Я родился 27 сентября 1918 года в деревне Седелево Волоколамского уезда Судистинской волости Московской губернии, сейчас это Шаховский район. Там же работал до армии, а в 1938 г. был призван в армию и направлен в войска НКВД.
Сперва служил в Рыбинске, охранял завод Павлова. Из Рыбинска был переведен в 77-й полк, который находился в Электростали, позже переведен в 183-й полк в Дзержинске под Горьким. Там охраняли завод Свердлова, Чернореченский химический завод, Клохнинскую электростанцию. В 1939 году я был в Школе младших командиров и из этой школы меня отправили на границу, в Белорусский пограничный округ, 14-й пограничный отряд. 17 сентября наш отряд перешел польскую границу.
После разгрома поляков, наш отряд остался на новой границе. Штаб нашего 87-го пограничного отряда находился недалеко от Гродно, 25 км наверное, город Ломже. Сперва я служил на 24-й заставе, а потом меня перевели старшиной на 3-ю заставу.
Сразу как только мы вышли на новую границу, мы несли службу по усиленному варианту. Мы граничили с Германией и, как только мы вышли на границу, нам приказали – если они будут приветствовать, то отвечать приветствием. Как у них принято: «Хайль». Сперва они нас приветствовали, а потом перестали.
1940 год немцы рядом. Это только говорят – нейтральная территория, на границе нейтральной территории нет— граница и все. Первое время немцы не безобразничали, у них пограничные полицейские участки, у нас — заставы, а вот потом начали безобразничать – вытаскивали наши пограничные знаки, а мы их снова ставили, обстреливали наряды. На границе был мост там три человека несли службу и они нас обстреляли. Я тогда был старшим наряда, мы на мост залегли и открыли ответный огонь по немецкой казарме. Огонь прекратился.
Ну что дальше? А дальше переговоры, неприятности. Думаем, хорошо если нас не посадят, а пошлют на зону пограничного заграждения, ЗПЗ, служить дальше. Но делать нечего, пошел, доложил начальнику заставы. Ему тоже было неприятно, но никаких вызовов, никаких переговоров не было. Они тогда зондировали почву, какая будет реакция с нашей стороны. 1940 год прошел напряженно, 1941-й год — тоже напряженный был. Мы видели передвижение войск, подготовку к войне.
Дня за 3 до войны к нам на заставу приехал начальник техснабжения отряда, а у меня для двух пулеметов 24 ленты заряжены патронов. Так он приехал, осмотрел ленты и приказал: «Разрядить и просушить». А это же все руками надо было делать… Я одну коробку взял, начинаю разряжать, тут он уехал. Я снова эту ленту и поставили. Через три дня война. Если бы все разрядили…
Война для меня началась в 3.45 минут. Я тогда дежурил. В 3.45 на охрану границы заступал очередной наряд. Я поставил перед ним боевую задачу, и тут небо покрылось заревом, прошли самолеты, а потом начался артобстрел. Начальник заставы тогда отдыхал, политрук был в отпуске, ну да мы сами знали что делать, только пограничники у меня спрашивают: «Ну, что старшина, война или провокация?» Я говорю: «Война». Какая уж тут провокация, когда Беловский участок обстреливают, Сорокинский, Малиновский обстреливают. По всей границе стрельба.
Артиллерия стреляла минут 10, а потом пошла пехота. Когда начался бой, я дал выпустил красную ракету – это сигнал пограничникам на границе сниматься и идти на заставу, а сам с оставшимися пограничниками занял оборону. Оружие у нас было хорошее: два станковых пулемета, винтовки СВТ, и один автомат ППД, он у меня был. Дрались мы с ними примерно до 4-х часов. Танки на заставу не пошли, они стороной прошли, а вот пехота пошла. У нас конюшня загорелась, мы выпустили из нее лошадей, потом раза 3-4 в контратаку, отгоняли немцев. А потом, часа в 4 дня, из комендатуры пришел вестовой и передал нам приказ — отставить Государственную границу и влиться в регулярные части Красной армии. Пришли в комендатуру, туда еще несколько застав подошло, из комендатуры отправились в отряд. Мы на машине ехали в сторону Ломжи, и вот что интересно – регулярных частей Красной армии не было. На границе работали только саперные части, делали укрепрайоны, а регулярных частей не было.
Дошли до Ломжи, там вступили в бой с немцами. Городской бой изобилует многими неожиданностями. Помню, там сарай был, вроде торговой лавки, я с одной стороны в него вбежал, а немец с другой и мы с ним нос к носу столкнулись, молодой парень с голубыми, круглыми глазами. У него автомат на шее, а у меня в руках. Что характерно. Мы развернулись друг от друга и убежали, я в одну сторону, он в другую. Я понял – когда я буду поднимать автомат, он обязательно меня застрелит. Ночью мы отошли к Минску.
А день был жаркий, пить хотелось. У меня было три фляжки было, вокруг я гляжу – кочка. Ткнулся руками и чуть не потерял сознание, запах такой… Это труп был, ему проткнули живот. Сознание я не потерял, воды набрал, но после, наверное, неделю с трупным запахом я ходил. Он очень стойкий запах.
Шли на восток, кругом беженцы, немцы их с самолетов расстреливали.
В районе Волоковыска я был ранен в грудь и меня отправили в госпиталь, в Воронеж. Там я пролежал месяц, а из Воронежа меня отправили на оборону Москвы. В госпиталь пришел приказ – пограничников направить на оборону Москвы. Так я попал в 36-ю дивизию, потом она стала Ольшанско-Хинганская, орденов Кутузова и Александра Невского.
Мы там несли патрульную службу по Москве. Захватывали распространителей ложных слухов, громили бандитские группировки, арестовывали жуликов. Патрулировали по Москве, охраняли объекты, ловили грабителей. Мы патрулировали не только в Москве, но в Подмосковье. Помню наш патруль в Электростале был и задержал троих человек. Один нож вытащил и на красноармейца, его и застрелили.
В 1942 году меня послали в Сталинское пограничное училище, на границе офицеры требовались, специалисты. В 1944 году я это училище окончил это училище, но на границу так и не попал – меня направили в конвойные войска. Я попросил назад, на границу, но мне сказали: «Будете служить здесь, куда прислали». Остался в конвойном полку, в котором и прослужил до пенсии. Уволился в 1965 году в звании старшего лейтенанта.
— Когда вас призвали в 38-39 гг. вы охраняли различные объекты. Вредительство было или нет?
— Вы знаете, нет. Я был на многих объектах. Мы никого не брали, никого не судили. Только при выходе и входе рабочие показывали пропуска. Не было никакого вредительства, никого не арестовывали.
— 17 сентября 1939 года вы пошли на польскую границу с регулярными частями?
— Нет, они вперед пошли, мы за ними.
— А какое у вас тогда вооружение было?
— Обычные винтовки, еще танкетки у нас были. Танков не было, танки я только в войну увидел.
— Бои с поляками были?
— Да. У польских застав бойницы были и вот один поляк там засел и бьет, через эту бойницу. Мне капитан и говорит, бери гранату и заходи сзади, накрой его. Я пошел. Я дверь открыл, бросил гранату, дверь захлопнул и задом ее загородил. Меня волной вытолкнуло, чуть ли не на воздух. Потом все ребята смеялись: «Ну, расскажи, как ты хотел своим задом удержать взрывную волну».
И еще случай был – мы мимо картофельного поля шли, и нас обстреляли поляки. Так мы там в кювете до утра пролежали.
— Границу сразу стали обустраивать?
— Да. Стали забор строить, контрольную полосу по всей границе пахали и бороновали. Проверили погранзнаки. Они тогда еще старые были, с орлом, а потом мы свои сделали — красно-зеленой.
— Бетонные сооружения строили — дзоты, доты?
— Мы не строили. Строили саперы Красной армии. Привозили большие трубы, ставили, делали бойницы и закрывали, как колпаки. Но они такие были – один артиллерийский снаряд и все.
На новых границах укреплений не было. До Бреста, наверное, ничего не было. Только в Бресте одна крепость была, которая оказала большое сопротивление.
Красной армии у границ тоже не было, она километров за 60 от границы была.
— Перед войной перебежчики были?
— Были, в основном барахольщики, поляки — торговый народ. Немцев несколько раз задерживали, я со своим нарядом имел 15 задержаний.
Один раз 15 человек задержали, оказались – французы, были в плену у немцев, и пришли к нам. Одного пришлось задержать с ребятами.
— А перед самым 22 июня было понятно, что немцы готовятся?
— Движение было у них, но нам никаких приказов не поступало. А мы же наблюдали, у нас две высокие вышки, мы с них наблюдали. Видели передвижения войск.
— Вы говорили, что перед войной начальник техслужбы отряда приказал разрядить пулеметные ленты. Почему?
— Сушить. Они же матерчатые были, так что необходимо было их регулярно просушивать.
— Потери при обстреле были?
— Да. Их сразу вывезли к комендатуре. Я посадил жену начальника заставы с детьми, их тоже вывезли.
— Настроение было после первого боя, когда вам приказали отступать?
— Мы знали, что вернемся.
— Когда патрулировали в Москве, с кем приходилось больше сталкиваться? Как москвичи себя вели?
— К тому времени москвичей много уехало, а те кто остался, были настроены патриотично. Но были и грабители, и сигнальщики.
— На основании чего задерживали?
— Другой раз интуиция. Кто-то прячется, кто-то оглядывается, мы уже пристрелялись к людям, кто как себя ведет.
— Что потом было с задержанными?
— Мы отправляли их на Стромынку, там сортировочный пункт был, их там проверяли.
— Чему вас обучали в училище?
— Военному делу. Стрельба, тактические занятия, топография, огневая подготовка, строевая подготовка. В Поливановске гора была, 80 метров, мы ее Сапун-гора называли, так наше училище ее регулярно штурмовали. В Саратове еще два бронетанковых училища было, техническое и командное, с ними тактические учения устраивали – наступление за танками.
— После училища вы попали в конвойные войска, чем они занимались во время войны?
— Эшелоны с пленными охраняли, потом власовцев. Лагеря для пленных охраняли.
— Конвойная служба как относилась к пленным?
— Не обижали, не трогали. Был очень строгий приказ. Их кормили лучше, чем наших заключенных.
— Приказы по нормам выполнялись?
— Да. Я спецлагерь в Красногорске охранял, там немецкие генералы содержались, Паулюс там был – пленных там кормили хорошо.
— Их гоняли работать?
— Да. Работали они хорошо. Японцы хуже работали.
— Были японские пленные?
— Да, после 45-го года. В Красногорске их человек 50 было.
Немцы работали на заводах, и вот я про один случай знаю, немец точил деталь, наши ему: «Надо побыстрей», – и так далее. Немец: «Нет, 4 дня надо». Но, наши на него насели, он быстрей сделал, а деталь и полетела. «Я же говорил, будет плохо».
А японцы лентяи были. 3-4 человека рельс от узкоколейки веревкой тащат. Один кричит: ай-два-…
Про немцев этого не скажешь, они умели работать, но уже если звонок на обед – все, обед есть обед. Минуты своей не отдадут.
— Смертность среди пленных высокая была?
— Да нет.
— Побеги были?
— У меня нет.
— Как население относилось к немцам?
— Особенно женщины выскакивали, плевались. Потом ничего — наш народ злобный, но не злопамятный.
— Немцы поделки делали, обменивались с населением?
— У нас нет.
— А к власовцам какое было отношение?
— Очень плохое. Мы их не трогали, но отношение было плохое. Я помню, в Мурманске их принимал, из Англии союзники нам передавали. Недружелюбное было к ним отношение.
— Ваших немцев когда отпустили?
— То ли в 52 или 55-м годах, уже Сталин умер. Я сопровождал немцев на Одер, передавал. Целыми эшелонами.
А до этого еще один случай был – я передавал в Чехословакию 4 генералов немецких, они там в Чехословакии какие-то преступления совершили, и мы их передавали. Был сформирован особый конвой, которым я командовал. Брал я их в Лефортове или на Лубянке, отвез их на границу, в районе Чобота, там их чехи принимали. Я: «От имени Союза Советских Социалистических республик я передаю Чехословацкой республике 4-х немецких военных преступников». И они тоже со своей стороны: «От имени Чехословакии принимаем арестованных». Так и служил.
— Спасибо, Анатолий Михайлович.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
