Лукашова (Ромашова) Клавдия Георгиевна

Я родилась 1 июня 1922 года. До войны я жила в Перми и до войны закончила 10 классов. Когда началась война, я сразу побежала в военкомат. Если бы я была мальчиком меня бы взяли, а девочку не взяли. Сказали: «Что ты умеешь делать? Кому ты там нужна? Вам тут нечего делать. Вы что, мясом будете? Надо что-то уметь делать, тогда только идти на войну. Надо учиться на кого-то, а потом на войну!». Тогда я пошла в госпиталь как добровольный помощник: мыла там полы, лестницы, стирала бинты. Я всегда дежурила там ночью: мы моем полы в палатах, а раненые спят.

Позже я пошла на курсы медсестер, была там месяц или два.  Как сейчас помню, в ванной лежит покойник и нам должны что-то преподавать... Потом начался набор по линии комсомола, а я была секретарем комсомольской организации и, конечно, пошла туда. Я сказала маме, что поеду учиться и затем пойду на войну. Мама заплакала. Я ей говорю: «Ты не плачь, а то я не приду».

Нас повезли в Москву, разместили в гостинице «Москва» и сказали: «Вы будете работниками в тылу врага. Кто не согласен, пожалуйста, - насильно туда никого не посылают». Только один сказал: «Я бы лучше пошел в Красную Армию», - и его сразу отстранили, а нас распределили кого куда: кого в подрывники, кого в радисты. Я учились в спецшколе радистов, которая располагалась в помещении 360-й школы, в Лялином переулке.

В школе у нас была своя столовая и нас туда водили строем, столовая была на Гороховском переулке, и нас туда водили строем. Однажды мы пошли туда просто пешком: «Неохота строем идти, пойдем так», – и нас задержали, без документов. Но к девчатам не так строго относились, так что – просто позвонили в спецшколу, и нас отпустили.

У нас в школе каждый день были танцы и нас все время приглашали эстонцы, латыши и литовцы, которые учились с нами, они были в возрасте, они были в возрасте и умели танцевать, а наши ребята все время стояли, молодые были, еще не умели танцевать.  Позже у нас одна девушка вышла за эстонца, они познакомились в спецшколе, потом у них были разные задания, но потом он ее нашел и они поженились.

Надо сказать, что в спецшколе практически не топили и там было холодно, так что мы вечером вчетвером ложились, матрасами накроемся и так грелись.

Чтобы спецшколу не засекли, ее постоянно переводили с места на место, так что, к тому моменту, когда я её закончила, она была на Садово-Кудринской, - там когда-то была партийная школа. Вот оттуда я и поехала в тыл, в Елец.

После окончания школы, меня должны были в отдельной группе забросить в тыл к немцам, а пока мы ждали, нас разместили в штабе партизанского движения, который был на «Кропоткинской». Пока я сидела, ждала отправки, туда приехали командиры партизанских отрядов, которым Сталин вручал звёзды Героев Советского Союза. Их 6 или 7 человек приезжало, включая моего будущего командира Ромашина. Еще там были Ковпак, Дука, Сабуров, Кошелев. После вручения наград, Сталин спросил: «Что вам нужно?» Они ответили: «Связь, радисты». Вот так и вышло, что мы должны были лететь отдельной группой, а нас распределили по партизанским отрядам.

К Ромашину я попала совершенно случайно. У меня девичья фамилия была Ромашова и он сказал: «Давайте эту девочку ко мне, у нас одинаковые фамилии». Так в сентябре 1942 года я оказалась в тылу у немцев.

Надо сказать, мы тогда ничего не боялись. Когда мы сдавали экзамены, нам сказали: «Вы можете остаться преподавателями», – мы же первым выпуском были, но у нас только одна осталась – Большакова, а мы все туда полетели туда – в тыл к немцам.

Пока я ждала вылет, отряд, в который я летела, выбили с его территории, и поэтому меня сбрасывали с самолета с парашютом, чему нас никто не учил, разве что приблизительно говорили, как надо складывать парашют. На мне висел автомат, три круглых диска, рация, питание к ней, и шинель, естественно и парашют. Когда тебя толкают в спину, то парашют автоматически открывается, а на случай, если он не открылся бы, у меня был еще запасной парашют, который надо было открывать самой, но, если бы основной не открылся, я бы запасной сама не открыла!

Меня сбрасывали на костры, которые партизаны разожгли. Я удачно спустилась, но зацепилась за сосны. Я отрезала стропы (у меня была с собой финка), отползла и сижу, и ведь не сообразила, что парашют висит надо мной! По парашюту партизаны меня и нашли. Кричат мне: «Радистка! Радистка!» - я молчу. Думаю, - а может быть, это полицаи? А потом один споткнулся об меня, и говорит: «Да, вот она сидит!». Мне сразу предложили «партизанский виноград». Знаете что это такое? Это замороженная рябина. А в три часа у меня был первый выход на связь с Москвой. Я связалась, сообщила, что благополучно прилетела, и начала обеспечивать связь.

Когда я только прилетела, конечно, для меня всё было странно. Круг такой, большое дерево, под ним разжигают костер, потом кладут лапник и на этот лапник ставят палатки, - там все спят: это было очень тепло, а то, в 1942 году заморозки начались уже в сентябре, а уж зима была совсем ужасной – морозы, метели.

В отряде я заболела тифом. Я ходила на задание,  командир стоял в одной избе, а я в другой и в той избе, где я останавливалась, видимо, болели тифом и я заразилась. Только я переболела, как немцы против нас начали карательную операцию, говорят, целую армию с фронта сняли и бросили против нас. А я слабая была, командир, по фамилии Говоров говорит: «Что с ней делать?». А у него лошадь в седле. Он мне говорит: «Давай, держись». «Да я не умею!» «Давай, держись!», – и, держа под уздцы, повел ее, а мне казалось, что я прыгаю выше деревьев. Это было первый и последний раз, когда я скакала на лошади.

Потом нас прижали к болоту, но местные помогли нам выйти. Мы шли через болото с палками, след в след, а во время перехода через болото начался минометный обстрел, меня сильно контузило и я потеряла слух. Очень долго ничего не слышала. Потом очень долго восстанавливалась, но всё равно такого приема уже не было.

После этого меня и нескольких других, всего 12 человек, отправили в Ромасуху в бригаду Кошеля. У них радиста подстрелили: он был в немецкой форме, и его свои подстрелили, - думали, что немец... Немец эту бригаду очень боялся, а когда Кошелева вызвали в Москву, он постарался ее уничтожить. У Кошелева я была до сентября 1943 года, а в сентябре наша бригада соединилась с Красной Армией.

Из-за контузии я уже не могла быть радистом, и пошла работать в спецотделе при ЦК комсомола, там наши комсомольские билеты хранились и, когда я вернулась, то пошла за билетом, а мне предложили там работу. Потом работала товароведом, потом заместителем начальника торгового отдела. После войны пошла учиться, закончила химико-технологический институт.

- Спасибо, Клавдия Георгиевна. Еще несколько вопросов. Когда началась война, какие были ощущения?

- Патриотические ощущения были.

- Что вас толкнуло идти в спецшколу?

- Идти защищать Родину.

- Неудачи первых месяцев войны, как вы к ним относились, что вы тогда думали?

- Я считала, что мы все равно победим. Хоть и было очень трудно, тяжело, было кругом предательство. Я когда в партизанский отряд прилетела, там говорили, что Сталин все равно нас не оставит, он нас освободит. Такое было патриотическое мнение и настроение у людей.

- Для вас Родина – это Партия–Сталин?

- Мы в Сталина верили. Потому что мы считали, что всё равно победим. Я даже когда прилетела в отряд и настроила рацию, у меня только  два комплекта питания было, это очень мало, но мы всё равно слушали «Большую землю». А в отряде все говорили, что Сталин нас не оставит. У всех была вера в Сталина очень большая.

- Не слышали такие крики: «За Родину, За Сталина!»?

- Конечно, кричали. И амбразуры закрывались с именем Сталина и с именем Родины. Такой был патриотизм с верой в Сталина.

Сейчас хотят все очернить, и войну и всё это, но если бы не его жесткая воля, мы, может быть, и не выиграли бы войну. Тогда действительно нужно было жесткую волю. Все заводы были на юге, все надо было перебросить на север, за Урал и восстановить. На голом месте восстанавливали заводы. Всех заставляли работать. И все же работали!

- Чему вас учили в школе?

- Работать на рации, рацию ремонтировать ее.

- Стрелковая подготовка?

- Нет.

- Строевая?

- Конечно, была. Гоняли нас, между прочим! Но основное обучение было на станцию: хорошо принимать и передавать. У нас был один тип, «Северок», а в НКВД была «Белка», она была немножко мощнее.

- Шифровальному делу учили?

- Да. Потом, перед заброской, нас, по одному,  водили на Старую площадь, в маленькие комнаты, каждому выдавали свой шифр.

- Шифры достаточно часто менялись?

- Нет. У меня целый год один шифр был. Такая была книжка, по ней мы шифровали, а если попадешь к немцам, то ее надо уничтожить.

- Как жизнь партизанская? Насколько она сложная?

- Очень сложная. Я как только приземлилась, автомат у меня ребята и дали мне маленький пистолетик. А еще, то ли меня перетрясло, то ли от чего-то ещё, но первое время меня очень сильно рвало. Может быть, такую пищу в Москве не ели? А они там нажарят все жирное! Сяду на телегу – меня рвет. Иду – все равно рвет. Они уж потом мне сказали, что думали, что им радистку беременную прислали.

Мне в отряде сразу выделили солдата, который носил питание для рации, а рацию я носила сама, рация «Северок» – была маленькая, легкая, а вот питание к ней было тяжелое.

- Весь период с 1942 по 1943 год вы были в лесах?

- Да, в лесах. Рыли землянки. Зимой нас немцы не трогали, хотя к нам практически дорога была проложена, мы же на санях ездили. А вот весной… однажды, к нам полицай немцев привел. Он у нас в отряде был, а оказался засланным немцами, и навел на наш отряд немцев. Мы отбились, но тогда у нас много погибло. Потом его ребята поймали, и стали над ним издеваться: и подвешивали его, и водой его обливали. Никому его было не жалко! Он привел немцев. Сколько у нас тогда погибло!

- Дисциплина в отряде жесткая была?

- Да. У нас один случай был: два бойца охраняли лошадей, и то ли проспали, то ли что-то другое, но этих лошадей увели. Перед строем командир их расстрелял... Как бы это было не прискорбно, но он сказал, что это в назидание другим. «Как вы охраняли, когда лошадей увели? Так могут к отряду подойти…».

- В отряде пили?

- Нет. Единственный раз выпили на Новый год, когда справляли наступление 1943 года. Все сели за стол, срубленный из досок, сделали закуски. Мне налили спирт, а я никогда в жизни не пила. Меня как горло схватило! Командир ребятам и говорит: «Да, вы что с ума сошли? Девочке спирт налили. Давайте быстрее её на воздух!». Первый раз такое было в моей жизни. А так у нас в отряде не пили. Командир и сам не пил, и жестко за этим следил.

- А кто в отряд входил? Крестьяне, военнослужащие?

- Всякие были. И танкисты, попавшие в окружение, и местное население, крестьяне. Когда только отряд организовался он был из местного населения, а потом уже другие примкнули. Комиссар отряда был местным и Ромашин был местным, их специально оставили.

- Какой возрастной состав партизанского отряда?

- Всякие. И пожилые были. Одному было 50 с лишним лет, он был секретарем Брянского обкома, хороший очень был, грамотный. Были и 30 лет и 40 лет. Все национальности были, и русские, и грузины, евреи, татары.

- Какой размер отряда?

- 200 человек в отряде.

- Пополнение прибывало?

- Пополнение брали, но очень аккуратно. Немцы старались в отряд агентов заслать.

- Женщин в отряде было много?

- Да. Поварами работали, разведчиками работали, в разведотделе были. У нас в Погаре были свои люди, как раз две девушки. Они были связными, все разведывали и передавали нам. Потом им нельзя было уже оставаться, и они пришли обратно к нам в отряд, работали в разведроте.

- Они отдельно жили?

- По-разному. Я жила в землянке командира. Там командир жил, его адъютант, комиссар Пысин, жена адъютанта, жена Пысина, я – все были в одной землянке.

- С вашей сегодняшней позиции, женщины должны были идти воевать? Не тогдашней, тогда наверное, другого выбора не стояло?

- Женщина может воевать, почему не должна? Некоторые женщины более активные, чем мужчины. И тогда и сейчас.

- Отношение мужчины к женщине на войне?

- Хорошее отношение. Есть такие, чтобы себя не так вели, но со мной все вели себя хорошо. В госпитале в 44-м году я познакомилась с моим мужем, с которым прожила 54 года. Он был с Урала и под Кашиным его ранили в ногу. У него хотели ногу отнять, но врач проэкспериментировал над ним, и ему оставили ногу, только она была короче.

- Романы были на фронте?

- За мной один парень с разведки ухаживал, Саша. Но я была так настроена, что это война, и ничего такого не нужно. Он потом женился, и сказал, что только потому, что ее зовут как меня, Клава. Потом ему попала разрывная пуля в живот, он кричал: «Застрелите меня, застрелите меня!». Тащить его было нельзя, разрывная пуля разворотила ему весь живот...

- Основная ваша задача в отряде связь?

- Да, связь. Я держала связь с Москвой и с объединенным штабом партизанских отрядов. Передавала телеграммы командира, принимала задания, вызывала самолеты.

- Сводки принимали.

- Конечно. Их все очень ждали.

- Вам самой убивать приходилось?

- Нет. Когда убивали немцев, мы ходили с девчонками смотреть. Жалости не было к ним –  потому что это они на нас напали.

- К немцам какое было отношение?

- Как к врагам, конечно.

- А кто против вас воевал? Немцы, мадьяры, полицаи?

- Немцы одни, без полицаев, никогда в лес не ходили. Полицаи всегда их туда водили. Немцы в лес одни боялись ходить. Они боялись партизан. Когда наши брали их в плен, они кричали: «Гитлер капут!».

- А что с пленными делали? Расстреливали?

- Да. А куда их вести? Если можно было, то отправляли на «Большую землю», если какой-то пленный составлял ценность. А так, конечно, куда их, за собой таскать, что ли? Конечно, расстреливали.

- Сталкивались с бандитами? Кроме партизан в лесах были еще и бандиты?

- Да, немцы переодевали полицаев, и они работали «под нас». Нападали на деревни, грабили села – как будто это партизаны. С ними мы воевали, устраивали засады и уничтожали их.

- Кто большие враги – немцы или свои, полицаи?

- Свои – больше. Их больше ненавидели. Кто нас предал, привел немцев на отряд? Кто делал ДОТы, чтобы нас не пускать в деревни – это же все делали полицаи! К ним отношение было хуже чем к немцам. В некоторых деревнях старостами были наши, а в некоторых из числа полицаев.

- С власовцами сталкивались?

- Иногда.

- Какое к ним было отношение?

- Если они сами приходили – их не расстреливали, но проверяли, конечно. Еще мы освобождали ребят из концлагеря, сибиряков. Они очень хорошо воевали.

- А вообще население поддерживало партизан?

- Не всё, но поддерживало, потому что немцы очень издевались. Многие ушли в леса, потому что они сожгли деревни. Идешь, деревни сожжены, одни трубы стоят. Бывали такие случаи: мать убита, а ребенок ползает. Или наоборот, мать бегает с мертвым ребенком.

- Но вы говорите, что не все поддерживали? В чем это выражалось?

- Некоторые деревни держали оборону против партизан. Идем на занятие, и вдруг натыкаемся на ДЗОТы.

- Что с такими деревнями делали партизаны?

- Ничего, это же, в основном, полицаи делали, люди же не виноваты.

- Вы согласны с такой мыслью, что без поддержки населения партизанское движение невозможно?

- Конечно.

- Как была организована жизнь в отряде?

- Была кухня, клуб был, были даже выступления. Санчасть у нас хорошая была, фельдшер даже делал операции, хотя у него не было образования.  Когда я заболела тифом, меня увезли в объединенный штаб, он стоял около деревни Борьки. И в той санчасти я лежала одна, все уже переболели. Мне делали уколы, остригли меня наголо.

- Вши были?

- Да. Вроде все сбросишь, оденешь все новое, из парашютов сшитое. Утром встаешь, - опять полно вшей. То ли от переживаний, то ли от земли. Бельевых вшей было много. Даже шелковое белье не помогало –  они застревали в швах.

- Как мылись, стирались?

- Зимой баня была. Загородимся и моемся.

- Вы болели тифом, а вообще в отряде болели?

- Не болели. Даже не кашляли и не чихали. Только я тифом переболела.

- А какая одежда была?

- В школе сапоги, юбки были, пилотки, шинель, а в отряде – что ребята с задания принесут, то и одевали. Еще с «большой земли сбрасывали». У кого звездочек не было, крепили на шапки красные ленты.

- А с продовольствием как было?

- По-разному. Когда наши отступали, то оставляли базы с продуктами, чтобы было питание. «Большая земля» помогала, бросали мешки с тушенкой, с сухарями. Я помню, когда мы голодали, они бросили нам сухари и тушенку. Однажды, когда немцы нас прижали – семь дней голодали. У ребят был концентрат, но мы с Шурой, с которой мы вместе держались, его не ели. У Шуры был сахар, и мы ели только по ложке сахара каждый день, и так неделю продержались. Не умерли же! Немцы нас гоняли, так что и костер разжечь нельзя было, но потом, когда вышли, разожгли костер и сварили дохлую лошадь, которую нашли. Когда горячего поели, тогда такая жажда еды была, прямо ужас. Так хотелось есть! А потом с «Большой земли» нам сбросили сухари.

- Были же весной какие-то травы. Вы их не ели?

- Нет. Только по ложке сахара в день. Неделю так, но ничего, вытерпели.

- В партизанах, какие-то предчувствия, приметы были?

- Нет.

- Какое к религии было отношение?

- Никакого, атеизм.

- Некоторые приходили в тяжелых ситуациях к вере в Бога.

- Я такого в отряде не видела. Со мной этого не случилось. У меня до сих пор такое убеждение. Я не в тот век родилась.

- Где вы встретили конец войны?

- В Москве.

- Как это происходило?

- Я даже не могу сказать. Это было такое неописуемое!.. Все целовались, радовались, что закончилась война. Очень было радостно, что все страдания закончились.