Пинчук Александр Трофимович

Я родился 5 сентября 1926 года. Родителей по работе переводили из одного села в другое и к началу войны мы жили в селе Княжя Криница Монастырищенского района тогда еще Винницкой области. Семья у нас была небольшая: отец, мать, я и брат, который младше меня на 11 лет.

Расскажите, пожалуйста, немного о довоенной жизни. Как, например, ваша семья пережила страшный голод 1932-33 годов?

Этот период я помню достаточно хорошо. Но я вам скажу, что, например, у нас в округе некоторые села, например, Ивахны, очень сильно пострадали и вымирали от голода, а некоторые заметно меньше. Например, я хорошо помню, как мы поехали к бабушке в Лукашевку и проезжали через Ясковицу. Весна, природа благоухает просто сказочно, а в самом селе мертвая тишина, не слышно ни курицы, ни собаки, ничего, все поели...

Но я знаю, что потом в этом селе организовали общественное питание, а при сельсовете создали похоронную команду. Эта команда объезжала дома и собирала не только трупы, но заодно они забирали и доходяг, чтобы два раза не ездить... Отвозили их на кладбище, мертвых складывали в общую яму, а живых клали рядом с ней. И люди рассказывали, что некоторые из доходяг смогли оттуда уползти и остались живы... Правда, если в селах люди за счет своих личных хозяйств еще как-то выкручивались, то вот, например, в пригороде Цибулева - Старосилье очень много людей умерло от голода... Но нашей семье повезло в том, что мои родители получали хоть и совсем небольшой паек, и я не могу сказать, что мы как-то уж очень сильно голодали.

А вот, например, коллективизация, репрессии как-то затронули вашу семью?

Нет, нашу семью это никак не коснулось, но когда я потом размышлял над этим, то все никак не мог понять, зачем нужно было принудительно загонять людей в колхозы? Ведь если бы люди увидели, что в колхозе лучше, то они бы вступали в них добровольно, и не нужно было бы никого репрессировать и выселять. Так что я советскую власть совсем не идеализирую, при ней было много хорошего, но и много плохого.

Ведь, например, я довольно хорошо помню период репрессий в 1937 году. Я убежден, что это тоже большая ошибка со стороны власти, никакой пятой колонны тогда и в помине не было. Но вы знаете, как в народе говорят: "Лютуют не так паны, как пидпанки". Думаю, что это наши местные подхалимы вовсю старались. Но я даже не понимаю с чем это связано. Может быть с тем, что насколько я знаю, сотрудники НКВД за каждое завершенное следствие получали премии? И может поэтому они так и усердствовали?

Как раз в тот период серьезно испортились отношения с Польшей, и может, власти опасались, что наши местные поляки - это пятая колонна. Ведь среди арестованных было много даже не то что поляков, а людей с польскими корнями и тех, кто во время 1-й Мировой войны переехал в наши края из западных областей. Например, арестовали главного врача районной больницы Червиньского, главного инженера завода Василевского, директор школы из Лукашевки Гулеватого... В тот период мы жили в Цибулеве и даже я помню, что у нас в тот год арестовали около трехсот человек... Забирали их в Уманьскую тюрьму и там лупили, что уж там говорить, об этом было известно.

Например, в Умани председателем Горсовета был заслуженный человек, орденоносец. До этого он где-то под Шполой участвовал в зарождении движения "свекловодов-пятисотенцев". Несколько человек, в том числе и этого секретаря райкома, наградили орденами "Ленина" за то, что они впервые смогли получить в своем колхозе по 500 центнеров с гектара. Но в годы репрессий даже его не пощадили и арестовали... И стало известно, что он не выдержал жестоких пыток и во время одного из допроса выпрыгнул из окна третьего этажа и погиб...

Но вообще я вам хочу сказать, что перед самой войной люди жили уже вполне терпимо, даже хорошо, но особенно хорошо жить стали уже после войны.

Сколько классов вы успели окончить до начала войны? В то время у вас уже появились какие-то мечты насчет будущего?

До войны я успел окончить восемь классов. Отличником не был, но я просто и не мог учиться не хорошо, ведь у меня родители - учителя, мама преподавала в нашей сельской школе математику, а отец историю и географию, поэтому в плане учебы они меня держали очень строго. Как говорится, "что положено попу, не положено дьяку".

А насчет каких-то планов или мечтаний я сейчас даже не могу ничего сказать, потому что в моих воспоминаниях война затмила все.

Приближение войны как-то ощущалось?

Чувствовалась какая-то общая напряженность, ведь даже нам, школьникам, усиленно преподавали военную подготовку. Но какого-то страха у нас не было, потому что нас так воспитывали, что если на нас нападут, то мы им как дадим...

Как вы узнали, что началась война?

Еще ночью мы слышали, что над нами пролетел какой-то самолет, а потом раздался взрыв, как потом оказалось, это он в поле сбросил бомбу.

Почти сразу отца и многих других мужчин призвали в армию. Отец воевал политработником, если я не ошибаюсь, дослужился до должности замполита полка, и остался жив. Но очень быстро, где-то в середине июля, наше село оказалось в оккупации.

Как вы впервые увидели немцев?

Я как сейчас вижу перед собой эту картину. Выхожу из дома, а у калитки мама читает соседке районную газету о том, что бои идут на старой границе. Предупредил ее, что вместе с Дмитро Лукашивом пойду на дежурство в истребительный батальон. Это только название громкое - истребительный батальон, а на самом деле мы там были скорее как дружинники.

Спускаюсь по соседней улице, и тут послышался гул. Женщины заволновались, а я же самый знающий: "Это наши самолеты летят". - "Так ведь гул внизу". - "Это наши танки едут". И тут из-за пригорка появились бронетранспортеры. А я же немцев никогда и не видел до этого. И только когда они проезжали мимо нас, то сзади на них я увидел белые кресты... Немцы! Вот это да... Бабы аж поуписывались, ведь у нас никто и не ожидал их так быстро увидеть...

Вернулся назад, а по нашей улице уже не пройти, столько машин понаехало, и ходят холеные немцы в черной форме... Мама бросилась таскать на чердак книги.

А когда наши отступали, то на дороге подбили броневик. Женщины там подобрали раненного в голову лейтенанта, перевязали и попросили нас отвезти его в больницу в Цибулев. Мы положили его на подводу и повезли. А по дороге уже вовсю ездили немцы. Остановили нас, увидели, что лейтенант лежит без сознания, и махнули нам: "Езжайте дальше". Мы его оставили в больнице, но я так и не знаю, выжил он или нет.

Кстати, в больнице в Цибулеве появился врач из Умани, который был связан с подпольем. Долгое время ему удавалось прятать и лечить у себя в больнице раненных и выздоравливающих красноармейцев, которых потом переправляли в партизанские отряды. И только в в 43-м кто-то выдал, и его расстреляли... В память о нем на больнице установили мемориальную доску.

Насколько я знаю, у нас в селе остановились эсэсовцы из дивизии "Адольф Гитлер". И они пробыли у нас больше недели, потому что как раз в нашем районе окруженные под Уманью части 6-й и 12-й Армий пытались вырваться из окружения.

В то время как раз зацвела картошка, и немцы у нас на огороде принялись ее собирать. А вы представляете, сколько ее нужно для военной кухни? И мама меня тихонько спрашивает: "Саша, что же мы будем кушать?" И я решил геройство проявить. Пошел на огород и на немцев, которые собирали картошку начал кричать. Они на меня цыкнули, раз, другой, а я все равно кричу. И тогда один немец прямо с тяпкой бросился за мной, а я от него. А у нас во дворе как раз стояли немецкие офицеры. Один из них увидел, что за мной гонится солдат, и сделал мне подножку. Я упал, он меня поднял и как ударил по лицу... Мать начала плакать, а я про себя подумал: "Ну, сука! За нашу картошку ты же меня еще и бьешь?"

А когда у нас в округе еще шли бои, то люди прятались кто где. Вначале мы и наши ближние соседи, прятались у одной соседки в сарае, но потом стали ходить в лех к другому нашему соседу Бештанько. Лех - это так в наших краях называли похожие на погреба, но вытянутые как тоннели подвалы. И целую неделю пока шли сильные бои, мы там прятались, потому что ночью село сильно обстреливала артиллерия.

Ну а мне же интересно, что там снаружи творится, поэтому я всегда садился с краю. И странно, что в этот подвальчик к нам стал заходить и один немецкий унтер-офицер. Я еще поразился тому, что у него был такой шикарный фонарик, который работал, когда сжимаешь кисть руки. Две ночи он с нами посидел, а на третью пришел, сел, положил фонарик, зачем-то вынул из кармана пистолет и задремал. А потом его внезапно позвали, и он сразу убежал. Но видно спросонья забыл и пистолет и фонарик, и так за ними и не вернулся. А я это хозяйство прибрал, нехай, кто докажет. Вот так у меня оказался пистолет. И когда тот немец ударил меня по лицу, то я твердо решил ему отомстить.

У нас как спускаешься к реке, находился колодец, из которого мы брали воду, чтобы поливать огород. И как-то под вечер я заметил, что именно этот офицер пошел вниз к реке. Взял ведро, положил в него пистолет, накрыл его тряпкой и осторожно пошел за ним. Спускаюсь, а он сидит сняв штаны, оправляется... Я осмотрелся, увидел, что нас точно никто не видит, незаметно подкрался к нему сзади, и метров с четырех выстрелил... А до войны я хорошо стрелял, нас в школе военрук учил.

Я выстрелил, и он сразу упал... И только тут, буквально в секунду, до меня дошло, что я натворил... Ведь немцы в селе вывесили приказ о том, что за убийство каждого их солдата или офицера, если виновного не найдут, будут расстреливать по 25 и 50 человек соответственно... Кинулся домой, прибегаю, мама меня спрашивает: "Ты чего такой бледный?" А я все думаю, что же я наделал, ведь из-за меня могут пострадать невинные люди...

Но мне крупно, прямо несказанно повезло. Буквально через несколько дворов от нас пригоняли строить дом наших военнопленных, и как раз в ту ночь оттуда случился побег со стрельбой, и видно немцы подумали, что эти сбежавшие пленные этого офицера и ухлопали.

А что вы испытали в тот момент? Все-таки вам было всего 15 лет.

Конечно, оттого, что я убил человека некоторый осадок на душе остался, но все-таки главное чувство было то, что смог ему отомстить.

Я кстати, потом видел его могилу. Что интересно, его и еще одного солдата немцы вначале похоронили не на кладбище, а на нашей и соседней улицах, прямо у заборов. Сделали кресты, повесили каски, и только в 42-м или в 43-м году их перехоронили на немецком кладбище в гебите.

Обычно немцы при своем появлении устраивали показательные казни коммунистов и активистов советской власти.

У нас председателем колхоза был хороший мужик, не помню, к сожалению, его фамилии, и как оказалось, он не успел эвакуироваться. Как потом выяснилось, он прятался в овчарне, лежал прямо среди овец в вывернутом наизнанку кожухе, но его предал главный бухгалтер нашего колхоза Довгошея. Приехали гестаповцы, его арестовали, и я помню как сейчас. По нашему селу протекает речка, Горный Тикач, и когда обе брички только переехали через мост, а он стоял в одной из них, то вдруг бросился из нее, но по нему тут же выстрелили, и он скатился под мост к реке... Они подошли к нему, посмотрели и тут же уехали. Это все произошло прямо у меня на глазах...

Но я знаю, что этого подлеца Довгошею партизаны потом все время пытались поймать. Однажды подошли к дому, где проходило сватание его родственницы, и в окно увидели, что он там сидит. Постучали в окно, но он сразу догадался, кто пришел, в доме тут же потушили свет, и когда он бросился убегать, то один из партизан выстрелил, но убил кого-то другого. И потом ему все время везло, всякий раз он избегал ловушек, и так и уехал с отступающими немцами. Но после войны стало известно, что он уехал в Аргентину, осел там, и вроде бы там же и погиб. Якобы, когда строили дом, то машина с бревнами опрокинулась, и его придавило насмерть...

В вашем селе жили евреи? Какова их судьба?

У нас в селе жила всего одна еврейская семья сельского кузнеца Оксмана. С его средним сыном я учился в одном классе, и знаю, что все они спаслись. Их отец ушел на фронт, а трое сыновей прятались у разных людей и, в конце концов, остались живы. Нет, вспомнил, младшего сына все-таки убили. Он пошел в соседнее село поиграть с ребятами, а тут как раз шел полицай из нашего села, который увидел его и узнал: "Иди ко мне". Но мальчишка бросился убегать, и этот полицай его застрелил... А вот старший и средний сыновья спаслись.

Нет, в нашем селе жила еще одна семья, нашей учительницы по истории. Но она была членом партии и в первые же дни оккупации немцы ее арестовали, и в гебите расстреляли... После этого ее мать почти сразу умерла от горя, а ее младшую сестру наша мама взяла к нам, а потом переправила к надежным людям в соседнее село, и я знаю, что она тоже спаслась и осталась жива.

А вот в Лукашевке жило много евреев, до войны там было целое еврейское местечко, дворов на пятьсот, но почти всех их уничтожили... Так получилось, что из них мало кто успел уехать, я так понимаю, что они просто не верили, что немцев допустят в наши края. И я вам так скажу. Из них спаслись лишь те, кто жил по селам, где их было немного. А вот там где их был целый кагал, то я считаю, виноваты их старшие. Ведь как их уничтожили?

Например, от Лукашевки, где немцы устроили гетто, до Монастырища, где располагался гебит, примерно 25 километров. И в 1942 году в один день им приказали взять с собой еды на 10 дней и одежды, вроде как на работу их отвезут. Стариков и детей они оставили в гетто, а все остальные пошли в гебит, причем, что самое страшное, без всякой охраны... И мне рассказывали, что партизаны попытались их остановить. Вышли к колонне и попытались отговорить людей: "Куда вы идете? Разбегайтесь по лесам, вас же всех там убьют!" Но кто-то им внушил, что им так богом положено - умереть... Они послушно шли как овцы, и в Грековом Яру их всех расстреляли...

Правда, самых лучших специалистов: парикмахеров, портных, немцы на какое-то время оставили. Но я все никак не мог их понять, ведь было же сразу понятно, что рано или поздно и этих евреев немцы тоже обязательно расстреляют, но они жили и передвигались без всякой охраны и все равно не убегали...

А я сам лично видел такой случай. В то время я был уже связным у партизан, меня всюду посылали все разузнавать, и в Монастырищах лично видел такое. Евреев грузили в машины, чтобы отвезти на расстрел, и тут одна женщина, с ребенком лет трех, я не помню уже девочкой или мальчиком, подбежала к немецкому офицеру и положила ребенка у его ног. Ее тут же схватили, кинули в машину, а он взял этого ребенка за ножки и о борт машины головой...

Так что я таких трагедий насмотрелся... А как они издевались над пленными... Ведь как раз недалеко от нас в плен попало огромное количество солдат и офицеров из окруженных 6-й и 12-й Армий. Мне потом ребята рассказывали, что в лесу у села Подвысокое брошенного снаряжения было больше чем травы... Такая, например, картина. Жарища. По дороге идет колонна пленных. Заходят в село, а там лужа, в которой плавают головастики, и пленные бросаются пить из нее...

Или еще такой случай. Шла колонна пленных и к дороге вышли люди с какой-то нехитрой едой, чтобы им передать. Одна женщина стояла с булкой хлеба, и к ней кинулся один из пленных. За ним тут же бросился конвоир, и ударил его штыком в плечо. Но пленный все-таки схватил эту булку и побежал назад в колонну... А за селом только и слышались короткие трр-трр, это добивали обессилевших... Ужас, что творилось...

Или взять, например, печально знаменитую "Уманьскую яму". Туда согнали около 80 тысяч пленных, а ведь это август месяц, жара страшная, но разве немцы думали о том, чтобы воды им привезти? Так дошло до того, что пленные мочу из лужи пили... И настал такой момент, когда люди начали роптать. Немцы поняли, что пленные вот-вот взбунтуются, и разрешили местному населению собирать для них продукты, а тех, кто родом из ближней округи решили отпускать. Так люди прямо кинулись туда, но хорошо, если один из тысячи находился свой. Поэтому брали всех, и своих и чужих. И вот так в каждом селе появилось по 20-30 человек "примаков", но до немцев это дошло, и они вообще перестали отпускать.

Какая жизнь была в оккупации?

Вначале приехали какие-то военные, скорее всего гестаповцы, узнали, что бригадир садоводческой бригады Скригонюк в 1-ю Мировую находился в плену у немцев, и назначили его старостой. Потом устроили в центре села сходку. Я на нее тоже пошел и удивился тому, что они сразу же выгнали всех женщин: "Советские законы ликвидированы, поэтому женщины обязаны покинуть собрание".

Начали выбирать коменданта села, но никто не хотел им становиться, потому что все боялись, а, вдруг, наши завтра вернутся. Но все-таки выбрали одного нашего односельчанина, Егорченко, который только вернулся с Донбасса. Я помню, что с ним произошел смешной случай. В ноябре он крепко выпил, и когда катался на лодке по нашему пруду, встал и напыщенно сказал: "Я капитан на корабле и комендант в селе", но покачнулся и упал в воду...

Еще надо было выбрать полицая для районной полиции, но и туда никто не хотел идти. И тогда взяли одного известного шалопая из очень бедной семьи по прозвищу Дзюба. Вот он, кстати, был ярый полицай, и как раз это именно он убил младшего Оксмана. Причем, он потом тоже смог сбежать с отступающими немцами, но у нас ходили слухи, что в Германии его то ли за кражу убили свои же... А его жена, которую он просто заставил выйти за него замуж, просто поставил эту девушку перед фактом: или свадьба или отправлю на работу в Германию, вышла замуж за поляка и уехала с ним в Канаду. Но вот кроме этого полицая у нас в селе больше никого и не было.

И комендант, кстати, тоже получил по заслугам. Почему-то после освобождения его не арестовали, но когда вернулись ребята, угнанные в Германию, то они его так сильно избили, что он через неделю умер...

В Виннице находилось губернаторство, а в Монастирищах немцы устроили гебит на три района: Оратовский, Дашевский и Монастырищенский. В районах были только немецкие коменданты и полиция, а уже в гебите находилась вся администрация: гебитскомиссар, его резиденцию обустроили в здании военкомата, немецкая жандармерия, гестапо, украинская полиция располагалась в здании милиции, и разные административные органы.

И надо вам сказать, что поначалу многие крестьяне надеялись, что немцы им вернут землю. Но разве немцы для того воевали, чтобы нашим крестьянам раздавать землю? Колхозы они не распустили, а просто переименовали их в "громадськие господарства".

Из всех школ оставили только начальные, чтобы люди могли хоть указы прочитать, поэтому мама как простая крестьянка стала работать в "господарстве", да и я тоже там работал. Помню, как-то мы вчетвером с ребятами пахали, сели отдохнуть, говорили о чем-то, и тут неожиданно появился агрокомендант. Подскочил к нам и как дал мне сучковатой палкой меж лопаток...

Причем, в этих "господарствах" мы работали совершенно бесплатно, поэтому люди начали подворовывать. Но все же нам было полегче, потому что в наших краях партизаны не давали оккупантам совсем уж распуститься. Например, в первый год оккупации люди весь урожай, что намолотили, разобрали по домам. А когда на следующий год этот трюк решили повторить, то приехал отряд немцев, человек из пятидесяти, они прошли по домам и собрали все зерно, что у людей было. И на молотьбе выставили охрану, чтобы люди не воровали зерно.

А живность, например, свиней, куриц, у вас не забирали?

Свиньи у нас не было, а у тех, у кого были, конечно, забирали и свиней и куриц и многое другое, кому-то даже давали за них бумажки - оккупационные марки. А потом когда эсэсовцы уже ушли, через наше село проходила какая-то часть, так немецкие солдаты прямо на ходу спрыгивали с лафетов, забегали в дома и требовали: "Яйко, млеко!" Даже копались в вещах, и конечно, ничего не собирались платить. Но вот за все время оккупации они ни разу не останавливались в нашем доме на постой.

Из вашего села молодежь забирали на работу в Германию?

Очень многих забрали, и девушек и парней, и это была настоящая трагедия. Так, например, в 42-м забрали моего двоюродного брата Ивана, 1922 г.р. Потом мы узнали, что он попал на какой-то завод, и от невыносимых условий решил сбежать. Но его раз поймали, два поймали, а после третьего побега повесили...

Правда, потом почти все, кого угнали, вернулись. И они рассказывали, что работать на заводах было очень тяжело, а в крестьянских хозяйствах полегче, но все равно как рабы... А когда меня должны были забрать, то я уже ушел в партизаны.

Как вы попали в партизаны?

Партизанский отряд у нас организовался еще осенью 41-го. Он назывался "За Батькивщину", а командовал им окруженец, старший лейтенант Агладзе. В 1943 году отряд влили во 2-ю Украинскую партизанскую бригаду.

А со мной получилось так. Для организации партизанского движения к нам забросили разведчиков с большой земли. И когда один из них, Лобода Федор Васильевич появился в нашем селе, то под видом окруженца остановился у нас в доме. Мы познакомились, и видно я ему понравился, потому что он предложил мне стать связным. А он сам в Монастырище устроился на работу в МТС и организовал там сильное подполье. По его указаниям люди устраивались на работу в немецкую администрацию, и поэтому у нас вовремя появлялась нужная информация. Так, например, удалось спасти мою маму и младшего брата.

Где-то в августе 43-го маме вовремя шепнули, буквально за полчаса до приезда немцев: "До вас едут каратели", и она тут же взяла моего брата и в чем была, убежала. Каратели сожгли наш дом, а мама с братом до конца оккупации вынуждены были скрываться по родным и знакомым.

Руководитель подпольной организации в Монастырищенском районе Лобода Федор Васильевич с женой и детьми. (фото 60-х годов)

Их хотели арестовать из-за вас?

Да, видно, кто-то сообщил, что я ушел в партизаны. А может быть, стало известно, что партизаны у нас в доме иногда делали дневки.

А вы когда ушли в партизаны?

Окончательно я перешел в отряд где-то в конце 1942 года, но еще примерно с июня уже был связным между подпольем и отрядом. Ведь у меня была настоящая справка из управы, и я мог свободно передвигаться. Например, приносил в отряд сообщения о том, что готовится рейд карателей или где на них можно нарваться. Кроме того, мы с ребятами знали, где прошли бои, поэтому ходили по тем местам, собирали оружие и передавали его партизанам. Даже 45-мм пушку однажды откопали. Выводили к партизанам бежавших пленных и окруженцев. Или наблюдал за тем, как охранялась железная дорога, где расположены посты немецких войск и полиции. Правда, конспирация была очень сильная, и я, например, знал всего несколько человек: самого Лободу, главврача нашего района Башу, который тоже состоял в подполье, и еще одного.

А Лобода не боялся, что в случае задержания вы на допросе все расскажете? Вас на этот случай как проинструктировали?

Так на это и был весь расчет, что немцы не тронут 16-летнего местного подростка. Я же еще совсем сопляк был, что с меня взять. Но зато у меня были легальные документы, и я свободно передвигаясь, всегда мог отговориться: что иду, например, к бабушке или за продуктами. Помню, однажды произошел такой случай. Где-то в конце 1942 года мы с Лободой ехали в районный центр. Нас остановил патруль РОА, проверили документы, увидели, что в повозке ничего нет, и отпустили. Но оказалось, что под сиденьем от машины, которое было установлено на повозке, лежали пистолет и граната, и если бы они нас обыскали...

И еще раз я тоже чуть не попался. Надо было сходить в Лукашовку, и при мне как раз был пистолет, из которого я застрелил того офицера. Иду и вижу, что навстречу мне едут казаки-полицаи, которых немцы привлекали для борьбы с партизанами. Слышу, кричат мне остановиться, а я лихорадочно думаю, бежать или не бежать. Хорошо, решил не бежать и незаметно выбросить в пашню пистолет. Они проверили у меня документы и отпустили.

Но потом я все-таки был вынужден полностью уйти в нелегалы. И в отряде я вначале тоже был связным, относил срочные донесения, а уже потом стал разведчиком.

Расскажите, пожалуйста, поподробнее о деятельности вашего отряда. Большой ли он был по численности, в каком районе действовал, какие задания чаще всего выполняли?

Когда отряд только сформировался, его ядро сформировали окруженцы, но уже потом большинство составляли местные жители. Когда я только пришел в отряд, в нем было человек 70-80, а самый максимум - человек 150.

Отряд действовал в районе Дашев-Монастырищи-Оратово, поэтому наша основная база располагалась в Соловьином Бору, недалеко от поселка Дашев. Правда, когда нас обкладывали каратели, то приходилось уходить в другие леса. А недалеко от нас действовали еще два отряда: "имени Ленина" действовал ближе к Козятину до Винницы, а "имени Щорса" до Тульчина.

Нашей основной задачей было не давать спокойного житья оккупантам и защищать от них мирное население. Кроме того, мы орудовали на железнодорожной ветке Христиновка - Казатин. Правда, проведение диверсий на железной дороге очень сильно сковывал тот фактор, что ближайшее село к месту диверсии немцы просто сжигали... Так, например, получилось с селом Франтовка. Приехали каратели, взяли человек сто мужиков в заложники, забрали весь скот, обстреляли село из минометов... Поэтому мы старались проводить диверсии как можно дальше от населенных пунктов.

Но вы можете сказать, сколько эшелонов на счету вашего отряда?

Точных цифр я вам не скажу, но, например, лично я в составе группы принимал участие в трех или четырех успешных операциях. Поэтому, опасаясь диверсий, немцы заставили местных жителей вырубить на 200 метров вдоль полотна железной дороги весь лес, а вместо домиков путевых обходчиков соорудили доты, и посадили туда мадьяр. Но венгры вояки такие, бывало, мы подскочим, бросим пару гранат, и они сразу кричат: "Партизан, Гитлер - капут!"

У нас в отряде, кстати, был разведчик вроде знаменитого Николая Кузнецова, если не ошибаюсь по фамилии Калашников. Он очень хорошо знал немецкий язык, поэтому переодевался в их форму и насколько я знаю, много чего успел сделать. Но потом его выследили, и он погиб...

Или, например, такая операция. Еще в 42-м по проселочной дороге из гебита в область ехали четыре легковые машины с администрацией, а мы у села Чертория устроили засаду и всех их там покресали...

Кроме того, помимо разного рода диверсий мы старались срывать сбор продовольствия для Германии, например, несколько раз громили молокозавод и кайтановский маслозавод. Вели активную агитацию, чтобы молодежь всячески избегала мобилизации на работу в Германию. И, например, моя двоюродная сестра сбежала прямо со станции перед самой отправкой и потом пряталась по нашим родственникам. Но приехали каратели, выгнали из дома ее родителей, забрали все имущество, а хату обязали продать. Правда, когда нашелся покупатель и захотел его разобрать и перевезти в Монастырищи, то мы его просто припугнули, и он отказался от своих планов, и их дом так и остался на месте.

Надо признать, что мы хорошо защищали население. Вот в Гайсыне гебитскомиссар очень сильно свирепствовал, а в наших районах нет, и все потому, что боялся. Был, например, даже такой интересный случай. На сахарном заводе в Цибулеве агрокомендантом назначили пожилого немца, который постоянно ходил в песочного цвета форме и разъезжал на бричке. Но мы его раз поймали, другой и предупредили: либо жизнь, либо... И так сильно его запугали, что ездили на этот сахарный завод, причем, иногда даже среди бела дня, и он нам выдавал сахар... Вот так мы его "приручили".

Но потом видно до руководства дошли слухи о нашей "дружбе" и его оттуда убрали, а вместо него прислали немца из Голландии. Тот был похуже и мы его так и не смогли приручить. Но, кстати, было заметно, что пожилые немцы совсем не такие рьяные, как молодежь, это были совсем другие люди.

Как вы можете оценить немцев как солдат?

В начале войны они были герои, а потом уже совсем не те.

А как по сравнению с ними воевали власовцы, полицаи?

Против власовцев мне воевать не пришлось. А с полицаями мы не воевали, а просто вылавливали их и...

В ваш отряд принимали бывших полицаев?

Таких случаев у нас не было ни разу. Полицаев мы вылавливали и стреляли. А самые большие сволочи были гестаповцы и жандармы, и мы их не жалели. Вообще немцев если и брали в плен, то сразу расстреливали, потому что куда их с собой таскать? Их убивали специальные люди, но садистов у нас в отряде не было.

А вы считали, сколько немцев убили?

Понимаете, я ведь был еще очень молод, и меня как могли, берегли, поэтому в боевых действиях я и не особо-то принимал участие. А уже когда воевал в чехословацкой бригаде, то в бою как узнаешь, кто убил, ведь со всех сторон лупят... Так что такого случая как с тем офицером, когда точно был уверен, что это именно я убил, у меня больше не было.

Во время войны больше всего вы чего-то боялись?

Больше всего я боялся попасть в плен, поэтому решил, что живым в плен не дамся, для меня этот вопрос был решенный. Потому что мы прекрасно знали, как они относятся к партизанам... Но один раз я все-таки попал им в лапы.

Расскажите, пожалуйста, об этом.

В 43-м во время рейда соединения Ковпака из Путивля в Карпаты нашему отряду поручили правофланговое патрулирование. И когда мы остановились всего в одном километре от маленькой деревушки Новосилка, которая находится между Княжей Кирницей и Балабановкой, я отпросился у командира отряда съездить туда и узнать как мои мама с братом, которые прятались там от немцев. Агладзе разрешил, потому что по нашим данным немцев там не было. Но он запретил мне идти в одиночку, поэтому я пошел еще с одним парнем. Мы поехали на подводе, на которой лежало много накошенной травы, и это, между прочим, нас и спасло.

А немцы зачастую применяли такой тактический прием. Человек пятьдесят на велосипедах быстро и скрытно занимали позицию при входе в село и устраивали засаду. И видно мы напоролись именно на такой отряд.

Подъезжаем к деревне, и вдруг из кустов под подводу летит граната... Взрывом ее опрокинуло, а на нас уже сидят... Привели в крайний дом и начали лупить: "Откуда?" А чего спрашивать, если и так все понятно, ехали из леса с автоматами... Мы пытались как-то отговориться, но было понятно, что это детский лепет...

И помню, в какой-то момент наступило такое состояние, словно невесомость, будто душа отделилась от тела... Думал только об одном, лишь бы тут убили, а не отвезли в гестапо на пытки... А когда наступила ночь, то при свете фонариков нас отвели через дорогу в большущий сад, дали лопаты, и говорят: "Копайте..."

Мы выкопали яму по пояс, нас перед ней поставили и дают команду: "Огонь!" Точно говорят, что вся жизнь может в одну секунду пролететь перед глазами... Раздался залп, но мы не упали, это они нас на испуг брали...

И тут раздался крик: "Ребята, ложись!" Мы упали на дно ямы, и началась сплошная стрельба. Оказывается, в отряде узнали, что мы попали в плен и пришли нас выручать. И в этой ночной перестрелке ребята перебили человек сорок немцев и нас выручили. Вот это был пожалуй самый явный случай когда я мог погибнуть.

А вы можете сказать, какие потери понес отряд, за то время, что вы в нем находились?

Думаю, что за все это время у нас погибло человек 20-30, и в основном они были убиты или попав в засаду или в боях с карателями.

Хочу задать неприятный вопрос. В вашем отряде, например, при отступлении не приходилось добивать своих раненых товарищей?

Нет, Бог миловал, и у нас таких случаев не было ни разу. Бывали случаи, когда раненые ребята сами в себя стреляли, а так нет. А вообще раненых мы сразу же отправляли на лечение к надежным людям по селам. Например, я помню, что одного раненного бойца, кстати, еврея, мы оставили у одной женщины. Она его прятала на чердаке, вылечила, и даже родила от него ребенка.

Но прятать у себя партизан было смертельно опасным делом, ведь за это немцы беспощадно уничтожали целые семьи. Поэтому бывали и такие случаи, что люди выдавали наших ребят... Например, в одном селе муж и жена, вроде нынешних бомжей, заняли на окраине пустующий домик. И когда однажды к ним заскочили трое наших ребят, эти сволочи пошли и заявили. Немцы окружили хату и сожгли их там...

И был еще один случай. Наши ребята иногда заходили в один дом, даже рацию у них оставляли, а в этой семье росла девочка лет двенадцати. И видимо ее кто-то обидел, у них семья была сведенная, то она обиделась то ли на мачеху, то ли на отчима, не помню уже, и заявила... Ее родителей арестовали и отправили в концлагерь, и, по-моему, они так и не вернулись... А эту девочку не тронули, потому что она была еще несовершеннолетняя, но она потом из этого села куда-то уехала. И те бомжи, кстати, тоже куда-то исчезли, видно пошли дальше бродить.

А семьи полицаев тоже подлежали уничтожению или нет?

Нет, семьи полицаев и предателей мы не трогали, у нас до такой жестокости не доходило. Если в семье есть один подлец, то почему из-за него другие должны страдать? Например, у того же Довгошеи была большая семья, шестеро детей, но никого из них потом не трогали, и отношение к их отцу люди на них не переносили.

Мало того, уже где-то после начала перестройки в наше село на поминальный день приезжал из США его старший сын, с которым они вместе и сбежали с немцами. Что поделаешь, но сын за отца не отвечает...

Хотя у другого предателя ответил как раз сын. Вообще у нас в районе было три настоящих предателя: этот Довгошея, один землеустроитель - молодой парень, и я до сих пор не понимаю, почему он стал холуем у немцев. И еще предателем стал начальник нашей районной милиции по фамилии Мельник, с которым получилось так. По какой-то причине он не эвакуировался, выдал немцам несколько окруженцев и за это его назначили начальником нашей районной полиции. А у него был сын, с которым я учился в Монастырищах в одном классе осенью 1941 года, когда ненадолго открыли школы. И другие дети стали его дразнить: "У тебя отец предатель, и ты сам предатель, поэтому мы с тобой дружить не будем". И довели его своими подковырками до того, что он не выдержал, взял у отца пистолет и застрелился...

Вы упомянули, что в вашем отряде был еврей. Известно, что в партизанских отрядах на западной Украине и Белоруссии был очень сильный антисемитизм. Как обстояли дела с "национальном вопросом" в вашем отряде?

У нас ничего подобного не было. В нашем отряде было пять или шесть евреев, но к ним было абсолютно нормальное отношение. И о том, что в некоторых партизанских отрядах процветал жесточайший антисемитизм, и дело даже доходило до убийства партизан-евреев я вообще в первый раз от вас слышу. Я такой жестокости по отношению к евреям никогда не видел.

Честно признаюсь, мне даже странно слышать такое, ведь я прекрасно помню, что до войны нас всех воспитывали как интернационалистов. За оскорбление словом "жид" давали по три года. За убийство давали три, и за ругательство тоже, это я вам совершенно точно говорю. И меня тоже воспитывали как интернационалиста. Помню, когда однажды спросил отца: "Какая нация самая плохая?", он мне жестко ответил: "Дурак ты! В каждой нации есть и идиоты, и нормальные люди". Вот к кому у нас было некое предубеждение так это к полякам и татарам, но это так исторически повелось.

И я вам такой момент расскажу. Ведь среди евреев все-таки были сознательные молодые ребята, которые сбегали из гетто в леса, но лишь единицы из них шли воевать в партизанские отряды. Они предпочитали просто прятаться по лесам. Выкапывали себе землянки и жили в них, но ходили по селам, чтобы раздобыть продукты и одежду. И люди чем могли им помогали, а некоторые даже пускали к себе на дневки. Например, моя мама таких ребят много раз принимала, и один раз даже получился казус. Мама на два дня приняла двух молодых евреев, покормила их, все как полагается. Но когда они ушли, оказалось, что они стибрили отцовские карманные часы, которые открыто лежали на полке в печке. Мама обиделась, а я ее успокаивал: "Бог с ними. Им нужнее, может, выменяют их на одежду или на еду".

И мы этих беглых евреев в лесу неоднократно встречали, и они прекрасно знали, где и как нас можно найти, но все равно не шли в отряды. Наверное, они просто хотели пересидеть войну в лесу, а в отряде бы им пришлось действовать, и можно было попасть под пулю.

Но я к чему это все говорю. Что даже к таким ребятам, которые могли бы воевать, но не воевали, у нас не было плохого отношения. Поверьте, не было! Например, старшие братья Оксманы тоже так прятались и не были в партизанах, но плохого отношения к ним это не вызвало. Может, просто боялись, это дело такое, добровольное.

А, например, командиром отряда у нас был грузин Агладзе, и про него я могу сказать только самые теплые слова. Это был очень хороший командир, который всегда берег людей. Я с ним после войны переписывался, а в 60-х годах один раз даже съездил к нему в гости.

В газетном очерке я прочитал о том, как вы вывели из окружения партизанский отряд.

Да, был такой эпизод. Летом 43-го наш отряд оказался в окружении в Соборивском лесу. Но я этот лес, почему хорошо знал? Просто еще во время учебы в школе у нас проводились военные игры. Мы сделали деревянные винтовки, пулеметы "Максим", трещалки, всех детей распределили на команды я, например, попал в отряд химзащиты. И вот когда мы в 1938 году в этом лесу играли, то я его неплохо изучил. Поэтому когда нас окружили каратели, то я предложил нашему командиру: "Тут есть заросший яр, через который можно незаметно пройти". Я пополз впереди, а все остальные человек сто пятьдесят за мной. И вот так мы все ползком и вышли из окружения.

А наутро нам бы точно хана была, потому что немцы все там разбомбили подчистую...

Кто был комиссаром отряда?

Вы знаете, что-то комиссара у нас я и не припомню. Начальником штаба отряда, был кто-то из райкома партии что ли. И только со временем у нас появилась служба собственной безопасности, кто-то из окруженцев ее возглавлял. А комиссар нам, в общем-то, и не требовался, мы и так все были пламенные патриоты советской власти. Меня, например, с малых лет так воспитывали, и помню, был даже такой смешной случай.

Отец с мамой были активисты советской власти, и как-то они меня взяли с собой на какое-то собрание в Лукашевке. Там находился очень хороший дом культуры, в котором уже в те времена была киноустановка. Как говорила моя бабушка: "Луч идет, туман пускает". И когда выступал секретарь комсомольской организации, то я сказал отцу: "Я тоже хочу выступить". - "Тебе нельзя". - "А почему ему можно?" Но меня все-таки выпустили, и я крикнул: "Хай живе революция!"

А в вашем отряде были женщины?

Да, в отряде было около пятнадцати женщин. В основном они занимались по хозяйству, готовили пищу, стирали, но были и разведчицы. Например, разведчицей и связной у нас была Люся Яворская. Она была чуть постарше меня, лет восемнадцати. Но однажды она попала в засаду и ее убили...

Относились к женщинам хорошо, правда, дисциплина была очень строгая, поэтому никакой распуты не было. Все были заняты своими делами.

Когда ваш отряд соединился с частями Красной Армии?

Где-то в январе 1944 года. Нас всех отправили в партизанский штаб в Киеве и начали распределять. Часть призвали в армию, часть забросили обратно в тыл к немцам, в общем, кого куда, а нас, самых молодых, решили отправить по домам, чтобы мы помогали местным органам власти и милиции.

Но когда я возвращался домой, то немцы нанесли сильный контрудар и наши войска опять отступили, правда, ненамного. Я этого лично не видел, но мне рассказывали, что в нашем селе стояла какая-то большая танковая часть, которая понесла большие потери. Например, в соседнем дворе стоял Т-34, и когда он попытался выскочить из села, то ему в борт попал снаряд, боезапас сдетонировал и башня отлетела на 50 метров... А на танке еще сидели пехотинцы, так чтобы их похоронить колхозникам пришлось вилами собирать мясо в могилу...

А пока у нашего села шли бои, я остановился в прифронтовой полосе у села Конелла, а там как раз располагалась чехословацкая бригада под командованием Людвига Свободы. И пока я там находился, то успел подружиться с ребятами из этой бригады.

Вот они меня и сагитировали: "Сашка, чего ты будешь даром кормить вшей, давай к нам в бригаду". Отвели меня к командиру своего танкового прапора, роты по нашему, надпоручику Рихарду Тесаржику, который за бои под Киевом получил звание ГСС. Замолвили за меня словечко, и вот так я попал автоматчиком в 1-ю отдельную чехословацкой пехотную бригаду. Переодели в английскую форму, в которой ходила вся бригада, и уже вместе с ними я участвовал в боях под Жашковом и Острожанами, а это ведь совсем рядом с моим домом. Там немцы попытались прорвать нашу оборону и вызволить попавшую в окружение под Корсунь-Шевченковским группировку, но мы стояли насмерть, и у них ничего не вышло. Но в этих тяжелых боях мы понесли большие потери...

А в начале марта нашу бригаду на переформирование отправили в Долбуново, потому что в Волынской области находилось много чешских поселений. Провели мобилизацию, начали проводить обучение пополнения, но потом нас отправили в черновицкие леса. Там бригаду переформировали в корпус и нас переобмундировали в чехословацкую довоенную форму. Вначале командовать корпусом назначили присланного из Лондона чешского генерала, но он не справился, поэтому опять назначили Свободу. А после завершения переформировки нас отправили в сторону Самбора, чтобы корпус принял участие в освобождении Чехословакии. Но до фронта я так и не дошел.

Где-то в конце июля, когда мы в предгорьях Карпат колоннами двигались к фронту, во время очередного артналета меня очень сильно контузило. Я чудом живой остался, потому что взрыв раздался совсем рядом, но осколки лишь царапнули по подбородку и левой голени, а вот взрывной волной очень сильно контузило. Какое-то время ничего не видел и не слышал, но в медсанбате немного оклемался, и меня вернули в часть. Но когда недели через две я полностью потерял зрение на левый глаз, то меня тут же комиссовали.

Кое-как меня подлечили, но оказалось, что на левом глазу началось отслоение сетчатки. Но вместо того чтобы заниматься своим здоровьем я сразу пошел учиться и работать. А зрение постепенно становилось все хуже и хуже, началась глаукома, лазера как сейчас тогда не было, и все закончилось тем, что в 60-х годах мне удалили левый глаз...

Но спустя много лет оказалось, что в тот раз меня не только контузило, но еще и маленький осколочек попал мне в живот. Тогда его даже не заметили, он просто чирканул под кожу, и закапсулевался, а спустя много лет он меня чуть на тот свет не утащил.

В 1986 году я поехал к родителям, очень хорошо у них попарился, а утром у меня пошла кровь... Срочно направили к врачу, но они меня начали гонять друг другу, потому что никто не мог разобраться, что со мной. И ведь и я сам тоже не знал, что у меня в животе оказывается осколочек еще с войны.

Пока решали, а у меня уже температура 42 градуса... Думали даже, что это брюшной тиф, проверили - нет. Малярия - нет, воспаление легких - тоже нет. Тогда жена моему младшему брату, который в то время служил военным атташе в Йемене, отправила телеграмму, и он через МО поднял людей. Меня к себе в онкологический институт забрал профессор Кощуг, но и там никак не могли разобраться, в чем же дело. Все-таки решили делать операцию и назначили ее на понедельник. Но тут моя жена уперлась намертво: "В понедельник нельзя, даже корабли в понедельник в море не выходят". Врачи ее послушались, и это меня спасло. Они мне потом рассказывали, что если бы разрезали в понедельник, то началось бы общее заражение крови и меня бы не спасли. А так именно в понедельник они во всем разобрались. Начали меня лечить, но все равно пришлось удалить часть кишечника. После такой операции мне должны были дать инвалидность, но я категорически отказался, продолжал работать и никто даже и не догадывался.

Как вы узнали о Победе?

Я тогда уже учился в институте и в те дни как раз вернулся из дома. Чтобы ту радость передать, никаких слов не хватит...

А потом нас в институте начали готовить к параду. Нас муштровал генерал-майор, начальник военной кафедры нашего института. А я же хоть и худой был, но зато высокий, шел в первых рядах, и помню, как он кричал мне с трибуны: "Пинчук, почему тянешь ногу як мертвого за ...?"

Какие у вас боевые награды?

Медаль "Партизану Отечественной войны" мне вручили уже после войны. И орден "Отечественной войны" 2-й степени, который мне вручили где-то в 1948 году. Не думаю, что это за какой-то конкретный эпизод, а, скорее всего по совокупности заслуг.

И относительно недавно меня как ветерана чехословацкого корпуса наградили чешскими и словацкими наградами. "За заслуги в народно-освободительной войне против фашизма. За свободу и гуманизм".

В рассказах многих ветеранов невольно проскальзывает обида, что зачастую награждали не совсем справедливо.

Какая обида, что вы. Ведь сколько людей там свои головы оставили и только благодаря им мы живые остались. Например, я часто вспоминаю один случай.

Зимой с 42-го на 43-й год нам поручили сходить и принести в отряд рацию. В то время наш отряд немцы гоняли, поэтому рацию для нас сбросили совсем в другом месте, но наши люди ее подобрали, и за ней послали нас. И мы втроем отправились из Соловьиного Бора километров за двадцать.

Зима, снега много, а ведь рации то время были очень тяжелые. Только батареи весили 30 килограммов... Но на обратном пути нас засекли немцы, и мы никак не могли от них оторваться. И тогда старший нашей группы, мой хороший товарищ, его фамилия была то ли Швец, то ли Шевчук, боюсь перепутать, а звали вроде Николаем, сказал нам: "Я вас прикрою, а вы постарайтесь оторваться". И только благодаря ему мы и спаслись, а он сам погиб. В Монастырищих прямо на центральной улице была липовая аллея, и его тело немцы повесили за ноги на одной из лип... Но через несколько дней ночью мы туда пробрались и я его лично снимал...

И что я вам могу еще сказать. Ведь мы, молодые, не чувствовали смерть, как те люди, что были постарше. Старшие они похитрее, кое-что уже понимали о жизни, поэтому берегли себя. А молодежь она азартная, не понимала еще многого, поэтому больше всего молодых и погибло...

Вам довелось воевать и в партизанах и в регулярных частях. Вы можете сказать, где тяжелее?

На фронте тоже очень тяжело, но там ты хотя бы знаешь, что у тебя есть тыл и обеспечение. А в партизанах что - подножный корм... Хорошо, если в каком-нибудь гарнизоне что-то из продовольствия захватим, а так только то, что люди давали. Причем, с этим у нас было очень строго, никакого мародерства, боже упаси. Покормят хорошо, а нет, так терпи... И голодали и вши были... И никогда не забуду, как один раз у меня по всей спине и заднице выскочило столько чиряков, что просто страшно... Получилось так.

Где-то в ноябре мы втроем с оружием прямо среди бела дня вошли в мою родную Княжью Кирницу. Но как раз в это же время туда приехали и немцы, и мы с ними встретились прямо на центральной улице... Бросились удирать, они, конечно, за нами и загнали нас в камыши. У нас в селе было очень большое озеро, 100 гектаров одной чистой воды. Правда, льда еще не было, но по пояс в холодной воде мы прятались в камышах до ночи. Немцы до самой темноты строчили из пулеметов по камышам, а потом все-таки уехали и только тогда мы смогли выбраться. Но на фоне постоянного недоедания, грязи и этого сильного переохлаждения, у меня и пошли эти чирьи. И как я от них страдал, просто слов нет...

Но как-то мы зашли в одну хату обогреться, то хозяин, старик, увидел мои мучения и сразу сказал мне: "Я тебя вылечу". Достал желтую серу, настругал мне и говорит: "Попей недельку". И вы не поверите, у меня как рукой все сняло.

Так что если в армии, а у нас в бригаде, кстати, было просто отличное снабжение, то в отряде тыла и полноценного обеспечения у нас просто не было. И хорошо еще если находимся на нашей основной базе, и каратели нас не тревожат, то там еще можно как-то и помыться и постираться, но если немцы гоняли нас, то плохо... Но я вам точно говорю, насильно у нас никогда ничего у людей не отбирали, с этим было очень строго. Я помню только один такой случай.

Был у нас такой парень по фамилии Казик. Он узнал, что у одной женщины дома хранился полушубок ее сына, который воевал на фронте. Пошел к ней и забрал полушубок себе. Так потом он даже скрывался, потому что партизаны искали его, чтобы наказать за это мародерство. И насколько я знаю, его все-таки нашли и убили...

Но не слишком ли это серьезное наказание за такой проступок?

Вы знаете, человек это такое животное, что простишь одному, то сразу пойдет массово. Это такая зараза, что если сразу жестко не пресечь, то многие начнут грабить под видом помощи. Так что это очень опасно.

И в армии с этим тоже было очень строго. Например, когда нашу чехословацкую бригаду отвели на отдых в деревню Тарасовка, произошел неприятный случай. Мы, я и мои самые близкие товарищи: Беженец Иван - русин откуда-то из Закарпатья, чех Попик и Степанский из Кременчуга, устроились в какой-то хате. А как раз тогда нам прислали одного словака. Когда его часть оказалась в Белоруссии, он перешел к партизанам, а уже оттуда его прислали к нам в бригаду.

И Степанский, которому было лет двадцать пять, но он был очень опытный, как говорится, "прошел и Рим и Крым" говорит этому словаку: "Слушай, тебя же все равно будут переобмудировывать в нашу форму, давай лучше твои сапоги загоним за самогонку. А командиру скажешь, что украли". Так и сделали. Степанский с Попиком узнали у нашей хозяйки, где у них в селе можно достать самогона и пошли туда.

Степанский остался у калитки, и отправил Попика обменять сапоги на самогонку. И когда тот вышел, он ему сказал: "Ты иди, а я попрошу у этой бабы еще и сала". А сам пошел и обругал ее: "Ты, почему у солдата сапоги взяла, спекулируешь?", и забрал сапоги обратно.

Но эта женщина пожалелась соседям, а они ее надоумили пожаловаться нашему начальству. Нас всех построили для опознания, она указала на Степанского и его сразу отправили в штрафную роту. И я так не знаю, остался ли он жив, или нет...

Я кстати, слышал, что чехословацкая бригада в боях за Белую Церковь понесла большие потери. Потому что когда захватили город, то на станции обнаружили цистерны с техническим спиртом. Солдаты тут же бросились его пить и многие отравились насмерть...

А вы в то время выпивали?

Немного, но выпивал. Это меня в партизанах всему научили: и курить, и выпивать, причем, в отряде меня даже учили, как денатурат можно пить.

Меня, кстати, неприятно удивляет, что сейчас почти все девушки курят, а у нас, например, на всем курсе курила только одна девушка, да и то, потому что она служила санинструктором на фронте...

Кстати, когда ваша бригада находилась на переформировке в Западной Украине, вас предупреждали о возможных вылазках бандеровцев?

Нет, бандеровцев мы совсем не боялись, потому что там было полно наших войск.

А на каком языке говорили в бригаде?

Команды отдавались на чешском, но между собой мы говорили на какой-то смеси: они на русском, мы на чешском, и все прекрасно понимали друг друга. И вообще о времени в чехословацкой бригаде у меня остались самые теплые воспоминания, и я нисколько не жалею, что попросился в ней служить, хотя мог бы и не делать этого. Хорошие, дружные, культурные люди, у которых я научился многим вещам. И воевали они, я вам должен сказать прекрасно.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

После госпиталя я решил поехать к двоюродным сестрам в Киев, чтобы поступить на подготовительные курсы, которые были организованы при всех институтах. Поступил в Киевский сельхозинститут на факультет механизации и в 1949 году окончил его. Надо сказать, что в нашей группе в основном учились ребята-инвалиды.

Год проработал главным инженером в МТС и поехал учиться в Москву на инженерно-педагогический факультет Тимирязевской Академии. Окончил его, защитил диссертацию. Работал в Тернопольском институте, а потом меня направили в Казахстан.

Я от работы никогда не увиливал, надо так надо. Но зато когда работал, то никогда не боялся критиковать, потому что взятки я не брал, и подцепить меня было не за что. Меня заметили и перевели в Москву в Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, где я работал заведующим кафедрой факультета механизации. А с 1981 по 1998 год работал в Кишиневском сельхозинституте. Есть дочь и три внучки.

Войну часто вспоминаете?

Она и сейчас мне снится. Иногда, бывает, проснешься в холодном поту и не сразу понимаешь, где ты находишься...