Я родился 1 августа 1924 года в небольшой деревушке Бечи Житковичского района Гомельской области. Родители мои были крестьянами-середняками, в партизанском отряде в качестве удостоверения личности я носил свидетельство о рождении, и там была указана специальность отца – «хлебопашец». В 1930-м году отец с матерью вступили в колхоз «День урожая», при этом в личном хозяйстве оставались корова, свиньи, овцы и куры. У меня было три брата и сестра. Самый старший брат Николай погиб, что называется, на трудовом фронте, во время уборки урожая работал на конной сенокосилке, и его лошадь ударила в живот. Отвезли Николая в город Мозырь, там сделали операцию, но он в итоге скончался, тогда медицина была не ахти. Средний брат Иван отслужил в армии до войны, пришел домой в буденовке, у него на груди красовался значок «ГТО». Потом по старшинству шел я, затем самый младший Михаил и сестра Нина, она была самая маленькая и умерла еще во младенчестве.
До войны я окончил десять классов, весьма серьезное образование по тем временам. Кстати, наш выпуск десятиклассников стал первым в школе. Тогда в сельской местности школы-десятилетки только-только начали строить. Мне не было еще семнадцати лет, а уже получил полное среднее образование, в душе царила великая радость, что сбросил с плеч долой учебу. Кстати, в нашей деревне была только четырехклассная начальная школа, а вот в соседней деревне в трех километрах имелась десятилетка. Хорошо помню, как на выпускном вечере танцевал вальс с учительницей белорусского языка.
22 июня 1941 года – это было воскресенье. Мы, ребята, всегда с нетерпением ждали воскресенья, ведь в этот выходной обязательно устраивали танцы с гармошкой. Дело в том, что у нас в деревне жили великолепные музыканты. Гармонисты играли исключительно заводные песни, они все отслужили в армии, и умели великолепно играть заводные песни. Надо отметить, что все мои дядьки были или гармонистами, или скрипачами. Это было семейное дело, так как наш дедушка являлся великолепным скрипачом. И вот, наступило 22 июня, на рассвете было ясное солнце – и тут началась война, вскоре в небе на бреющем полете стали летать немецкие самолеты. К счастью, наша деревня располагалась далеко от железной дороги, рядом с нами не проходили никакие важные пути сообщения. В первый же день войны из военкомата пришло известие о мобилизации мужчин в армию. И все молодые люди призывного возраста с котомками на плечах ушли на фронт. Они ушли недалеко, в располагавшийся неподалеку город Туров. Потом, третьего июля, я слушал по радио выступление Сталина, его мерный и спокойный голос навсегда запечатался в моем сознании. Он обратился к товарищам и гражданам, братьям и сестрам, и говорил о том, что нужно создавать партизанские отряды, громить врага везде и всюду, преследовать противника и его подсобников, уничтожать их на каждом шагу. Причем немцы нашу радиоточку не заглушили, радио было у нас только в колхозной канцелярии, ведь в самой деревушке тогда ничего не было, даже света.
Прошло несколько дней и однажды утром стало известно, что Красная Армия ушла на восток без боя, войска отступали в километре от нашей деревни, там была дорога, проложенная усилиями комсомольцев еще до войны. И мы остались на произвол судьбы. И вот я вижу, как по нашей улице идут немцы в серо-мышином обмундировании. Пошел в сад, расположенный рядом с нашим домом, наблюдаю за врагом, при этом делаю вид, что что-то делаю. Не знаю, что будет, ведь все-таки к нам идет противник. Эта колонна, численностью примерно во взвод, остановилась возле нашего дома, напротив огорода, и я смотрю, что к ним подходят деревенские старики, женщины и дети. Присматриваются друг к другу, немцы не стреляют, решил пойти и посмотреть. Собралось наших деревенских человек 20-25, не больше. Немцы стояли закаленные, загорелые, по всей видимости, они шли от Бреста. Наконец офицер обратился к нам, я хорошо все это помню. Говорил он ломаным русским языком с резким немецким акцентом. Начал он так: «Вы сегодня принадлежите великой Германии. Вы должны соблюдать немецкие законы. Кто их будет нарушать – будет наказан». Мы еще не знали, что это такое – у оккупантов тюрьмы не было, единственным наказанием являлся расстрел. Дальше офицер продолжил: «Вы не должны прятать коммунистов, кто их станет прятать – будет наказан. Кто начнет прятать евреев – будет наказан. Вы не должны скрывать партизан – будете наказаны». Затем немец крикнул: «Коммунистам – капут, евреям – капут, партизанам – капут». Махнул рукой, и этот взвод двинулся дальше. Они так обходили все деревни.
Начали мы жить в оккупации, появился у нас свой староста и полицаи. Наш народ такой, что всегда найдутся негодяи. Когда наша Красная Армия проходила мимо села, в колонне топали ребята из нашего села, в том числе мой брат Иван шел, его местные женщины уговаривали шмыгнуть в кусты и удрать домой, но он наотрез отказался. А несколько человек дезертировали, сразу же попрятались в сараях и первое время никому не показывались. Об этом в деревне вскоре узнали, ведь от своих ничего не утаишь. Эти-то дезертиры и стали потом полицаями. Старостой же поставили одного старика, приличного человека, вот он никого не выдавал. Полицаи же были вроде бы все свои хлопцы, мы вместе с ними на танцы ходили. А тут, когда они взяли в руки оружие, то сразу же стали держать себя подальше от нас. Я догадываюсь, что они делали – уходили в другие деревни, там находили евреев, просоветски настроенных людей и расстреливали их. Вскоре их настигла кара. Один из бывших дезертиров, ставший преданным немцам полицаем, стоял на посту в той самой соседней деревне, куда я в школу ходил. Там был небольшой ставок и через него шел мост, а дальше на восток вилась дорога в лес. Вдруг из-за деревьев едет телега, на ней люди, как обычно. Когда они подъезжают к этому полицаю, он отдает команду: «Стой!» и винтовку из плеча снимает. Девица-партизанка прямо с телеги шарахнула по нему очередью из автомата и все, полицая нет. А отец его был на фронте и погиб за нашу Родину. Его брат сражался со мной в партизанах. Вот такая жизнь.
Вскоре пошли карательные действия и в нашей деревне. Как-то выхожу из дома, а под одной избой сидит человек, у которого повязкой закрыты глаза, возле него полицаи. Они-то и собрали людей. Говорят, что они поймали партизана, тут же устраивают ему публичный допрос, начинают спрашивать: «Расскажи, у кого ты был в Бечах». Тот отвечает, что ходил в такие-то семьи, и называет фамилии. Тут даже дураку понятно, что это никакой не партизан, ведь он путается, не знает имен людей, но все равно полицаи арестовали эти две семьи, посадили людей на телеги, отвезли в районный центр и там расстреляли. Оставили одну старушку дома, которая долгое время в одиночестве рвала на себе волосы и безудержно рыдала.
Пришла осень 1941-го года, и тут оккупанты приказали всем явиться в деревенскую школу на собрание. Пришло несколько стариков, женщин, детей, ну и я туда пошел. В зале стоят два полицая, опираются на винтовки, и один из них говорит: «Москва взята, Сталин повешен, Красная Армия разгромлена, остатки бежали за Урал!» Тут уж я понял, что это какая-то брехня, ведь где Москва и где Урал. Этот полицай, по всей видимости, и четырех классов не окончил. Кстати, тогда, кроме того случая с ликвидацией полицая в соседней деревне, о партизанах у нас ничего не было слышно. Один наш односельчанин, Миша, пошел искать партизан в лес, ходил-ходил, но не нашел никого. Весь оброс, лес, он гостеприимный, но и суровый. Вернулся домой, здесь полицаи его взяли, отвели в Туров и расстреляли.
Затем однажды к нам в деревню Бечи пришли партизаны. Внезапно появилась группа ребят, всего человек восемнадцать, все автоматчики. Видимо, это были партизаны Федора Илларионовича Павловского. Сразу же по избам пошли, надо же им покушать, люди-то гостеприимные. Тут появились немцы вместе с полицаями. Наши ребята-партизаны развернулись за хатами и огородами, как дали оккупантам и их прислужникам из автоматов, что те тут же побежали. Отец мне кричит: «Ложись!» ведь пули вокруг свистят. Мы спрятались, бой закончился, а партизаны исчезли, как будто их и не было. Мы уже знали, что обычно после таких операций немцы направляли в деревню карательную экспедицию. Мой батька запрягает лошадь, мы свой основной скарб положили на телегу, и ушмыгнули в лес. Ну, уехали в лес всей деревней, остался один староста. На следующий день появились немцы, спрашивают у него, куда делись жители. Тот честно ответил, что все бежали в леса. Тогда оккупанты говорят старосте: «Скажи людям, пусть возвращаются, мы их трогать не будем». Через некоторое время решились вернуться домой, и нас действительно никто не тронул.
Наконец пришла весна 1943-го года, у нас в лесах появились многочисленные отряды. Это было Черниговско-Волынское партизанское соединение Алексея Федоровича Федорова, прибывшее к нам из Украинской ССР. Они пришли в наши полесские леса, и несколько ребят из нашей деревни, семь человек, в том числе и я, пошли к ним. Нас приняли гостеприимно, и мы попали в 7-й батальон Федора Ильича Лысенко. Этот батальон только что вернулся из боевой операции, проведенной в белорусском поселке Брагин. Там они разгромили немецкие части и взорвали предприятия, работавшие на Германию. Вернулись довольными удачной операцией и с охотой делились подробностями предыдущих боев.
Итак, нас зачислили в батальон, мы приняли присягу, это было потрясающее зрелище. Только представь себе, батальон в полном составе стоит на лесной поляне, мы читаем с листка присягу, после чего организован сытный обед. Вообще же питание у нас было слабенькое, два раза в день, хлеба мы не ели, за все время в партизанах его не видели, единственное, изредка пекли лепешечки. А так кормили жиденьким супчиком, да еще на второе что-то. Меня определили в минометчики, дали ротный 50-мм миномет, личным оружием у меня был американский пистолет «Кольт». Мы были вооружены хорошо, имелись минометы и пулеметы, как немецкие, так и наши. Наш 7-й батальон состоял из трех рот, я находился в первой роте под командованием Ткаченко, командиром моего взвода был Юрий Садюк, а политруком – Шура Хохолкова, до войны работавшая учительницей.
Вскоре мы начали по ночам принимать грузы с Большой Земли. Приходили на летное поле, кучами раскладывали хворост, и как только слышали гул самолета, то сразу же зажигали костры, и к нам вниз летели контейнеры с грузом. Таким путем мы получили немало автоматов, пулеметов и гранат. Но особенно много мы получили взрывчатки. Наше соединение готовили для похода на Ковельский узел. Задача заключалась в том, чтобы парализовать работу этого железнодорожного узла, через который проходили основные грузоперевозки вермахта на юго-западную линию фронта. В составах перевозили танки, самоходные орудия, различное снаряжение, и, конечно же, живую силу.
Я слышал, что нам сбросили на парашютах какие-то секретные мины замедленного действия, их надо было собирать в ящик, это тебе были не просто противопехотные или противотанковые мины. Вскоре нам прислали старшего лейтенанта Егорова из Москвы, и он обучал партизан подрывному делу. Это был специалист высшего класса, после того, как он установил эту секретную мину, то обнаружить ее являлось очень трудным делом. И если даже ее враг найдет, то при разминировании сапер наверняка погибнет. Такую мину может обезвредить только тот, кто ее ставил. Да и то с большим трудом.
Кроме того, в нашем лагере был построен учебный участок железной дороги. Сделали насыпь, положили на нее шпалы и рельсы от узкоколейки. На этом макете наши ребята отрабатывали свое мастерство. Ведь мину надо умело закопать под шпалу, а это десять килограмм тола, да плюс взрыватель и механизм. И нужно все заретушировать так, чтобы было незаметно.
Когда мы были готовы к походу, к нам во взвод пришел секретарь партбюро Скрынник, и рассказывает: «Вот здесь в Белоруссии у нас есть два врага – немцы и полицаи. А там, куда мы идем, есть еще и третий враг – украинские буржуазные националисты». Мы, белорусы, не были в курсе дела, кто это такие. Он объяснил, что так называют бандеровцев, которые борются за самостийную Украину, но на самом деле не с немцами воюют, а сражаются только против нас. «Мы, - говорил Скрынник, - с ними вели переговоры на тему, чтобы они воевали вместе с нами против немцев, а потом будет видно, что и как. Сначала бандеровцы вроде бы согласились с нашим предложением, но на самом деле стали воевать против нас, устраивать засады на партизан».
И вот наконец-то раздается сигнал тревоги, наша колонна выстраивается и готова к походу. С приветственным словом перед строем выступил секретарь ЦК КП (б) Украины Демьян Сергеевич Коротченко. Колонна двинулась вперед, наступила ночь и по строю передают, что мы входим в деревню Тонеж Лельчицкого района Гомельской области. Смотрим – ни одной хаты, кругом пожарища и справа, и слева, ни людей, ни животины. Идем дальше к центру, там бугорок, крест стоит, у подножия построен почетный караул в лице наших партизан, и рядом с ними стоит старичок. Оказалось, что на этом месте находилась местная церковь, немцы согнали туда свыше 260 сельчан, кто не хотел идти, того расстреливали на месте. После этого людей в церкви перестрочили из автоматов, а самое здание подожгли. А в паре километров оттуда находилась деревня Тонежская Рудня, где жила моя родная тетка, сестра отца, у нее была куча маленьких детей. Все жители этой деревни ушли в лес, а как в лесу зимой или осенью жить, ведь дети плачут, кушать хотят. Тогда тетка сказала односельчанам: «Я больше не выдерживаю здесь, пойду домой, что будет, то и будет». Привела своих детей домой, тут же наскочили каратели и всех расстреляли. Отец их погиб на фронте. Вот так вели себя оккупанты на нашей земле.
Наше партизанское соединение двигалось к Ковелю. Я не помню, сколько мы ночей шли, топали преимущественно по ночам. Однажды ночью идем, и такая сильная минометная пальба впереди началась, что все мы решили – начинается бой. По колонне передают: «Не волнуйтесь, это немцы обстреливают окрестности своего гарнизона по ночам, пугая этим самым партизан». Затем мы пересекали какую-то железную дорогу. Идет насыпь, а у нас огромный обоз, да еще и санитарная часть. Мы помогали взбираться лошадям, тянули их за узду, а они вытягивались в струночку. Прибыли под Ковель, и остановились у села Лобное. Обосновали лагерь, построили землянки. Отсюда наши батальоны ушли по линиям железных дорог, на пути Ковель-Луцк, Ковель-Сарны, Ковель-Брест. Нашему батальону попалась ветка Ковель-Сарны. Как нам сообщили местные жители, по этой железнодорожной ветке проходило до семидесяти воинских эшелонов в день. Пошли мы туда ставить первую мину, я был в группе поддержки и прикрытия, основную работу должны выполнять минеры, которых только в нашем батальоне инструктор подготовил свыше трехсот.
Когда начались взрывы на железных дорогах, немцы проходили по железнодорожному полотну, искали мины, но нигде не находили следов, что была поставлена мина. Причем мы стали свои сюрпризы только по ночам, но работали крайне аккуратно. Как наши ребята умудрялись настолько филигранно минировать пути, я не знаю. Однажды ночью мы сидели в засаде и видели, как группа немцев шла по железной дороге. Они прошли прямо рядом с тем местом, где стояла наша мина, но ничего не обнаружили. Потом оккупанты обучили собак искать тол, они находили его по запаху. Тогда наши саперы крошили тол и рассыпали его по полотну. В итоге собаки кидались из стороны в сторону и ничего не могли найти.
Железнодорожные эшелоны начали один за другим лететь под откос. Это случалось на всех направлениях от Ковеля. Дошло до того, что Ковельский железнодорожный узел перестал функционировать как станция грузоперевозок, немцы стали отправлять свои составы в обход. Но на других путях также ждали партизаны. За операцию «Ковельский узел» наш командир Алексей Федорович Федоров получил вторую Золотую Звезду Героя Советского Союза.
В ответ немцы пустили в ковельские леса крупную карательную экспедицию. Мы вынуждены были оставить лагерь и уйти вглубь леса. Только один из батальонов маневрировал и постоянно вступал в перестрелки, водя немцев за нос. Наконец врагам надоело, что там постреляли, там постреляли, и никакого эффекта. Тогда они сели в поезда, и отправились в Ковель, но на путях уже были подложены мины, и часть составов взлетела в воздух. После этого враги больше не решались совать нос в леса.
Наступил Новый 1944-й год. Перед нами стояла задача что-то сделать с ранеными, так как в ходе стычек с оккупантами их скопилось очень много. В случае крупной карательной операции мы бы просто не выдержали, ведь раненых надо и кормить, и ухаживать за ними. А у нас на все соединение был один-единственный хирург. Всего же было свыше пятисот раненых. Тогда Федоров решил переправить их через линию фронта в советский тыл. В один из январских дней 1944-го года мы целые сутки готовили обоз с ранеными, и, помимо задачи эвакуации, собирались обратным рейсом привезти в соединение боеприпасы и вооружение. Затем двинулись к линии фронта, впереди встретилась небольшая речка, надо было строить мост – мы его навели и переправили телеги и лошадей через водную преграду. Когда мы уже шли к лесу, по нам ударили минометы. Ну, мы оторвались от врага и приблизились к передовой. Линия фронта была жиденькая, немцы не попались, мы встретили наших армейских разведчиков, те указали путь, где можно было пройти. Пришли в райцентр Житомирской области Олевск, сдали раненых, затем благополучно вернулись к себе в соединение. Нам выдали вдоволь боеприпасов и снаряжения, а также подарили 76-мм пушку.
Тем временем в Ковеле сосредоточился крупный немецкий гарнизон, а тут как раз подходило 23 февраля 1944-го года, День Красной Армии, крупный праздник, надо было сделать подарок Родине, и наше соединение решило атаковать Ковель совместно с другими партизанскими отрядами. Мы совершили форсированный марш протяженностью около ста километров, и подошли к местечку Несухоеже, где дислоцировался особенно сильный гарнизон противника. Три наших батальона взяли его в кольцо, завязался бой, немцы побросали свои передовые линии и отступили в центр местечка. Продвигаемся вперед, неожиданно наткнулись на огромный окоп, где стояло два новеньких 81-мм миномета, направленных в нашу сторону. Подскочил к ним комбат Федор Ильич Лысенко, приказал мне передать мой 50-мм миномет Косинскому, а самому взять немецкий и пойти с ним. Ползем с комбатом, он в бинокль смотрит, засекает группы солдат противника, и указывает координаты, куда мне бить, а я стреляю. Тем временем в небе рвутся шрапнельные снаряды, которыми стреляют немцы. В небе же четко видна немецкая «рама», которая корректирует огонь артиллерии врага. Потом на нас пошли танки, наши ребята один из них подбили, остальные повернули обратно. Бои были тяжелейшие. Мы сильно потрепали гарнизон, но и сами понесли большие потери. Я продолжал стрелять из миномета, пока оставались мины, комбат указывает координаты, куда бить. Командир моего отделения Антипенко поливал немцев из пулемета Дегтярева, не давая им подняться, а Косинский с моим минометом только занял удобную позицию, когда внезапно вздрогнул и упал. «Убит!» - крикнула наш взводный политрук Шура Хохолкова, и приказала мне ползти к миномету. Я установил опорную плиту, треногу, рассчитал прицел и миномет заработал. В это время Косинскому сделали перевязку головы и отнесли в хату, но вскоре он умер. Погиб геройски, в бою. А как раз перед боем меня вызвала к себе Шура Хохолкова и говорит: «Товарищ Юхневич, в вашем отделении есть такой Косинский. Он все время смотрит по сторонам, присмотритесь к нему». А я ей отвечаю: «Знаете что, у него просто такая привычка. Он остроумный парень, любит рассказывать смешные истории, и прежде, чем кто-то засмеется, сам хохочет и улыбается, так что когда он говорит, смотрит то в одну сторону, то в другую, чтобы увидеть реакцию людей на свои слова, отсюда и привычка».
Мы продолжали выбивать врага из домов, и оттеснять его к центру местечка. В это время прилетел самолет, летит все ниже, ниже и ниже, а потом падает в центре местечка. Я решил, что его подбил кто-то из наших ребят. Через несколько минут этот самолет взмывает ввысь и улетает. Командир немецкой группировки, как после мы узнали, радировал в Ковель с просьбой о высылке самолета для эвакуации командиров вражеского гарнизона. Поскольку свободного самолета не имелось, то враги отдали команду находившемуся в воздухе почтовому самолету сесть в Несухоеже и забрать немецкое командование. Кстати, летчики оставили на площади целый ящик с немецкими железными крестами, которые они везли на фронт.
Вскоре к Ковелю подошла Красная Армия, с передовыми частями которой мы встретились в конце марта 1944-го года. Нас вызывают по одному в какую-то комнату, в ней сидят люди в погонах. Спрашивают каждого, кто ты и откуда, что и как. Затем нашу роту в полном составе построили, и отдали приказ: «Вперед!» Пешком идем в Ровно, мы не знаем, куда и зачем нас ведут. Опять же ночью движемся, справа поле, слева лес, какая-то посадка, темнота, ничего не видно. И вдруг из леса трассирующие пули летят, как пчелки одна за другой. Я получил команду снять миномет с телеги, две мины послать туда, откуда идет стрельба. Огонь тут же прекратился, так что наша колонна двинулась дальше. Подходим к городу Ровно, освещенному прожекторами, так как в воздухе летали немецкие самолеты и бомбили город. Здесь нас посадили в товарняк, и мы прибыли в Одессу.
Только тут узнали, что всю нашу роту отправили в Одессу для работы в органах Народного комиссариата государственной безопасности СССР. Мы шли по городу на девятый день после его освобождения. Идем по улице, вооруженная рота, люди смотрят на нас во все глаза, стоит очередь у какой-то водопроводной трубы с ведрами, люди столпились, с испугом смотрят на нас, а на стене доме поблизости висит транспарант на украинском языке: «Ми відбудуємо тебе, рідна Одеса! Чорною кров’ю спокутують гітлерівські бандити поругу над нашим містом!» Мне это очень понравилось. Прибыли мы в городской отдел НКГБ. Стал я служить начальником военно-учетного стола при милиции. Вел учет рядового и сержантского состава запаса. Дело в том, что военкоматы в военное время учитывали только офицеров-запасников, я же занимался всеми остальными запасниками.
- Как было с одеждой в партизанах?
- Воевали кто в чем. У меня были сапоги, которые мне пошил отец, мастер на все руки, он сам умел выделывать коровью кожу и шить обувь. И вот в партизанах у меня нога выросла в длину, и я ходил так, как будто ноги были в испанском сапожке, пыточном орудии Средневековья. Тогда по совету знающих партизан я стал подкладывать под пятку кусочек тряпочки, делал мячик, все-таки катет меньше, чем гипотенуза. Некоторые ребята носили трофейную немецкую обувь, но я не мог этого делать, у них был слишком малый подъем. Кто-то носил немецкие мундиры, у меня такая форма тоже была, я в ней приехал в Одессу. С Большой Земли нас ни разу не снабжали одеждой, только оружием, боеприпасами и медикаментами. Форму в нашем 7-м батальоне носили только комбат, начальник штаба и политработник.
- Как партизаны относились к пленным немцам?
- Я не видел, не могу с уверенностью очевидца говорить, но рассказывали, что больших шишек из военнопленных отправляли на Большую Землю с помощью самолетов, которые садились на партизанских посадочных аэродромах. Что касается остальных – то, что они делали с нами, мы делали с ними. Пощады не было, но я сам не видел этого и лично не участвовал в ликвидации пленных врагов.
- Женщины в вашем батальоне были?
- Были. Одна из наших деревенских работала поварихой, прекрасно готовила, кроме того имелись медсестры. Случались и развлечения, у нас в батальоне служил скрипач-партизан, а воевал пулеметчиком, имелся и хороший баянист. Так что вечером устраивали танцы, несколько раз с нами танцевал Алексей Федорович Федоров со своей женой, очень худенькой и хрупкой женщиной. Неуставных отношений в нашем батальоне не припомню, возможно, что-то и было там, но мы не сильно такое видели.
- С бандеровцами в бою довелось столкнуться?
- А как же. Однажды наша батальонная разведка ехала лесной дорогой. В стороне стоит мужичок с топориком, они к нему и спрашивают: «Немцев или бандеровцев не видел?» Тот отвечает, мол, нет, никого не видел, а сам в лес пришел дров нарубать для топки. Наши ребята сели по коням, а там хлопцы были крепкие – и напоролись на засаду бандеровцев. Только один разведчик прибежал обратно в отряд, остальные легли в бою в сугробах снега в конце 1943-го года. Потом мы куда-то двигались колонной, ее головная часть подошла к какой-то реке, ее можно было вброд пройти, и тут по нам с той стороны ударили минометы - это снова были бандеровцы. Когда мы везли раненых на Большую Землю, вдруг в хвосте колонны раздалась стрельба, мы развернулись в боевой порядок, к месту стрельбы полетела наша тачанка с «Максимом», и на ней мой одноклассник Володя Вечорка. Весь расчет тачанки бандеровцы перестреляли. Причем даже станковый пулемет утащили, и, хотя мы после прочесывали лес, но ничего не нашли. Бандеровцы сделали свое черное дело, в этой засаде погиб командир роты Болтунов. Они в открытый бой не шли, а только устраивали западни. Наконец в 1944-м году мы решили с ними покончить и гоняли их по селам, они убегали от нас, боялись в бой вступать. Вообще же из них вояки никудышные, вот в спину ударить – это бандеровцы специалисты, а в лицо стрелять не могли. В нашем соединении было немало поляков, они бежали к нам за защитой, потому что на Волыни бандеровцы под корень вырезали польские семьи. И Федоров организовал из них партизанский отряд, дал им нашего комиссара, и приказал идти в Польшу для того, чтобы бить немцев. А вообще население на Западной Украине принимало нас хорошо, я помню, как однажды пригласили мое отделение в одну хату, посадили за стол, гостеприимно принимали и угощали.
- С мародерством сталкивались?
- Я лично присутствовал на расстреле за мародерство. Это было трудно видеть. Еще одного человека расстреляли за изнасилование. После войны я встречался с нашим командиром Алексеем Федоровичем Федоровым, и он мне рассказывал, что после войны часто ездил в деревни, где действовало партизанское движение. Как-то зашел он к той женщине, которую изнасиловал наш расстрелянный партизан. Федоров завел разговор на тему той неприятной истории, а женщина говорит, что никакого насилия не было, только обоюдное желание. Алексей Федорович ей и отвечает: «А мы расстреляли человека!»
- Расскажите, пожалуйста, поподробнее о встрече с Федоровым.
- Я был у него на приеме, когда Алексей Федорович работал в Киеве председателем комиссии по делам бывших партизан Великой Отечественной войны при Президиуме Верховного Совета Украинской ССР. Дело в том, что я должен был получить какую-то награду, но как-то все ничего не приходило. И вот, будучи по делам в Киеве, зашел к Федорову в приемную, а он как раз садится в машину и уезжает, ну не буду же я его останавливать. Только слышу, как тот говорит заместителю, что он скоро вернется. Я решил подождать его возвращения, зашел к его заму, рассказал, что я воевал в соединении Федорова, был представлен к награде, но ничего награду не получил, и он мне отвечает: «Вы знаете, может быть, там был не особенный подвиг, и представление не утвердили». Но я не сильно-то и добивался награды, просто было интересно. Нет и нет, что же тогда. Уже попрощался с ним, только дошел до двери, он мне говорит: «Вернитесь!» Поднял трубку, позвонил в наградной отдел, и спрашивает, значится ли у них фамилия «Юхневич». Там ответили утвердительно, сказали, что мне положена за бой в Несухоеже медаль «Партизану Отечественной войны» II-й степени. Кроме того, сообщили, что медаль отправят мне в городской военкомат и ее там вручат в торжественной обстановке. Пока мне все это рассказали, как раз Федоров приехал. А у него сидело в приемной много людей, в том числе с костылями, больные и искалеченные, но его заместитель завел меня к Алексею Федоровичу, доложил, кто я такой. Тот сильно обрадовался, и настолько ласково ко мне обратился, что стало необычайно приятно. Долго вспоминали боевые эпизоды, Федоров все расспрашивал, где я к нему попал. Он уже тогда готовил исторические материалы для своих будущих книг.
- Как вы встретили 9 мая 1945-го года?
- В милиции. Тогда мы ходили с автоматами, так что как только услышали новости, то схватили свои ППШ, вышли на площадь и на радостях расстреляли в воздух все диски. В Одессе было организовано большое и теплое празднование. Все обнимались и целовались.
Вскоре после окончания Великой Отечественной войны я поступил на заочное отделение Ленинградского политехнического института имени М. И. Калинина, на втором курсе уволился из органов, пошел работать на завод. Затем много лет трудился в конструкторском бюро.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
