Филатов Георгий Кузьмич

- Расскажите про детство, юность, условия жизни, состав семьи.

- Родился я 15 сентября 1926 года рождения, в селе Верхний Нарым Красночикойского района Читинской области. Село это расположено на юге области за городом Петровск-Забайкальский. До 1936 года моя семья жила в этом селе, я закончил там три класса образования. Жили плохо, родители работали в колхозе за трудодни. У родителей нас было четверо – я, средний по возрасту, и три моих сестры. В 1935 году две сестры и брат моего отца переехали в Шилкинский район, на прииск Жарча. Наша семья добровольно собралась и приехала туда следом, по их приглашению, 29 марта 1936 году. Это я хорошо помню, как мы на телеге переезжали через реку Хилок, и чуть не утонули в ней. В Жарче мне пришлось снова идти в третий класс, так как я не закончил его в Верхнем Нарыме. Детство моё в Жарче я помню до сих пор, оно было замечательным. Каждое лето, подряд четыре раза, я был в пионерлагере Халтуй Шилкинского района. Здесь я работал в колхозе, в 14 лет выучился на тракториста и начал пахать. Пахали на тракторах и конях. В Жарче мы прожили шесть лет, до 1942 года. В том году отца призвали в армию, сразу под Сталинград. И в течение суток с момента получения повестки, он попросил лошадь у соседа, сгрузил все вещи и перевёз нас из прииска в деревню Кучигер (25 км по прямой, 40 – в окружную). Сказал, что в деревне можно прокормиться и не умереть с голода. Действительно, так и оказалось – на прииске много моих ровесников умерло от голода и холода.

- Раскулачивание было?

- Нашей семьи это не коснулось. Я помню, еще когда жил в Красночикойском районе, как ходили люди в синих галифе и фуражке, яловых сапогах. Как появлялись они в деревне, то все прятались. Я хорошо помню, как после дождей на улице была грязь непролазная, мы – пацаны, бежим домой прятаться, задрав штанины. (смеётся) Крикнули нам что синие, зелёные фуражки идут забирать мужиков из деревни. А так как мой отец работал мастером на железной дороге, его не тронули и к нам не заходили. Арестовали у нас в своё время председателя и продавца магазина, его звали Пашей, к которому мы ходили покупать две-три конфетки-подушечки синего цвета. Вот мы его жалели очень, что его забрали!

Ещё я помню, там же был кровавый понос у населения, дизентерия. Вывешивали флажки на домах заболевших. Меня мать умоляла туда не ходить, несмотря на мои просьбы, что мои друзья жили там. И малярия была у нас в деревне, помню, как соседка сильно кричала от боли. Кто-то приезжал лечить, выдавали порошки, завёрнутые в бумажки. Нашу семью это обошло, слава Богу. Никто не болел и потом мы оттуда переехали.

- Была ли предвоенная подготовка – Ворошиловский стрелок, БГТО?

- Да, да! У меня даже два значка было, один из них – Ворошиловский стрелок. Это уже в Жарче, в пионерских лагерях. Стреляли мы из винтовок-«монопулек», под вид ТОЗовки. Слабенькие такие. Сдавали мы нормы БГТО – я прыгал, на турнике подтягивался, делал склёпку. Обязательно записывался на общие мероприятия. Играл я на балалайке, мы организовывали самодеятельность, и я давал им прикурить (смеётся)!

- У деревенского парня какие были перспективы?

- Если говорить обо мне, то мой отец желал чтобы я, его единственный сын, стал хирургом. Но отец погиб, средств не было и не стал я хирургом. Ещё я мечтал стать секретарём райкома или ещё выше. И получилось, так что я проработал секретарём партийной организации в крупном колхозе, потом стал председателем колхоза.

- Что было известно про предвоенные конфликты – Хасан, Испания, Халхин-Гол, Финская компания? Кто-нибудь из родственников участвовал?

- Конечно, я слышал про все эти конфликты. Новости слушали по тарелке – в деревне уже было электричество и радио. Читали газеты. Мой двоюродный брат, 1918 года рождения, воевал на Халхин-Голе на протяжении всего конфликта. Он был политруком. Брат мне вечерами рассказывал как убегали японцы, как мы их догоняли, в штыковой участвовали. Японец, рассказывал, хоть и маленький, но быстро бегает. Если ты не спортсмен, то его не догонишь. Как боевых товарищей хоронили, что было жалко. Брат моей жены, он то же с 1918 года, тот участвовал в войне с финнами и там погиб.

- Многие ветераны вспоминают, что перед войной стало жить хорошо: Деревни были большими, а поля хлебные – несколько тысяч гектаров. Колхозы были богатыми…

- Такого не могу сказать, потому что я был на севере Читинской области (Тунгокочинский район), и урожаи были плохие. Север - есть север! Были рано заморозки, только пшеница стала в цвету, мягкой - ударит мороз. Раза два-три подряд ударит и всё! Хлеб был чёрный из этого мёрзлого зерна и питались таким. В сравнении с южными районами, даже с тем же бедным Красночикойском, откуда я родом, там климат был лучше, лучше и росло. Они собирали 10 центнеров с гектара, а мы всего четыре.

Что касается уровня жизни населения, у нас, еще в Верхнем Нарыме, жил сосед Гриша. Он купил велосипед. И мы, пацаны, бегали смотреть, как он на нём ездит. Бегали за ним, хватали за крыло (улыбается). Там, в селе, даже гармошки не было. Я играл, пацаном, на балалайке, и меня приглашали на гулянки, свадьбы. Я ходил, играл, даже выпить предлагали, но мамка запрещала. И я не пил, и сейчас уже 30 лет не пью и не курю. В Красночикойском районе мы жили кедровым орехом – масло, халва. Орехов наешься, воды напьёшься и целый день сыт. И хлеба не надо. Три-четыре мешка шишек висело дома. Отец ходил охотиться на белку, меня приучал, с десяти лет. И за шишкой тоже. У нас, уже в Жарче, к тому времени появился патефон, отец купил, коньки купил. Конечно перед войной, хоть немножко, но стали жить лучше. Сдвиги были.

- Было ли ощущение войны?

- Не было такого.

- А как Вы узнали, что война началась? Что говорили старожилы? Какое было настроение?

- 22 июня я был в пионерском лагере. Встали рано утром: шум, крик. Подбежали к кругу (вокруг репродуктора) и Левитан передавал страшным голосом. Нам пионер вожатый велел, чтобы мы завтракали и готовились домой. А вообще-то нам ещё там надо было жить до 29 июня. Пришли машины из посёлка Вершино-Дарасун и увезли домой.

Я не забуду никогда этот крик и плач. Соседка ревёт: повестка её мужику пришла. Мужиков забирали уже с первого дня – машинами, машинами… У нас же в прииске одних рабочих было 6000 человек и призывали уже с 16-17-летнего возраста. Каждый день! Повестки привозили верхом на коне из сельсовета за 20 км от нас, мы его называли «нарочный». Приезжает – бабы ревут, плачут, даже с коня не слазил. Подъезжал к дому и кричал: «Эй Авдотья!», «Маруся, выходите, повестка!». Шестнадцать настоящих мужиков у нас погибло в деревне.

Молодые мужики были настроены, воевать, Родину защищать. А семейные мужики плакали, не хотели ехать. Председателя у нас тоже забрали, пришлось собираться селом и выбирать нового. Женщину выбрали председателем. И бригадиром, трактористом, механиком тоже была женщина. А в марте 1943 году принесли повестку уже мне и моему другу Савелию. Нас возили на медкомиссию в райцентр, вернули, и сказали, что призовут попозднее. Уже попозже приехал к нам военкомат в лице капитана Кочемалкина. Один из призывавшихся хотел сбежать, капитан строгий был, достал пистолет, пригрозил, что застрелит и тот быстро вернулся (улыбается).

У нас двое человек сбежали из армии, приехали в Читу и одиннадцать лет после войны они скрывались – жили по лесам, деревням. Прибегал иногда он домой к своей семье, трое детей у него было. И пришел, сдался в военкомат. Его не судили за давностью лет. Посидел в Верх-Усуглях (райцентр) в КПЗ и его отпустили к семье.

- Были в наших краях эвакуированные с запада? А ссыльные из западных союзных республик?

- Не было таких.

- Кто из семьи во время войны был убит или ранен, отличился на фронте, или работая в тылу.

- Три моих сестры трудились в тылу – жали хлеб. Вручную, не комбайнами. Одна пасла овец. Другая сестра выучилась на тракториста и работала им во время войны. А двоюродный брат, который участвовал в Халхин-Голе тоже воевал политруком, только я не помню где.

- Как узнавали вести с фронтов?

- По радио, читали газеты. Был у нас Кочев Пантелеймон Николаевич, инструктор райкома, приезжал и читал лекции, известия, новости с фронта: какой город отбили, какой сдали. Приезжал часто. Еще приезжал партийный специалист из райцентра, за 180 км, на коне. На клубе вывешивали объявление, и он там читал лекции, всё рассказывал. Выступал председатель сельсовета: развешивал карты, показывал указкой и рассказывал - сдали, взяли, освободили, убили столько-то.

- Что думали о Москве в тот период, когда к ней подходили немцы, разгром немцев под Москвой.

- Жутко было, думали, что если Москву немцам сдадут, то народ впадёт в панику. Но тот же Кочев говорил нам, что даже если и сдадут Москву, то немцы всё равно не победят, как не победили французы в 1812 году. Вспоминал Кутузова, Суворова, Багратиона - наших великих полководцев. Будем драться до самого Новосибирска!

Мы ещё больше боялись, молились Богу, чтобы японцы не перешли границу. От местных женщин только и были слышны разговоры: «Только бы японец не напал!». Если нападёт, то он заберёт наши города, а те города немец заберёт. Ведь тут такая армия стояла!

- Что думали о Ленинграде в период его блокады?

- Конечно переживали, но не так как о Москве, людей жалели. Думали, что все жители умрут с голода.

- Что думали о Сталинграде в период Сталинградской битвы? Про Курскую дугу?

- Там тоже было жуткое дело. Дом наш, дом немцев. После освобождения конечно хорошее настроение было. А про Курскую дугу я вообще ничего тогда не слышал ни от кого.

- Когда и как вас призвали?

- 3 ноября 1943 года пришла нам, 12 ребятам, повесткас указанием о прибытии 7 ноября на сборный пункт в Верх-Усуглях (райцентр). Собрали меня, немножко выпили, позвали девчат, ведь не знаешь – останешься жив или нет. Привезли нас утром в Вершино-Дарасун, переночевал у своего дяди. И нас, со всех деревень было 33 человека, погрузили в машину и привезли на сборный пункт – на станцию Чита-1, в железнодорожный клуб «Октябрь». До Читы нас сопровождал партработник Кочев. Из котомок на сборном пункте бывало, воровали еду, дрались. Немного погодя из Читы нас увезли в Шилку, а потом в Цугольский дацан, недалеко от посёлка Ясногорск Оловяннинского района. Там сделали расформировку.

Жили в землянке, утром встанешь – дверь не открыть, снегом её заметает. Спали на дне землянки в притирочку друг к другу. Если пойдёшь в туалет, то на своё место уже не ляжешь и приходилось сидеть у печки, обитой железом, до утра, до подъёма. Как подъём объявят – бежишь до своего места, где спал, хватаешь обмотки и успеваешь наматывать. Если не успел, то по карманам рассовываешь (показывает). Побежали на физзарядку. Потом уже наматываешь, как следует. Двухметровые обмотки, как раскатится, плакать хочется! На завтрак две-три картошины в кожуре, иногда хвост селёдки и ложку каши. Стол был на двадцать четыре человека, по двенадцать с каждого ряда. Хлеба тонкий кусочек, в животе урчит – хочется есть (улыбается). Питательности никакой!

Проводили занятия: тактика – стрельба. Как от пуль убегать. Изучали всё в поле, а строевая подготовка – на плацу. Правда, плац был песочный. Дисциплина была серьёзной. А ночью тревоги: то одна, то две за ночь. Становились в строй и бежали, сколько-то пробежали и команда: «Ложись!». А вспотевшие, мокрые, в тонкой шинели и гимнастёрке, лежали в снегу. Потом командовали вставать и бежать, и снова ложиться. А потом прибежишь, стояла бочка с холодной водой, кто-то пил. Очень много среди нас попадало в санчасть и госпиталь с воспалением лёгких. Он такими был заполнен.

Потом стали привозить раненых, мы их разгружали. Кто без ног, без рук, мать моя! Вот несёшь чурку, а он просит убить-задушить его. Каждый день приходил состав, мы их разгружали. Нары были трехъярусные, на первый ярус ещё ничего – затаскивали. На вторые потяжелее. Вот на третьи тяжело было поднимать, вдвоем, втроём. Мало ходячих было, на тех же костылях. Конечно многие там умерли, едва ли кто выжил.

Потом организовали у нас 9-ю маршевую роту, на фронт. Мы стали писать заявления о направлении на Запад. Командир роты нам высказал за это, объяснил что нас выучат на сержантов и мы будем обучать солдат. Но у меня было большое желание уехать на фронт, надоело это мучение с занятиями, несмотря на то, что там могли убить. Грудь в крестах, либо голова в кустах (улыбается)! И вот выстроили нас, стали зачитывать список, кого отправлять на фронт. А мой друг Савелий стрелял из винтовки так метко, что перебивал спичку или лезвием ножа рассекал пулю. Вот таких стрелков отбирали и отправляли на запад в школу снайперов. А остальные закончили здесь школу сержантского состава и нас отправили на 77-й разъезд (ст. Безречная), там распределили по частям, в 575-й станковый полк. И там я служил до самого 45-го года.

Слева направо Жуков Ю.А., Казаков Леонид, Паршуков Сергей, Филатов Г.К.

- Из чего учились стрелять?

- Стреляли из винтовок, ручного пулемёта Дегтярёва. Из ДП я стрелял отлично, а из винтовки - посредственно, почему-то неважно. Командир (старший сержант Высоцкий) меня спрашивал, хорошо ли я вижу мишень, с глазами в порядке ли, почему плохо стреляешь, ведь из Дегтярёва стреляешь хорошо!? Я ему отвечал, что стреляю не плохо, а посредственно! (смеётся). Буду пулемёт, хоть он и тяжелый, таскать и из него стрелять. Сам не понимал, но попадал из винтовки в мишень только одной пулей из пяти. Получше получалось если стрелял опирая её на что-то твёрдое. Из автомата ППШ хорошо стрелял, с ходу. А из Дегтярёва я на «пять» стрелял, все пули всаживал.

У нас была учебная площадка с окопами, в которых сидели солдаты, по команде поднимающие мишени. Эти мишени за короткое время нужно было успеть поразить. И был у нас, потом трагический случай: застрелили одного солдата из такого окопа. Он был маленький ростом и силёнок мало, а мишени были очень тяжелые, сколочены из лиственницы. А он приподнялся из окопа, вместе с мишенью и в него попала пуля, в голову. Сержанта, старшего по стрельбам, тогда долго таскали. А солдат-стрелок, музыкант был, училище закончил, его оправдали.

- А учебный полигон что из себя представлял?

- Бруствера наложены для стрельбы, для каждого стрелка. Отсюда стреляешь (показывает), там – мишени. Потом на тех участках, длинной, например 500-800 метров, где далеко, сначала все простреляют и мы все идём смотреть кто как отстрелялся. Стреляли из винтовки всегда со штыком. На учениях падаешь, примыкаешь штык, вскакиваешь – отмыкаешь. Тем более она бывала выше солдата. Семнадцать лет нам тогда было. Командир роты Колотенко к нам кричал: «Эй, пацаны, что вы там делаете?!» (улыбается).

- А гранаты бросали?

- Да, бросали, учебные, на полигоне: РГД и «лимонки». Там обходилось без происшествий. Гранаты хорошо я бросал. Преодолевали полосу препятствий: из-под проволоки вылезешь, такая высота (показывает), пролезешь и нужно кинуть гранату. Некоторые солдаты шинелью цеплялись за проволоку (смеётся). Крутится-вертится, а сделать ничего не может.

- Какие-то курьёзные случаи во время учебы?

- Занимались на турнике и один солдат из соседней со мной деревни не получалось подняться на турнике. А сержант, здоровый такой, забыл фамилию, схватил его под задницу приподнять, а тот разжал руки и сержант отпустил. И этот солдат брякнулся задом на землю, твёрдый грунт. И что-то отбил себе, кажется, его потом комиссовали.

- В каких родах войск служил. В какой дивизии или в каких именно воинских частях воевал, и под командованием каких военачальников.

- Командиром дивизии у нас был генерал-майор Соловьёв. Начальник штаба – подполковник Урусов. Командир роты – Колотенко. С этими командирами мы пошли в бой. А как звали командира взвода я забыл. Род войск - «Пехота – сто вёрст прошел, ещё охота!» 103-я стрелковая дивизия 36-я армия 3-е формирование. Я помню хорошо что командующим нашей армией был Малиновский. Низенького роста, плотненький.

- Где вы были 9 мая, что делали и что чувствовали.

- Я был в казарме. Сразу нас выходить строиться. Кто-то из солдат говорит: «Война кончилась». Выскочили на улицу, ребята стреляют из автоматов. Мы находились тогда на станции 79-й разъезд. Был митинг около 2-х часов: поздравляли, хвалили, вспоминали Сталина, и конечно же командующих, поклонились погибшим ребятам.

- Как Вы переходили границу?

- Вечером (накануне) старшина сообщил нам, что утром будет объявлен подъём. «Пойдём пешком, до самой границы». Реку Аргунь мы переплывали кто как мог. Там выставили понтонный мост, по нему проходили танки Т-34. Я до сих пор не могу понять, что за мост такой, как они по нему проходили, чтобы он выдерживал танк! Следом за танками уже переправлялись мы. А кто-то на лодке, кто – на бочке или досках переплывал. Река была широкая, бравая. Дальше так и шли, до самого Хингана. Много солдат падали дорогой: в основном от солнечного удара, а то и просто обессилев. Упал и не может подняться, их потом довозили на попутных машинах, телегах и кухнях.

Когда перешли границу, примерно через два-три километра снайпер убил нашего командира роты старшего лейтенанта Колотенко, было ему тогда лет 35. Когда мы подошли к границе с Маньчжурией, все офицеры переоделись в форму рядового состава, чтобы не выделяться. Там много было японских женщин-снайперов, стреляли они очень хорошо. Когда её схватили, то допросили, почему она именно его застрелила, а она ответила что он первый рот открыл. Первый поднялся в атаку: «За мной!» и она попала прямо ему в открытый рот. Так она сразу вычислила командира. Наш старший сержант (помощник командира взвода) Высоцкий, когда её сняли с дерева, дал команду высечь ей спину. Я лично в этом не участвовал, только видел. Высоцкий когда ему предлагали отправить её в Советский союз, обучать снайперскому делу, ответил что его сердце не выдержало бы за смерть командира и солдат. Она наверняка многих наших солдат застрелила, да и много их таких было. У снайперов была отличная маскировка, они маскировались в таких красивых кустах, с большими листьями. Она (снайпер) одевала маскхалат под цвет этих листьев и там сидела в засаде. Из далека её очень тяжело было распознать, только подойдя вплотную. Подходили вплотную к этим кустам и снимали снайперов. Кто-то из них застреливался, чтобы не сдаваться, а кого-то брали живьём. Потом уже, когда мы вели пленных, из 31 одного японского солдата, среди них было 7 женщин. Говорили ещё, что в бою на границе с их стороны воевали южные корейцы, как и китайцы. Но лично я их не видел.

У японцев на границе были огневые точки, стреляли они разрывными пулями, одной такой пулей ранило моего земляка с Верх-Усуглей так, что ему потом ампутировали ногу. Меня один раз в составе шести человек засылали ликвидировать такую точку. Но мы крикнули «Ура!» и они её оставили. Нам удалось подстрелить пару убегавших японцев, остальные скрылись под бугор, там уже другие были войска. Их, скорее всего тоже застрелили. Вообще японцы убегали от нас, достаточно было два-три раза крикнуть: «Ура!», и как корова языком смахнула.

Пока был привал, один майор обратился к жестянщику Агафонникову, сделать ему обеденную миску. Этот Агафонников стал бегать – искать среди убитых японцев офицеров, чтобы взять пистолетик, маленький красивый такой, на поделку. Нашёл, а рядом лежал недобитый японец, и он выстрелил насмерть в этого жестянщика. Умирал и стрелял, его сразу закололи ножами. Потом какой-то подполковник нас предупредил, сказал, что японец прикинется мёртвым и выстрелит в спину.

На этом месте у нас появилась палатка с раненными, которые шли впереди, их загружали на машины и увозили в Читу. Погибло у нас в роте тогда 27 человек, в первом же бою. В честь победы на этом участке давали потом салют из личного стрелкового оружия.

Потом уже, больших стычек у нас не было вплоть до самого Хингана, одиночные перестрелки. Шли очень тяжело, у себя дома еще ничего, а вот по Монголии, там тяжело было: пески, воды нет (каждому солдату на день давали по двести грамм). Пока мы шли, то потеряли «в дороге» килограмм пять веса. Ещё давали жирный бараний курдюк, но его есть не хотелось. Пили по глотку, старшина сразу предупредил всё не выпивать. Август месяц – жара сорок градусов. Бывали случаи, что когда везли нам воду на лошади, то солдаты простреливали бочку, подбегали и пили. Или когда встречались на пути озерки с ржавой водой, набрали в каску воду, пили и травились, хоть у них и выбивали каску из рук. Наши офицеры потом засылали отряд вперёд в места, обозначенные на карте, где были эти озёра - охранять. На привале мы ставили винтовки вот так (показывает типа вигвам) и накидывали сверху шинели, но это мало помогало. Перерыв 5-10 минут, потом команда «Подъём!», шинели сворачивали в скатки и вперёд. А так, к привалам обязательно подвозили воду, но очень мало.

Когда дошли мы до Хайлара, по нам стали бить все войска: было много солдат, вплоть до артиллерии. Там работали наши Катюши. Потом пошли наши танки. После них нам осталось только зачистить город от остатков войск. В Хайларе были подземные инженерные сооружения, сильнейшие укрепления. Было тяжело их оттуда достать. Длинной сколько они были сложно сказать, но мы по ним шли-шли, под землёй. Налево кабинет, направо кабинет, налево кабинет, направо кабинет. Для командиров, наверное. Крепкое бетонирование, серьезные укрепления – ДОТы, ДЗОТы, пулемёты. Но когда мы подходили, то огня по нам из них не было. Если бы открыли, то было бы страшно. Видимо они, к тому времени уже успокоились, их окружили и они сдались. Пленных вывели и сдали в штаб.

Там был интересный эпизод. Нас заставили сопровождать 21-го пленного в штаб. Нас, конвоиров было, 7 человек, был среди нас такой Жильцов, он стал требовать с японцев то часы, то зажигалку. А были японцы, которые говорили по-русски и могли нажаловаться на побор. И Жильцов одного японца, вроде бы нежелаючи, а, скорее всего, намеренно застрелил. А по документам то у нас было на одного больше, с подписью, печатью. Объяснили, что пришлось застрелить одного при попытке к бегству. Подполковник придрался к нам, как мы, семеро, могли упустить. Вышли мы на поляну, думаем, посадят Жильцова, долго допрашивали его чекисты. Отпустили только через 4 часа. Вышел он белый, мокрый – обошлось, отпустили. Потом, там же, нашим ребятам двое японцев выбросили пару хороших портсигаров. Среди пленных были в основном солдаты, увезли 71 человек пленными, потом мёртвых вывезли. Сразу вывозили японцев из города. Бывали среди них и случаи самоубийства, чтобы не сдаваться.

После Хайлара мы стали преодолевать Хинган, толкали машины, которые не могли зайти в хребёт. 5-8 человек, со всех сторон. Мелкие группы стрелков нас обстреливали со сторон. Одни наши группы войск зачищали, другие помогали подниматься транспорту. А вообще было много погибших при преодолении Хингана, там памятники нашим солдатам стоят. Всё время шли дожди, даже танки не могли идти, буксовали. Подставляй рот, он будет полный воды (улыбается). Занимали мы Цицикар, японцы там тоже сопротивлялись. А Чанчунь, его, по-видимому, заняли наши десантники, потому что мы пришли уже на гулянку (смеётся). Пили там ханжу (отрава настоящая, подвид спирта) и саке (красное вино). Я ханжу не пил, только немножко саке.

Филатов Г.К. с сослуживцем Петром Терентьевичем - 1946 год

- Какое расстояние было до Хингана?

- Всего мы прошли 900 км, до Хингана расстояние не могу сказать, но шли мы туда побольше недели.

- Что всегда носили с собой, а от чего старались избавиться (например котелок, противогаз, лопата)?

- У нас всё было с собой: лопата коротенькая, фляжка, котелка у нас не было, кормили нас с железных мисок у кухонь.

- Какое наше стрелковое оружие вам нравилось?

- Мне очень нравился наш ППШ. Исключительно хороший. Боекомплект – 71 патрон, сколько можно им уложить! И ручной пулемёт в отделении у нас был, тоже нравился, заеданий не было, надёжный. Винтовка Мосина была исключительно надёжна, только мало патронов. А у меня личное оружие был ППШ. Я ребятам говорю: «Вот бы мне сейчас ППШ на уток охотиться ходить!» Магазин был дисковый, взаимозаменяемость магазинов была хорошая, проблем не было. Тренировались стрелять короткими очередями – командир взвода нас учил экономно расходовать патроны. Шесть-семь выстрелов за раз уже было много.

- Использовали ли Вы японское оружие?

- Нет, не использовал.

- Что Вы можете сказать об эффективности ручных гранат наших и японских?

- Наши гранаты были хорошие, удобные. Что РГД и «лимонку». Поражающийрадиус был хороший. У японцев было два вида гранат наподобие наших. Но бывало часто, что их граната взрывалась ещё в руках, до броска. Недоделка какая-то. Нам один старший лейтенант рассказывал, как наш солдат пытался бросить такую гранату и ему оторвало руку. Старались не пользоваться японскими гранатами.

- Как снабжали солдата (одежда, обувь). Сапоги носили либо ботинки с обмотками?

- Мы ходили только в ботинках с обмотками. Из одежды гимнастёрка, брюки с галифе. Из-за износа менять не приходилось. Как раз перед войной нам выдали американские шинели, легкие такие, красивые. Их цвет немного отличался от нашего. Наши шинели тоже были хорошие, только их материал тяжеловат, особенно когда его намочит. А до войны были шинели с затёртыми воротниками, тонкие, что даже шея в них замерзала. Уже после войны стали хорошие, тёплые.

- Что для Вас значили хлеб, горячая пища, наркомовская норма, табак.

- Горячая пища была тогда, когда её могли подвезти, если не опаздывали. А так, питание было хорошее, ели досыта. Был с собой сухой паёк: американская колбаска, консерва. Я тогда не курил, а махорку давали. Кто не курил, тому давали маленько сахара (но уже после войны). Питались мы там хорошо, командиры договаривались с населением, забивали скот и нам варили. Кормили три раза в день, это было помимо сухого пайка. Ста грамм не выдавали, кто находил во время похода, те выпивали. А уже после войны, 7 и 8 ноября 1946 года нам выдали 100 грамм чистой водки. Больше не было.

- Чему Вы учились у японцев? Как бы вы оценили японцев как противника?

- Такая история. Уже после войны мы были в их казармах, в которых были учебные винтовки. И пленные японцы нам говорили, что мы неправильно колем штыком, показывали как надо – длинным, коротким, через плечо (показывает). Они такие вёрткие. Мне один японец понравился, он как-то через себя перекидывал винтовку и бил ею опять вперёд. Это, говорил, такая штыковая атака. Мы много раз пробовали, у нас не один так не мог. Мы удивлялись (смеётся)!

- Вы считаете, что такая атака была результативна?

- Мы дружно вставали в атаку на «Ура!» и японцы сразу убегали. Только один раз они крикнули «Банзай!», мы вскочили со своим «Ура!», не помогало, убежали. А эти приёмы (штыкового боя) были полезны том случае, что ими можно было заколоть того, кто сзади и того, кто перед тобой.

- Как вы оцениваете обмундирование японцев?

- У них оно было неважным. Разве что тужурки у солдат были тёплые. Если было нужно, они отстегивали (показывает на поясе) типа юбки и можно было убрать в мешок. Это мне у них понравилось. Я одну форму привёз с собой домой.

- На сколько бойцов обычно отрывался окоп?

- Сначала себе откапываешь в полурост, маленькой лопаткой. Потом выкапывали уже в полный рост и объединяли в траншеи. Примерно на 4-6 бойцов. Тяжело было, копали лёжа около получаса, на боку. Ещё камень попадёт.

- Где находился командир взвода/роты/батальона во время атаки/ обороны?

- Впереди обычно. А если в обороне, то в своём окопе позади, примерно в 7-8 метрах. Когда поднимались в атаку, то кричали «Ура!», «За Сталина, за Родину!». В атаке не матерились. Кто-то просто молчком бежал.

- Как пополнялся боекомплект?

- Был у нас специальный снабженец. После атаки, оббегает всех, спрашивает кому что нужно. Бегал от машины с боеприпасами, которая стояла вдалеке от передовой, раздаст и убегает обратно. Потом опять прибегает. В атаку он с нами не ходил без необходимости.

- Какой был боевой дух у наших солдат?

- Хороший дух был, замечательный! Никто ни на что не жаловался.

- Что вы можете сказать о ваших потерях во время войны?

- У нас потери были примерно человек 17, сколько-то было раненых. Я ходил в полевую палатку (примерно в 100 метрах от нас) к раненым, где была первичная обработка ран, потом их уже увозили в тыл, Читинский госпиталь.

- Когда и откуда писали домой, что сообщали о себе?

- Я написал уже тогда, когда закончилась война. Мы приехали в Гунчжулин, стояли там неделю, я оттуда написал письмо домой: «Привет с Манчжоу-Го!». Жив, здоров, всё хорошо, едим яблоки, винограда вал. И что интересно, я не могу есть яблоки, которые сейчас продают – в них нет вкуса. А там были вкусные замечательные яблоки, как западные. Почему, я не знаю…

- Когда и какие получал известия из дома. Было ли известно о сильном голоде в Забайкальском тылу в годы войны?

- Я первый раз об этом слышу! Сестра моя писала мне что скучает. Спрашивала, когда всё закончится и я приеду, рассказывала что ходит в клуб и ждёт меня, чтобы мы вместе туда ходили. Рассказывала, что у мамы стало болеть сердце. Младшая сестра хвасталась, что научилась доить корову, заменяю маму. Старшие сёстры работают в поле, а я дома. Только хорошие письма. Конечно, хоть и тяжело мы жили тогда в военные годы, с другой стороны писать об этом нельзя было.

Был случай еще в учебной части, когда солдату дали десять суток ареста за письмо домой, в котором он написал что много приходится учиться, работать, ночью две-три тревоги. Командир роты его отчитывал, грозил, что за такие слова он может получить год тюрьмы. Когда мы принимали присягу, нам всем объяснили что как бы плохо нам не служилось, домой плохих вестей писать нельзя. Из дома вам могут писать что угодно, там другие люди. А солдат не имел такого права.

- Какая техника противостояла солдату в боях, с чем он сталкивался.

- Танки, артиллерию их я видел. Японских самолётов я ни одного не видел, были только наши. Мы слышали, что японская артиллерия стреляла в стороне, но по нам они не били. Существенных потерь от неё у нас не было.

- Приходилось ли вступать в бой с техникой (бронетехникой) противника?

- Да, приходилось, типа бронетранспортеров. Их было 2 или 3, они шли впереди пехоты. Вооружены были короткими пушками и пулемётами. Мы отражали их атаку, бросали в них гранаты. У каждого из нас были с собой две противотанковые гранаты.

- Какая наша техника на земле и в воздухе поддерживала солдата?

- Сначала по противнику работала реактивная артиллерия, потом мы уже шли вслед за танками. Качество командования было хорошее, было хорошее взаимодействие войск. Каждый командир помогал другому своими силами.

- У вас состав многонациональный был или чисто русский? Кто откуда родом?

- Были в отделении казахи, украинцы, белорусы, литовцы, буряты. В общем, все нации. Что качается «обстрелянности», то у нас в основном воевали новобранцы 25-27 годов рождения. Здесь их держали специально для японцев, «стариков» у нас было мало.

- Медицинское обеспечение как действовало у вас?

- Была у нас одна санитарная машина, они нас объезжали. В случае необходимости забирали к себе в палатку.

- Что запомнилось из встреч с населением во время марша, во время пребывания в прифронтовых населенных пунктах, во время наступления и встреч с освобожденными от оккупации жителями. Как относились монголы, китайцы? Встречались ли с белоэмигрантами?

- Китайский народ встречал нас очень хорошо - поднимали руки, кричали. Дети белоэмигрантов тоже очень радовались, такие бравые девки и почему они тут живут!? Встречали нас с цветами и кричали нам: «Дайте газету!» У нас из воинской части нельзя было выносить газеты, а один (солдат) взял да выбросил газету девчонке, тут сразу командир роты или взвода подскочил, подобрал её и отругал его. Запрещено!

А монголов мы очень мало в дороге встречали. Идём (к границе), монгол на коне проедет, две-три женщины пройдут в халатах. Идут, а приспичит по нужде, то садились не стесняясь. Солдаты наши смеялись (смеётся)! А так, я монголов мало видел, разве что на границе, когда они строили укрепрайоны в районе станции Отпор (Забайкальск).

- Какие трудности приносило солдату на войне каждое из четырех времен года: зима, весна, лето, осень - жара, дожди, снег, распутица.

- Мы, забайкальцы, привыкли ко всему. Привыкли и к морозу зимой, и к летней жаре. Я могу и в 30-градусный мороз работать без рукавиц. Конечно, самое тяжелое испытание для нас было, когда мы шли по жаре. Когда не было воды и жара, тяжело конечно было.

- Многие ветераны признают, что из-за выпивки много народу зря погибло…

- Такого не могу сказать, не было такого.

- Где, как и сколько приходилось спать и отдыхать солдату?

- Очень мало! Очень мало!

- Вы обмолвились, что Вам приходилось участвовать в закрытии борделей. Расскажите, пожалуйста.

- Это было в Гунчжулине, после окончания войны. После того как мы взяли Хайлар, мы двинулись на Цицикар, там была небольшая стычка с противником. Окопались там, приготовились к атаке. Потом дали нам команду атаковать, и японцы пустились в бега. У них, против нас, был отряд около 50-ти человек. И командир нашего взвода старший лейтенант Гусев приказал нам продвигаться дальше. Там, в Цицикаре, задержки у нас почти не было. Укрепрайонов я там лично не видел.

Остановились, пообедали сухим пайком, отдохнули и пошли в Гунчжулин. А вот его мы брали с боем. Короткий (бой), конечно же: ребята были садкие, встали-крикнули, тем более что японцы понимали, что с нами они ничего не сделают. Вот с Гунчжулина мы уже пленных повели в штаб и там нам приказали разогнать русский бардак, местные дома терпимости. Там же много наших эмигрантов было – в Харбине, в Гунчжулине. Они представляли собой трёхэтажные дома, можно было выпить, продавали билеты. И наши хлопцы ходили туда, пока мы там жили, поход стоил 50 гоби. Но там и «поймать» можно было (болезнь). Бельский предлагал мне сходить туда, а он ходил. Туда многие наши офицеры ходили. Русские бардаки мы разогнали, а китайские оставили. И вот мы там жили около полумесяца, там наша дивизия останавливалась на самое продолжительное время. Почти перед самой капитуляцией японцев.

- Какие-то трофеи у вас были? А посылки вы не посылали?

- Лично у меня ничего трофейного не было. Когда я был в Чанчуне, местные пацаны в благодарность за то, что я их подкармливал, приносили мне штампованные японские часы. Их десяток у меня набралось, я потом привёз их домой. Но они плохие были, быстро ломались и были не ремонтируемые.

Посылок домой я не посылал. Там в Гунчжулине стоял склад, в основном вещей набирали себе взрослые семейные мужики, лет за 50 которым было. А я пришел туда уже поздно, под конец (смеётся). Стал бегать по Чанчуну и Гунчжулину, и мой земляк помог собрать мне одежды, я привез целый мешок, сестёр одел. Когда оттуда выезжали, то нам специально выдавали материалы. Резали и делили парашюты, 6 человек по 4 метра. Мои сёстры потом из него шили себе юбки. Носили их долго потом. Привёз две пары японских кожаных красных сапог. Ходил в них на праздники. Материал на костюм привёз себе цвета хаки. Потом мне портной сшил костюм, к девкам ходить.

- Были ли вши? Как боролись?

- Вши были, только уже когда мы вернулись с войны. Снимали обмундирование и в парилку на пару часов. В моей бытности парили только один раз. А ребята рассказывали, что свои штаны они трясли над печкой, вши падали на печку и трещали (смеётся).

- Женщины на войне. Как относились вы и ваши товарищи к присутствию женщин в армии, если они там были, романы случались?

- Женщин среди нас не было, я их видел только в санчасти и госпитале.

- Какое отношение было между солдатами: командирами и подчинёнными, стариками и молодыми? Была ли дружба.

- Конечно, была дружба, без неё на войне нельзя. Особенно среди своего рядового состава. Обращались друг к другу только официально, по Уставу, даже в бою. Тогда – это не сейчас, если тогда не поприветствуешь старшего по званию, то схлопочешь наряд или два. Будешь туалет чистить или воду таскать в умывальник.

- Отношение к штабным работникам, замполитам, особистам?

- Замполит был с нами постоянно: утром и вечером. Всё доложит, расскажет нам, что было и что будет. Политработник нам все рассказывал и показывал на карте – куда мы идём и зачем, какие будут трудности преодолеваться. Я был доволен той армией, хотя и прослужил в ней долго, семь лет. После войну стали нас лучше кормить, одевать. Я бы в такой армии ещё послужил. А вот с особистами мне пересекаться не приходилось.

- Было ли такое понятие как «самоволка»?

- После войны уже, когда я был старшиной, один солдат пошёл в самоволку к своей девчонке. Она жила на станции Чита-1. Расспросил я солдата, его соседа, где она живёт и поехали с ним туда на мотоцикле, американском Харлей. Постучали к ним, крикнул я, как старшина, ему через дверь чтобы он выходил. Он вышел и упал к нам, чтобы не наказывали, его девушка была тогда уже беременной. И я просил за него у заместителя командира полка, чтобы его не наказывали строго, а дали только 10 суток гауптвахты. Потом, уже после демобилизации, когда я на Чита-1 работал сопровождающим поездов, встретил я этого, изменившегося. Как-то он оброс, постарел, стал семейным.

- Встречались ли со штрафниками? Были ли в Вашей части перебежчики? Были ли случаи трусости?

- Не встречался, такого не было.

- Почти все ветераны признаются, что им пришлось присутствовать при показательных расстрелах.

- Такого у нас не было.

- А больше всего вы чего боялись?

- Собственно говоря, я ничего не боялся. Я только боялся за своих родных: мать, сестер жалко было бы. Отец погиб под Сталинградом в 1942 году. Может быть, отец тоже также жалел нас, когда шёл в атаку и погибал.

- Вы можете сказать, что чью-то смерть переживали тяжелее всего?

- Оловянников Илья, рядовой. Наступил на противопехотную мину и ему оторвало обе ноги, выше и ниже колена. Я приходил к нему в госпиталь, но он выжил. А вот Батырев Кирилл, тяжелораненый пулей в грудь, тот не выжил. Когда я был в отпуске, зашёл домой к его родителям, рассказал как погиб, соболезновал. Я рос вместе с ними с самого детства.

- Как относились к пленным?

- Когда противник с оружием в тебя стреляет, тогда есть к нему злость. А когда он безоружен, он хочет жить, тем более что воевать его заставили. Просто уводили и всё.

В Чанчуне была такая интересная история, я тогда необдуманно поступил. Мы – двое солдат, охраняли пленных японцев, которые оборудовали казармы для временного проживания. Полы в них были сделаны из соломенных матов, и эти маты пришли в негодность после боёв. Японцы их меняли. И вот были там, в одной казарме, деревянные учебные винтовки с надетым металлическим штыком, чтобы колоть. Тренировались они на матах и штык у них был тупой. А мой напарник отпросился и ушёл на рынок, купить выпивки. Один японский офицер хорошо говорил по-русски, попросил меня показать им, как нас учили штыковому бою. Я снял и положил свой автомат на окно, взял винтовку и показал им. Ну они впечатлились, я подошёл к окошку, а моего автомата на нём нет. Я сильно испугался, думаю, заколют они меня сейчас толпой этими штыками. И как они все захохотали, от моей растерянности! И потом один из них вытаскивает из-под мата и отдаёт мне автомат – «не бойся»! Я разозлился, конечно же, затвор передёрнул, говорю им: сейчас вас всех расстреляю! Они, конечно, стали успокаивать – мы тебя не тронули и ты в нас не стреляй! И я успокоился: автомат у меня, патроны все в магазине. Мой командир роты потом меня журил, в тюрьму говорил меня надо было посадить за то, что бросил автомат.

- Отношение к религии.

- Я был крещёный, крестик носил маленьким, но не в армии. Домой уже, когда пришёл, спросил у матери где он, а он где-то потерялся. Тем более что к тому времени я был кандидатом в партию, там уже нельзя было. Мамка моя рассказывала, что молилась за меня день и ночь. Она верующая была у меня, дома икона большая была, вечером молилась перед ней, перекрещивала нас детей перед сном и ложилась спать. А отец это не любил, он был партийный. Я тоже хоть и был коммунистом, моей задачей было пресекать веру, а всё равно жена моя заставила меня поставить в нашем доме уголок с иконами и носить крестик. Даже если сильно и не веришь.

- Ваше отношение к той власти.

- Очень хорошее отношение, до сих пор забыть не могу. Сталин был моим лучшим другом. Я с собой ношу его портрет в кармане. Кто что против власти тогда говорил, я это пресекал. А к нынешней власти отношусь плохо. Ельцина я не жалею, за тот же расстрел людей у Белого дома.

- Были ли какие-нибудь приметы, предчувствия?

- Такого не помню. Ребята, когда я их спрашивал про настроение, отвечали что «на пять!», а погибнуть мы и дома можем! Сколько Бог дал, столько и проживёшь.

- Как хоронили убитых?

- У нас для этого выделяли людей из взвода или роты. Ещё даже до боёв, у нас от солнечного удара погибли 3-5 человек, на пути к Хингану. Падали, отказывало сердце и их хоронили.

- Получали ли вы на войне какие-либо деньги на руки?

- Нет, там не получал. Перед войной нам платили, сержантскому составу 14-16 рублей, а рядовые получали 6-8 рублей. А в Китае не платили.

- Какие у вас боевые награды и за что вы ими награждены?

- У меня медаль «За боевые заслуги», ею меня наградили за хорошее командование в бою отделением, которое состояло тогда из 9 человек. А Орденом Отечественной войны наградили по итогам компании.

- С какими развлечениями в минуты и часы отдыха приходилось встречаться солдату за годы войны: песня, выступления артистов, концерт фронтовой бригады?

- В Цицикаре мы сами подготовились, свои солдаты, и сыграли. Тот же Казаков, который ходил в «самоволку» к своей девушке. Он играл на гармошке, а солдаты пели. А в Гунчжулине к нам приезжали с выступлением из Читы, пока мы там жили, просто на баяне играли.

Казаков Леонид и Филатов Г.К.

- Что думали Вы думали о будущей победе, о чем мечтали про послевоенное время?

- Приеду домой, женюсь, поступлю учиться.

- Где закончили войну. Как вы узнали о капитуляции японских войск?

- Мы были тогда в Гунчжулине, нас собрали и объявили об окончании войны. Сказали нам, что был подписан акт о капитуляции на линкоре «Миссури». Мы поедем домой. Стреляли – радовались, кто пил ханжу, кто-то саке.

В Чанчуне мы ждали последнего китайского императора Пу И, для сопровождения его в Советский союз. А потом за ним прибыли какие-то десантники, нас отстранили, и они его забрали в Читу, он жил у нас на курорте Молоковка.

- Были ли нападения на наших солдат после капитуляции? О хунхузах какие-то слухи ходили?

- Я такого не встречал. А хунхуза одного я лично видел, весь исколотый был, аж чёрный. Мне объясняли, что чёрные они были, потому что так питались – укол сам себе поставит, так наестся и напьётся. И на много дней этого укола хватало. А чтобы они на наши войска нападали, такого я не слышал.

- Сталкивались ли вы со случаями воровства или мародерства?

- Такого не было.

- В маньчжурских городах несли охрану военные патрули или китайские милицейские отряды?

- Наши военные патрули.

- Приходилось ли вам встречать кого-нибудь из высшего командного состава Красной Армии?

- Да, Малиновского, Родионова. С Чойбалсаном встречались, он наш строй награждал своими монгольскими медалями, весь согнутый такой (показывает), в возрасте. Хорошо лицо его помню.

- Что вас спасло на войне - опыт, везение?

- Опыта у нас большого не было, война была маленькая. Скорое всего везенье.

- Какая минута, день, событие были самыми трудными, тяжелыми, опасными?

- Преодоление Хингана больше всего запомнилось. Там ожидали пулю со всех сторон, а спрятаться было негде - помогали подниматься машинам. Боялись японских снайперов. Также тяжело было, когда шли по монгольской степи, называли её «Гоби смерти», песок и жара.

- Как сложилась Ваша послевоенная жизнь?

Заместитель командира дивизии полковник Банюк Николай Иванович взял меня к себе ординарцем когда мы ехали из Маньчжурии. Тогда у него родила жена, он оставил там своего ординарца Соловьёва, и взял меня вместо него. Я у него служил до своего отпуска 1946 года, на 77-разъезде (ст. Безречная). Видать, я ему понравился, и он звал меня служить с собой в Хабаровск, ему дали туда направление на службу, и пришлось бы мне ехать вместе с ним и оттуда уже ехать в отпуск, а потом возвращаться служить уже в Хабаровск. Я отказался, так как написал письмо - лучше сейчас поеду в отпуск, ждать не могу, соскучился. Потом уже, когда я служил в Антипихе, то он приезжал в нашу бронетранспортерную часть с проверкой. Нас выстроили, идёт комиссия и он среди них. Я потом отпросился из строя, подбежал к нему поздороваться. Он улыбнулся, узнал меня. Спросил: «А ты же Жора!?» Он меня так называл, он был родом из Украины. Хороший он был мужик.

Когда я вернулся из отпуска, нашу дивизию расформировали и меня перевели служить в Харанор. Там я служил года 1,5-2. А потом уже нас перевезли в Песчанку (под Читу). Тут я попал служить в 325 танковую часть, это был 1948-49 год. И под Читой я служил в Песчанке и в Антипихе до февраля 1951 года, демобилизовался на восьмом году службы.

Приехал домой из армии, собрали стол, пришли девчата, радостно нас встречали, особенно родители.

Потом закончил сельскохозяйственный техникум, хотя хотел поступить в институт, но не было средств. За моё обучение платил колхоз и я учился. Приехал туда, работал кузнецом, трактористом, учётчиком, а потом меня. Потом, когда вернулся в свой колхоз, я работал завскладом ГСМ, заведовал пилорамой, продуктовым складом. Оттуда ушёл на пенсию и работал ещё на пенсии. В общей сложности с 1953 до 1997 года, на всех работах прошёл от и до. А когда приехал в Читу жить, то здесь меня избрали председателем кооператива, в нём работал 10 лет. Еще был замом председателя местного совета ветеранов. Работал до 85 лет, а как исполнилось, решил что пора отдыхать. Но отдыха как такового нет, меня зовут выступать в школы, лицеи, в суворовское училище - общаюсь с ребятами.

Мы со своей женщиной, Полиной Анисимовной, прожили 64 года, в сентябре будет наш юбилей. Познакомились на танцах в Чите. Свадьба была скромная. Она у меня награждена наградой за боевой труд – четыре Ордена Ударника.

С супругой Полиной Анисимовной

- Как вы относитесь к войне спустя столько лет? Как шел процесс переосмысления, переоценки прошлого?

- Тогда мы воевали за Родину, а сейчас войны идут бессмысленные. То, что в той же Сирии и на Украине воюет друг с другом свой же народ – это очень плохо.

- Ваше отношение к тем, кто вас туда послал, - тогда и теперь. Как повлияло участие в войне на вашу дальнейшую жизнь?

- Мы служили Родине. Куда нас отправляли: воевать, либо служить, то и делали. Отношение к тому, кто меня туда послал, осталось прежним. Нас и на военные сборы потом собирали с 1955 года, я ходил там с ручным пулемётом. И проводил политзанятия – был политруком. Ездили развеяться, пострелять, 16 дней.

- Война Вам часто снится?

- Бывает, вздрагиваешь, проснешься – я дома (улыбается)! Последнее время я плохо сплю, проснусь часа в 2-3 ночи и не могу уснуть до самого утра. Мне в голову лезут воспоминания. Одно хорошее вспомню, другое. Гражданку вспоминаю свою. А потом голова заболит (смеётся).

Автор благодарит за содействие в подготовке интервью Совет ветеранов гор. Читы в лице Щукина Геннадия Леонидовича и Дудину Нину Сергеевну.