Толкачев Николай Фомич

Я родился 15 февраля 1914 г. в с. Пришвино Невельского района Калининской области. Родители мои были крестьянами, семья большая, 9 человек, 4 брата, участники ВОВ все, 3 сестры. Отец был середняком, у нас в хозяйстве имелось 3 коровы, 2 лошади, 5 барашков, куры, и 2 поросенка. Также на нашу семью каждый год по числу едоков выделялся земельный участок, у каждого крестьянина было по 0,5 га, земля выделена полосами для обработки, хотя наделы, кому какие, уже были распределены давно, межи стояли. Отец, участник Гражданской войны, служил в Красной Армии, вступил в колхоз в 1930 г., стал фуражиром, ведал кормами, мать рядовая работница, все хозяйство сдали в колхоз. Хотя по деревне всякие разговоры ходили, я тогда еще не женат был, но отец будущей жены высказался, он уже на второй женат был, что: "Ничего у них из колхозов не получится!" И его репрессировали, на 5 лет выслали, а так никого в деревне не раскулачивали. Его тоже затем реабилитировали, он назад вернулся. В школу я пошел в 7 лет, она располагалась в 3 км в соседнем селе Мошенино, там же сельсовет находился, закончил 4 класса. Через дорогу от нас жили старик со старухой, я им понравился, нас же 4 брата, они пришли, стали просить отца и мать, чтобы меня отдали в сдольники к ним, уговорили, и забрали меня, отец дал лошадь как сдольщику. Я приехал к старикам, день пожил, на второй день посмотрел, они ушли на огород заниматься, а я лошадь забрал и приехал домой, там забрался на русскую печку, они приходят, просят, чтобы я вернулся, но я отказался. Сказал, что никуда возвращаться не буду, а я с товарищами пойду в город учиться. И действительно, нас трое собралось, и пешком пошли за 20 км в г. Невель, где поступили нас двое, я и товарищ Горелов, в 7-семилетнюю школу, которую и закончили, а другой наш товарищ, тоже Горелов, закончил педтехникум, он преподавал потом в нем же. В Невеле мы жили на частных квартирах, в одной еврейской семье, муж с женой, за квартиру ничего не платили, договорились так: каждый день в понедельник рано утром вставали, мешки за плечи с продуктами, и на неделю в Невель, учились и питались у евреев, их за постой кормили. Так закончили по 7 классов, я пошел в колхоз бухгалтером, хотя никаких курсов не заканчивал, тогда самое главное, чтобы образование было, Горелов устроился секретарем сельсовета в Мошенино. В 1935 г. Горелова, 1913 г. рождения, призвали в армию, и меня тоже, досрочно, так как 1913 г. был по недобору, и пришло указание набрать более грамотных людей, поэтому меня раньше времени призвали. Вызвали на комиссию, проходил, как положено, призыв в армию, но сначала меня забраковали, сказали: "Мы не можем отправить вас в действующую армию для прохождения действительной службы!" Почему? Мне медики отвечают, что у меня врожденный порок сердца, имеют право призвать только по согласию, я сразу дал его, только после этого меня призвали.

Направили в полк связи, дислоцированный в г. Калинин на р. Волга, где я стал начальником радиостанции 6-ПК, в то время это очень модно было. Сразу про прибытии выдали хорошую форму, все ходили в ботинках с обмотками, а мне каптерщик как будущему радисту выдал сапоги кожаные сапоги, я в них ходил. Кстати, когда я из армии уходил, старшина хотел забрать сапоги, но я не отдал, к комиссару пошел, он мне сказал: "Правильно сделал!" Прошел обучение, в основном мы изучали азбуку Морзе на ключе и работу на микрофоне, но все-таки больше всего было практики, выходили из класса и работали самостоятельно. Личным оружием была винтовка, в укомплектованный груз также входили ранец, радиостанция, шинель-скадка, а вот гранат не было. После обучения сдал теорию и практику рации, знание устава. Нас как радистов в наряды не отправляли, на весь полк связи было всего 2 станции, и нас 2 начальника, уже дивизионная рация на специальной телеге, снабжалась технически, мы же свои рации на себе носили за плечами. Радиостанция была тяжелая, я носил саму рацию, а помощник питание к ней, но сама машина была надежная, как-то мы спускались к Волге, я с обрыва упал, это зимой было, и никаких повреждений у рации не случилось, и с питанием проблем не было, быстро меняли. Там где мы размещались, зимние квартиры еще не были готовы, и мы зимой находились у реки в палатках, утепленных, двойных, и умываться к речке каждое утро после подъема ходили. Также после обеда или вечером я как руководитель кружка по изучению русского языка проводил занятия, потому что в то время в армии, даже артиллеристы и пулеметчики имели образование по 2-3 класса, мои 7 считались высоким образованием. Затем довелось участвовать в окружных маневрах в Белоруссии под Минском, наш полк непосредственно подчинялся штабу Белорусского округа, давали связь непосредственно командующему учениями генералу Уборевичу. Это был очень вежливый, порядочный человек, и относился к солдатам и командирам с уважением. Очень чутко отнесся к нам, рядовым радистам: мы четко дали связь и микрофонную и на ключе, поэтому по окончании учений нас специально отправили по личному распоряжению командования пассажирским поездом, а все остальные, артиллеристы и другие, ехали товарняком. Так мы приехали раньше всех на 10 дней, и все это время болтались в городе Калинин. Когда срок пришел демобилизации, всех отпустили, а меня нет, я прихожу к комиссару полка и спрашиваю: "Почему вы меня оставили?" Оказывается, меня оформили в Ленинградскую офицерскую школу, я поинтересовался: "Какой род войск?" Он мне отвечает: "Пехота". Отказался я в пехоту идти. Тогда меня должны были демобилизовать туда же, откуда был призван. Комиссар должен был такой приказ отдать, но я снова отказался, не хотел домой ехать, комиссар тоже уперся: "Не имеем права! Куда?" Тогда я ему рассказал, что из Сочи приехал в нашу часть новый набор радистов, они мне написали ряд писем, адреса родных дали, чтобы я мог пожить у них, и помогли бы устроиться на работу. Вот я и хотел туда, но комиссар снова за свое: "Город Сочи режимный, мы не имеем права направлять туда". Я тоже уперся, сказал, что не знаю, что такое режим, поеду в Сочи, и точка, он мне, в конце концов, дал направление туда. Настойчивость у меня была.

Выдали мне проездное требование и 24 рубля как командировочные на проезд, пришел на вокзал, сел в поезд, и сразу залез на верхнюю полку, и, кстати, со мной в купе тоже на второй верхней полке оказался кавалерист из Дальнего востока. Мы с ним познакомились, он предложил мне сойти в Симферополе, я спрашиваю: "А что там делать?" Он говорит: "Пойдем устраиваться на работу в НКВД". Я даже представления не имел, что такое НКВД, но за компанию решил пойти с ним, в Симферополе сошли, нам сделали отметку об этом в проездном требовании. Пришли в здание НКВД (ныне здание ГУ МВД в Крыму), и вот дежурный в бюро пропусков позвонил куда-то, доложил, что 2 воина пришли устраиваться на работу. Ему ответили: "пусть напишут заявления и автобиографию". Мы написали, пошли в Симферополь в гостиницу "Европа" (ныне здание министерства образования и науки Крыма), рядом было отделение связи, на всякий случай и туда обратились, в связи спросили, кто мы по специальности, рассказали, сразу предложили мне туда устроиться, радисты нужны тогда были. Но я ответил: "Нет, мы идем в НКВД!" У товарища кавалериста было всего 4 класса образования, у меня же 7, за него автобиографию я написал, и за себя. На следующий день пришли снова в НКВД, дежурный бюро пропусков позвонил, и говорит, что приказ пропустить одного, меня первым, в парадную прохожу, зашел на второй этаж, там был отдел кадров, по-военному представляюсь, берет меня женщина, капитан, и уводит в отдельную комнату, немного со мной поговорила, в первую очередь спросила: "Вы комсомолец?" Отвечаю утвердительно, дает мне анкету, я заполнил, все, мне говорят, что принимают на работу, и я сразу интересуюсь, где буду жить, у меня же никого и ничего нет, тогда она звонит коменданту, он приходит и определяет меня в общежитие НКВД (ныне жилой дом около стадиона на ул. Дзержинского). Раньше это был частный дом, там жил водяной доктор, врач этот был выселен, и мы занимали этот дом. Меня 15 ноября зачислили дежурным бюро пропусков, но я поработал там всего месяца полтора-два. Моя работа заключалась в следующем: следователи вызывали на допрос, давали повестку, человек приходил с повесткой ко мне в бюро, на ее основании звонишь следователю, рассказываешь, так и так, к вам пришли, он либо дает команду пропустить, либо говорит, что сейчас занят, потом позвонит, а пока ждать, только после такой процедуры пропускал. Из-за высокого образования в начале 1938 г. меня переводят в здание министерства на второй этаж дежурным, но правительственной связи ВЧ, такими аппаратами пользовались только нарком, первый секретарь обкома партии и прокурор, у каждого из них стоял аппарат в служебных кабинетах и на квартире. Больше ни у кого, и никто не имел права таким телефоном пользоваться. Я включал связь, она шла с Москвой через Харьков, мне звонят: "нужна связь с Москвой", я через Харьков соединяю их, меня строго-настрого предупредили ни в коем случае не подслушивать. Сам кабинет, когда нарком уходит, опечатывали, чтобы никто не мог зайти и использовать этот телефон. Связью очень часто пользовались, особенно нарком и прокурор, только они, заместители не пользовались. У меня была специальная карточка, которая не подлежала оглашению, я не имел права ее нигде показывать, только для служебного пользования в органах. Вообще, сотрудниками НКВД тогда были в основном русские, крымских татар не было. Я был дежурным в дневное время, а ночью дежурили оперативные работники, следователи, юристы. А я вечером был свободный, потом следователи меня приметили, они ведь тоже имели по 7-10 классов образования, предложили стать следователем, один говорит: "Николай Фомич, приди вечером ко мне, посмотри, как мы работаем, тебе понадобится". Тогда в основном вызывали тех, кто готовил террор против Сталина, распространено тогда это было. Берия очень любил дела о покушении на Сталина, пошла уйма таких дел, тогда же была дана установка, каждому работнику, что он должен в таком-то месяце арестовать и разоблачить столько-то народа, "террористов", причем обязательно так, чтобы вскрыть сеть, т.е. этот "террорист" завербовал еще кого-то. Я согласился, вечером прихожу к нему, смотрю, следователь допрашивает арестованного. Лето, окна открыты, крик, стук, арестованный стоит лицом к стенке, руки скручены. Я посмотрел-посмотрел, и сказал следователю: "Знаешь что, мне такая работа не подходит!" Он давай меня уговаривать, что офицерское звание сразу присвоят, зарплата увеличиться, но я отказался: "Мне не надо ни зарплата, ни звание, мне эта работа не по нутру! Не буду!" И ушел, ведь следователь, когда с арестованным запирался, начинал его бить, применять физическую силу, зачем, я не могу такого делать. Таким образом, я себя и спас в 1938 г., тем, что не пошел на такую работу, ведь в 1938 г. при мне был арестован командующий дивизии Черноморского флота Тальковский, а также его комиссар, в Симферополе Тальковский сидел в тюрьме, в следственном изоляторе и там же во дворе был расстрелян.

Следователи препятствий мне чинить не начали, я ведь был связист хороший, но потом меня перевели в район бухгалтером и секретарем Куйбышевского райотдела НКВД. Я выдавал зарплату всем сотрудникам НКВД, и занимался секретной частью, выдавал дела. И одновременно вел делопроизводство по допуску к секретной документации на всех организациях, которые имели допуск. Проверял тех, кто вел секретную часть в учреждениях и на предприятиях: в облисполкоме, ДОСААФ, областной прокуратуре, адвокатуре, учреждениях, подчиненных Совету министров, даже в райкоме партии, хотя там особых прав не имел. Как-то пришел к начальнику военного отдела райкома партии, который вел личные дела сотрудников, говорю ему, он татарин был (в райкоме вообще все сотрудники исключительно татары были), но мы все его Николаем звали: "Слушай, мне третий секретарь райкома партии подозрителен. Не дашь мне его личное дело?" Я выписал все его данные, и, в частности, где родные живут, отец и так далее, туда написал запрос, который подписал начальник райотдела НКВД. И получаю ответ, что его отец в 1937 г. был осужден за попытку перехода государственной границы, дали 10 лет. Я докладываю начальнику, тот, что делать?! Доложили в обком партии, туда третьего секретаря вызвали, он же скрыл факт, его за это уволили из райкома и исключили из партии. Я раскрыл такое дело, после чего наш наркомат дал задание по всем районам проверить всех, допущенных к секретной части, без исключения. Я тогда пошел к начальнику фельдсвязи, она в то время нам подчинялась, говорю: "Давай, какие материалы проходили в райисполком". Закрытая информация, он не имел права открывать такие письма, но номера же на конвертах есть, я переписал их, и прихожу в райисполком, там своя спецчасть, у начальника спрашиваю: "Давай мне документ за таким-то номером, потом следующий". Он дает, дает, вдруг говорит, что такого нет. Где, кто взял? Председатель райисполкома, подождали его, приходит председатель, татарин, попросили его выдать этот документ, его нет, получается, секретный документ пропал, я даже запросил подлинник из Симферополя, чтобы представление иметь, что же за документ. В облисполкоме председателя на заседании стращали сильно, потом председателю ДОСААФ, секретарю райкома комсомола выговор, т.к. документ по их части проходил. Так я научил работников с секретными документами обращаться. Потом наш райотдел ликвидировали, передали в Бахчисарайский, где меня сразу в начале 1941 г. оформили в Ленинградскую высшую школу НКВД.

Не успел я туда поехать, в это время уже шла речь о войне, все сомневались, конечно, но ждали, что какая-то война будет, с кем не знаю, но войны ждали. И вот, 22 июня 1941 г. я находился в Бахчисарае, который относился к Севастопольской зоне по тревогам, у меня жена была как раз в бахчисарайском роддоме, в 2.00 ночи получили сирену, тревога, война в Севастополе, город бомбят немцы. Сразу я пошел к аппарату, всех нас мобилизовали, выдали винтовки, организовали патрулирование города, военные тоже проводили мероприятия, ведь сначала в городе была паника из-за бомбежек. Война началась. Что уж скрывать, тогда разные разговоры ходили, судить трудно, старались, чтобы охранять, везде с винтовками ходили, чтобы в любое время защитить Отечество. Но знаете, среди нас разговоров о том, что быстро разобьем врага, не было, тогда же мир с Германией был, Сталин настаивал, что пакт о ненападении заключен, но мы же в органах знали, что немец может напасть, а Сталин не верил, как же так, договор ведь есть. Но мы догадывались, что немец враг серьезный. После начала войны меня сразу сделали оперативным работником и тут же присвоили офицерское звание, как будто закончил высшее заведение, и зарплата повысилась, как оперу стали платить. Быстро были организованы истребительные батальоны, и ввели везде охрану нас. пунктов и важных объектов. После начала войны у нас довольно быстро, в последних числах июня, была организована эвакуация семей и родственников работников НКВД. Я лично всех вывез, погрузил в Керчи на баржу, их отправили в Куйбышев.

Затем меня направили оперуполномоченным в Кировский район, где я проводил мероприятия по сохранению порядка, как раз тогда по распоряжению ЦК партии и соответствующим указаниям обкома райисполкомом была создана комиссия, отвечавшая за создание партизанских отрядов и подпольных организаций, складов для них, я в этом не участвовал, этим занимались партийные кадры. Когда в начале октября 1941 г. немец приближался к Крыму, была дана команда эвакуировать все партийные и советские органы власти, важные районные объекты уничтожить. Работники КГБ должны были прибыть в партизанский отряд, в старокрыский лес. Но я задержался, т.к. получил задание уничтожить объекты райкома, райисполкома, пункты связи. И начальник мой майор Муратов Николай, татарин, с еще одним оперуполномоченным Изетом уехали на своей машине в лес, а я остался. Звоню в Симферополь: "Как быть?" Мне говорят: "Уезжай вместе с партийными органами". Объекты все уничтожены, когда уничтожал пункт районной связи, я же бензином все обливал, бросил спичку, надо было в последнюю комнату бросать и уходить, а я додумался бросить во вторую, пока до последней комнаты перед выходом добрался, еле выскочил, чуть не сгорел. Работники райкома, а также райисполкома уезжали на своих машинах, и я с ними. Пришел в райком, сели в машины, я вместе с начальниками военкомата, райкома и райисполкома, поехали на Керчь, проезжали через Феодосию, нефтебаза горит, уже наши ее тоже подожгли. Немцы тогда не бомбили нас, Севастополь только, наш район не бомбили. Многие отступали, бежали, но мы тогда видели только гражданских, 51-я и 44-я позже отступали на Керчь, из них часть войск не прорвались и ушли в партизаны. Мы собрались переправляться из Керчи на Чушку в Краснодар. Приехали, в первую ночь катер не подошел к берегу, шторм, только на второй смог приблизиться к берегу, мы прыгали в воду и садились в катер, так отправлялись. Прибыли, и потом меня сразу назначили в ст. Стеблиивскую Тюмрюкского района руководителем оперативной группы из 3 человек: я, капитан милиции, и оперуполномоченный Ялтинского отдела КГБ, он раньше работал виноделом, потом закончил школу НКВД. В станице был винзавод, он ходил туда, приносил выпить, капитан в колхозе договорился с председателем, по поводу питания. Я спросил председателя: "Сколько стоит?" Но он мне ответил: "Ничего не надо, не займут немцы станицу, тогда будем разговаривать. А так кушайте то, что нужно". Дал команду кладовщику отпускать нам все, за чем придем. Когда немцы полностью оккупировали Керченский полуостров, мы ждали, что высадится десант, и мы специально работали, чтобы не прозевать высадку. Также следили за обстановкой, чтобы по активности немецкой разведки как можно раньше определить, не готовится ли десант. И потом, там же размещался армейский истребительный полк, приходит ко мне его командир, полковник, говорит: "Николай Фомич, мы получили задание сняться и перелететь в Куйбышев, потому что нам здесь не разрешают, немцы нас могут захватить". Я сразу дал разрешение. У меня была одна хорошая женщина, жена заведующего отделом пропаганды и агитации райкома партии, я попросил полковника ее с собой взять, он ее в свой самолет посадил. А нам была дана в начале ноября команда отправляться. Ну что, мы взяли в колхозе телегу, двух лошадей. Поехали отступать, направились в сторону Сочи, на Кавказ нужно. Воинские части отступают, у нас телега поломалась, мы эту телегу отдаем кузнецу, я расписку беру, садимся на военную машину, и едем в Сочи. Прибыли, там собирались крымские работники, также и одесские, нас пометили в клубе на сцене, потом в один прекрасный день пришли 2 представителя, мобилизовывать добровольцев, т.к. появилась информация, что на Ясную поляну за Сочи высадился фашистский десант. Пригласили сначала в клуб работников КГБ, и задавали вопрос, мол, кто желает добровольно поехать для ликвидации десанта, все молчат. Я встаю и говорю: "Я согласен!" Мне отвечают, что я уже записан! Потом эти 2 представителя, без звания, но, видимо, высокие чины, распорядились: "Встать! Кругом шагом марш!" И пригласили работников милиции, тоже с ними так говорили. Собрали нас, человек 28, и председатель совета министров с нами, отправили нас в Грузию, в министерство госбезопасности. Там посадили на самолет "Дуглас", на верху которого установили пулемет, мы прилетели опять в Сочи, нас поместили в парке, 2 ночи мы переночевали, и отбой. Оказывается, там подошла наша Олимпийская дивизия НКВД и разгромила этот десант, поэтому нам и отменили.

После довелось участвовать в десантной операции на Керченском полуострове, которая была проведена в ночь с 31 декабря 1941 г. на 1 января 1942 г. через керченский пролив на катерах, баржах и других плавсредствах с Таманского полуострова. Мы, как работники НКВД, высаживались все той же опергруппой в составе 3 человек, на барже второго эшелона, в районе южнее Керчи. Ночью во время переправы баржа замерзла в льдах, утром что делать, могут самолеты налететь, выгрузились и пошли пешком, один у нас провалился под лед, но все-таки мы спасли его. Вышли на берег и присоединились к войскам, там и военные с нами были, в районе нашей высадки причал находился, организовались, и войска пошли в наступление, мы с ними. Наступление начало быстро развиваться, и мы продвигались до Феодосии, с боями шли, когда подходили к городу, довелось и мне участвовать в бою, во время соединения с феодосийским десантом. Бой был сильный, с участием танков, артиллерии и морских пехотинцев, хорошо очень, что нас авиация прикрывала. Далее мы следовали во втором эшелоне, перед нами поставили задачу, прежде всего как только достигнем Кировского района и райцентра Ислам-Терек, где мы до войны дислоцировались, я должен был организовать райотдел КГБ. Войска стороной остались, мы пошли дальше за Ислам-Терек и дошли до г. Чатар-Даг, высокой горы перед Феодосией. Там наши войска заштопорились, и задержались, дальше продвижения не было, хотя бои постоянно шли, выбрасывали подкрепления, и так до начала мая ничего наши войска не могли сделать. А 8 мая немцы прорвали нашу оборону, в это время уже были на территории нашего десанта 3 армии: 47-я и 51-я занимали оборону по Азовскому морю, а 44-я национальная занимала по побережью Черного моря. И вот 8-го мая немцы бросили авиацию на 47-ю и 51-ю армии, бомбили, но не смогли прорвать оборону. Тогда фашисты переключились на 44-ю армию, которую сзади прикрывали 2 полка погранвойск НКВД, где и я находился. В период немецкого прорыва перед нами поставили задачу остановить отступление, т.к. после бомбежки 44-я армия поднялась и стала отступать, вся тяжесть боев легла на 2 полка НКВД, при чем им пришлось воевать не только с немцами, но и со своими солдатами из 44-й армии. Все бежали, и пришлось вести борьбу против них, чтобы остановить, даже применять оружие необходимо было, я лично такое видел, хотя сам не принимал участия в том бою. После боя пограничники выходили оборванные, ноги грязные, вышли от 2 полков единицы, ведь многие от своих же погибли. И таким образом, немцы прорвали оборону, стали угрожать флангам 47-й и 51-й армий, которые могли быть окружены. Поэтому и эти войска снялись и бросились в порт. В Керчи создалась огромная пробка, невозможно, я там был, видел собственными глазами. В городе паника, немецкая авиация страшно бомбила и порт, и все вокруг, очень много жертв было. Командовал Крымским фронтом Козлов, а его замом был Кулик, еще от Ставки был Мехлис, начальник политуправления. Что делать? Мехлис был не в курсе дела о ведении боевых действий, получился разнобой в командовании, все бегут, тогда 47-я и 51-я собрали-таки часть войск в порту и бросились в атаку против немцев. И первая атака была отбита, после чего сразу начали переправу организовывать. Стали подходить баржи и катера, гражданские и военные бросаются, перегрузка, катера тонут, люди идут ко дну, паника еще больше. Кто на бочках, кто на бревнах, кто на досках, кто на камерах как давай переправляться через пролив, а его ширина 7 км. Разве можно на камере или на покрышке переправиться? Все идут ко дну. Такая создалась обстановка, но кое-как, снова отбили немца от порта, и больше ничего уже не смогли. Таким образом, десантная операция провалилась, потеряли столько техники, самолетов, танков, все там осталось, а сколько забрали в плен! И партиями гнали через Симферополь в совхоз "Красный", где был организован фашистский концлагерь, туда всех наших солдат, уже как военнопленных гнали, на обслуживание в картофельный городок. Считаю, что катастрофа случилась благодаря наличию в командовании такого человека, как Мехлис. Сталин после этого, вместо того, чтобы судить, разжаловал его на 2 ромбы, Мехлис раньше 4 ромба носил. Как мне удалось эвакуироваться? Остался один, из работников никого нет, что делать, вижу, в порту ничего не светит, чтобы переправиться на Чушку в Тюмрюкский район. Тогда я бросил все, пошел по берегу, и смотрю, подходит катер к берегу, где-то в полукилометре от порта. Оказывается, подошел катер специально подобрать летчиков, их собрали под скалой, где был небольшой удобный подход для катера. И договоренность была у летчиков туда подойти, ведь это очень ценные специалисты. Я туда подбежал, на катер летчики заходят, на приступке катера стоит старшина и пропускает только своих летчиков. Я туда, старшина кричит: "Товарищ комиссар (это был ст. лейтенант), чужак залез!" Но я прошел все-таки, у меня шинель без погон и знаков различия. Подошел к комиссару: "Товарищ ст. лейтенант, я работник особого отдела, следую с пакетом в Краснодар в органы государственной безопасности". Комиссар кричит старшине: "Это наш!" И не спрашивает у меня никаких документов. Таким образом, я переправился с летчиками на косу Чушка в Краснодаре.

После неудачного десанта я снова попал в Сочи, где меня направили как особо уполномоченного на черноморское побережье, ловить тех самых дезертиров, я проверял по квартирам. Разыскивали тех, кто из армии убежал, со мной постоянно был список, несколько человек, всего с десяток в списке числился. За все время я поймал человека 4 или 5, я ходил только с пистолетом ТТ, чтобы подозрений не вызвать, с автоматом на меня все обращали внимание бы. Я приходил по адресу родителей, проверял, не появлялись ли они там, я сам приходил, говорил, что вместе служили, пришел повидать его, они бочку достают с вином, в земле закопанную, ведь воевал вместе с их сыном, угощают. И я все у них узнаю, где, что, появлялся ли "сослуживец". Когда вылавливали, их немедленно отправляли в полевой военкомат, а оттуда в штрафные роты. Тогда не расстреливали, люди нужны на фронте были, они в штрафных ротах и так на верную смерть шли. Затем, летом 1942 г., погода стояла еще теплая, меня пригласили в штаб Северо-Кавказского (далее С-К) фронта, там было так: два фронта: С-К и Закавказский, который находился в резерве. Меня пригласил командующий С-К фронтом, также присутствовали представитель ЦК и начальник 4-го Главного управления НКВД СССР генерал-майор Иванов. Они приказали мне создать специально охрану по закрытию границы фронтов, от перебежчиков из С-К фронта в Закавказский, т.к. много было желающих, и военных, и гражданских. Нам была придана часть военных солдат, 30 солдат со ст. лейтенантом, который числился моим заместителем, транспорт, всех задержанных грузили на машины, сопровождали солдаты на призывной пункт, где их оформляли и отправляли в военкомат, оттуда в штрафные роты. Вторым замом со мной был все тот же капитан милиции, у меня к тому времени было звание ст. лейтенант госбезопасности. Я был обеспечен удостоверением, подписанным командующим фронтом, членом военного совета и начальником 4-го ГУ НКВД, где говорилось, что невзирая на звание и должность, задержанный без пропуска передается в мое подчинение, даже такие слова были: "ваше слово - закон". Если кто-то пытается перейти границу, полковник он или генерал, я обязан задерживать его, и никаких. И вот посты стояли, ими руководили мои заместители, мы дислоцировались по дороге Сочи-Сухуми ближе к Сухуми. Когда тяжело сложилось на фронте, в конце лета и начале осени, прибавилось дезертиров, при чем местные знали по горам тропы везде, и часть все-таки проходила мимо наших постов, не могли же мы все горы закрыть. Словили тогда человек 25, отправили в полевой военкомат всех. Изымали оружие, на транспорте обратно возвращали, они и не сопротивлялись, все сдавали. Что интересно, хотя дезертиров и прибавилось, паники тогда в городах не было, были созданы специальные истребительные батальоны, они быстро подавляли волнения.

В ноябре месяце 7-го числа праздник же, вот и через наш пост в Сухуми, ехал на "эмке" заместитель командира дивизии по снабжению, полковник-грузин, с ним шофер. Меня не было, я жил в комнатке в доме на окраине Сухуми, отдыхал, это было ночное время, вдруг приходит часовой: "Товарищ ст. лейтенант, там вас просят на КПП". Прихожу, смотрю, стоит полковник, поинтересовался, в чем дело. Он так и так, товарищ начальник, праздник, хочу поехать к себе в Сухуми, взять закуски, выпить. Я спрашиваю: "Ваш пропуск?" А пропуск выдавал только командующий С-К фронтом, только по его распоряжению можно было проезжать. Естественно, пропуска не оказалось. Он заюлил, я не могу ничего сделать, он просит, потом я говорю: "Знаешь что, благодари, что у меня душа добрая, я пойду вам на встречу, хотя и нарушаю военный закон. Только возьмешь моего заместителя, капитана милиции, довезешь до Сухуми". Он сразу согласился, сел и поехал, через 10 км приказал остановить машину, и говорит капитану: "Кацо, выходи из машины". Капитан возмутился: "Товарищ полковник, вы же договорились с моим начальником!" Тот в ответ: "Кацо, твой начальник там, а здесь я начальник. Выходи из машины". Что делать, капитан вышел. Тогда часто ходили машины снабжения Сухуми-Сочи, все с пропусками, на одной такой добрался до меня капитан и докладывает о ситуации. Ах, так, я тут же останавливаю первую машину, сажу в нее 2 автоматчиков, у нас же зафиксирован номер "эмки", приказал, где бы ни было, в Сухуми или нет, на квартире, немедленно разыскать и доставить. Они догнали полковника еще в пути, возвращают его, я спрашиваю: "Что, где начальник!" Тык-мык, я показал ему свое удостоверение, он на колени рухнул, я говорю: "Ты теперь знаешь, кто такой чекист! Шутить так не будешь! Сейчас я твою машину ставлю на прикол, тебя и шофера на грузовую погружаем, напишу отношение: "отправить в штрафную роту", потому что полевой военкомат подчиняется мне в таких вопросах, там вся твоя гордость закончится". Он опять, туда-сюда, махнул я рукой, пусть едет. Потом меня снова вызывают на КПП, прихожу, полковник стоит, назад в Сочи возвращается, вытаскивает бочонок вина, жареного поросенка, я говорю ст. лейтенанту: "Сменятся твои люди, покормишь, напоишь, и пусть отдыхают!" А мне не надо, ни бочонка, ни поросенка, есть еда и питье. В конце говорю полковнику: "Запомни навсегда, что с чекистом надо разговаривать как положено и не думать, что чекист глупее тебя!" Понял все он.

В первых числах февраля 1943 г. я принял участие в высадке десанта на Малой земле под Новороссийском. В первом эшелоне высадилась морская пехота под командованием майора, он погиб при высадке десанта. Высаживались на баржах и катерах около скалы, под причал ничего не было оборудовано, так в воду прыгали и выходили прямо в бой. Отбили контратаку немцев, на этом месте позже был организован причал для катеров и, главное, баржи. На одной из них и я высадился на второй день десантной операции, сразу пошли в наступление, а потом в подкрепление была выброшена бригада, комиссаром которой был Брежнев, я встретился с ним на совещании. Недалеко от берега было село, от которого осталась одна хатенка, располагавшаяся на самой окраине. И там Брежнев размещался, он собрал политработников на совещание, также был приглашен командный состав, командиры частей, а я как руководитель группы чекистов. Брежнев давал установку, как помогать и сохранять бойцов, как правильно ставить задачу о нападении, проведении боев, чтобы меньше было жертв. Главное, относиться к воинам очень добросовестно, внимательно, особенно со стороны командного состава, потому что некоторые любили так командовать: пошел и все. А надо, чтобы правильно ставилась задача ведения боя. Сам Брежнев был небольшого роста, очень умный, спокойный, четко и членораздельно ставил задачи, и очень просил командный состав: "Берегите людей! Это зависит от вас, комсостава, как вы организуете бой". Так что очень внимательный и чуткий командир, я о нем отзываюсь только с хорошей стороны. В целом, на Малой земле передо мной ставилась задача помочь в эвакуации населения с ранее оккупированной территории, чтобы собирать и помогать, выводить к причалу и отправлять на Большую землю, т.е. в Краснодар. Такова была первая задача, чтобы не было лишних жертв. Так и делали, после назначили коменданта в г. Новороссийск, майора, с которым мы держали связь. Также организовывали своевременный подход и выгрузку барж, с боеприпасами и живой силой. В июне 1943 г., когда я там находился, уже после высадки основного десанта, оказалось, что на островах, Таманских плавнях, находились три партизанских отряда г. Новороссийска. И когда мы создали плацдарм, они вышли из плавней, там особо уполномоченным в отрядах был ст. лейтенант новороссийского отдела КГБ, он прибыл ко мне в группу. Потом в Геленджике была создана оперативная группа ЧК г. Новороссийска во главе с заместителем начальника новороссийского горотдела НКВД, и я получил телеграмму от начальника этой группы, чтобы прибыл к ним в Геленджик. Что делать мне, я ведь как раз принял 3 партизанских отряда. Пришлось ехать, когда уезжал, ст. лейтенанта оставил за себя, и сказал: "Я сегодня ночью отправляюсь в Геленджик, а ты завтра соберешь все три отряда и тоже придешь к вечеру к причалу и погрузишь на баржу и следом за мной приедешь". Пришел в порт вечером, встречаю того майора, коменданта Новороссийска, хотя город еще был занят немцами, а он уже числился как комендант, мы друг друга знали. Поздоровались, я объяснил, что получил приказ прибыть в Геленджик, он мне заявляет: "Ты сегодня не поедешь". Как это так? Раз вызывают, я поеду, он: "А я говорю, что не поедешь". Тогда и я уперся: "А кто ты такой, что решаешь, поеду я или нет. Я тебе не подчиняюсь". Он начал угрожать, что я партбилета лишусь, но кто он такой, что, он мне партбилет выдавал?! Сел и уехал, приезжаю, докладываю начальнику, он тогда стал называться "ст. лейтенант госбезопасности", две шпалы носил, начальник вызывает секретаря: "Приготовьте Николаю Фомичу стакан водки и закусить. А ты Коля, иди, прими душ". Пошел я, после отдохнул. Утром поднимаюсь - ЧП, передают по радио: с Малой земли в Геленджик шла баржа, там в бухте было противолодочное заграждение, но немецкая подлодка все-таки зашла, и ночью торпедировала баржу. Все, кто был на палубе, и мог плавать, тех катера подобрали, а кто был в трюме, все погибли, в том все партизаны и тот ст. лейтенант, которого я за себя оставил.

В связи с тем, что на С-К фронте положение улучшилось, меня в октябре отозвали в Краснодар, как оказалось, для заброски в крымский партизанский лес, тогда я не знал, куда меня собираются направить. Там было руководство КГБ, в том числе министр госбезопасности Фокин. Вызвали нас троих на беседу к министру. Все началось часов в 10.00 вечера и закончилось только в 2.00 ночи, Фокин рассказывал обстановку в Крыму, что готовится десант к высадке на Крым, поэтому крайне важно иметь разведданные о положении немецких войск на Керченском полуострове и в общем в Крыму. Для этого необходимо организовать разведывательную и контрразведывательную деятельность в партизанских отрядах. Тогда у крымских партизан как раз было создано три соединения: Южное, Восточное и Северное, в каждом по 2-3 бригады. Меня министр назначил в Восточное соединение, остальные были направлены в Северное и Южное, ведь я раньше вел оперативную работу до оккупации в Кировском районе, поэтому мне будет легче там работать. Он, министр госбезопасности, развез нас на своей машине после совещания. И сразу готовимся к выброске, подготовки не было, уже сами все знали. Только выдали перед забросом автоматы ППШ, с двумя дисками (один в автомате, другой запасной, дополнительных патронов с собой не брали), были 4 гранаты, "лимонки", противогаз, лопатка саперная. Но одежды новой не дали, в чем были, в том и отправили. 20 октября 1941 г. мы приехали на аэродром, где ожидал нас транспортный самолет Р-5, дали ящик американских консервов, и мешок соли, на троих разбили еще один ящик консервов, раздали нам эти банки, мы разложили их по мещмешкам. Погрузились и улетели, когда через Керченский пролив пролетали, как нас зенитки накрыли, летчик нам сказал: "Все, пропали мы, будем кормить рыбу в море". Но летчик был опытный, не один раз пролетал там, все-таки проскочил эту массовую волну обстрела, и в 2.00 ночи мы благополучно сели на Зуйском лесном аэродроме, там заранее развели костры партизаны, чтобы мы приземлиться могли. В ту же ночь нас повели в штаб, с нами были проводники из партизан, с немцами не столкнулись, мы шли налегке, т.к. партизаны все забрали у нас и сами несли консервы. К рассвету привели в Центральный штаб, размещавшийся в Южном соединении, в заповеднике. Принял нас Мокроусов, возглавлявший партизанское движение в Крыму, беседовал с нами, рассказал о положении, как что готовиться в преддверии освобождения Крыма. И в то же время очень внимательно слушал нас, о том, как командование фронтом готовится к высадке на Керченский полуостров, в первую очередь о том, какая будет оказана партизанам помощь. Тут в это время присутствовали командиры бригад из всех соединений, они нас сразу забрали, командиром 3-ей бригады Восточного соединения был капитан Кузнецов Владимир Степанович, он меня с собой забрал. Мы пришли в старокрымский лес, где располагался штаб Восточного соединения, шли ночью, темно, впереди проводник, за ним шли партизаны, друг друга держались за вещмешки, привязывались, чтобы не потеряться. Но все же мы в это время потеряли майора "СМЕРШа" Отдельной Приморской армии, он где-то отстал, так его и не нашли, его уже позже освободили из немецкой тюрьмы. Но вообще немцы ночью боялись в лес ходить, днем идут в бой, а как только ночь наступает, уходили, или, в крайнем случае, на опушке располагались, ждали утра.

Все работники штаба жили в простых шалашах, да и тех было мало, ведь все базы и землянки разгромили еще в первое время. Тогда тяжело было, партизаны с голоду умирали зимой 1941/1942 гг. Меня Кузнецов назначил заместителем командира и особо уполномоченным в 8-й партизанский отряд, недавно получивший пополнение преимущественно из молодежи, которые были старокрымскими подпольщиками, а потом пришли в лес. Впоследствии отряд был переименован в 5-й молодежно-комсомольский, командир Вахтин, с ним служило еще три брата Стояновы. Сам Кузнецов возглавил быстро все соединение, вместо него командиром бригады стал Куликовский Александр Александрович, мы его "дядя Саша" звали. Затем, когда была сформирована бригада, я стал замом по разведке у Куликовского и одновременно уполномоченным КГБ Крыма в восточной части. Сразу по прибытию передо мной ставилась задача, прежде всего, заиметь агентурный аппарат, как внутри партизанской бригады, так и в фашистских разведывательных и контрразведывательных органах. Надо было очень быстро создать сеть, часть вербовал, часть привлекал, имел кое-кого в бригаде, в целом довольно быстро была создана хорошая агентурная сеть. Дальше началась моя партизанская работа.

Была такая деревня Бакаташ в лесу старокрымского района. Там жили местные жители, татары, и фашистские каратели из старого Крыма выселили все население из села и организовали наподобие санаторной зоны для фашистских асов, летчиков и танкистов, которые прибывали с кавказского направления. Подступы к населенному пункту были заминированы, на дорогах везде дзоты и доты. Мой разведчик Леня Конюхов, он же местный, знал хорошо лес, разузнал, где можно обойти минное поле и заставы. Решили провести операцию, я план составил на основе данных разведчика. Пошли ночью, Юры Стоянова, правда, с нами не было, он где-то в другом месте был. Как раз приехали в село около 200 немцев, разместились на отдых, вот их мы и решили уничтожить, Леня очень тщательно разведал все, Вахтин, я, весь 5-й партизанский отряд, всего 70 человек, пошли на операцию. Тихо зашли, и сразу сняли охрану в дзотах, углубились в село, и внезапно начали по окнам бить, бросать гранаты. Застигнутые врасплох фашисты выпрыгивали в кальсонах, белых нательных рубашках и давай бежать в горячке, не поняли куда, мы здесь все заняли, они бросились на собственное минное поле. Ни один не вышел, все погибли.

20-го января 1944 г. мы, 5-й партизанский отряд, дислоцировались, на горе Бурус, высотой 950 м. над уровнем моря, между Судаком и Старым Крымом. Я послал в разведку трех человек, на окраину леса, понаблюдать, обычно из Судака или прилегающих поселков выходили каратели на прочес леса, искать партизан. Разведчики вышли и близко заметили стадо барашек, решили забрать эту отару. Оказывается, овец охраняли 3 румына, как увидели партизан, бросили все и убежали, наши же забрали овец и пригнали в отряд. Командир отряда Вахтин дал команду поделить на каждых двух человек по барашку. И дал команду разделать и наесться хоть, это днем было. Я Вахтину говорю: "Так и знай, что из-за этих овец завтра утром надо ждать карательный отряд, эту местность немцы прочесывать будут". Мы овец порезали, разделали мясо, сразу на горе Бурус выставили оборону, мы были в основном вооружены автоматами и пулеметами. Расположились по гребню горы, она же высокая, подниматься на нее очень тяжело и трудно. И потом в стороне выставили заставу, куда назначили командиром группы заслона Юру Стоянова, он в отряде разведкой командовал. И действительно, немцы утром начали прочес, и первыми наткнулись на заставу, Стоянов погиб, их немцы выбили быстро. После этого немцы стали подниматься на высоту, крутая же, а мы уже готовы, первую атаку отбили. Через некоторое время снова полезли, опять мы им врезали, но в это время был тяжело ранен Вахтин, он назначает меня, я был у него замом по разведке, командиром отряда. Приказ понял, принял командование, за день всего мы отбили 11 фашистских атак. Сколько они применяли огневых средств, подтянули артиллерию, вызывали самолетную поддержку, но ничего не могли сделать. Дотемна мы все-таки выдержали, но когда закончилась 11-я атака, у нас тоже потери, убитые, раненные, спущены в балку, мы уже не можем закрыть всю высоту по гребню горы, у нас сил уже нет. Тогда я решил пойти в северную часть горы, посмотреть, не пытаются ли немцы зайти в тыл к нам, забраться на гребень и смять нашу оборону, ведь если бы они нас смяли, то спустились бы в балку, и все наши раненные и больные были бы уничтожены. Пошел туда, ничего нигде нет, прислушиваюсь, может, шум где, вроде ничего. Уже возвращаюсь, вдруг слышу, в одном кусте шорох, смотрю, на гребень горы забрался пулеметчик и устанавливает пулемет на нашу оборону, и я сразу не растерялся, выхватил из кармана "лимонку", и шуранул туда. Так этот пулеметчик вместе с пулеметом в обрыв и полетел. После думал, что промедли хоть чуть-чуть, ведь не больше минуты ему нужно было, он открыл бы огонь по нашей обороне и всех снял бы. Не растерялся, к счастью. Ночью мы ушли, немцы охрану с северной части не выставили, мы туда и ушли, наутро послали разведку, видно было, что немцы нас искали, но ночью пошел снег, и следы нашего отступления никак не могли определить немцы. Походили-походили, ничего не нашли. Вообще, у немцев однобоко войска располагались, в основном были сосредоточены в южной части судакского района, против нас, а на севере не оставляли никого, думали, никого нет, нас нет, вроде как не надо. В отряде за время боя были потери: тяжело ранен Вахтин, 2 наших пулеметчика убиты, из бойцов 3 человека погибло: Семен Сагайдак, Алексей Наумов, Юрий Стоянов, также были раненные, но, к счатью, тяжелых, кроме Вахтина не было. Немцы же были из регулярной части, они шли напрямую, потому что в обход некуда идти, в этой операции за 11 атак было уничтожено до 400 немецких солдат и офицеров. Гора была залита кровью, не снег, а сплошная кровь. За этот бой я получил медаль "За отвагу", она тогда высоко ценилась.

Теперь по поводу моей агентурной сети. В частности, один пример: когда началась война, я в Кировском районе имел по оперативной линии некоторые отношения с туберкулезным санаторием Старого Крыма, там работал главным врачом Иван Иванович Давыдов, который остался в оккупации, и после по моему заданию был внедрен в качестве врача в немецкую ВИК, т.е. комендатуру. Имел пропуск, на право хождения в любое время, днем и ночью, как на гражданские, так и воинские объекты, что для меня было очень ценно, можно получить все необходимые данные, что там происходит. Я с ним работал, однажды даже я имел с ним персональную встречу, хотя перед отправкой в лес генерал Фокин запретил нам самим встречаться, а через только своего проводника, т.е. обмен посредством пароля, который я давал поверенному связному. Чаще всего для связи мы использовали систему фамилий, т.е. связной Леня Конюхов приходил и говорил: "Я к вам от такого-то", в ответ должен был услышать: "А я такой-то". Только после этого происходил обмен информацией. Один раз я пошел на встречу сам, лично, вместе с Леней, т.к. Иван Иванович должен был сообщить какую-то важную информацию. И в самом деле, он сообщил нам, что в настоящее время в старокрымской тюрьме содержится около 50-ти советских граждан, которые приговорены к высшей мере наказания, со дня на день они должны быть казнены. По возвращении в бригаду я доложил об этом Кузнецову как командиру соединения. Тот спрашивает у меня: "А что будем делать?" Я ответил: "Надо освобождать!" Тогда он попросил сделать набросок, план мероприятий, что и как, ведь я знал входы и выходы в город, а Кузнецов должен был пригласить двух командиров наших бригад, Куликовского и Котельникова. Я сделан набросок, зная, где засады немецкие, подходы. Ведь к тому времени я даже знал, где в какой квартире у какого окна на кровати спит фашистский офицер, ведь вся детвора, местные, хорошо знают город, сами мне все рассказали. Мне вообще и в партизанских отрядах оставалось только напомнить, сразу слышал: "А, мы знаем, где это". Собрались командиры бригад, я по указанию Кузнецова коротко проинформировал о своем плане, все согласились, поддержали полностью. В плане было предусмотрено, что 2 партизанских отряда будут направлены на г. Старый Крым. А один перекроет дорогу между Старым Крымом и деревней Изюмовкой. Наш 5-й отряд, как хорошо знавший город, сразу нападает на тюрьму, перебивает охрану и освобождает заключенных, 4-й отряд 2-й бригады громит штабы карателей и забирает документацию, 3-й отряд также из 2-й бригады уничтожают воздушную связь, чтобы немцы из Старого Крыма не могли связаться с Феодосией и быстро получить оттуда подкрепления. В Старом Крыму размещалось только карательных органов целых 4 объекта: и полиция, и жандармерия, и полевая полиция. В целом это был очень укрепленный район, у немцев даже было предусмотрено при отступлении сжечь город, ведь солили сильно фашистам старокрымские партизаны. Собрали отряды, в ночь с 26-го на 27-го марта 1944 г. они вошли на центральную улицу города без единого выстрела. Так был расписан план, что отряды прошли все посты и пункты наблюдения незамеченными. Командир 5-го партизанского отряда Вахтин Алексей Алексеевич дал красную ракету, т.е. объявил наступление, и тут же 3-й отряд сразу уничтожил связь и блокировал дорогу, и вот все там перебили, всю охрану, освободили всех советских людей и всего уничтожили немцев и карателей около 150 человек. Партизаны вернулись в лес без единой потери, никто даже царапины не имел. Считаю, что во многом сыграла роль хорошая разработка операции.

Я имел в Феодосии, в карательном органе Абвер-317, самый опасный был орган, сравним только с СД, своего внедренного человека. Представляете, как это можно, внедрить и сохранить от начала до конца, ведь это были самые прожженные фашисты, сколько крови мирного населения пролили. Фамилию я не имею права сказать, это был местный житель, из села. Как раз вскоре после его внедрения в Абвере-317 разработали целую операцию: завербовали в селе полицейского, специально его посадили в тюрьму, сделали личный побег, чтобы внедрить его к нам в 5-й отряд, он должен был собрать данные для того, чтобы ликвидировать отряд. Специально для этого из Севастополя прибыла карательная экспедиция по уничтожению партизан Восточного соединения, т.к. мы были мозолью для фашистов, ведь действовали на важной трассе Симферополь-Керчь, откуда грузы шли, в том числе к войскам, сражавшимся против наших десантников, закрепившихся на плацдарме около Керчи. Перебрасывались и подкрепления и техника, мы громили их. И вот, я встретился со своим агентом, он рассказал, что не сегодня-завтра будет организован ложный побег из тюрьмы фашистскому агенту для внедрения в партизанский отряд, для сбора информации, особенно по местам дислокации, вооружение, настроения. Этот агент должен был за день собрать данные, и тут же ночью возвратиться в Феодосию и предоставить материалы. На их основании будет проведен прочес, когда я получил такие данные, сразу доложил Кузнецову. Мы с ним договорились, что я проинформирую весь командный состав восточной части Крыма: в случае прибытия кого-либо из Феодосии в любой партизанский отряд, немедленно поставить меня в известность, а потом я поговорил с Кузнецовым, и сказал: "Знаешь, самое вероятное, что он появится в 7-м партизанском отряде". Он удивился: "Почему?" Я объяснил, что: "Там командир бригады Куликовский - гражданский человек, никогда военным не был, с ним легче всего, он особо не обратит внимания. А особо уполномоченным в отряде мой бывший начальник, татарин, и отряд ближе всего к Феодосии. Так что наиболее вероятно он появится в этом отряде". И точно, мне на утро сообщают, что появился мужчина из Феодосии в 7-м отряде, мне сразу понятно стало, в чем дело. Я беру двух автоматчиков, и приезжаю на грузовике в отряд, прихожу к особисту, майору Муратову. Я тогда был зам командира бригады, но все-таки его бывший подчиненный, говорю ему: "Слушай, Николай", так и так. Он все подтвердил: "Действительно, прибыл из Феодосии, просит убежища, чтобы ему дали возможность рассчитаться с немцами за то, что издевались над ним". Знаем мы эту песню, попросил привести его к нам. Приводят этого парня, русского, я говорю: "Слушай, Николай, давай-ка я его к себе заберу, есть у меня, о чем расспросить сбежавшего". Тот согласился отдать, забрал я агента, Муратов потом смеялся, как Николай Фомич у него из-под носа фашистского агента забрал. Я пришел к себе, приказал хлопцам провести личный обыск. Сам тем временем стал допрашивать, он запирается, описывает все четко, хорошую ему разработали линию поведения, разговора, тут ничего не скажешь. Все крутит шарманку эту, а я думаю: "пой, пой". Провели личный обыск, но ничего не обнаружили, тогда я говорю: "Ну что, хлопцы, а ну-ка сейчас же все швы на одежде распороть!" Начали распарывать в брюках - оттуда как начали выпадать пароли на право прохождения обратно к немцам, ауссвайс фашистский, в нем говорилось, чтобы предъявителя не задерживали ни на одном посте охраны. Я спрашиваю: "Ну что?" Пык-мык. Потом узнаю, что среди наших есть его односельчанин, решил очную ставку сделать, партизан его сразу узнал: "Это же наш полицейский!" Ему уже деваться некуда, я же данными располагал, тут уж он все рассказал, как его готовили, посылали, как разрабатывали легенду, какие нужны было ему собрать материалы: дислокация отрядов, количество партизан, вооружение. Уже куда его? Некоторые говорят, почему я его не перевербовал и назад немцам не отправил, но я так не делаю, нет доверия таким людям. У нас был военный трибунал, его осудили и тут же расстреляли. Таким образом, немцы не смогли получить необходимую им информацию, решились втемную идти на отряды, и эта карательная экспедиция не применила никаких мер по уничтожению партизан. А если бы я прошляпил, то все, они могли бы нас уничтожить. Вот в этом и заключалась работа чекиста. Естественно, немцы могли догадаться, что их провалившегося агента мог кто-то сдать, но у моего человека была так четко разработана легенда, что никак они к нему не могли придраться. Я его сохранил, после освобождения Крыма он остался в живых, и когда пришли наши войска, особый отдел его арестовал, уже должны были следственные органы расстрелять его как предателя, тогда мой человек рассказал, что был связан с Николаем Фомичом. Нашли меня по телефону, звонят, я сразу говорю: "Да, все так, немедленно освободить и прекратить дело!" Что и было сделано.

12 апреля 1944 г. немцы отступали из Керченского полуострова через Старый Крым, от разведчиков я получил данные о том, что немцы отступают, из Керчи движется какая-то воинская часть по шоссе Изюмовка - Старый Крым, Вахтин предложил ночью блокировать Изюмовку. Мы всем 5-м отрядом вышли к дороге и засели в селе, через которое, как оказалось, отступала румынская часть, блокировали дорогу, у нас в отряде служил румын по фамилии Браток, он сидел в Румынии за контрреволюцию в тюрьме, но в связи с нехваткой личного состава в регулярных частях, его освободили и забрали на фронт, так он со своими бойцами пришел к нам в лес и сдался. Мы его использовали как румына, и в это время мы видим,в село въезжает грузовик, к которому сзади пушка прицеплена, тогда Вахтин говорит румыну: "Дай им команду: "развернуть и открыть огонь по колонне!" И представляете, они сделали это, мы тем временем подкрались к машине, она крытая, немецкая, все за ней спрятались, наколотили румын, они быстро разбежались в разные стороны, и мы спокойно к себе утром приехали. И опять мой разведчик Павлик Косенко докладывает, что большая воинская часть из Керчи следует в сторону Феодосии. Но идут они, конечно, на Симферополь. Докладываю я Кузнецову, он предложил: "Николай Фомич, давай человек 25 собери, только с автоматами, и на немецкую машину садимся, мы встретим их". Я подготовил, все только с автоматами и пулеметами, сели в крытый грузовик, и выехали из леса через речку, по пути Кузнецов говорит мне: "Ты, Николай Фомич, у нас как разведчик, вот тебе задача: первая машина это законно идет разведка, а вторая - уже командный состав этой части. Поэтому ты должен с Павлом Косенко и начальником штаба отряда, втроем подбить командирскую машину и создать пробку, а я тем временем с 22 автоматчиками и пулеметчиками открываю ураганный огонь по колонне". Так и сделали. Видим впереди легковую машину, там было 4 немецких офицера, и тут же подъезжает наш крытый грузовик, немцы приняли за своих, никто же не знает, кто там, я выскочил и сразу в упор по водителю, ведь рядом с ним всегда кто-то из командования сидит. И расстреляли 4 офицеров, также в легковушке в кабине был установлен двухствольный противовоздушный пулемет, Косенко в упор расстрелял немца за ним, уже приготовившегося по нам бить. Таким образом, я, оказалось, убил генерала, командира дивизии, и когда уже к концу бой подходил, смотрю, на руке у генерала часы швейцарские, тогда самые модные часы, я хотел снять их, а они оказались пулей пробиты. Мы машину подожгли, а Кузнецов со своими подбил 10 грузовых машин, полных немцев. Сначала немцы, видимо, посчитали, что русский десант высадился, но когда поняли, что это партизаны, не стали близко подъезжать к нам, а вышли из машин, пошли вокруг леса, чтобы отрезать нам пути отхода. Кузнецов, видя такое дело, сразу отдал команду: "На машину!" Мы сели, через речку в лес и смылись. Таким образом, было уничтожено около 250 фашистов, в том числе 4 офицера и 1 генерал, а также 10 грузовиков и 2 легковых автомобиля.

Когда освободили Симферополь, мы уже находились в Старом Крыму, встретились там с танкистами, целовались, обнимались, затем они пошли на Симферополь. Тем временем из Керчи в столицу Крыма проезжали представитель Ставки маршал Советского Союза Ворошилов и командир Отдельной Приморской армии генерал Еременко. Когда они подъехали в Старый Крым, Еременко нас так благодарил за помощь, я же дал Кузнецову данные в штаб Приморской армии о расположении вражеских сил, что сильно использовалось во время десанта. Как он благодарил! Постояли, пообнимались с нами, и уехали, а мы остались в городе.

Еще в лесу я был назначен заместителем начальника Джанкойского отделения МГБ, где я начал заниматься специальной работой - выявлял немецкую агентуру. Когда освобождали Крым, особый отдел арестовал одного полицейского, вынес следователь заключение: "расстрелять!". Мне дали разобраться с этим делом. В течение ночи давали дело, не больше, утром я должен доложить о результатах и своем решении. Я прихожу и докладываю: "вышеизложенные материалы не подтверждаются, и за ним преступной деятельности не усматривается. Считаю, надо немедленно освободить из-под стражи!" И комиссия тут же освободила его. Спас его жизнь. Я всегда считал так: надо разобраться до мелочей, не так, как некоторые раньше, просто написать "расстрелять!" и все. И не интересовался никто в комиссии, а надо ли. В 1945 г. после окончания войны меня перебросили в Крымское управление МГБ в Симферополь за то, что я в мирное время раскрыл и разоблачил фашистскую резидентуру. Немцы, когда отступали, оставили свою агентуру, т.к. считали, что снова вернутся на полуостров. Резидентом оказался главный инженер одного из заводов, и у него было 2 агента на связи. Он должен был ждать немецкого возвращения, и тем временем готовить информацию по размещению войск. Я установил хорошую связь с одним из рабочих совхоза, расположил его к себе, он по-честному рассказал, как его завербовали, кому передали и так далее. Все написал, я вызвал резидента, стал допрашивать, тот отпирается, тогда я говорю: "Сейчас я тебе очную ставку сделаю с твоим агентом". Как привел рабочего, инженер сразу смялся, и рассказал все, в том числе сдал второго агента, о котором я и не знал ничего. Тут главное четко разговор вести.

В 1954 г. я перешел на работу в МВД, где работал до самой пенсии. Уволился в должности заместителя начальника оперативного отдела ГУ МВД в Крыму. За войну я был награжден медалью "За отвагу", орденом Красной звезды, Отечественной войны II степени, медалями "За боевые заслуги" и "партизану Отечественной войны", также рядом других наград.

- Ставили ли в колхозе уже отслуживших в армии ребят на какие-то должности, отдавая им предпочтение?

- Знаете, в этом никакой надобности не было, кто там служил, работали как все, помощи им не требовалось. Разве что бригадиром могли поставить, но здесь большую роль, как и моем случае, играло образование.

- Как кормили в армии до войны?

- Очень хорошо, были первое, второе блюда, на третье чай или компот, мясное было, хотя и по-разному, каша была в основном перловая, заправленная сливочным маслом.

- Какое отношение было к работникам НКВД до войны?

- Тогда исключительным уважением пользовались работники НКВД. Приходишь, если тебе нужно к руководителю, так секретарю была дана команда независимо, кто бы ни был в кабинете, немедленно пропускать, ни минуты не задерживать. В прокуратуре, к примеру, я имел дело только с замом прокурора по спецделам. И с военными общались хорошо, но все-таки только летчики, конечно, большими специалистами считались, к ним все с уважением относились.

- Показывали ли Вам какие-либо специальные фильмы в НКВД?

- Было дело, показывали про коллективизацию, как проводилась, кого раскулачивали, как высылали. Это же работники НКВД арестовывали и репрессировали кулаков. Показывали как учебу.

- Представители каких национальностей находились в партизанах?

- Всяких, в нашем отряде было 4 крымских татарина, румыны, украинцы, грузины, даже позже был создан специальный грузинский отряд из перебежчиков-"власовцев", командиром отряда был капитан, его даже в Германию посылали учиться, после войны его все-таки осудили на 10 лет. В немецкой форме и с немецких оружием грузин враг вначале за своих принимал, только потом начали понимать что к чему. И ни с кем у меня не было противоречий, все со мной спокойно работали. К грузинам отношение было нормальное, мы верили им, они слово давали. На задание с ними отправляли других партизан, проверенных, если что, вести наблюдение за их действиями. После боя с ними беседовали, как они себя вели, и давали им в основном хорошие характеристики. Крымско-татарских карателей в Старом Крыму не было, сейчас говорят, что в городе при немецком отступлении татары поголовно убивали и резали мирное население, но у меня таких данных нет. Даже такой случай рассказать могу: у нас в отряде был парень 12 лет, крымский татарин, пошел к своему дедушке в Коктебель, но тот не только его не принял, а заявил: "Отдам сейчас в полицию!" Парень вернулся, ничего не понявший. Такая у них сильная рознь была, у крымских татар.

- Как часто использовались в практическом плане собранные Вами разведданные?

- Очень часто, по моим материалам, переданным Кузнецову, другие партизанские отряды громили немецкие склады в населенных пунктах по всей восточной части Крыма.

- Как бы Вы оценили роль разведчика в партизанском отряде?

- Я задавал себе этот вопрос. И вот что хотел бы отметить: от разведчика жизнь часто требует напряжения всех духовных и физических сил, быстрой ориентации, ловкости и умения выделись в сложной обстановки самое важное и нужное. Разведчики длительное время обучаются своему искусству. Но для юных разведчиков из 5-го молодежно-комсомольского партизанского отряда не было особой школы. Школой для них была сама жизнь, то суровое время, которое лишило их юношеских радостей и сделало не по летам взрослыми. По-взрослому они работали в подполье юных борцов, собирая ценные сведения об оккупантах и передавая их партизанам. А, уйдя в лес, они воевали без всяких скидок на возраст, неизменно проявляя высокое мужество, отвагу и стойкость. Вот что я хотел бы подчеркнуть.

- Какие задачи перед Вами ставились по внутренней работе в партизанских отрядах?

- Во-первых, чтобы не было изменников и дезертиров, а также ликвидация панических настроений. Но такого в отрядах не было, дисциплина что надо. Причем партизанская - если что, командиры без всякого суда расстреливали. И такие случаи были, я знаю, особо уполномоченный одного из отрядов, нашел изменника, по отряду распространявшего панику, расстрелял его без суда и следствия. Также был расстрелян один из командиров отряда.

- Сталкивались ли Вы со старыми партизанами, которые находились в лесу с первых дней оккупации Крыма?

- Были такие, но мало. Правда, в 5-ом отряде в основном была молодежь, пришедшая в лес в 1943 г. Наш отряд был создан на основе очень потрепанного 8-го феодосийского отряда, преимущественно из старокрымских жителей. Вообще, Кузнецов и Вахтин были очень отважными и решительными командирами, с ними можно было на любое дело идти.

- Каково было Ваше личное отношение к немцам?

- Вы знаете, я все отдал на борьбу с врагом, особенно зная, какой урон немцы нанесли моей семье, ведь погубили отца, он был в 1943 г. фашистами расстрелян за связь с партизанами, две сестры насильно вывезены в Германию и находились в концлагерях, братья погибли на фронте. Я шел с таким отчаянием, не считался ни с чем. Хотел доказать, что мы победим, что не смогут они нас разбить. С такими командирами, как Вахтин и Кузнецов, и вели себя таким отчаянным образом, как никто другой в Крыму.

- Как немцы относились к партизанам?

- Во время одного из прочесов немецкие каратели захватили наш госпиталь, и всех раненных сразу расстреляли, в том числе медсестру нашу. А врачу все-таки удалось скрыться, она местная была, из Феодосии. Вот так.

- Был ли при 5-ом отряде мирный лагерь?

- Да, они в каждом отряде были, местные жители уходили в партизаны, немцы их села сжигали. Но когда был массовый прочес из Севастополя, они всех забрали. Потому что партизаны сами спасались и принимали бой, а куда возьмешь детей и стариков?

- Как мылись, стирались?

- Я за все время в партизанах ни разу не мылся, ночью, когда где можно костер развести на ночевку, чтобы из Старого Крыма его не видно было, снимаешь нижнее белье, над костром потрясешь, как очередь пулеметная, так вши стреляют: "тра-та-та-та-та". И мне Иван Иванович Давыдов, когда передавал данные, также пару нательного белья прислал, на замену. А так спали где придется, перед костром бревно положишь, приляжешь друг на дружку, утром встаешь, у кого сапоги прогорели, у кого у шинели пола отгорела. Но и то, это редко, в основном на земле спали. Но организм так мобилизован был, что никаких простудных болезней не наблюдалось.

- Хватало ли в отряде перевязочного материала?

- У нас в отряде был врач, он до войны закончил военную медицинскую академия, когда часть отступала, он в лес пришел. У него всегда материалы были, еще из армейских запасов.

- Трофеи собирали?

- Нет, просто не до того было. Вот хотел взять часы у генерала, а они разбиты, а больше ничего не имел. И оружием трофейным не пользовались, нам, к счастью, забрасывали оружие и патроны четко, через Зуйский аэродром в Северное соединение даже "Катюши" как-то переправили. В конце 1943 г. - начале 1944 г. даже один раз сбросили бочку спирта. А Куликовский, командир 3-й бригады, был большой любитель выпить, я же ни грамма не пил, даже когда в армии "сталинские" 100 грамм давали. А Куликовский так напился, что разделся догола и ходил по бригаде туда-сюда. Кузнецов пришел ко мне: "Слушай, Николай, пошли к Куликовскому, ты мне как чекист нужен будешь, он там такие номера откалывает, надо разговаривать". Приходим, вызывает Куликовского, и как начинает его раскатывать: "Вот в присутствии Николая Фомича говорю, если еще раз повторишь что-нибудь подобное или еще такое, при всех партизанах публично расстреляем тебя!" он дал слово ни грамма больше в рот не брать. И сдержал слово, до выхода из леса не пил больше. Правда, потом опять начал пить.

- Как кормили?

- На подножном корму, кто где захватит, где отобьет, только то и кушали.

- Какое у Вас было отношение к партии, Сталину?

- Партия являлась руководящей силой. И по существу, Сталин выиграл войну, а не как некоторые говорят. Правда, первое время он немного заблуждался и неправильно понял работников НКВД, которые его информировали, что готовят наступление немцы, будет нападение. Он слишком поверил договору о ненападении. Но когда осознал все, он начал решительно бороться, и он является победителем в этой войне. Он и никто другой.

- В период депортации крымских татар, не ставили ли перед Вами какие-либо задачи?

- Мы лично не участвовали, это были чекисты из Москвы и под руководством Генштаба СССР. Но позже приезжала московская комиссия из ЦК в крымский обком, разбирали, почему всех выселили: крымских татар, греков, болгар, и других. Со мной беседовал председатель этой комиссии, как я оцениваю эти события. Я ответил: "Конечно, всех нельзя было под одну гребенку, не все же виноваты, не все пошли служить пошли. Но такая была установка, указание от Сталина. И по существу он был прав, т.к. СССР в это время продолжал войну, а рядом с Крымом Турция, Болгария, Румыния свободно могли высадить в Крым десант. Надо снова войну вести за полуостров с этими оставшимися подонками? Снова армию в Крым посылать? Так что правильно Сталин выселение сделал".