, а зачастую и трагическому повороту в судьбе нации - готов не был. Жирную черную точку в лояльности большинства обычных «нейтральных» граждан к Советам поставила июньская депортация, проведенная по классовому признаку. Эта депортация никогда не была «местной инициативой» и была навязана исключительно Москвой, и как не пыталось местное советское партийное руководство Литвы избежать подобной горькой участи или хотя бы оттянуть срок проведения выселения буржуазных и националистических элементов из республики - ничего не получилось … . Воля Сталина решала все… И многие литовцы разочаровались в Советской власти...
Г.К. - А почему Вы думаете, что партийное руководство Советской Литвы противилось проведению депортации? На июнь 1941 года, демократические институты в Литве еще существовали и не «дышали на ладан». Выселение возможной оппозиции - было «идеальным решением» на очередном этапе борьбы коммунистов за умы и сердца народных масс. Тем более, все ждали войну с немцами , и избавление от «пятой колонны» - было видимой необходимостью.
Н.Д. - Я не думаю, я это знаю. Снечкус был порядочным человеком и не хотел никаких депортаций и всеми силами пытался их избежать. Поздней осенью сорок первого года, перед чекистами Литвы, сумевшими уйти на восток после начала войны и собранными под Москвой, выступил лично нарком Внутренних Дел Литвы старший майор ГБ (впоследствии генерал) Гудайтис - Гузявичус, старый коммунист - подпольщик. И он, не боясь ничего, и не пытаясь оправдаться, просто рассказал, как 1/6/1941 он и Снечкус специально отправили в годовой отпуск почти 500 местных сотрудников отделов НКВД. Всех направили на отдых в Крым, а в Москву доложили, что поскольку большинство личного оперативного состава находится в отпуске - они просят отменить или хотя бы отложить депортацию до других времен. Но прислали из России свыше 1.000 чекистов на проведение выселения, и… результаты вам известны. Вы сами сказали, что вся ваша семья тоже попала под эти репрессивные меры в Каунасе 14/6/1941...
Г.К. - А где Вы находились в эти июньские дни 1941 года?
Н.Д. - Там же, где и многие мои товарищи - чекисты, в Крыму, в Ялте. Санаторий «Орианда», принадлежавший Наркомату Внутренних Дел. Привезли нас туда на поезде, до Симферополя. Для многих из нас отдых в Крыму казался сладким сном. Что мы видели в жизни, кроме своих старых домов - лачуг на рабочих окраинах и камер литовских тюрем? А тут - совершенно другой мир, теплое ласковое море, солнце, так непохожее на наше, балтийское. Невиданная нами ранее еда. Красивые девушки, с которыми мы знакомились, при этом краснея и стесняясь своего слабого знания русского языка. Но эта идиллия закончилась восемнадцатого июня, когда поступил приказ - всем литовским чекистам собраться - «с вещами на выход». На машинах нас отвезли на ж/д вокзал в Симферополь, мы загрузились в вагоны и вечером 21/6/1941 наш поезд уже прибыл в Минск. Мы, вдвоем, с моим товарищем Блохом, погуляли по городу, сходили в Еврейский театр на идиш, и в час ночи сели в поезд Минск - Рига. И когда к пяти часам утра мы медленно подъезжали к Шауляю, то я видел, что во многих крестьянских домах вдоль железной дороги горит свет. Еще подумал, наверное, листовки LAF читают, с указаниями к активным действиям. А еще через несколько минут стали бомбить шауляйский военный аэродром Жокня, на котором размещались истребители, и когда поезд остановился на станции, у меня уже не было никаких сомнений, в том, что началась война…
Г.К. - Утро 22- го июня. Шауляйский вокзал. Первая бомбардировка советских военных частей размещенных в черте города. От Шауляя до советско - германской границы примерно километров восемьдесят. Что произошло с Вами дальше?
Н.Д. - Я кинулся к своему дому, который находился недалеко от вокзала. Отец, полуслепой, стоял у калитки и ждал меня. Уже несколько дней подряд, он все время проводил возле калитки, чувствовал сердцем, что я появлюсь. Он сказал мне - «Нахман! Возьми твои пистолеты и беги к своим. Если немцы придут, то тебя сразу убьют!» - «А ты с мамой?» - «Нас немцы не тронут. Я у них был два года в плену, хорошо их знаю. Простых людей они убивать не станут». Я в отпуск поехал без оружия, свой табельный пистолет ТТ оставил в сейфе , в отделе, но дома у меня хранились в тайнике еще два пистолета. Я взял оружие, свое кожаное пальто, еще какие-то вещи . А потом забрал родителей из дома и повел их на вокзал. На путях «стоял под парами» эшелон для желающих эвакуироваться. Посадил родителей в вагон. Дикой паники еще не наблюдалось. А партийный, советский и комсомольский актив Шауляя должен был уехать на восток в автобусах, и с ними намеревались отправиться в эвакуацию моя сестра Рахель и брат Песах. А самый младший брат Ицхак находился в это время в пионерском лагере под Палангой. Другой брат, Яков, работал хозяйственником, вольнонаемным в армейском госпитале рядом с Шауляем. Я простился с родителями в вагоне, вышел на пути и успел заскочить а последний поезд, шедший из Шауляя в сторону границы, на Тельшай. И больше мне не довелось увидеть своих родных… Выжил только брат Яков.
Г.К. - Почему? Ведь Ваши родители уже находились по дороге на восток.
Н.Д. - В 1945 году я узнал о судьбах своих родных. Никакой поезд на восток из Шауляя двадцать второго июня так и не ушел. Оказывается, что кто-то из русских заместителей местного начальства позвонил «наверх», и сообщил - «Разводят панику! Пораженческие настроения!». Сразу прибыл отряд армейских «особистов», и людям приказали выйти из вагонов и вернуться по домам. Была отменена и эвакуация партактива. Моего товарища по тюрьме, начальника городского отдела НКВД Мацкявичуса сняли с должности и хотели отдать под суд , с формулировкой - « За паникерство». ( Он после этого случая, так и не вернулся на службу «в органы», после войны работал председателем колхоза и стал Героем СоцТруда). Одним словом , никому из Шауляя выехать не дали! Мои родители были, потом, убиты литовскими полицаями в гетто. Младший брат, так и не выбрался из под Паланги , и обстоятельства его гибели точно не известны. А сестра Рахель и брат Песах, погибли при попытке уйти через Латвию в сторону России. Литовцы их застрелили.
Г.К. - До Тельшая в то утро Вы добрались?
Н.Д. - Нет. Наш поезд разбомбили в щепки возле местечка Тришкай. После этой бомбежки, я открыл секретный пакет - «мобилизационный план», который для всех сотрудников отдела составил Морозов еще за месяц до войны. В нем указывалось место сбора сотрудников на случай начала боевых действий. И я понял, что «точка рандеву» находится совсем рядом с этим местечком. Пошел в Тришкай, на МТС, взял там лошадь без седла, и на ней поскакал на место предполагаемого сбора. На западе гремела канонада, над головой постоянно проносились немецкие эскадрильи. К вечеру в лес стали подходить от границы работники НКВД и пограничники. Многие уже израненные , в крови и в оборванном обмундировании, с немецкими трофейными автоматами и винтовками. А я в кожаном пальто без петлиц, в новенькой гимнастерке и хромовых сапогах. Контраст был сильным. И мы стали отходить к латвийской границе, в сторону города Валг. Шли с боями. Занимали оборону и отстреливались. Немцы были впереди и позади нас. Пришлось несколько раз, за эти первые десять дней войны, уничтожить в бою или вырезать несколько групп немецких десантников.
По дороге к нам примыкали командиры и бойцы из обычных армейских частей, пограничники с разбитых застав, местные чекисты и партактив. Мы тоже несли потери, но второго июля вышли к Пскову. Работники НКВД разместились на трех грузовиках и к вечеру мы приехали на центральную площадь, возле рынка. Среди нас - трое тяжелораненых. Я тоже был ранен, но легко, осколок гранаты попал мне в ногу (этот осколок вырезали только десять лет тому назад).
Но всю дорогу на восток, я, хромая, боялся отстать из-за ранения от своих товарищей и оказаться один в немецком тылу. Все мы вышли в своей форме, со всеми документами и знаками различия. У каждого в руках - немецкий автомат, мы за эти десять дней прорыва, дай Бог каждому, немцев погробили. Нас немцы правильно называли «коммунистическими фанатиками», зазря никто из наших в конце июня не погиб, за всех отомстили. Легли спать на площади, прямо под машинами, и разбудила нас речь Сталина, раздававшаяся из «тарелок» - радиорепродукторов - «Братья и сестры!». Но времени, обсуждать эту речь, у нас не было, в этот день Псков был отдан гитлеровцам. Мы с трудом успели вырваться на станцию Дно, и оттуда, поездом, нас отправили в Ленинград. Мы вышли на перрон вокзала, грязные, небритые, в окровавленном обмундировании, обвешанные трофейным оружием и штыками, а на улицах города еще спокойно продают сдобные булки и газировку. На нас смотрели как на пришельцев из чужого мира. Сразу всю нашу чекистскую группу привезли в Погрануправление, помыли, накормили, частично переодели. Тяжелораненых оставили в местном госпитале. Прошло несколько дней и нам передали распоряжение начальства - «Всех работников НКВД из прибалтийских республик отправить в город Молотов (Пермь)». Здесь были собраны 210 бывших оперативников из Литвы, Латвии и Эстонии. Нас сразу разделили на три группы, по «территориальному признаку». Выдали новое комсоставское обмундирование. Интересно, что даже до Молотова, мы доехали с трофейным оружием. Меня отправили в госпиталь. Врач осмотрел раненую ногу и спросил - «Справку о ранении выписывать?». Я отказался, опасаясь, что из - за этого легкого ранения меня признают негодным к строевой службе. В Молотове нас продержали до октября месяца.
Там произошел курьезный случай. Один раз всех нас подняли по тревоге, кто-то сообщил, что выброшен немецкий десант. Это было полным абсурдом, в то время вряд ли бы какой-то немецкий самолет смог проделать расстояние в тысячи километров в оба конца, чтобы выбросить тактический десант. Но нас послали на прочесывание. Выяснилось, что местные жители столкнулись с большой группой беженцев из Прибалтики, в которой мало кто хоть немного владел русским языком, и приняли их за немецких шпионов. В октябре месяце, все три наши специальные группы НКВД перебросили в Москву.
Г.К. - С какой целью?
Н.Д. - Наш командир , пожилой полковник Железняков, бывший «латышский стрелок», сказал, что в тяжелое для страны время, когда враг стоит у ворот Москвы, товарищ Сталин изъявил желание, чтобы его и правительство охраняли «прибалтийские чекисты», как в свое время Ленина и Кремль охраняли надежные и преданные Советской власти части латышских стрелков . Для нас это была высокая честь. Нам выдали автоматы, и на спецпоезде повезли на запад.
Но как раз пошел слух о том, что правительство и Сталин эвакуированы из Москвы в Куйбышев, и в Уфе нас задержали до выяснения точной картины происходящего и получения дальнейших указаний. Здесь мой товарищ Репша заболел тифом и был оставлен в госпитале.
Нашей «литовской» группой командовал Пятрас Расланас. Так что, свидетелем знаменитой «московской паники 16-го октября» - я не был. В Москву мы прибыли только первого ноября 1941 года.
Г.К. - И что дальше произошло?
Н.Д. - Прямо с вокзала нас бросили на охрану периметра Кремля. Всем нам выдали новые белые полушубки, валенки, проверили наше оружие и боекомплект, и кинули прямо на камни , у кремлевских стен, для защиты от возможного немецкого десанта. Шесть суток мы находились под открытым небом. Погода была нелетной , город не бомбили. Горячее питание, горячий чай нам приносили прямо на посты. Каждый день сообщали новый пароль и отзыв.
И так продолжалось до парада 7-го Ноября. На параде мы уже стояли в оцеплении Красной площади, это даже видно в кадрах кинохроники.
Видел ли я Сталин, спрашиваете? Близко - нет, видел примерно за 150 метров, только фигуру. Восьмого числа нас привели в Центральную школу НКВД, что находилась напротив клуба МВД, дали выспаться, организовали нам баню. А потом сказали - «Все , спасибо! А теперь вы поедете учиться и работать». И привезли нас в район пехотных курсов «Выстрел».
И здесь мы всю зиму сорок первого года рубили лес. Заготавливали дрова для отопления, каких - то ведомственных и правительственных зданий. Представляете : «чекисты - лесорубы». Кормили очень скудно, там мы под снегом искали мерзлую сгнившую картошку и свеклу с неубранных полей. По воскресеньям нас возили в Москву , в баню. Заготовленный нами лес везли в город по узкоколейной железной дороге. Многие из нас неоднократно подавали рапорты с просьбой об отправке на фронт в свои национальные части или о заброске в немецкий тыл, писали письма лично Калинину, но все получали один стандартный ответ - «Придет время, мы вас отправим на передовую! А пока….». Вспомнили серьезно о нас только весной 1942 года. Вернули в школу НКВД и тут начались настоящие занятия. В первую очередь нас учили русскому языку, а потом пошли уже основные дисциплины. Среди наших лекторов были Вильгельм Пикк, руководитель немецкой КП, сын Свердлова и много других известных людей. Часть из наших курсантов забрали в распоряжение Штаба Партизанского Движения, а нас прикрепили к Разведуправлению. Я тоже был должен уйти с группой десантников в немецкий тыл для развертывания агентурной и партизанской деятельности, но на решающей комиссии один генерал из серьезного ведомства меня забраковал, высказав следующее мнение - «Как, по вашему , этот человек сможет работать в немецком тылу? Внешне - типичный еврей, картавит, да еще, наверное, с обрезанием. Его же на вторые сутки вычислят. А простых подрывников мне и так хватает!»…
Осенью сорок второго года были вновь реорганизации, и все три наши специальные оперативные группы были временно переподчинены республиканским партизанским штабам, но на процесс нашего обучения эти изменения не влияли, только менялась принадлежность к определенному ведомственному аппарату. Летом 1943 года мы закончили полный курс ускоренного обучения.
Г.К. - Какую подготовку проходили курсанты прибалтийских специальных групп НКВД?
Я понимаю, что всего Вы говорить не будете, но если что - то сочтете возможным, расскажите. Что это была за подготовка : диверсионная, разведывательная, для работы в немецком тылу или только готовили «прифронтовых» контрразведчиков?
Н.Д. - Отвечу очень коротко и схематично, без лишних деталей и уточнений, поскольку полномочий отвечать на подобные вопросы мне никто никогда не давал. Начнем…
Наш «прибалтийский набор» - 200 человек был размещен в одной казарме. Периодически нас «фильтровали», кого-то отчисляли по различным причинам, кого-то переводили на соседние «партизанские курсы» для последующей заброски в тыл врага, иногда присылали новичков из фронтовых частей, например коммунистов из 16-ой Литовской Дивизии, но основной костяк оставался , это были люди, работавшие в органах НКВД с 1940 года, бывшие подпольщики , коммунисты и комсомольцы. Занимались мы по 12-14 часов в сутки. Нас готовили как «территориальные специальные группы НКВД для работы на освобожденных территориях» в своих республиках, для борьбы с немецкими шпионами и парашютистами , выявлению секретных агентов, диверсантов, бывших карателей и полицаев, прочих пособников и изменников всех мастей и видов. И спецкурс нашей подготовки во многом отличался от обычного курса этой школы. Учитывался неизбежный «местный колорит» и будущая специфика работы. Начальство прекрасно представляло, с чем и с кем нам придется столкнуться в недалеком будущем на освобожденных советских землях. Многое пришлось узнать, увидеть и услышать впервые. Допустим , по предмету «Агентурная работа», нас учили правилам и тонкостям вербовки, по разделам : «агенты», «секретные осведомители», «сочувствующие» и так далее. Были предметы по тактике и технике ведения допроса агента, по психологии противника и многое другое. Был отдельный курс - «Нахождение на территории противника», где мы изучали очень многие важные детали, но речь не шла о подготовке к длительному пребыванию в немецком тылу , не о легализации, а только о кратковременном пребывании на оккупированных территориях. Мы знали порядки в немецких частях, особенности уставного поведения немецких офицеров и солдат, все детали быта, формы , регалии и знаки, немецкое оружие, и так далее. Эти лекции нам читали немцы - антифашисты, бывшие военнослужащие вермахта, перешедшие на нашу сторону. Узнали организационную структуру вермахта , гестапо, абвера, полицейского управления. Получили знания об особенностях подготовки немецких агентов. Но, например, не было курса лекций по работе с шифрами, основам криптографии.
Не учили радиоделу и другим способам и средствам связи.
Но материала и предметов для обучения и так хватало по горло. Даже объясняли, как пить не пьянея. И еще много чего было, всяких и разных предметов и дисциплин.
Обо всем не стоит рассказывать. Готовили нас очень опытные грамотные и толковые специалисты в своих «отраслях». Учебный процесс был очень насыщенный и требовал предельного напряжения физических и умственных сил. Тут надо принять во внимание наше слабое владение русским языком , а все занятия велись , естественно, на русском.
Г.К. - Но для службы в специальных группах НКГБ готовили не кабинетных «паркетных контрразведчиков», а оперативников - «волкодавов», способных в любую секунду вступить в бой и обезвредить любую разведгруппу противника или опытного агента-парашютиста.
Я понимаю, что и о деталях боевой подготовки Вам много говорить не хочется. Но в общих чертах. Какую боевую подготовку проходил «спецоперативник» в Высшей школе НКВД? Знал ли он, например, диверсионное подрывное дело? Что умел, чем владел?
Н.Д. - Повторяю, основной нажим в нашей учебе делался на агентурную и вербовочную работу, из нас не готовили «поточным методом» Николаев Кузнецовых, хотя, в принципе, с подобной работой в немецком тылу, в случае получения такого задания, справилось бы немало ребят из нашего набора. Теперь, конкретно, по боевой подготовке. Подрывному делу нас профессионально не обучали, мы умели обращаться с взрывчаткой и минами, но наши знания были поверхностными, взорвать мост или пустить под откос эшелон - нас на такие дела специально не тренировали, для этого существовали обычные курсы минеров - подрывников. Хотя снять простую мину или заминировать дорогу, или, скажем, лесную тропу - мы могли спокойно. Мы обучались рукопашному бою (обычные приемы боевого самбо), владению ножом, учились как надо «бесшумно снять часового». Парашютной подготовки у нас не было, это был совсем не наш профиль. Стреляли из всех видов стрелкового оружия, даже из снайперских винтовок, но не было и в помине никаких «книжных штучек», таких как : стрельба из пистолетов с двух рук или метание ножей или изучение «секретных приемов» борьбы джиу-джитсу.
А вот организации засад, разведпоисков, маскировке, взятию «языков» и преодолению эшелонированной обороны противника - нас обучили на «отлично».
Когда с осени 1943 года и до начала операции «Багратион» наши прибалтийские спецгруппы НКГБ использовали в интересах фронта как обычных войсковых разведчиков, то даже зубры армейской разведки дивлялись , как это у нас все гладко и толково получается .
А ведь мы , как правило, получали конкретные задания, «заказы». В качестве наглядного примера, я вам приведу одну цифру. В этот период, который мы иногда называли - «великое стояние под Оршей», отделение под моим командованием из 12 человек (все офицеры из «литовской спецгруппы») взяло в плен 11 «языков»-офицеров, не потеряв в поисках в тылу врага ни одного человека. А ведь эти пленные офицеры почти все были «на заказ», сверху спускали «разнарядку», кто нужен, кого необходимо брать. И работали мы только «по офицерам», на задания ходили и в немецкой форме , и могли бы спокойно сойти за солдат вермахта, в случае, если бы не было дотошной проверки.
Г.К. - Были какие-то особенности в дисциплине и поведении слушателей на курсе?
Н.Д. - Дисциплина была железной, языки мы сильно «не распускали» , и в откровенные разговоры или в обсуждение обстановки на фронте вступали только со своими верными товарищами.
Г.К. - Как кормили во время обучения?
Н.Д. - Нормально кормили. Это же была Высшая школа со своими нормами и источниками снабжения , а не запасной полк где-нибудь в Чебаркуле, где «маршевики» с голоду «ноги протягивали». По праздникам выдавали 100 грамм наркомовских.
Всем курсантам полагалось табачное довольствие. Я сам лично не курил и свою полученную пайковую махорку отдавал товарищам.
Г.К. - Вы так и продолжали пребывать в курсантском звании во время учебы?
Н.Д. - Нет. В январе 1943 года я стал младшим лейтенантом госбезопасности. В 1943 году это специальное звание было приравнено к армейскому званию «старший лейтенант», и я получил погоны с тремя звездочками. В 1945 году я был уже в обычном капитанском звании, поскольку специальные звания для офицеров ГБ были отменены.
Г.К. - Непосредственно во время обучения, курсанты привлекались в качестве стажеров к работе с агентурой или для «фильтрации» в тыловых или фронтовых управлениях ГБ?
Н.Д. - Лишний вопрос. Отвечу одним предложением. Командировки были, и в сторону тыла, и к фронту, наша учеба шла с перерывами.
Г.К. - Когда спецгруппы ушли на фронт?
Н.Д. - Летом 1943 года. В один из дней, мы получили приказ собраться , без вещей, оставив все личное имущество. Нас посадили на поезд, и отправили на Гжатск. Здесь началась работа «по профилю», фронтовая практика. Дальше работали под Смоленском, дислоцируясь в местечке Кузнецово, а в сентябре перебрались в только что освобожденный Смоленск. Город был полностью разрушен, среди нескольких уцелевших городских зданий, была старая тюрьма, использовавшаяся до войны НКВД, а в войну - смоленским гестапо. В тюрьме нас и разместили. Там, в Смоленске, произошел один трагический эпизод. На пятый день после взятия Смоленска, на воздух взлетела железнодорожная станция, немцы оставили в здании вокзала мины, заряды замедленного действия, и от взрывов этих мин погибло свыше трехсот наших солдат и офицеров.
Г.К. - А какая задача стояла перед территориальными спецгруппами на белорусском направлении? Кроме работы с уже захваченными в плен немецкими пособниками , прислужниками и прочими «подозрительными элементами»?
Н.Д. - После Смоленском «литовской» спецгруппе поручались задания следующего рода - пройти в немецкий тыл, и еще до прихода наших войск, из указанного командованием населенного пункта - «поймать, украсть, изъять, захватить ,пленить, (или - просто ликвидировать)», как хотите это назовите, одним словом, доставить для суда трибунала, карательную верхушку местного немецкого управления - начальника полиции, немецкого районного коменданта, командиров полицейских карательных подразделений и прочую нечисть. В определенном смысле это были политические акции - не дать уйти от справедливого возмездия палачам и предателям, и показать всему народу, что расплата за измену и злодеяния неминуема. Несколько раз такие задания выполнялись во взаимодействии с местными партизанами, от них мы получали информацию о точном нахождении «наших клиентов» в конкретном населенном пункте.
Такие операции были проведены в Хиславичах, Любавичах, и еще в нескольких местах.
Кроме того , помимо спецопераций в немецком тылу, наши группы двигались непосредственно за наступающими войсками, вылавливая предателей, не успевших убежать с немцами на запад.
Г.К. - Подробности проведения подобных захватов можно услышать?
Н.Д. - Например, операция в местечке Любавичи. С помощью партизан и местных жителей мы там удачно взяли всю «тройку» - всех главарей оккупационной власти : немецкого коменданта, бургомистра, и начальника местной полиции. Через два дня наши войска прошли Любавичи, и мы сообщили своему начальству об успешном завершении операции. Нам приказали остаться в местечке. А потом туда прибыл военно- полевой трибунал , во главе которого был латыш по фамилии Якоби. На базарной площади состоялся суд. Местные жители давали свидетельские показания на захваченных предателей, и особенно они ненавидели местного полицейского начальника Жарыхина. Это был настоящий палач и садист. Свидетели говорили, как он расстреливал евреев, как зверски насиловал женщин, а потом убивал и их, как выискивал скрывающихся советских активистов , «окруженцев» и евреев, а потом , избивая на ходу, гнал их ко рвам, где безжалостно добивал. Рассказали, как Жарыхин руководил карательными операциями против партизан. На заседании суда я был переводчиком при допросе двух немцев. Они, немцы, все время повторяли, что только выполняли приказы Гитлера.
И после допроса свидетелей и обвиняемых, в тот же день, вечером, было оглашено обвинительное заключение и решение трибунала. Приговор был таков : смертная казнь через повешение. На закате, солдаты из «трибунальского» спецвзвода быстро, тут же, соорудили виселицы для трех приговоренных. Подъехала открытая грузовая «трехтонка», предателей поставили на открытый помост машины, и, когда на шеи этих преступников надели петли, грузовик стал медленно отъезжать. И тут случилось неожиданное . Жарыхин был тяжелым, грузным мужиком, веревка его не выдержала и порвалась, он упал живым на землю. Председатель трибунала Якоби невнятно объявил, что по закону вторично вешать нельзя, и полицай будет отправлен на 25 лет отсидки в Сибирь, в лагеря, мол, такие существуют правила. Но простой народ эти правила признавать не хотел, местные жители моментально оттолкнули нас в стороны и толпой набросились на Жарыхина. Мы не успели оглянуться, как начальник полиции уже снова висел на веревке. На сей раз , веревка оказалась крепкой, а воля народа - еще крепче.
Г.К. - А как «брали» упомянутых ранее Вами одиннадцать немецких «языков» - офицеров?
Н.Д. - По разному брали… В октябре 1943 года мы прошли дополнительный короткий курс обучения (при фронтовом УКР «Смерш») - для захвата «языков». В принципе, это дело мы уже неплохо знали во время учебе в «Вышке». Наши разведгруппы «работали» на 1-й Прибалтийский Фронт, к которому нас прикрепили в плане административного подчинения. Мы считались очень подготовленными людьми и шансов взять «языка» имели намного больше, чем обычная дивизионная разведка или группа армейского подчинения.
В немецкий тыл шли в немецкой форме, действовали из ночных засад. В мое отделение входило 12 офицеров-«литовцев» : Стасис Скокаускас , Гилелис Блохас, Иван Антоновас, и другие ребята. Что очень важно - моя группа потерь не имела. В апреле 1944 года нашу «литовскую» спецгруппу отправили на отдых, больше мы за «языками» не ходили.
Г.К. - А как вели себя взятые в плен Вашей группой немецкие военнослужащие?
Н.Д. - Тихо, как амбарные мыши. Сами представьте, попадает в плен немец, взрослый человек, офицер, который оказывается в своем тылу в окружении дюжины русских разведчиков. И офицер прекрасно понимает, что при любом раскладе, даже если разведгруппу засекут и обложат со всех сторон, лично его , разведчики всегда успеют убить, еще до того как «товарищи из вермахта» придут к офицеру на выручку. И соответственно, напуганные немцы беспрекословно выполняли наши указания, Александра Матросова среди них не нашлось. Кстати , допрашивать этих пленных, «потрошить» их в немецком тылу - нам не разрешалось. Мы даже боялись брать с них трофеи. Вот, видите, храню на память бинокль с одного немецкого полковника, но, помню, что даже тогда переживал, а вдруг этот пленный полковник на допросе в штабе фронта на меня пожалуется, мол , «раздели» его разведчики.
Г.К. - С каким оружием спецгруппы ходили в тыл врага?
Н.Д. - Автоматы, гранаты, ножи, пистолеты. Я почему-то таскал с собой всегда два пистолета, да еще «игрушечный» маленький «вальтер», кажется , он назывался №1, с белыми инкрустированными «щечками» на рукоятке.
Г.К. - Как награждали Вас и офицеров Вашей группы за успешные разведпоиски?
Н.Д. - После каждого удачно выполненного задания нас «награждали» спиртом и американскими консервами, без ограничения. Про боевые награды речь не шла, считалось , что мы , это так - «по своей инициативе просто тренируемся». Войну я закончил с орденом ОВ 1-ой степени и медалью «За отвагу». В 1946 году , выяснилось, что за взятые «языки» сорок третьего года меня разыскивает еще один орден Отечественной Войны 2-й степени, который мне вручили только в 1947 году.
Г.К. - А если обойтись без лишней скромности? Я буквально на днях беседовал с одной женщиной, бывшей кадровой оперативной работницей МГБ Литвы в сороковых годах. Она рассказала, что Вас представляли к званию Героя Советского Союза, в 1945 году. А эта женщина очень хорошо знает, что говорит.
Н.Д. - Я видел в Управлении отдела кадров МГБ СССР архивное «литерное» дело, и там была копия представления к званию Героя в 1945 году.
За немецких «языков»- офицеров и за взятие Вильнюса. В Литву, сверху, из Москвы, было отправлено указание , представить трех офицеров МГБ, за боевые успехи на фронте и в борьбе с нацистскими преступниками , к следующим наградам, перечисляю последовательно: к званию Героя, к ордену Ленина, и к ордену Красного Знамени. Поскольку речь шла о своего рода «разнарядке», то в приказе приводились определенные требования к биографиям офицеров госбезопасности, представляемых к наградам . Начальство решило, что на Героя, по требуемым критериям, тяну на все 100%- только я , как «старый коммунист-каторжанин», фронтовой разведчик, и начальник отделения по борьбе с бандитизмом;5 -го отдела МГБ . И в этом наградном листе, кстати, и были указаны мои 11 «языков» взятые в годы войны, прочие военные заслуги . И многое другое отмечалось в этом представлении. Но, в итоге , все вышло так - моему товарищу, Шимкусу, вместо ордена Ленина дали орден БКЗ, а третьему чекисту Стаскявичусу вместо Красного Знамени дали только орден Красной Звезды. Мой наградной лист где-то «затерялся в недрах Верховного Совета СССР». Потом уже мне старшие товарищи доверительно рассказали, что по их сведениям, это Поскребышев счел излишним положить этот список для последней подписи на стол Сталина, список с одними нерусскими и негрузинскими фамилиями. И только в 1967 по этому наградному листу я был награжден орденом Ленина. К ордену прилагалось личное поздравление председателя КГБ СССР Ю.В.Андропова, в котором он общался ко мне со словами «Дорогой Нахман Ноахович», то бишь, в правильном варианте звучания моего имени-отчества, а не в литовском варианте, или в обыденном, в «общепринятом» - «Николай Николаевич».
Вот в принципе все, по вашему вопросу.
Г.К. - После отвода спецгрупп на отдых, офицерам - «прибалтам» поручались задания другого рода, не связанные с разведпоисками?
Н.Д. - Да. Чтобы «не растеряли навыки», у нас , весной сорок четвертого, некоторых ребят отправляли в качестве оперуполномоченных Смерша сопровождать санитарные эшелоны. В войска уже шел массовый призыв с освобожденных территорий, и стрелковые части были в какой-то степени «засорены» бывшими пособниками оккупантов, проскочившими в армию через полевые военкоматы. Это «сомнительное» пополнение шло массовым порядком в пехоту, и через месяц - другой непосредственного нахождения на передовой , эти люди - или погибали в бою, или ранеными, ехали в санпоездах в тыловые госпиталя.
И какой только публики в этих санитарных летучках не было. Я не имею в виду самострелов или дезертиров, симулирующих болезни. Там и бывших полицаев, карателей, «власовцев», с лихвой хватало. Кто под своими именами, а кто и по чужим документам и биографиям, ехал в тыл, «раненым героем-бойцом Красной Армии».
У нас, как-то, один из офицеров, раскрыл трех бывших украинских карателей, в числе эвакуированных раненых солдат. У них языки больно длинными оказались, стали шепотком хвалиться перед друг другом, кто из них больше евреев расстрелял, да один солдат это услышал. Доложил нашему офицеру, а тот и положил между этой «тройкой» своего человека.
Слово за слово, и наш человек сошел за своего хохла - полицая. Пока в глубокий тыл доехали - все доказательства в измене Родине и в убийствах были собраны и документированы.
Так выглядит обычная оперативная агентурная работа против военных преступников …
Г.К. - Когда спецгруппы «прибалтов» приступили к непосредственной деятельности на территории своих родных республик?
Н.Д. - На третий день после освобождения Минска. И если до этого момента, от нас, иногда , забирали кого-то из «эстонцев» на Ленфронт, или «латышей» к партизанам, то в Минске произошло окончательное разделение групп, каждый пошел на территорию своей республики. Мы простились со своими латвийскими и эстонскими товарищами , с которыми прошли рядом долгий и непростой трехлетний путь. Наш командир и куратор полковник Железняков устроил прощальный банкет, мы выпили «за Родину и за Сталина», и , как говорится , «разъехались по домам». Литовскую группу в Белоруссии существенно пополнили, довели ее личный состав до 120 человек, и тут нам поручили специальное задание по проникновению в Вильнюс.
Г.К. - Что это было за задание?
Н.Д.- Вильнюс - всегда являлся предметом спора между Литвой и Польшой, поляки считали этот город своим, а литовцы всегда твердо знали, что Вильнюс - столица и сердце Литвы.
Спец группа ГБ Литвы получила приказ лично от Снечкуса - первыми, впереди наступающих частей , войти в Вильнюс и тем самым показать всем, что Вильнюс - столица Литвы , (где уже активно действовали противостоящие нам многочисленные отряды Армии Крайовой - АК ), освобождена именно литовскими солдатами и офицерами. Поехали на нескольких «студбеккерах» на Вильнюс, многие офицеры были вооружены ручными пулеметами. Штурмовая офицерская группа, если точнее выразиться. Командовал группой Расланас, а я получил под командование отдельный взвод.
Только отъехали от Минска , как по дороге на Вильнюс, нас развернули на юг пограничники - заградотрядовцы из полка по охране тыла. Потом мы узнали причину этого «разворота», оказывается, перед нами действовали группы подчиненные Павлу Судоплатову. В Вильнюс мы добирались через Гродненский тракт, и первое литовское местечко в котором мы остановились, было - Бутримонас. У нас в группе, был один молодой парень, пулеметчик, уроженец этого местечка. Он погиб через сутки, после того как увидел своих родных. И мы пошли дальше на Вильнюс. В городе была полная неразбериха. Большинство немцев уже покинуло Вильнюс, но было великое множество мелких немецких групп, оказывающих сопротивление, а главное - крупные формирования партизан АК, подчиненных польскому правительству Сикорского в Лондоне, ставивших своей целью захватить Вильнюс, и объявить его частью суверенной польской территории. Советские войсковые части к моменту нашего появления в городе стояли на подступах, и только после того как мы захватили ключевые точки, вошли в Вильнюс и завязали уличные бои. В лесах рядом с городом находился большой еврейский партизанский отряд, который сразу пришел к нам на подмогу. Первым делом мы захватили по периметру здание Президиума Верховного Совета Литвы, но внур поначалу не заходили, опасались, что здание полностью заминировано. Поляки , захватившие гору Гедиминаса и установившие на ней свой польский старый государственный флаг, били по нам сверху из пулеметов. У нас появились потери. И засело на этой горе больше трех сотен «аковцев». А потом мы выбили поляков лихой атакой с горы Гедиминаса и водрузили на ней красный стяг. Пленных, простых польских офицеров, не убивали, а просто раздели до трусов, и отпустили почти голышом по домам.
И стал Вильнюс снова - и советским, и литовским. Там со мной один интересный случай произошел. Когда пробились к зданию ВС, из костела стоящего напротив, появилась группа людей с белым флагом, человек тридцать. Обросшие, измученные. Это были цыгане, (из нескольких тысяч цыган живших в Вильнюсе до войны уцелело 300 человек , скрывавшихся в вильнюсских катакомбах, ведущих до Тракая), они плакали и плясали от радости. Мы отдали им свои сухие пайки, сухари. Ко мне подошла старая цыганка, взяла в руку мою ладонь и по ней рассказала всю правду, что было со мной, и что будет.
Все ее слова сбылись в будущем, все в точку. И когда она сказала, тебя не убьют, мсти врагам, и доживешь до глубокой старости, я сначала скептически улыбался, а со временем полностью поверил в ее предсказания, и уже никогда перед боем не думал о возможной смерти, всегда шел первым вперед, знал, что обязательно выживу. Но я тогда и предположить не мог, что моя война закончится только через десять лет после Победы.
Г.К. - Первыми вошли в Каунас тоже чекисты?
Н.Д.- Верно. В Каунасе не было уличных боев, город не пострадал, немцы ушли из города без боя, и чтобы вам там не рассказывали, знайте, что части Красной Армии заходили в город, уже контролируемый специальным отрядом литовского НКГБ. Командовал этим отрядом полковник Воронцов. Я, когда узнал , что для проведения специальной операции формируется группа, идущая на Каунас, то захотел попасть в нее, поближе к родному Шауляю, который еще был в немецких руках . Я, еще в Вильнюсе, подошел к Воронцову, представился, и попросил включить меня в состав этой группы, и был принят. Зашли в город на рассвете. Мне было поручено захватить в Каунасе генерала СС Кароля Егера и начальника полиции генерала Люциана Высоцкого. Где располагается его особняк , мы знали точно. Ворвались в особняк, а в нем никого, только на полу разбросаны вещи и книги. Среди них я заметил книгу Фейхтвангера на русском языке «Иудейская война». В доме, стоящем напротив , жил врач - литовец Абрайтис, который сказал, что генералы Егер и Высоцкий уехали с чемоданами на машине с охраной, за три часа до нашего появления, по направлению к Алексотскому мосту , ведущему на Кенигсберг. Мы двинулись дальше, на захват здания гестапо и немецкой разведшколы на улице Жальгирис №9. Эту школу немцы успели эвакуировать в Кенигсберг, но многие важные документы, включая списки учащихся , они в спешке забыли сжечь или не успели увезти с собой. Уже когда совсем рассвело, я поехал на «виллисе» в Слободку - Вильямполь, где находилось каунасское гетто. Взял с собой пять человек. Проезжали мимо горящей текстильной фабрики, навстречу нам бежали местные жители с тюками награбленной на фабрике мануфактуры. Доехали до моста, ведущего в гетто, но он был разрушен, и машина по нему пройти не могла. С двумя бойцами я побежал через остатки моста к гетто. А там местные литовцы копаются в развалинах, ищут хоть какую-то добычу. Они сказали, что остатки гетто, немцы еще неделю тому назад вывезли в Германию в концлагеря. Один из литовцев сказал мне, что под землей есть еще живые евреи, спрятавшиеся во время эвакуации гетто, и указал на нужный дом. Я подбежал, увидел стену загороженную шкафом и услышал за ним какие-то голоса. Дал выстрел в воздух и крикнул - «Люди, выходите! Пришла Красная Армия! Вы свободны! Вы будете жить!». Кричал по - русски и по-литовски, но из «схрона» никто не отзывался. Тогда я стал кричать на идиш - «Евреи! Выходите! Мы русские солдаты!». Я слышу голос оттуда - «Нахман! Это ты?». Меня узнала по голосу Гитель Вайсман-Березницкая, бывшая соседка по Шауляю. Из тайного убежища вышло 17 человек, выжившие подпольщики каунасского гетто. В рваной одежде, истощенные, голодные. Мы отдали им все что смогли : еду, нашли для них возле горящей фабрики тюк ткани, нашли для них какую-то обувь, и увели из Слободки в город, разместив в брошенных квартирах. А на следующий день в город вошли еврейские партизаны. И тут я поехал в Девятый Форт, в котором немцы уничтожили многие десятки тысяч евреев и советских военнопленных. И глядя на могильные рвы, в тот день я поклялся себе, что не успокоюсь и не перестану уничтожать всех этих карателей и палачей, пока не отомщу им за свою погибшую семью и за всех убитых литовских евреев. И если до этого дня я чувствовал себя первым делом чекистом, офицером-коммунистом, а уже потом евреем, то тогда все поменялось, и я сказал -, что в первую очередь - я еврей, а все остальное мне уже не так важно. И я дал себе слово, что за свой народ, из которого в Литве уцелели единицы, я мстить не устану. Пока каждый из палачей не будет лежать в могиле, или гнить в колымских снегах…
Г.К. - Долгие годы Вы были начальником отделения по борьбе с бандитизмом МГБ Литвы , и о Ваших успехах в войне с «лесными братьями» в послевоенные годы до сих пор не перестают говорить. В современной Литве Ваше имя некоторые люди произносят с ненавистью и с зубовным скрежетом, а соратники вспоминают о Вас как о легенде, с огромным уважением. Имеете ли Вы желание рассказать о борьбе с «лесными братьями» в послевоенной Литве?
Н.Д. - В принципе, я не против, но надо подумать… Ведь придется рассказывать , фактически, о гражданской войне в Литве, где с нашей стороны столкнулись в схватке с врагом люди, свято верящие в правоту своего дела и чистоту своих идей, а с противоборствующей стороны, в лесах и в подполье находились в основном только бывшие палачи и каратели из «отдельных полицейских литовских карательных батальонов»,( руки которых по локоть обагрены еврейской, литовской и русской кровью) , а также фашистские прислужники, сумевшие после войны найти укрытие в лесах и искалечить судьбы многих и многих десятков тысяч простых литовцев. И полную правду об этой войне никто рассказывать не хочет. Вся информация в последние годы подается только в одном лживом ракурсе - «как злобные Советы и русско-еврейские монстры-опричники из НКВД душили литовский народ». Такого не было и в помине. Думаю, мне есть о чем рассказать…
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
