Гаркуша Василий Данилович

Я родился 15 февраля 1922 года в селе Вербки Павлоградского района Днепропетровской области. Мои родители были крестьяне-бедняки. У матери был от первого брака сын, и отец привел к ней еще троих мальчишек, так как его первая жена умерла. В общей семьи родился я, два брата и две сестры Катя и Фрося. В итоге в семье воспитывалось семь мальчишек и две девочки. Папа обрабатывал землю, мать была домохозяйкой. В 1931 году нас сослали за то, что отец не пошел в колхоз. Отправили в Усть-Кубинский район Вологодской области. Выслали беременную мать, отца, меня и двух сестер, а старшие братья в родном селе остались. Хотя, знаете, если бы не сослали, то мы могли от голода в 1932-1933-х годах умереть.

В ссылке отец работал на лесозаготовках. Я в украинской школе окончил два класса, здесь же пошел в третий класс. Но очень плохо знал русский, и из-за этого меня посадили обратно во второй класс. А я сказал, что не буду второй год учиться, и бросил школу.

В 1933 году мы в первый раз попытались убежать. Но нас по дороге в тридцати километрах от леспромхоза поймали и завернули обратно, отец убежал, а мы остались, куда нам: мать с грудным ребенком, Кате пять лет, Фросе двенадцать, а мне одиннадцать. Комендант лично за нами приехал, приказал возвращаться, а маму повели на тщательный обыск в комендатуру. У нее деньги были запрятаны в волосах, точнее, в закрученной косе. И не нашли. Вечером пригнали в леспромхоз, посадили сторожа, чтобы нас никуда не пускал, а он ночью взял и уснул. В это время отец часа в четыре утра пришел и сказал: «Собирайтесь!» Мы тихо собрались и ушли. Все лето, прячась в лесах, пешком шли до станции Буй Костромской области, там уже сели на поезд, купив билеты на спрятанные матерью деньги. Вот тогда нас не поймал, пришли домой, здесь нас не преследовали. Старшие братья, оставшиеся в селе, встретили и помогли с поселением.

Я пошел в школу, сказал так, что вроде как третий класс закончил, и пошел в четвертый. А примеры-то по математике не умею решать. И учитель сказал старшему брату, чтобы тот позанимался со мной. Брат меня подтянул. Дальше учился хорошо. Окончил семь классов.

Нужно было семье помогать. Прибавил себе год, чтобы на работу взяли, и пошел на железнодорожную станцию в Павлограде. Вначале трудился стрелочником, потом стал помощником дежурного по станции. Мы обслуживали все составы, как приходящие, так и уходящие поезда. 22 июня 1941 года я был на работе, и в полдень нам объявили о том, что началась война. Весьма неприятное известие. Очень даже. Я еще отработал полтора месяца. Мимо станции без остановок проносились военные составы. Им присвоили права спецсоставов и везде давали «зеленый свет».

19 августа 1941 года меня призвали в Красную Армию и в ту же ночь всех призывников увезли. Везли по ночам, в Синельниково покормили и погрузили в первый попавшийся состав, а он был из-под угля, стояли в открытых вагонах, да еще и люки по бокам зачем-то открыли. Чтобы не выпасть, на какой-то остановке люки закрыли, и стоя ехали на юг Украины. Внезапно в пути состав обстреляли вражеские истребители из пулеметов. Не знаю, были ли потери, потому что состав остановился, и мы разбежались, а в дальнейшем, когда все собрались и повезли дальше, о раненых или погибших никто не рассказывал. Привезли на Кавказ, в грузинский город Гори. Там располагалась полковая школа. Учили нас стрельбе, кормили очень плохо. Потом приехал какой-то капитан, и отобрал лучших в Тбилисское пехотное училище.

Я также попал в это училище, в 8-ю роту 2-го батальона. Военную присягу принял 28 декабря 1941 года. Учили обращаться со станковыми пулеметами «Максим». Таскали ствол отдельно, станину вешали на плечи. Обучали нас кадровые военные. Хорошо готовили, добротно. В начале лета 1942-го пришел приказ срочно передислоцироваться в Гагры. Так я увидел удивительную Военно-Грузинскую дорогу. Нас подвезли к ней на машинах, и я смотрю: вверху что-то блестящее ходит, а это были наши же машины, только раньше уехавшие. Потом мы начали двигаться. А когда наверх поднялись, в горах снег лежал, как будто на Север попали. Из грузовиков вылезли, они налегке уехали, покормили нас, и пешком отправляют дальше. А у нас капитан, командир роты, был строгий, говорит: «Я пешком не поведу курсантов, давайте транспорт». Где-то он в тылу помотался, и пригнал грузовые машины «Студебеккеры», на которые нас посадили и привезли в Гагры. Разместили на берегу Черного моря, это был июль 1942-го. Оказалось, что до нашего появления здесь стояла часть противовоздушной обороны, их куда-то перевели, а все оружие, крупнокалиберные пулеметы ДШК, оставили нам. Так что меня поставили в расчет ДШК. Это был мощный пулемет калибром 12,7 мм с лентой на 50 патронов. Через каждые шесть пуль седьмой стояла трассирующая. Охраняли побережье от немецких самолетов, которые налетали время от времени. Наш расчет разместился на площадке четырехэтажного здания. Дежурили во время налетов, стреляли, но никого не сбивали. Одновременно начали сдавать экзамены, я получил оценки только «отлично» и «хорошо».

С месяц мы там побыли, дальше выстроили личный состав училища по ростовому ранжиру, отсчитали триста человек, я тоже попал, и нас отвезли в Москву в Главное управление кадров Рабоче-Крестьянской Красной Армии. При этом нам выдали зарплату за три месяца, присвоили звание «лейтенант». И несколько человек пропили в пути всю одежды, остались только в кальсонах и рубашке. Когда на Казанский вокзал нас привезли, пропивших куда-то вызывали. Поселили в Чернышевские казармы, откуда нас водили в столовую, но так как из-за войны уже повсюду ощущалась бедность, то вместо посуды выдали стеклянные банки, в которые разливали суп, а после туда-то кидали половником кашу. Мы там пробыли с неделю. Затем приехал в казармы офицер и отобрал 18 человек на Воронежский фронт. Я в это число тоже попал. Привезли нас на станцию Анна. На квартиру меня поселили вместе с пожилым капитаном, призванным из запаса. Как-то разговорились. И он мне сказал, что очень тяжело нам приходится отбиваться от немцев, они сильно вооружены.

Но мы на станции не воевали, а убирали урожай, и вдруг пришел приказ погрузить танки, которые прибыли на станцию, снова на платформы. Ну что же, сделали это дело, и вместе с составом прибыли под Сталинград. Я попал в 2-й стрелковый взвод моторизированного стрелкового батальона 102-й танковой бригады 4-го танкового корпуса. В сентябре 1942-го мы держали оборону, и тут внезапно вечером на нас хлынули немецкие танки. Бой был страшный, выбили нас из окопов, и уже ночью поспешно отступили в тыл. Первый бой запомнился мне какими-то урывками: бегу, падаю, снова бегу, опять падаю приникаю к земле, вражеские танки нас обстреливают. Мы все лежим, потом чуть-чуть поднял голову, посмотреть на остановку, и в это время шальная пуля пролетела под подбородком. Если бы я мгновением раньше не поднял голову, то попала бы в артерию. Вскоре танки остановила артиллерия, немцы отступили, а нас подняли и повели обратно на свои позиции.

В этом ночном бою бригада понесла большие потери. Первое время нас не трогали, но потом приняли решение отправить личный состав на переформировку. Меня же, как недавно прибывшего из училища, решили оставить на месте за старшего. На позициях остались повара, связисты, другими словами, весь тыловой разношерстный состав. Мне вручили пакет, сказав при этом, что этих 120 человек надо отвести для пополнения в 121-ю танковую бригаду имени наркомата среднего машиностроения. Ее танки были закопаны в обороне. Выполнил это задание и снова стал командиром стрелкового взвода в мотострелковом батальоне.

Я стал самым младшим по возрасту во взводе, все солдаты старше меня были, по 30-40 лет, даже деды имелись. Они меня при знакомстве спрашивают: «Товарищ лейтенант, скажите хоть, как вас зовут?» Я отвечал: «Зачем вам надо это, я для вас товарищ лейтенант, и все». Боялся, что начнут «Васькой» называть. Ну что еще сказать, мы стояли в обороне и время от времени отходили в тыл для учебы. Жалел солдат и не доносил за то, что они хотели самострелы сделать, чтобы уйти с войны. Но ведь дальше разговоров дело не шло.

Средний командир должен сопровождать полевую кухню, которая ночью везет еду на передовую. И меня как-то назначили в сопровождение. У меня автомат и пистолет, у шофера винтовка. Поехали, покормили личный состав, а когда двигались назад, то нас обстрелял вражеский миномет. Как он очутился в тылу и где спрятался, не знаю. Резко остановили машину и побежали в ровике спрятаться, и я до него всего метров 50 не добежал, когда меня ранило в левую руку. Был полный рукав крови. Потом все затихло. Я рукой шофера потормошил и говорю: «Давай быстрее дальше двигаться». Сели в машину и быстро уехали. Как приехали, пошел в санвзвод, рану обработали, но в госпиталь не послали, сказали, что легкое ранение и на передовой заживет. Осколок так и остался внутри по сей день.

А потом «друзья» на меня наговорили. Я стоял с солдатами на отдыхе. Пролетели над нами немецкие самолеты, бросили листовки. Мои мужики подобрали их для курева, и стали читать. Я не обратил на это внимания, что тут страшного. А в это время мимо шел какой-то энкавэдешник. Строго спрашивает: «А чем это ваши солдаты занимаются?» Решил отшутиться: «Последние «Известия» читают». Шутка вышла боком.

1 октября 1942-го меня арестовали. Я жил в землянке, лечил руку, на перевязку ходил. Со мной жил еще один лейтенант, когда вернулся с перевязки, то он говорит, что у него что-то с пистолетом случилось, и попросил мой. И я безо всякой задней мысли отдал, ведь кто знал, что за мной придут арестовывать. А тот, по всей видимости, знал, раз ему сказали меня разоружить. И за мной пришел старший лейтенант НКВД. Спрашивает: «Как у тебя с рукой?» Отвечаю, что заживает, но еще кровоточит. Он отмахнулся, мол, это ничего страшного. Приказал собираться, долго вел в тыл. И в итоге мы оказались в землянке НКВД. Они там базировались. Старший лейтенант мне и говорит: «Ты теперь арестован». А я так даже ведь не знал, зачем мы шли. Спрашивает уже другой особист: «Кто ты по национальности?» Отвечаю, что украинец. Старший лейтенант заявляет: «О, украинец! Вы плохие воины». Резко говорю: «Конечно же, вы правы, украинец – плохой воин, ведь он на фронте был ранен и воевал, а вы, хорошие воины, в землянках в тылу сидите!» В ответ стали издеваться надо мной. Били. Требовали признаться. Перед трибуналом заставили что-то выпить, и я стал как в тумане, очень плохо помню, как все происходило. Тройка судила быстро, зачитали приговор: «Девять лет лишения свободы». Осудили на основании части 1 статьи 58 Уголовного Кодекса РСФСР. Приписали измену Родине за проклятые листовки. К секретарю подошел за бумагами, а тот говорит: «Ничего, не переживай, парень, в лагере, может, еще и живой останешься, не то, что на фронте». Но лучше бы я на войне погиб, чем такой позор пережить. Забегу вперед: мое дело было пересмотрено военным трибуналом Северо-Кавказского военного округа 13 мая 1991 года, и приговор военного трибунала был отменен за отсутствием состава преступления. Я был реабилитирован.

После приговора направили в лагерь, расположенный в Орске Оренбургской области. Там был каменный карьер, в котором заключенные добывали камень. Его отвозили на переработку. Так как кормили плохо, то нас не сильно гоняли, в бытовку пойдешь погреться, хоть часик там посидишь, уже хорошо, опять в забой идешь, и снова в ушах звенят гулкие удары об камень. Возили нас с работы и на работу ночью. Запихают в повозки, привезут в карьер и вывалят, разбредемся, начинаем работать. Обратно опять таким же образом везли. В лагере сидели в основном бывшие военнослужащие. Их очень много было. Моим соседом оказался военврач 2-го ранга Леонид Лазунин, который мне жизнь спас. Через некоторое время из-за непосильной работы и ужасной кормежки заключенные стали массово умирать от истощения и дизентерии. Последние дни я тоже ничего не ел, кожа и кости. И по всему телу вши ползают: съедали нас. Положили меня в лазарет, начальником которого поставили Леонида. Он пришел, начал карточки больных смотреть, и мою фамилию увидел. Тут же прошел по всем палатам, и не узнал меня. У медсестры спрашивает, а где же Гаркуша. Только когда она на меня показала, Леня подошел и заплакал. Говорит: «Ничего, держись, Вася!» Сказал медсестре дать мне такое-то лекарство, я его выпил, после этого сестричка принесла вареную картошину. И я к вечеру ее полностью съел. Вот так стали меня подкармливать потихоньку и лечить. Выжил. Друг спас.

Василий Данилович Гаркуша, с. Геройское Сакского района АР Крым, 27 ноября 2013 года

А потом организовали медицинскую комиссию. Пришел приказ актировать из лагеря 50 самых больных заключенных, отпустить их на волю с дальнейшей отправкой по излечении на фронт. И Леонид меня попросил на комиссии назвать вместо своей фамилии его: «Вася, я тебя выручил, теперь ты мне сделай одолжение и сходи за меня на комиссию, я хочу на фронт, что я тут буду сидеть». В итоге Лазунина отпустили, он мне на прощание сказал: «Вася, ты не переживай, составили список из 200 заключенных в следующую очередь на отправку на лечение и на фронт, в том списке есть и ты». Но так получилось, как потом ходили слухи по лагерю, что когда списки послали на подпись высшему начальству, то список лег на стол Сталину, тот сказал: «В Орске им курорт, что ли?! Зачем их отпускать? Пусть сидят!» Так что отпустили только 50 счастливцев.

Вскоре из этого лагеря нас привезли в Печору, там я еще раз умирал, и снова кое-как выцарапался. Потом работал на «сталинской стройке». Это была секретная стройка № 501. Проводили железную дорогу на участке Салехард – Надым.

Освободился я 1 января 1950 года за хорошие показатели труда. Продолжил на стройке работать в кочегарке. Друг был механиком, он мне помог научиться, как трактором управлять, стал трудиться уже трактористом на все той же стройке.

- С политическими заключенными в лагерях сталкивались?

- Да, но в основном вместе со мной сидели всякие воришки и колхозники, которые из-за голода что-то украли с поля, и получали большие сроки. Блатных порядков у нас не было, так как воришками были в основном малолетки. Они ничего не предпринимали.

- Как кормили на стройке № 501?

- Получше, чем в Орске, но все равно неважно. Выручало то, что склады с продуктами плохо охранялись, и мы там воровали мешками сахар и муку. Сами себя кормили.

- Как вела себя охрана лагеря с заключенными?

- Нормально, конвоир в основном сидел у костра и не мешал нам греться. Но в целом все зависело от администрации лагеря. Поначалу нас в Орске приводили с работы в холодные бараки, заставленные сожженными нарами. И в чем было, в том и ночевали, свалившись прямо на пол. Потом сменился начальник лагеря, пришел пожилой еврей, он такие порядки навел, что и кровати появились, и простыни, и матрацы, и одеяла. И чистота повсюду, в бараках стали дежурить по очереди. Вот так один человек все изменил.

- Со вшами сталкивались в лагере?

- А как же, их было полно повсюду. Приходилось постоянно вытряхивать над кострами свою одежду.

- Семья знала о вашей судимости?

- А как же, «доброхоты» быстро сообщили родителям. Отец не пережил, умер. И мать как проводила меня на фронт в 1941-м, больше я ее никогда не видел. Она умерла до моего освобождения. Два брата, Иван и Петро, погибли на фронте. Еще один вернулся с Победой, а четвертый из числа старших братьев был инвалидом, и его не взяли.

- Предлагала ли вам администрация лагеря пойти с нею на ту или иную форму сотрудничества?

- Нет, ин разу. Уже после освобождения, в Ханты-Мансийске, где я работал главным механиком стройуправления, там трудилось много бывших заключенных, одним из них был главный инженер Зюрин, сотрудничавший в годы войны с немцами. Они все отсидели сроки, но меня внезапно вызвали в КГБ и сказали, чтобы я следил за Зюриным и докладывал, что он говорит и о чем. Но я отказался, сначала сказал, что как же буду следить, если редко бываю на работе, в основном в командировки езжу. Но в конце не удержался и прямо заявил: «Следить не буду!» Начали уговаривать, мол, должен им помогать, но я наотрез отказался. Раза два или три кэгэбист меня вызывал, но все на этом закончилось. А потом даже друзьями стали с этим гэбистом, потому что он увидел, что я нормальный человек. Но о слежке больше разговора у нас с ним не было.

После смерти Сталина стройку № 501 закрыли. Никуда на работу не брали, я долго ходил, но посмотрят в отделе кадров, по какой статье был осужден, и не берут. Потом бывший замполит стройки меня спас, он тогда в аэропорте Салехарда. Увидел меня на улице и спросил: «Что такой хмурый, в чем дело?» Объяснил ему, что на работу никуда не берут, тот попросил показать документы, и завел меня к начальнику аэропорта, попросил взять. Сказал откровенно: «Давайте возьмем этого молодого человека, его ведь никуда не берут, что ему делать: или умирать с голоду, или воровать идти». Так что взяли меня трактористом, расчищать взлетное поле. Жил на кровати в прихожей туалета для летчиков. Питался хорошо, с летчиками вместе кормили, да замполит еще подкармливал, давал талоны. Потом зима кончилась, стал не нужен, и меня уволили.

Василий Данилович Гаркуша в окружении внуков, 2009 год

Ранней весной нанялся на пристани экспедитором, нужно было везти груз. Грузили в баржи проволоку, за которой нужно следить. Поплыл с баржой, а дальше при сдаче груза получилась пересортица. Моя проволока для линий электропередач находился внизу в трюме, сверху лежала другая, и когда приехали, я говорю, что ее надо снизу достать, другой экспедитор имел проволоку вверху, и он сказал: «Да какая разница, бери мою, а я потом твою заберу». Но оказалось, что моя проволока по цене была дороже, а баржа ушла дальше, и где-то в пути замерзла. Так что цену 19 бухт с меня высчитали, это 1900 рублей. Хотел уехать домой, а не на что, поэтому устроился работать и остался там. Встретил в 1952-м будущую жену, Евгению Петровну Кислицыну, она работала на метеостанции метеорологом и радистом. Сам же стал трудиться трактористом-механиком.

Потом мы уехали в Украину, но не получилось с работой, так что вернулись на Север, на станцию Обская, у меня здесь друг работал на узле связи. Зиму здесь прожили, но ведущая тут стройка также закрылась, всех работников вывезли. И мы уехали в Ханты-Мансийск. Там жили 15 лет. Работал сначала на участке трактористом, потом стал механиком, заочно окончил курсы, дали квартиру. У нас уже было двое детей: дочка и сын. Был в леспромхозе механиком, потом начальник стройуправления меня к себе переманил. Я не пил, не курил, был работящим человеком. Заочно окончил Правдинский лесной техникум, и стал работать главным механиком. Оттуда переехали в Павлоград, где на автобазе год проработал механиком, но мне не понравилось, мало платят, так что уехали в Нефтеюганск. Оттуда перевели в Сургут, где проработал до пенсии. За хорошую работу дали машину «Жигули» вне очереди. Оттуда приехали снова в Павлоград, немножко пожили, купили дом, но я сильно болел, у меня еще в лагере были сильно застужены бронхи и легкие. Поэтому нам посоветовали переехать в Крым. Так мы оказались в селе Геройское Сакского района. Тоже немножко поработал в колхозе, уже пенсионером. Теперь на заслуженном отдыхе. Как видите, за жизнь много пережил.