Я родилась 27 февраля 1925 года в деревне Шило, Воробьевского сельсовета, Касплянского района Смоленской области. Так до войны я в этой деревне и жила, училась в школе. Школа у нас семилетняя была, на каждый год по одному классу. В классе где 12, где 9, а где 15 человек было.
У нас на столбе возле сельсовета громкоговоритель висел и вот 22 июня, в 4 часа утра как загремит! Все вскочили. Что такое!? Выступал Молотов и все мы услышали, что началась война. Ну, кто плачет, кто кричит, кто обнимается, прощаются – уже не поймешь, что делается.
На второй или на третий день партийные работники отобрали 12 человек лучших учеников и стали нас готовить к разведке. Учили как подойти к человеку, как присмотреться, как можно узнать шпиона, как можно к этому шпиону подойти, что можно сделать, вред какой этому шпиону.
Готовил нас некий Силицкий, он нам сказал одну фамилию и больше ничего. У нас же у всех так было – или кличка (может кличка это его была) или фамилия. Потому что, а если я, допустим, по своей оплошности, по своей слабости, ребенок ведь еще была, 15 лет, выдам его? Кроме Силицкого нас еще несколько военных готовило, но они быстро раздали нам свои пособия и смотали удочки. Но не один он готовил, военных несколько человек приехало. Но они очень быстро смотали удочки свои, раздали пособие и они уехали. Но мы проучились месяца два. По-пластунски лазали, все делали то, что приказывали. Все получилось у нас на отлично, все хорошо.
Потом пришли немцы. Они такими героями – все швыряли, бросали, стреляли. Подходили кур стреляли, свиней, грабили. Люди плачут, воют, а немцы, тех кто агрессивно настроен был, их расстреливали. Власть их была.
Где-то через неделю после оккупации объявились партизаны. 7 человек выбросили с парашютами – это Сарчиков, командир наш, комиссар Юрьев, начальник штаба Миняев, начальник разведки Глорацкий, начальник особого отдела – в общем семь человек и радистка, радистка была Нина Духанова. Вот эти семь человек остались в моей деревне и стали собирать партизанский отряд, немцы-то гарнизона в деревне не оставили.
Спустя где-то месяц, мы перешли потом в другую деревню, Воробьи. Обосновались мы там и стали отряд собирать. Особенно, собирали девчонок и мальчишек. Прямо за рукав или за штанину дергали: «Пойдем в партизаны, дурак, а то немцы тебя заберут, расстреляют». Ну, как, все же свои, вместе все учились, друг друга знали. И так вот, в течении месяца, мы набрали полк. У нас было так: 7 батальонов, 14 отрядов, всего 1200 человек.
Почему мы этот полк так быстро набрали? Потому что немцы стали хозяйничать, расстреливать людей, загонять их на разные работы, чтобы копали рвы, грузили. Когда этот полк набрали, нам выбросили еще двух радисток, очень много боеприпасов, настоящих ученых разведчиков. Наш полк стал настоящим боевым полком. Боевым! Как только где Сарчиков появлялся, так нам все деревенские на встречу бегут: «Запишите меня, запишите меня! Я партизаном буду!» Так вот и записывали, так вот и разросся очень наш боевой полк.
В отряде я вначале готовила, ухаживала за ранеными, стирала марли, когда марли не было – рвала полотно на бинты. Но основное – ходила на разведку, меня же учили разведке. Ребята меня один раз взяли, потом другой. Видят, что ничего, девчонка такая вроде быстрая и, как только в разведку, так: «Пойдем». Деревни я знала, знала многих жителей по именам, да и немцы не сразу поняли, что девочки в разведку ходят. Они за солдатами, за красноармейцами следили, а мы, девчонки, все, в кофтах, в юбках, они на нас не обращали внимания. А мы подходили к ним, смотрели сколько их, как они расположены, как вооружены. Передавали в отряд, а потом мы на них нападали. Расстреляем или в плен возьмем, как получится. А иногда они нам по шапке давали, всякое было. Вот, в основном, вот такие вот дела. Один раз я даже ходила на железную дорогу. Получилось так, что медсестры не было, мне и говорят: «Пойдем с нами». Пошли на железную дорогу, нас было пять человек. Подошли к железной дороге, выкопали ямочку, туда поставили прибор, и тут немцы. Решили не оставлять, вытащили и ушли. Хорошо, что у немцев тогда собаки не было. Они за нами бежали, но не смогли догнать. Вообще, чего только немцы против нас не делали. Однажды даже какие-то танки против нас бросили, но партизанам никакие танки не страшны.
Вскоре после того как отряд сформировался, меня направили на работу в немецкий гарнизон в Каспля, нас там трое партизан работало. Что запомнилось – немцы там сразу поставили три виселицы. Там горочка была, на этой горочке стояла церковь и рядом с церковью немцы поставили виселицы. И эти виселицы ни одной минуты не были свободными – одних повесили, потом немцы их снимают, других вешают. И так все время… А людей заставляли оттаскивать мертвых и закапывать.
В Каспля я одиннадцать месяцев прожила. Страшно было… Только немца увидишь, ты от него боком за угол, под забор куда-то…
Ко мне на связь в Касплю Силицкий приходил. Я ему рассказывала что увидела, а он мне задания давал: «Через неделю сделаешь вот то и то. Не сделаешь, не получиться – на рожон не лезь, сделай вот то и то, а потом придешь мне расскажешь все».
Еще мы очень многих полицейских на свою сторону перетягивали. Они же все знакомые, мы вместе учились, работали. И вот так с ними разговариваешь, спрашиваешь и они, бывало: «Кать, что тебе надо? Что ты хочешь?» «Я боюсь тебе сказать, чего я хочу». «Ну, боишься, не говори». Не заставляли говорить. Потом так потихоньку, потихоньку и они уже готовы к партизанам идти. Я тогда: «Собирай людей, одного не поведу тебя. Людей собирай». Вот он, собирает. Человек семь-восемь наберет, в назначенный день ко мне приходит, в точно назначенное время, и я их веду. Через реку переберешься, а там река бурная, только в одном месте перебраться можно, потом до леса их доведешь: «Ку-ку, ку-ку», – ребята выйдут, и уже они их ведут, а я обратно.
В Каспля я как нищенка была. Помню, как-то, меня одна женщина увидела: «Ну, ты, бездельница, что ты ходишь, бездельничаешь тут? Иди вон пленным будем похлебку варить!» Иду, похлебку варю. «Кто будет раздавать?» – спрашиваю. «Я!» «Хлеб кто будет резать?» «Я сама буду резать!» А я что, я там посуду мою, скребу, подметаю. Так я устроилась в Каспля на работу. Благодаря этому однажды мы освободили около 500 человек пленных. Я когда пищу им раздавала - предупредила, где и когда собраться. Потом ночью партизаны часовых сняли, дырку в ограждении прорезали и пленные побежали. Человек 15-20 погибло, а остальные спаслись.
Но я не постоянно в Каспля жила, все время по деревням ходила – сумку через плечо, платок повязала и пошла по деревням. Куски собирала, и для себя, и для пленных, пленные же с голода умирали. С полицейскими говорила, с людьми, а потом в Каспля. У меня там часто спрашивали: «Кать, ты не слышала, моих там не расстреляли?» «Не расстреляли, живы». «Кать, ты вот не слышала, ты ж везде бываешь, ты не слышала?» «Слышала, жена твоя родила».
Еще в таких вот походах по деревням я, и другие партизаны, собирали маленьких детей, отводили их в отряд, а потом отправили за линию фронта, к нашим.
Два раза и я была за линией фронта. Один раз раненых отводила, а второй раз меня командир отдохнуть послал. Просто сказал: «Ты заслужила отдых, иди, отдыхай». Я тогда хотела остаться за линией фронта, но меня не оставили. Сказали: «Надо работать. Ты работать уже умеешь, привыкла, много знаешь». И я вернулась обратно.
Вернулась в отряд, а тут бой, немцы напали. Нам: «Ребята, будьте внимательны, под пули свои головы не подставляйте, чтоб лишних раненых не было». И вдруг раненый…Я говорю: «Ребята, я пойду к раненому, а вы меня просто проконтролируйте». Только Я к раненому подбежала, только хотела нагнуться, а тут, откуда ни возьмись, немец и меня по голове прикладом. Ну я и упала рядом с этим раненым. Ребята, конечно, его сразу убили. Я потом все спрашивала: «Ребята, почему же он не выстрелили в меня, а ударил прикладом?» А они говорят: «У него не было патрона. Последний патрон он выстрелил, и надо было зарядить автомат». Автомат был не заряжен, поэтому я спаслась…
В 1943 году мы соединились с нашими войсками. Немножко в тылу отдохнули, стряхнули вшей, а потом нас снабдили боеприпасами, продовольствием и мы ушли в Белоруссию. Партизанили в Белоруссии и только в 1944 году, за Минском, снова соединились с армией. Наш отряд тогда расформировали. Ребят призвали в армию, а нас, девчат, отправили по домам. Я вернулась на Смоленщину. Моя мамочка так была этому рада.
- Спасибо, Екатерина Ивановна. Еще несколько вопросов. Как население отнеслось к оккупации?
- Очень по-разному. Когда они только пришли у нас в деревни их хлебом-солью встречали, думали – немцы пришли освободить, это лично видела я сама..
А немец как ударил по этой буханке… Хлеб рассыпался, соль упала, и вся наша деревня хвост поджала, перестала немцев встречать.
Потом, у нас же кулаки были, так они к немцам все подлазили, но немцы никаких кулаков не признавали.
Потом они грабить начали. Все забирали! До последнего зернышка! Если у него мешок полный уже был, так он готов был то что осталось лошади в зад воткнуть, чтоб она покакала этим, чтоб только не взяли русские.
- Деревня голодала в это время?
- Голодали, очень голодали, очень. Сперва еще какое-то колхозное имущество оставалось, телята там. Их по домам разобрали, берегли для партизан. Но этого мало было. Люди только тем жили, что листья зимой ходили собирали, ягоды, какие остались. Вот только вот этим жили.
- Как вы оцениваете командование отряда?
- Командир у нас, Сарчиков, был очень хороший. Отличный комиссар, Юрьев. Командир разведки, Глорацкий Геннадий Павлович, ему, наверное лет пятьдесят было, очень боевым был. У него все получалось, не знаю как, и он нам все время говорил: «Учитесь! Учитесь!»
- Командиры кадровые военные были?
- Большинство да, кадровые военные, прошедшие подготовку.
- А каков был средний возраст партизан?
- Ну, молодые были. В основном от двадцати до тридцати пяти лет.
- А в отряде кого было больше, местных или окруженцев?
- Окруженцев у нас почти не было. Они к нам приходили, несколько дней отдыхали, отъедались, а потом уходили за линию фронта, к нашим.
- Когда вы работали в немецком гарнизоне, какие у вас задачи были?
- В основном, мы писали листовки, распространяли их по деревням.
- Какое отношение к партизанам было у местного населения?
- Самое разное отношение было. Кто-то ненавидел, кто-то презирал, кто-то ласкал. Вот пойми, к кому ты попадаешь в руки.
Причем деревни были очень разные. В некоторых деревня больше мужчин осталось – эти деревни полицейские были, а в других меньше мужчин осталось, эти деревни партизан поддерживали.
Но вот когда мы в Белоруссии были – там к нам хуже относились, чем на Смоленщине.
- С немцами вам приходилось общаться?
- Общаться? Приходилось. Они в Каспля местных девушек на вечеринку приглашали, на танцы. Мы кудри навивали, платьица надевали и ходили с ними на танцы.
- А общались на каком языке?
- Я немножко знала немецкий язык, но не показывала этого. Бывало, меня немец приглашает на завтра, а завтра у меня задание куда-нибудь. Так я: «Не понимаю». Он напишет. Я: «Не понимаю, не понимаю».
Потом со мной случай был. Немцу в голову что-то, моча может, стукнула, не знаю. Летом было, темно. «Пошли в пуню, там клуб, чисто, все выметено, там хорошо танцевать». Меня сразу насторожило: «Это что-то тут не чисто, это что-то не так». А узнать не у кого. И тут девчоночка, лет трех. Ну я ей: «Танюш, деточка, пойди до дяди Васи, скажи, что Катя его зовет». Вася потом пришел, так мы и разбежались.
- А какое отношение ваше личное к немцам? Кого больше не любили – наших полицаев или немцев?
- Ну, как вам сказать? Немцы не знали наших, а наши рассказывали – вот, что плохо. Ну, парень и парень, в колхозе работал. Мы все в колхозе работали, все. А вот расскажешь же – навредишь этому человеку. Этот человек, может, занимается и хорошим, большим делом, а ты его вот так.
Полицаев мы больше не любили. Во-первых, они были невыдержанными, грубыми. Да и к немцам они шли от своей трусости. Мы же их звали в партизаны: «Что ты – дурак, Миша, ты дурак, что ли? Пошел к чужим! Зачем они тебе нужны? Свой тебе хоть кусок хлеба даст, хоть тебе, может, рану перевяжет. А ты к чужому человеку пошел. Ты знаешь его? Нужен ты ему? Так, как ты ему, так и он тебе нужен. Не ходи!» «Нет, меня батька посылает или матка посылает, а то корову заберут». «Да отдайте вы им корову эту, отдайте! Зато будешь жив! Не отдашь корову, значит, голову не сносишь». Правду говорили мы, правду.
Правда, надо сказать, полицаи тоже разные были. Вот один, Миша, учитель нашей школы, он меня спас. Идет как-то мимо меня и говорит: «Дома не ночуй. Сегодня будет ночью облава, всех расстреляют». Я на место встречи побежала, прокуковала, рассказала. Ребята говорят: «Он тебя предупредил, сегодня никуда. Будешь здесь, никуда не пойдешь». И действительно, в ночь арестовали 133 человека и всех расстреляли.
- Вы сказали, что переманивали полицаев на сторону партизан и отводили их в лес, а не страшно было, что они могут предать?
- Я многих знала, мы же учились вместе, так что я знала с кем говорить, а с кем нет. А потом, когда я их вела, мы у них оружие отбирали.
- Как партизаны обеспечивали себя продовольствием?
- Только за счет населения.
- Какую форму это носило? Местное население добровольно сдавали, или сами забирали?
- Кто добровольно даст? Просили, на коленках стояли – у каждого выпрашивали. Добровольно. Добровольно дашь тогда, когда у тебя еще остался кусок хлеба, а если не было?
В Белоруссии просишь, они плачут: «Деточка, ну, нет больше, нет у нас». «Ну, тетечка, миленькая, ну, хоть разочек, укусить разочек». Она картошину ту пополам, половина тебе, половину своему ребенку оставляет…
В то же время, вернулся с разведки, доложил, а есть хочешь и говоришь командиру: «Принесите пожрать хоть, три дня не ела ничего» «О, а чего ты не говоришь?» Несут сала кусок, хлеба, картошки: «Вот тебе, пожалуйста».
- За счет немцев удавалось какие-то трофеи получить?
- Да, удавалось. Грабили немцев. Это страшный грабеж. Что делали партизаны! Вы знаете, это вот рассказать и показать фильм – никто не поверит!
Поезд идет, партизан на ходу на этот поезд запрыгивает, там ставит мину, на несколько вагонов от мины отбегает. Мина взрывается, он из вагонов выкидывает.
Вот как жили. Иначе бы наша Россия не выжила. Наш русский народ, по-моему, ценней всех на свете, всего белого мира. Они, знаете, тебе, извини за выражение, из какашки тебе сварят кашу. Скажут: «Манная на молоке».
Мы ни одного поезда не пропустили. Ни одного! На ходу прыгали, на ходу! Там вставляют, тут рвется, там уже грабят.
Только так выжили…
- Вши в отряде были?
- Ну, как вы думаете? Конечно. Мы в партизанах только в речки мылись, а у меня волосы длинные были, вши с них так и сыпались.
Изредка, если мы стоим в глубинке, партизаны оборону кругом держат, тогда делали баню. Все вымоемся, отстираемся. Потом на месяц может хватить.
Когда у наших была, белья мне там не давали, так я свое сняла, прожарила, простирала и после бани опять на себя надела.
- Романы в отряде были?
- Какие романы? Боже мой! У голодного человека одно на уме.
- Связь с Большой землей была налажена?
- Да. Нам боеприпасы сбрасывали, листовки, которые мы потом по деревням разносили.
- У вас личное оружие было?
- Да. У меня был пистолет «Вальтер 2», я у немца сняла. Там было семь пуль, я их для себя берегла, чтоб не попасть к немцам в плен. Я же видела, что они с людьми делают… Выстрелила б себе в голову… Еще автомат был.
- Вам самой стрелять приходилось?
- А как же! И стреляла, и гранаты метала. Нельзя сказать, что каждой пулей попала в человека, но стреляла.
- А вообще, за что воевали? За Родину, за Сталина? За что лично вы воевали?
- Да, за Родину, за Сталина. Везде, везде: «За Сталина» кричали. Это сейчас так негативно относятся к нему, а мы – за Сталина, все время за Сталина.
- А вы лично за Родину больше или, все-таки, за Сталина?
- А я лично чтобы выжить.
- А какой мотив был? Ну пришли немцы и что? Это просто было неприятно, что кто-то пришел и пытается тобой распоряжаться или что?
- Вы понимаете, если бы они пришли с добром… А если они пришли с ружьем, ну, какая тут логика?
Людей вешают, ни за что ни про что. Смотришь – висит на виселице, двенадцатилетний мальчик или девчоночка… Уши обрезают, язык обрезают, глаза выкалывают. Это что ж такое?
- Партизанские семьи – они оставались в деревнях или они уходили в лагерь?
- В деревнях. Их укрывали, не показывали и не говорили. А потом в лес забрали.
- Немцы пытались ваш отряд уничтожить?
- Да. Я один эпизод расскажу, это в Белоруссии было. Немцы нас по лесу гоняли, где-то в ноябре, уже заморозки начались. И вот немцы так нас окружили и не выпускали из болота, несколько дней. Мы вот так вот, по шейку, ходили по этому болоту, все время в воде, а потом они нас как-то оставили. Я, наверно, в шоке была, потому что даже не помню толком – что случилось? Куда ж делись немцы? Так водили, водили и вдруг нас оставили. Почему они нас оставили? Не помню. Мы два дня в этой холодной воде ходили, многие умирали, просто не могли выдержать это.
Сейчас вспоминаешь – это просто невозможно. Хорошо, мы вышли на какое-то местечко, смогли хоть какой-то костер разжечь. Немного обсушились, а потом пошли, нам нужно было перейти шоссейную дорогу и железную дорогу. Шли мокрые, все болело. Все косточки застыли, ничего не работало.
- Когда под Минском соединились с частями, какое было настроение?
- Какое настроение было?! Ура, ура, ура! Теперь уже все, мы уже знали, что Германия все, капитулирует.
- Знаете, у некоторых ветеранов осталось ощущение, что вот война, при всех ее ужасах, было лучшим временем в их жизни. У вас такого ощущения никогда не было?
- Это у тех осталось, кто сидел у меня за пазухой. У меня такого не было. Я бы хотела собрать человек 50, чтобы они попробовали этого лучшего времени…
- Сны о войне снились? Или все забылось и ушло?
- Сны мучили. Я ночью очень часто с немцами дралась. Мне: «Ты что, ты что, с ума что ли сошла?» Мучили сны…
- Спасибо, Екатерина Ивановна.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
