Албул Семен Васильевич

Я родился в 1926 году, 15 февраля, в селе Новые Маяки Ширяевского района Одесской области. В семье нас было девять детей: я четвертый по старшинству из пятерых братьев и четырех сестер. Наши родители были самые простые крестьяне, работали в колхозе.

У нас была самая многодетная семья в нашем небольшом селе, поэтому жили мы очень и очень скромно, хотя, например, мамин отец очень много работал, и благодаря своему фантастическому трудолюбию стал по меркам нашего села достаточно зажиточным. Он был молдаванин по фамилии Допиру, и у них в семье все говорили по-молдавски, а у нас, хотя родители отца тоже были молдаванами, но мой отец по-молдавски не говорил, а мы в семье разговаривали по-украински и по-русски.

До войны я успел окончить семь классов. Учился хорошо, к тому же был очень дисциплинированный, поэтому в школе нас даже ставили в пример: "Посмотрите как много в этой семье детей, а их так хорошо воспитывают, и они все хорошо учатся".

Я был абсолютный патриот нашей советской Родины, хотя причины ее не любить у нас имелись... Отца матери, этого трудягу, который добился относительного достатка исключительно своим трудом, в период репрессий арестовали, и как потом выяснилось расстреляли... Тогда же были арестованы и навсегда сгинули четыре моих родных дяди... И даже нашего отца арестовали, хотя мы к богатству вообще никакого отношения не имели. Правда, вскоре его все-таки выпустили, но за что его арестовывали, и что ему там довелось пережить в это время, он нам никогда не рассказывал. Но повторяю, несмотря на все эти репрессии, нас воспитали в духе патриотизма, и за свою Родину мы готовы были умереть.

Период "голодомора" хоть немного запомнился?

Как такое забудешь... Если удавалось найти пару зерен кукурузы или пшеницы, то это и ели... А те наши односельчане, кто не выдерживал мук голода, и ел мясо павших лошадей, то естественно, что после такой "еды" они умирали... В нашем селе были умершие от голода, и тогда мы даже слышали про случаи людоедства, но у нас в селе такого не было. А нашей семье, считаю, очень повезло, жили-то мы совсем скромно, ртов много, а работников мало, но вот у нас никто не умер, все как-то выжили, хотя как нам это удалось, понять не могу до сих пор...

Приближение войны как-то чувствовалось?

Такие разговоры ходили постоянно, но после заключения мирного договора с Германией они как-то заметно поутихли. Но все же учтите, что мне было всего пятнадцать лет, я был почти ребенок, многого не знал и не понимал, но вот если не ошибаюсь, то в самые последние дни что-то незримо изменилось, как будто появилось какая-то шаткость, что что-то будет...

Как вы узнали о начале войны?

У нас возле конторы повесили репродуктор, это было единственное радио на все село. Собрали людей, сказали, что будет важное правительственное сообщение, и мы там его и услышали...

Отлично помню, что это новость была, "как гром среди ясного неба", полная неожиданность... Очень тяжело было слушать, и никакого душевного подъема у людей я не помню. Скорее даже наоборот, сквозила какая-то подавленность, женщины плакали...

А потом над нами стали часто летать немецкие самолеты, и мы даже научились различать их по звуку. Наше село небольшое совсем, дворов сорок всего, наверное, тогда было, поэтому нас не бомбили, но в нашем районном центре Ширяево немцы разбомбили один дом, и тогда у нас в районе впервые погибли люди...

А уже совсем скоро, 13 июля, в армию призвали наших односельчан, и в том числе моего отца, и самого старшего из братьев - Алексея. До сих пор ясно помню, как мы их тогда провожали... Гуляний, конечно, не устраивали, но собрались люди, женщины горько плакали... Причем, Алексей с детства вел дневник, и когда он тогда уходил, то написал в нем прощальные строки нашим самым младшим братьям и сестрам: "Может статься, и не увидите вы больше своего старшего брата..."

И вот когда все наши старшие ушли, мы стали со страхом ждать прихода немцев. Звуки канонады с запада все приближались и приближались, становились все громче и громче... Честно говоря, было очень страшно...

Уехать в эвакуацию? Куда нам было ехать такой оравой, и кто нас, где ждал?.. Да и возможностей у нас для этого не было, хотя некоторые наши односельчане попробовали уехать, но совсем скоро почти все вернулись обратно.

Как вы оказались в оккупации?

Боев возле нашего села не было, проходили только небольшие группы красноармейцев. Причем, многие из них переодевались в гражданскую одежду, даже бросали свое оружие, а мы, подростки, бегали, и собирали брошенные ими винтовки и патроны...

Первыми через село прошли немцы, а уже вслед за ними появились румыны. Они сразу разграбили оставшееся колхозное имущество, и потом начали ходить по домам жителей: забирали коров, свиней, куриц... Это был грабеж в чистом виде!.. У нас они искали пшеницу, ведь это было время сбора урожая, забрали одну овцу, и даже хотели забрать нашу единственную корову. Но тогда мама вывела всех детей во двор, даже самых маленьких, и мы все держали нашу кормилицу, и вы знаете, это помогло, нас пощадили, и нашу корову нам оставили.

Оккупанты проводили какие-то акции устрашения?

Недалеко от нас было село Макарово, в котором была большая немецкая колония, так фашисты там сразу расстреляли несколько активистов, фамилию одного из них до сих пор помню - Эберле... В другом соседнем селе расстреляли коммуниста Раева... Люди, конечно, были шокированы, как же можно людей расстреливать?!.

А в нашем селе был человек по фамилии Буга, так его расстреляли за то, что у него нашли спрятанное оружие...

Кто представлял "новую" власть в селе?

У нас румыны оставили двух своих жандармов, которые находились в селе постоянно, и у них была пара помощников из местных, но эти местные ничего плохого нашим людям не делали.

А старостой села вдруг вызвался стать один наш рядовой односельчанин, но за то, что он добровольно пошел на сотрудничество с оккупантами, люди его невзлюбили, но чем его история закончилась, наказали ли его как-то потом за это, я не знаю.

А из районного центра к нам регулярно приезжал претор (местный руководитель), тоже румын, со своим подручным, которого люди звали Василикэ, мой брат тут немного перепутал. И вот этот претор "решал вопросы": жандармы с помощниками приводили провинившихся людей, и прямо на месте под руководством этого Василикэ их избивали и даже пытали... Поэтому я когда слышу имя Василикэ, меня аж дрожь пробирает: Как вспомню, как меня по спине нагайкой...

Как в оккупации жилось в материальном плане?

Очень и очень тяжело. Наш колхоз румыны преобразовали в общину, но все что мы там выращивали, все, буквально все до зернышка, они подчистую забирали, и увозили, а нам вообще ничего не платили... Может быть, мы бы и стали воровать, как другие люди, но у нас даже воровать не было никакой возможности, поэтому выживали только за счет своего личного хозяйства.

Вот немцы из колонии в Макарово были на льготнейшем положении, оккупанты им всячески помогали, для них существовали разные льготы, и материально они жили намного лучше, чем все остальные жители.

А нас к тому же периодически привлекали для разных работ, например, для строительства дороги Овидиополь-Одесса. Румыны выставляли общинам наряд: предоставить столько-то подвод, и мы ездили туда на работу, иногда даже по месяцу там работали.

Обычно я был ездовым на подводе с высокими бортами - "бестарке" по-нашему. Из-за высоких бортов в нее помещалось груза в три раза больше, чем в обычную повозку, поэтому, если ее полную гравием загрузить, то лошади на подъеме не вытянут, и как-то раз, румын обратил на это внимание, и ну меня нагайкой колотить... За все время оккупации у нас в селе меня били всего раза три, а на этой работе, румыны меня, видно, как самого молодого избрали для роли показтельой жертвы, и каждый день меня в назидание другим "воспитывали": Вот так мы там и работали: сам нагружаешь, сам выгружаешь, сам лошадей должен накормить...

Расскажите, пожалуйста, про тот случай, когда вас приняли за еврея.

Как-то румыны в нескольких районах собрали коров семьдесят, и решили их вывезти через Одессу, а меня с другом, и еще других людей взяли как пастухов. Отошли мы от нашего села километров на двадцать пять, и встали на ночлег. Устроились, у кого что было с собой покушать, и тут подходит один из сопровождающих румын. А у меня, действительно, были густые черные волосы, и он обратился ко мне, что-то спросил на своем языке, я только разобрал фразу: "Ту юде?" Я так подумал-подумал, вопроса не понял, но на всякий случай ответил: "Да". Он сразу схватился за винтовку, передернул затвор, но хорошо мой товарищ Жора Молчанов стоял недалеко, и он как это услыхал и увидел, сразу подскочил к нам и начал кричать этому румыну: "Ну юде, Юде - большевик", и показывал махая рукой в сторону востока... Подошел еще один румын, они начали совещаться между собой, и отстали от меня... Вот так Жора, Георгий Степанович, спас мне жизнь, и тоже до сих пор еще живой.

А в вашем селе жили евреи?

В нашем нет, но вот в районном центре Ширяево их было много. Если я не ошибаюсь, то в первый же месяц оккупации их всех, и еще каких-то советских активистов, собрали, вывели к одному глубокому оврагу, и там всех и расстреляли... Это сделали немцы вместе с румынами. На этой братской могиле после войны установили памятник.

В оккупации вы знали, что творится на фронте? Какие-то новости до вас доходили?

Знали. И слухи до нас разные доходили, и даже листовки изредка распространялись, хотя если бы у кого-то их нашли, то румыны могли бы и расстрелять... Так что, самые важные новости мы знали. Мы даже знали, что вся Украина покрыта сетью концентрационных лагерей. Знали, что большой такой лагерь есть в Виннице, в Полтаве.

Такое отношение оккупантов нас, конечно, озлобляло. Мы очень хотели мстить...

А про отца или брата вы что-нибудь знали?

Откуда? Про них мы вообще ничего не знали. Но, правда, пару раз были такие случаи, когда к нам домой приходили какие-то окруженцы, по-видимому, они как-то узнавали, что, например, в таком-то селе очень ждут Василия Албула, и, видимо, в надежде на то, что их хорошо примут и покормят, приходили к нам и говорили: "Мы с ним недавно встречались, скоро он вернется, ждите:" Они вели себя нормально, ничего не воровали, но вот сознательно нас обманывали.

А один из таких окруженцев, белорус Зеленевский, как остался тогда жить в нашем селе, так и после войны жил.

Про партизан или подпольщиков в оккупации вы что-нибудь слышали?

Про партизан мы слышали и, причем, много... что они есть в Белоруссии, на Украине. Слышали, что немцы с ними очень жестоко расправляются: то тут, то там их нашли, уничтожили, повесили: О том, что за сопротивление немцы беспощадно расправляются со всеми, мы знали...

А у меня самого была такая история. Когда нас только-только оккупировали, то мы, несколько подростков: я, этот самый Жора Молчанов, и еще один парень, решили организовать свой партизанский отряд. Мы припрятали две брошенные красноармейцами винтовки, патроны к ним, и собрались за селом в Чобановой балке, где у нас росла соя с подсолнухом, чтобы научиться стрелять. Было уже часов пять-шесть вечера, и тут мы увидели, что прямо над нами с гулом летит немецкий самолет. Он уже пролетел, когда Жора вдруг говорит: "А давайте попробуем, догонит его пуля или нет?", и выстрелил пару раз вдогонку по этому самолету... Тот вдруг развернулся, и полетел в нашу сторону... Мы перепугались, винтовки прикрыли в сое. Самолет пролетел над нами, раз, другой, и улетел в своем направлении...

Но село же у нас совсем небольшое, поэтому все про всех все знали, а, может, кто-то из нас проболтался, потому что когда в следующий раз мы собрались на том же месте, там внезапно для нас появился один из местных помощников полицаев. Нас опять было трое, винтовки были в руках у тех ребят, когда он вдруг появился, и накинулся на нас... Начал нас молотить нагайкой по спинам, другого оружия у него вроде и не было, но у нас даже и в мыслях не было выстрелить в него... Отобрал он у нас эти винтовки, мы разбежались, а в село идти боимся... Какое-то время выждали, и только потом с опаской вернулись. Но вы знаете, эта история никакого продолжения не имела. Видно, он сам об этом никому ничего не рассказал, или как там было, уж не знаю, но хода этому делу не дали, и, может, тем самым он спас нам жизнь... Этот парень, который нас тогда лупцевал потом куда-то пропал, и после войны я его не видел.

А вас не должны были угнать на работу в Германию?

Не то что должны были, а нас ведь с братом и забрали. Это долгая и тяжелая история...

У нас никто из людей добровольно ехать на работу в Германию не хотел, всех только силой заставляли. Когда придут и винтовки наставят, что тут поделаешь?.. А в соседнем селе был даже такой случай: поймали молодого парня, который прятался от этапа, и расстреляли его...

Процедура угона у нас происходила примерно так: через наш район этапом гнали угоняемых на работу людей, и из окрестных деревень в эту колонну тоже собирали по несколько человек, и так раза три-четыре в год шли такие этапы. Но мы ведь даже и не знали толком куда их уводят: может, действительно, увезут на работу, а, может в концлагерь или вообще на расстрел... Поэтому когда шли такие этапы, то из соседних деревень, о них становилось известно заранее, и те, кого могли угнать, начинали прятаться где-то в окрестностях. Причем, надо было выждать, чтобы не только этап прошел, но и чтобы улеглось недовольство полицаев...

Нам, с моим старшим братом Сергеем, он был 1924 г.р., до какого-то периода удавалось успешно скрываться, но где-то в конце лета 1943 года отвертеться не удалось... К нам домой пришли полицаи, и забрали меня с Сергеем, мы даже с мамой не попрощались, ее в тот момент не было дома... И кроме нас тогда забрали еще и нашего дядю с его сыном.

Добавили нас к этому этапу, всего там было где-то до сотни человек, и мы пошли в сторону Тирасполя. Причем, нас в этой колонне даже не кормили совсем, но местные жители уже зная об этом, приносили немного еды, и если им румыны разрешали, то они нам передавали.

А где-то на четвертый день пути мы все решились бежать. К нам с братом подошел наш дядя: "Давайте будем что-то делать, а то дело плохо..." Уже в Молдавии, где-то в районе Новых Анен, наша колонна остановилась на ночевку на окраине какого-то села. Мы заранее договорились, где встретимся, и где-то часа в два ночи, вначале сбежали дядя с сыном, а минут через десять и мы... Охрана видимо уснула, и мы ушли без проблем.

Все вместе этой ночью мы, наверное, прошли большое расстояние: где шли, где бежали, а где и ползком приходилось... А утром дядя нам с братом говорит: "Вчетвером идти очень опасно, нам надо разделиться", и они с сыном ушли...

Что делать, куда идти?.. Ведь мы знали только общее направление... К тому же есть было нечего... Хорошо еще, что приближалась осень, и можно было что-то собрать на полях: колоски, например, картошку, тем и питались...

Шли мы только по ночам. Хорошо запомнилось, как ночью, где-то в районе Бендер, переплывали Днестр... Спали тоже, где придется: в балках, рыпах... В общем, где-то неделю мы шли до села Тимофеевка, которое находится километрах в двадцати от нашего. Дошли туда, стали жить в рыпе, вместе с такими же, как и мы, беглецами из этого села, а к себе домой идти боимся... Поэтому решили переждать там какое-то время. Эти люди из Тимофеевки поддерживали со своим селом связь, и делились с нами тем, что им приносили покушать.

Где-то с месяц мы там прожили, но у нас по-прежнему оставалось сильное стремление вернуться домой, а нельзя - опасно... И тогда мы с Сергеем приняли такое решение: он как самый старший мужчина из оставшихся, останется, чтобы помогать семье, ведь дома шесть детей мал мала меньше... А я постараюсь перебраться через линию фронта, чтобы найти отца и старшего брата... Сейчас если все взвесить - это, конечно, блоочень глупое наше решение, но вот тогда мы так решили...

И я пошел... Знал только, что нужно идти куда-то в сторону Брянска, фактически через всю Украину: В родное село так и не зашел, очень боялся... Месяца два, наверное, шел по ночам вдоль дорог, причем, старался держаться достаточно далеко от них, где-то в километре-полутора, но потом как-то повстречал одного мужика, и он мне подсказал: "Не ходи так далеко от дороги, а то немец или румын увидит тебя вдалеке, подумает невесть что, и даст очередь. Лучше держись ближе к дороге", и я так и стал делать.

Что довелось пережить в пути это отдельный рассказ... Самая главная проблема - голод! Как выживал? Все-таки это была осень, и на полях можно было найти что-нибудь из съестного. У меня с собой были спички, что-то наподобие котелка, поэтому иногда я себе даже позволял разводить несильный костер, чтобы сварить себе еду, если удавалось что-нибудь раздобыть. А иногда гонимый голодом, даже осмеливался заходить днем в села, и вы знаете, хотя люди жили очень трудно, но были настроены по-доброму, и прекрасно понимали, что для того чтобы выжить, нужно помогать друг другу: Ты идешь, и по тебе ведь сразу видно, что ты очень голодный и хочешь есть, поэтому, как правило, люди делились тем немногим, что у них было, причем, иногда даже не успеешь сам попросить, а тебя уже угощают...

К Днепру я вышел где-то в Черкасской области. Там существовали такие места, где местные жители на лодках переправляли людей на другую сторону. Эти лодочники тоже оказались гуманными людьми, они прекрасно видели, что у меня ничего нет, и переправили меня просто так.

А потом, там же в Черкасской области, в одном селе, где-то в районе Золотоноши, наверное, мне очень повезло. Я совершенно случайно познакомился с одной бабушкой. Она меня покормила, и когда узнала, куда и зачем я иду, то прониклась ко мне симпатией, ведь у нее самой, кажется, сын в армии был. И она сама предложила мне у нее пожить: "Куда ты пойдешь? Там такое творится, хочешь, чтобы тебя убили по дороге?.." Это была обычная украинская женщина, Евгения Петровна, а я называл ее бабушка Женя. Она жила одна в скромной хате-"землянке" на окраине села. Днем я на улицу совсем не выходил, сидел в хате, или в подвале, поэтому о том, что я у нее живу, наверное, никто и не знал. Бабушка Женя делилась со мной своей скромной едой, а я чем мог, помогал ей по хозяйству. Вот так где-то месяца полтора я у нее там прожил, пока это село не освободила наша Красная Армия.

А уже через неделю я пошел в соседнее село в полевой военкомат, и так как мне восемнадцати лет на тот момент еще не исполнилось, то с моего согласия мне приписали один год, чтобы меня могли призвать в армию.

Я с бабушкой Женей тепло попрощался, и потом все собирался к ней съездить, да так и не собрался: Даже не помню уже, как ее село называлось...

А те, кого все-таки угнали в Германию, что они потом рассказывали?

Из нашего села угнали человек десять, но никто из них потом домой так и не вернулся...

С.В. Албул с товарищем

В какую часть вы попали, и как вас встретили опытные солдаты?

Может, потому что среди сверстников я выделялся и ростом, и силой, наверное, поэтому меня направили служить танковым десантником в 4-й танковый батальон 70-й механизированной бригады 9-го механизированного корпуса 3-й Гвардейской танковой армии. Вначале я был простым стрелком с винтовкой, а уже потом меня "повысили" до пулеметчика, вручили ручной пулемет Дегтярева.

Приняли меня очень хорошо. В основном, у нас служила одна молодежь, лет на пять, правда, постарше меня, откровенно молодых или пожилых не было. По национальности солдаты тоже были самые разные. В основном, конечно, славяне: русские, украинцы, но были и казахи, киргизы, грузин помню. Но, честно говоря, мы тогда на национальность внимания не обращали.

Как прошло боевое крещение?

Первый бой у меня был еще до Днепра. Нам дали задание - занять село, какое не знаю. Ранним утром, где-то часа в четыре утра, пошли в наступление. Несколько наших танков подбили... А на нашем танке убило двоих десантников... Вежливо их сняли, и, не похоронив, оставили... И я тогда первый раз в жизни стрелял по людям. Увидишь на подводе немца, и стреляешь по нему, или прямо танком давили эти подводы...

Вам пришлось участвовать в форсировании Днепра?

Нет, наша часть тогда стояла во втором эшелоне, и мы уже переправлялась по понтонному мосту. С боями мы освобождали правобережную, западную Украину, особенно хорошо мне запомнились бои при освобождении Львова.

На западной Украине бывали стычки с "бандеровцами"?

В Львовской области есть такое село Туринка в Великомостовельском районе. Мы там жили какое-то время в землянках на 70-80 человек, и одной ночью у нас убили двоих часовых: Хотя в целом, люди встречали нормально, но командиры о такой опасности нас предупреждали.

Так что это был единственный раз за всю войну, когда нам "стреляли в спину". Больше у нас ничего подобного не случалось: никого не убивали, и никто у нас не пропадал, а чем закончилась та история, я не знаю.

Кстати, там же, на западной Украине, мне запомнился еще один эпизод. Местные жители нам рассказали, что при освобождении, в их селе солдаты взяли в плен десяток немцев. Их вывели за село, и расстреляли... И эти местные жители попросили нас: "Вы уж так не делайте:" Особенно мне запомнилось, как одна из этих женщин сказала: "У них же тоже есть дети..."

Насколько характерен такой случай? Вообще, как относились к пленным немцам?

Это был единственный случай такого рода, о котором я слышал. К пленным мы относились, я бы сказал, что терпимо, во всяком случае, уж точно лучше, чем они к нам... Я, например, очень боялся попасть к ним в плен.

Потом мы участвовали в боях по освобождению Польши, и очень хорошо мне запомнился период нашего пребывания на Сандомирском плацдарме. Вначале мы участвовали в его захвате, но потом нас оттуда вывели на переформировку, а уже перед наступлением вернули обратно.

12 января 1945 года, день, когда мы пошли в наступление с Сандомирского плацдарма - это один из самых памятных для меня моментов за всю войну, как сейчас все помню... Там ведь было сосредоточено просто огромное количество наших войск. Ранним утром, часа в четыре, наверное, утра, когда началась дикая артподготовка, то стало светло как днем: Земля аж дрожала... А после артподготовки мы пошли вперед, и с тяжелейшими боями дошли до Одера.

На мой взгляд, это были самые страшные бои из тех, в которых мне пришлось участвовать...

Говорят, что танковым десантником воевать даже еще опаснее, чем в простой пехоте.

И правильно говорят. Кто такие танкодесантники, знаете? Сажали нас по пять-шесть человек на танк и вперед... Если начинается сильное сопротивление - спешиться... Если танк быстро едет - бегом за ним... И в каждом бою из этих пяти, двое обязательно погибнут: И это еще в лучшем случае!.. Мы все это прекрасно понимали, и даже и не мечтали выжить на войне, одним словом - смертники... Никакой надежды...

Но на танках мы только в бой ходили, а на марше, как обычная пехота - пешком или на подводах, изредка на машинах, но никогда на танках.

Тогда чем вы можете объяснить, что, провоевав почти полтора года, остались живы? Чего в этом больше: удачи, везения, опыта, чего?

Не скажу, что это какое-то невероятное везение, все-таки в полном смысле я не уцелел, остался на всю жизнь калекой: Не знаю, честно скажу, просто не знаю... Вы знаете, у меня же тогда было желание перейти служить к брату. Мы через маму с ним списались, я знал, что он командир в артиллерии где-то на нашем 1-м Украинском Фронте, а тогда если родственники служили рядом, то им шли навстречу, и помогали соединиться. Я прекрасно понимал, в какой части служ, какие у меня шансы на то чтобы выжить, поэтому у меня появилась такая идея - перейти служить к нему, но до конкретики тогда так и не дошло.

Но ведь не только я тогда так долго воевал, в нашей роте было, например, несколько человек, которые воевали еще с того времени, когда я там только появился. К тому же учитывая специфику нашей части нужно учесть, что нас очень часто выводили на переформирование, и примерно половину времени мы пробыли во втором эшелоне. Я после войны, пытался хоть что-нибудь узнать о своих боевых товарищах, но единственное, что мне удалось узнать, что вроде бы они все погибли... И честно говоря, я особо и не удивился, ведь до Победы оставался месяц самых тяжелых и кровавых боев...

Расскажите, пожалуйста, про ваш последний бой.

Примерно за месяц до ранения, т.е. где-то в начале марта, меня перевели в танкисты. Еще в своем колхозе я освоил трактор, трактористом в силу своего возраста я работать не мог, но, во всяком случае, научился трактором управлять. Об этом как-то узнали, и за мной пришел командир одного из экипажей, где требовался механик-водитель. Он мне сам все объяснил и показал, потом сел на место радиста, и лично проверил, как я все усвоил. Вот так я стал механиком-водителем, причем номер части у меня даже не поменялся, все тот же 4-й батальон 70-й Механизированной Бригады, только я уже был не десантником, а танкистом. Быть танкистом считалось более почетно, чем простым пехотинцем, хотя мы себя, даже будучи простыми десантниками, считали танкистами.

Имена людей из вашего экипажа помните? Номер танка, например?

Номера танка уже не помню, а в экипаже у нас было четыре человека. Командир танка, кажется, Киселев Евгений. Ему уже было лет тридцать пять, боевой такой. Радист - из нацменов, вроде как Бакакин. Заряжающий, как мы тогда шутили, с редкой русской фамилией Иванов. Я со всеми ними общался хорошо, но очень близко не успел сойтись ни с кем.

О том, что перешел в танкисты, я потом ни разу не пожалел, хотя там тоже было очень страшно, но я как будто подрос по службе, хотя так и оставался рядовым - у меня просто не было никакого образования.

Что-то из ваших "танковых" боев особенно запомнилось?

Особенного ничего. Если вы думаете, что с места механика-водителя можно многое увидеть, то вы глубоко заблуждаетесь. Что мне приказывали, то я и выполнял, а по сторонам смотреть времени не было. Вроде бы в этот месяц наш экипаж подбил немецкий танк, но точно я вам не скажу.

Вам пришлось давить немцев гусеницами?

Лично мне не пришлось. Много раз видел такое, когда ехал на танке десантником, но самому не пришлось.

А 9 апреля, ровно за месяц до Победы, случился мой последний бой... На второй день наступления мы вели атаку на окопавшихся вдоль лесного массива немцев. И мы, и они вели очень плотный огонь, как вдруг наш танк клюнул стволом пушки, и нас развернуло аж на сто восемьдесят градусов, и мы сразу поняли, что у нас перебило гусеницу.

Мы с заряжающим через нижний люк вылезли из танка, и начали ее ремонтировать. Сняли запасной трак, натянули, оставалось только с помощью механических пальцев натянуть гусеницу, но вдруг рядом с нами разорвался снаряд и все... Я только успел увидеть, как замертво упал заряжающий, а мне горячо обожгло ногу...

Как потом оказалось, очнулся я только недели через две... Мне сразу оторвало правую ногу, я потерял много крови, и помню, что у меня поплыли такие видения: вот я в родном селе собираю виноград, вот румыны, размахивая плеткой, сгоняют людей на работу, вот я скачу на лошади...

Потом мне врачи рассказывали, что во время операции я пережил клиническую смерть, и я помню еще одно видение: мы парим в воздухе с медсестрой, а потом она меня так приобняла, и мы с ней мягко опустились на землю:

В общем, очнулся я уже только в госпитале, и первым кого увидел, был старый доктор в очках: "Молодец, солдат! Жить будешь долго..." сказал он мне, и только когда он вышел из палаты, я вдруг понял, что у меня нет ноги... Если бы я был один, то ей богу расплакался бы, но вокруг ведь раненые, и всем было плохо, не только мне...

Вот так для меня закончилась война...

Как вы услышали о Победе? Как-то отметили?

О Победе я услышал утром в госпитале в польском городе Ченстохова. Наша палата была на втором этаже, мою койку специально пододвинули к окну, чтобы я хоть мог на улицу смотреть, и я видел, как радовались простые поляки, как они обнимались, целовались...

У нас в госпитале, конечно, тоже все ликовали: ходячие больные, медперсонал, а у меня вопрос стоял ребром: буду я жить или нет: Сил на то, чтобы радоваться у меня не было, просто плакал...

Какие у вас боевые награды?

Вначале за бои при форсировании реки Нида меня наградили медалью "За боевые заслуги", видимо посчитали, что заслужил. А потом меня за отличное выполнение боевых заданий командования наградили орденом "Красной звезды", не за какой-то конкретный эпизод, а по совокупности.

Но когда меня ранило, то все мои документы и награды где-то затерялись, а вместе с ними пропали и несколько фотографий, которые у меня были.

Как вы можете оценить немцев как солдат?

Немец для нас был зверь и враг... Это они на нас первые напали! А как солдаты они, по-моему, нам уступают, у них только зверства было больше.

Вам лично убивать немцев приходилось? Что вы тогда испытывали?

Приходилось, но я не считал сколько убил... У меня к ним ненависть была, да и осталась, наверное... Особенно у нас, у тех кто пережил оккупацию, и все это лично видел и испытал, что тогда творилось на Украине... Меня и до сих пор преследует увиденная однажды картина: убитые мать с маленьким ребенком на руках... После этого их надо было только убивать... Жалости к ним не было... Я их ненавидел, но, например, если немец уже поднял руки, то я по нему не стрелял, до такого не доходило.

А сейчас... После войны мне пришлось два раза побывать в Германии, и мне понравилось, что за могилами наших солдат они очень хорошо ухаживали. А как-то, когда я шел по Берлину, и было видно, что я русский, то со мной на улице очень вежливо поздоровался один немец с палочкой. Я с ним тоже поздоровался, а мы, может, в окопах сидели друг напротив друга...

Как было налажено снабжение на фронте: питание, обмундирование? Заметили какое-то отличие в снабжении в пехоте и у танкистов?

В первом и во втором эшелоне кормили одинаково. Что сказать про питание: до нормального, конечно, там было очень и очень далеко, мы всегда хотели есть, и вечно искали, чем бы подкрепиться. Если кормили раз в день, то это еще было неплохо, ведь часто бывало, что и ни разу не кормили. Сразу вспоминаются вкусные американские консервы, они тогда считались лучше, чем наши. А разницы в снабжении у танкистов и пехоты я не заметил.

Одеты мы были как обычно: гимнастерка, ботинки с обмотками, пилотка. Каски у нас никто не выбрасывал, за этим строго следили. И противогазы мы тоже постоянно носили, потому что от поражений немцы сильно ожесточались, и сохранялась постоянная угроза, что они применят отравляющие газы.

Как часто выдавали "наркомовскую" норму?

Вот чтобы нам выдавали спиртное, я, честно говоря, совсем не помню, мы чаще сами его добывали. Как-то в Польше нам довелось захватить спиртзавод, и тогда у нас многие сильно напились, но я этим делом не увлекался.

Трофейное оружие приходилось использовать?

Был период, когда мой "Дегтярев" разбило, и недели две я провоевал с немецкой винтовкой. Ну что сказать, мне кажется, что наша винтовка лучше!

Были у вас какие-нибудь трофеи?

Лично у меня ничего не было, я этим делом не увлекался, так иногда мог у убитых патроны взять. Я уже застал период, когда официально разрешили посылать домой посылки, но у меня ничего не было, и я так ничего и не послал. Были у нас и такие, кто ходил, что-то там искал, но ведь и начальство к этому по-разному относилось: одни разрешали, а другие командиры наоборот, преслдоали за такие дела.

Были на фронте какие-то приметы, суеверия?

Наверное, были, но мы их строго не придерживались. Вы поймите, мы даже не сомневались в том, что погибнем, такое ощущение у нас было постоянно, поэтому на какие-то мелочи мы просто не обращали внимания.

У меня всю войну был крестик, который мне когда-то дала мама. Я с ним всю войну не расставался, может, только поэтому всего одну ногу и потерял...

Надо сказать, что вера в Бога не преследовалась, и я бы даже сказал, что, наоборот, под конец войны было какое-то послабление для верующих. А один раз на Украине был даже такой случай: перед боем пригласили местного батюшку, и он нас благословил.

Под огонь своей артиллерии или авиации приходилось попадать?

Вообще-то там несильно и разберешь, кто, по тебе стреляет, но такого, чтобы мы точно знали, что нас обстреляли наши, такого у нас ни разу не было.

У вас тогда не было чувства, что мы воюем с неоправданно большими потерями?

Нет! Такого чувства у нас не было. Конечно, потери были, и подчас тяжелые потери, но раз мы заняли какой-то город или село, значит, эти потери были оправданные?.. Не знаю, мы верили своим командирам, и такого чувства у нас не было.

Насколько искренне вы верили Партии, лично Сталину? Политработники, например, пользовались авторитетом у солдат?

Лично я верил, а про Сталина я вам так скажу: не было бы Сталина - не было бы у нас и Победы... Чтобы кто-то сказал против Сталина? Нет, я такого никогда не слыхал, это было бы что-то страшное, но зато я и слышал, и сам в атаке кричал: "За Родину, за Сталина!.."

Политработники к нам приходили, много чего рассказывали, что, где творится, но в бою я их не видел.

С "особистами" приходилось общаться?

Ни разу не пришлось. Один раз у нас перед строем зачитали приговор какому-то солдату: "Расстрел", но после этого его просто увели под конвоем.

С "штрафниками" не приходилось сталкиваться?

Штрафников я ни разу даже не видел, но однажды чуть сам не угодил в "штрафную" роту. Как-то в Львовской области мы ушли в самоволку на сутки, пошли по селам найти что-нибудь покушать, а тут как раз построение. Но тогда "залетел" не только я, нам угрожали отправить нас в "штрафную" роту, но спустили это дело на тормозах.

Хотел бы отметить, что у нас за все время, ни одного дезертира даже не было.

Могли солдаты решать конфликты между собой с помощью оружия?

Ни разу о таком не слышал.

За границей вам что-нибудь особенно запомнилось?

Честно говоря, особенно ничего не поразило. Ну да видели, мощности Силезского промышленного района. Дороги? Нет, мы в основном двигались по бездорожью, и каких-то шикарных дорог не видели. Дома нам тоже попадались в основном разрушенные, так что какого-то чувства зависти у нас не было, а даже, наоборот, у нас был такой патриотизм, и мы считали, что у нас лучше.

Вам приходилось видеть вашего командарма П.С.Рыбалко? Как о нем отзывались солдаты?

Рыбалко я видел несколько раз, и про него у нас говорили только хорошее. И еще мы знали, что немцы про нашу 3-ю Гвардейскую танковую армию говорили примерно так: "Большевики - это банда, а армия Рыбалко - это трижды банда:"

Были у вас на фронте близкие друзья?

Самым близким моим другом был лейтенант Анатолий Перепелица. Он был комсоргом нашего батальона, и видно, вначале он заметил меня как хорошего комсомольца, а потом мы с ним постепенно сдружились. Мы часто разговаривали, и иногда он даже откровенничал со мной.

Как-то в середине января в Польше нам пришлось форсировать реку Нида, а на той стороне там стоял спиртзавод. Мы его захватили, и довелось нам тогда выпить по сто граммов. Он мне признался, что является воспитанником детского дома из Воронежа, и родных у него никого нет. Что-то на него тогда нашло, и он мне сказал примерно так: "Все может случиться, и я тоже могу погибнуть, но мне было бы легче лежать в этой чужой земле, если бы обо мне хоть кто-нибудь вспоминал..." А вскоре его убила пуля снайпера... Момента его гибели я не видел, но мне пришлось хоронить его...

И все послевоенное время я вспоминал его, и эти его слова... Два раза в составе всесоюзной делегации ветеранов войны мне пришлось побывать в Германии, я пытался найти Толину могилу, но так и не нашел... Я возил с собой горсть родной земли, чтобы положить на его могилку, но высыпал ее в Трептов парке...

Кто из ваших родных воевал?

Подробный рассказ моего старшего брата Алексея уже есть на вашем сайте. Наш отец всю войну был ездовым в армии, и остался жив, хоть и был ранен.

А брат Сергей, после нашего расставания пожил вначале немного возле этой Тимофеевки, а потом вернулся домой, но подробностей, к сожалению, я вам не расскажу, просто не знаю. Знаю только, что он не прятался, жил открыто, и только когда линия фронта приблизилась, то он стал скрываться. Когда, кажется, в апреле 44-го наше село освободили, то его буквально на второй день взяли в армию, и без всякой подготовки отправили на передовую. На фронте он был тяжело ранен, и где-то в 1960 году умер от ран...

Воевал и наш дядя, тот самый, с которым мы тогда вместе сбежали.

С ним, кстати, у вас сохранились нормальные отношения? Не было чувства, что они вас тогда бросили?

Отношения у нас сохранились хорошие. Думаю, что тогда мы поступили все-таки правильно, в том районе пробираться группе из четырех человек было бы значительно тяжелее.

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В госпиталях я провалялся около двух лет - рана плохо заживала, у меня даже была газовая гангрена, и вопрос долго стоял ребром - жить или не жить... А хотелось жить, вернуться домой... Мы в этом Ченстохова гуляли немного по городу, а потом как узнали, что рядом проходит железная дорога, которая ведет на Родину, так мы ходили на нее просто посмотреть, так тянуло домой... Но уже вскоре меня перевезли в Харьковский госпиталь.

Госпиталь находился в пятиэтажном здании 36-й школы по улице Карла Маркса, недалеко от цирка. Харьков был очень сильно разрушен, пойти особенно было и некуда, поэтому чаще всего мы ходили в этот цирк, в который нас пускали бесплатно. Уж я там цирка насмотрелся на всю жизнь.

И вы знаете, просто необходимо сказать, что инвалидам тогда уделялось очень много внимания. Врачи и медсестры не только нас прекрасно лечили и относились к нам, но уже в то тяжелое время, люди в руководстве задумались, как бы пристроить инвалидов, как бы помочь им реализоваться в жизни, чтобы, вернувшись домой, они не сидели бы дома, а пошли работать, нашли себя в мирной жизни.

В нашем госпитале создали школу для инвалидов "имени Ананченко", кажется, он был министром социального обеспечения Украины. В этой школе, изучив мои способности, мне посоветовали заняться бухгалтерским учетом, чтобы я мог работать бухгалтером в нашем колхозе. И прямо там, в госпитале, я начал изучать бухгалтерское дело. Окончил эти курсы, но подумал, что колхоз наш маленький, и мне этого будет недостаточно, т.к. перспектив никаких нет, поэтому решил изучать бухучет в промышленности, и стал ходить в город на занятия в учетно-плановую школу.

Так получилось, что тогда меня кормили в двух местах: в госпитале, и в этой учетно-плановой школе мне давали паек по студенческой норме. Но этот студенческий паек я почти всегда отдавал нашему преподавателю бухгалтерского учета. Помню только, что звали его Ананий Васильевич, а вот фамилию позабыл. Это был очень хороший, пожилой уже человек с бородкой. Он кормил свою семью, а сам опух от голода... Я не мог смотреть на это его голодное и нищенское состояние, поэтому и решил отдавать ему свой паек...

Когда весной 1947 года меня выписали, то поначалу я решил домой не возвращаться, подумал, зачем маме лишняя обуза... Но все-таки тоска по Родине взяла вверх... Сутки добирался из Харькова на попутных товарняках, а потом сорок километров ковылял по раскисшей дороге на костылях...

Но промышленности не было не только в нашем селе, но и в районе. Тогда я нашел должность бухгалтера в промышленной артели. Решил продолжать свое образование, но в институт не принимали, т.к. у меня не было даже полного среднего образования.

Поэтому, продолжая работать, пришлось окончить вечернюю школу, а потом я в Одессе поступил на заочное отделение в кредитно-экономический институт. Еще при мне его переименовали в "Институт народного хозяйства", а сейчас он называется "Экономическая академия". Среди учащихся был передовым, и все ходили ко мне консультироваться, т.к. не могли отличить дебет от кредита.

После окончания института вернулся в Ширяево, но меня назначили не бухгалтером, а директором создающегося кирпично-черепичного завода. Построили и сделали его передовым в области. Руководство, когда увидело, что я успешно справился с ответственной работой, направило меня на строительство такого же завода в Ананьево, но и там я успешно справился. Тогда направили помочь в строительстве Одесского цементного завода. Помог, до сих пор про меня там хорошо вспоминают.

А на пенсию я вышел только в 1990 году с должности председателя группового комитета профсоюзов в Кишиневском дорожно-строительном тресте.

Два раза был женат. Есть двое детей, четверо внуков, правнуки.

Когда вспоминаете войну, то, что в первую очередь?

Войну все время вспоминаю с ужасом... Вспоминаю Анатолия Перепелицу, как меня ранило... И иной раз бывает такое настроение, что завидуешь тем, кто там тогда навсегда остался...