Викторов Леонид Семенович

Л.В. - Родился в Днепропетровске 25/10/1925. Отец, Семен Борисович, был одним из первых организаторов комсомола на Украине в 1920 году, в 1923 году вступил в ВКПб, в тридцатые годы был партийным работником, а мать работала в облфинотделе.

Репрессии тридцать седьмого года по счастливой случайности обошли нашу семью стороной. Я был единственным ребенком в семье, до войны успел закончить 8 классов железнодорожной школы №5 г. Днепропетровска.

22/6/1941, сразу после объявления о нападении Германии, в нашей школе был митинг, а на следующий день отец ушел на фронт. В июле, я, в числе 40.000 жителей города, отправился на окопные работы. Мы рыли траншеи и противотанковые рвы в районе села Кринички. Перед сдачей города мы на грузовике успели доехать до станции Лоцманка и оттуда поездом эвакуироваться на восток. В конце августа 1941 года я с мамой оказался в эвакуации в Чкаловской области, вначале жили и работали в колхозе, но у нас не было теплой одежды и зимой мы перебрались в небольшой городок Бузулук.

Мать работала в райфинотделе, а я в 16 лет пошел трудиться учеником токаря в инструментальный цех 1-го механического завода. Освоил токарный станок ДИП-200. Работали в три смены в холодных цехах, выполняли военные заказы, готовили оснастку для спецформ. Отец воевал где-то под Ростовом, комиссаром батальона морской пехоты, но мы несколько месяцев не имели от него никаких вестей и не знали, жив ли еще.

Получал только голодный паек по рабочей карточке. Помню, что всегда хотелось курить. Один раз, идя после смены домой мимо базара, соблазнился и зашел, купил полстакана махорки, а стоил тогда стакан махорки 200 (!) рублей, треть рабочей зарплаты.

Дорога к заводу шла мимо призывного пункта, и когда я видел, как маршируют уходящие на фронт призывники, то мне было не по себе - почему я, молодой, здоровый парень, комсомолец, и до сих пор не на фронте? Пришел в военкомат проситься добровольцем, мне ответили, что рано, мол, тебе еще и семнадцати лет не исполнилось, даже в добровольцы записать не имеем права. Ты и так для фронта работаешь, так что иди на свой завод. Когда будем двадцать пятый год рождения забирать, тебя призовем:

В начале лета от отца пришло долгожданное письмо. Под Ростовом он был ранен, потом воевал на Кавказе, награжден орденом.

Г.К. - Как Вы были отобраны в партизанскую специальную школу?

Л.В. - В августе 1942 года, в самом начале смены ко мне подошел мастер и сказал - "Викторов, к директору!". В директорском кабинете за Т-образным столом, покрытым зеленым сукном, сидели трое, во френчах -"сталинках". Покуривая, они пристально меня разглядывали оценивающими взглядами. Потом начались вопросы: "Садитесь . Леонид Семенович? 1925 года рождения? ИзДнепропетровска? Отец на фронте? Мать где работает? Комсомолец? Сколько классов до войны закончил? Спортсмен? Как учился? Братья или сестры есть? Радиоделом раньше, в школе или дома, не интересовался? На оккупированной территории кто-то из родных остался?...".

И так десятки вопросов. Потом спросили: "Как смотришь на то, чтобы воевать партизаном в тылу врага?". Мои мысли обгоняли одна другую, а затаенная радость так и лезла наружу, вот и настал мой час! Я буду воевать!

Когда наша беседа подошла к концу, то один из "тройки" меня предупредил: "О нашем разговоре - никому, даже матери. Нужно будет, мы тебя вызовм. Иди".

Я ждал две недели, мое воображение рисовало будущие бои, атаки, переходы, но время тянулось медленно, дни шли, а вызова не было. На душе стало тревожно, а вдруг они передумали, и меня не вызовут? В начале сентября, в конце ночной смены, я выполнил задание, и в ожидании сменщика, ветошью протер станок и закурил. Вдруг слышу голос мастера: "Викторов, срочно в райком партии, к секретарю!". Меня как ветром сдуло, по улице не шел, а летел, недоумевая, почему в райком партии, а не в райком комсомола или сразу в военкомат? В приемной первого серкретаря райкома, несмотря на ранний час, было много народу, гражданских и в военной форме, у всех неотложные дела. Я подождал немного, никто на меня внимания не обращает, тогда подошел к столу и представился: "Я Викторов". Уже через минуту: "Товарищ Викторов, проходите, вас ожидает секретарь райкома товарищ Юдин". Все сидящие в приемной посмотрели на меня с недоумением, мол, с какой стати какого-то мальчишку запускают вне очереди. Зашел в кабинет, за столом сидит секретарь, немолодой мужчина с орденом Ленина на груди, говорит: "Ну, что стоишь? Присаживайся. Пришел вызов на тебя и на товарища Волошина. Поедете в Чкалов, в обком партии. Завтра отправитесь. Там формируется группа для участия в партизанском движении. Смотрю я на тебя, ты еще такой молодой...", и крепко пожал руку при прощании. Вернулся домой, сказал матери, что ухожу на фронт. Мама заплакала: "Уходишь на фронт? Когда? Но тебе же еще и семнадцати лет не исполнилось...Как же так? Я же совсем одна останусь...". Я утешал мать, говорил какие-то слова про долг перед Родиной, о том, что я, как комсомолец обязан, и так далее...

До утра проговорили, а утром мать собрала мне вещмешок, положила туда байковые портянки, теплое белье, кружку, ложку, перочинный нож, небольшой кусочек сала, немного хлеба и мы пошли на железнодорожный вокзал. Там встретился с Волошиным. Ему тогда было уже лет тридцать пять и на вокзале его провожали жена и двое детей. Зашли в плацкартный вагон, места были рядом. Наш поезд стоял на третьем пути. Ждем отправления, больше молчим. И вдруг Волошин достал пачку папирос, хотел закурить, а она пустая. Он попросил мою маму сбегать на станцию и купить папиросы на дорогу. Мать взяла деньги и быстро пошла. Я видел в окно как мама вошла в здание вокзала и тут наш состав медленно тронулся. Жена и дети Волошина на ходу соскочили с подножки вагона, а мамы нет. И тут по первому пути, ворвавшись на станцию, с грохотом пошел воинский эшелон. На мгновение, в просветах между вагонами, мелькнула фигура мамы, одиноко стоявшей на высоком перроне, и наш поезд, вслед за воинским эшелоном, набирая скорость, ушел на запад... В Чкалове, в обкоме партии, мы присоединились к отобранной группе со всей области. Нам выдали командировочные удостоверения, где было сказано: "Товарищ Викторов Л.С. командируется в Москву в ЦК ВКПб, по вызову последнего". Нам выдали сухой паек, какие-то деньги на дорогу. И уже через несколько дней мы были в Москве, где нас разместили на втором этаже большого серого здания. Вход только по пропускам. Приказали ждать. В нашей спецгруппе все были взрослыми солидными мужчинами, и только я, самый молодой, с двадцать пятого года. Неделя прошла в ожидании, а потом начались всевозможные комиссии: медицинская, мандатная, административная. На последней комиссии произошла задержка , по все пунктам прохожу, на все вопросы - четкий ответ, но вот председатель комиссии попался "заноза", смотри на меня и говорит: "Что-то вы молодо выглядите. Вам на вид не больше четырнадцати лет, максимум пятнадцать, а по документам - 17 стукнуло. Вы, молодой человек, может быть себе годик - другой приписали, чтобы на фронт попасть? А?! Не рановато ли вам еще воевать?".

Я стоял ни жив, ни мертв, ведь никого не обманывал. Решение комиссии было следующим - Откомандировать домой, как не достигшего призывного возраста. Я вышел из комнаты, где заседала комиссия, твердо зная, что домой не вернусь, и ждать еще целый год до призыва не буду! Если не хотят зачислять в партизаны, то сам сбегу на фронт, найду отца и буду воевать с ним вместе. Сел в коридоре на стул , и непрошенные слезы обиды стали меня душить. Кто-то тронул меня за плечо, я поднял голову, и увидел, что передо мной секретарь Бузулукского райкома товарищ Юдин. Вот так встреча!, ведь мы его в Москве не видели. Он спросил: "Чего ревешь, что случилось?", и я, как на духу, рассказал ему про свои обиды, и о том, что я собираюсь предпринять дальше. Юдин все выслушал и сказал: "Успокойся, сейчас все уладим. Не для того мы тебя за тысячи верст сюда посылали и доверие оказывали, чтобы тебя вот так домой отправили".., и он, взяв мои бумаги, пошел в комнату, где заседала комиссия. Вышел минут через двадцать: "Порядок. Поедешь в партизанскую спешколу, учиться на радиста. Будешь партизаном".

Я кинулся на радостях его обнимать. Через несколько дней я уже был в Саратове, где в трехэтажном здании на улице Цыганская разместилась партизанская специальная школа. Я попал в группу радистов из пятнадцати человек. Как раз перед нашим прибытием состоялся первый выпуск в Саратовской партизанской школе.

На первом построении курсантов, по прибытию в школу, в одном строю стояли будушие командиры партизанских групп, начальники штабов, минеры-подрывники и мы - группа будущих радистов. Кто в бушлате, кто в ватнике или в шинели, кто в гражданском пальто, кто в крестьянском кожухе. К нам вышел командый состав школы и все представились. Начальник школы Богомолов, комиссар Рудич, преподаватели Домнин, Ткач, Молоканов .

Так начинался мой партизанский путь. До сих пор помню наизусть слова нашей партизанской присяги: "Я, красный партизан, торжественно клянусь...".

Г.К. - Как велась подготовка радистов в школе?

Л.В. - Занимались в специальном радиоклассе. Два ряда длинных столов, такие же длинные скамьи. Возле каждого курсанта телеграфный ключ и наушники. За центральным пультом обычно был наш преподаватель младший лейтенант Молоканов. Небольшого роста, приземистый, особенно хорошо запомнились его руки. Сидит бочком на стуле, один наушник прикрывает ухо, пальцы правой руки охватывают телеграфный ключ, и лейтенант сразу смотрит на всех нас, все видит и слышит. Подключится к твоему аппарату и выводит музыкально "ти та, ти та, ти та ти ти". И входили эти звуки в мозг, в сознание и уже не забывались никогда. После каждого часа напряженной учебы объявлялся перекур, и даже на перерыве преподаватель повторял: "Где бы вы ни были, на улице, в столовой, даже во сне, "пойте": "Ти ти та ти, те тя Катя, те тя Ка тя , дай дай за ку рить". Так мы осваивали морзянку, работу на ключе. По двенадцать часов наряженных занятий: прием на слух, передача на ключе, политчас, шифрочас, материальная часть приемно-передаточных устройств, схемы, общая военная подготовка, общая и специальная физическая подготовка, боевые стрельбы. Осенью и зимой, в любую непогоду, в метель, мы, в полевых условиях, добирались до точки, указанной на карте, в одиночку и парами, разворачивали рации и выходили на сеанс связи, готовясь к работе в тылу врага.

Г.К. - Специальная боевая и диверсионная подготовка также интенсивно проводилась для будущих радистов?

Л.В. - Постоянно проводились стрельбы из автомата, пулемета, мы стреляли из пистолетов ТТ, метали боевые гранаты. Были занятия с инструкторами по штыковому и рукопашному бою, марш-броски с полной выкладкой на 3-5 километров. Парашютной подготовки у нас не было. Подрывное дело изучали относительно поверхностно, но кое-какие крепкие навыки минера мы приобрели. По крайней мере, пустить в тылу противника поезд под откос было для нас плевым делом.

Г.К. - Какой была экипировка и кормежка курсантов?

Л.В. - Кормили по тыловой норме, без разносолов и деликатесов. Обмундирование дали второго срока: старые шинели, гимнастерки б/у, ботинки, обмотки.

Г.К. - Была какая-то психологическая подготовка, дополнительные проверки личного курсантского состава школы на благонадежность или бдительность?

Л.В. - Никаких бесед с "психологами" у нас не было. Мы и так прекрасно осознавали, что у нас нет права на плен, но я лично, например, ни разу не слышал, даже находясь в немецком тылу, что существует такой приказ - "в случая гибели диверсионной партизанской группы, ее командир обязан ликвидировать радиста-шифровальщика, чтобы исключить возможное пленение радиста"... Позже, за линией фронта, я все-таки понял, что негласная охрана радистов все же существует, но никто не требовал от нас, подрывать себя вместе с рацией последней гранатой. Впрочем, для нас, партизан, такой исход в случае явной опасности пленения был правилом.

А насчет проверок на благонадежность? Нас достачно серьезно проверили еще до зачисления в партизанскую школу, так что в дополнительной "подстраховке" нужды не было. Я даже не припомню, чтобы в школе был свой штатный "особист".

В группу радистов профессионалами своего дела были отобраны русские, украинцы с восточной части республики и два еврея, одним из них был Саша Рогачевский, погибший в 1944 году в Словакии. С курсантами других отделений мы фактически не общались, свободное от занятий время появлялось только поздним вчером, мы были уже изрядно измотаны и нам было не до "посиделок в в курилке " с минерами или с курсантами командирского отделения.

Г.К. - На сколько времени был расчитан учебный курс?

Л.В. - Срок нашего обучения составлял шесть месяцев, но за полтора месяца до выпускных экзаменов из Москвы пришел приказ - "Отобрать особо успевающих в учебе 5-8 курсантов с отделения радистов, откомандировать в Москву, в распоряжение Главного Штаба Партизанского Движения (ГШПД)". Мы гадали кто же эти счастливцы, которые первыми из нас вступят в бой с немцами, ведь каждый из нас считал себя в душе готовым выполнить любой приказ Родины. На вечернем построении начальник школы Богомолов зачитал приказ о досрочном выпуске курсантов-радистов с присвоением звания "радист 3-го класса" и откомандировании в Москву в ГШПД, следующим курсантам:

1 - Парцерняк Василий, 2 - Мачинский Анатолий, 3 - Бурлак Александра, 4 - Орлова Ольга, 5 - Викторов Леонид. Когда я услышал свою фамилию, то меня охватили чувства, которые невозможно передать словами. По прибытии в Москву нас встретил полковник Ефим Михайлович Коссовский, и мы задали ему первый и главный вопрос: "Когда нас забросят в немецкий тыл?". И в ответ услышали: "Мы вызвали вас для организации и расширения уже действующего радиоузла УШПД. С каждым днем все сильнее разгорается партизанское движение, растет количество групп и отрядов в немецком тылу, и с ними нужна устоячивая связь. А если вас всех забросим в тыл противника, то с кем вы будете работать? Поэтому мы вас вызвали. Работа предстоит большая, выше голову , орлы!". Настроение у нас сразу стало препаршивым, вот тебе и тыл врага, вот и стали партизанами... Но спорить или что-то доказывать было бесполезно, мы ведь в армии, а приказы выполняются...

Г.К. - Где находился ГШПД? Как была организована работа узла связи Главного Штаба?

Л.В. - Узел связи находился в селе Никольское-Трубецкое, недалеко от станции Балашиха Московской области. В небольшом селе, на отшибе стояла изба, во дворе три спецмашины с антеннами - это передающий центр. В другой избе были установлены приемники. Вот и все хозяйство. Начальник радиоузла ГШПД был старший лейтенант ГБ Максим Васильевич Телега. Он познакомился с каждым из нас по отдельности, поговорил по душам. Личный состав радиоузла - радисты: Константин Хорошавцев, Даниил Хенкин, Андрей Комаров, Итта Нейман, Иван Проняков и Иван Сильверстович Иванский встретили нас по-братски, поделились скромным ужином, показали "хозяйство", ответили на все вопросы. Старшина показал, кто где будет спать, и началась работа, которой на радиоузле было невпроворот. С утра находились за приемником, напряжение сильное. Ведь среди сотен звуков, писков, музыки, помех, необходимо услышать свой позывной, связаться с ним, принять и передать радиограмму, и все это проделать максимально быстро, чтобы твоего далекого товарища-радиста не запеленговали немцы, иначе - беда. Необходимо было мгновенно ориентироваться в любой сложной обстановке. Основная работа на радиоузле в дневное время, но дежурные радисты следили за эфиром круглосуточно. Нередки были случаи выхода "корреспондентов" вне графика. Штат радиоузла все время пополнялся новыми радистами, прибыли к нам "на подкрепление" Нина Маслова, Александр Покотилов, Аня Живкова, Наташа Беляева. С их прибытием стало легче с дежурствами, мы уже не так сильно выматывались, появилось время изучать матчасть, совершенствовать навыки в приеме и передаче радиограмм. Прибывала более совершенная техника. В приемном отделении появились мощные приемники типа "КВ", "Чайка" и другие. В 500 метрах от приемного отделения находился передаточный пункт, оснащенный мощными установками, устройствами типа "РАТ" и "РАФ", они и обеспечивали бесперебойную связь ГШПД с партизанскими формированиями. РАТ являлся самым мощным передатчиком и обычно включался только тогда, когда было необходимо установить связь с отдаленными "корреспондентами" или с теми, кто по каким-либо причинам нас плохо слышал. Приемно-передаточные пункты между собой были связаны проводными линиями, и по телефону передавались команды о включении или отключении передатчиков, на которых работали опытные специалисты: Соловьев, Николай Шамалов и Анатолий Стебловский. В приемном пункте возле каждого приемника установлен телеграфный ключ, посредством которого радист передавал радиограммы, мог работать и двухсторонней , дуплексной связью. Шифровальщики находились отдельно от нас.

Г.К. - Сколько "корреспондентов" обслуживал радиоузел УШПД?

Л..В. - Если вместе с партизанскими бригадами и соединениями, отдельными организаторскими и диверсионными группами в тылу врага учитывать республиканские партизанские штабы, а также штабы ПД при фронтах, - то наберется свыше 300 адресатов. Поэтому, каждый радист на центральном узле имел под свою ответственность определенный участок, и знал почерк радистов, с которыми "работал напрямую".

Г.К. - Были случаи, что радисты из немецкого тыла выходили на связь открытым текстом?

Л.В. - Это было строго запрещено, но ... я помню подобный случай. На радиоузле была организована служба слежки в дежурных диапазонах. Одна из наших опытных радисток, Нина Маслова, после смены прослушивала эфир, это вошло в привычку, и вдруг слышит, как после позывных радист передает открытым текстом, что необходимо вернуть самолет с грузом, летящий в партизанский тыл, так как на партизанский аэродром ворвались немцы. Самолет успели развернуть в воздухе .

Г.К. - В немецкий тыл заброшена группа и не выходит на связь. Сколько времени ждали?

Л.В. - В таких случаях мы действовали согласно инструкции - передавали в эфир на "адрес группы" безответные радиограммы, надеясь на то, что они нас слышат, а вдруг рация только сломана. Ведь нередко у радистов в тылу противника по различным причинам передатчик не работал, а приемник был в полном порядке. Кроме того, в подобных ситуациях, передавалась шифровка в отряды и группы находившиеся в радиусе приблизительного места выброски "замолчавшей" группы, чтобы те организовали поиск и выяснили причины радиомолчания группы, ее судьбу.

Г.К. - Можно было по почерку определить, что на партизанской рации работает другой человек, немецкий агент, или, скажем, плененный радист, склоненный к предательству?

Л.В. - Был случай, что по почерку мы поняли, что радист группы работает под контролем немцев. Но, вообще, это была не наша работа, определять... Расшифровкой радиограмм занимался шифровальный отдел, был и свой ОО при УШПД.

Знаю точно, что за все время немцам так и не удалось раскрыть наши радиошифры.

Г.К. - Если передача из тыла шла с помехами, как удавалось принять радиограмму?

Л.В. - Таких мы называли "тяжелый корреспондент", это те, у кого при передаче "гуляет волна" или его слабо слышно, или сильные помехи мешают приему, или радист "сорвал руку". В такие моменты все свободные в данную минуту радисты узла садились за приемники и пытались принять радиограмму, складывая потом в общее целое отдельные обрывки, части радиограммы .

Г.К. - Условия службы при ГШПД как-то отличались от службы в других тыловых частях? Все-таки Главный Штаб.

Л.В. - Кормили нас не ахти как, сытыми мы были нечасто. Сами организовывали себе "дополнительный паек". Осенью, когда шли непрерывные дожди, по непролазной слякоти мы лазили по убранным колхозным полям и в темноте искали остатки картошки или стебелек морковной ботвы в сто раз перерытом поле. Если везло, то за несколько часов поиска наполняли одно ведро бульбой, варили ее, и без хлеба и соли, съедали всей сменой ведро жиденького картофельного пюре. Мы находились всегда на отшибе, вдали от основных отделов и подразделений ГШПД, слабо представляли, что там в штабе происходит, " что, где и с чем едят". Работали на центральном радиоузле как проклятые, а остальное нас мало интересовало. И московских генералов, курировавших партизанское движение, мы видели только издалека мельком.

Г.К. - Радиоузел все время находился в Подмосковье?

Л.В. - В начале ноября 1943 был получен приказ - передислоцироваться в только что освобожденный Киев. Но связь с радистами работающими в тылу противника не должна была прерываться ни на минуту, и было принято решение - часть людей и техники направить в Харьков, организовать там промежуточный радиоузел для обслуживания менее загруженных линий связи и слежки в эфире, и подготовить базу для размещения оставшихся в Никольском-Трубецком связистов с основной частью радиоузла. Автоколонна с техническим персоналом прибыла в Харьков, в лесопарке и в здании бывшего дома отдыха, мы разместили временный радиоузел. Нас было мало, и помимо основной работы мы несли и караульную службу. В декабре мы уже были в Святошино под Киевом. Приемный пункт расположился в большом помещении, а передающий центр на расстоянии полутора километров от него, что позволило ликвидировать помехи при приеме радиограмм.

Г.К. - Каким было Ваше моральное состояние в тот период? Война покатилась к концу, а Вы, идейный комсомолец, сын комиссара, по-прежнему служите вдали от линии фронта.

Л.В. - Я в свободное время часто наблюдал, как готовится к заброске в тыл врага очередная группа партизан с оружием, с рациями. Я грустил, завидовал им и злился на судьбу. Ведь я готовился воевать у немцев в тылу, все силы отдавал боевой учебе в спецшколе, был отобран в числе лучших и направлен в ... ГШПД, в наш тыл, а не в немецкий. Все мои просьбы о переводе в состав группы, забрасываемой на задание, оставались без внимания, и я с болью думал, что, видимо, мне не суждено стать настоящим партизаном, так и останусь до конца войны сержантом В/Ч.

В начале сентября 1944 года как-то вечером меня вызывает к себе в кабинет начальник радиоузла Максим Васильевич Телега. Захожу, докладываю по уставу, что явился по приказанию. И тут Телега говорит: " Завтра, в 10-00 утра, вы и ефрейтор Беляева должны прибыть в УШПД к полковнику Коссовскому. Там поступите в распоряжение товарища Аколовского. Готовится группа для полета в тыл врага. Вы и Беляева вошли в состав этой группы.Справитесь? Не страшно? Не подведете?"... Больше года я ждал, жаждал услышать эти слова. Я был счастлив, всю ночь не спал. Когда сказал товарищам об этой потрясающей новости, то они долго молчали. Я понимал их состояние, ведь каждый бы отдал все, чтобы быть сейчас на моем месте, но, видимо, только я "родился в рубашке".

В УШПД (Украинском Штабе Партизанского Движения), в кабинете полковника Коссовского утром собралась вся группа. Коссовский сказал: "....Освобождена Украина, военные действия переместились на территорию соседних государств. Идут бои в Польше, Румынии, Болгарии, мы подходим к границам Венгрии и Югославии.

В Чехословакии развертывается партизанское движение. Товарищ Готвальд лично обратился в ЦК ВКПб к товарищу Сталину с просьбой оказать поддержку партизанам.

Вам поручается в составе радиоузла вылететь в Словакию в распоряжение Штаба партизанского движения Чехословакии. Начальником связи штаба назначен - Аколовский Игорь Верович. Начальником радиоузла - Курдюмов Иван. Старший радист - Викторов Леонид. Радистами - Беляева Наталья, Гаркушенко Афанасий, Кулик Максим.

Шифровальщики - Павлов Яков и Некрытов Петр. Все понятно? Игорь Верович, получайте аппаратуру РПО, "Северок", "Джек", шифры, оружие, припасы и питание для раций. На подготовку к вылету отводится три дня. Вопросы?...".

Г.К. - Каким способом проходила высадка?

Л.В. - До самого последнего момента мы не знали, будем ли высаживаться посадочным способом или прыгать с парашютами. Вылет был отложен на одни сутки из-за нелетной погоды. В ночь на 6-е октября наш самолет ЛИ-2 взял курс на запад. Перед вылетом нас проинструктировали, мы одели парашюты, подгнали оружие, рации, и только тут нас спросили: "Все раньше прыгали с парашютами? Знаете что делать при приземлении или если стропы запутаются?". Мы дружно ответили: "В курсе!", хотя я, например, прыгал один раз в жизни и только с парашютной вышки в парке имени Чкалова в Днепропетровске. Провожающие отсалютовали нам: "Ни пуха, ни пера" - "К черту!", мы расселись на длинных скамьях "Дугласа" и самолет взлетел. Полет длился пять часов, при пересечении линии фронта нас обстреляли немецкие зенитки. Команды прыгать так и не поступило, самолет на рассвете спокойно приземлился в Словакии на партизанский аэродром "Три дуба". Мы выпрыгнули на землю, со всех сторон горы и ...оглушающая тишина. На аэродроме нас встречали словаки и представитель советского партизанского командования Цареградский с группой офицеров из штаба полковника Асмолова.

Мы быстро разгрузили самолет, нас посадили в грузовик и отвезли в небольшой городок Банску-Быстрицу. Сопровождающий наш офицер-словак сказал, что бои партизан с немцами идут в 12 километрах от города. Привезли в штаб, где нас принял командующий Чехословацким штабом партизанского движения Алексей Никитович Асмолов и его начальник штаба майор Иван Иванович Скрипка. Здесь же находились руководители ЦК коммунистической партии Словакии Сланский, Лаушман, Лиетавец, другие работинки штаба. Всем нам крепко пожали руки и поздравили с прибытием.

Г.К. - Какие задачи были поставлены радистам в день приземления?

Л.В. - Я запомнил эту встречу до мельчайших подробностей. Все что происходило 65 лет тому назад, вижу как сейчас. Полковника Асмолова, невысокого, плотного телосложения, с русой бородкой. Высокий худой майор Скрипка с пронзительным цепким взглядом. Рудольф Сланский , невысокий худой рыжеватый еврей. Толстяк Лаушман, и высоченный Лиетавец, во френче затянутом ремнями, в желтых крагах с тугой шнуровкой. Нас напоили горячей черной кавой - вкуснейшим напитком.

Асмолов сказал: "Ну, теперь держись немчура, такие орлы прилетели! Надежная радиосвязь - залог нашей победы. Товарищ Аколовский, беритесь за дело, время не терпит, связь нужна". А уже через час мы заняли двухэтажный дом в нагорной части. Этот особняк раньше занимал словацкий фашист - гардист, но он сбежал в начале восстания и мы спокойно заняли пустующий дом. На втором этаже установили рации "Северок" и РПО, развернули привод, проверили, все подключили. Антенну через окно вывели на крышу, луч - на восток. До начала сеанса с Киевом оставались считанные минуты. Я с волнением включил рацию, ведь это была моя первая самостоятельая связь из глубокого вражеского тыла, за тысячу километров. Передатчик настроил по "кварцу" на заданную волну и ровно в 11-00 зазвучал в эфире мой позывной "ВИК", и сразу в наушиках раздался звук передающего РАТа - "ЦОЛ" - "Слышу вас на пять. Хенкин на связи". Были переданы и приняты первые радиограммы, шифровальщики сразу приступили к работе и через двадцать минут Игорь Верович Асмоловский повез в штаб Асмолова приказы УШПД.

Г.К. - В середине октября 1944, части вермахта, остановив наши наступающие войска в Карпатах и перебросив в Словакию резервы, занялись полной ликвидацией словацких партизан, не желая иметь в своем тылу взрывоопасный очаг партизанского сопротивления. Среди частей, участвовавших в антипартизанском наступлении, упоминаются отборные подразделения: дивизии СС "Хорст Вессель", "Татры", "Принц Евгений", головорезы из бригады СС Дирливангера, боевая группа "Шелл" и так далее. Части словацкой армии, на первых порах принявшие активное участие в восстании, не смогли оказать должного сопротивления, и многие деморализованные подразделения просто рассеялись по горам. Отбивались от немцев по большому счету только партизанские бригады, руководимые советскими офицерами Егоровым, Валянским, Величко, Беренштейном, Поповым, группы Данилова и так далее. Этим бригадам удалось прорваться в горы. Как происходил прорыв для Чехословацкого ШПД?

Л.В. - Из партизанских бригад мы получали радиограммы о начале большого немецкого наступления. В ночь на 25 октября Банска-Быстрица подверглась первой бомбардировке, а еще через несколько дней главный штаб отдал приказ об эвакуации ЧШПД в направлении на Доновалы. Все дороги были забиты беженцами и частями словацкой армии. Немцы постоянно бомбили дорогу на Доновалы, но словацкая зенитная артиллерия бездействовала. Армия была уже дезорганизована, и словацкое военное командование фактически утратило над ней свой контроль. В создавшейся обстановке с немцами сражались только партизанские отряды, осуществляя при этом планомерный отход в горы. Осенние Татры встретили нас холодными непрерывными дождями вперемежку со снегом. Из Доновал мы были вынуждены отходить в сторону Прашивой, где, после тяжелого перехода по горам, штаб Асмолова соединился с бригадой Егорова, но немцы стали окружать Прашиву, и мы вновь пришли в движение.

Шел с рацией за спиной, с собой еще вещмешок, автомат с двумя запасными дисками, пистолет ТТ и одна граната-"лимонка". Закончилось продовольствие. Мы остановились на привал у горы Солиско, Лачанской долины, где по приказу Асмолова установили устойчивую связь с центральным радиоузлом УШПД, со штабом 1-го УФ и с отдельными партизанскими бригадами и отрядами. И тут разведка донесла, что немцы "сидят у нас на хвосте", разворачивают свои подразделения, пытаясь заблокировать наш лагерь. Выход был один - уходить дальше в горы. Этот переход был самым тяжелым испытанием для нас. Разыгралась метель. Резкие порывы холодного ветра бросались острыми льдинками снега как стрелами, и они впивались в лицо, в руки, проникали сквозь одежду и от этой "атаки" спасения не был. Впереди шел Асмолов с проводниками, за ним мы с группой штабистов. Наша экипировка совсем не соответствовала погоде, я, например, был в короткой кожанке, на ногах - солдатские поношенные кирзовые сапоги. На одном из привалов солдат-словак поделился со мной съестным и дал короткую плащ-палатку, и она меня здорово выручила. Я накрылся плащ-палаткой сверху, оставив только узкую щель возле глаз, чтобы как-то ориентироваться во время движения. Разыгралась настоящая снежная буря, а мы, как заправские альпинисты, карабкались по крутым, заснеженным скалам. Казалось, что очередным свирепым порывом ветра меня обязательно скинет в пропасть. Асмолов часто останавливался, выяснял с проводниками направление движения. Эти передышки давали возможность прижаться спиной к отвесной скале, и только одна мысль сверлила мозг - как бы удержаться, не сорваться, не упасть в пропасть. И снова мы пробивались вверх, вперед. Но продолжать карабкаться по тропе среди отвесных скал для кого-то показалось безумием, чистым самоубийством . Свирепый ветер не утихал ни на минуты, у нас падали без сил даже самые выносливые и молодые. Во время одной из коротких остановок я увидел справа от тропы, по которой мы шли, группу из шести человек. Среди них был Ян Шверма. Они стояли и горячо спорили между собой, кто-то из них предлагал спуститься в долину. Колонна продолжила подъем, и когда я оглянулся назад на очередной остановке, то увидел, как вниз, в долину спускается группа людей.

Наш переход продожался целый день, мы преодолели перевал и, прекратив движение по хребту, начали спускаться по крутым склонам в Ломнистую долину, где вконец обессилившие повалились прямо на снег и забылись в тревожном сне. На следующий день произошла встреча со словацкой бригадой Пршикрила и партизанами отряда К.Данилова. Мы снова установили радиосвязь со своими. Немцы пытались очистить Ломнистую долину от партизан и 30-го ноября напали на нас и прорвались к штабу. Майор Скрипка организовал оборону и вместе с партизанами Егорова и Данилова, все штабные работники и радисты легли в цепь с автоматами в руках и отражали яростные атаки гитлеровцев. Немцы были отброшены из долины.

Г.К. - Партизанский штаб зажат противником в горной долине. Снабжение с воздуха в тот период исключалось. Где брали питание для раций?

Л.В. - Нагрузка на рацию ПРО превышала все нормативы, да и у "Северка" стали садиться батареи. Сначала Аколовский уговорил начальника связи Геннадия Стального (находившегося в прямом подчинении у майора Скрипки), дать нам "взаймы" несколько сухих батарей БАС-60 и 3С. Но надолго их не хватило. Проблема питания для радиостанций стала нашей главной заботой. О нашей беде узнали разведчики бригады, один из них сказал, что в нескольких километрах от лагеря видел разбитый танк, и спросил: "А танковый аккумулятор для питания раций вам сгодится?". Мы, как утопающие за соломинку, схватились за эту мысль. Гаркушенко, Павлов и Некрытов вместе с этим разведчиком пошли к танку и на плащ-палатке принесли тяжеленный аккумулятор. У Афанасия Гаркушенко были золотые руки, он подключил аккумулятор к рации и наша работа не прекращалась ни на сутки. Немцы сразу зафиксировали интенсивную работу партизанского радиоузла, и вскоре в село Ясено прибыли спецмашины с радиопеленгаторами, но мы продолжали работать в прежнем ритме, несмотря на угрозу быть запеленгованными.

Г.К. - А где добывали провиант для личного состава?

Л.В. - По окрестным селам, незанятым немцами. В одном из таких "походов" я даже попал под лавину и остался живым. В январе 1945 я со своим неразлучным друом Афанасием присоединился к группе словаков, направляющихся в село Магурка за провиантом. В вечерней темноте за несколько часов спустились с заснеженных гор, вышли на окраину Магурки. Кругом ни души, слышен только лай собак. Скрытно подобрались к дому нашего связного Януша, он сказал, что немцев в селе нет.

Хозяева организовали нам баню, мы сытно поели, загрузили вещмешки и рюкзаки продовольствием и за все рассчитались кронами. Вышли назад в три часа ночи, надеясь к рассвету быть в своем лагере, ведь узнает Асмоловский, что я и Афанасий пошли "в самоволку", нам не сдобровать. На обратном пути задул ветер, а мы поднимались по крутому склону, покрытому лесом. Шли след в след, снега было по пояс.

Перед нами была горная вершина Хабенца, по своей форме напоминавшя куринное яйцо, ни деревца на ней, ни кустика, вся отполирована ветрами, скована снежным панцирем, не пройти, не проехать. Впереди идущий выбивал каблуком небольшое углубление во льду и ставил в него ногу, затем выбивал вторую лунку - так передвигались вверх, у нас ведь не было ни ледоруба, ни саперной лопатки, на наших сапогах не было шипов или набоек на стертых каблуках. Постоянно менялись по порядку и когда выпала моя очередь идти первому, то Афанасий сказал: "Я пойду первым, я здесь уже проходил, а ты Ленька, тут впервой. Так что, я пройду метров 15-20, и если все тихо, махну шапкой, тогда и ты иди, а потом пусть словаки подтягиваются". Так и порешили. Вижу Афанасий уже на вершине, но почему-то шапкой не машет. А может быть я и не заметил. Решил подняться за ним, с трудом отыскивал лунки, пробитые Афанасием. В это время набежавшие тучи закрыли от меня вершину, не вижу ни словаков , ни Афанасия. И лунок ногой не чувствую. Подскользнулся, упал набок, скатился вправо, в какой-то обрыв. Вдруг сильный удар в голову, и я потерял сознание. Очнулся, лежу в рыхлом снеге по пояс. Тут ветер прогнал тучи и луна высветила такую картину. На вершине стоит Афанасий, ниже по склону - словаки, а меня, сжатого снегом по самые плечи, засыпанного, только одна голова торчит, что-то тащит вниз, все дальше и дальше от вершины. Молнией мелькнула мысль -Лавина?! Я "проезжал" мимо что-то дико рущих словаков, и не было ни голоса, ни каких то желаний. Я сразу понял, что никто не сможет мне помочь, ибо шансов выбраться из движущейся массы снега практически нет. Движущаяся "река" из огромной массы рыхлого снега парализовала всех, и когда я с увеличивающейся скоростью "проплыл" мимо своих товарищей, вдруг в глубине сознания "закопошилась шальная мыслишка"- "Эх, прокачусь на лавине с Хабенца в долину!"...

Вдруг резкий удар, чувствую, что лавина снега прекратила движение, встала. На "берегу" забегали словаки с Афанасием, что-то кричат, машут руками. Не знаю, откуда только силы взялись, высвободил руки и, разгребая снег, пополз по-пластунски к "берегу", где меня подхватили товарищи. Смеялся и плакал от радости, не веря, что остался жив, что все кончилось благополучно. Увидел кровь на снегу, подумал - чья?, а потом посмотрел, а у меня обе руки кровоточат, порезал ладони и пальцы об острые края льдинок в снегу, но боли не чувствую. Попытался встать на ноги, но не тут то было, ноги не держали, меня била лихоманка.

Я сам идти не мог и партизаны поочередно несли меня на спине. Когда мы подходили к лагерю, то загрохотала земля. Гул канонады, "взрыв" горы, потряс всю округу .

Мы увидели, как за нашей спиной пошла еще одна лавина, с грохотом, на огромной скорости, сотни тонн снега обрушились в долину, сокрушая все на своем пути.

Мои неприятности на этом не закончились. Полковник Асмолов, пообещал, что как только я поправлюсь, он прикажет меня выпороть за самоволку, и от Аколовского досталось. После возвращения сутки провалялся на нарах в партизанском лагере, и все время толпой приходили партизаны, посмотреть на меня, на "героя", оставшегося в живых после встречи с лавиной. На следующий день я почуствовал себя здоровым и в эфире снова зазвучал мой позывной.

Г.К. - А что, радисту запрещалось покидать базовый лагерь?

Л.В. - Нет, но тут речь шла о самоволке. Радистам ходить именно на "продуктовые операции" запрещалось приказом Асмолова. А так, нам разрешалось ходить на боевые задания. Однажды, на одном из переходов, нас обстреляли немцы, и конь, на котором был привьючен привод для питания рации, был ранен и свалился в глубокую пропасть.

Конь погиб, а у привода были оторваны две "лапы" и рама. Это была настоящее беда, без сварки такое нельзя отремонтировать. Надо было идти в Магурку, пошли вдвоем с Янушем. В селе в то время стоял мадьярский гарнизон, но были и немцы. К рассвету скрытно подошли к селу. Друзья Януша сказали, что электросварка есть в мастерской по ремонту машин, в центре села. Но как незаметно пронести привод? Автоматы замаскировали в клуне, привод уложили на детские санки, прикрыли рогожей, рядом примостили лемех от плуга, и, в открытую, не прячась, повезли наше добро по центральной улице села. Нам повезло, ни немцев, ни мадьяр мы не встретили, они еще дрыхли в такую рань. В мастерской находились два мадьяра, что-то ремонтировали, рядом стоял грузовой тягач на гусеничном ходу, а друг Януша, словак Томаш, заваривал электросваркой раму немецкого мотоцикла. Януш переговорил с Томашем и тот за двадцать минут намертво приварил "лапы" и раму привода. Без проишествий мы вернулись в хату и стали ждать темноты, чтобы отправиться назад в горы, к своим.

Но небольшое проишествие все же случилось. Януш уговорил меня зайти в ближайшую корчму, выпить пива и по сливовице, отметить успех нашей "операции" по ремонту привода. Сказано - сделано. По дороге никого не встретили. В корчме почти все столики были заняты словаками, день был воскресным. Сели и мы с Янушем, и он стал рассказывать своим товарищам, что Красная Армия уже совсем близко и в скором времени Чехия и Словакия станут свободными. В корчму заходили еще люди, раздавались возгласы приветствий, и тут в дверях я вижу двух мадьярских солдат с винтовками, на ремнях подвешены кобуры с пистолетами, на немецкий манер - спереди. Моментально оборвались все разговоры в корчме. Все, как по команде, повернули головы и смотрят, то на нас, то на мадьяр, что же будет? Мадьяры подошли к стойке, корчмарь налил им по погарику сливовицы, потом еще и и еще . Януш не растерялся, продолжил громкий разговор на сельскохозяйственные темы, кто-то натянуто, неестественно рассмеялся, и, казалось, что все обойдется, но тут широко распахнулась дверь, на пороге появился Томаш с автомастерской, и он, не видя мадьяр, радостно крикнул: "Сервус, комрады партизаны! Сервус!". При слове "партизаны" у мадьяр отвисли челюсти от страха, и пока они крутили головами по сторонам, отыскивая партизан, мы со словаками скрутили их и обезоружили. А через минут нас и след простыл. Так ко мне в руки попал великолепный немецкий пистолет "парабеллум". К утру мы благополучно вернулись на базу, я доложил, что задание выполнено. Радиосвязь не прекращалась ни на минуту.

Г.К. - Если радист покидает базовый лагерь, ему придавалось охрана?

Л.В. - В одиночку партизаны передвигались редко. Любая операция - боевая или "заготовительная" проводилась в составе группы. Радист мог с разрешения Асмолова или по его приказу пойти на боевое задание или с пакетом в другой отряд, поскольку в лагере оставалось еще три человека, умеющих работать на рации. Даже в "самоволку" никто не ходил в одиночку. Дисциплина в ЧШПД была крепкой, но иногда мы по ночам "срывались", слишком велико было желание побывать в селе, посидеть в теплом доме, помыться в настоящей бане, хоть на минуту забыть о войне. Вы даже не представляете, в каких условиях мы жили в горах... Один раз я и Гаркушенко, без разрешения начальства , присоединились к небольшому отряду словаков, и днем, быстрым шагом, с легким сердцем, увешанные оружием, с пустыми вещмешками за спиной, зашагали вместе с партизанами с гор в долину. Заходим в село, немцев в нем нет, словаки нас радостно встретили, накрыли стол. Пока мы отдыхали после обильного застолья, словаки заполнили наши вещмешки караваями хлеба, колбасами, кнедликами, бутылками со сливовицей и лечебным спиртом для нашей санчасти. Под вечер мы уже собрались в обратный путь, как вдруг в село врывается колонна немецких мотоциклистов, передовой дозор. Последний мотоцикл остановился прямо перед хатой, где я отдыхал. Немец слез с мотоцикла, передернул затвор автомата и зашел в хату, стал разговаривать с хозяйкой в большой комнате. Выход из хаты был один, через большую комнату. Решение пришло мгновенно. Спрятался за длинной шторой в комнате, в руке парабеллум на взводе, стою и жду, ни живой, ни мертвый. Слышу, как немец зашел в спальню, встал на пороге. Ну, думаю, подойдет гад к окну, отдерну штору, вот тут и хана ему, а потом уже и мне.

И тут хозяйка стала угощать его сливовицей, пригласила к накрытому столу. Немец выпил несколько рюмочек, закусил чем-то и вышел из хаты. Я услышал, как затарахтел мотор мотоцикла, и немец поехал догонять свой разведдозор в центре села.

На этот раз пронесло. Наша группа незаметно покинула село, под утром мы вернулись в свой лагерь, тут нас уже ждал Аколовский, от которого за "самоволку" досталось и мне, и Гаркушенко.

Г.К. - Что за человек был Игорь Верович Аколовский?

Л.В. - Старший лейтенант Аколовский, зам.начальника узла связи УШПД, был энергичным, высококвалифицированным специалистом радиослужбы, и осенью 1944 года Аколовский был назначен начальником связи Главного Штаба Партизанского Движения в Словакии, и благодаря его мастерству и организаторским способностям, штаб имел устойчивую круглосуточную связь с Большой Землей и с подчиненными штабу партизанскими бригадами и группами. Эта сложная работа проводилась в условиях постоянного риска быть запеленгованным и обнаруженным в глубоком немецком тылу. Игорь Верович был среднего роста, носил редкую бородку, на голове черная папаха с красной партизанской ленточкой, всегда в черном кожаном потертом пальто и в черных хромовых сапогах. Весь в черном, а душа его и голова были светлыми. Таким он мне запомнился. Старший товарищ, строгий командир, опытнейший радиоинженер с довоенным стажем, человек, готовый в любую опасную минуту прийти на помощь, поделиться последним куском хлеба или дать дельный совет.

Г.К. - В сохранившемся личном дневнике Аколовского, в котором он урывками вел записи во время Словацкого восстания, есть такая запись - ... "14/02/1945. В сторону Святого Микулаша, на соединение с Красной Армий послана разведгруппа. С ней пошли радисты Викторов и Кулик"... Через пять дней идет запись - "Ура! Мы соединились со своими". Всего пять дней, и две короткие лаконичные записи в блокноте.

Но между ними целая вечность, полная напряжения и смертельной опасности.

Как группа с радистами выходила к своим? Почему возникла необходимость пробиваться навстречу армии, на соединение?

Л.В. - В конце января 1945 года обстановка в Словакии резко осложнилась.

Войска 3-го и 4-го УФ после успешного наступления захватили город Брездно, от которого до Ломнистой долины, где находился штаб Асмолова и наш радиоузел, было чуть больше двадцати километров. Наступление вскоре застопорилось, а на отдельных участках немцам удалось отбросить наши части.

В итоге, мы, партизаны, оказали в прифронтовой полосе, в ближнем немецком тылу, забитом всевозможными частями вермахта.

В радиограммах, принятых из отдельных бригад и отрядов, сообщалось, что обстановка в районах их базирования накаляется. В первых числах февраля ЧШПД издал приказ, в котором указывалось на осложнение обстановки, что нахождение партизан в прифронтовой полосе создает угрозу полной ликвидации партизанских формирований, так как лишало их баз снабжения , возможности оперативного маневра, и, самая главная проблема - резкое сокращение количества боеприпасов в отрядах. Было приказано организовать подготовку к прорыву партизанских частей на соединение с Красной Армией. Это приказ по рации был передан в отряды. А потом Аколовский подзвал меня и сказал: "Пошли к Асмолову, для тебя есть ответственное задание".

Зашли в бункер, за столом сидят Асмолов, Скрипка и Филатов. Алексей Никитович Асмолов говорит: "Леонид, вместе с Куликом, возьмешь рацию, шифры и донесения.

Вы должны дойти до линии фронта, пересечь ее в районе Святого Микулаша, добраться до частей 4-го Украинского Фронта, передать пакет в штаб, объяснить обстановку, связаться с нами и обеспечивать наш выход из немецкого тыла. Ты старший группы. Вопросы есть? Вопросов нет!".

С Аколовским договорились на каких волнах держим связь, время выхода на связь, позывные, проверили рацию "Северок", питание, оружие. В ночь с 13 -го на 14-е февраля 1945 года, мы простились с товарищами и через горы пошли на восток к фронту.

В группе четыре человека, вел нас словак -проводник, отлично знавший местность.

Шли по заранее разработанному маршруту и, ступая след в след , друг за другом, спускались с гор в долину. По данным разведки на одном из участков линии фронта было "окно", через которое можно было относительно спокойно пройти к своим, но данные разведки были недельной свежести, и что там творится сегодня, что нас ждет, никто знать не мог. К рассвету мы пришли на базу партизан Величко из 1-й Интернациональной партизанской бригады имени генерала Штефаника, но землянки были пустыми, партизаны оттуда уже передислоцировались, ушли в другой район.

Мы перекурили и двинулись дальше, шли то лесами, то по перевалу в глубоких снегах, спуски чередовались с подъемами, с одного горного отрога на другой, продирались сквозь лесные завалы, зачастую утопая по пояс в снегу. Уже отчетливо слышалась артиллерийская канонада, фронт был совсем близко.

При переходе через горный ручей, лед под моими ногами треснул, и я провалился по пояс в ледяную воду. Максим Кулик помог выбраться. Сушить одежду было негде, да и времени не было. Впереди был большой подъем, за ним крутой спуск, и только быстрое движение могло спасти меня от беды. На мне все обледенело. Впереди, внизу, блеснул огонек. Землянка, но чья? Притаились, ждем, потом медленно и осторожно стали подбираться к ней со стороны нашего спуска.И вдруг из амбразуры по нам ударила длинная очередь из немецкого пулемета. Мы замерли..., но второй очереди дожидаться не стали, по своим следам с реактивной скоростью взобрались на вершину, куда только усталость подевалась. Дышали как загнанные лошади. Легли на снег передохнуть, и опять вниз, уже по другому отрогу, утопая в глубоком снегу. Пот заливал глаза, тек по спине, я не чувствовал своих обмороженных ног, они стали как ватные. Тело как полумертвое.

Шли без отдыха вторые сутки, на выходе из лесного массива наткнулись на сгоревший остов избушки лесника, еще не выветрился запах пожарища. Три окна и дверной проем, и нас как раз четверо. Осмотрелись, впереди - выход в долину, справа и слева горы, лес.

Разыгралась вьюга, к вечеру я почуствовал себя плохо, но старался вида не подавать.

Огня не зажигали. Доели остатки "сухого пайка", выкурили одну на всех последнюю сигаретку "Детва" (маленькая такая сигаретка, но крепкая, вроде нашей махорки). Оставался последний бросок к линии фронта. И вдруг, впереди, где горы переходят в лес, я увидел цепь солдат в белых маскхалатах. Они, видимо, заметили нас, и цепь залегла. Ползком, цепь двинулась к нашему "доту", охватывая его полукольцом. Отступать нам было поздно, да и некуда.На открытой местности нас бы сразу перебили как куропаток на снегу. Приказал занять круговую оборону. А сам думал в те мгновения - ну как же все так глупо получилось? Себя не было жалко, погибнуть я не боялся, страшно было другое - мы не выполнили приказ, ведь в немецком тылу Асмолов, Аколовский, другие наши командиры и товарищи - партизаны надеяться на нас, ждут наших позывных, ждут помощи, а мы так попались... Сердце мое отстукивало, как мне казалось, последние удары. Я крикнул своим: "Без команды не стрелять!" Приготовил две своих гранаты, понимая , что живым не сдамся. Цепь подползала все ближе, в голове мысль - вот она, смерть моя ползет, уже совсем рядом. Еще раз крикнул: "Слушай мою команду! Бить только прицельно, наверняка!". А маскхалаты все ближе, не стреляют, хотят живыми взять... Расстояние сокращалось с каждой секундой и тут Кулик встает во весь рост и с криком: "Братцы! Ведь это наши!", побежал, прихрамывая, вперед. Оказалось, что мы столкнулись с нашей армейской разведротой. Я хотел приподняться, но не тут то было. Разведчики соорудили носилки из плащпалатки и понесли меня вниз. Линию фронта мы пересекли благополучно, и уже через несколько часов нас привезли в штаб 4-го Украинского Фронта. После соответствующей проверки я передал пакет по назначению. Мне оказали медицинскую помощь, правда, пришлось расстаться со своими хромовыми сапогами, хирург, добираясь до моих одеревеневших обмороженных ног, разрезал сапоги без жалости. Утром пришел майор из спецподразделения и говорит: "Мне нужны ваши позывные, волна и шифры, наши радисты свяжутся с Асмоловым" - "Нет, вам придется меня перетащить на руках в помещение вашего радиоузла, и я по вашей рации передам радиограмму для Асмолова. Только Аколовский и радистка Беляева знают мой почерк" - "Но у тебя же ноги обморожены" - "Дайте костыли. Я до машины и доползти смогу!". Майор понял, что уговорам я не поддамся и разрешил мне работать на РАФе.

Настроил передатчик на заданную волну, слышу как меня вызывает Киев, время радиосеанса, вызывает РАТом - "ЦОЛЛ,ЦОЛЛ, почему молчишь?" Я ответил, и радиоузел УШПД изумился, почему я работаю на такой мощной рации, откуда? Но я принял радиограмму, затем, связался с Аколовским, передал и принял от них радиограммы.

Сеанс связи закончился. А 19-го февраля из Ломнистой долины к линии фронта ( до которой по прямой было километров семь, а мы шли в обход по горным хребтам) по указанному штабом 4-го УФ маршруту к своим вышел Главный Штаб Партизанского Движения Чехословакии.

Г.К. - Что происходило с Вами после выхода из немецкого тыла?

Л.В. - Нам дали два крытых "студебеккера" и через Польшу отправили наш радиоузел во Львов. Мы ходили по Львову в кубанках и кожанках, увешанные оружием, нас постоянно пытались задержать комендантские патрули, но на 4-м УФ нам выдали документы, подтверждающие нашу личность и право носить оружие, и комендатура от нас отстала. Поездом мы отправились в Киев, где после недельного отдыха нам приказали сдать оружие, переодели в нормальную гражданскую одежду и здесь, в УШПД, мы вновь получали назначения. Меня направили организовывать радиоузел в польский город Ясла, это где-то под Люблином, я поступил в распоряжение Правительственной комиссии при СНК УССР по обмену гражданским населением с Польшой. Поляки переселялись в Польшу, а украинцы (в основном те, кто был угнан немцами на Запад), возвращались на свои земли. Мы, три радиста, разместились на 2-м этаже в здании комендатуры, шифровальщики находились отдельно от нас. Вместе со мной был радист Коля Дубенко, партизанивший в Словакии в бригаде Евгения Волянского. Переселением занимались местные власти и части погранвойск НКВД. Восьмого мая я по рации услышал, как передают сообщение о капитуляции Германии, выскочил во двор комендатуры и стал стрелять в воздух. Все выбежали наружу с оружием: "Немцы?!? Победа!!!"...

В августе 1945 года меня отпустили домой, в Днепропетровск. Пришел вставать на учет в Октябрьский райвоенкомат города. Сидит в кабинете райвоенком, полковник, и заявляет мне: "Вы должны еще служить". Я показываю ему на гимнастерку, на свой орден Красной Звезды и медаль "Партизану Отечественной Войны", и спрашиваю: "А где я, по вашему мнению, находился с сорок второго года? У тещи на блинах?".

Полковник мне: "Знать ничего не хочу. Двадцать пятый год рождения еще служит в армии, и тебя мы тоже призываем!".

Я ему ответил: "Знаешь, что, полковник. Да и хер с тобой!". Через неделю пришла повестка и меня после призыва направили в Харьков, но отправили служить не по фронтовой специальности радиста в войска связи, а в обычную стрелковую часть, расположенную на Холодной горе. Служил помкомвзводом в звании старшего сержанта, несмотря на то, что имел звание офицера Словацкой армии, чин надпоручика.

И служил я до середины 1950 года.

Г.К. - Что из послевоенной службы наиболее запомнилось?

Л.В. - Один эпизод вспоминаю, и смех и грех. В сентябре 1947 года наш батальон отправили в на лесозаготовки на Западную Украину, в Волынскую область, где мы, пехота, пилили лес. Батальон разместился в лесах, в палаточном лагере, нам придали три грузовых машины. В ноябре начались дожди, потом выпал снег по пояс, и о нас "наверху", полностью забыли. Перестали подвозить продовольствие. Мы были предоставлены сами себе, стали добывать пропитание любым способом, и так до конца февраля 1948 года, пока о нас не вспомнило начальство. Воровали картошку из буртов у селян, стали заниматься охотой. Один раз я взял одно отделение, семь человек, пошел на охоту, у меня только автомат ППШ с одним диском, у солдат - винтовки.

Подбили кабанчика, привязали тушу к шесту и понесли в свой палаточный лагерь.

Решили по дороге отдохнуть, объявил перекур на десять минут.

Только поднял голову, а мы полностью окружены бандеровцами. Стоят кругом, у них еще два ручных пулемета. Смотрят на наши красные погоны и старший спрашивает: "Вы кто, хлопцы, пехота?" - "Пехота" - "Ну ладно, хлопцы, вы нас не бачили, мы вас", и бандеровцы молча ушли в лес. Я по возвращении доложил комбату, в какую переделку мы чуть не вляпались, и комбат сказал: "Повезло вам живыми вернуться...".

Г.К. - Что было после демобилизации?

Л.В. - В 1950 году вернулся домой, пошел учиться в школу рабочей молодежи.

Поступил на учебу на инженерно-экономический факультет Металлургического института, и после его окончания работал шесть лет старшим инженером лаборатории на Никопольском Южнотрубном заводе, а с 1961 по 1996 года трудился на заводе в Днепропетровске.