За два дня до начала Войны нас, молоденьких новобранцев, привезли с нижней Волги и Дона в неказистый тогда городок Сороки, что на правом берегу Днестра. Вечерело. Прибывшую команду накормили и отвели в лагерь. Двумя стройными шеренгами чернели на вечернем небе палатки. Вот здорово! Дома я любил спать во дворе, где был сооружён шалашик. А тут настоящие шатры, как у Суворова.
На другой день нас долго переписывали: когда, где родился, кто родители, образование и прочее, и прочее. Почти все ребята были из деревень. За плечами - четыре класса начальной школы, работали в колхозе учётчиками, прицепщиками, а двое даже трактористами. На пальцах перечесть городских парнишек с семилетним образованием и двое, Зайцев из Ростова да я из Камышина, окончили среднюю школу. Ладно сложенного ростовчанина тут же прикомандировали к штабу. Меня оставили в строю. Вот и ладно! Отслужу своё и - в институт.
Потом была баня. В предбаннике сидел с ворохом обмундирования красноармеец из старослужащих. Все почему - то звали его Солдатом, в отличие от нас, просто рядовых красноармейцев. Солдат подбирал нам форму: " Рукава, говоришь, коротковаты!? Не беда. Солдату главное обувка чтоб была по ноге, чин - чином ". Учил заворачивать портянки: " Чтоб - ни складочки, чин - чином". После тусклой домашней одежонки мы в свеженьких гимнастёрках сияли, что новые пятиалтынные. Было весело! Хохотали, глядя друг на друга.
На выходе нас оглядывали сержанты.
- Почему пуговка расстёгнута?
- Жарко ведь... Баня...
- От-тставить разговорчики! Есть пуговка - положено застегнуть.
- Поглядите на него! Рассупонился, как баба на сносях. Все складки на гимнастёрке - назад. Выполняй!
- Нос что ли на боку? - довольный своей шуткой, вопрошает сержант, проводя ребром ладони от носа до ширинки, - Куда пряжка съехала?
Вскоре мы приняли боевой вид и нас, не ведающих строя, стали устанавливать, как оловянных солдатиков в четыре шеренги. Судя по неуставным выражениям командиров, досталось им это нелегко.
Появился старшина, высокий и грузноватый хохол Моренко.
- Равняйсь! Повернули головы направо. Отставить! Что ты крутишься? Забыл, какой рукой щи хлебаешь?
Снова и снова подаются команды то "Равняйсь ", то "Отставить!" Наконец слышим:
- Смирно! И никаких шевелений!
Легко сказать! Тут как раз и приспичивает почесать затылок или смахнуть каплю пота с носа.
- Ты чего в карман полез? Что там нашарил? "Смирно!" была команда. Старшине, видно, надоела канитель и он мысленно махнул рукой: "Что с них, молокососов, взять? Ужо будете у меня ходить по струнке!" Вместо ожидаемого "Отставить" произносит: - Вольно.
Объявили, что мы - вторая строевая рота Отдельного моторизованного тяжёлого пантонно-мостового батальона. Я попал в отделение рядового Коломийца, ждущего со дня на день дембеля.
- Старший сержант Жидовец, ведите роту в лагерь, - распорядился старшина, а сам остался в бане портянки считать,
По дороге чувствую, виток за витком стала спускаться обмотка. Что делать? В школе мы не проходили, как выйти из строя, руку ли поднять, крикнуть ли. Пока я раздумывал, часть обмотки уже тащилась по мостовой. Петька Кулёк, шагающий мне в затылок, из озорства или невзначай наступил на неё. Я запнулся, Петька наскочил на меня, задние с удовольствием, весёлой гурьбой повалились на нас. "Страшный" сержант разразился такой бранью, пером не описать. Если же опустить все "украшения" речи, останется почти деловой разговор:
- Образованный!...Обмотку закрепить не можешь…
И обращаясь к "Солдату"
- Тебя зачем старшина в баню послал?
- Так всё чин-чином было.
- Я тебе покажу "чин-чина"! …
- А ты раззява куда пёр? - это он уже к Петьке, - Под ноги не глядишь! …
После отбоя, укладываясь спать, кто-то предположил мечтательно:
- Завтра - воскресенье. Пойди дадут лишний часок позоревать. Не так всё получилось . Раным-рано подняли по тревоге, спешно, не строя, отвели нас в ближайшую рощу. Младшие командиры пожимают плечами: что за тревога? Почему нет дальнейших приказов. Стоим, зеваем… Поспать бы… Моренко привез винтовки. Да не какие-нибудь потешные с дыркой в казенной части, а что ни на есть боевые. Сержанты наши в шоке: "Как можно необученным, не принявшим присягу мальчишкам доверять оружие!?" Колхозные ребята, видавшие винтовку лишь в кино, увлечённо заклацали затворами, дурачась, целились друг в друга. Шалости присек Жидовец:
- Прекратить! Ружьё однажды не заряженным стреляет.
Стали припоминать байки, как, казалось, не заряженное ружьё сделало роковой выстрел.
Пришёл командир роты и объявил о начале войны с фашистской Германией. Это не было громом среди ясного неба. В мирный договор с Гитлером не верили. Мы были слишком зелены, чтобы оценить всю трагичность случившегося. Война - так война. "Веди ж, Будённый, нас смелее в бой!" В те годы распевалось много боевых песен, по которым выходило, что война не будет длинной, вот-вот и погоним наглого захватчика, ибо "С южных широт до Британских морей Красная Армия - всех сильней!"
В цинковом ящике принесли патроны. Командиры отделений, подходя к каждому, загоняли в магазин винтовки пять патронов из обоймы. Я зарядил сам. Коломиец удивился:
- Ловко! В школе учили?
- Ага, на уроках военного дела учебными заряжали.
- Стрелять приходилось?
- Из мелкокалиберки пять выстрелов, из воздушки много раз.
Чувствую рейтинг мой, пошатнувшийся было вчера, пошёл в гору. Мне доверили встать на пост у входа в город. Солдат привёл меня на кривой взвоз, поднимающийся от сверкающей на солнце реки в город.
- Тут будь! Апосля сменят.
- Что я должен делать?
- Почем я знаю? Спросил бы у командира, - отрезал разводящий и добавил, смягчившись, - Смотри, чтоб всё чин-чином.
Остался я один. На улице - ни души. Хоть бы какая собака пробежала. Среди кого же мне наводить порядок? Начинает припекать солнце. Наконец появился босой молдаванин, обувка через плечо. Хорошо! Я бы теперь тоже с удовольствием босичком побыл. Однако, что мне с молдаванином делать? Задержать!? Зачем? Вспомнилось изречение: "Есть пуговка - положено застегнуть". По этой логике: "стою на посту - положено задержать". Молдаванин поровнявшись со мной, сказал что-то, поклонился, пройдя несколько шагов, сел, обулся и вошёл в город. Какой он шпион, если совсем не испытывает страха перед часовым!? Пусть идёт. И на вверенном мне посту опять тишь да гладь. Война! Чего ради я здесь торчу!? Но вот шумной толпой поднимаются в гору цыгане. Ну и что? Из покон веков цыгане шумною толпою по Бессарабии кочевали… Они тоже приветствовали меня, человека с ружьём. Меж тем солнышко покатилось уже вниз, в животе тоскливо. Забыли про меня. Наконец пришёл Солдат.
- Пошли домой! Некем тебя подменить. Все уже на ту сторону переправились. На этом берегу остались мы с тобой да Коломиец. Сторожевое охранение, значит.
 |
Фокин Борис с матерью 1941 г. |
Мне, прослывшему знатоком военного дела, неудобно было спрашивать, что это такое "сторожевое охранение". Оборону что - ли держать будем!? Пришли. А лагеря - то и нет. Голая степь, охранять тут нечего. Стало быть, мы тут первыми будем давать отпор неприятелю.
Спустилась первая военная ночь. В широкой степи под Сороками - три защитника лежат на земле, прижав винтовки. Ночь выдалась чёрная - чёрная. Коломиец и Солдат нет - нет, да перекинутся словечком. Они вместе уж пуд соли съели. Я им чужой. Вскоре утихли и они. Такой мёртвой тишины мне ещё не доводилось слышать. Жутковато. Враг - то рядом. Далеко - ли до пограничной реки Прут!? Может стройные цепи с винтовками наперевес уже движутся на нас?! Что я?! Это же не кино "Чапаев". А вот подкрасться ползком и окружить нас могут - пугал я себя, и тут же успокаивал: "как в такой непроглядной темноте они найдут меня?!" Однако мозг продолжал выдумывать всё новые и новые возможности коварного врага погубить меня. Самая короткая ночь в году явно затягивалась. Вот луч прожектора прорежет темноту и лавина стальных танков навалится на меня. Что со своей пукалкой - винтовкой с ними поделаю? Окликнуть Солдата!? Смеяться будет: "Сдрейфил?" - скажет. Пришло на ум: "Здесь же румыны". Какие там танки, когда, говорят, они до сих пор пушки волами тянут? А вдруг - немцы?
Забрезжил рассвет - все страхи исчезли. Даже подумать совестно, как я пугал себя. Оказывается нам и не надо было воевать, а только в случае чего предупредить своих. С восходом солнца мы покинули правый берег Днестра. На левом тоже почти всю ночь не спали, пытаясь ротой собрать шестнадцатитонный понтонный паром. По уставу взвод красноармейцев (третья часть роты) должны собрать такую махину за считанные минуты. Наша рота собирала его всю ночь, да так и не собрала. Многие набили синяки и шишки, а сержанту Поященко срезали прогоном (двутавровая балка) палец.
Ясно: воевать понтонёрами мы не можем. Нас отвели несколько от реки и стали спешно знакомить с азами солдатского ремесла. День-деньской мы ходили строем, стре-ляли, ползали по-пластунски до изнеможения. Ребята не роптали, зная, это надо. Тяжело переносился недосып. На ночь не то чтоб разуться, вещмешки снять не разрешали. Поднимали ни свет, ни заря и до полной темноты вытрясали из нас мамины ватрушки! Правда, тем, у кого получались команды хорошо, давали прикорнуть часок днём. Таких было немного. А кто по команде "Ложись!" выискивал местечко почище или, ползя по- пластунски, избегал колючки, попадал на выучку к самому "страшному" сержанту. Тут уж не взыщи.
На третий день муштры рота приняла присягу, и ей поручили навести мост через Днестр. Нет не понтонный, а из подручных материалов, из бочек и стволов деревьев. Мы вздохнули, может, отоспимся. Но недремлющий враг торопит. Работали в том же режиме с рассвета до темна. После ужина валились тут же на гальку. Подостлать под себя даже шинелей не было. Кажется, только уснул - снова будят. Я уж подумывал: не вредительство ли? Должен же человек спать! Но надо снова таскать сырые неподъёмные брёвна. И хотя за бревно брались всем отделением, мне доставались они тяжело. Сержант ворчит:
- Ну, две холудины, скрючились в три погибели.
Это он про нас с осетином Калоевым. Тот только глазами сверкнул, я огрызнулся некстати: "Если мы с Додти выпрямимся, Феде Ветрину до бревна не дотянуться".
Зачем я это сказал? Обидел маленького Петрина, вообще-то хорошего парня и любимца командиров за ловкое владение топором.
Навязали плотов, осталось соединить их звенья в мост. Немец будто ждал этого. Слышим гул! На горизонте за рекой показались точки, они быстро росли, гул перешёл в угрожающий рёв. По неопытности, ни каких укрытий у нас не было. Едва рассыпались мы по берегу и припали к земле, поднялся вой, рёв, грохот. Стараюсь слиться с землёй, голову ладонями прикрыл. Рядом со щекой оказался большой камень. Касок нам еще не выдали. Уткнулся головой в этот камень. Безумный ужас охватил меня. Жизнь чудесна, а я так мало пожил. Господи! Помилуй меня! И рука сотворила крестное знамение. До сих пор не знаю, как это могло случиться. Из физики и химии было твёрдо усвоено, что бога нет, эти науки могли объяснить все явления. Мне стало стыдно за отступничество и малодушие. Оцепенение чуточку отступило. Появились первые мысли: "Кончится этот ад, пацаны начнут хвастать тем, что они видели. Что скажу я, комсорг роты, меня назначили им? Я решился, оторвал голову от камня и взглянул вверх. Низко-низко надо мной пролетал самолёт со зловещими чёрными крестами на борту, лётчик в шлеме и огромных очках, повернув голову, вонзил в меня свой взгляд . Это было настолько рядом, что казалось протяни он руку из своей кабины, может схватить меня за шиворот. Я снова уткнулся в землю.
Штурмовики исчезли так же внезапно, как и налетели. Царил яркий июньский день. На нас напала всё захватывающая беспричинная радость, хотелось кричать во всю глотку: "Жизнь прекрасна и удивительна!" Манила, играя на солнце, река. По ней уплывало сработанное нами звено моста. Не рассуждая попусту и не сговариваясь, Петька Кулёк, Федя Ветрин и я сорвали с себя амуницию и не спросясь, бросились в реку. Мы не слышали, посылали ли нам вдогонку отцы - командиры проклятья и угрозы или молча смотрели на нас с одобрением, мы ничего не слышали, упиваясь плаваньем и веря, что свершаем доброе дело. Забрались на плот. Что дальше? Течение на Днестре быстрое, пока длилась погоня, река вильнула не один раз и рота скрылась из вида. Помощи с берега не будет. На плоту лежал моток толстенного каната(бухта). Беру конец, бросаюсь в воду. Тяжёлая бухта вскоре потянула меня на дно. На помощь приплыл Петька. Канат разматываясь становился всё тяжелее и тяжелее. Нет, не дотянуть нам его до берега. Выбрались на плот и впервые чуточку засомневались, так ли поступили. На пустынной, ставшей чужой реке появился катер с военными на борту. Подруливают, спрашивают:
- Кто такие?
Мы ответили.
- Из какой части? Кто приказал плыть?
-Никто не приказывал. Мы сами… спасти хотели… - промямлили невнятно.
- А не к немцам ли в плен спешите?
- Да вы что? Мы как лучше хотели.
- Вы уверены, что ниже по реке наши, а не немцы? Ну живо в катер!
Тут только мы поняли в какой просак угодили.
Но всё обошлось. Доставили нас в роту и посадили под арест, который закончился тем, что отобрали ремни и винтовки. Работали наравне со всеми, а ночью, пока все спали, дежурили по очереди.
Людских потерь после авианалёта обнаружено не было. Незначительно пострадали несколько звеньев моста, да пропали два бойца. Пропавшие заявились на другой день. Всё время пока бесновались самолёты они в панике бежали сломя голову, куда глаза глядят и, судя по времени возвращения, убежали далеко. Никто над ними не подтрунивал. Вообще разговоров о налёте старались избегать. Видимо в этой преисподней чувствовали себя не лучше, чем я.
К чести роты скажу, больше бомбёжки такого панического ужаса не наводили. Когда рядом беснуется смерть, конечно страшно, но мы уже не теряли голов. Мы становились солдатами. Но об этом уж другой сказ.
Борис Фокин., инвалид ВОВ, Март. 1995г.
Прислала Любовь Базанова
