Я родился 1 января 1923 года в Сталинградской области. Мать у меня казачка из совхоза Крепь Калачевского района. Отец с Ивановки, рядом с Аксаем, я там же родился. Тогда район был Ворошиловский, а сейчас Октябрьский. Отец работал председателем колхоза, председателем совета, бригадиром и просто колхозником. Я закончил сельскую школу - 8 классов, а 10 классов уже оканчивал в Сталинграде, в вечерней школе. Работал я до войны в колхозе. Я учился на счетовода колхоза, но поработал немножко, а там у нас был уже пожилой счетовод, и меня готовили как нового. В это время набирали на трактористов, трактор колесный, а набирали девушек. Я с этими девчонками дружил, и тоже пошел на курсы трактористов. Быстро там подхватил, а я же уже знал немного – я перед этим работал учетчиком тракторного отряда. И я там ездил сам: тракторист даст мне трактор и даст задание обойти кружок, и я поехал пахать или культивировать.
Во время войны поступил в Астраханское военно-пехотное училище, не закончил там, месяца не хватило. Тогда не выбирали, а направляли. Вот призвали в военкомат и сказали: «Вы едете поступать в Астрахань». Проучились мы пять месяцев, нам званий не присвоили еще, а послали всем училищем сюда в Сталинград.
- Как оцениваете преподавателей?
- Очень хорошие преподаватели были. У нас был начальник училища - полковник строевик, сам учил нас как ходить в строю, маршировать. Училище располагалось в крепости, а потом нас перевели на 17-ю пристань. Но мы там недолго были, оттуда отправили наше училище за Волгу в Тинаки. Там мы учились, там лагеря были и землянки вырыты. Учеба была действительно серьезная, готовили по настоящему, на пехотных командиров.
- Как был быт организован, как кормили?
- Хорошо кормили, и организовано все было хорошо. Офицеры-преподаватели были все подготовленные, фронтовики. Так что нас серьезно готовили к боям.
Нас направили под Сталинград. Передвигались мы на поезде. До Паласовки доехали с Ленинска. Здесь под Сталинградом я попал в 13-ю гвардейскую дивизию, где Родимцев командующим был. В Николаевском районе, в лесу мы находились. Там мне пришлось дежурным по роте быть, и я докладывал генералу сам, когда они пришли к нам проверять с членом военного совета. Родимцева самого я видел и лично докладывал ему. В дивизию когда мы попали, еще звания нам не присваивали. Сказали так: «Кто выйдет с поля боя живым, годным для службы, того мы снова призовем в училище или на фронтовые курсы младших лейтенантов». Так у меня и получилось.
- Как вас обмундировали?
- Все как положено – обмундировали как солдата. Ботинки, обмотки, шинель, пилотка. Еще тепло было, и мы носили шинель с собой, а одевать не одевали.
С Николаевского района нас привезли в село, забыл как называлось… Там нас погрузили на пароход, с парохода сошли в Камышине. А потом подошли машины и повезли нас по направлению к Сталинграду. Потом за Волгу опять переправлялись, где-то там понтонный мост был, по которому мы перешли.
Немцы к тому времени уже были в городе. Мы ночью переправились в Сталинград. Нас предупредили: «Соблюдать строжайшую дисциплину и ни в коем случае не нарушать! Не курить, громко не разговаривать, ничего!» Мы уже сидели на катерах. Переправились недалеко от места, где раньше был «Нефтесиндикат», недалеко там «бензобаки» были раньше. Там нас разгрузили.
- Переправлялись под огнем или спокойно?
- Были выстрелы, в той стороне, ниже нас, там на лодках тоже плыли. А вот когда мы на барже переправлялись, или на катере, я уже сейчас и не помню. По нас будто бы и не стреляли. Было темно и мы соблюдали всю маскировку. Тишина была ужасная. Немец от нас же недалеко.
- Город горел?
- Да, уже вовсю горел. Самолеты летали, больше немецких, но и наши тоже участвовали.
- Чем вы были вооружены?
- Винтовки. Но патроны дали ограниченно и сказали чтоб попусту не расходовали.
- Всем оружия хватило?
- Всем. Я не знаю, как в других, а у нас все вооружились и пошли в бой. Я не помню сейчас, по-моему автоматов не было, у командиров были еще и пистолеты. А нам вот только винтовки. Но ремня даже не было, чтоб надевать и нести. Так только, в руках держишь и идешь.
- Гранаты дали?
- Может кому и давали, а мне нет.
Нашу часть, 39-й гвардейский полк направили к Мамаеву кургану. Мы пришли, нас там разместили в поселке, а командиры пошли получать боевой приказ. Потом пришли и приказали: «Подъем! Пошли занимать позиции к Мамаеву кургану». Там и сейчас есть овраг, в котором мы тогда расположились. Нам сказали: «Как начнет рассветать пойдем в наступление!» На рассвете объявили: «Вперед!» И мы пошли на курган, а там идти не мало. Пока шли, в нас никто не стрелял.
Немцы на самой же вершине кургана окопались, когда мы ближе у верху подошли, по нам открыли огонь. Мы начали нести потери: кого убили, кого ранило. Подползаем к окопам немца, а он струсил, наверное, и выскочил сдаваться: поднял руки! Командир говорит мне: «Сопроводи его». А я только развернулся, а меня раз – сшибло. Я хотел посмотреть, куда он пошел этот немец, он во весь рост шел, может и его тоже убило… там же, когда стреляют, смотрят разве… Пуля попала мне в щеку, в нижнюю челюсть, прошла в десне, а вышла из подбородка… во рту все шатается, больно, кровь льется.
Ко мне санитар подскочил, перевязал меня и говорит: «Иди теперь только вот этой дорогой и больше никуда не сворачивай. Тут по ложбине, по ручейку этому спускайся до Волги, а там тебя перевезут на ту сторону и обработают тебе рану. Так я и пошел. Ну, как пошел, и ползком и по-всякому. Добрался до оврага – тут уже проще было идти к Волге, скрытно все-таки. А там в начале ложбина неровная. Там от ручья были протоки такие, вот я по ним полз, а немец за мной следил и стрелял. Он стрелял, а пули все выше уходили, я слышал пули... и он долго за мной следил. Потом я подполз к железной дороге, и думаю: сейчас если встану – он меня сразу и убьет. Я все время у него на прицеле. Пролежал я долго – не стал сразу вскакивать и бежать, а выждал, когда он перестал стрелять. Я быстро вскочил и перебежал, у меня же руки и ноги целые, только лицо ранено. Глаза хорошо что видели. Я перебежал, а там уже укрытие, и он за мной перестал следить, я спустился в овраг и по оврагу прошел до Волги, а там медпункты уже были. Перевязали меня и направили к барже, в которой много раненых уже ждало, чтоб их перевезли на ту сторону.
После эвакуации за Волгу переправили нас в полевой госпиталь. А там перевязку сделали и направили в Ленинск. Там у нас было очень много медпунктов сортировочных. Забрали и в вагон погрузили. Но я в госпиталь не попал сразу. Когда нас везли, я отстал от поезда. Пошел обменять сухпаек на молоко, мне жевать нельзя ничего, только молоко или что-то жидкое-прежидкое, а поезд ушел. Я пошел на станцию к коменданту. А он мне: «Как же так? Ты почему отстал?» Я рассказал, что пошел обменять сухпаек на жидкость, чтоб покушать, а он тронулся, и я не успел. Это было в Палласовке. Комендант отправил меня на окраину: «Иди туда, там есть госпиталь, и там тебя примут, я позвоню им». Вот так и получилось. Меня из Палласовки отправили в Николаевку обратно. А я там все знал уже. По дороге пошел.
В пути мне встретился мужчина, который возил горючее в колхоз со станции в Палласовке. Вот он меня взял довез до Николаевки. Там в милицию я обратился. Меня они в госпиталь в Николаевке отправили. Я там недолго лежал, месяца полтора.
Затянулось все, и направили меня в Еланский район, село Терса, там был формировочный пункт. Меня там спросили: «Где до этого служил?» Я рассказал все, и про астраханское военно-пехотное. И меня вместе с другими направили на фронтовые курсы младших лейтенантов. Там мышей было полно – нашествие. Нас там расформировали по квартирам. Мы ночуем, а мыши по нам лазают, а кошки сидят, смотрят на них. Мы сделали бак, и приманку повесили, они туда полезут до приманки, а приманка переворачивается, и они в воду. Вот такая ловушка. Утром смотришь, столько нападало – кошмар. Там я проучился месяца 3-4, потом получил звание младшего лейтенанта, и на фронт направили на Курскую дугу.
Там я попал в 141-ю стрелковую дивизию. Вначале меня назначили командиром взвода ПТР, противотанковых ружей. А потом почему-то изменили – послали командиром взвода заградотряда. Там у меня около 20 солдат было, и я ими командовал.
- Кому подчинялся заградотряд?
- Командиру дивизии. От них там был майор или подполковник, и фамилии-то не помню, даже командира полка я не помню. Часто ко мне туда приходили особисты. Мы там располагались в населенном пункте. Там людей же всех повыселили – прифронтовая же полоса, за 40 км отправили всех. Хозяйства у всех остались, а им даже не разрешали ухаживать за своими огородами.
- Какие у заградотряда были задачи?
- Территория пограничная – чтоб тут никого не было гражданских. Потому была такая команда: убрать всех гражданских оттуда, а кто будет появляться отправлять обратно, выдворять назад и всё.
- Своих отступающих не было?
- Не было. Конечно, мы как заградотряд и за своими солдатами еще следили. Некоторые же еще бежали с фронта, дезертировали.
- Вы стояли далеко в тылу?
- Нет, близко к фронту. Вот населенный пункт займут наши, мы внутри, а на окраине уже передовая.
- Приходилось кого-то из солдат задерживать?
- Нет, мы не задерживали. Приходили только гражданские, а мы их выдворяли. Я даю команду своим солдатам – они отправляют назад.
- Вы пошли в наступление вслед за дивизией?
- Нет. Вместе с полком пошли в наступление. Мы были на границе с Сумской областью. Нас подняли и говорят: «Вперед! В атаку!» Мы пошли. В одном месте, была оборона немцев. Они там долго сидели, завели там пчёл - ульи стояли. Наша часть заняла эту пасеку. А немцы пристреляли это место, когда отходили. И вот мы когда дошли туда, нас как ахнули снарядами. По этой пасеке. Я не помню там... меня оглушило - я ничего не слышу, видеть-то вижу, а слышать ничего не слышу. Собрали нас раненых, контуженных на машину, быстро погрузили и отправили на станцию. А там уже опять в госпиталя… Теперь с контузией. Нас погрузили в вагоны и повезли теперь по направлению Москвы. Не доезжая Москвы нас где-то разгрузили и повезли в Вологду, и там в госпитале конечно лечили, но так ухо правое у меня и до сих пор плохо слышит.
После контузии попал в 19-ю гвардейскую дивизию. Вот это в 3-й раз, и там я был ранен в боях. Это тоже было на Центральном фронте. Там я был командиром взвода. Нас привели на формирование. Там еще был генерал, построил нас: «Кто лыжник? Кто может на лыжах кататься?» А я не мог. У нас в деревне не было, были только коньки и так палки-доски сами делали и катались. Один с Саратова парень. Он встал со мной рядом и ответил: «Я!» - «Выйти из строя!» А генерал спрашивает: «Еще кто?» А я не поднимал руку, ничего, а этот товарищ, который стоял около меня, на меня показывает генералу: «Вот он» - «Выйти из строя!» Я вышел и пошел с ними.
Меня командиром лыжного взвода назначили. Начали ставить задачу - мы должны были пройти линию фронта, перейти в тыл противника и действовать там – уничтожать коммуникации врага. Но у нас, не подготовились как следует. Сказали - вот в таком-то месте, а не подготовили прохода. И мы попали под массированный обстрел. Разбили нас – полегли многие, некоторых ранили, и я в том числе. Забрали нас опять и увезли.
В последний раз меня ранило в ногу, и я по этому ранению был демобилизован из армии и инвалидность мне дали. Перебило нерв.
- Как на фронте кормили?
- Ну, как полевая кухня была: привезут, черпаком в котелки – и кушайте.
На станциях сходили в основном за горячей водой, кипятком. Вот сойдешь, наполнишь котелок горячей водой – вот и чай. А так сухой паек давали нам. Сахар, я помню, вот когда на фронте, в первый бой пошел, нам дали сухпайки и там сахар был кусковой, не мелкий, а большие куски. И я старался его быстрее съесть. А его грызть можно было только с хорошими зубами. Точно как предчувствовал, что мне его скоро нельзя будет кушать, а только размачивать и пить чай.
100 грамм давали, но я как-то мало пил, и так до сих пор почти не пью. Водка меня как-то не интересовала никогда.
- Вы курили?
- Курить я хотел. Но когда мы в училище были, на 17 пристани мы располагались, а там забор был. Пацаны местные, чтоб денег заработать, принесут туда и в щелку дают: вот ты ему должен дать денег, а он тебе даст тогда цыгарку. Когда он передаст тебе этот самокрут, а потом развернешь, а там конский помет. Деньги отдал, а табака нет! С этих пор я не стал больше курить. Жульничали пацаны самым настоящим образом. Перескочить через забор – быстро не перелезешь, а они убегают быстро.
- Помощь союзников помните?
- Помощь помню. Студебекеры были - хорошая машина! Тягали наши пушки. Питания очень много американского было. Консервы давали.
- Чем-нибудь трофейным пользовались?
- Нет, у меня ничего не было.
- Возвращаясь на фронт, какие были мысли? Надеялись выжить?
- Молодость есть молодость. Никакого страха не было. Вот у одного у нас был такой страх, когда на фронт направляли. Он сам себя загнал: Вот убьют меня – и всё! Так и действительно, как только пошли, так его и убило. Его уговаривали все солдаты: «Да ты что один разве? Да идем мы все ж в бой так же! Что будет… Судьба распорядится нами!»
А я что-то не страшился, и когда на Мамаев курган шли, там же высоко подниматься было по склону. Идешь так, будто это игра какая детская… И ничего не думаешь, что убьют тебя или чего еще, а когда взошли на самую вершину кургана и комполка скомандовал: «Вперед! За Родину! За Сталина!» Мы ж во весь рост встали пошли. А они же в окопах лежали и стреляли по нам. Тут даже самолет на бреющем налетел, откуда ни возьмись начал нас обстреливать. Тут уже стало понятно, что не игра. Когда начали стрелять и убивать: смотришь – упал один, другой… некоторые кричат: «Помогите!» А там как помочь? Если начнешь помогать, то отстанешь от цепи – нельзя. Кричат только: «Вперед! Вперед! Не задерживаться!»
- Как вы к немцам относились?
- А как еще? Они-то нас не щадили! Мы их должны щадить что ли?
Мы то же делали, что и они делали. Они стреляли и мы стреляли. Борьба шла за жизнь.
- С пленными как поступали?
- Я ничего и понять не успел… Близко, только того и видел немца – шел сдаваться, высокий молодой парень, в шинели... что-то длинное на нем было, может в плаще.
Других я видел из далека.
- У вас как командира взвода, как отношения складывались с солдатами?
- Хорошие были отношения. Там все одинаковые.
- Вы переписывались с домом?
- Переписывался я когда учился в Астрахани. С фронта я с родителями не переписывался, потому что понял, что их там нет, они эвакуировались.
- Бога не вспоминали на передовой?
- Тогда не вспоминали. Тем более, мы молодежь, комсомольцами были, а после и в партию вступали. Но я знаю, что верующие были и церковь не закрывалась. Она была если не разбита, то она работала, а если разбита, то в то время средств не было, чтоб ее восстанавливать. Других важных работ было много.
- На фронте женщины были?
- Нет. У нас не было. На кухне, может были, не помню уже. Санинструкторы были парни.
- Политработники пользовались уважением?
- Да. Они ж приходили и читали нам лекции – рассказывали, где, чего. У нас же ни радио, ничего не было… это сейчас вон как – везде. А тогда информации было мало.
- По вашему мнению Красная армия умело воевала?
- Я бы сказал что умело. Может, солдаты кое-где не так себя вели – это дело другое. А офицеры работали с душой. Это видно было, что они старались.
- Какие у вас награды?
- Красной звездой после войны райвоенкомат наградил. Я пришел когда с фронта – у меня ничего не было. Потом еще дали медали за Оборону Сталинграда и за Победу над Германией, и еще дали орден Отечественной войны.
- Как узнали о Победе?
- По радио передавали. Я уже тогда работал в органах и в командировке был, в Ленинском районе, и там услышал что Победа… Там радости столько было. И в райотделе, и просто на улице все люди радовались, что закончилась война.
В Аксай я возвратился с фронта после того как демобилизовали. В милицию устроился. У меня отец работал в милиции, и он мне и посоветовал: «Иди в милицию, я с начальником поговорил». Я говорю: «Да я ж хромой!» - «Все пройдет. Пока заживет и разработается, ты будешь работать больше на участке – с людьми беседовать, писаниной заниматься, допрашивать если надо». Я пошел устроился, и проработал больше 39 лет, вместе с армией почти 40 лет службы у меня.
| Интервью и лит.обработка: | А.Чунихин |
