Я родился в Умани 7 декабря 1921 года. Мой отец был сапожником, в семье было четверо детей – я самый старший, сестра 1923 года и братья 1926 и 1939 годов рождения. До войны Умань была районным центром Киевской области с населением 40 тысяч человек, примерно половину из них составляли евреи.
В 1937-38 годах в Умани были многие репрессированы. Люди каждое утро выходили на угол улицы Карла Маркса и улицы Советской и спрашивали друг у друга: «Кого сегодня ночью взяли?» Но нашу семью репрессии не коснулись. Родители верили в советскую власть, отец был старый коммунист, и его даже назначили начальником ЖЭКа, несмотря на то, что он был безграмотный.
Я закончил еврейскую школу – сначала 7 классов, а в 1940 году и десятилетку, с отличным аттестатом. Но, несмотря на то, что по тогдашним правилам я имел право поступать в любое высшее учебное заведение страны без экзаменов, в июне 1940 года был призван в армию. Это произошло потому, что надвигалась война, и было принято правительственное постановление мобилизовать всех выпускников школ, годных к военной службе. Меня направили в город Ташкент, в отдельный мотострелковый полк внутренних войск НКВД, это была отборная часть.
– Как отбирали призывников в части НКВД? Почему Вы попали именно туда?
– Не знаю, почему меня призвали в войска НКВД – об этом знало только начальство. Наверное, учли мою биографию, происхождение. Никаких особых допросов при призыве мне не устраивали, а по физическим данным я подходил. Все-таки думаю, что учитывали в первую очередь социальное происхождение. Ведь мой отец был член партии, рабочий, и вообще наша семья была трудовая.
– Чему учили в полку НКВД?
– По-моему, это была самая обычная военная подготовка. Нас учили нести военную службу – была строевая подготовка, физкультура, стрельбы. Служил я замполитруком роты, а уже во время войны, когда звания политруков ликвидировали, то мне присвоили звание старшего сержанта и дали должность помкомвзвода. В этом звании я и прослужил до самой демобилизации.
Я имел хорошие связи со штабом полка. Дело в том, что один мой земляк, его звали Андрей Сакал, имел хороший почерк, и его взяли писарем в штаб полка. Когда началась война, то было воскресенье, и в полку почти никто еще не знал об этом. Я играл в шахматы у себя в палатке, а Андрей пришел ко мне и сказал: «Йося, ты знаешь, началась война, немцы напали!» Я сначала не поверил ему, говорю: «Это просто болтают!» Но в тот же день в три часа дня по ташкентскому времени Молотов по радио объявил о начале войны.
Когда началась война, я решил так: «Идет война, и бегать, как другие, проситься, чтобы меня послали туда, куда я хочу, я не буду». Да и как я мог знать во время войны, где будет хорошо, а где плохо? Погибали миллионы людей, и я подумал, что если суждено погибнуть, то погибну, а если суждено выжить, то останусь жив. В подтверждение этой мысли приведу Вам пример. Перед началом войны, в мае 1941 года, когда мы стояли в Ташкенте, начальство отбирало из полка двести человек, чтобы перевести их на службу в Киев – там формировался такой же полк. Наши украинцы как услышали про Киев, давай бегать, пытаться попасть в число этих двухсот человек. Я же решил никуда не переводиться – куда направили, там и буду служить. А те, кто поехал в Киев, через два месяца попали на войну, не имея никакой серьезной подготовки, и почти все погибли.
– Ваша семья успела эвакуироваться из Умани в начале войны?
– Да, когда началась война, моих родителей, братьев и сестру эвакуировали в город Наманган, это 14 километров от Ташкента. Я не знал местонахождения родителей, связи с ними не было. Но однажды в августе 1941 года на военных занятиях я получил перелом руки, и меня оставили дневальным в казарме. Тут я подумал: «Как бы мне узнать, где находятся родители?» И написал письмо бабушке, которая жила в Биробиджане. Бабушка прислала мне новый адрес родителей, и я установил связь с ними. К счастью, моя семья благополучно пережила войну, а после освобождения Умани сразу вернулась домой. А сейчас моя сестра, братья и их потомки живут в Америке.
22 июня 1941 года началась война, а 28 июня наш полк был погружен в эшелон и отправлен на запад. Через неделю нас выгрузили под Москвой. В восемнадцати километрах от Москвы есть такой поселок Реутово, мы попали туда. Полк влили в состав 1-й ордена Ленина Краснознаменной дивизии НКВД имени Дзержинского. В Москве тогда были две мотострелковые дивизии НКВД. Наша, 1-я дивизия, занималась в основном патрулированием и проверкой документов, пока не попала на фронт. Документы проверяли для того, чтобы в тыл не попали вражеские лазутчики, чтобы враг не смог организовать диверсии. Немецкие шпионы и диверсанты действительно попадались, хотя лично я с ними и не сталкивался. Уже после войны я узнал, что нашу дивизию готовили к боевым действиям на улицах Москвы на случай, если немцы все-таки войдут в город.
Я участвовал в параде на Красной площади 7 ноября 1941 года, он был проведен вроде бы как в честь годовщины Октябрьской революции, а на самом деле для того, чтобы показать всему миру, что Москва управляема, что правительство на месте и занято своими делами. Особого впечатления этот парад на меня не произвел – все прошло очень быстро и как-то скромно.
Во время наступления немцев на Москву они, во-первых, страшно бомбили город, во-вторых, распространяли слухи, что советское начальство бросило Москву, что Москва никем не управляема и так далее. Но это было не так, власти продолжали действовать и разрабатывались планы по защите города. Хотя положение было действительно тяжелое – например, бомбили Москву по шесть-семь раз в день!
– Когда Вы попали на фронт?
– В начале декабря 1941 года, в самый разгар обороны Москвы. Мы находились не на самой передовой, а во втором эшелоне. Когда немцы прорывали первую линию обороны, то по ним стреляли мы, и они отходили назад. Увидеть немцев вблизи на фронте мне не пришлось, а вот когда их разбили под Москвой, то нам поручили вести немецких пленных по улицам города, чтобы люди посмотрели на них.
– Части дивизии выполняли функции заградотрядов?
– Части нашего полка не использовали как заградительные, а про остальные части дивизии не знаю.
– Куда Вы попали после боев под Москвой?
– В январе 1942 года наш полк отвели в Москву, где мы и несли службу до февраля 1944 года, когда части 1-й дивизии отправили на Северный Кавказ, под город Грозный. Там началась операция по выселению чеченцев.
Перед началом операции по выселению какого-нибудь села командование проводило переговоры с чеченцами, потом грузили их в вагоны и отправляли в Казахстан. Например, наша рота не сталкивалась с сопротивлением выселению, но вообще чеченцы достаточно сильно сопротивлялись депортации. Во-первых, это очень жестокий народ, а во-вторых, у них было много оружия. Был случай, когда одиннадцать наших бойцов находились в пригороде Грозного и решили присесть отдохнуть, хотя по инструкции было категорически запрещено собираться всем вместе во время переходов. В группе было восемь солдат, два офицера и женщина-санинструктор. Они собрались на отдых под деревом, а чеченцы устроили там засаду и почти всех перестреляли, в живых остался только один солдат.
Потери у нас были в основном из-за недисциплинированности. Однажды мы отбили у чеченцев какой-то хутор и сидели в доме, играли в карты. А один сержант, стоявший на улице, решил пострелять птиц, но поскольку этот дом был на бугорке, то пуля ранила солдата, сидевшего за столом.
– У вас были специальные инструкции для действий в чеченских селах?
– Чаще всего мы в села не заходили. Наше командование старалось решать все вопросы с чеченцами мирным путем, чтобы они сами выходили из сел. Но все равно, даже когда основную массу чеченцев вывезли, в горах прятались группы людей. И нам приходилось лазить по горам, искать их. По-моему, самая большая высота, до которой мы доходили, была 3400 метров, выше не поднимались. Это было в центральной Чечне, на юг от Грозного. Эти переходы были очень тяжелыми, из-за них я заработал себе варикозное расширение вен на ногах, сейчас оно дает о себе знать, не могу много ходить.
В мае 1944 года во время борьбы с немецкими лазутчиками была проведена депортация крымских татар. Наша дивизия участвовала и в этой депортации. Приехали в какое-то село возле Бахчисарая, за селом в поле работали мужчины-татары. Тут же их собрали, окружили цепью солдат и объявили, что для ликвидации потенциальной базы для противника село будет выселено, чтобы они шли к своим семьям и объяснили, что сопротивляться не надо. Потом мы сопровождали людей до железнодорожной станции и сажали в эшелоны.
– Встречали сопротивление?
– Я не помню, чтобы нам оказывали какое-то сопротивление. Бежать или прятаться тоже мало кто пытался. Когда татар в селе не осталось, то каждый дом был закреплен за группой солдат, и за ним велось наблюдение на случай, если туда кто-нибудь вернется.
Из Крыма нас опять вернули в Москву и расквартировали в Лефортовских казармах, там дивизия несла обычную военную службу и участвовала в парадах. Первый парад в Москве был 1 мая 1945 года, а после окончания войны стало известно, что готовится парад в честь победы над Германией. Я был тоже включен в этот парадный расчет и участвовал в Параде Победы на Красной площади 24 июня 1945 года. Вот сейчас вспомнил, что за отличное прохождение на этом параде Сталин объявил нашей дивизии благодарность. А демобилизовался я 6 ноября 1946 года.
– Хотел бы задать Вам еще несколько вопросов. Какие задачи ставились перед политруками?
– Нашей главной задачей было укрепление моральной устойчивости бойцов и командиров – их патриотизма, боевого духа. А строевые командиры занимались своими делами – строевой и стрелковой подготовкой солдат.
– Как к Вам относились солдаты?
– Относились нормально. Антисоветских настроений я не замечал – может, они где-то в дивизии и были, но лично я таких разговоров не слышал.
– Были ли проявления антисемитизма?
– Я был единственным евреем в батальоне и не ощущал никакого плохого отношения к себе. Антисемитизма у нас не было, иначе я бы что-то услышал в свой адрес, потому что всегда любил общаться с людьми. У нас прекрасно уживались люди разных национальностей. В основном служили русские, украинцы и казанские татары, а политрук нашей роты был какой-то восточной национальности.
– Как кормили во внутренних войсках?
– До войны нас кормили просто отлично, по первой категории. Да и во время войны с питанием тоже было хорошо.
– В полку были представители «особых отделов»?
– Были, но их работу мы на себе как-то не чувствовали.
– Чем Вы были вооружены?
– До начала войны у меня была «драгунка» образца 1891 года, а когда началась война, нам выдали самозарядные винтовки СВТ-40. И с этой винтовкой я прослужил всю войну.
– Многие ветераны говорят о ненадежности СВТ-40.
– СВТ-40 действительно была плохо защищена от грязи, у нее было довольно много открытых частей. Но я к ней так привык, что не хотел менять.
– Чем Вы были награждены за время службы?
– В 1943 году получил медаль «За оборону Москвы», это считалось боевым награждением. А за послевоенные годы мне вручили орден Отечественной войны II степени, украинский орден «За мужество» и множество юбилейных медалей.
– Как Вы в те годы относились к партии, к Сталину? Изменилось ли это отношение со временем?
– Вы сами понимаете, как была направлена агитация в то время. В результате этой агитации я и все мои друзья были ярыми патриотами, считали, что страны лучше Советского Союза в мире нет. А когда Советский Союз распался, и открылось окно в мир, то мы увидели, как живут другие страны и поняли недостатки социализма. Но все равно, как человек старшего поколения, я вспоминаю СССР и сегодня... Такие старики, как я, до сих пор отдают предпочтение советской власти. Образование было бесплатное, квартиры давали бесплатно, обеспечивали работой и так далее. Когда я работал, то считалось, что каждый получал на руки 18 копеек из каждого заработанного рубля. Поэтому у страны были денежные резервы для обеспечения основных нужд людей.
А Сталина мы считали великим вождем, но после разоблачения культа личности многое изменилось в моем отношении к нему. К тому же я хорошо помню репрессии 30-х годов.
– Чем занимались после демобилизации?
– Вернулся домой в Умань, женился, получил экономическое образование и работал начальником планового отдела хлебокомбината. Поработал на хлебокомбинате, увидел, какими махинациями занимается начальство, а моя подпись стоит на всех этих документах, и решил уйти с этой должности. Как раз в то время промышленный отдел горкома партии проводил совещание плановиков, и там я познакомился с начальником планового отдела завода «Мегометр», который забрал меня к себе старшим экономистом. На этой должности я проработал восемнадцать лет и с нее ушел на пенсию. А в 2000 году я переехал в Киев к дочери.
| Интервью и лит.обработка: | А. Ивашин |
