Задерновский Николай Семенович

Н.З. - Родился в 1922 году в поселке городского типа Монастырище Винницкой области. Дед всю свою долгую жизнь был бондарем, а отец при Советской власти стал заготовителем кож. Со мной вместе росли старшая сестра Эсфирь, 1912 г. р, и младший брат Муня,1925 г.р. Он ушел в 1943 году на фронт и пропал без вести.

Я проучился 6 лет в школе , а после шестого класса пошел работать слесарем на сахарный завод, получил разряд. Стал комсомольцем.

В марте 1941 года в армии призывались мои товарищи: Швец, Самуил Кушнир , Арон Котляр, Портной, и другие ребята. Я очень хотел служить вместе со своими друзьями, переписал год рождения в документах на - 1921 год, и пришел в военкомат. Взяли в армию без слов, «за милую душу» .

Попал в танковые войска, в школу младших командиров, расположенную военном городке Ярмолинцы в Каменец - Подольской области.

Там меня обучали на механика - водителя танка Т-26.

Ярмолинцы - это небольшое местечко, и там, прямо на полустанке, были выстроены казармы для танкистов и учебный танкодром - полигон.

22-го июня в воскресенье, рано утром нас подняли по тревоге.

Всех построили, и началось принятие присяги. Красноармейцы подходили по одному, читали текст присяги, и расписывались на отдельном листке.

Нам выдали красноармейские книжки, и только тут сообщали, что началась война. Всех переодели в новое обмундирование.

Ребята из осеннего призыва сорокового года , «старички», отправились за танками, а мы - танков так и не дождались.

Нас , «молодых» танкистов, собрали в одну роту - 125 человек, всех вооружили карабинами и, даже выдали несколько автоматов ППД.

Объявили, что мы идем к фронту, а там уже командиры решат, кем мы будем воевать, пехотой или танкистами. Пошли на Перемышль, заняли оборону во второй линии. Потом другой приказ - двигаться вперед.

Вокруг - полная неразбериха, мы ничего толком не знали - где немцы? что происходит? Только глухие звуки канонады. Пока шли нас бомбили на каждом шагу. Навстречу бегут беженцы , кричат нам - «Сынки, немцы уже за вашими спинами!». Но ни немцев, ни красноармейцев мы пока не видели.

На четвертые сутки после нашего выхода из Ярмолинцев, мы остановились на привал, на ночевку в лесу. Ротный выставил часовых, и мы завалились спать. Шинелей у нас не было, а ночь выдалась холодной. У меня в вещмешке был свой, еще гражданский пиджак, в котором я призывался, (домашние вещи мы назад не отослали, команды такой не было), так я накинул пиджак на гимнастерку и заснул. А на рассвете какой-то шум, товарищ меня локтем в бок толкает.

Я глаза открываю, а вокруг немцы, длинным рядом стоят!..

Винтовки на нас направили , гогочут и улыбаются - «Иван! Гутен морген! Хенде хох! Ауфштейн! Ком! Шнель!». Это было настолько ошеломительно, странно и страшно, и казалось таким неправдоподобным! Не может быть!...

Какие немцы !? Откуда!? Где ротный? Где часовые?

Мы, как загипнотизированные, в оцепенении и в изумлении, поднимались под дулами винтовок, никто не то чтобы выстрелить, карабин свой схватить не успел. Никто даже не пытался кинуться на немцев. Это был просто шок…

Вот так нас в плен и взяли, всю роту. Комсомольцев, кадровых солдат…

Без какого - либо сопротивления, без единого выстрела с нашей стороны. Окружили на рассвете и все… Построили в колонну и погнали на запад.

По дороге нас присоединили к огромной многотысячной колонне пленных.

Я только посмотрел, сколько нас в этой, чуть ли не уходящей за горизонт, колонне пленных , и мне стало по настоящему жутко.

Нас не пересчитывали, не сортировали по званиям и по национальности, просто согнали как скот в одно стадо, построили рядами , и гнали в неволю.

И только тут я полностью очнулся, и смог понять всю грозящую мне опасность, и масштабы трагедии разыгравшейся вокруг.

Для меня , идейного комсомольца , сам факт, что я сдался в плен, казался дурным сном. И я решил немедленно бежать.

Рвануть из колонны в чистом поле было равно самоубийству, нас очень плотно охраняли, и какой- то смельчак, бросившийся из строя в поле, был застрелен, не пробежав и двадцати метров.

Днем колонна вошла в большое село и растянулась, конвоиры кое - где сбились в кучу. У дороги, на обочине, возле плетней и заборов, стояли местные жители и смотрели на нас, кто с болью и состраданием , а кто - равнодушно или со злорадством. Показался изгиб дороги .

И тут я понял, что это мой шанс, бежать надо сейчас и именно здесь!.

И я, выждав момент, когда ближайший охранник отвернул свою голову в сторону, просто сделал два длинных шага из колонны и заступил за «черту» , на которой стояли местные крестьяне. Не побежал дальше , а остановился, как вкопанный, рядом с людьми, встал за их спинами, и застыл на месте. Пиджак - то на мне гражданский, а петлицы я заранее сорвал. Местные , увидев мой «маневр», только покосились на меня, но промолчали. И как только всю огромную колонну провели через село , я кинулся за дома. У какого -то крестьянина за свои сапоги выменял старые дырявые ботинки. Я отдал ему свое новое обмундирование, и получил взамен рваные брюки, и своим внешнем видом, как мне тогда казалось, уже ничем не выделялся среди крестьян. Но подстрижен то я был под «ноль» , как и все рядовые красноармейцы. Красноармейскую книжку и комсомольский билет спрятал в ботинок. А потом стал думать , куда идти дальше.

Пошел прямо на восток, и понял, что не пройти, немцы на всех дорогах, на моих глазах хватали всех, кто был хоть как- то похож на красноармейца.

До моего родного местечка Монастырище почти пятьсот километров.

Путь не близкий, но я был уверен, что немцы туда еще не дошли. И пошел в родные края. Шел полтора месяца, всегда в одиночку. В большие села не заходил, а в маленьких деревушках меня подкармливали крестьяне - на еврея я не был похож. Добрался до местечка, а его немцы захватили накануне. Линия фронта проходила неподалеку. Прибежал к своему дому, а там никого из моих нет, соседи сказали, что они успели эвакуироваться. Но в местечке осталось очень много евреев , люди не успели убежать. По еврейским улицам бродили некоторые наши бывшие соседи - украинцы и с усердием и сноровкой грабили «жидовские» дома.

Увидел своего восьмидесятилетнего деда, не успевшего или не захотевшего уезжать. Дед уже понял, что к чему, и что нас ждет. Он сказал - «Ми даф Антлейтн!» (Надо бежать!). Но куда ? Как? Местечко заполонили сотни немецких солдат. Дед рассказал, что муж сестры, работавший в райкоме, получил указание - немедленно уезжать, ему выделили подводу. Они взяли с собой мать.

А отец ушел на восток пешком. С матерью он встретился уже после войны. Незадолго до этого , был отправлен в тыл с группой допризывников мой младший брат, впоследствии пропавший без вести на фронте в возрасте 18-ти лет.

Так я попал под иго немецкой оккупации…

Г.К.- А как немцы заходили в ваше село?

Н.З. - Без боя. Зашли, как армия заходит, сначала прошли передовые части, а потом пришли тыловики, и сразу начались убийства и грабежи.

Местные украинцы вышли навстречу к немцам с хлебом и солью.

Немцы сразу же взяли в заложники 10 мужчин - евреев , и на следующий день их расстреляли.

Г.К. - Немцы сразу организовали гетто в Монастырище?

Н.З. - Да. Всех евреев согнали вместе и разместили на нескольких улицах. Зарегистрировали всех, кто остался.

Сразу везде стали хозяйничать украинцы - полицаи.

Вроде росли с ними вместе, дружили, рядом работали и учились, да убивать нас они стали , еще более злее и изощреннее , чем немцы…

По указанию немцев был создан юденрат. Во главе его встал пожилой бородатый еврей по имени Хаскель. Через него немцы передавали требования о контрибуциях, и ему поручалось по немецким заявкам отправлять узников гетто на все черные работы. Но я считался квалифицированным рабочим, и немцы меня направили снова слесарничать. Сразу обязали всех евреев носить отличительные повязки - голубого цвета «магендовид» (шестиконечная звезда) на белой повязке.

Г.К. - В гетто Монастырище знали, что немцы поголовно уничтожают евреев?

Н.З.- Все было на уровне слухов, ближе к зиме люди говорили, что немцы уже убили всех евреев Одессы, Житомира, Харькова и Киева и в других местах.

Мы верили и не верили. У нас евреев почти не трогали до мая 1942 года, не было массовых расстрелов. Немцы расстреливали только заложников и беглецов из гетто. Было объявлено, что за побег из гетто в лес, будут уничтожены все родные и соседи бежавшего. Но иногда приходили местные полицаи, мучили и убивали евреев ради собственного «удовольствия»…Кровожадные сволочи.

Г.К. - Когда был первый погром в гетто?

Н.З. - 29-го мая 1942 года. Немцы окружили местечко, и в шесть часов утра началась облава. Там не только одни немцы были. Им помогали румыны , мадьяры, местные украинские полицаи, среди которых было несколько наших бывших сельских комсомольцев. Все свою кровавую руку приложили…

Всех евреев сгоняли на базарную площадь, заставляли выносить из домов даже парализованных стариков , находившихся при смерти. Матери несли на руках маленьких детей, а дети кричали спросонья…

А потом начали вызывать по списку евреев, как потом оказалось, сплошь одних специалистов - ремесленников : кузнецов, шорников, «колесников», слесарей. Прозвучало и мое имя, я вышел из толпы, и полицаи, ударами прикладов, погнали меня в сторону, к группе уже отобранных.

Я думал, что это пришла моя смерть.

Нас загнали в помещение старого клуба и закрыли в нем.

А всех остальных, оставшихся на площади, погнали в большой яр на окраине Монастырищей. За ночь местные вырыли в яру большую новую яму, длиной метров шестьдесят. К ней подводили евреев, и хохлы с немцами расстреливали обреченных. Туда же в этот день пригнали евреев из местечка Терлица, из Цибулева, из Дашева, из Сарны, евреев из рабочих команд, и всех поубивали. Молодые ребята пробовали бежать, но их расстреливали на ходу.

Исаак Китримский, Муня Гитель, несколько девушек, и еще один паренек, по имени Юра, попробовали «на рывок» прорваться через кольцо оцепления, но их сразу застрелили. Это была легкая смерть для них.

А остальных: женщин, детей, стариков - просто уничтожили в яру.

Многих, еще живыми в землю закопали, потом местные рассказывали, как земля над убитыми еще долго шевелилась.

Только из нашего местечка в тот день было убито почти тысяча человек.

Среди них - сорок человек моей родни.

Вот , видите, тетрадь. После войны , выжившие на войне и в гетто, восстановили имена почти всех убитых жителей Монастырищей в этот страшный день - 29- го мая…Почти тысяча имен и фамилий в этой тетрадке.

А сколько расстреляли тогда евреев из четырех других местечек?!...

Г.К.- Кто из местных полицаев участвовал в расстреле, помните?

Н.З. - Начальник полиции Мельников, был такой гад у нас…

Полицаи: Чичикоза Василий, Корецкий Григорий, Коваль, Табик, Щипец, Хмелевский, Мельник, Люлява…

Там много было таких , кто участвовал в погромах и немцам лично помогал убивать евреев… Десятки предателей и палачей…

После войны, часть из них вылезла на белый свет … в Канаде…

Г.К. - Что произошло с отобранными специалистами?

Н.З. - Нас отвели под конвоем в «Пятихатку», так назывался маленький район нашего Монастырища. Там на одной улице немцы выделили пять домов , и всех, временно оставленных в живых, заселили в эти дома.

Где-то 120 -140 человек, собранных с разных местечек.

Все работали на обозном заводе.

Но в начале осени 1942 года немцы устроили второй погром.

Приехали на машинах в «Пятихатку», и стали хватать евреев.

Снова отобрали нужных им на тот момент специалистов : кузнецов, слесарей и столяров, а остальных отвели на полтора километра от села и расстреляли за мельницей. Яму немцы вырыли заранее.

Вместе с евреями там расстреляли несколько человек обвиненных в партизанской деятельности и беглых военнопленных…

Г.К. - Между первым и вторым погромом кто- то из специалистов пытался убежать из гетто в Пятихатках?

Н.З. - Некуда было бежать… Тем более без оружия… Без еды…

Вы плохо представляете , что творилось в Винницкой области в середине 1942 года. Никаких партизанских отрядов не было.

В лесах , по слухам, были какие-то маленькие вооруженные группы, но они евреев к себе без оружия не принимали, а в нередких случаях - просто убивали на месте. В 1943 году, когда часть этих мелких групп, а вернее сказать - бандформирований, примкнуло к организованным партизанским отрядам, то мы на них насмотрелись.

Это были просто , … даже слова приличного не могу подобрать…

А из гетто бежать…. Куда?..

В каждом селе толпы полицаев, немецкие и румынские части.

Да и у «нейтральных» крестьян, мук совести не наблюдалось, они беглых евреев выдавали немцам на расправу везде и повсюду, с легкой душой , а то и с радостью. Я потом вам приведу один пример…

Г.К. - Но, тем не менее, Вы лично создали вооруженную группу для побега, и начали борьбу с оккупантами. Как Вы готовили побег?

НЗ. - Нам, после второго погрома , было ясно, что наша участь предрешена.

Все понимали, что, сколько веревочке не виться, а конец один…

Надо было действовать. Хотелось умереть с оружием в руках.

Я поговорил с молодыми ребятами, все согласились, что надо погибнуть достойно или попытаться уйти в лес и начать партизанские действия.

Мы были обязаны успеть отмстить за своих убитых родных.

В группе, готовившейся к побегу было восемь человек. Я, Рабин, Корман, два брата Мильнера из нашего местечка , и трое евреев из военнопленных.

Большая часть узников гетто, в том числе и я , работала на обозном заводе, где еще делали гробы для немецких офицеров и солдат. Кто-то из ребят работал на покраске гробов, и одному из них, охранники разрешали уносить с завода мешок со стружками для топки печей. Охрана к этому привыкла.

Рядом, в помещении бывшей еврейской школы, немцы в одной из комнат сделали склад «советского трофейного» оружия. Ребята смогли снять слепок с ключей от этого склада, а я сделал ключи, как никак, слесарь шестого разряда .

И мы потихоньку выкрали из этой «оружейки»: 6 карабинов, две гранаты и несколько цинков с патронами. Товарищ, постепенно, ствол за стволом, вынес все оружие по частям в мешке со стружками.

Отдельно я раздобыл через украинцев пистолет и обрез винтовки.

В ноябре 1942 года мы ушли в лес.

Г.К. - Что сделали немцы с оставшимися евреями в Пятихатке после вашего побега?

Н.З. - Часть людей сразу расстреляли в наказание за наш побег, и в назидание…

А часть не тронули, им нужны были рабочие руки специалистов…

Некоторые, из оставшихся специалистов, дожили в гетто Монастырище до 10 марта 1944 года, но при отступлении немцы всех расстреляли прямо в доме, где жили евреи, а сам дом сожгли вместе с трупами людей…

Семьдесят человек погибло в этот день…

Г.К.- Вырвались в леса. Что было дальше?

Н.З. - Вырыли землянку. Но кушать - то что- то надо.

Начали делать вылазки в села. Просили у крестьян провиант. Где давали, где нет. В лесах, после осенних расстрелов, скрывались десятки евреев.

Некоторые из них бежали в леса в поисках партизан из южных районов области, находившихся под румынской оккупацией. Румыны не устраивали массовых расстрелов, а просто - евреев «в румынских гетто» морили голодом до смерти .

Скоро нас стало 22 человека, среди них два украинца.

Вот тут мы стали действовать уже более серьезно.

Раздобыли еще винтовки СВТ. Нужны были кони для быстрого передвижения. Сделали налет на Монастырище, угнали два десятка коней.

Охранявшие конюшню полицаи попрятались и разбежались , боя не приняли. Несколько раз немцы и полицаи устраивали облаву на наш маленький отряд.

Мы отбились …А потом мы встретили в лесу на группу, состоявшую из бежавших из плена красноармейцев, 17 человек, которыми командовал бывший политрук , грузин Фома Агладзе. Мы решили объединиться с ними, это были опытные в военном деле люди, и наш отряд превратился в достаточно деятельную боевую единицу. Агладзе стал командовать нами, комиссаром выбрали Дана Данчукова, художника из Ленинграда, а командовать боевой ротой стал Виктор Михайлов.

Мое имя от рождения - Рафаил, а в отряде меня записали Николаем, так на всю жизнь Николаем и остался.

Г.К.- С чего начались настоящие, масштабные боевые действия отряда?

Н.З.- С добычи куска хлеба, людей надо было чем - то кормить.

Делали налеты на совхозы, забирали скот, муку, свиней, и увозили в лес, попутно убивая в каждом селе всех полицаев и старост, и выводя из строя сельхозтехнику.

Потом стали выходить на дороги, делать засады на немцев и полицаев.

В отряде организовали пулеметное отделение, и меня назначили командиром расчета пулемета «максим». Потом отбили у полицаев два «дегтяревских» пулемета, сделали пулеметный взвод. На задание выходили боевыми группами.

В начале весны 1943 года немцы решили с нами окончательно покончить.

Стянули к нашему лесу большие силы, сразу из четырех районов области, пытались уничтожить, но у них ничего не вышло.

Г.К. - Как выглядело на деле - партизанское возмездие?

Н.З. - После войны была тенденция идеализировать и «лакировать» партизанскую жизнь, а тех, кто как Василь Быков, пытались рассказать всю резкую и страшную партизанскую правду подвергали остракизму и травили…

А примеры справедливого возмездия…

Врываемся в село в Оратовском районе. Хватаем старосту, предателя и немецкого прислужника. Он многих немцам выдал.

Патрон на него было жалко истратить, так его в колодце утопили.

Или, например, наш налет на местечко Цыбулев.

Данчуков, я, и еще несколько ребят, евреев, владевших немецким языком, переоделись в немецкую форму. Подъехали спокойно к дому немецкого коменданта и начались действовать. Коменданта убили прямо в доме, где он жил. Взвод немецкой охраны тоже вырезали в бою.

А полицаев, засевших в своей казарме и отстреливавшихся из нее, просто сожгли вместе со зданием. Не дали предателям выйти из казармы.

В этом бою мы потеряли четырех партизан убитыми, и десять человек было ранено. Меня ранило осколками гранаты в руку и в голову.

Потом мы зашли на сахарный завод, повредили все оборудование, загрузили грузовик сахаром и вернулись в отряд.

У нас не было ни малейшей жалости или снисхождения к врагам, а у них не было ни капли жалости к нам. Истребляли друг друга и резали, как могли, беспощадно.

Но одно дело, когда ты немца - оккупанта убиваешь, а другое дело - когда ты видишь , как на тебя с винтовкой бежит полицай из местных, с которым ты до войны на одном заводе на соседних станках работал.

Иногда мне казалось, что в наши леса вернулась гражданская война ...

Г.К. - Почему Вы в1943 году ушли из отряда Агладзе?

Н.З. - Ушел я из отряда временно, а потом был приказ - объединить все партизанские отряды, и я снова оказался в своем отряде.

А через какое- то время снова ушел, уже в 4-ую отдельную диверсионную роту, занимавшуюся диверсиями на железной дороге.

А причины моего ухода очень простые и понятные.

Я считал своим долгом , искать и собирать по лесам и местечкам уцелевших евреев, и приводить их в наш отряд. Сначала все молчали, а потом вдруг Михайлов стал выступать . Я привел в лес сразу шесть человек - двух Лерманов, Сашу Кушнира , Башку Швеца, Якова Строганова и, еще одного еврея, сбежавшего из лагеря военнопленных , по имени Миша.

И Михайлов на меня «сорвался, как с цепи» - «У нас своих людей кормить нечем, а ты все водишь и водишь! Хватит!».

Агладзе молчал, а Данчуков за меня заступился.

Но я не согласился с Михайловым, чувствовал себя оскорбленным, и понимал, что теперь, меня начнут из отряда выживать любым способом.

В отряде уже было 150 человек , из них 60 евреев, и не всем это нравилось. Сначала, когда мы соединились с красноармейцами Агладзе, то все партизаны жили очень дружно, там все были россияне, хорошие ребята, всегда делили пополам последний ломоть хлеба, а потом в отряде появились украинцы из местных, и тут обстановка немного изменилась...

Ушел в другой , в еврейский отряд, в котором поначалу было всего 13 человек, все евреи из Оратовского района, в основном из села Балабановка (Баловеревка).

Командовал этой группой Сережа, широкоплечий парень, почти двухметрового роста. В отряде была одна девушка по имени Таня. Был Витя Цаготовский, другие ребята… Был врач, из «окруженцев», Борис Михайлович .

А потом , нашего командира Сережу, убили партизаны из банды Юхтя.

Г.К.- Как это произошло?

Н.З. - Когда в апреле 1943 года приказали всем мелким группам собраться вместе в Шабельнянских лесах, то мы тоже явились на это сборище.

Был там и отряд этого Юхтя, который все так и называли - банда.

Большая группа. Почти все они были вооружены автоматами.

На поляне, на глазах у других партизан, они окружили наш отряд.

Из нашего ряда вывели Сережу. Подошел Юхтя - «Зачем ты расстрелял старосту в Балабановке?». Сергей ответил - «Я расстрелял его, потому что он гад и сволочь, немецкий подручный!». Юхтя ощерился - «Украинцев убиваешь!?».

И сразу раздались короткая автоматная очередь . И убили Сережу…

Мы ничего не могли в тот момент сделать, нас бы всех сразу скосили из автоматов. Рядом с нами стояли другие ребята , русские партизаны их «окруженцев», они стали что-то между собой шепотом говорить, но никто не решился заступиться.

Нас было мало… Мы поклялись убить этого Юхтю, отомстить за своего командира. Прошло несколько месяцев, и мы с «юхтевскими» были вместе на диверсии, на железной дороге. Все лежали в цепи под откосом. Один из нас встал в полный рост , подошел к этой собаке, к Юхтю, и всадил ему пулю прямо в лоб.

И никто из его людей даже не дернулся…

Теперь, уже мы их всех на прицеле держали.

Г.К. - Кроме этого эпизода , были еще какие-то проявления антисемитизма в Вашем отряде?

Н.З. - Ничего такого серьезного больше не было.

Мы потом антисемитизма фактически не чувствовали. Не было его…

Треть отряда - евреи, кто бы заикнулся, сразу получил бы по заслугам.

И Михайлов , сам, чуть позже, почти признал, что был тогда не прав…

А вот полицаи бесились, узнав, что есть отдельная еврейская партизанская группа. Все пытались нас вырезать. Устроили на нас облаву. Сами пошли, немцев с собой взяли человек двадцать, и что самое интересное и особенное, «бить жидов» с ними добровольно отправилась большая толпа местных хохлов, в полиции никогда ранее не числившихся. По своей инициативе пошли, «по зову сердца».

Но мы их там хорошо встретили огоньком…

Г.К. - Полицаи и немцы часто поводили карательные акции с целью уничтожения отряда ?

Н.З. - Охота друг за другом шла постоянно.

Вот, например, бой в Турском лесу. Нас окружили.

Мы лежали на снегу и отстреливались в течение 12-ти часов.

Очень серьезная схватка была. Захватили в качестве трофеев - 11 винтовок и пулемет «максим». Побили много немцев и полицаев. Потом просочились между блокирующими , захватили немецкую грузовую машину, все живые на нее забрались и на ней мы прорвались дальше. Немцы не сразу разобрались, что произошло, и продолжали в темноте бой … с полицаями, приняв их за партизан.

Мы потеряли в этом бою Шурика Мильнера, Бориса Темера, Ваню Кондакова, и еще несколько человек, но у немцев потери были очень большими.

Так что, не зря наши товарищи погибли.

Или вот еще один эпизод, о котором мне всегда больно вспоминать.

Я вел в отряд евреев, больше десяти человек, новичков. И мы нарвались на немецкую облаву. Оружие было только у меня . Отстреливался, пока не осталась последняя обойма к карабину. Меня легко ранило. Мы добежали до места бывшей партизанской стоянки, и все забились в старую партизанскую землянку, затаились по углам. Немцы продолжали прочесывание леса. Подошли к брошенным землянкам, но внутрь зайти не решились, а стали закидывать их гранатами.

А потом они прошли чуть дальше и остановились. От взрыва немецкой гранаты в нашей землянке, одна девушка , находившаяся вместе с нами, получила тяжелые ранения : ей осколками вырвало щеку, вытек глаз, она страшно кричала и пыталась вырваться из землянки. Мы с трудом ее удерживали и затыкали рот.

Было очевидно, что от боли она сошла с ума. Вынести это было невозможно, и ребята стали просить меня, чтобы, я, ее застрелил, и избавил от мук…

Но я не хотел этого делать. А что оставалось… Если бы немцы услышали ее крики , они бы сразу вернулись на стоянку и поубивали бы нас.

Лес. Кругом враги… Надежды на собственное спасение практически нет.

На весах - жизнь четырнадцати человек… И я выстрелил в нее…

Тот, кто был под смертью, меня за это строго не осудит…

С наступлением темноты, немцы, опасаясь партизан, ушли из леса.

Мы выбрались из землянки и добрались до отряда…

Г.К. - Кому подчинялся отряд Агладзе?

Н.З. - Одно время мы входили в соединение Ковпака, дальше, считались - самостоятельной боевой единицей, а потом нас передали на формирование 2-ой Сталинской партизанской бригады.

В свое время довелось Ковпака и Руднева, вот как вас сейчас близко видеть…

Г.К. - Ваш отряд получал оружие с Большой Земли?

Н.З. - Нет, все оружие было «трофейным», или советским, оставленным на полях сражений в 1941 году. Но , когда через нас шел в рейд Ковпак со своим соединением, то они нам подкинули автоматов и патронов.

Когда сформировали 2-ую бригаду, то в отряды передавали какое-то оружие, и возможно, там были пулеметы и автоматы, сброшенные в грузовых мешках самолетами в партизанские леса, но я точно не знаю.

Пулеметов и гранат у нас всегда было мало.

Мой первый пулемет «максим», который я лично взял у врага в схватке , и на котором был выбит номер № 615 , немцы у нас отбили в одном из боев.

Мы держали круговую оборону. На правом фланге немцы прорвали нашу цепь.

Я кинулся туда, там лежал убитый пулеметчик из моего отделения с ПД и несколькими запасными дисками. Мой второй номер, кстати, советский финн по национальности, из&lquo;окруженцев», остался один вести огонь из «максима».

И когда на правом фланге положение выровнялось, я вернулся с «дегтярем» к нашей огневой позиции. Напарник, второй номер, уже был мертв, а пулемета не было. Немцы унесли, в качестве трофея . Прошло некоторое время, и к нам перебегают два полицая, и приносят этот пулемет. Я его сразу опознал по номеру.

Г.К.- Полицаев, пришедших в отряд с покаянием и желанием искупить свою вину в бою, принимали в партизанские ряды?

Н.З. - Не всех и не всегда . Но у меня, например, во взводе было два бывших полицая из Полтавской области.

Г.К. - Чем занималась 4-ая отдельная диверсионная рота, в которой Вам также довелось служить?

Н.З. - Это был диверсионный отряд , разбитый на группы .

Нами командовал украинский парень, Лесь Гончарук, из Цибулева.

Был еще в моей группе парень по фамилии Костоломов.

Задача была простой - диверсии на железной дороге. Взрывчатки почти никогда у нас не было . На нас работали многие железнодорожники, начиная от начальников станций и заканчивая путевыми обходчиками. Через связных передавалась точная информация, какой состав должен пройти, с техникой , с живой силой или с другими грузами. «Расшивали» стыки на рельсах, и пускали поезда под откос.

А дальше по обстоятельствам, в зависимости, какой эшелон «завалили», когда добивали немцев, уцелевших при крушении, а когда и отходили в лес с боем.

Мне довелось принять участие в семи таких успешных операциях.

Г.К. - Какие бои для Вашего отряда были самыми трудными?

Н.З. - В конце сорок третьего и в начале сорок четвертого года, незадолго до соединения с Красной Армией. Отступающие немцы откатывались на нас, а нам была поставлена задача, не дать им отступить и уйти живыми.

Тогда мы многих товарищей потеряли…

Г.К.- Что произошло с Вами, когда партизаны соединились с частями Действующей Армии?

Н.З. - В феврале сорок четвертого года к нам навстречу вышли разведчики из Красной Армии. Мы обнимались и плакали от счастья! Сбылось! Наши вернулись!

Сорок человек из отряда сдали оружие и поехали в Киев , в Штаб Партизанского Движения. Прошли проверку в Особом Отделе.

Мне вручили орден Отечественной войны, медаль «За Отвагу» и партизанскую медаль. А потом предложили вернуться в родные края, и остаться работать в местной милиции, мол, ты все знаешь, и всех знаешь , кто и что в оккупации творил, помоги нам, помоги восстановлению Советской власти. Я согласился.

Но мне дали строгий приказ - «Самосуда не допускать! Всех полицаев будем судить по советским законам!». А как мои руки справедливо «чесались»!..

Поймал одного из самых зверствовавших полицаев, Чичикозу.

Он, моего немощного, почти девяностолетнего деда , на моих глазах, за белую бороду к расстрельной яме тащил и собственноручно расстрелял.

Я избил этого мерзавца до полусмерти, но сдал его в районную милицию живым .

И этого полицая потом судили и повесили.

А скольким убийцам удалось уйти от возмездия, сбежать с немцами, или «под шумок уйти в армию» через полевой военкомат, или просто , отделаться по приговору суда «легким испугом» - 10 лет лагерей…

И у меня не выдержали нервы, я пришел в военкомат и сказал - «Все, не могу больше, забирайте меня в армию. Иначе я кого- нибудь убью. Я не хочу здесь больше оставаться! Я не могу видеть эти бандитские рожи, этих зверей - полицаев, и тех, кто им помогал!». На медицинской комиссии мне врач говорит - «Зачем тебе это все надо? Ты что, в партизанах не навоевался? В тебе и так несколько осколков сидит». Отвечаю - «Я еще с немцами полностью не рассчитался. Я еще до их логова дойти хочу, и над фашистской сволочью покуражиться, как они над нами издевались!» . Меня призвали, отправили в запасной полк, а оттуда, я попал служить в артиллерию, в 387-й ИПТАП под командованием майора Пименова.

Командиры увидели, что я в любых механизмах разбираюсь и все могу починить, так определили артмастером на батарею 105 - мм трофейных пушек на конной тяге.

Г.К.- Дошли до вражеского логова?

Н.З. - Не удалось. Не посчастливилось… В середине марта 1945 года, уже на подходе к австрийской границе, я находился на НП командира дивизиона.

Немцы пошли в атаку , начался сильный артобстрел. Один из снарядов прямым попаданием разворотил перекрытие и разорвался внутри НП.

Командира дивизиона и еще несколько человек убило, все остальные были тяжело ранены. Мне один осколок раздробил правое бедро, второй - попал в левую руку , оторвал два пальца и изуродовал кисть, а третий осколок попал в лицо и срезал нос.

Одним махом я получил столько , сколько другим за всю войну не выпадало. Подобрали, перевязали, потом отвезли в медсанбат, оттуда - в эвакогоспиталь №145. Только там я впервые после ранения пришел в сознание.

Лежал в госпитале в Чехословакии , а потом меня повезли в советский тыл .

Хотели ногу сохранить , но не получилось .

9 мая 1945 года , в Киеве, в день окончания войны, мне ампутировали правую ногу . Эта была высокая ампутация, до костей таза…

В госпиталях я пролежал после войны еще полтора года.

На лицевую операцию возили сначала в Харьков, где ее делал профессор Фрумин, а затем на «косметическую» в Ленинград в специализированный госпиталь.

Сделали пластику, и отправили назад в Киев.

Г.К. - Когда Вы вернулись в Монастырище?

Н.З. - Выписали меня домой только в январе 1947 года.

Вернулся на костылях в родные места. Без ноги, с изуродованной рукой и лицом.

Но нашел свое личное счастье, женился на прекрасной девушке Симе, с которой мы уже 60 лет идем вместе по жизни. Вырастил двух дочерей.

Пошел работать. Сначала всякие подсобные «бумажные работы» в бухгалтерии, в переплетном цеху, но потом я все это оставил, и стал работать заготовителем.

Когда вернулся в родное местечко, я дал себе слово, что поставлю памятники на месте расстрела евреев из нашего гетто.

Но яр, в котором убили невинных людей, уже находился на колхозной земле.

Я, вместе с товарищем, тоже фронтовиком, Лейзером Котляром, долго ездил по всяким начальниками, ходил по колхозным собраниям, и добивался, чтобы к яру разрешили нам сделать дорогу и установить на могилах плиты.

Все выжившие евреи местечка собрали деньги, и мы заказали на заводе памятники. Никто не хотел этого делать, власти запрещали.

В наш адрес раздавались неприкрытые угрозы, мол, вы тут, жидки, особо сильно не шумите, Сибирь большая, там и всем вам место найдется.

Ведь там, в этих могилах , евреи убитые лежали, а для них … евреи никогда людьми не считались.

И снова мы боролись, за право погибших от рук палачей иметь над собой могильную плиту. Мы разучились бояться.

И пока мы получили все разрешения, я полностью поседел.

Поставили два памятника, на которых , написали на еврейском языке - «Здесь лежат евреи, убитые 29-го мая 1942 года».

И я всегда ухаживал за этими братскими могилами.

И сердце мое разрывалось от боли, когда приходилось в очередной раз смывать с плит нарисованные кем-то надписи - «жиды».

Каждый год, 29-го мая, со всей страны, в местечко съезжались выходцы из Монастырищей, чьи родные покоятся в яру.

Мы приходили на могилы к своим близким и родным, и отдавали им почести, а старики - молились за души мертвых. И власти нам ничего не могли сделать, они не могли запретить нам, поминать своих.

А в 1990 году мы в полной мере почувствовали «плоды перестройки».

Местные украинцы, с издевкой и с ухмылками, говорили нам - «А… яврэи… Вы еще здесь? А что в свой Израиль не мотаете? Нам хватит евреев, которые в яру лежат»…

И я задумался над всем этим и решился на отъезд.

В августе 1991 года приехал сюда…

Иногда думаю о пережитом, и самому не верится, что все это было наяву, а не в страшном кошмарном кровавом сне. Но это было…

И я выдержал все испытания и мстил ненавистным врагам - изуверам…

Сколько крови пролилось на войне, сколько слез…

Пусть будет вечная память погибшим!