Сировина Мирко Саво

Если можно, давайте вначале разберемся с вашим именем.

У нас в Сербии обращаться по имени отчеству не принято, но в документах пишут, например, так Сировина С. Мирко, т.е. Мирко сын Саво.

Мирко Саво, расскажите, пожалуйста, где и когда вы родились. Как жила ваша семья до войны, чем занимались родители?

Я родился 26 апреля по старому стилю 1925 года в Югославии в небольшом селе Городаши, это в исторической области Герцеговина, в девяти километрах от известного курортного города Дубровник. У нас была самая обычная крестьянская семья, причем, мы всегда жили вместе с семьей родного брата отца Ристо. Помню, одно время в совсем небольшом домике нас жило 16 человек. Во время войны у нас почти все воевали: отец, три моих двоюродных брата, я и за это наш дом немцы сожгли. Поэтому после войны правительство нам, как и многим другим бывшим партизанам, выделило в Сербии новые дома, но отец и брат даже имея возможность жить отдельно, продолжали жить все вместе.

Что вам рассказать про нашу довоенную жизнь. Судите сами. Район горный, нормальных дорог почти нет, поэтому даже повозок почти не было. Наверное, нас можно было причислить к беднякам, потому что мы хоть и выращивали пшеницу, кукурузу, ячмень, но до нового урожая своего хлеба у нас никогда не хватало, и жили мы фактически одной картошкой. Правда, сколько живу, но такой вкусной картошки как у нас, нигде и никогда больше не встречал. Например, уже с 12-13 лет я на продажу таскал на себе в Дубровник мешки с картошкой, и как только люди узнавали из какого села, мгновенно покупали весь мешок. И не только картошку, а буквально все приходилось таскать на своих плечах. Если нужно отнести на мельницу пшеницу или кукурузу, то мешок на плечах носили аж за 12 километров.

Хотя мы имели и несколько коз и овец, корову, но мясо у нас в семье ели только в период тяжелых полевых работ или по большим праздникам. Молоко, правда, всегда было, из него делали разные молочные продукты.

И огромные проблемы были с водой. Ближайший источник находился метрах в пятистах от нашего дома, другой где-то в километре, а источник для скотины был вообще километров за пять, поэтому у нас всегда собирали и использовали дождевую воду.

А жили мы в неотапливаемом доме, хотя у нас был скорее даже не дом, а четыре отдельные каменные халупы. Правда, в одной из них была сделана бетонная плита, на которой разводили огонь, там же ели, грелись, а спать расходились по своим домикам.

В школе вы учились?

Да, я проучился четыре класса в начальной школе, которая находилась в соседнем селе. Только в одну сторону мне приходилось ходить по девять километров, причем, если в школу идешь с горы, то обратно уже в гору. И вот представьте себе, что пацан семи лет каждый день проходил по 18 километров, а ведь после школы нужно было еще и помогать родителям: или козлят пас, или что-то еще делал. К тому же обуви ведь не было, поэтому почти все время ходили босиком, зачастую даже по снегу. А для того, чтобы я зимой мог ходить в школу, то мне делали подобие обуви из свиной кожи, но она очень быстро изнашивалась. Но надо признать, что зимы в тех краях все-таки не очень суровые, хотя иногда выпадало много снега. А мои родители и дядя с тетей были совсем безграмотными. Два старших двоюродных брата тоже нигде не учились, но самостоятельно научились читать и писать.

За школу нужно было платить?

Нет, за школу ничего не платили, но зимой надо было привезти дров. Вот дальнейшее обучение было уже платное, но возможности за него платить и куда-то ехать, у нас просто не было. Поэтому думаю, что если бы не война, то я бы, наверное, так и остался крестьянином. Хотя кто знает, как бы вышло, ведь у нас в семье мужских душ было много, а земли всего ничего, поэтому чтобы не дробить хозяйство, пришлось бы уехать куда-то на заработки.

Но, например, мои старшие двоюродные братья хоть постоянно и ездили на заработки, а все равно жили бедно. И я ведь и сам еще до войны уже начал ездить на заработки в Дубровник. В качестве рабочего строил шоссейные дороги, мы по двое таскали груженые камнем вагонетки. А жили в это время даже не на чердаках, а скорее на антресолях, куда приходилось буквально заползать. Но что делать, приходилась подрабатывать, причем, заработанные деньги шли на нужды всей семьи. Так что думаю, не ошибусь, если скажу, что жизнь у нас была очень сложная. Конечно, в нынешнем понимании детства у меня совсем не было, но я все равно с большой теплотой вспоминаю это время. Потому что в нашей семье были очень теплые отношения, дядя и тетя меня любили не меньше, чем своих детей, а какое было воспитание. Люди в постоянном тяжелом труде вырастали честными и порядочными.

Насколько верующей была ваша семья?

Конечно, мы отмечали все церковные праздники, но назвать нас сильно религиозными было никак нельзя. И это не наша семья какая-то особенная, просто такие традиции сложились в тех местах. Например, в наших краях не было принято носить нательные крестики. Никто не носил, даже девушки. Конечно, в детстве я и какие-то молитвы знал, потому что и в школе их изучали. Но самая близкая церковь от нас находилась километров за пять, поэтому даже мама ходила туда нечасто, я за все время в ней был всего несколько раз, а отец вообще не ходил. Правда, летом в праздники во дворе церкви устраивали торжества, на которые собиралась молодежь со всего нашего района. Ребята и девушки веселились, знакомились, и очень многие впоследствии поженились.

Насколько остро в ваших краях стояла проблема межнациональных отношений?

Как вы знаете, в Боснии и Герцеговине население смешанное: больше всего мусульман, чуть поменьше сербов и меньше всех хорватов. И я вам скажу, что сербы, уж не знаю за счет чего, может за счет своей миролюбивой религии, всегда и со всеми старались жить дружно. Причем надо сказать, что в то время с мусульманами отношения были гораздо лучше, чем с хорватами. Наверное, именно поэтому хорваты во время войны самыми последними массово включились в партизанскую борьбу, к тому же Гитлер сразу дал им независимость.

А в мое время, какие были недоразумения. Стычки по национальному и религиозному признаку случались обычно на гулянках, когда люди выпивали и начинали задираться.

Как вы узнали, что началась война, и что изменилось после того как Югославия оказалась оккупированной?

В октябре 1934 года в Марселе националисты убили короля Югославии Александра I, и власть в стране перешла к несовершеннолетнему королю Петру II, а регентский совет возглавил принц Павел. Новые власти во внешней политике готовы были пойти на компромисс с фашистскими Германией и Италией, в результате чего в марте 1941 правительство обсуждало вопрос о присоединении к блоку Германия-Италия-Япония. Большинство министров проголосовало за этот шаг, и проигравшее меньшинство в знак протеста покинуло кабинет. 24 марта реорганизованное правительство единодушно одобрило соглашение, и оно было официально подписано в Вене.

Но подписание этого документа вызвало в народе бурю негодования. Это сложно объяснить с позиции логики, ведь было ясно, что силы явно неравные, но в народе был такой сильный патриотизм, что люди такому преступному союзу предпочитали войну. В Белграде особенно среди молодежи начались массовые протесты, которые прошли под антигерманскими и антифашистскими лозунгами: «Лучше война, чем союз с Германией!» На сторону манифестантов перешла армия, король Петр II был объявлен совершеннолетним, и уже 25 марта 1941 было образовано новое правительство во главе с генералом Симовичем, которое расторгло соглашение с Германией. 5 апреля Югославия подписала с СССР договор о дружбе и ненападении, а уже буквально на следующий день немецкие войска, при поддержке Италии, Венгрии, Болгарии и Румынии вторглись на территорию страны. Из нашего села было хорошо видно, как бомбили Дубровник и как над городом шли воздушные бои.

Но соотношение сил сторон было неравным, и югославская армия была разбита в течение 10-ти дней. Вся Югославия оказалась оккупирована и разделена на зоны оккупации. В Сербии было образовано прогерманское правительство, Словению присоединили к Германии, Воеводину - к Венгрии, а Македонию - к Болгарии. В Черногории установился режим итальянской, а с 1943 - немецкой оккупации. А хорватским националистам - "усташам" во главе с Анте Павеличем Гитлер разрешил создать Независимое Государство Хорватия, причем они еще захватили Боснию и Герцеговину.

Незадолго до начала войны была проведена массовая мобилизация, и в армию призвали двух моих двоюродных братьев и отца, но вскоре они все вернулись, причем с оружием. Мы думали, что отец попал в плен, но через два месяца после начала войны он вернулся домой с винтовкой. Оказалось, что все это время он пробирался домой горными тропами, поэтому и не попался оккупантам. Один брат тоже вернулся с винтовкой, а второй вообще с конем и пулеметом.

Как вы впервые увидели оккупантов?

Как только люди узнавали, что в село должны нагрянуть оккупанты, то почти все сразу уходили в леса, только старики оставались, потому что немцы ведь сразу стали зверствовать. Без суда и следствия расстреливали неповинных людей, и при этом всех предупредили, что за каждого убитого немца будут расстреливать по сто сербов, причем, вне зависимости мужчина это, женщина или ребенок... Естественно, в народе это вызвало еще большее ожесточение. Но нам повезло в том, что наши края оказались под властью итальянцев, а они в массе своей были не такие жестокие как немцы. И когда они впервые приехали к нам в село, причем большими силами, то мы ушли в горы, а едва ли не всех оставшихся мужчин они сразу арестовали и посадили в Ловренац - превращенную в тюрьму знаменитую крепость Дубровника. Из нашего села там оказались человек 12-15 и в ужасных условиях они бы все непременно погибли, если бы не счастливая случайность. Правитель, по-нашему жупан, хорватской провинции Далмация находился в очень хороших отношениях с одним из жителей нашего села Вуканом Поробичем. И насколько я понимаю, ему как-то удалось попросить и убедить своего приятеля отпустить наших односельчан. Не за деньги, а просто из-за хороших отношений. Но отпустили не всех. Человек пять там так навсегда и осталось, а всех остальных, в том числе моего отца и дядю выпустили.

Нужно признать, что уроженцы Далмации отличаются от всех остальных хорватов в лучшую сторону как небо и земля. Они всяких гадостей не делали, да и в партизаны пошли воевать массово достаточно рано. Например, нам в 1943 году пришлось много взаимодействовать с 1-й и 2-й Далматинскими дивизиями, сформированными как раз из уроженцев этих мест.

Но после возвращения из тюрьмы, отец почти сразу ушел в партизаны, а дядя Ристо несмотря на свои 49 лет хоть и был очень крепким мужчиной, но его не взяли, потому что он был уже глухой.

Нужно еще обязательно сказать, что в 1937 году произошло предательство со стороны руководства коммунистической партии Югославии во главе с Марковичем, которое отказалось от борьбы за коммунистические идеалы, и встало на путь соглашательства и уступок властям, поэтому руководство СССР направило в Югославию восстанавливать работу КПЮ Йосипа Броза Тито, который в то время работал в Коминтерне. И после того, как Германия напала на Советский Союз, руководство компартии в начале июля обратилось к народу с призывом к всеобщему восстанию. После этого стали формироваться первые партизанские отряды.

Чем они занимались? Поначалу люди жили у себя по домам, а когда собирались, то нападали на железнодорожные составы и на мелкие гарнизоны оккупантов. Всячески сдерживали их продвижение в горы.

Например, могу вам рассказать такой эпизод. В октябре 41-го итальянцы взяли в заложники около 50 видных людей нашей местности. В ответ на это наши люди под руководством Божо Славича собрались в отряд из 80 человек и на участке железной дороги между селами Завала и Марева-Лют устроили засаду воинскому эшелону. Взяли в плен 120 итальянских солдат и потребовали от их командования переговоров. В свою очередь итальянцы в ультимативной форме потребовали освобождения всех пленных и вернуть захваченное оружие, на что руководство отряда выдвинуло требование освободить заложников. Переговоры шли пять дней и завершились тем, что стороны обменялись пленными, а все захваченное оружие осталось у партизан.

Примерно через 10 дней после этого со стороны села Завала в наши места попытались прорваться усташи, чтобы покарать партизан, но отряд вовремя отреагировал и своевременно занял позиции по линии господствующих высот. Пять суток шли кровопролитные бои, и, в конце концов, враг был вынужден отступить. Я тоже рвался участвовать в тех боях, но мой двоюродный брат Йово, который входил в руководство отряда, категорически запретил мне это. Но я тоже внес посильную помощь. От позиций партизан до ближайших сел было около пяти километров, и я вместе с другими людьми подносил им продукты и боеприпасы.

Или, например, такой эпизод. В ноябре 1941 года отряд из 45 партизан во главе со ставшими впоследствии известными командирами НОАЮ Саво Ковачевичем и Владо Шегертом на горной дороге у села Ластва, что на границе Черногории и Гереговины, устроил засаду, в которую попали итальянские моторизованные части. И этот совсем небольшой отряд в ближнем бою, используя в основном гранаты, сумел обратить в бегство итальянцев и захватить 29 легких танков и 24 пленных...

Так что освободительное движение начиналось с таких маленьких партизанских отрядов, а к концу войны в Югославской Народно-Освободительной Армии было уже пять полноценных Армий, четыре общевойсковые и одна танковая, общей численностью около 800 000 человек. Когда на территорию Югославии вступила Красная Армия, то из Советского Союза мы стали получать различное вооружение, военную технику и даже самолеты.

Мирко Сировина с комиссаром роты Владо Вуйевичем

А вы сами, когда ушли в партизаны?

25 сентября 1942 года я вступил в 10-ю бригаду 3-й дивизии, которая проходила километрах в пяти от нашего села. Мама, провожая меня, прошла километра четыре, сказала напоследок какое-то напутствие, но так и не заплакала. Вы ведь знаете, что такое материнская любовь, но моя мама, надеясь, что все закончится хорошо, и я вернусь живым, как-то сумела сдержаться и не заплакала.

Свое боевое крещение помните?

Конечно, первый бой запомнился, но надо признать, что он получился довольно легким. Всем отрядом, а нас тогда было человек семьдесят, мы устроили засаду на узкоколейной железной дороге Дубровник - Мостар. На участке между Дикличами и Ясеницей заняли выгодное положение и полностью уничтожили небольшой состав, в котором ехали немцы. Вагонов пять, наверное, было пассажирских, и мы их забросали гранатами. Никто не ушел...

В таких случаях, для того чтобы остановить поезд на рельсах обычно делали завал или ломали рельсы. Но самое главное - старались проводить диверсии как можно дальше от населенных пунктов, потому что немцы именно на них обрушивали всю свою ярость. Ведь ожесточенность партизанской войны в Югославии я могу сравнить только с положением в Белоруссии. Судите сами, за всю войну в Югославии из шестнадцати миллионов населения погибло миллион семьсот тысяч жителей... Потому что немцы никак не могли смириться с положением, когда у них в тылу действует фактически полноценная регулярная армия, и всеми силами стремились задушить партизанское движение, что приводило к очень тяжелым ситуациям.

Например, именно такая ситуация сложилась в апреле 43-го. Наше положение усугублялось еще и тем, что в то время многие югославские части старались держаться компактно. В долине у городка Прозор немцы прижали нас к реке Неретва, за которой начинаются горы. А у нас там раненных на носилках было около восьми тысяч... И нас спасла только хитрость наших командиров. В том месте через реку вели два моста, но когда мы их сами взорвали, немцы решили, что мы не собираемся переправляться и, оставив лишь небольшое прикрытие, сняли с той стороны свои части и перебросили их на другой участок. А ночью мы быстро навели 10 понтонных мостов и рванули по ним через Неретву в спасительные для нас горы. Правда, всю технику и транспорт пришлось бросить в реку, и взяли с собой только то, что смогли унести на собственных плечах.

И оставшись без транспорта, в мае мы опять попали в окружение, но уже в горах. На реках Сутеска и Дрина. И именно нашей 3-й дивизии во главе с Саво Ковачевичем, поручили охранять раненных, а из всех шести бригад дивизии только нашу направили в прорыв. Мы все-таки прорвали немецкое кольцо, и вышли из окружения, а за нами пошли и остальные соединения, но все те, кто остались с раненными, в том числе и сам Саво Ковачевич, погибли... За этот подвиг ему впоследствии было посмертно присвоено звание Народного Героя Югославии.

И вот только после этой трагедии наше командование изменило тактику. Если раньше у нас старались держать силы большими группировками, то сейчас наоборот, стали распылять силы по районам, чтобы нельзя было одним ударом покончить сразу со всеми. И тогда народ буквально хлынул в партизаны, наши силы за короткое время фактически утроились, начали создаваться новые дивизии, и так я оказался уже в 29-й Герцеговинской дивизии.

Мирко Сировина с боевыми товарищами

Конечно, немцы и после этого пытались нас уничтожить, но это было очень тяжело сделать. Например, в июне 44-го у города Дрвар в окружение попал Генеральный Штаб НОАЮ. Причем, так получилось, что из всех наших войск там находилось только 500 командиров, которые обучались на курсах при Генеральном Штабе. Рано утром немцы нанесли по Дрвару удары с воздуха, а потом высадили воздушный десант, и пошли в наступление. И тогда руководство СССР прислало транспортные самолеты, которые вывезли руководство армии на остров Вис в Адриатическом море. А немцы очень долго и настойчиво преследовали один из Сремских корпусов, как раз в сторону расположения нашей дивизии, но мы фактически спасли положение, потому что не только их не пропустили, но и полностью разгромили. Скажу без ложной скромности, у нас была очень боевая дивизия, хотя наш командир Владо Шегерт имел всего четыре класса образования. Правда, начальником штаба у него был Раде Хамович - бывший поручник королевской армии, это как старший лейтенант в Советской. Он впоследствии стал начальником Генерального Штаба югославской армии. И, кроме того, у нас при штабе находился еще один лежачий подполковник, которого постоянно носили на носилках, но он всегда участвовал в планировании операций. А все советские летчики, кстати, потом за это спасение Генерального Штаба были удостоены звания Народного Героя Югославии.

И я вам скажу, что свою местность, а мы действовали в районе городов Гацко - Билеча -Требине - Невесенье, мы полностью никогда не отдавали. А, например, городок Гацко уже с начала 1944 года постоянно держали в своих руках. Наша 12-я бригада находилась в районе Невесенья и не давала возможности немцам пройти.

Например, однажды немцы захотели из Требине через Билечу наступать на Гацко и наш 2-й батальон срочно бросили на усиление 10-й бригады. В ту пору меня уже назначили командиром взвода, и когда немцы стали сильно нажимать, именно моему взводу приказали перерезать дорогу Билеча - Гацко. К тому времени во всем взводе оставалось всего 13 человек, и с нами еще пошел заместитель командира роты Данило Ненадьич - очень боевой мужик, с которым у меня наладились отличные отношения. Но зато у нас на четырнадцать человек было аж четыре пулемета и девять винтовочных гранатометов, которые надевались на стволы винтовок. Правда, стреляли они не очень далеко.

И вот там случился один из самых памятных для меня боев. Немцы пошли в наступление большими силами, говорили, что их было человек шестьсот, но мы километрах в двадцати от Билечи заняли выгодную возвышенность, и целый день успешно оборонялись и не давали им пройти. Местные жители были настолько поражены, что мы такими малыми силами успешно сдерживали столько немцев, что начали говорить: «Наших партизан никто не сможет победить!» А часа в три дня я предложил Ненадьичу: «Давай сделаем так. Я возьму пулемет и с одним из моих солдат зайду с тыла к вражеской батарее, которая нас обстреливает». Данило засомневался, но я его все-таки убедил, и мы с Владо Дундером пошли. Совершили обход длинной около пяти километров, и когда незаметно подобрались к батарее метров на 100-150, внезапно закричали: «Ура! Вперед 12-я бригада!» и открыли огонь из пулемета. У немцев началась настоящая паника, и они бросились бежать. А вскоре подошла помощь и под нашим натиском немцы к вечеру отступили обратно в Билечу. За эти успешные бои наш батальон получил благодарность от командиров дивизии и бригады.

Или еще такой случай. У городка Требине, который был сильно укреплен еще при турках, партизан никогда не было, поэтому наше командование решило пробиться в тот район. А т.к. немцы обычно действовали только днем, поэтому в одну ночь мы перешли реку Требишница и зашли в эти районы. Всемером заняли позицию на возвышенности, подготовили себе укрепления, правда, позади нас находилась вторая высота, на которой расположился целый взвод. Когда немцы пошли вперед, причем, нас сильно обстреливала их артиллерия, то мы их встретили таким огнем, что атака захлебнулась. И хотя немцы атаковали по несколько раз в день семь дней подряд, но так и не смогли нас сбросить с этой высоты. Правда, нам своим перекрестным огнем очень сильно помогал соседний взвод, и, в конце концов, все закончилось тем, что подошел наш батальон, и загнал немцев обратно в город.

Ристо Маслыша - комиссар роты и его заместитель Джорджо Шегерт

Кстати, никогда не забуду, как мы совершили тот большой переход из Гацко до Требине. Лежал глубокий снег, причем, не мягкий, а с коркой. И в какой-то момент у меня порвались ботинки, и я остался только в шерстяных носках. А на привале мне говорят: «Мирко, так ты же босый». Смотрю, точно... Пришлось целую ночь идти фактически босиком, пока утром в одном доме мне достали какую-то обувь. Но чтобы вы знали, у нас было очень строго насчет мародерства. Не дай бог кто-то из бойцов сам пойдет по домам. Для этого в каждом батальоне был заместитель командира по тылу, и только он имел право ходить к жителям и просить, что возможно дать. И люди всегда откликались. Чем могли, старались нам помогать, все, что возможно давали: и продукты и одежду. А вот оружие и боеприпасы мы в основном добывали у противника.

Поверьте, бои были страшные и разных эпизодов у меня очень много, но я вам так скажу. В войну мы все время надеялись на Советский Союз, и только благодаря ему удалось победить гитлеризм. И вы бы только знали, как югославский народ переживал, когда немцы наступали на Ленинград, на Москву. Зато когда Красная Армия перешла в наступление, то для нас это стало огромной помощью, потому что немцы уже не могли усиливать давление. Но и мы в свою очередь старались всеми силами внести свою лепту в общую Победу.

Например, когда советские войска освобождали Молдавию, то семь немецких дивизий должны были уйти из Греции в Италию кратчайшим путем. Но нашу дивизию усилили, и поставили задачу: не пропустить немцев вдоль побережья, а вынудить их пойти в круговую. И нам это удалось сделать. Совместными усилиями с частями Красной Армии эту группировку полностью уничтожили у города Смедерев, что в 70 километрах от Белграда.

А когда в конце сентября 1944 года Красная Армия подошла к границам Югославии, то командир механизированного корпуса генерал Жданов отдал приказ посадить на свои танки бойцов Народно-Освободительной Армии Югославии, и вместе пошли освобождать часть Сербии. И уже к 20 октября совместными усилиями удалось освободить Белград. В боях за город погибло около тысячи советских воинов, и около двух тысяч югославских, в числе которых был и мой двоюродный брат Гойко...

А вы бы видели, как наш народ встречал бойцов Красной Армии. Это было что-то невероятное... Всего при освобождении Югославии погибло около 11 тысяч советских воинов, но их всех достойно похоронили, поставили им памятники. И даже когда в 1948 году пошло охлаждение между руководителями наших стран, то на могилах павших воинов всегда лежали живые цветы, и такое отношение сохраняется по нынешний день. Поверьте, наш народ ничего не забыл, и всегда будет помнить павших за свободу Югославии.

Когда Югославию полностью освободили, то так получилось, что югославские части частично зашли в Австрию и Италию, и именно там, на реке Драва прошли последние бои. Потому что немцы ни в какую не хотели сдаваться частям НОАЮ, т.к. отлично знали, что мы не собираемся им прощать их злодеяний в Югославии. Именно поэтому нам пришлось закончить войну не 9-го, а 28 мая. Мы, конечно, знали, что официально война закончилась, радость у нас у всех была неимоверная, но мы не роптали, и считали, что нужно до конца добить врага.

Насколько тяжелее стало воевать после официального завершения войны?

Конечно, под конец войны стали больше думать и старались действовать осторожнее. Если раньше случалось, что шли напролом и на верную смерть, то в конце уже воевали похитрее, чтобы терять как можно меньше людей.

Но вы знаете, я почему-то даже и мысли не допускал, что могу погибнуть. Это, скорее всего, оттого что я был еще слишком молод, не имел ни жены, ни детей, поэтому так легко мне все это давалось.

И в то же время было очень грустно, потому что столько людей погибло... Причем, в основном молодых, боевых ребят, потому что до 44-го года в НОАЮ воевали только добровольцы, а это народ смелый, отважный, вместе с которым воевать легко. А сколько умерло от ран уже после войны... И видите как сейчас наши «демократы» относятся к победителям фашизма... Обидно!

Как вы считаете, что вам помогло выжить на войне: опыт, везение, судьба, Бог?

Нет, в Бога я не верил и не верю. Думаю, что просто я умел хорошо приспосабливаться в самых тяжелых обстоятельствах. Помню, бывало, сидим в обороне, снег валит, у меня на горбу уже шапка снега лежит, а я даже не шевельнусь. Ведь если шелохнешься, сразу снайпер снимет. Ребята мне удивлялись.

И почему-то даже когда в атаку ходил, никогда не боялся. Перебежки делал, падал, переползал, стрелял. В общем, как-то приспособился и, конечно, везло. Вот когда нас бомбили самолеты или обстреливала артиллерия, то меня это немного смущало, а огня пулеметов или автоматов я никогда не боялся.

Однажды, помню, когда немцы нас преследовали, то я и мой помошник Илья Чебечия вдвоем остались прикрывать наш батальон. И так нас в тот раз крепко зажали с двух сторон, что только чудом вырвались. До сих пор не понимаю, как нас тогда не убили... Ведь прямо между ног пули пролетали... К тому же когда мы бежали, у Ильи разлетелась обувь, и он стал оставлять на снегу кровавые следы. Я еще подумал, что немцы пойдут за нами по этому кровавому следу.

А когда вышли к своим, то получили приказ занять позиции на одной возвышенности и стоять насмерть, потому что за ней находился наш госпиталь, которому нужно было дать время на отход. В тех боях нашему командиру бригады Милораду Куячичу, который к нам всегда обращался «Другови», пулей выбило сразу 11 зубов, но он остался жив и воевал дальше. Потом опять остались с Ильей прикрывать отход, и нам снова удалось уйти от немцев.

Но в тех боях у нас погибло много людей. Например, мой друг Михайлов. Погиб и мой однофамилец Неделько Сировина. А еще Йован Поробич, Владо и Новак Вуйевичи, эх какие это были ребята... Владо был заместителем командира роты и как он погиб. Две наши бригады окружили немецкий полк, но немцев спасло только то, что они имели пушки. А потом непроглядной ночью немцы без единого крика и выстрела пошли на прорыв. И прямо через нас. Я и сам тогда лишь каким-то чудом остался жив, а Владо погиб... Но вы знаете, как бы больно не было, но когда гибли мои друзья я ни разу не плакал.

Чем вы можете объяснить свою столь успешную карьеру, все-таки далеко не каждому удается всего за полтора года пройти путь от рядового солдата до командира роты.

Думаю, что только за счет личной храбрости. Скажу без ложной скромности, на войне я был очень настойчив и безрассудно храбр. Поэтому вначале меня назначили командиром отделения, потом взвода. Затем я стал заместителем командира роты, а уже с апреля 44-го воевал в должности командира роты. Но вы не подумайте, что я один такой герой, нет. Фактически у нас весь командный состав состоял из одних самородков, потому что офицеры старой армии или оказались в плену или отсиживались по домам. Поэтому у нас не оставалось другого выхода кроме как выдвигать людей по их боевым качествам.

Какие у вас боевые награды за войну?

До 44-го года у нас никаких наград не было, и никто о них вообще не вспоминал. Но когда в нашу бригаду прислали первые четыре медали «За храбрость», то одну из них вручили мне. Не за что-то конкретное, а по совокупности. А потом мне еще вручили ордена «За храбрость», и «За заслуги перед народом». И много наград вручали уже после войны, но я к тому времени уже уехал в Советский Союз.

Вы постоянно избегаете наименования партизаны, и настаиваете называть югославские части армией.

Потому что так оно и было на самом деле. Партизаны были только в самом начале войны, но уже с 41-го года, когда сформировали первую дивизию, Народно-Освободительная Армия Югославии начала расти как на дрожжах, и к концу войны в ее составе было пять Армий, каждая из которых состояла из 5-6 корпусов, а в каждом корпусе по 5-6 дивизий.

Причем, когда формировались новые части, то в их состав в качестве костяка передавалось подразделение из уже действующих частей. Например, когда в 43-м при выходе из окружения кроме нас погибла вся дивизия во главе с Саво Ковачевичем, то на базе нашей уцелевшей 10-й бригады сразу создали 11-ю, 12-ю, 13-ю, а затем и 14-ю бригады. И потом меня именно так перевели из 3-й в 29-ю дивизию.

Да и по структуре у нас была самая типичная армия: в составе отделения 7-8 человек, во взводе 25 человек, хотя бывало, что из-за больших потерь оставалось всего по шесть-семь. В роту входило около ста человек, а в батальон входило три роты и, кроме того, еще пулеметная и минометная роты, т.е. все как в обычной армии. И даже имелись тыловые части, которые у нас назывались - «позадина». Они главным образом работали и занимались обеспечением войск, но в случае надобности участвовали и в боевых действиях. Так, например, когда меня ранило и на аэродром в Гацко наступали немцы, то, как раз именно бойцы «позадины» их остановили и отогнали. Так что правильно называть нас не партизанами, а именно армией.

Конечно, мы не находились рядом с крупными немецкими гарнизонами, и особенно вначале нам постоянно приходилось переходить с места на место. Нападали и сразу уходили. Но потом когда окрепли, уже могли долго не сдавать свои районы. Например, город Гацко был освобожден от немцев еще в начале 44-го.

И чтобы вы знали. В Сербии есть такой городок Крагуевац, так партизаны его освободили от немцев еще осенью 1941 года и почти три месяца удерживали в своих руках. Я даже потом читал, что в это время они 7 ноября в честь годовщины Великой Октябрьской революции провели в городе парад. Правда, успешной обороне очень помогло то, что в Крагуеваце находился оружейный завод. Но потом все же немцы подтянули большие силы и всех жителей поголовно уничтожали... Тогда в этом небольшом городе погибло более семи тысяч человек ...

Что вы, немцы в Югославии лютовали как в Белоруссии. Никого не жалели и дотла все сжигали... Но больше людей всего погибло в городках Купрес и Билеча. Там фашисты просто все сожгли и уничтожили...

Раз уж мы заговорили о зверствах оккупантов, то я хотел бы спросить ваше мнение о немцах как о солдатах. И хотелось бы узнать, вы как-то выделяли среди них эсэсовцев от простых частей?

Все немцы были для нас на одно лицо, мы не выделяли эсэсовцы это или простые части. Это были наши заклятые враги, которых мы ненавидели всей душой. И я вам скажу, что в первые годы войны и немцы и венгры были настоящие солдаты - очень сильные и упорные, ничего не скажешь. В начале войны, бывало, лежит раненный немец, кишки наружу, но все равно кричит «Хайль Гитлер»... Вот воевать с итальянцами было совсем другое дело. Даже если нас было всего 50 человек, то с пулеметами мы могли пойти хоть против 5 000 итальянцев и не боялись, потому что это не вояки. Зато хорошие воришки. Как заходили в населенные пункты так обирали население, чуть ли не подчистую. В этом плане от немцев страдали меньше, но зато они были очень жестокие. Хотя и среди итальянцев тоже попадались самые настоящие фашисты - «чернорубашечники». Это был очень опасный враг.

Еще мне пришлось воевать против венгров и румын. Румыны - это примерно как итальянцы. И даже против болгар пришлось воевать, ведь в Югославии находилась целая оккупационная болгарская армия. Но когда пришла Красная Армия, то их направили воевать против немцев. Так в болгарских частях начались беспорядки, потому что они не хотели воевать против немцев, и их министру обороны Вильчеву не раз пришлось лично уговаривать своих солдат: «Братцы, продержитесь еще неделю, а потом мы вас всех отпустим».

И такой показательный случай. На реке Драва на правом фланге стоял советский корпус, на левом югославский, а между ними болгарский полк. Но в одну дождливую ночь болгары снялись с позиций, и перешли к немцам. Немцы тут же ударили в эту брешь и пошли по нашим тылам, поэтому советскому командованию пришлось снять с передовой и бросить на ликвидацию этого прорыва целый корпус. Но чем эта история закончилось, наказали ли как-то этих болгар, я не знаю.

И, кроме того, в Югославии против нас воевали еще и власовцы. Они тоже славились своей жестокостью, но обычно это были конные части, которые любили атаковать с флангов или с тыла. И поверьте, их присутствие никак не отразилась на братском отношении к русским. У нас даже песня такая была:

«Ой, Русия - мила мати,

увек чуте так звати».

К тому же в наших частях воевало очень много советских солдат, которые оказались у нас после того как сбежали из плена. Например, только в моей 2-й роте воевало восемь русских. До сих пор хорошо помню Бориса, который у нас в бригаде служил командиром отделения связных. Но все они потом уехали на родину.

Как поступали с пленными?

Честно говоря, немцев в плен и не брали, потому что их просто некуда было девать. Власовцев поначалу тоже сразу убивали, но под конец войны стали передавать их Красной Армии. А вот к итальянцам относились совсем по-другому. Я же вам уже рассказывал, что с итальянцами даже шли на переговоры, хотя с немцами о таком, конечно, даже и речи быть не могло, потому что в отличие от итальянцев они никогда не шли на контакт с партизанами.

Думаю, что в отношении итальянцев весьма показательной может служить такая ситуация. В апреле 43-го мы захватили город Ябланица, и при этом взяли в плен целый итальянский полк. А у нас командиром корпуса был Пеко Давчевич, который на стороне интернационалистов воевал в Испании, и оказалось, что у итальянцев командир полка тоже там воевал, но на стороне Франко. Итальянец вначале даже обрадовался, думал, что ему это пойдет в плюс. Так что мы сделали с этими итальянцами? Весь полк раздели до нижнего белья и просто отпустили, ни одного не расстреляли. А вот пленных немцев просто расстреливали. Я помню, однажды в бою мы побили много немцев и захватили 12 пленных. И когда их раздели до белья и начали расстреливать, то один из них побежал в сторону леса, и ему таки удалось сбежать.

А в канун Рождества 1944 года в бою за железнодорожную станцию Ясеница мы захватили в плен 106 немцев. Погрузили на них богатые трофеи, и потом они километров 50-60 тащили на себе все это снаряжение и боеприпасы в наш лагерь. Я не знаю, что с ними сделали, потому что никогда такими вещами не интересовался, но, наверное, все-таки расстреляли, потому что нам их просто некуда было девать. Это же серьезная обуза, надо их охранять, кормить, а у нас самих всего не хватало.

Но лично мне ни разу не пришлось расстреливать пленных. Вы знаете, меня все знали и до сих пор вспоминают, как отчаянного воина. Уж насколько я был горячий и отчаянный, что даже самому сейчас не верится. В бою мог, что хочешь сделать и кого хочешь убить: и застрелить и зарезать, но если человек поднял руки, то я уже все, не трогал его, а просто отправлял по команде.

Зато, что у нас вытворяли немцы... В долине через которую протекает река Требишница по ее обеим берегам раскинулись поля. И когда весной 1941 года люди вышли на полевые работы, то вместе с немцами приехали хорватские усташи, и прямо с полей забрали всех мужчин, а там ведь села большие. Их заставляли давать клятву верности Анте Павеличу, но никто и не думал, чем это может закончиться. На ночь заперли этих несчастных людей в школах, а потом вывезли и... У нас в Герцеговине есть много таких бездонных ям, каждая диаметром от 5 до 15 метров, и я до сих пор не знаю природу их происхождения. Когда в такую яму бросаешь камень, он долго-долго летит, и только потом еле слышен всплеск воды. Поэтому до войны такие ямы обычно старались или замуровывать, или как-то ограждать. И вот в такие ямы немцы с хорватами бросали живых людей... У нас парень из соседнего села Киевдоо так попал. Ночью их привезли к яме, которая у нас называлась Ржаныйдоо. Я ее хорошо знал, потому что она находилась прямо у шоссейной дороги. И его вместе со всеми остальными должны были сбросить в эту яму, но видно среди фашистов тоже не все были зверями, в темноте его кто-то незаметно развязал, и он смог сбежать. Вот так стали появляться слухи, что оккупанты вытворяют с невинными людьми, а про расстрелы я вообще молчу. И как вырезали звезды на спине, на лбу и где хочешь...

Но с другой стороны именно то, что все знали, как они страшно издевались над партизанами, заставляло людей сражаться до последнего. Например, у нас в 29-й дивизии не было ни одного случая, чтобы кто-то попал в плен или тем более сам сдался. Бывали случаи, когда ребята подпускали немцев и подрывали себя гранатами... И я тоже даже и мысли не допускал, что попаду в плен.

А среди сербов были люди, которые добровольно сотрудничали с оккупантами?

Такие тоже нашлись, хотя их было очень и очень мало. Например, в моем родном селе было всего двенадцать дворов, и в одиннадцати из них все безоговорочно стояли за партизан, почти из каждого двора в партизанах воевал как минимум один человек. А вот из последнего мой кум Стево Поробич - один-единственный человек на весь наш район оказался предателем. Причем, вначале он как и все вступил в партизаны, но успел там отличился тем, что в некоторых моментах нехорошо перегибал палку. А потом его поймали четники, и уж как не знаю, но они переманили его к себе. Наверное, сказалось то, что в свое время он окончил духовную семинарию и возможно они сыграли на его религиозных чувствах. А потом Стево стал сотрудничать с оккупантами. Он лично отвел немцев в село Рапти, которое находится недалеко от нас, и фашисты там повесили за сотрудничество с партизанами часть жителей. И также в качестве проводника он водил в труднодоступные деревни и итальянцев. Стево сам никого не убивал, но и того, что он сам приводил оккупантов хватило для того, чтобы его повесили... А его старший сын Милорад, который помогал отцу, потом долго скрывался, и только в конце 46-го ему передали, что ничего с ним не сделают. Его даже не посадили, и после учебы в семинарии, он служил священником в одном из районов Боснии.

Вот кстати, надо с горечью признать, что большинство священников были предателями и сотрудничали с немцами. Поэтому никаких священников в НОАЮ не было, а после войны именно за сотрудничество с оккупантами церковь подверглась гонениям. Но что самое удивительное, я когда потом приезжал в Югославию узнал, что сын этого Милорада стал коммунистом... Так что помимо жестокой борьбы с оккупантами у нас параллельно шла и своеобразная гражданская война. Ведь нашлись же такие предатели, как Дража Михайлович, Милан Недич, Печинац, Камбич и многие другие, которые открыто или косвенно сотрудничали с оккупантами.

У меня на эту тему как раз есть вопрос. Как складывались отношения между частями НОАЮ и монархистского партизанского движения четников Драже Михайловича? Потому что по этому поводу в исторической литературе достаточно противоречивые сведения. В одних говорится, что они параллельно боролись против оккупантов, а в других упоминаются данные о боевых столкновениях между частями этих движений и вообще утверждается, что в Югославии шла настоящая гражданская война.

Не верьте никакой литературе, а лучше послушайте меня, как очевидца и непосредственного участника тех событий. Запомните главное, четники - это предатели и пособники фашистов! И вояки они были никудышные, вроде итальянцев и румын, потому что в отличие от нас не знали, за что воюют. Мы против оккупантов, а они непонятно за что. Правда, в самом начале войны, до осени 1941 года мы считали, что в какой-то мере это наши союзники, то после боев под Крагуевацем все стало ясно. Я ведь вам уже рассказывал, что осенью 41-го только зарождавшиеся части НОАЮ захватили и удерживали в своих руках этот городок. Но потом на них обрушились крупные силы немцев и ... четники этого «патриота» Михайловича... Правда, они действовали не совместно, а как бы отдельно. Но и потом очень часто тоже повторялась одна и та же история, если на нас наседали немцы, то с другой стороны обязательно «кусали» и четники... Поэтому мы их ненавидели, но относились к ним разборчиво. Ведь части четников состояли не столько из добровольцев, сколько из мобилизованных людей. Поэтому если мы видели, что пленный четник искренне заблуждается, или случайный человек, то у него просто забирали оружие и отпускали.

Кстати, после боев под Крагуевацем тех четников, что там воевали против партизан, в одном месте зажали и вынудили дать клятву больше не нападать на нас, но они свое слово не сдержали. А ведь у нас в Боснии и Герцеговине отрядов четников было немного, поэтому они всегда старались избегать столкновений с нами, с немцами, с усташами, в общем, со всеми. Зато мы со второй половины 1943 года и до самого конца войны почти не вылезали из боев. А вот непосредственно в Сербии, где их было много, они воевали против частей НОАЮ по-настоящему. И если партизаны попадали к ним в плен, то четники поступали с ними ничуть не лучше чем немцы... Вот и судите сами, кто такой Дража Михайлович. Какой же это патриот и партизан, если его четники даже не скрывались, избегали стычек с оккупантами и нападали на нас?

Получается, что королевское правительство оставило его для организации сопротивления, а он с немцами боролся против нас. Пусть и не открыто, но фактически его части сотрудничали с оккупантами и находились у них на довольствии. Ведь, например, итальянцы полностью поддерживали четников и снабжали их, я вам это совершенно точно говорю. Так что к Драже Михайловичу я относился и отношусь как к предателю номер один. И это никак не связано с различиями наших идеологий. Поверьте, во время войны мы вели только освободительную борьбу и у нас тогда никто и не думал ни о каком коммунистическом строе. Но вот чего я не знаю, выступали ли они за восстановление Югославии в довоенных границах или нет, знаю лишь, что точно воевали за «Великую Сербию». И при этом находились на довольствии у итальянцев и не воевали против немцев... И против хорватов, кстати, тоже. А ведь до 43-го года англичане и американцы выдавали все югославское сопротивление за отряды Михайловича, хотя против оккупантов в основном боролись только части НОАЮ. Но свою помощь они оказывали именно ему.

А ведь были еще отряды Милана Недича, который пошел на открытое сотрудничество с немцами. Но и его участь оказалась такой же печальной, как и у большинства предателей. Когда в начале 1946 года его поймали и посадили в Белградскую тюрьму, он, улучив момент, выпрыгнул из окна 3-го этажа и разбился насмерть.

А в части НОАЮ могли брать бывших четников?

Могли и брали и сами они к нам перебегали. В этом отношении твердого предубеждения против них не было. У нас принимали даже хорватов, но не из усташей, а из «домобраны», это у них были такие части самообороны, вроде как народное ополчение. И эти люди потом у нас себя неплохо показывали, хотя части «домобраны» в военном плане считались так себе.

Даже перебежчиков итальянцев принимали. Например, заместителем повара в моей роте был именно итальянец. А под конец войны из пленных в нашей 29-й дивизии была сформирована целая бригада «Галибарда», которая правда, не воевала, а занималась возведением укреплений и заграждений на переднем крае обороны. В этом деле они были большие мастера.

Вот кого не брали ни при каких условиях, так это усташей. Такое совершенно исключалось, потому что в их рядах служили только убежденные фашисты, добровольцы. К немцам я тоже испытывал настоящую ненависть. Ко всем, хотя наверняка и среди них тоже были нормальные люди. А к другим нет. Ведь когда меня ранило, операцию мне делал пленный врач-итальянец, и я в нем совсем не сомневался. А здесь в Кишиневе после развала Союза дочке делали операцию по удалению аппендицита, так первое, что спросил этот врач, причем немолодой, а знает ли она молдавский язык? Вы представляете? Она чуть не умерла, а его оказывается вот что интересует... Меня, словно ножом в сердце ударили...

Хотелось бы задать непростой вопрос о сербохорватской розни. Во время войны вы знали о том, что хорваты фактически вели политику геноцида против сербов? Вы, например, знали о том, что творится в концлагере Ясеновац? Я читал, что хорваты даже придумали такой специальный нож - «сербосек», чтобы палач мог перерезать горло сербам с минимальными для себя усилиями. Сейчас в открытой печати есть информация, что в концлагере Ясеновац среди усташей даже проводились «чемпионаты», о том кто из них за определенное время сможет «сербосеком» убить как можно больше сербов. По данным американского исследователя Говарда Блюма «победитель» одного из таких «чемпионатов» то ли за день, то ли за ночь зарезал около 1300 сербов... Воюя в своих частях вы знали обо всех этих ужасах?

Конечно, мы знали, что хорваты самым беспощадным образом уничтожают сербов не жалея при этом ни женщин ни детей. Но такие вещи происходили только в местах совместного проживания сербов и хорватов, а, например, в самой Сербии таких вещей не было. И про концлагерь Ясеновац мы знали, что это страшное место и про другие разные ужасы слышали, но без жутких подробностей. Например, про «сербосек» и про эти «чемпионаты» среди усташей я слышу от вас впервые в жизни.

Вы что-то слышали про «блайбургскую бойню»? (В мае 1945 года части НОАЮ прорвались на территорию Австрии, и около города Блайбург, недалеко от современной границы между Австрией и Словенией, устроили массовое уничтожение бежавших в Австрию хорватских и словенских коллаборационистов и членов их семей. По разным данным количество погибших под Блайбургом варьируется от 15 до 50 тысяч человек - прим. Н.Ч.)

В то время было много разных событий и мы, конечно, слышали, что в разных местах перехватывали колонны предателей и фашистов, но без подробностей.

Вы упомянули, что в конце войны участвовали в уничтожении окруженной группировки Драже Михайловича.

Да, пришлось. Причем это случилось как раз в тех местах, где погибла почти вся наша 3-я дивизия во главе с Саво Ковачевичем. Предыстория там такая. В марте 1945 года около 20 000 четников во главе с Драже Михайловичем прорвались через линию фронта и намеревались через горно-лесные массивы Боснии выйти к Дубровнику, чтобы там сдаться англо-американским войскам. И наше командование начало направлять части для полного уничтожения этой группировки, потому что там с Михайловичем остались самые убежденные его сторонники и предатели.

Нашу бригаду тоже пустили по следу этой группировки, и так получилось, что именно моя рота первой их обнаружила на участке между городами Травник и Фойница. Мы двигались по горному массиву, везде видели следы от прохождения большого количества людей и часов в 9 утра вдруг услышали какой-то шум. Оказалось, что нам навстречу возвращались 26 человек из местных, которых четники заставили быть у себя проводниками. И они нас сразу предупредили: «Вы куда? Они же в пятистах метрах отсюда и их там целый миллион».

Я отправил связного к командиру батальона Владо Капору, а сам развернул роту и мы пошли вперед. И подойдя ближе мы увидели, что четники устроили себе привал и завтракают. Моя рота сходу открыла по ним огонь, а у нас было приличное вооружение - 12 пулеметов и 9 винтовочных гранатометов. Но несмотря на такой плотный огонь они как сумасшедшие полезли на нас... И оказалось что. Первоначально четники рассчитывали прорваться между городами Фойница и Киселяк, но там им преградили дорогу две Лицкие бригады, поэтому они повернули назад и всей массой обрушились на наш батальон. Минут через пятнадцать подошла и левее меня начала разворачиваться вторая рота, на подходе была и третья рота, но четники их начали теснить и обошли нас. Моя рота оказалась в окружении, но на наше счастье там в долине оказалась возвышенность, на которой мы успели занять оборону и целый день оборонялись. И нам, конечно, повезло в том, что четники просто стремились как можно быстрее оттуда уйти, а мы их не интересовали, поэтому они весь день тремя колоннами шли мимо нашей высоты, и только часть сил атаковала нас.

Но к ночи мы, потеряв шесть человек, все-таки вырвались из окружения. Утром увидели, что нам навстречу движутся две колонны солдат. Вначале решили, что это все те же четники, но нет, оказалось, что это наши. Я обрисовал командиру этой бригады ситуацию, и он приказал следующее: «Моя бригада идет прямо на них, а ты давай со своей ротой ударь с фланга». Так и сделали, завязался бой, и тогда я метрах в пятистах от себя видел Драже Михайловича. На белом коне, в окружении своей многочисленной свиты, среди которых было много священников высокого ранга, и многие из них погибли в том бою. Но и у нас в батальоне думали, что наша рота полностью погибла, поэтому буквально ликовали, когда мы вернулись живыми.

К тому времени против четников стянули 12 наших бригад, даже авиацию против них привлекли, поэтому они были вынуждены постоянно отступать. Кстати, там мою роту по ошибке обстреляли три наших истребителя. Но я летчиков не виню, потому что в той горно-лесистой местности с воздуха нас отличить от четников было весьма не просто.

И возле города Калиновник мы общими усилиями вынудили четников форсировать довольно большую и стремительную горную реку Неретва. При этой переправе четники потеряли около пятисот лошадей и очень много людей, и от такого серьезного удара они так и не оправились. Потом остатки этой группировки окончательно разбили, но самому Михайловичу и около двух тысячам его людей все-таки удалось сбежать. И лично моей роте в июне-июле 45-го пришлось отлавливать мелкие группы этих предателей. Тогда мне довелось взять в плен командира корпуса четников.

Расскажите, пожалуйста, об этом.

Это было уже после войны, когда мы добивали последние мелкие группировки четников и усташей. Четники ведь почти все ходили с бородами, потому что дали вроде клятвы, что сбреют бороды только тогда, когда в страну вернется король. Но к тому времени они уже начали сбривать бороды и разбегаться.

Моя рота отдыхала перед тем как начать прочесывать лес. И вдруг прибегает один из четников: «Кто здесь самый старший по званию? Здесь недалеко наш командир корпуса, но он хочет сдаться старшему по званию». - «Я старший». Он, конечно, не поверил, потому что я действительно выглядел очень молодо и поначалу даже отказался к нему вести. Пришлось ему пригрозить: «Не поведешь, я тебя расстреляю». Взяли этого командира корпуса и отправили в штаб, а сами пошли прочесывать лес. Со мной осталось четыре человека. И когда мы шли по лесу, то в небольшой котловине обнаружили 15 четников. Я вышел к ним с парабеллумом: «Вы окружены, если побежите все погибнете». Но двое все-таки кинулись бежать, а остальные остались у костра, на котором они что-то варили: «Мы очень хотим есть». - «У нас поедите». Вытащили у них из автоматов затворы, и пошли к дому, у которого заранее договорились встретиться с остальными бойцами роты. Приходим, а там уже тех двоих беглецов поймали. Это, кстати, к вашему вопросу об отношении к четникам. Мы ничего с ними не сделали, просто сдали всех в штаб батальона и все.

В нашей предварительной беседе вы упомянули, что однажды вам пришлось спасти девять американских летчиков.

Да, это случилось в феврале 1944 года, когда наша бригада блокировала город Билеча. Однажды мы увидели, что, оставляя за собой большой шлейф дыма, едва ли не прямо на нас летит тяжелый американский бомбардировщик. Из него начали выпрыгивать летчики, но их ветром снесло прямо на нейтральную полосу. И мы, и немцы кинулись к ним, но летчики попрятались в зарослях молодого леса и кустарника, и только когда увидели красные звездочки, кинулись к нам с радостными криками: «Броз Тито! Броз Тито!» Оказалось, что их самолет был подбит при налете на Вену, но они смогли дотянуть аж до наших мест.

Как в частях НОАЮ было налажено снабжение оружием, боеприпасами, продовольствием?

Наше положение оказалось очень тяжелым в том плане, что Югославия находилась в полной изоляции, и мы не имели возможности получать помощь со стороны. Поэтому мы были вынуждены жить только за счет того, что нам давали местные жители. Но запомните, сами мы никогда ничего не брали. Только то, что люди давали по доброй воле. В семье, конечно, не без урода, и некоторые отнекивались, говорили, что у них самих ничего нет, но почти все люди для нас ничего не жалели и хоть что-то давали. А так, чтобы солдат сам пошел в село, и что-то забрал у людей, такого не было. Наверное, конечно, все-таки где-то и было, но я ни разу о таком не слышал. Ни разу! У нас все понимали, что наша главная задача - защищать население от оккупантов, а не вести себя также как они.

И никаких показательных расстрелов у нас не устраивали, потому что ни мародерства, ни дезертиров просто не было. А почему? Потому что до 1944 года воевали исключительно добровольцы. Вот потом, когда начали проводить мобилизации - да, появились и дезертиры, но их никогда не расстреливали.

Даже когда брали пленных, то все что у них изымали, вплоть до бинтов, строго описывалось и сдавалось в штаб. Даже мне как командиру роты разрешалось иметь всего один пистолет, одни часы, одну авторучку, а все остальное сдавалось в общую казну. Так что дисциплина у нас хоть и была не такая строгая и официальная как в Советской Армии, но я бы все равно назвал ее железной, причем основанной на сознательности, а не из-за страха перед суровым наказанием. Казалось бы, у меня в подразделении были люди намного старше меня и других командиров, которые по возрасту годились нам в отцы, и не в боевой обстановке они нас так и называли сынками, но вот в бою беспрекословно выполняли все наши указания.

Или, например, вопрос с женщинами. Ведь их было достаточно много в частях, и они наравне с мужчинами воевали. Но только попробуй к ним подойди. А все почему? Потому что если она забеременеет, то куда ее девать? А ведь все молодые, кровь кипит.

Так что у нас в частях во всех смыслах был порядок. Тем больший шок я испытал, прочитав интервью Якова Шепетинского, опубликованное на вашем сайте. Меня просто потрясло то, что творилось в их партизанском отряде, но я все-таки думаю, надеюсь на то, что это было печальное исключение из правил.

А какое у нас было товарищество, это что-то невероятное. Бывало, чтобы наш раненный или даже убитый товарищ не попал в лапы к немцам еще десяток ложили, но все-таки вытаскивали его... Помню, однажды произошел такой случай. На границе Черногории и Герцеговины есть такой городок Грахово. 4-я Черногорская и наша 12-я бригады должны были напасть на этот город. Но 4-я бригада так и не смогла подойти, поэтому немцы все свои силы обрушили на нас. Я и мой второй номер Владо Зверь остались прикрывать отход. И когда уже поднимались в гору, где находились наши, он решил пойти не в обход со мной, а напрямую. Его ранило, я и одна женщина-санинструктор поползли к нему, на шинели оттащили в яму, и до самой ночи отбивали атаки немцев. При этом у нас погибло четыре человека, но мы все-таки вытащили его оттуда, а Владо все равно умер...

Некоторые бывшие советские партизаны признаются, что в исключительных случаях им приходилось самим добивать своих раненных товарищей, чтобы оторваться от преследующих немцев.

Нет, у нас никогда ничего подобного не было. Я же вам говорю, мы на поле боя ни раненных, ни убитых не оставляли, а не то, что сами убивали.

И все же давайте вернемся к вопросу о снабжении.

Продовольствие мы получали только от населения и то, что удавалось добыть у противника. Помню, в местечке Ластва, что недалеко от Требинье, например, захватили большие склады. Но, конечно, случались такие периоды, когда с продовольствием было очень тяжело. Например, в зиму с 43-го на 44-й год был период примерно в полгода, когда я хлеба ни разу не видел. Все это время мы из остатков овсяной муки делали и ели жидкую болтушку, причем, без соли. И ничего, даже это выдержали, потому что молодые были. Хотя случалось и наоборот, что было много мяса, но тут уже другая беда. Если долгое время питаться только мясом, то начинают страшно болеть зубы.

А как с оружием и боеприпасами?

По-разному бывало. Я помню, однажды у меня на пулемет осталось всего семь патронов. Тут уже приходилось стрелять одиночными и только наверняка. Но обычно, я старался создать себе большой запас патронов. И вечный дефицит боеприпасов выработал у меня определенную скупость в этом вопросе. Я, например, считаю, что после известия о Победе не нужно было устраивать такую сумасшедшую пальбу.

Но вообще оружие у нас в основном было трофейное и его нужно было добыть в бою. Я, например, когда только пришел в отряд, то у меня из оружия было всего несколько гранат. И мои ребята потом все время вспоминали и удивлялись, как я лихо гранатами воевал.

Какие гранаты? Больше всего было гранат, которые у нас назывались «крагуевка». Это от названия города Крагуевац, в котором их делали. Похожие на советские Ф-1, но в отличие от «лимонки» у них перед броском нужно было ударить капсулем. Вот итальянские гранаты были опасные, потому что у них довольно легко выпадала чека.

А из-за немецкой гранаты у нас однажды произошел трагический случай. Когда я еще только начинал воевать, наша бригада попала в окружение, но мы контратаковали и отбросили немцев. А после атаки всегда очень хочется пить. И когда мы пошли к источнику, Йован Макитан, с которым я вместе жил на антресолях еще, когда до войны подрабатытал в Дубровнике, нагнулся попить. Но у гранаты, которую он держал за поясом, видно отвинтился колпачок, резинка выпала и когда он вставал то наступил на нее... Его, конечно, насмерть, и еще пятерых, в том числе и двух ребят из моего села, ранило. Пришлось их таскать на себе.

А мы тогда хоть и врезали немцам очень здорово, но нам все равно приказали оттуда уйти. И вот представьте себе: две высотки, на которых находились немцы, и между ними седловина. Всего метров сто было между ними. Так ночью вся наша колонна, вместе с обозами, прошла между этими высотками и немцы ни разу по нам не выстрелили, потому что настолько испугались...

А вообще я вплоть до того как стал командиром роты, всегда воевал с ручным пулеметом. Потому что мне нравилась его мощь, а с винтовкой я считал, что вообще нечего делать в бою. Вначале у меня был чехословацкий ручной пулемет «Брно», а уже потом немецкий. Причем, чехословацкий мне нравился больше, потому что немецкий все-таки более капризный и из-за этого часто происходили задержки во время стрельбы. Но в магазине «Брно» всего 30 патронов, а в немецких ленты будь здоров. Зато к чешскому пулемету подходили итальянские патроны.

В итальянских же ручных пулеметах вечная проблема была с масленкой. Она находилась под крышкой, и масло постоянно капало на затвор. Вот что у итальянцев было хорошее из оружия, так это их тяжелый пулемет «Бреда», который бил на три километра.

И хороший пулемет был «Максим», правда, тяжелый. Но у нас был Майо Ружич - такой здоровый парень, что он целый пулемет носил на себе, да еще и патроны к нему. Такой здоровяк был, что ему всегда давали двойную порцию еды. Майо потом погиб в бою у Широкого Бриега - логова усташей.

И, только когда меня назначили командиром роты, я ручной пулемет сменил на немецкий автомат, которые у нас называли «Пиковац». Просто это слово по звуку напоминает их стрельбу. Они относительно неплохие, но все-таки слишком большое рассеивание не позволяло их считать за серьезное оружие.

И еще когда я стал командиром отделения, то мне выдали пистолет «вальтер», но, по-моему, в бою я им так ни разу и не воспользовался, потому что в ближнем бою предпочитал действовать гранатами.

А вы не считали, сколько врагов лично убили?

Никогда не считал, но думаю, что много. Я ведь постоянно был пулеметчиком, а, сколько еще гранатами действовал. Был, например, такой случай. Когда городок Гацко еще находился в руках немцев, и они наступали на Билечу, то там есть две высотки. Вначале мы получили приказ отойти, но я от своих отстал, поэтому, когда пришел приказ вернуться и атаковать, то уже оказался впереди всех метров на сто пятьдесят. Я смог подобраться к пулеметной точке и бросил две гранаты. Два пулеметчика сразу погибли, а третьего видно крепко оглушило, потому что он бросил пулемет и поднял руки. Но тут по мне открыли огонь с соседней возвышенности. Тогда я схватил этот немецкий пулемет и открыл по ним ответный огонь, и в этот момент ко мне на помощь подоспел один из наших ребят.

Что я испытывал при этом? Так то я очень добрый человек, но в бою мог убить кого угодно, и испытывал при этом не горечь или сожаление, а радость оттого, что смог опередить врага. Приходилось и ножом убивать, хотя это, безусловно, не каждый сможет. Но я мог, настолько был отчаянный. И какого-то особого страха я у себя не помню. Если перед боем, когда вспоминаешь родных, еще появляется какое-то такое ощущение, некоторый мандраж, то в бою всякое дрожание пропадает напрочь, и становишься очень решительным. Тут уже обо всем забываешь.

В частях НОАЮ была какая-то единая форма?

Нет, до самого конца войны никакой единой формы не было. Правда, под конец войны нам выдавали отрезы английского сукна, и мы своими силами из них себе что-то шили. А так на любую одежду нашивали нарукавные нашивки и знаки отличия. Треугольник на вороте одежды означал, что это младший офицер. А ромб - старший офицер. На рукаве одна полоска и звездочка - подпоручник, две звездочки - поручник, три - капитан. А дальше уже старшие офицеры. Звездочки мы сами вырезали из красного материала. На голове почти все носили пилотки, которые у нас назывались - шайкача.

Но если в теплое время года с одеждой в принципе не было проблем, то в суровые холода отсутствие теплого обмундирования иногда приводило к печальным последствиям. Например, в лютую зиму 1941 года у нас около Сараево сильно обморозилась целая бригада, и полностью вышла из строя. Многие при этом погибли...

Как насчет спиртного?

У нас со спиртным обстояло довольно строго, да и доступа особо не было. Но у меня в жизни никогда не было тяги к спиртному, я свою норму всегда знал, всегда понимал место и время, когда можно выпить, и поэтому меня в жизни ни разу никто не видел пьяным,

Во время оккупации вы знали, что творится на фронте в России?

Конечно, подробностей мы не знали, но об основных событиях мы слышали, какие-то слухи до нас доходили. И я вам скажу, что известия о победах Красной Армии нас очень воодушевляли.

Хотелось бы затронуть такой важный вопрос. Люди каких национальностей служили в югославских частях и насколько остро стояла «национальная» проблема?

Нет, такой проблемы не было вообще, и никто никого не спрашивал, кто какой национальности. У нас служили люди самых разных национальностей, хотя сербов все-таки было большинство. И это неудивительно, потому что сербы были самым многочисленным народом Югославии. Но жили все дружно, и я вам скажу, что такого порядка и товарищества как во время войны, я больше нигде и никогда не встречал. Настолько были прекрасные отношения между людьми, даже лучше чем в Советской Армии в пору ее расцвета.

Хотя надо признать, что хорваты массово стали вступать в НОАЮ только с 1944 года, а вот мусульмане воевали и до этого, и воевали неплохо. У нас, например, комиссаром батальона был мусульманин. И никто никогда у нас не вспоминал, что Тито - хорват.

Как, кстати, вы оцениваете его роль в югославской истории?

В целом его деятельность я оцениваю положительно, потому что сплотить народы для борьбы с оккупантами это совсем непростое дело. Причем, чтобы вы знали, у нас ведь вначале не оглашали, что нами руководит Тито. И только с 1943 года народ узнал, что именно Йосип Броз Тито является нашим главным руководителем, а до этого мы знали лишь высокопоставленных командиров.

Правда, потом он серьезно поссорился со Сталиным, но видно это произошло, потому что они оба были невероятно самолюбивые люди. А вот под конец войны, когда нам иногда показывали хронику, то если на экране появлялись Сталин и Тито, то все тут же вскакивали и начинали скандировать: «Сталин, Тито! Сталин, Тито!» И песни пели про дружбу наших народов.

А как вы относитесь к личности Сталина?

Оцениваю его двояко. С одной стороны это был, несомненно, выдающийся государственный деятель. А вот за репрессии я его, конечно, осуждаю, хотя полагаю, что не столько он в этом виноват, сколько его окружение: Берия, Ежов и многие другие. Наверное, ему все же стоило больше внимания уделить этому вопросу. Ну, зачем спрашивается, нужно было проводить в Молдавии репрессии после войны? Я убежден, что в этом не было совершенно никакой необходимости. Я бы на его месте сделал совсем наоборот. Поручил бы руководить колхозами зажиточным крестьянам, а не арестовывал их. Но в то же время я убежден, что во время войны именно Сталин и Жуков сыграли важнейшую роль, и поэтому очень сильно переживал его смерть.

А в репрессиях, я считаю, основную вину несут местные власти и те доносчики, которые наговаривали на людей. К тому же масштаб репрессий сейчас сознательно значительно преувеличивается.

Когда вы стали коммунистом?

В коммунистическую партию я вступил 10 марта 1944 года и до сих пор не изменяю своим идеалам. Со мной на эту тему много общался и сумел убедить, что именно коммунисты борются за настоящее счастье народа Йевто Маслыш - это был наш заместитель командира батальона по политчасти. Йевто потом погиб у Мостара... Вообще их воевало три брата Маслышей. Самый старший, Йово, который был у меня командиром роты тоже погиб, и только младший Душан, который был моим заместителем остался жив. Какие это были ребята... Они навсегда остались в моей памяти боевыми, настоящими патриотами своей страны и народа. И молодыми...

Вы упомянули, что были ранены.

У меня два серьезных ранения и, кроме того, бывали разные мелкие ранения и царапины, на которые я и внимания не обращал. Например, как-то стояли с немцем на виду друг у друга и оба стреляем. Я аж почувствовал, как мне пули уши ошпарили, и вещмешок на мне пробили, но только оцарапали мне спину... А когда мы тогда четырнадцать человек удержали высотку, то мне очень сильно посекло лицо каменной крошкой. Данило Ненадьич вначале решил, что меня убили, и даже заплакал, настолько меня любил. В том бою, кстати, у нас всего один боец был ранен.

А тяжело ранило меня при таких обстоятельствах. В 44-м нашу бригаду перебросили под Широкий Бриег и Мостар. Но когда мы ушли из под Невесенье, немцы вдруг ударили по нашей 14-й Молодежной бригаде, в которой воевали только 14-16-летние ребята, старше там не было. Многие из них были еще неопытные, поэтому им пришлось отступить, и тогда под Невесенье вернули нашу бригаду.

Первоначально наша бригада была вынуждена обороняться в 7-8 километрах от Невесенье, потому что там немцы стремились деблокировать сам город и соединиться с частями, которые обороняли Билечу. Но мы успели вовремя захватить господствующие высоты. Нашему 2-му батальону поручили оборонять участок длиной в шесть километров. И хотя мы обладали совсем небольшими силами, но настолько грамотно организовали оборону, что немцы, несмотря на все свое преимущество в живой силе и в технике никак не могли сломить нашу оборону.

Ежедневно начиная с утра и до 18-19 часов вечера, над нами постоянно висели по 11-13 самолетов, но нас спасло то, что мы успели окопаться, и к тому же плотность нашей живой силы была очень мала. Ежедневно немцы предпринимали по 7-8 атак, но всякий раз понеся большие потери, они отступали. К тому же в ночное время суток мы неоднократно проводили удачные вылазки в стан врага и сеяли в его рядах панику.

И так продолжалось на протяжении 15 дней, пока немцы окончательно не поняли всю бесплодность своих усилий. Все это время мы очень скудно и плохо питались, но когда немцы, наконец, отступили и нам впервые за все это время привезли полноценное питание, и не что-нибудь, а жареную картошку с мясом, но большинство солдат, в том числе и я, были настолько измотаны, что, даже не поев, завалились спать.

Общими усилиями мы опять загнали немцев в город, но под конец боя они выкатили пушки на прямую наводку и открыли по нам огонь. И вот тут меня ранило осколком чуть повыше поясницы.

На повозке отвезли в Гацко, потому что там располагался аэродром, с которого раненных отправляли в госпиталь, который находился в уже освобожденной части Италии. Но я категорически отказался от отправки в Италию и тогда мне в Гацко сделал операцию военнопленный майор-итальянец. Наркоза на всех не хватало, поэтому меня держали четыре человека, но как же я ругался...

А уже через месяца два я буквально сбежал из госпиталя. Добирался в свою бригаду сначала на поезде, потом пешком. И только потом понял, насколько опасно было идти одному, но тогда я шел и ничего не боялся. Помню, у городка Столац меня догнал один мужчина, у которого было два велосипеда, и он мне предложил поехать на одном из них. Но, во-первых, я и ездить на велосипеде не умел, а во-вторых, после ранения еще не очень хорошо себя чувствовал, поэтому отказался.

Вернулся к своим и сразу пошли в бой у города Чаплина, в котором находилось логово усташей. Мы это логово, конечно, разгромили, и нас сменила 2-я Далматинская бригада. Причем, у них в ротах было в два раза больше людей, чем у нас, но они видно расслабились и немцы их отбросили, а восстанавливать положение опять пришлось нам.

А во второй раз меня ранило осколками в обе ноги, но уже через две недели я опять воевал.

Кто из ваших родных воевал?

Мой отец служил поваром в 10-й бригаде. Правда, когда нашу местность освободили, то его отпустили домой. Я с ним во время войны ни разу не виделся, только изредка через курьеров доходили какие-то сведения, что он жив.

И самый старший двоюродный брат - Йово Сировина 1911 г.р. тоже воевал в 10-й бригаде. А вот два средних брата Милан и Гойко воевали в Сербии. Гойко погиб при освобождении Белграда. Он был года на три старше меня и на целую голову выше, имел 1-й разряд по боксу.

За что и когда сожгли ваше село?

Как за что? За сотрудничество с партизанами. Ведь у нас почти из каждого дома кто-то воевал. А за такое немцы сразу беспощадно расправлялись со всеми родственниками партизан: и расстреливали, и вешали без малейших сомнений... Правда, итальянцы в отношении людей были не такие жестокие, но зато они могли все сжечь и уничтожить не хуже немцев. Вот так примерно в конце 1942 года сожгли все наше село. И остались люди выживать, кто как мог, по подвалам, да по землянкам...

А я как ушел воевать, домой зашел всего один раз. После ранения в поясницу меня не хотели выписывать, потому что я ходил сгорбленный, и сам тоже думал, что никогда больше не выпрямлюсь. Но когда почувствовал себя чуть полегче сбежал из госпиталя и по дороге в свою бригаду решил заехать домой. На поезде доехал до Грмлян, упросил машиниста чуть притормозить, спрыгнул и пошел домой. Переночевал одну ночь, а потом пошел пешком и только у самого Широкого Бриега догнал свою часть.

А мои родные еще в конце 45-го переехали в Сербию в бывшую немецкое село Гайдобра, что в 35 километрах от Нови Сада. До войны там был целый район немецких поселений, но после Победы там поселили сербов. Отец меня еще спрашивал, соглашаться ли на этот переезд, и я ему посоветовал, потому что уж больно тяжелая жизнь была в наших родных Городошах. И в принципе они не жалели о переезде, потому что нужно признать, что от немцев, которые всегда славились своим хозяйствованием, нам досталось богатое село. Но вот очень тяжело они перенесли смену климата, потому что у нас в Городошах все-таки был чудесный горный воздух.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Сразу после окончания войны меня утвердили в должности командира роты. А потом собрали около 5 000 человек, для того чтобы отобрать всего 200 самых достойных для учебы в СССР. Пока шел отбор, мы жили по домам в селе Джуржево, это район Бачка - богатые места в сердце Сербии. Вот там мы за все годы войны как следует, и отдохнули, и выспались, в общем, привели себя в порядок. Я даже набрал в то время 90 килограммов, хотя до этого был высокий, но худой. Помню, жил в доме у одного русина. И хотя мы хозяевам ничего не должны были платить, но в знак благодарности я ему заплатил 5 000 динаров. Во время войны нам не давали никаких денег, но с 1 мая стали начислять офицерскую зарплату, поэтому в октябре я получил сразу около 30 000 динаров. В то время килограмм хлеба стоил всего пять динаров, так что сами судите насколько это много.

Честно говоря, я и сам не знаю, по каким критериям из нас отбирали лучших, но, скорее всего, смотрели, прежде всего, на то, как люди проявили себя во время войны. Я попал в число этих двухсот человек, но из всех нас только Тадич имел 12 классов образования, два человека: Здравко Ковачевич и Джуро Ковачевич по восемь, а почти все остальные, как и я - всего четыре. А Марко Шипка вообще ни одного класса не окончил, но зато, какой у него был почерк, словами не передать. Причем, оказалось, что из нас несколько человек не хотят служить дальше, и их сразу отчислили, но я служить хотел.

В марте 46-го нас немного приодели, и в трех пассажирских вагонах через Болгарию и Румынию мы приехали в СССР. На станцию Привольск, что возле Саратова, в пехотное училище.

Но нам там не понравилось, потому что было слишком холодно для нас. И когда через три месяца нас приехал навестить военный атташе Югославии генерал-лейтенант Полянац, то мы ему пожаловались. Наш батальон долго тренировали, как его приветствовать, и все учили, что нужно говорить: «Господин генерал», но мы ни в какую. Только «Друже генерал», т.е. товарищ генерал. У нас ведь всю войну, какое было приветствие? «Смерть фашизму!» - «Слобода народу!» И когда он приехал, то мы его поприветствовали: «Слобода народу!» и пожаловались, что из нас двухсот только два человека без ранений, и на таком морозе нам очень тяжело.

Он пообещал, что постарается для нас что-то сделать, и слово свое сдержал. Вскоре нас всех, причем вместе с преподавателями перевели в одесское училище. Там, конечно, во всех смыслах было гораздо лучше. Мы даже считались не курсантами, а офицерами и все время обучения нам платили наши офицерские зарплаты. К тому же мы ходили в своей югославской форме, а шинели у нас были почти как советские генеральские, так девушки за нами прямо толпами бегали.

Мирко Сировина с однокашниками по училищу

Как вы можете оценить качество обучения в училище? На каком языке, кстати, учились?

На русском. Уже месяца через три после начала обучения я все понимал, но свободно говорить стал только через полгода.

Могу сказать, что в училище к нам относились очень хорошо, и наши преподаватели всю душу в нас вкладывали. Всегда с благодарностью вспоминаю командира нашего батальона полковника Филатова, командиров рот Кравчука и Шишковца, командиров взводов Волкова, Говоровского, Ерохина, и многих других, потому что они всегда относились к нам с заботой и любовью. До нас, кстати, в этом училище учились чехи. Так они утром все собирались в спортивном зале, чтобы помолиться, зато мы в этом плане были точно как советские люди.

Что негативного? Еще в Привольске выяснилось, что среди нас оказались психически больные люди. Кому-то что-то приснится, в припадке бешенства человек хватал винтовку из открытых пирамид и начинал нас гонять... Все разбегались, что вы, страшное дело. И так почти каждую ночь. Правда, никто не пострадал, но постепенно всех этих контуженных отправили домой, а вместо них прислали целый взвод молодых сержантов.

Мы должны были учиться три года, но когда весной 48-го поехали на каникулы, то уже вовсю шли разговоры, что в отношениях с СССР что-то не ладится, но нас все-таки выпустили из страны. Поехали двумя группами, и 1-го мая наша оказалось в Яссах. По случаю праздника в городе устроили парад и нас в качестве почетных гостей даже пригласили на трибуну. Но мне больше запомнился наш первый визит в этот город. Когда в 1946 году мы впервые ехали на учебу, то тоже проезжали через Яссы. Зная, что в Румынии был сильный голод, мы из окон вагонов кидали людям хлеб, так они аж дрались из-за него...

Мирко Сировина с однокашниками по училищу

Приехали в Одессу, но уже в июне началась эта катавасия, и пришел приказ Тито всем вернуться в Югославию. В свою очередь Сталин заявил, что все желающие могут остаться. Ой, что у нас творилось, словами не передать, ведь предстояло принять тяжелейшее решение... Из Югославии к нам никто не приезжал агитировать, а вот из штаба округа приходили политработники и проводили с нами беседы. Но и мы сами по ночам не спали, все обсуждали и до хрипоты спорили.

И после долгих раздумий 48 человек, в том числе и я, все-таки приняли решение остаться. Просто мы считали, что именно СССР - страна настоящего социализма. Ни в коем случае не хочу сказать, что уехали только не убежденные коммунисты, просто эти люди сильно верили в Тито, хотя в это время в СССР на него уже вовсю карикатуры рисовали.

Мирко Сировина с однокашниками по училищу

Когда в 1948 году мы приняли это нелегкое решение, то нас решением партийной комиссии училища перевели из КП Югославии в КПСС. И потом во время службы еще два раза вызывали в главное политическое управление Советской Армии и ВМФ, но я вам скажу, что подавляющее большинство из нас служило очень хорошо и никаких нареканий не имело.

А как окончили училище, то нас отправили служить в обычные части, но с сохранением наших званий и должностей. Поэтому свою службу я начал с должности командира роты в Курске, правда, вскоре нас перевели в Оренбург.

Но когда умер Сталин, в Тбилиси начались волнения. В дивизиях, которые дислоцировались в Тбилиси, да и вообще в Закавказье, служило очень много местных, и чтобы эти части не перешли на сторону митингующих, генерал Федюнинский считаю, принял единственно верное решение - вывести и расформировать все местные дивизии, а на их место прислать новые. Так моя дивизия оказалась в Ереване.

В то время я служил командиром роты, но меня отправили вперед с первым эшелоном, чтобы принять продовольственную службу полка. Дали мне в помощь старшину-сверхсрочника и шесть солдат. Начали работу, и тут меня вызывает наш заместитель командира полка подполковник Анчугов и командир расформированного полка, какой-то армянин, и выдвигают мне претензии, что я слишком медленно принимаю. А я действительно все пропускал через весы, и только по факту подписывал, поэтому дело шло не очень быстро. Но я им ответил: «Вы мне не указывайте. Если хотите, можете прислать людей, чтобы они проверили, работаю я или же дурака валяю». И помню, последнее, что осталось принять - 28 походных кухонь. Но оказалось, что они все насквозь проржавели, поэтому я наотрез отказался их принимать: «Когда приедет командир полка пусть он, если захочет, принимает такие кухни, а я не стану». И как оказалось, я поступил правильно, потому что в артиллерийском полку произошла трагическая история.

У них принять средства связи поручили старшему лейтенанту Кузьменко. Он все проверил и доложил заместителю командиру полка, что много чего не хватает, но тот ему сказал: «Кузьменко, принимай как есть, а приедет полк, разберемся». Но когда стали разбираться, Кузьменко начислили семь тысяч рублей за недостачу... Он, конечно, пошел к тому заместителю, но тот ему ответил: «Так ты же принимал, что ты теперь ко мне обращаешься?» Представляете? Это же не по-человечески так поступать. Тогда Кузьменко взял пистолет и прямо на совещании в кабинете командира полка застрелил того офицера. А когда начштаба схватил его за руку, то случайно попал еще и в бедро командиру полка. И за это Кузьменко вскоре расстреляли...

Через год я поступил в Академию имени Фрунзе, а для этого мне пришлось окончить программу средней школы за 5-10 классы, потому что обязательным условием нужно было иметь полное среднее образование.

После учебы в Академии служил командиром батальона, заместителем командира полка, а потом меня сам командующий армией генерал-лейтенант Щербак пригласил перейти на службу в штаб армии курировать боевую подготовку. А меня до этого мой товарищ предупредил: «Не соглашайся, потому что на этом вся твоя служба и закончится». Потому что на самом деле это очень сложная работа, приходится очень много ездить по полигонам, осуществлять проверки. Но я все-таки согласился, потому что командующий мне пообещал, что продержит на этой работе всего год, но потом ни разу об этом и не вспомнил. У меня всю жизнь так: за других могу просить, а за себя никогда, поэтому так и продолжал служить. И скажу не рисуясь, везде служил добросовестно, поэтому люди меня уважали. Мне некоторые сослуживцы так прямо и говорили: «Мирко, если бы ты не был сербом, то обязательно стал генералом».

Мирко Сировина с однокашниками по Академии

В общем, я служил до 1974 года и ушел в запас подполковником. Осели мы в Кишиневе, и я 14 лет преподавал гражданскую оборону в сельскохозяйственном институте. А потом началась перестройка, все эти брожения и разные деятели начали подговаривать студентов не ходить на мои занятия. Но я был спокоен, потому что знал, если студент хоть раз пришел ко мне на занятие, то все, будет ходить дальше. И я всегда студентов учил тому, что люди бывают хорошими или негодяями независимо от национальности. Так помню, потом староста одного курса, который уговаривал студентов не ходить на мои занятия, когда окончил институт, пришел и извинился. Зато среди преподавателей попадались гнилые люди...

После этого еще работал начальником охраны в одном научном институте, и только в 77 лет окончательно вышел на пенсию. Потом меня опять приглашали преподавать в аграрную академию, но все-таки года берут свое и я отказался. У нас с женой две дочки, внучка.

А у вас потом не появлялось желания насовсем вернуться в Югославию?

Уже при Хрущеве отношения между СССР и Югославией наладились и появилась возможность вернуться, но я знал, что из тех наших ребят, кто вернулся еще в 1948 году, никого не оставили служить в армии. А у меня все-таки была любимая служба, стаж. Но в 1956 году где-то с десяток ребят из нас сорока восьми все-таки вернулись в Югославию, хотя насколько я знаю они потом об этом пожалели. Например, Марко Шипка в Союзе служил командиром роты, а там стал писарем в примэрии села. Говорили даже, что некоторых из наших ребят в Югославии посадили, но точно я этого не знаю, потому что ни с кем из своих сокурсников вернувшихся на родину так ни разу и не встречался.

Конечно, у меня в этом плане трагическая судьба, потому что всего за одну жизнь у меня уже третья Родина... Но все-таки я хочу сказать, что никогда не жалел о принятом решении. Вот родителей действительно было жалко, потому что в 48-м я остался в СССР, а в 49-м трагически погиб мой единственный младший брат Петар... Конечно, они жили в большой семье, где все их любили и помогали, но все-таки общения родителей и детей ничто не заменит. В этом плане было больно.

После всех этих передряг я впервые поехал в Югославию только в 1966 году, хотя родители ко мне в первый раз приехали еще в 63-м и гостили три месяца. Помню, они сильно удивились. Я ведь очень рано стал курить. Больше баловался, конечно, но т.к. я очень рано начал тяжело работать отец поступил со мной как со взрослым. Притом, что сам не курил, но он мне сказал: «Хочешь курить - кури». И я совсем еще молодой стал открыто курить при родителях. Курил до 35 лет, а потом в один момент сразу взял и бросил. Но родители об этом не знали, поэтому в свой первый приезд привезли мне очень много наших знаменитых сигарет «Herzegovina» и сильно удивились, когда узнали, что я бросил курить.

Конечно, бросалось в глаза, что в Югославии был более прогрессивный социализм, но и в СССР жизнь меня в принципе устраивала. Мне всегда очень нравились русские люди, а вот русская зима нет. Я ведь семь лет прослужил в Оренбурге, а там зимы очень суровые. Но ничего, выдержал и это. Безусловно, какие-то моменты в СССР лично я переносил достаточно тяжело, а моя теща, например, постоянно переживала, думала, что меня арестуют. Но я почему-то этого никогда не боялся. И в целом повторюсь, я никогда не жалел о своем решении остаться в СССР.

Мирко Сировина в наши дни. 2010 г.

И все-таки мне интересно, при принятии вашего выбора не стало ли решающим доводом опасение, что на родине вас могут посадить?

Поверьте, я не боялся, что меня посадят. Нет, скорее это своего рода идеология, потому что большинство из нас с малых лет были воспитаны в пророссийском духе. Ведь меня еще отец до войны как учил: «Сынок, запомни, свобода к нам может прийти только из России. Посмотри на карте, какие все страны маленькие, а Россия большая», и разводил при этом руками.

Так что этого я не боялся, хотя я знал, что после охлаждений отношений с СССР в Югославии проводились массовые репрессии в отношении тех, кто поддерживает Советский Союз. И, например, мой самый младший двоюродный брат ни за что ни про что отсидел семь лет на необитаемом острове Голый Оток. И весь его грех состоял в том, что он агитировал за Советский Союз... А ведь он успел немного повоевать, хотя был 1928 г.р.

Вот что я страшно переживал так это развал Советского Союза и Югославии. Думаю, что нет больше другого такого человека, который бы также остро как я переживал их распад. Ведь почему мы смогли победить в такой страшной войне? Потому что у нас была дружба народов и все были едины. И разве у нас в окопе кто-то спрашивал кто какой национальности? Нет, все смотрели только на то, что из себя человек представляет в бою. И то же самое было и в СССР. Никого никогда не интересовал национальный вопрос, все народы дружно боролись с фашизмом, и только поэтому Советский Союз и смог победить фашизм, а Югославия внесла свою немалую лепту в это святое дело.

Как вы считаете, что привело к развалу СССР и Югославии?

Конечно, на самом деле причин много, но я считаю, что все началось с Хрущева, которому не нужно было именно в таком виде развенчивать культ личности Сталина. Посмотрите, сколько всего творилось в Китае, но разве там кто-то плюет в свое прошлое? Конечно, можно и нужно критиковать недостатки, но ни в коем случае нельзя все подряд втаптывать в грязь.

И считаю, что большую роль в развале СССР, да и вообще всей социалистической системы сыграла та оголтелая пропаганда западных стран и в особенности то, насколько умело они поддержали и как сейчас говорят, раскрутили предателей интересов своего народа в лице Горбачева, Яковлева, Ельцина и многих-многих других.

Так больно осознавать, что в такой тяжелой и изнурительной войне мы смогли победить чуму 20-го века - фашизм, а в мирное время проиграли в «холодной войне»... Но я убежден, что история не простит этой несправедливости, потому что Советский Союз сделал слишком много хорошего для мировой цивилизации. Ведь это именно из-за Советского Союза мировой империализм был вынужден пойти на серьезные уступки трудовому народу, именно благодаря СССР произошел распад мировой колониальной системы. А вот та глобализация, которая сейчас охватила весь мир, ничего хорошего простым людям не даст.