Азбель Михаил Аронович

МИХАИЛ АЗБЕЛЬ (1924 -2009)

Воспоминания

Сразу после войны

Я родился 5 июля 1924 в Москве. В 1925 году мой отец, Азбель Арон Иосифович закончил медицинский факультет 2-го Московского университета и был направлен на работу в госсанинспекцию г. Ярославля, где долгие годы работал на должности промышленно-санитарного врача. Мама - Любовь Юльевна - имела диплом медсестры, но после моего рождения не работала. Из детских впечатлений запомнилось, что я был далеко не идеальным ребёнком и доставлял много хлопот родителям. Дело в том, что наш двухэтажный старый дом находился на Волжской набережной, и все 30 семей имели по одной комнате без удобств. Все дворы были проходными, мальчишки играли в лапту, чижа и расшибалку. А летом всей оравой ходили купаться на Волгу. Я тонул три раза, пока не научился как следует плавать. Между прочим, умение плавать спасло мне жизнь во время войны, когда мне пришлось форсировать под обстрелом р.Сев. Донец на Курской дуге, Вислу в районе г.Гданьск в Польше и р.Одер.

Я переходил из класса в класс, и в 1941 году окончил 9 классов средней школы № 4 города Ярославля. Отца моего, Азбеля Арона Иосифовича, работавшего промсанврачом санэпидстанции Ярославской железной дороги, за хорошую работу премировали патефоном. Я периодически ходил в магазин за пластинками, и скоро у нас были пластинки Утесова, Шульженко, Эдди Разнера, Петра Лещенко, а таже для мамы Чайковский, старинные романсы и пр.

И вот, возвращаясь из магазина с пластинкой Изабеллы Юрьевой 22 июня 1941 года, я увидел на Советской площади толпу, слушающаю из репродуктора речь Молотова об объявлении войны. В этот же день я обошел квартиры своих одноклассников, мы нацепили значки БГТО и БГСО и пошли в Кировский райвоенкомат, но смогли пробиться к начальнику отделения только на следующий день. Сорвавший голос военком приказывал всем розойтись по домам и ждать вызова повестками, но толпа не расходилась. Мы попали к лейтенанту, работнику военкомата. Он подумал и направил нас на кирпичный завод, т.к. почти всех рабочих завода мобилизовали, а кирпич был нужен для строительства оборонных сооружений. Там мы грузили песок на тачки и возили их к огромным печам. Через месяц завод был остановлен и мы разбрелись.

Папу мобилизовали в Красную Армию. Была введена карточная система, стало трудно с продовольствием. Я поступил в ремесленное училище в группу электрослесарей, где давали форменную одежду и кормили.

Наступила осень, немецкие армии были под Москвой. 16 октября там началась паника и массовый отъезд населения на всех видах транспорта. А к нам приехали родственики из Чернигова: мой дедушка, дядя Абрам Иосифович с парализованной женой и детьми Пусей и Мишей.

Из Москвы масса беженцев двинулась через Ярославль и многие ярославцы тоже стали уезжать подальше от войны. Приехал в краткосрочный отпуск на один день отец; он был в звании капитана медицинской службы и был начальником санитарного поезда. Мы быстро собрали вещи из нашей перенаселенной квартиры, папа сумел посадить нас в поезд (а это было ах как нелегко) и мы с мамой уехали в г. Барнаул Алтайского края.

В городе постоянно дули ветры: зимой снежые бури, летом песчаные. Город делился на две неравные части - старый деревянный или 1-2х этажный каменный и соц. городок, выстроенный рядом с меланжевым комбинатом, где уже были дома с удобствами. Запомнилось название: Дунькина роща - это в честь какой-то партизанки. Видимо у горисполкома фантазии было маловато. Поэтому в городе было 12 улиц Алтайских и 16 Прудских.

Я поступил в ремесленное училище, а мама стала работать регистратором в какой-то небольшой гостинице. Мы жили в деревянном доме, снимали комнату. А в соцгородке жила мамина сестра Вера Юльевна с мужем. Он работал каким-то начальником в "Главтекстильсбыте".

На следущий год меня вызвали в военкомат и направили в г. Ачинск Красноярского края в Киевское пехотное училище. Так началась моя военная служба. Начальником училища был генерал-майор Кароль Сверчевский впоследствии заместитель командующего Польской армией, а после окочания войны заместитель Министра обороны Польши Рокоссовского. Впоследствии Сверчевский был убит каким-то террористом.

В училище мы генерала видели редко. Я только помню, что говорил он с акцентом. Как-то я с ангиной попал в санчасть училища, мне там смазывала горло очень красивая медсестра. Мне сказали, что это дочь генерала, и что она была с отцом в Испании, где генерал был командиром интернациональной бригады. В училище офицерский и сержантский состав состоял в основном из украинцев , которые зубами держались за свою службу в тылу и драли с курсантов три шкуры. В казарме были двухэтажные нары, а в центре военного городка плац для строевой подготовки и парадов. Начальство стремилось организовать всю учёбу максимально приблизив её к боевой обстановке. Рано выпал снег и ударили сибирские морозы. Мы выходили в поле для занятий тактикой. Командир взвода строил взвод к ветру, а сам вставал спиной к ветру (у него под шинелью меховая безрукавка) и долго объснял обстановку. Затем командовал: вырыть траншею! Земля настолько промёрзла, что если изо всей силы ударить кайлом, то отскакивает 1 см. Развести костёр, чтобы отогеть землю или погреться нельзя - демаскирушь расположение взвода. Ежедневно кросс на лыжах 10 км, а по воскресеньям 15 км.

Курсантский паёк очень хороший и в нормальное время его бы всем хватило и оставалось. Но нас так гоняли, что мы ходили полуголодными.

Приближалось 7 ноября и нас стали готовить к параду. С утра до вечера на плацу маршировали курсанты строевым шагом. Однажды перед обедом старшина скомандовал роте: Запевай!

Рота молчала. Опять скомандовал то же самое. "300 метров по-пластунски!" Одеть противогазы!

Наконец, когда уже другие роты возвращались с обеда, остановил роту, спросил:

- Почему не поёте?

Кто-то из заднего ряда: - Запевалы нет.

- Кто хорошо поёт?

Кто-то из заднего ряда: - Шаляпин

- Шаляпин, запевай!

Чтобы выручить роту запел я и стал запевалой.

Наконец наступило 7 ноября. На плацу принимал парад начальник училища генерал-майор Сверчевский, командовал парадом командир 1-ого батальона. Была оттепель, очень скользко. По уставу докладывать генералу надо было не доходя до него 15 шагов. Майор разбежался, остановиться за 15 шагов не смог, упал и на заднице подъехал вплотную к генералу, вызвав общее веселье.

Большинство курсантов были местными из Сибири и имели образование не больше 7 классов. Они лучше нас москвичей, ленинградцев стреляли, были более выносливыми, но зато в знании уставов и наставлений, в политподготовке и тактике мы их далеко опережали.

Однажды наша рота была дежурной по училищу, я попал в караул и был назначен часовым у склада ГСМ (горюче - смазочные материалы). Была тёмная осенняя ночь, на столбе тускло светил фонарь, и вдруг я увидел, что кто-то из-под забора перелезает на территорию склада. Как положено я крикнул: “Стой, кто идёт. Стой, стрелять буду.” Но он продолжал двигаться. Я выстрелил из винтовки в воздух и потом в кого-то. На выстрелы прибежали начальники караула и разводящий. Подошли к убитому и увидели, что это большая чёрная собака.

Мне была объявлена благодарность перед строем. Потом в аналогичной ситуации на меня от ветра катилась железная бочка. Я опять стрелял, но благодарности не получил.

Как-то попал в наряд на пищеблок. Это считалось большой удачей. После обеда в котле оставалось много щей, наш взвод накинулся на них и я съел две больших железных миски. К вечеру все держались за животы и поминутно бегали в туалет.

В училище был получен приказ Сталина № 227, категорически запрещавший отступление войск на фронте, укрепляющий дисциплину, вводивший погоны и расстрел на месте за невыполнение приказов. А приказы иногда были дурацкие. Я помню наша рота шла строем с тактических занятий. Посреди дороги была огромная лужа. Когда почти вся рота зашла в лужу украинец лейтенант скомандовал: “ложись!” Курсанты ложится в грязную лужу не решались и лейтенант бегал с пистолетам и кричал: “расстреляю мерзавцев за невыполнение приказа!”

Забегая вперёд, скажу, что когда мы уже ехали в эшелоне на фронт, этот лейтенант куда-то исчез. Его особенно и не искали.

В начале ноября 1942 года нас выстроили и зачитали новой приказ Сталина о расформировании строевых военных училищ, формировании курсантских бригад для участия в боях под Сталинградом. Всем курсантам присвоили звания младших командиров. С нас сняли курсантскую форму, вместо сапог выдали ботинки с обмотками, а гимнастерки и брюки были сняты с раненых и убитых, т.к. имели незашитые отверстия от пуль и осколков.

Провожал нас весь город Ачинск, особенно девушки, с которыми наши курсанты успели хорошо познакомиться и подружиться. На перроне вокзала из конца в конец звучала модная тогда песня,“Прощай, любимый город,” и многие девушки плакали.

Мы были уверены, что нас отправляют под Сталинград, но там обошлись и без нас. В товарных вагонах в центре стояла печка-буржуйка, а по сторонам двух- этажные нары, в каждом вагоне 50 солдат. Ехали очень медленно, особенно долго стояли в Мичуринске, Грязях и многочисленных Кочетовках. Нас обгоняли эшелоны с пушками, танками, а навстречу шли поезда с ранеными. Пока ехали, кончилась зима, мы изнемогали в ватных брюках и теплом белье. Через месяц у всех появились вши. В Свердловске всех сводили в баню, но это помогло мало. Как-то ночью я не мог спать от сильного зуда подмышками. Сел к печке, снял и вывернул гимнастерку и стал на раскалённую печку укладывать выловленных вшей и гнид. Закончил. Одел гимнастерку. Вдруг в вагон влез лейтенант с мёрзлой пайкой хлеба в руках и положил её отогреть и поджарить на печку. Я даже не успел ему ничего сказать. Потом лейтенант с аппетитом съел хлеб, а днём ему кто-то настучал. Так у меня появился сильный враг.

Но мне помогли немцы: на станции Грязи наш эшелон попал под бомбёжку, лейтенант был ранен и отправлен в госпиталь. Больше я его не видел.

Наше движение к фронту продолжалась около трёх месяцев.

Наконец приехали. Маленькая полуразрушенная станция. На земле валялась вывеска с её названием - Касторная. Начальство предупредило: с дороги ни шага в сторону. И действительно, несколько солдат подорвались на минах.

Это была Белгородская область. Меловые горы, овраги, рощи с курскими соловьями. В одной из рощ был штаб 35 механизированной бригады 120-го механизированного корпуса Степного фронта, и были построены землянки, каждая для взвода. Командиром корпуса был генерал-лейтенант танковых войск Соломатин.

После училища мне было присвоено звание младшего сержанта и я стал командиром отделения автоматчиков. Из девяти моих солдат было семь узбеков, казахов и туркмен, почти не говоривших по-русски, один москвич и один украинец. Ох, и доставалось же мне от начальства за них. Почти у всех елдашей (товарищей) была куриная слепота - в темноте ничего не видели, ходили держась за хлястики шинелей друг-друга и как только их отпускали, тотчас же останавливались. И часть их оказывались то в других батальонах, то на гауптвахте, а однажды двоих задержал заградотряд в 30 км - шли домой в Ташкент, и потом замполит имел со мной беседу на тему, собираюсь я смотреть за своими солдатами или нет? Был у меня один казах, который очень любил петь "что вижу - то пою", а москвич Володька Полонский его пародировал: "Вот мчится тройка - одын лошад вдоль по дорогам, по столбам, а колокольчик оторвался, ах ты дуга звени сам!". Другой узбек мне объяснял, что он не наедается: "Болшой винтовка одын таскайт, маленкий буханка на восемь резайт".

35-ая механизированная бригада состояла из 3-х батальонов и артиллерийского дивизиона и по-существу была обычной пехотой.

Однажды моё отделение было в наряде, солдаты были часовыми в разных местах, я обходил посты и у вещевого склада увидел цыганку, уговаривавшую не без успеха моего узбека подарить б/у телогрейку, имевшую всего две дырки от пуль. Я прекратил этот торг, а цыганка решила мне погадать по руке и на картах - останусь ли я живым на войне. Она заявила, что меня не убьют, а умру я от злой жены.

Стоять на посту ночью приятно. Тишина. Заливаются курские соловьи, выдают такие трели, такие коленца, прямо поразительно. Вспыхивают зарницы. И вдруг вся эта красота нарушается шумом моторов ночных бомбардировщиков, летящих в сторону фронта.

Формировка 1-го мех. корпуса закончилась в июне 1943 и мы двинулись к линии фронта пешим порядком по ночам с целью маскировки. Эти дороги к фронту запомнились мне огромным количеством пыли, духотой, редкими привалами. Было жаркое лето и двигаться колонной с полной боевой выкладкой 32 кг. с пулемётами, противотанковыми ружьями, гранатами, лопатками, фляжками и пр. было очень нелегко. За ночь проходили 40-50 км. Только один отрезок пути нам повезло - ехали на танках Т - 34 танковой бригады нашего корпуса. И то не обошлось без ЧП: один солдат заснул на танке, свалился и был раздавлен следующим танком.

Удивительно работает "солдатская почта": мы примерно за месяц до начала боев на Курской дуге уже знали, что немцы начнут наступление 5 июля. Чем ближе мы подходили к линии фронта, тем больше на каждом шагу было накопано траншей, окопов, блиндажей, дзотов. Такие оборотительные сооружения взять было немыслимо.

Наш корпус стоял во II эшелоне, когда в ночь на 5 июля 1943 г. (день моего рождения), вдруг началась артиллерийская подготовка. Стреляли все виды орудий и минометов. Это было за час до немецкого наступления и в какой-то мере смешало их карты. Новые немецкие танки "Тигр", самоходные орудия "Фердинанд" не помогли немцам наступать. Я впервые увидел сгоревший "Тигр" с валяющейся рядом башней, на которой по-русски было белой краской написано: "ответ за Сталинград".

Утром мы получили приказ занять новые позиции на другом берегу реки Сев. Донец в селе Казацкое. Река была шириной метров 50 и форсировать её приказано на подручных средствах под обстрелом. Мои елдаши перепугались: никто плавать не умел. Разыскали доски, брёвна, заборы. Я бы легко такую реку переплыл, но был так нагружен, что решил переправляться на немецкой металлической бочке 200 л. Я не неё вскарабкался, она перевернулась, я хлебнул воды. Так кувыркаясь и переплыл. Потерял двух солдат - одного убитым, второго раненым в голову. Нелетели бомбардировщики “юнкерсы” и бомбили западную часть села, где были немцы. Потом появились советские штурмовики ИЛ-2 и стали бомбить нас.

Дальнейшее я не помню: много наших и немецких танков, пыль, грязь, взрывы снарядов и мин. Очухался я когда стемнело, заметил, что диск автомата пустой и понял, что стрелял. Вокруг ходили какие-то люди и разыскивали свои части.

Потом, уже к утру я нашёл своих елдашей, своё отделение в полурзрушенном доме села Стрелецкое, где они и просидели почти весь день. Шум поднимать я не стал: и так уже начальник СМЕРШ мной интересовался.

Наша бригада понесла очень большие потери. Утром из остатков бригады собрали взвод и я вместе с ним стал наступать в направлении Белгородского вокзала.

Так мы с боями шли вперёд и дошли до окраины г. Белгорода, до вокзала. Его так часто бомбили, что почти ничего не осталось, только старинная метровая стена от пакгаузов.

Связной командира роты передал приказ двигаться вперёд вдоль стены, в которой был большой пролом от мощной бомбы. Пока шли за стеной всё было хорошо, а пролом простреливался и мне пришлось встать у края и помогать солдатам перебегать открытое место. И вдруг я заметил по другую сторону стены на груде щебенки убитого немецкого офицера, на груди которого висел цейссовский биноколь, как у нашего командира батальона. Я пополз за биноклем, и сразу сзади меня разорвалась маленькая мина из миномета-лопатки, вторая мина засвистела впереди меня. Подумал: сейчас будет вилка и бросился в воронку от снаряда, она оказалось мелкой, спрятал только голову и сразу был ранен - такое впечетление, будто получил хороший пинок.

Семь лет я считал своё ранение осколочным и только будучи студентом мед. института на занятиях по рентгену мне показали снимок пули, сидящей рядом с седалищным нервом. Надо сказать, что, как только я увидел этот снимок, левая ягодичная область стала болеть, ныть, стал ходить прихрамывая, а на лекциях уже не сидел за столом, а стоял и записывал у подоконника. Кончилось тем, что я пришёл к зав.кафедрой хирургии проф. Бусалову Алексею Андреевичу, снятому с работы и сосланному в Ярославль бывшему начальнику Лечсанупра Кремля в связи с делом врачей - убийц и попросил его посмотреть снимок и удалить пулю. Профессор в не очень деликатных выражениях объяснил, что не понимает, как таких болванов держат в институте, что пуля глубоко, операция очень кровавая и после неё образуются рубцы, от которых я буду всю жизнь на стенки лезть. Поскольку от Бусалова пахло перегаром, я пошёл на другую хирургическую кафедру к проф. Перельману, и он мне очень деликатно сказал то же самое. После этого боли у меня постепенно уменьшилась, но долго ходить пешком я не мог и довольно удачно предсказывал плохую погоду.

Но вернёмся к Курской дуге. После ранения я, лежа в воронке от снаряда, пытался перевязать рану индивидуальным пакетом, но рану я не видел, измазался я в крови, и, когда бой отдалился, вылез из воронки, по-пластунски пополз на восток. Полз долго. Обессилел. Лёг на краю оврага и увидел внизу грузовик, на который грузили раненых, кричал, чтобы меня взяли, но даже сам себя не слышал. Тогда я свой вещмешок пустил по склону оврага вниз. Меня увидели и погрузили на тонкий слой соломы.

Всё время летали немецкие “Мессершмиты” и стреляли. Шофёр боялся и гнал машину не по дороге, а по полю, по ямам и воронкам. Так что не удивительно, что из десяти раненых привёз живыми 3х-4х солдат. Ближе к вечеру я оказался в медсанбате, в палатках мест не было, новых раненых клали на землю. Я оказался под яблоней, попросил санитара снять с меня сапоги, он их с вещмешком положил мне под голову. Я сразу уснул - до этого не спал трое суток. Ночью проснулся - пошёл дождь, и я оказался в луже. Сапог и вещмешка уже не было. Утром меня перевязали бинтом прямо поверх гимнастерки и брюк. Подошла группа медиков во главе с женщиной подполковником мед. службы. Они сортировали раненных - кого на перевязку, кого в санпоезд. Подошли ко мне, разрезали брюки, рана в левой подвздошной области. Врач пощупала, спросила - мочился с кровью? Я не понял и кивнул - "В поезд!"

Поезд был товарный с двухэтажными нарами. Меня положили на верхние, рядом с каким-то татарином, который шептал молитвы. Стемнело. Поезд тронулся. Ехали мы неделю. Налетели юнкерсы, навесили “люстры”, стало светло как днём. Они из пулемётов прочёсывали весь состав и бросали мелкие бомбы. Все раненые, которые могли ходить, вылезли из вагонов и попрятались по кюветам и ямам. А кто не мог ходить, лежали и испытывали жуткое чувство беспомощности. Я ходить не мог. Вдруг мой сосед татарин сел по-мусульмански и стал тонким голосом молиться аллаху. Очередь из пулемёта прошила вагон рядом с нами. Я, не понимая что делаю, тоже стал молиться пресвятой богородице, деве Марии и неумело креститься. И что вы думаете? Помогло!

Надо сказать, что вот эта ночная перевозка, когда беспомощный лежишь под обстрелом и не можешь никуда спрятаться, убежать довольно сильно действует на нервы.

К утру исправили железнодорожный путь, дали другой паровоз вместо разбомбленного и привезли в ГЛР-госпиталь легкораненных, правда я там ни одного легкораненного не видел. В ГЛР мне впервые обработали рану и как следует перевязали. Рентгена не было. Мне был поставлен диагноз: "слепое осколочное ранение в левую поясничную область". Через некоторое время меня отправили в ППГ - полевой передвижной госпиталь на станцию Средний Икорец - это недалеко от Воронежа.

Этот Ср. Икорец бывший дом отдыха. Там уже нравы были полегче, т.е. способные и желающие могли найти и женщин и выпивку.

Я оттуда написал письмо домой. Мама запаслась бумагой о переводе меня в Ярославский госпиталь и поехала меня искать. Ехать было трудно. Не то слово. Жутко. Из-за мешочников, воров, пьяных инвалидов, отсутствия расписания.

Вдобавок ко всему она повредила руку, стал нарывать палец, возник костный панариций, поднялась температура, сильные боли, и когда, наконец, она добралась до ГЛР, оказалось, что меня накануне увезли на поезде в тыловой госпиталь. Отчаянию мамы не было предела.

Перед моей отправкой какой-то мудрый военфельдшер наложил мне гипс в виде трусов. Под ними завелись вши и почесать было нельзя. Я не мог спать из-за сильного зуда, устроил скандал, вызвал начальника сан. поезда. В конце концов гипс сняли.

Между тем с Курской дуги шёл огромный поток раненых , и все госпитали в городах вдоль железных дорог новых не принимали. Не было мест в Свердловске, Челябинске, Новосибирске, Омске, Томске, Барнауле. Нас приняли только в Улан-Удэ - столице Бурят-Монголии. Там госпиталь оказался в кое-как переделанной начальной школе - без рентгена, без подсобных помещений. Меня, например, лечила симпатичная пожилая женщина, оказавшаяся ушным врачом. Зато кормили там ежедневно вкуснейшим байкальским омулем с душком. Я сначала ходил на костылях, потом с палкой и меня перевели в команду выздоравливающих на станцию Гусиное озеро недалеко от Улан-Удэ. Тогда это была захолустная станция. Мы жили в маленьких домах, хозяйки нам варили еду из наших пайков. При станции был клуб, он не отапливался, света не было, тускло горели керосиновые лампы. Мы по вечерам собирались в клубе, где местные девушки танцевали с солдатами под патефон. Однажды привезли новые грамластинки. В темноте, вернее была одна свеча, мы услышали песню в исполнении М. Бернеса "Тёмная ночь, только пули свистят по степи.” Впечатление было огромное.

Станция располагалась в котловине, её окружали высокие горы, покрытые глубоким снегом. Как-то мы увидел на одной из гор три чума бурятов-кочевников. Нам показалось, что это недалеко. Вышли после обеда, расстояния в горах обманчивы, стало темнеть, начался буран. Мы пришли к чумам уже вечером. Нас хорошо встретили, в центре чума горел костёр и висел котёл с чаем, в котором плавали куски жира и пахло чем-то странным. По обе стороны от входа были меховые постели, то есть беспорядочно сваленные меха, спальные мешки. Полуголые женщины и дети мелькали перед глазами. Одна из женщин, немного говорившая по-русски, подвела нас к старику, курившему самодельную трубочку. Он знал, что идет война, спросил как дела. Потом подошел к котлу, помешал варево деревянной лопаточкой, на которую поймал несколько кусочков мяса, подкинул их вверх и, поймав последний, попробовал его. На локоть старика стекла капля жира и мы очень удивились, когда он слизал ее языком. Нас пригласили поужинать, но мы дружно отказались. По обычаю нас стали укадывать спать и всем троим выделили по женщине. Мы объяснили, что у нас такие ранения, что всё оторвало, а один парень согласился. Возвращаться было нельзя - начался буран.

Несколько лет назад по телевизору я смотрел документальный фильм. На станции Гусиное озеро настроили много современных домов и громадную Гусиноозерную ГРЭС.

В составе сформированного маршевого батальона я попал на формировку в с. Городня Калининской области. Там из потрёпанных в боях двух бригад 31 и 100 формировали 1-ую мотострелковую дивизию. Меня распределили в артиллерию разведчиком и стали учить как наблюдать за противником в стереотрубу, как находить цели и как передавать их координаты на артиллерийские батареи.

Но иногда наши разведчики на верховых лошадях возили почту, пакеты из штаба дивизии в штаб корпуса и обратно. Подошла и моя очередь. Надо сказать, что я жил до войны в городе и ближе трех метров к лошадям не подходил.

Ехать так ехать. Приказ есть приказ. Взял я пакет в штабе, вывели мне из сарая очень высокого коня, трофейного по кличке “Зимогор.” Он оказался очень хитрым. Когда я набросил на него седло и стал натягивать подпругу, Зимогор надул живот. Мне надо было дать ему коленом в живот, чтобы не надувася, но я этого не знал. Я подвёл Зимогора к крыльцу и вскарабкался на него, но тут же грохнулся на землю к большому веселью окружающих солдат. Но это впрок не пошло и я таким же способом упал опять. Спасибо, один нашёлся сознательный солдат и подсказал что надо делать. Наконец я взгромоздился, но не успел взять поводья в руки, как какой-то шутник ударил Зимогора хворостиной по заду, и я опять шлёпнулся в снег. Я, хотя и с муками, но всё же уехал. Ехать надо было по шоссе 7 км. Быстро ехать я не мог и когда доехал- совсем стемнело. Замёрз. Когда зашёл в хорошо натопленный ПСД - пункт сбора донесений, мне было сказано ждать пакета в дивизию, сел в углу и задремал. Когда поехал обратно, пошёл снег и дул сильный встречный ветер. Зимогор шёл медленным шагом. Я совсем замёрз, слез с коня, держал его за повод. Вдруг Зимогор вырвался и пошёл впереди меня метров на 20. Если я шёл быстрее, то и он тоже и держал дистанцию. Так мы и шли оба залепленные снегом. До села оставался примерно километр, когда ветер донёс запах дыма и деревни, Зимогор рванулся и побежал. Догнать я его не мог. В селе размещались несколько воинских частей, воровали лошадей, седла, упряжь друг у друга. Я взмок и когда добежал и увидел Зимогора у нашего сарая, то чуть его не расцеловал, завёл его в стойло, напоил, собрал овёс и сено у других лошадей и дал ему. Потом побежал к дому, где жил командир дивизии. Всё село уже спало, но поскольку на пакете было написано: “Командиру дивизии полковнику...” я стал стучать, разбудил и услышал непечатные выражения. Три наряда вне очереди утром перед строем дал мне командир взвода за то, что я дал воду неостывшей лошади, за то, что не вытащил железо от поводьев у неё изо рта и за то, что ограбил других лошадей.

Наконец формировка закончилась, всех погрузили в воинский эшелон, ехали не очень долго и выгрузились в районе Бреста - Старовыжевский район. Там было много отрядов националистов с батьками Бандерой и Бульбой. Это были настоящие партизанские отряды. Наше командование прочёсывало леса, если у крестьян на хуторах находили оружие,- расстреливали на месте.

Наш НП - наблюдательный пункт был сооружен на опушке леса, на огромной сосне. На её стволе были набиты перекладины, а у вершины сделана небольшая площадка с перилами и установлена стереотруба. НП было рассчитано на 2х человек - разведчика и телефониста. И вдруг дерево зашаталось, кто-то полез к нам - телефонист обложил их фольклором, но они продолжали залезать и неожиданно мы увидели генеральские погоны. Генерал-майор оказался начальником разведуправления семидесятой Армии, приник к стереотрубе, стал интересоваться и спросил, что нового. Я ответил, что перед фронтом дивизии сменилась воинская часть немцев, т.к. приезжала кормить немцев кухня камуфляжной окраски, а сегодня защитного цвета, повар был высокий, а сегодня маленький и форма на солдатах, мундиры какие-то желтые. Генерал позвонил с нашего телефона в разведотдел дивизии, и там подтвердили, что ночью взяли языка новой части, прибывшей из Африки. Генерал вручил мне медаль "За боевые заслуги" и сказал, что за бдительность.

Наша дивизия участвовала в окружении и ликвидации Брестского "котла" немцев, за что получила наименование "Брестская". Дело в том, что в этом районе находятся Пинские болота, и война шла главным образом по дорогам, там не было сплошной линии фронта. Окруженные части немцев решили прорваться из котла по шоссе Брест-Варшава. Впереди шел тяжелый танк, за ним несколько грузовиков с пушками, разным имуществом и ранеными и замыкал колонну тоже танк, но уже поменьше. Я на рассвете вышел на НП и вдруг увидел эту колонну. Я побежал на рядом расположенную артиллерийскую батарею, растолкал спящего знакомого командира орудия. Тот сначала ударил по головному танку и сорвал ему гусеницу. Танк перегородил шоссе. Затем выстрелил по заднему танку и поджег его. Тут проснулись все и стали стрелять из пушек и минометов, некоторые машины пытались вырваться из котла, сползали с шоссе и попадали в болото. Было много трофеев и пленных. В тот раз я получил медаль "За Отвагу".

Мы перешли во второй Белорусский фронт, нацеленный на Варшаву. Перед нами на карте были Бела Подляска и Седлец, а перед фронтом дивизии был Канал Крулевски. Это севернее Варшавы, и мы каждую ночь видели там огни пожарищ и взрывы больших бомб. Наш радист Разумовский принял обращение Армии Крайовой с просьбой помощи Варшавскому восстанию. Мы спрашивали наших офицеров, будем ли помогать восставшим, но они отвечали, что приказа нет.

Зима в 1944 году была суровой. Я дежурил на НП, ветер задувал снегом в амбразуру, я продрог и решил почистить снег лопатой, вылез на бруствер и вдруг увидел двигающуюся ко мне с нашей стороны фигуру в белом маскхалате. Не узнать её было невозможно. Это был лектор политотдела, любивший по ночам проверять бдительность часовых. Его все терпеть не могли. Когда он приблизился метра на два, я обледенелой лопатой хотел сильно ударить его по голове, но удар пришёлся по плечу. Он тут же закричал, что я напал на советского офицера и за это пойду в штрафбат. Он, видимо, жаловался, но ко мне никто не обращался.

Вспоминается такой случай. Сена и фуража не было. Лошадей кормили соломой с крыш, они ходили еле-еле, только ребра торчали. Послали меня как-то в артиллерийский полк. Ехал на лошади по кличке Дочка, она еле плелась. Вдруг в кустах я заметил какого-то бандеровца и дал по нему очередь из автомата. Не попал. Но зато совершилось чудо. Моя дохлая Дочка от выстрелов над головой пробежала рысцой аж метров тридцать. Я переставил рычажок в автомате на одиночный огонь и стал над ухом у лошади постреливать. Стало ехать веселей. Впереди на поляне паслись лошади и не какие-то заморенные, а гладкие, откормленные. Около пня спал часовой и лежала винтовка. Я вытащил из винтовки патроны, перебросил седло с Дочки на молодую лошадку и тихо уехал. В дивизии все офицеры штаба артиллерии стали претендовать на новую кобылу, даже переругались. Недели через две ехал на "виллисе" какой-то полковник из штаба тыла армии, увидел наших лошадей, крикнул: Маруся, Маруся! Новая лошадь заржала и рванулась к нему. Я сразу из героев превратился в преступника. Долго мне вспоминали эту неудачную кражу.

Однажды вечером разразилась очень сильная гроза, настоящий ливень. Послали с донесением в штаб меня. Боже, как мне не хотелось уходить из сарая, но пришлось. Я уже отъехал километра два, когда немцы начали огневой налет по хутору, где был этот сарай. Стреляли минут 15, когда я вернулся, сарай уже догорал, в ряд лежали мои убитые товарищи и дождь прекратился.

Между нами и немцами была нейтральная полоса и какая-то речушка называлась канал Крулевски. На берегу с нашей стороны был разрушенный дом, в котором мы сделали НП в подвале. У немцев был снайпер и попасть в дом можно было только в темное время суток, так же как и доставлять котелки с едой. Мы хотели сделать к подвалу траншею, но почва была очень каменистой, нам надоело ковыряться в темноте, и траншея получилась по колено.

Однажды мы (т.е. я и телефонист) услышали среди белого дня какие-то крики и ругань. Выглянули, оказалось стоит пьяный наш полковник Сыченников, командующий артиллерией дивизии, в бурке и папахе - прекрасная мишень для снайпера. Мы закричали из подвала, чтобы он спускался к нам, но в ответ: трусы, дайте винтовку! Я фашистов перестреляю! Немецкий снайпер выстрелил, попал. Полковник начал трезветь. Мы поверх гимнастёрки замотали бинт, положили полковника на бурку и бегом потащили по холму под обстрелом. Пот заливал лица. Наконец перевалили через вершину, оказались в мертвой зоне и немного передохнули, но немцы начали обстрел из миномета. Наконец дотащили до машины в лесу. Шофер помог погрузить полковника, который говорил: "За спасение жизни командира получите ордена Славы". Приехали в медсанбат. Оказалось, что ранение касательное, и опасности для жизни нет. Ночью мы вернулись на НП. Когда недели через три мы попали в штаб дивизии, то спросили писаря Андрюху Рябова где же наши ордена? Он нам рассказал, что когда командир дивизии получил наши наградные листы, то возмутился и заявил, что если бы солдаты не тащили, а оставили там этого алкоголика, то я бы их наградил. И разорвал наградные листы.

Неожиданно нашу дивизию из второго Белорусского передали во второй Прибалтийский фронт. Мы стали наступать по направлению к Балтийскому морю, прижимая немцев и беженцев к нему от Латвии до Кенигсберга. Первая стрелковая Брестская дивизия штурмом взяла Цоппот. Население, напуганное геббельсовской пропагандой, страшно боялось солдат Красой Армии. И не без оснований, репутация у Советской Армии была ещё та.

Я шел по Юрмале с Андрюшей Рябовым, захотелось пить. Увидели, что в доме кто-то есть. Постучали. Не открывают. Стали стучать прикладом автомата. Послышались шаги, дверь открыли, на пороге - древний старик, он со страху ничего не понял. Постучали в соседний дом, открыла молодая женщина, увидела двух русских солдат, подняла юбку - делайте, что хотите, только не убивайте.

Я, как уважающий себя разведчик, ходил в черной кожанке без погон. На улице я увидел, как какой-то солдат - казах тащил за руку молодую женщину со сломанным каблуком, в вечернем длинном платье. Она плакала, я быстро прогнал казаха и привел женщину в штаб. Тут же у меня ее забрал капитан, у него нач. Штаба, а затем командующий артиллерией полковник Сыченников. Женщина была женой какого-то известного эсэсовца.

У города Данцига (Гданьска) очень широко разлилась река Висла. Там ее называли Мертвая Висла. Мне нужно было переправиться на противоположный берег в артиллерийский противотанковый дивизион. Как раз артиллерийский расчет - семь солдат- готовил небольшой плот и устанавливал на него 76 мм пушку. Долго не хотели меня брать, плот глубоко сидел в воде. Но подошел знакомый командир батареи и приказал меня посадить. Отъехали от берега метров 300, немцы постреливали из миномета, одна мина разорвалась близко от плота, неопытные солдаты рванулись к другому борту, плот перевернулся, в воде один из солдат схватил меня за воротник сзади. Одежда быстро намокла, стали тонуть. Я расстегнул ремень - пистолет, фляжка, кинжал пошли на дно. Снял один сапог. Солдат тонет и не отпускает меня, вцепился намертво. Я кричу: отпусти меня, помогу тебе плыть. Ничего не понимает. Я расстегнул кожанку с большим трудом ее снял и оставил у него в руках. Когда выбрался на берег сообразил, что в кожанке остались мой комсомольский билет, наградные документы, справка о ранении и пр. Потом, уже в Ярославле, икнулась мне эта история с комсомольским билетом, мне очень трудно было доказывать, что я не продал его немцам или шпионам.

В составе 2-го Прибалтийского фронта наша дивизия форсировала р. Одер, река очень широкая из двух рукавов, между которыми заболоченная пойма. Ночью меня и радиста на лодке переправили на пойму, мы там устроились между кочками, чтобы на противоположном берегу засекать цели для артиллерии, а когда начнётся форсирование - корректировать огонь. Утром, когда стало светло, мы поняли, что немцы с высокого левого берега видят нас гораздо лучше, чем мы их. Пришлось залечь в холодную воду между кочками. Когда через три дня за нами приехали, у нас была высокая температура, кашель, т.е. явная пневмония. Дивизия шла во втором эшелоне. Ребята решили нас лечить сами: заставили выпить по кружке водки с солью, перетащили со второго этажа немецкого дома перины, уложили нас, сверху на нас ещё перины и прибили их гвоздями. Утром уже высокой температуры не было, мы были пропотевшие, обессиленные. Пришёл военфельдшер, похвалил лечение.

Мы шли вперед с боями по северу Германии. Не знаю, как на других фронтах, а у нас редко налетали на сильное сопротивление, иногда даже не могли догнать отсупающих немцев. Командование избрало новую тактику наступления.

Формировались передовые отряды, состоящие из 2-4 танков, грузовиков с батальоном пехоты, батареи артиллерии или минометной роты. Иногда вместо артиллерии включали 1-2 гвардейских миномета, т.е. "катюш".

Нюренберг, в компании американских солдат

Такие передовые отряды сидели на хвосте у немцев, а иногда обгоняли их, занимали населенные пункты и небольшие города. Зачастую население, обманутое геббельсовской пропогандой, думало, что русские еще далеко. Помнится, в один из небольших городков мы влетели на перрон вокзала. Немцы сидели в привокзальном ресторане, пили, пели. Наша танковая пушка расстреляла паровоз, и стала посылать осколочные снаряды вдоль состава. Наши славяне нашли станционный буфет и очистили его от шнапса и закуски. Поехали в город и увидели народ, возвращаюшийся из кино. Вскоре началась паника, пожары. Вспомнил - городок назывался Перлеберг. Я там встретил своего школьного одноклассника - Вовку Слезкина, но долго поговорить нам не удалось. На центральной улице Слезкин успел нарисовать красками плакат - мчится наш танк и яркая надпись "Остановись,товарищ! Здесь погиб Герой Советского Союза старший лейтенант..".

Мы вели наступление так, как немецкая армия в 1941 году шла по Украине. Однажды наша дивизия наскочила на бывший концлагерь военнопленных, уже эвакуированный немцами. Там на нарах лежал десяток скелетообразных трупов и была взорванная печь крематория.

Солдаты все механизировались - большинство ехали на трофейных машинах, мотоциклах, велосипедах часто 1-2 наших солдата конвоировали в тыл несколько сотен пленных, среди которых было много 15-16 летих мальчишек "гитлер югенд".

Наша дивизия без особых боев двигалась на запад и возле г. Висмар 6 мая 1945 г. встретилась с англичанами. Штаб дивизии разместился в большом благоустроенном немецком селе: кругом асфальт, водопровод, канализация. Начальство ездило к англичанам знакомиться. Ночью я стоял на посту, тихо работал радноприемник "Телефункен", какая-то музыка и вдруг: важное сообщение. Работают все радиостанции Советского Союза. И Ю. Левитан сообщил, что подписан акт безоговорочной капитуляции. Война окончена.

Я стал будить всех, стал стрелять в воздух из автомата, на другом конце села заработал пулемет, потом пушки. Примчался командир дивизии: что, сволочи, делаете, зачем стреляете в английскую сторону. Метался наш полковник до утра, пока все боеприпасы не кончились. Утром ребята решили, что такое событие надо отметить. Командировали на спиртзавод меня и Володьку Бобкова, запрягли лошадь в двуколку, поставили пустую бочку из-под бензина. Это на севере Германии недалеко от г. Висмар. Мы его (спиртзавод) нашли километрах в 10 от нашей деревни.

Завод был окружен каменным забором, на территории стояло много громадных цистерн, а перед массивными чугунными воротами стояла большая толпа наших солдат с канистрами, котелками, бочками и др. емкостью. В воротах стояли пограничники в зеленых фуражках и станковый пулемет "максим", время от времени пускавший очереди над толпой! А из толпы кричали и стыдили пограничников, которые якобы потеряли совесть и не дают выпить русскому солдату. Вскоре подъехал танк Т-34 с пьяным вдребезги экипажем, вылез из башни лейтенант и приказал командиру орудия расстрелять пулемет. Танк проломил ворота и толпа хлынула во двор. Но в какой цистерне этиловый спирт? Танк стал стрелять по цистернам болванками, из цистерн выливались струи спирта, солдаты подставляли котелки, бутылки, рты и переходили от одной цистерны к другой. Мы в одной из цистерн нашли вроде подходящий, наполнили 200 литровую железную бочку и оплетеную 50 литровую бутыль, которая потом разбилась. Когда мы уезжали, пьяные солдаты даже не могли ходить, лежали на пропитаной спиртом земле, делали ямку и, вытащив ложку из голенища, хлебали спирт из ямки.

Когда мы вернулись в нашу деревню, там уже было все готово: расстелены на земле плащпалатки, на них ветчина, колбаса, хлеб, соленья, сыр и пр. Бочку сгрузили , и выстроилась очередь.

Я стоял с поварешкой и отоваривал, а с друзьями и знакомыми делал по глоточку. Последнее, что я тогда запомнил, это как сержант Ивлев взял автомат, гранаты вышел на шоссе, остановил "Виллис" с каким-то полковником и стал выяснять, уважает полковник солдат или нет и совал ему кружку со спиртом. Проснулся я ночью рядом с пустой бочкой, бутыль исчезла. Голова трещала и страшно хотелось пить. Недалеко была водоразборная колонка с каменной колодой для скота. Встать я не мог, дополз до колонки, попил из колоды.

Потом оказалось, что бутыль увел от нас саперный батольон, там был древесный спирт и несколько человек ослепли.

Вскоре пришел приказ о демобилизации старших возрастов. Чтобы проводить стариков нужен был спирт. Ребята стащили в аптеке медсанбата большую бутыль со спиртом, а что там было написанно "камфорный спирт" никого не смущало. Собралось для проводов человек 15, пустили кружку по кругу. Когда кружка дошла до половины, - первых начало тошнить. Я пить отказался, но меня заставили. Дальше все как в кошмарном сне, галлюцинации, сердцебиение и рвота. В садике у немецкого дома были кусты с ягодами, мне повезло сесть у зеленого крыжовника. Набивал рот зеленой массой глотал, рвало, и так много раз. . В обшем, желудок кое-как очистил. Утром плохо видел и слышал. Много солдат отравились этим спиртом. 17 человек увезли в медсанбат. Началось расследовачие, но оно ничем не кончилось, т.к. почти все офицеры штаба дивизии участвовали в попойке.

Все это повлияло на меня очень положительно: я перестал пить, мне не только опротивело спиртное, но и сам запах не мог переносить.

Дивизию быстро расформировали, стариков демобилизовали, и я попал в 381-ую артиллерийскую бригаду, но ее тоже быстро расформировали. Для дальнейшего прохождения службы был направлен в полк связи. Этот 66-ой отдельный полк связи войну провоевал при штабе фронта, в нем были батальоны радио, телефонисток, телеграфисток и пр. Разведчики и артиллеристы в связи были не нужны, и из 30 чел. вновь прибывших организовали курсы шоферов, дали на всех одни старенький учебник по автоделу ГАЗ-АА и привели в гараж к разобранному грузовику. Вспомнили о нас недели через две. Капитан с оригинальной фамилией Забияка вышел со списоком наших курсов и по алфавиту вызвал меня первым. - Товарищ курсант, заправьте машину бензином и водой.

Я с готовностью взял ведро воды и залил ее в бензобак, а канистру бензина - в радиатор. Капитан подумал и изрек: "Ну что же, заводите". Дали мне заводную рукоятку, я ее крутил до кровавых мозолей. Капитан еще человекам пяти приказал завести машину, правда с тем же результатом. Потом он сказал, что он о нас думает. Затем прикрепил к полковым шоферам. А для практического освоения езды мы выбрали машины со свалки (мне достался "опель") и стали учиться ездить на футбольном поле военного городка. Я стал заезжать в футбольные ворота, но промахнулся и сшиб штангу. Короче говоря, я научился рулить, когда разбил три машины. Трофейных машин хватало.

Возле ворот горожа лежал мотоцикл "Цундапп" очень мощная военная модель. Периодически кто-либо из шоферов ремонтировал мотоцикл, все на нем ездили и быстро калечили. Он опять валялся у гаража, опять его кто-то ремонтировал и т.д. Однажды я обнаружил , что мотцикл лежит, но он исрпавен, а вот камеры и покрышки никуда не годятся. Я дня три ремонтировал их, клеил и, наконец, сделал круг вокруг гаража. Тут на мою беду шел ст. лейтенант начхим полка. Он, когда волновался, заикался : с..с.. слушай с.. с.. сержант д.. д..дай прокатиться. Сел за руль, я на заднее сиденье, поехали к воротам, часовой пропустил, выскочили на шоссе, затем на автостраду "Белинер ринг". Я стучу в спину начхима, объясняю, что плохая резина и нельзя ехать быстро, а на спидометре уже 120 км/час. Вдруг лопнуло переднее колесо, мы вылетели под откос, мое новое обмундирование накрылось. Начхим бродит: с...с...сержант, т...т..ты живой, п...п...па...падать-то не умеешь.

Вызвал меня начальник 1-го отдела, поговорил и назначил ездить с фельдъегерем каждый день 1-2 раза на ПСБ (пункт сбора донесений) в Бабельсберге, брать почту (пакеты) и доставлять к специальному самолету на аэродром Темпельгоф, одновременно забирая с самолета почту из Москвы. Фельдъегерем был старшина Курбаналиев из Туркмении. Он был известен тем, что любил изображать из себя ст. офицера (кожаная куртка без погон, офицерская фуражка) и обожал быструю езду. Когда возникали конфликты с ВАИ (военной автоинспекцией) он доставал толстый пакет с 5-ю сургучными печатями, где было написано: "Командующему Группой Советских оккупационных войск в Германии Маршалу Сов. Союза т. Жукову Г.К". и заявлял, что ВАИ ответит за задержку нашей машины. Но мы-то знали, что конверт был позаимствован на ПСБ, набит старыми газетами и тщательно заклеен.

Пропуск на Нюренбергский трибунал

9 мая

Неожиданно я пошел на повышение - был переведен шофером на а/машину "Вандерер" зам. командира полка, по АХЧ (адм. хоз. части) майору. До войны он был директором совхоза где-то в Вологодской обл. Не дурак выпить. Я с ним начал мотаться по всему Берлину, по всем складам и базам военторга. Майор всегда приказывал ехать потише. Очень много было разрушенных домов и целых кварталов горы кирпича, щебня. Однажды из развалин выскочила лошадь с телегой, я не успел затормозить, ударил по передним ногам и не остановился, запетлял по переулкам. Когда встал - крыло в гармошку, и почему-то вся машина в навозе, что долго служило предметом шуток шоферов. Майор недели две читал мне морали на тему "у тебя, дурака, тормоза есть, а у кобылы - то нет".

Среди шоферов и старослужащих в полку я скоро стал человеком известным, т.к. один из немногих бывал чуть не каждый день в берлинском военторге, мог запросто купить и привезти в часть ящик водки или сигарет. Наконец эта известность дошла да ком. полка - подполковника Ланэ. И 22 февраля, накануне Дня Красной Армии я, возвращаясь из Берлина, вез ящик водки - 20 бутылок и, подъезжая к расположению полка, увидел в воротах подполковника. Я остановил машину и стал рассовывать бутылки под сиденья, в карманы, а две бутылки сунул под мотор, в брызговики. В воротах стали обыскивать машину и нашли 18 бутылок, под мотор заглянуть не догадались и ком. полка отправил меня на гауптвахту, где на следующий день и отметили День Красной Армии. А 24 февраля я из окна утром увидел полкового почтальона Васю Митерева и выпросил у него на 1 час свежий "Огонек". Неожиданно пришел на гауптвахту подполковник Ланэ. Часовой без звука пропустил его, за что сам попал на гауптвахту. Комполка приказал всех обыскать и обнаружил сигареты "Саmel", свежий "Огонек", который еще сам не читал и полкастрюли мясного гуляша. Соответвственно в нашу камеру попали нач. караула, почтальон и деж. по пищеблоку старшина.

В полку связи я познакомился и подружился с бывшим артиллеристом, тоже ставшим шофером, Яшей Эпштейном. С ним я до сих пор переписываюсь, что стало сложнее, т.к. он живет в Вильнюсе - другом государстве.

Демобилизовался я в марте 1947 .

***

К 30- летию Победы меня разыскала моя родная 1-ая стрелковая Брестская Краснознаменная ордена Суворова дивизия, и я был приглашен на встречу ветеранов дивизии в райцентр Брестской области Старую Выжевку, где мы долго держали оборону. Из нашего взвода приехали 3 человека - старшина Кашин, писарь Рябов и я. Встреча была радостной, особенно, когда я вытащил из рюкзака две бутылки спирта, в друзьях - собутыльниках недостатка не было. Даже имел честь выпить за встречу с бывшим командиром дивизии генерал - майором Карпелюком Андреем Иосифовичем, прибывшим на встречу с женой. Начались бесконечные воспоминания, продолженные в районном ресторане до 3 часов ночи. На следующий день, несмотря на дождь, был Парад Победы и возложение цветов и гирлянд на могилы воинов. После этого в клубе силами районной самодеятельности был дан концерт, который длился часа четыре. Все страшно устали, а секретарь райкома, руководивший мероприятием, даже охрип. Обратно ехали через Брест и подробно осмотрели Брестскую Крепость.

Мы выезжали на линию фронта. Я все искал место и сосну на окраине пос. Ратно, где был мой НП (наблюдательный пункт) но так и не нашел.

Михаил Аронович Азбель закончил Ярославский Медицинский Институт в 1952 году,около 40 лет проработал врачом, из них 20 лет главным врачом станции скорой помощи города Рыбинска Ярославской области. В 1992 году вместе с семьей уехал жить в США. Умер в Нью-Йорке в 2009 году.

Внучка - орденоносец	Один из последних праздников 9 мая

Прислал Вадим Азбель