Гуранда Иван Афанасьевич

Я родился 24 августа 1923 года в селе Голяны сейчас Единецкого района Молдавии, территория которой в то время входила в состав Королевской Румынии. У нас была самая обычная крестьянская семья: родители и нас четверо - трое братьев и сестра.

Расскажите, пожалуйста, о том, как ваша семья жила до войны.

Жили крестьянским трудом. У нас было шесть гектаров своей земли, и с одной стороны вроде бы этого достаточно, но это смотря какой урожай, к тому же хочешь, не хочешь, а нужно обязательно заплатить земельный налог - 1 500 леев с каждого гектара в год. И самое позорное, когда люди не могли заплатить и к ним приезжали забирать домашнее имущество: подушки, одеяла и отвозили к примэрии. Как заплатишь, можешь забрать, а нет, так извини… Поэтому помимо работы на своей земле нам постоянно приходилось работать у помещиков.

Помню свой первый заработок. Пошли к помещику в соседнее село, чтобы пропалывать, как у нас говорят сапать, сахарную свеклу. Но он мне отказал: "Ты еще маленький", потому что мне было всего четырнадцать лет. И все-таки упросил его: "Давайте я сделаю два рядка, и вы мне заплатите 15 лей", хотя норма для взрослых была один ряд, и за нее платили 25 лей. Целый день так поработал и, помню, какой счастливый бежал с этими деньгами, чтобы отдать их маме. А когда пошел туда же и на следующий день мне так сказали: "Ты вчера очень хорошо работал, поэтому теперь будешь работать и получать наравне со всеми", т.е. по-человечески поступили.

В общем, мы жили, наверное, чуть ниже среднего достатка. Имели корову, лошадь, свинью, несколько овец, птицу, так что не голодали, еда была всегда, но вот одежда, обувь и вообще промышленные товары стоили очень дорого, и это было настоящей проблемой. Для того чтобы нормально одеть старшего брата и сестру нам приходилось работать всей семьей. А зимой еще хуже. Например, чтобы мне пойти немножко погулять, приходилось брать отцовскую обувь.

Помню еще такой момент. Когда моя старшая сестра выходила замуж, то для того чтобы купить ей один эмалированный чайник нам пришлось продать восемь откормленных уток. И уже только при советской власти сразу сделали так, что за одну утку можно было купить три чайника.

А когда уже после войны я учился в юридической школе, преподаватель марксизма-ленинизма и политэкономии на занятиях однажды попросил: "Поднимите руки те, кто из Бессарабии. Расскажите всем, как эксплуатировался детский труд, вы же жили там и все сами видели". Я рассказал, как работал у помещика, как моя сестра покупала чайник, и он мне потом сказал: "Гуранда, то, что ты рассказал - эта вся суть политэкономии и философии жизни при капитализме". И признался мне: "Мне ведь тоже пришлось работать у помещика, но если об этом начну рассказывать я, то мне никто не поверит".

Но вообще я с ужасом думаю о том, что нас могло ждать дальше. Шесть гектаров земли, а нас четверо, это значит всем дать по гектару, т.е. прямой путь к полному обнищанию.

При румынах в школе вы учились?

Да, я окончил в нашей сельской школе семь классов, причем, это было бесплатное образование. Вот дальнейшее обучение было не просто платным, а очень дорогим, поэтому продолжить его у меня не было никаких шансов, хотя лично мне учиться очень нравилось. Даже бывало такое, что зимой идти не в чем, так я на свои рваные носки надевал оставшиеся от деда "генеральские" как мне тогда казалось ботинки, и под видом того, что иду в туалет, выходил на улицу. До этого незаметно выносил сумочку и бежал в школу, такая у меня была тяга к учебе. И только слышал, как родители мне вслед кричали: "Ты куда?"

Особенно любил историю, математику, но учился средне, потому что читать было нечего, да и некогда. Ведь днем работаешь, а вечером только сядешь делать уроки, а тебе говорят: "Потуши лампу, керосин дорогой", поэтому в основном учили уроки по дороге в школу. Но учились всерьез, я помню даже такую деталь. Когда нужно было сдавать выпускные экзамены за 7-й класс, то чтобы их у нас принимали не наши учителя, нас повезли в соседнее село за 16 километров.

Но какой еще момент. Отец у нас молдаванин, а мама украинка, а т.к. село украинское, то и в семье мы говорили по-украински. Но при румынах украинцы, да и все остальные нацменьшинства считались людьми второго сорта, и в школе преподавали только на румынском, а на других языках разговаривать было запрещено. И не только в школе, во всех госучреждениях и даже во всех магазинах висели такие таблички: "Говорить только по-румынски!"

А в школе у нас сложилась такая традиция. Монету в один лей специально подбивали молотком, чтобы ее нигде не принимали к оплате, и если кто-то из нас говорил слово не по-румынски, то ему передавали эту монету. А в конце дня у кого монета - тому учитель или директор бил пять раз линейкой по ладоням…

Но я был парень озорной и однажды пошел к Мойше и попросил: "Дайте на него хоть несколько конфет". И когда пришел учитель, и спросил у кого монета, то наша староста ответила: - "У Гуранды". - "Гуранда, где лей?" - "У Мошко". - "У какого Мошко?" - "Да у того, что лавку держит". И в тот раз мне дали не пять, а целых 25 линеек…

А еще у нас в селе был такой претор (один из руководителей сельской администрации - прим. Н.Ч.), в обязанности которого в числе прочего входило укоренять румынский язык. И мне запомнился один случай. Он выдавал на почте письма, и когда одна женщина услышала, что ей пришло письмо от сына, то автоматически сказала на украинском: "Это письмо мне", он его тут же и порвал… Она начала причитать: "Он же служит в вашей армии, за ваше государство", и плакала до самого дома…

Вообще от представителей румынской администрации и жандармов люди просто прятались, потому что чуть что, они сразу палками… Помню разговорился с одним жандармом и спросил его: "Сколько у тебя классов образования?" - "А зачем мне образование? Ведь я - румын, жандарм и этим счастлив"…

Поэтому все те, кто хлебнул "сладкой" жизни при румынах, кто еще помнит и знает, как оно было на самом деле, скажут вам, почему люди так радовались в 1940 году приходу Красной Армии. И учтите, это еще притом, что мы почти ничего не знали о жизни в СССР. Потому что простой народ был настолько темный и неграмотный, что просто нет слов. Лично я, например, впервые увидел электрический свет уже только при советской власти в 1940 году, потому что при румынах я из нашей деревни никуда не ездил и что где творится, ничего не знал.

Поэтому народ встречал Красную Армию с радостью, с калачами, кто, чем мог, а некоторые даже успели сделать красные флаги, потому что не верилось, что может быть такое, чтобы людей не били…

Помню, румыны уже ушли, а мы сидели с одним парнем, курили и вдруг идет его дядя. А когда румыны уходили, то напоследок забирали лошадей, и в том числе забрали и нашу единственную лошадь. Этот старичок был чуть подвыпивший и говорит нам: "А вы чего здесь сидите? Вы что думаете, что русские их на границе не прихватят и просто так выпустят? Ступайте за ними и верните лошадей", и мы осторожно пошли за ними. В рышканском районе есть такое село Шаптебань, у которого находится знаменитое место - сто курганов. И когда мы вышли к этому месту, то увидели там целое море домашней живности, не только лошадей, но и свиней, коров. Найти в этом стаде именно свою лошадь было просто невозможно, и тогда я решил схитрить. Увидел, что к военной румынской телеге привязаны лошади и обратился к командиру Красной Армии, который там стоял: "У нас забрали лошадей". - "Каких?" - "Да вот эта похожа", и он мне ее тут же отдал. И мой приятель, с которым мы в этой суматохе потерялись, потом тоже на лошади вернулся.

Как прошел год при советской власти?

Самое главное - народ раскрепостился. Простые люди не знали тонкостей политики, ничего не знали ни про репрессии, ни про культ личности Сталина, поэтому жили свободно и хорошо. Ведь когда зашли в магазины, то никто глазам не поверил, что одежда и обувь могут стоить так дешево. И помню, что на селедку набросились, как не знаю на что. Ведь до этого ее могли себе позволить купить лишь изредка, да и то по половинке, а то и вообще только хвост, просто, чтобы в доме стоял запах рыбы. Так что жизнь при румынах была очень и очень отсталая, но, к сожалению, наши люди об этом очень быстро забыли.

В этот год ходили слухи о скором начале войны?

Насколько я помню, такие слухи ходили, но какие-то уж слишком недостоверные.

Как вы узнали о ее начале?

Уже точно не помню. Наверное, кто-то рассказал, потому что в нашем селе даже радио не было. И уже вскоре мы опять оказались под румынами… Причем во время оккупации они стали относиться к нам особенно жестоко, еще хуже чем до 40-го года. Даже называли нас не иначе как "большевичь", т.е. большевики.

Бои у вас в округе были?

Нет, боев у нас не было, но я помню, что когда через наше село проходили отступающие части Красной Армии, то над нами летали вражеские самолеты, но почему-то не бомбили. И я лично видел, как во дворе красноармейцы установили станковый пулемет и начали стрелять по самолету. Причем, был даже слышен звук, как пули попадают по его металлической обшивке, но так и не сбили его.

И запомнилось, как люди выносили отступающим солдатам что-то поесть, все что могли. Зато когда появились румыны, то все попрятались в своих огородах, и никто к ним не вышел, потому что все их ненавидели.

Когда немцы и румыны только появились, они устраивали какие-то акты устрашения? Может быть, кого-то сразу арестовали или вообще устроили показательные казни?

Нет, у нас ничего подобного не было, потому что, например, все главные активисты советской власти успели эвакуироваться. Но страшно стало и без того, ведь мы видели, какая техника отступала, и какая была у наступающих немцев…

И один из наших односельчан даже вышел к немцам и при всех повалился в ноги немецкому генералу и начал целовать ему сапоги. После освобождения его даже хотели судить за это, но, в конце концов, делопроизводство прекратили, потому что посчитали, что это разве преступление - сапоги целовать? Понятно же, что глупый, малограмотный человек, но зато потом его включили в число кулаков и выслали.

Зато когда за немцами появились румыны, то случился уже другой эпизод. На одной их телеге был прикреплен транспарант: "Bem ceai la Moscova!" - "Чай будем пить в Москве!". А у нас в селе жил один психически ненормальный, и он как это увидел, вышел на дорогу и обратился к ним: "Цыгане, куда вы идете? Русские же вас всех перебьют!" Его схватили и хотели тут же расстрелять, но вступились люди, объяснили, что это наш местный дурачок и его оставили в покое.

А как они поступали с евреями?

Мы знали, что евреев убивают всех поголовно. Ходили даже такие разговоры, что в Единцах некоторые негодяи специально указывали на хорошо одетых людей, чтобы их сразу убили, а им отдали их одежду…

А в нашем селе к началу войны евреев совсем не осталось, они все куда-то разъехались. Помню, жил у нас один такой Нухим, с которым у меня связана одна история. Мы еще были совсем маленькие, даже в школу не ходили и мечтали о конфетах. А у соседского парня бабушка держала много кур, и от них оставалось много неоплодотворенных яиц. Такие яйца блестят, поэтому мы их чуть-чуть сварили, они свой блеск потеряли, и Нухим дал нам за них жменю леденцов. Конечно, обман быстро вскрылся и через некоторое время он пришел к моим родителям жаловаться. Ну все думаю… Но отец его выслушал и так ему сказал: "Неужели ты мог подумать, что это мы передали тебе целое ведро яиц в обмен на пригоршню конфет? Зачем ты их взял?", и не наказал меня.

Но возвращаясь к вашему вопросу. Я вам забыл рассказать, что в предвоенный год решил продолжить обучение. Но в Окнице нам сказали так: "После семи классов румынской школы можем взять только в 5-й", зато в Единцах, которые тогда входили в состав Украины, нас сразу взяли в 8-й, и вот там я проучился целый год. Только на воскресенье возвращался домой, а всю неделю жил в одной еврейской семье. Даже фамилию их до сих пор помню - Гринберг. Очень порядочные люди, но что удивительно. Они ведь держали трактир и поэтому в материальном плане жили хорошо. Например, я отлично помню, что печку они топили не дровами, а семечками, т.е. уровень достатка был высокий, но несмотря на это, все равно решили взять квартиранта. И вот целый год я прожил в одной комнате с их единственным сыном Ароном, который был на пару лет постарше меня. Даже пришлось спать с ним в одной кровати, поэтому мы сдружились и часто баловались. Помню, то подушками бросаемся, то он меня вдруг попросит: "Скажи маме, ахвендер песик", а она нас полотенцем лупит, потому что это значит: "Целую тебя в губы".

Вообще для меня, подростка, который до этого даже электрического света не видел, Единцы казались настоящим большим городом, хотя на самом деле это было относительно небольшое еврейское местечко. Но я на всю жизнь запомнил, какие там были красивые магазины с самыми разными европейскими товарами. Например, до сих пор хорошо помню магазин Курочкина, где продавалась лучшая обувь.

А через Голяны проходит дорога, связывавшая Единцы с ближайшей железнодорожной станцией, поэтому, когда через наше село румыны погнали большие колонны евреев, то нам пришлось увидеть эту страшную картину. Как раз прошли дожди, а они почти все босые, женщины на своих спинах несут маленьких детей…

Тогда среди этих несчастных людей я увидел Арона и он мне успел крикнуть: "Ваня, на следующей остановке я оставлю много хороших вещей. Обязательно забери их". И до сих пор я так и не знаю, остался ли он жив или нет…

И еще я в этой толпе увидел своего репетитора. Учеба в Единцах давалась мне с трудом, поэтому отец в качестве репетитора по алгебре, геометрии и физике нанял мне Ефима Давидовича. Это был очень хороший человек, который занимался со мной от всей души и благодаря которому я нормально окончил учебный год. Он меня первый заметил и крикнул: "Гуранда! Гуранда, дай воды!" Я кинулся к нему, но мне жандарм как врезал палкой, так и не смог ему ничего передать. Ведь конвоиры даже женщинам ничего не разрешали передавать. И я на всю жизнь запомнил, как этот добрый, интеллигентный человек, шел босой по этой грязи…

Расскажите, пожалуйста, о жизни в оккупации.

Жили своей обычной крестьянской жизнь, но наша семья считалась неблагонадежной, потому что в 40-м году отец вышел встречать части Красной Армии с красным флагом. Поэтому когда в 1942 году пришел приказ собрать молодежь на принудительные работы, то в числе прочих забрали и меня. У нас на юге Молдавии до войны располагались немецкие села, но в предвоенный год по приказу Гитлера и по договоренности с руководством СССР все немецкие колонисты были переселены на территорию Третьего Рейха. Но их обширные земли остались пустовать, и обрабатывать их отправили как раз молодежь из числа неблагонадежных семей. Собрали с округи достаточно много народа, причем молдаван среди нас почти не было, погрузили в вагоны и отправили в местечко Теплице.

Дали нам тяпки, сапы по-нашему, и приказали обрабатывать поля кукурузы. Но завтраком не покормили, а на обед выдали мамалыгу с килькой. А жара ведь стояла, так что кроме как форменным издевательством это назвать нельзя. Так еще и жандармы ходили, и лупили нас по малейшему поводу… Я вам говорю, не работа, а настоящее издевательство.

Из нашего села нас забрали троих, и когда мы увидели, что нам предстоит, то решили сбежать. И уже на второй день рано утром сбежали. Добирались домой пешком шесть суток и одну ночь. Причем, по дороге таились и обходили села стороной, чтобы не попасться в лапы жандармам.

Но пришли в Голяны и, конечно, руководство села узнало об этом, потому что мы уже ни от кого не прятались. Тогда в примэрии решили, как с нами поступить: "Раз вы там работать не хотите, значит, будете работать здесь", и обязали нас отработать в качестве разнорабочих на строительстве нашей сельской конюшни и бани.

Три месяца мы там проработали, а потом вдруг приходит решение военно-полевого трибунала, что за свое бегство мы заочно приговорены к заключению на шесть месяцев… Из села до Бельцкой тюрьмы нас должны были вести этапом, а это самое настоящее издевательство, потому что все знали, что на каждом посту непременно станут нещадно бить. И тогда наши родители договорились, скинулись по тысяче лей, чтобы в тюрьму жандармы нас отвезли поездом.

Односельчанин, с которым вместе сидели в румынской тюрьме

В Бельцах мы просидели месяц, и за это время особенно запомнился один случай. Когда чистили старые выгребные ямы, вышел начальник тюрьмы - такой подтянутый, холеный румынский офицер. И кто-то из заключенных толкнул его в спину. Потом рассказывали, что он прямо с головой нырнул, только фуражка всплыла… Солдаты его, конечно, тут же вытащили, но всех тех, кто там был, просто насмерть били. Наше счастье, что нас там не оказалось.

А потом нас отправили в Румынию и транзитом через Яссы мы оказались в колонии в Ботошанах. Там протекает река Сирет, по берегам которой густо росли вербы. И нам приходилось рубить эти деревья на стройматериалы. Причем условия жесткие, не выполняешь норму - не получаешь паек. Но я как только увидел это сразу сказал товарищам: "Ребята, так мы на норму точно не наработаем, потому что у этих деревьев тонкие ветки. Нужно обязательно что-то придумать". Подумал немного и решил рубить и другие, более "серьезные" деревья по соседству. Взял топор и пошел работать, но предупредил своих, что если жандармы начнут возмущаться, чтобы они им сказали, что я сижу за убийство попа. Потому что в то время в наших краях это считалось едва ли не самым страшным преступлением, и показывало, что у человека нет ничего святого, ни как сейчас говорят "тормозов". И жандармы как это услышали, то сразу оставили нас в покое и мы смогли выполнять свою норму.

А дальше пошло еще лучше. В этой колонии нас сидело человек четыреста, но представьте себе, из всей этой массы людей грамотными оказались только мы трое. И мы нашли себе подработку, стали писать им письма. Одно письмо - пять лей. Даже брюки себе успели купить на заработанные деньги.

Но меня просто поражало, что вся эта масса людей сидела фактически ни за что. Мы ведь с ними разговаривали, писали для них письма, так что знали, за что они сидят. Например, мне запомнился такой человек. Он работал пастухом у помещика, имел пять или шесть детей, и жили они очень и очень бедно в какой-то землянке, а тут еще сын этого помещика начал приставать к его дочке. И он этому парню сказал, что если тот от нее не отстанет, то он его убьет. Так за это ему дали три года тюрьмы… И большинство заключенных было таких же. Причем, все кроме нас были румынами, но темные и безграмотные просто ужас… Ведь Румыния в ту пору была очень бедной страной. Крупные латифундисты - немцы, железная дорога - французская, плоештская нефть - английская, и если в городах еще шло какое-то развитие, то сельское население было очень темное и забитое.

И навсегда запомнилось, как я добирался домой. Через пять месяцев в феврале 43-го нас освободили, но прочные тюремные каучуковые постолы пришлось сдать, и мне выдали мои (постолы - примитивная обувь из одного или нескольких кусков кожи, стянутая на щиколотке ремнём - прим. Н.Ч.). Но видно за время заключения они на складе совсем отсырели, поэтому в дороге развалились, и я пришел домой фактически в портянках. Отмачивал потом ноги в тазике с керосином, чтобы избежать обморожения.

Как кормили в заключении? Только мамалыгой, уже смотреть на нее не могли. Как-то даже спросили одного румына: "Господин офицер, а кроме мамалыги у нас хоть что-то еще будет?" - "Раз у вас, бессарабцев, хватило ума предать свою мать-Румынию, значит, будете жрать мамалыгу пока не поумнеете". Но вообще в принципе жили там относительно нормально, мирно, между собой не ссорились. Причем, когда уже освобождали, то нам предлагали остаться: "Все равно скоро русские придут, а мы вас возьмем к себе", вроде как сынами полков, но мы все-таки уехали домой.

Опять пошла обычная жизнь, работа, но признаюсь вам, у меня была заветная мечта - стать жандармом. Почему? Потому что жандарм - это первый хозяин на деревне. Своим детским еще умом я себе так это тогда представлял: "Вот стану жандармом, и уж тогда сполна отомщу румынам", ведь служить предстояло не в родных местах. И что вы думаете? Когда проводился предварительный осмотр допризывников, то из двух сел собрали 160 парней, и только меня одного признали годным к службе в жандармерии. Почему только меня, до сих пор не знаю, но помню, что как узнал об этом, летел домой прямо как на крыльях.

И сразу после освобождения, первое время пока не разобрались, что жандармы это не предатели вроде полицаев, а наподобие наших внутренних войск, всем жандармам подряд сразу давали по 8 лет… Знаю, что так из черновицкой области очень многих наказали, а нас просто не успели призвать. Что и говорить - повезло, а то бы это клеймо всю жизнь исковеркало… Ведь из нашего села в жандармерию попали служить трое ребят постарше меня. Двое служили где-то в Румынии и их осудили без разговоров. А один служил в Дубоссарах, и только потому, что это недалеко от нас, стали выяснять, что да как, и когда выяснилось, что он очень хорошо обращался с людьми, то его не тронули.

Во время войны вы знали, что творится на фронте?

Да, потому что выходили румынские газеты, в которых регулярно печатались сводки о положении на фронте. Но помню такой эпизод. На улице собралась группа людей, что-то обсуждают и тут один из них ехидно так говорит: "Вот я регулярно читаю румынские газеты, так судя по их сводкам, они уже всех русских солдат побили, один Сталин должен был остаться".

Партизаны или подпольщики в вашей округе себя хоть раз как-то проявили?

Лично я о них ни разу ничего не слышал.

На работу в Германию или Румынию молодежь не угоняли?

На работу нет, а вот в румынской армии некоторые служили, это да. Например, моего старшего брата Петра, который был 1919 г.р. призвали в армию еще до войны, и вместе с шурином они вместе служили в Румынии. Он рассказывал потом, какая дедовщина там царила, как над ними издевались, какие глупости заставляли делать, как били. Недаром ведь румыны считали молдаван людьми второго сорта.

А потом их послали на фронт, хотя румыны в принципе молдаванам совсем не доверяли и поэтому на передовую не отправляли. И вот он любил рассказывать одну историю. Оказались они на каком-то островке на Бугазе: ночь, ветер, дождь, в общем, непогода страшная, и вдруг крик: "Русские украли капрала!" Так брат потом не раз примерно так говорил: "Ваня, этих русских никто и никогда не победит! Ведь даже носа нельзя было высунуть на улицу, а они умудрились выкрасть капрала".

Воевать они не собирались и сразу сдались в плен. Но шурин поступил очень умно и дальновидно, сразу переоделся в гражданскую одежду и всем говорил, что его угнали на работу в Румынию, поэтому его сразу отпустили.

А брат не догадался так сделать. Не переоделся как шурин и когда повел группу румын сдаваться, то вместе со всеми попал в лагерь. Рассказывал, что оказался в одном лагере вместе с власовцами, и пока с ним разобрались и отпустили, он весь переморозился, особенно сильно обморозил ноги, потом постоянно с ними мучился, и, в конце концов, ему их ампутировали…

И еще вам одну историю могу рассказать про румынскую армию. У меня есть племянник, который живет в Единцах. А сестра его тещи была замужем за уроженцем Резины, который в румынской армии сделал очень хорошую карьеру и его назначили начальником тыла румынской армии, а ведь это очень высокая должность. Еще в 80-х годах, когда он уже был в весьма преклонном возрасте, мне довелось с ним встретиться лично. Это я к тому говорю, чтобы вы понимали, что я эту историю не с чьих-то слов пересказываю, а он мне сам об этом рассказывал. Так вот, когда генеральный штаб несколько раз ходатайствовал перед Антонеску о присвоении ему генеральского звания, тот всякий раз ставил свою резолюцию: "Basarabean!" - т.е. бессарабец, а для румын это словно позорное клеймо. В то время когда мы с ним встретились, уже начались брожения на национальной почве, но он мне приблизительно так сказал: "Я удивляюсь этим людям. Они просто не понимают того, что в Румынии никто из молдаван не станет большим человеком. Никогда!" Я думаю, что эти его слова стоило бы напомнить нашим нынешним "патриотам" и разного рода политиканам.

А вы сами, когда оказались в армии?

Я вас вынужден сразу предупредить, что непосредственно про боевые действия мне почти и нечего рассказывать. Потому что нас отправили на фронт только под самый конец войны, а вскоре меня ранило, так что непосредственно на передовой я пробыл всего около месяца. Вот, кстати, вспомнился такой момент. Как-то я разговорился со своим коллегой по работе в прокуратуре, которому в отличие от меня пришлось много воевать, и он меня спросил: "А ты сколько воевал?" - "Месяц". - "И ты считаешь, что этого достаточно?" - "А почему ты мне задаешь такие вопросы? Мы тоже, как и вы, готовы были воевать, но разве это не вы нас в 41-м оставили?" Так он так страшно обиделся, как будто это я сам в этом виноват, а не судьба так сложилась…

Наше село освободили где-то в конце февраля 44-го. Никаких боев в округе не было и румыны ушли настолько быстро, что напоследок даже не успели ничего натворить. Все прошло на редкость спокойно, и, по-моему, нам даже не пришлось прятаться в эти дни.

Причем довольно интересно как я ушел на фронт. Сразу после освобождения меня как одного из самых грамотных людей, назначили секретарем сельсовета. И помимо всего прочего в число моих обязанностей входило, и сопровождение групп мобилизованных из нашего села до военкомата в Окнице. Но по селу пошли крайне неприятные для меня разговоры: "Всех подряд призывают, а секретаря сельсовета - нет, хоть он и молодой". И когда я с очередной группой пришел в военкомат, то сказал одному нашему пожилому односельчанину: "Дядя Федя, давайте ваш вещмешок, я вместо вас пойду на фронт". Причем, вначале нам этого не разрешили сделать: "Такие вещи решают только в райисполкоме". Пришлось сходить туда и обо всем договориться. И хорошо, родители быстро узнали об этом и успели приехать, а то бы получилось совсем некрасиво - ушел не попрощавшись.

Но вначале меня в качестве писаря и переводчика примерно на месяц задержали в учебном полку в Азаренцах, что за Днестром, потому что очень мало кто из призванных молдаван понимал русский язык. И только потом попал в сборную команду, которую направили в горьковскую область, в местечко Моховые Горы. Но пока я доехал туда, в наше село уже стали приходить первые похоронки…

Что вам запомнилось о времени проведенном в учебном полку?

Там в лесу находился фактически целый город: огромные землянки, уйма народа. И получается, что в этом учебном полку именно наша команда провела целый год. Другие маршевые роты гораздо быстрее отправляли на фронт, а нас нет, потому что вначале из нас стали готовить не просто пехотинцев, а лыжников к войне против Финляндии. Но это же ужас, если бы нас, молдаван, отправили на лыжах воевать против финнов. Нас хоть и гоняли постоянно на полевые занятия, но мы все равно с горем пополам ходили на лыжах. Да и как могло быть по-другому, если я в частности до этого на лыжах даже не стоял никогда? Помню, целый день проводили на сильном морозе, и у меня до сих пор в ушах слышится команда командира: "Гуранда, потри нос! Гуранда, быстро потри щеку, уже белеет!" Готовили нас очень интенсивно и напряженно, но я считаю, что нам крупно повезло, что Финляндия вскоре вышла из войны, мы ведь получали письма с фронта о том, сколько наших ребят там погибло… И уже только после этого нас стали готовить для отправки на западный фронт.

Но вот кормили в этом запасном полку откровенно плохо. Я, правда, не помню такого, чтобы у нас кто-то умер от голода, но паек был очень и очень скромный. Дошло до того, что солдатам родители из дома присылали посылки с едой и деньги. Я в письме домой тоже обмолвился о том, что кормят очень плохо, так мама из нового урожая за 500 рублей продала полтонны зерна и прислала их мне. А у нас там на черном рынке за 500 рублей можно было купить всего одну буханку хлеба…

Но я считаю, что в целом подготовили нас хорошо. Правда, мы и пробыли там очень долго, и только ранней весной 45-го нас отправили на фронт. Уже где-то за Вислой нас стали распределять по разным подразделениям, и так я оказался в 641-м стрелковом полку 165-й стрелковой дивизии.

Выписка из архива

И никогда не забуду, как я в первый раз почувствовал кровавое дыхание передовой. Только пришли во вторую линию обороны, а из первой как раз мимо нас везли раненных. Но это уже были не люди, а куски мяса: без рук, без ног, стонут, кричат, плачут - жуткая картина…

И только в районе Сопота и Гдыни мы впервые оказались на передовой и участвовали в боях. Но я считаю, что и тут нам крупно повезло, потому что наша рота шла чуть в стороне, ведь уличные бои - это страшное дело.

Потом двинулись на Кенигсберг и уже в пути получаем сообщение - Кенигсберг взят! Нас развернули обратно и на машинах совершили марш-бросок на 300 километров. И вот там произошел такой эпизод, который, скорее всего, спас мне жизнь.

В Гдыне все подвалы оказались забиты разным добром, и помимо всего прочего там было очень много спиртного. Именно там я единственный раз в жизни попробовал выпить спирта и подумал, что у меня все сгорело внутри. Но среди всего этого изобилия я взял себе несколько бутылок: ром, шампанское, коньяк, и когда оказались на Одере, сели в кружок и начали выпивать.

В тот момент мы уже ждали, что вот-вот пойдем в наступление, и вдруг приходит командир разведроты: "Мне нужны десять человек, чтобы сходить в разведку". Нас всех построили, и он сам отобрал десять человек, в том числе и меня. И тут мне опять несказанно повезло. Один боец, которого я в ту ночь угощал коньяком, вдруг говорит: "Оставьте Гуранду, он зеленый еще совсем, вместо него я пойду!"

Так и сделали, поменялись с ним, и они с вечера пошли на нейтральную полосу. Там была затопленная низина, но на каждом бугорке, где сушь находились немецкие ячейки. И когда мы утром шли к основному руслу Одера, то видели там тела и немцев и наших… Но я так и не знаю, что с ними случилось, остался ли он жив, а ведь он пошел на это задание вместо меня… Даже имени его не помню, ведь мы всего одну ночь вместе провели. Обычный русский парень примерно такого же возраста, что и я, просто уже повоевавший и поэтому гораздо более опытный. Вообще я вам должен сказать, что опытные солдаты как могли помогали нам и учили разным необходимым вещам на фронте.

И еще что мне запомнилось. В одной роте нас оказалось четверо односельчан. И если один из них, Иван Журак все хохотал: "Ваня, мы с тобой обязательно героями вернемся", то двое других заметно приуныли, и бывало, сидят и плачут. Но вообще их можно понять, ведь они были постарше нас и уже имели семьи, детей. И что удивительно, они словно чувствовали, что погибнут, а мы с Ваней вернулись живыми... Хотя я помню такой эпизод. Под Гдыней он взял немецкую каску: "Она более глубокая". Но я его сразу предупредил: "Иван, ты что делаешь? Тебя наши же застрелят, кто там будет разбираться".

Перед Одером нас предупредили: "Хорошо окапывайтесь, потому что ожидается двухчасовая артподготовка". И когда она началась - это что-то невероятное: все горит, все в дыму… Потом смотрим, а Одер уже весь в лодках. И когда только успели? Но нам опять повезло. Когда переправлялись мы, то по нам не били, зато потом немцы как начали стрелять шрапнельными снарядами… Как попадет в лодку, так прямо куски летят…

Быстро заняли какое-то поселение, а когда нужно было переправляться через какое-то озеро, оказалось слишком глубоко. И пока решали, как это сделать лучше, вдруг с той стороны нам как начали кричать власовцы на русском языке: "Мы вас здесь всех перебьем!" И так неприятно это слушать, так там еще и такое эхо было…

Начали прочесывать какой-то лесок, и вдруг у меня на пути белый флажок. Оказывается, один немец решил сдаться в плен. Командир мне говорит: "Отведи его к Одеру". И отдельно предупредил: "Только не убивай его, а непременно отведи в штаб". Пошли, на берегу просидели до вечера, и только когда пришла лодка за ранеными, то вместе с ними забрали и моего немца. А ночью началась переправа, и как хлынула армия - настоящее море людей. Пошли в атаку, а немцы уже отступили.

Нашел свою роту, мы как раз проходили по только что освобожденному селу. Иду вдоль большого сарая, и вдруг из-за угла в меня очередь… Я как держал автомат, так и получил две пули в кисть и одну в верхнюю часть правого бедра, она видно срикошетила от приклада. Оказывается, за этим большим сараем лежал раненный немецкий офицер и его охранял солдат, который в меня и выстрелил. Кто-то из наших тут же бросился к немцам с тыла и штыком прикончил их обоих…

Меня, конечно, сразу в медсанбат, и в общей сложности пришлось лечиться около четырех месяцев. А так как меня ранило 24 апреля, то на этом все мое участие в войне и закончилось.

Как вы услышали о Победе?

Уже в полевом госпитале. Это была такая неописуемая радость, такое торжество, которую словами не описать, нужно только самому пережить, чтобы понять. Это надо было видеть, ведь и слезы и огромная радость одновременно… У меня с собой было три пары часов, так я их на радостях тут же все раздарил.

У вас есть боевые награды?

Нет, у меня только медаль "За победу над Германией".

Что вы чувствовали тогда к немцам? И приходилось ли вам видеть случаи жестокого обращения с пленными?

Немцы - это воинственная нация, но когда я в 44-м увидел, как они бежали через наше село, то в моей душе к ним появилось жалость. Ведь это были уже не вояки, а жалкие, трусливые, вшивые и несчастные люди. Кстати, при освобождении нашего села произошел такой случай.

Рядом с нашим домом занял позицию немецкий пулеметчик и поджидал когда появятся первые красноармейцы. Но когда мой отец увидел это, то схватил этого немца и держал пока не пришли наши. Отец у меня был хоть и невысокий, но очень крепкий и сильный. Мне потом один наш односельчанин рассказывал, что он лично видел, как это произошло.

Но в целом у меня к немцам чувства ненависти или какой-то запредельной злобы не было, хотя я вполне понимаю тех солдат, кто хотел отомстить за своих родных. Мне это понятно, но у меня самого такого чувства не было. И когда я, например, конвоировал того немца, то у меня даже мысли такой не появилось, чтобы его застрелить. Правда, и ни малейшей симпатии он у меня не вызвал. Он был молоденький совсем, примерно моего возраста, но весь буквально трусился от страха.

И жестокого отношения к пленным я ни разу не видел, так что все эти рассказы о поголовном насилии со стороны бойцов Красной Армии это полнейшая чушь. Мало того, я же сам лично видел, как мы подкармливали гражданское население. Ведь целые полевые кухни работали только на то, чтобы кормить гражданских немцев, потому что кругом лежали одни руины… Меня даже поражало то, что в Лигнице, где я лежал в госпитале, немцы выходили из руин, но среди них совсем не было опухших от голода, а все потому, что их кормили наши части. Помню, как маленькие дети подходили к нам и протягивали свои ручки: "Иван, Гитлер - капут! Цукер!" Так что мы к ним по-человечески относились, и не только к пленным, но и к гражданским.

Тем большим ударом для меня стали, картины, которые мы увидели, когда вернулись на родину. Ведь только мы переехали советско-польскую границу, то что же мы увидели из поезда? Ужасная разруха, трупы валяются где попало, и повсюду опухшие от голода люди, с глазами буквально как щелочки… И у нас просто в уме не укладывалось, как же у нас, победителей, такое творится в мирное время…

Но что самое обидное? Я демобилизовался 1 марта 1947 года, а нас предупредили, что в СССР сильная засуха и голод, поэтому разрешалось взять домой по 100 килограммов муки. Мы на собственные деньги закупили в одном частном магазине целую машину муки, смотрим, а на мешках печать: "Мука. СССР". На яйцах то же самое, на сале тоже… Т.е. в Советском Союзе люди не просто голодают, а умирают, зато в Польше полно советских продуктов и они нам же их и продают… Мы ничего не понимали.

Вообще я вам должен сказать, что поляки произвели на меня нехорошее впечатление. Представьте себе, только бои прошли, пожарища еще не потухли, а они уже торгуют всем, чем можно. Я ведь после госпиталя попал служить в зенитную часть, находившуюся в Нижней Силезии, которую отдали Польше, поэтому мне довелось довольно много общаться с поляками. Так они нам в забегаловках в открытую даже девушек предлагали. Ничего не стеснялись, такой … спекулятивный народ.

А когда мы входили в Польшу, то нас строго предупредили: "Никуда не отлучаться", потому что стало известно, что за убийство нашего солдата руководство Армии Крайовы платило 5 000 злотых, а за офицера - 15 000… Правда, мне не приходилось слышать об убийствах наших солдат поляками.

Вообще, на фронте у вас не было ощущения, что солдат у нас не берегут, и мы воюем с неоправданно высокими потерями?

Нет, у меня такого ощущения не было, но зато я и сам успел понять, что пехотинец может пробыть на передовой только короткое время, потому что или ранит или убьет обязательно.

А вам самому убивать не приходилось?

Однажды на Одере, еще перед наступлением, у нас на виду на той стороне перебегали немцы. Правда, до них было достаточно далеко, метров триста-четыреста, наверное, но я и еще один боец все равно начали стрелять по ним из своих автоматов. Кто из нас попал, не знаю, но один из немцев упал. А больше таких случаев вроде не было.

Политработники пользовались авторитетом среди солдат?

Лично мне попадались очень достойные люди, которые по-настоящему заботились о солдатах. Например, когда после госпиталя я попал служить в зенитную батарею, то при штабе дивизиона начальник политотдела даже организовал учебу - 8-й, 9-й и 10-е классы, чтобы потом на гражданке нам было полегче. И начальник штаба полка вместе с женами офицеров читали нам уроки, ради них нас даже от занятий освобождали. Так спрашивается, где вы еще найдете такую армию? Например, я до сих пор хорошо помню начальника штаба дивизиона Васильева. Это был типичный литератор, как начинал что-то рассказывать, все слушали не отрываясь.

А с особистами вам приходилось общаться?

Общался, потому что у них обязанность такая - узнавать настроения людей. И однажды мне пришлось увидеть показательный расстрел. Уже после войны в Германии осудили двух солдат, фамилию одного их них я даже запомнил, некий Воробьев, москвич. Оказалось, что эти проходимцы заведовали какой-то пустующей мельницей и начали там химичить, но это еще ладно. В одном селе они изнасиловали двух немок, дочку и мать. Поэтому когда их расстреливали, никакой жалости у меня к ним не появилось. Ну, разве можно на глазах матери насиловать и убивать дочку?..

Но все-таки подобные случаи были единичными. И на всю жизнь мне запомнились слова Рокоссовского, которые я услышал, когда нас уже выстроили перед эшелоном. Он проходил мимо нашего строя со своим штабом и сказал кому-то: "Ну, кто еще совсем недавно мог бы представить, что немки будут плакать, провожая русских солдат". Ведь у многих наших солдат складывались теплые отношения с местными девушками, но жениться на них запрещали категорически. И я ведь сам тоже подумывал жениться на одной полячке.

Если можно, расскажите об этом, пожалуйста.

Когда меня ранило, то я лежал в полевом госпитале. После операции быстро пошел на поправку, но постоянно находиться в этом костеле, где располагался госпиталь, было невыносимо скучно. По соседству, кстати, поселились доярки из Брянской области, которые приехали получать коров. Все солдаты конечно сразу туда. Так через несколько дней наше хирургическое отделение смело можно было переименовывать в венерологическое - сплошная гонорея…

В общем, скука в госпитале была страшная. Поэтому когда пришел офицер и спросил: "Кто умеет резать свиней?" То я, чтобы хоть чем-то себя занять и отвлечься от скуки, сразу вызвался, хотя до этого мне их резать не приходилось. Но зато когда я в Румынии сидел в колонии, то ее начальник содержал свой ресторан и примерно месяц нас возили туда обрабатывать свиные туши. Вот там мне пришлось увидеть, как их убивают, разделывают, смолят, поэтому подумал, что справлюсь с этой задачей. И со мной вызвался пойти еще один раненный - Цуркан из Черновицкой области.

Показали нам трех больших кабанов по 200 килограммов и сказали забить одного. Выделили в помощь пятерых солдат, и смотрю, а мой напарник в полной уверенности, что я умею это делать. Говорю ему: "Ты должен топором врезать ему сзади по голове", ну и он как врезал. Те два сразу разбежались, а этот кабан упал. Разделали его, но соломы не было, поэтому обсмолили камышом, и этим чуть не испортили мясо. К тому же по неопытности не выпустили из него кровь, и мясо получилось красное.

Через три-четыре дня зовут резать следующего. Точим ножи, а я все думаю, как же ударю его в сердце, ведь никогда такого не делал. Солдаты навалились, держат кабана, я размахнулся и как дал ножом под лопатку. Ковыряю его, ковыряю, смотрю кровь из носа пошла, уже перевернули его, соломой накрыли и вдруг он вскакивает… Оказалось я его ударил под правую лопатку… Еле-еле поймали его...

А потом для нужд госпиталя понадобилось резать уже телок. Но хорошо этим уже занимался один немец, поляки обрабатывали, а мы с Цурканом складировали. Вот тогда я и подружился с одной полячкой. Ее звали Анка, а она меня Ванеком называла. Даже подумывал на ней жениться, но наш замначальника политотдела меня вовремя осадил: "Гуранда, ты откуда, из Молдавии?" - "Да". - "А у вас в доме пол земляной?" - "Да" - "Так ты сам подумай, куда ты ее хочешь забрать из их хоромов", ведь она была дочкой председателя райисполкома и их семье выделили очень хороший дом.

С другом Анатолием Украинцем 1946г.

Ваше отношение к Сталину?

Лично я против него ничего не имею и не скажу, потому что и я и вся наша семья всем обязана советской власти. Но в свою очередь я бы хотел спросить его критиков, которых сейчас развелось просто немеренно, а разве такое происходило только в СССР? Разве в других странах не было диктаторов? Поэтому, на мой взгляд, так ворошить и огульно охаивать время его правления не стоит.

Очень многие ветераны признаются, что без него бы мы, пожалуй, и не победили в войне.

Лично я так не считаю. Думаю, что все равно победили бы, но может, просто так не спешили. Но мне запомнилось насколько остро и тяжело мы переживали его смерть. Мне жена из Киева звонила вся в слезах: "Ваня, мы пропали!" Я в то время работал в Баймаклии, так у одного из офицеров в военкомате как раз в эти дни родился сын и они, конечно, такое событие отметили, потом начали петь песни. Но когда об этом стало известно, то их и с работы повыгоняли и из партии поисключали…

На фронте у вас были близкие друзья?

Больше всего я сдружился с Анатолием Украинцем из Бердичева, с которым мы вместе служили уже после войны. А вот на фронте близких друзей у меня не было. Хотя в нашей части нас было четверо из нашего села, но двое погибло, а мы вернулись. Кстати, у меня до сих пор хранится фотография погибшего на фронте Коли Мотренчука, с которым мы вместе сидели в румынской тюрьме. (По данным ОБД-Мемориал красноармеец 127-й сд Матренчук Николай Андреевич погиб в бою на территории Верхней Силезии 10.02.1945 года - прим. Н.Ч.)

Вообще, с какими людьми вам пришлось вместе воевать? По возрасту, по национальности?

С самыми разными, но все жили мирно и дружно. Конечно, большинство было славян и мне запомнилось, насколько доброжелательны русские люди. Но много было и, например, узбеков, среди которых мне запомнился очень боевой парень - Абдрахманов, по-моему. А вот евреев на фронте я видел только в Гдыне, когда они шарили по аптекам. Наши Иваны все по складам да магазинам, а эти умные по аптекам, ведь тогда некоторые лекарства стоили на вес золота.

Говорят, на фронте атеистов не бывает. Вот вы лично на передовой не стали больше задумываться о Боге? Крестик, например, вы носили?

Нет, на фронте у меня крестика не было. И что-то я не помню, чтобы на фронте кто-то из солдат молился, не видел такого. Уж не знаю, хорошо это или плохо, но в бога я никогда в жизни не верил, а верю в доброту и справедливость. Хотя мне и самому кажется, что со мной произошло настоящее чудо, ведь тот немец вполне мог не стрелять с тридцати метров, а подпустить меня ближе и расстрелять совсем в упор. И тогда бы мне никакое чудо не помогло…

Но я считаю, что в жизни нужно быть справедливым и добрым. Вот я, например, когда работал судьей, то никогда не хотел дать срок побольше и посуровее. Отлично помню, как меня на этот счет учил еще секретарь президиума коллегии адвокатов Коваль, у которого я проходил практику во время учебы в юршколе: "Ванюша, ты обязательно станешь судьей, но помни мой совет, никогда не свирепствуй. Вспомни, что у людей тоже есть семьи…" А ведь попадались и очень жестокие судьи, но я этого никогда не понимал.

Какое впечатление на вас произвела заграница?

Я вам уже говорил, что больше всего меня поразила непонятная политика руководства страны по отношению к собственному народу. Мы ведь когда ехали через всю страну на фронт, то по дороге видели в какой разрухе лежит Россия и Белоруссия. И тем более для нас было непонятно, почему мы давали этим полякам продовольствие за бесценок, особенно, после того как мы видели, что у нас на родине женщины в поле на себе таскали бороны… Я не знаю, это выше моего понимания! Ведь самая главная задача руководства страны - это облегчить и сделать лучше жизнь для своего народа, а не для чужого…

Но в принципе я не могу сказать, что за границей меня особенно что-то поразило. Помню, когда работал в райкоме партии, то ко мне обращались люди за заграничными путевками. Приходят, например, учителя, но я их спрашивал: "А вы в Ленинграде были?" - "Нет". - "Может были в Киеве, в Москве?" - "Нет". - "Так поезжайте вначале туда, а то увидите в Болгарии трехэтажный дом, и начнете восхищаться: "Вот это дома!"

Во время службы в Польше 1946г.

Сразу после Победы вы два года служили в Германии и Польше, а это говорят, было самое "трофейное" время. Были ли у вас самого какие-то трофеи, и не приходилось ли видеть, что кто-то из офицеров, например, слишком усердствует в этом вопросе?

Чтобы кто-то из офицеров этим злоупотреблял, лично я не видел, но могу вам рассказать про себя. Я когда демобилизовался, то очень много всего привез домой: несколько отрезов материалов, сапоги, муку и даже патефон. Хотя вот сейчас вспомнилось, что когда была первая волна демобилизации, то ребята рассказывали, что некоторые наши молдаване даже бороны разбирали, маленькие сеялки, чтобы увезти домой. Их, конечно, пытались образумить: "Зачем вам все это, ведь там же колхозы".

Но почти все, что я привез, нам пришлось обменять на продукты. Ведь я демобилизовался в начале марта 1947 года, а это было тяжелейшее время. Из-за сильной засухи в два лета подряд случился голод, и у нас в селе были случаи, что люди умирали от голода…

Поэтому летом 47-го мы с братом поехали на Западную Украину и поменяли все хоть сколько-нибудь ценные вещи на продукты. Приехали назад, а вся картошка гнилая… Это был ужас! А ведь, сколько опасностей нам пришлось пережить в той поездке, потому что бандеровцы просто свирепствовали, а мы без оружия. Помню, брат мне говорит: "Давай заночуем в селе". - "Ты что, к бандеровцам в лапы захотел?" - "А где?" - "Прямо в поле, во ржи". - "Ваня, ты что?" - "Никто не должен догадываться, где мы ночуем".

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Приехал домой и своей мукой фактически спас от голода всю семью, потому что дома оставалось всего 50 килограммов кукурузной муки… И вскоре как комсомолец-активист подал заявление о вступлении в колхоз. Родители на меня даже обиделись: "Мы думали, ты вернешься и сразу женишься, а ты в колхоз идешь". В колхозе меня избрали секретарем комсомольской организации, заведующим клуба и библиотекой. Звучит солидно если только не знать, что все это находилось в одной небольшой комнатке. Это меня наш парторг правильно учил: "Ваня, если ты будешь учиться и активно работать, перед тобой откроются большие перспективы".

И вот вспомнилась очень смешная, но в то же время и грустная история как раз из того периода. Председателем сельсовета у нас работал неграмотный человек. Как-то его послали на курсы в Сороки, там на занятиях вызвали к доске и говорят: "Напиши - корова", он рисует корову… "Напиши - яйцо", рисует яйцо… Ну, т.е. совсем неграмотный человек, но зато активист, и язык у него был хорошо подвешен. И как-то мы втроем: наш сельский участковый, фельдшер и я заходим в сельсовет. - "Где председатель?" - "Спит у себя в кабинете". Оказывается, он с утра уже ходил по селу, везде понемногу выпивал, порядочно набрался, и когда вернулся, заснул прямо за столом. И тут мы увидели, что в сельсовете стоит шкаф, полный немецкого обмундирования, даже оружие было, и нам в голову пришла шальная мысль: "А давайте его напугаем". Переоделись втроем в немецкую форму, взяли автоматы и зашли к нему: "Хенде Хох!" А он спьяну и спросонья нас не узнал, поднял руки и говорит: "Братцы, не убивайте, я и вам буду служить…" Мы, конечно, посмеялись, но сами думаем: "А ведь дело-то попахивает хулиганством".

Но эта история имела продолжение. Я бы хотел о нем рассказать, чтобы люди узнали, как на самом деле проходила депортация "чуждых" советской власти элементов. Ведь многие люди до сих пор думают, что списки неугодных людей составлялись где-то в верхах, что чуть ли не сам "кровопийца" Сталин их составлял, а на самом деле все это делалось непосредственно местными руководителями. И как оказывается порой очень топорно и нечистоплотно.

Этот председатель сельсовета, который нам "сдался", очень боялся, чтобы эта история не получила огласку, потому что прекрасно понимал, что за свою глупость может очень сильно пострадать, поэтому как-то отозвал меня в сторонку и попросил: "Ванюша, ты только никому не говори, что я так сказал".

Мы и сами опасались огласки, но и он дрожал, чтобы про этот его позор никто не узнал. И вот как-то в 1948 году он меня встречает: "Ванюша, мы решили пересмотреть список кулаков. Как секретаря нашей комсомольской организации прошу тебя прийти к нам на секретное собрание". А я в то время и сам был без понятия, как эти списки составлялись, думал где-то в Москве, в НКВД, а оказывается - местной властью.

Прихожу, а их трое: он сам, секретарь сельсовета и секретарь парторганизации. И вот он начал: "У нас в списке значится Михаил Ауз, потому что у него 40 гектаров земли, очень много живности, трое постоянно работающих наемных работников. Но посмотрите, ведь он вместе с ними работает, они вместе едят, вместе спят на сеновале и разве можно после этого признать его кулаком? У меня есть предложение заменить его. На кого? На Георгия Лаблюка, потому что он содержит лавку". А этот Георгий был как нынешние челноки, покупал товар в Единцах и торговал им в своей лавке. Причем и не такой уж был богатый. И еще один довод сыграл в пользу Михаила Ауза. Когда кто-то из районного начальства приезжал к нам в село, то где их располагали? Именно у него, потому что и дом хороший и накормят всегда хорошо. Все трое согласились и продолжили.

"Второе. У Ивана Лаблюка работников нет, но у него единственного в нашем селе в доме не земляные полы, и если их выселить, то куда мы станем селить культурных приезжих? Предлагаю заменить его на Шарагова, который держит лавку". Опять согласились, проголосовали и заменили.

"Третье. У Михайло Ауза есть сын, который тоже в этом списке, но вы посмотрите, кто он такой: сам регулярно дежурит в сельсовете, а его жена, первая красавица на селе, работает дояркой в нашем колхозе. Поэтому предлагаю вместо Василия Ауза включить в список Соцкого", который при румынах вечно отирался в примэрии и был кем-то вроде активиста. Ходил и объявлял, например, о назначенных собраниях. И многозначительно добавил: "Вы посмотрите, он же вечно ходит в чистеньких туфлях - разве может такой человек искренне любить советскую власть?"

Вышел я с этого собрания и тут этот председатель мне говорит: "Ванюша, я же знаю, что Михаил Ауз ваш родственник". И только ту я понял, что этими заменами он хотел угодить именно мне… Чтобы я никому не рассказывал о том случае, и к тому же считал меня будущим прокурором, и поэтому поменял этих людей в списке, а фактически распорядился их судьбами… Действительно, Михаил Ауз был братом моего деда по матери, но мы с ним не общались. А жена Ивана Лаблюка была сестрой нашего отца.

Или могу вам рассказать, как в депортации оказалась моя тетя из другого села. Она была замужем за Проданом Василием Николаевичем, но оказывается, их выслали вместо семьи их полного тезки - Продана Василия Николаевича. Так потом выяснилось, что председатель сельсовета намеренно совершил этот подлог, и его жена, когда семья моей тети вернулась, ходила просить у нее прощения. Но что самое удивительное, сама тетя лично мне так рассказывала: "Эх, Ваня, если бы ты знал, как мы там хорошо жили. Здесь никто так не живет, как мы там жили". Оказалось, что они где-то в Курганской области отлично обжились, построили добротные дома, имели хорошие хозяйства. Вот так в нашем селе решался вопрос о выселении пять семей, хотя я знаю, что в других селах высылали еще меньше - по одной, по две семьи, но это все напрямую зависело от местной власти.

И когда началась высылка, меня поразила одна деталь. Накануне, кстати, председатель сельсовета меня предупредил: "Ванюша, сегодня ночью ожидается большое мероприятие - высылка. Будь наготове, я тебя включил в число активистов, которые будут помогать в ее проведении". - "Нет, Семен, это без меня". Так, когда через село проезжали машины с выселяемыми из припрутских сел, то люди в них пели хором. Мы удивились, что такое, а оказалось это иеговисты. Как я узнал, тогда всех иеговистов выселяли как кулаков.

А вскоре я уехал учиться. В 1948 году наступает время уборки урожая, а у нас в колхозе техники нет совсем. Что делать, пошли косить вручную. Но только представьте себе, какая это музыка, когда 80 косарей идут в ряд - настоящая симфония. Я как секретарь комсомольской организации, конечно, впереди и вдруг прямо в поле приезжает "победа". Позвали меня: "Я - 1-й секретарь райкома Партии, а это начальник КГБ. Мы за вами". - "Что случилось?" - "Решили послать вас на учебу. Вы кто по национальности?" - "Вроде больше как украинец". - "Нет, нам нужны молдавские кадры, так что будете молдаванином". Оказывается, в райком пришел наряд отправить двух человек поступать в юридическую школу в Кишинев. И как я в нее поступал это тоже интересная история.

Расскажите, пожалуйста.

Когда я сказал родителям, что хочу учиться дальше и еду поступать, они на меня прямо накинулись: "Какая еще учеба? Мы думали, ты вернешься, и как все твои ровесники женишься, заведешь свое хозяйство". И сестра еще подлила масла в огонь: "Он идет учиться, потому что не хочет заниматься сельским трудом". А еще когда узнали, что вступил в колхоз, то все - враг.

Ведь я вам скажу, что в 1949 году у нас люди уже совсем по-другому смотрели на советскую власть. Хотя я прекрасно помню, с каким восторгом встречали Красную Армию в 40-м, с еще большим в 44-м, но когда я вернулся после армии, то было уже совсем не то. Потому что люди прекрасно понимали, что в голоде 1947-48 годов виновато именно руководство республики во главе с 1-м секретарем ЦК КП МССР Н.Г.Ковалем. Из-за засухи случился неурожай, а местные и центральные республиканские власти лишь бы поскорее отчитаться перед Москвой с таким усердием подчистую выгребали все зерно, и оставляли людей ни с чем…

И только после того как в Молдавию приехал Косыгин и лично увидел, что здесь творится, то в республику сразу пошли эшелоны с продовольствием. Но что самое удивительное и обидное, никто из местных руководителей не понес ответственности за то, что они натворили. Мало того, они чувствовали себя в такой силе, что привело к достаточно громкому скандалу.

В 1949 году в "Правде" вышла статья "Лука Степанович в гипсе", про то, что наши местные руководители до того обнаглели, что понаделали себе бюсты из бронзы, а одному управделами бронзы не хватило, так он заказал себе бюст из гипса. И на первомайскую демонстрацию люди вышли с портретами местных руководителей, а не московских… Так потом им всем такой разгон дали… А люди то все это видели и понимали, поэтому пошли уже разные нехорошие разговоры про советскую власть.

Но я твердо решил учиться дальше, занял сто рублей и поехал в Кишинев сдавать экзамены. А для абитуриентов с правоборежья Днестра сделали льготу - вместо сочинения мы писали диктант, потому что кто бы из нас тогда смог написать сочинение? И вот помню, сдал географию, что-то еще и написал диктант на русском языке на четыре страницы. Как написал, не знаю, но перед четвертым экзаменом все - деньги закончились, и я уже, чтобы поесть начал рвать с деревьев незрелые яблоки. И думаю, нет, хватит, поеду лучше домой. Пошел на Ильинский базар, а там стоит машина с хлебом и такой запах, что я просто не выдержал и обратился к еврею, что его продавал: "Я приехал с Украины поступать в институт. Деньги закончились, жду перевода, а так кушать хочется". Он внимательно посмотрел на меня и дал две буханки хлеба… У меня сразу такое счастье, что вы. Подкрепился этим хлебом и решил остаться на четвертый экзамен. Вот такие встречи с добрыми людьми и счастливые совпадения, которые случались в моей жизни неоднократно, я считаю, во многом предопределили мою судьбу.

Прихожу на последний экзамен и там опять такая же счастливая для меня встреча. Молдавскую литературу принимал профессор из пединститута Кирошко. Ответил ему, а потом он меня спрашивает: "Вы откуда?" - "Из сорокского уезда". - "И я из сорокского уезда. Это ваш диктант?" Оказалось, что мой диктант был весь красный - 60 ошибок. Он просмотрел его и обратился к другим преподавателям: "Товарищи, вы его неправильно оцениваете". Оказывается, большая часть моих ошибок состояло в том, что я в словах ставил верные буквы, но писал их по привычке не на кириллице, а на латинице. Он эти ошибки не посчитал и натянул мне оценку с двойки на тройку. И напоследок сказал: "Мы вас по почте известим, зачислены вы или нет".

Но как добираться домой? Пошел на вокзал, сел на попутный тендер, и доехал до ближайшей к нашему селу станции. Иду голодный, небритый в "Заготзерно", думаю, может там кто-то есть из нашего села. Прихожу, а там мой брат: "Ваня, на кого ты похож? Ты же типичный советский босяк! В таком виде я тебя домой не повезу, идем, сначала побреешься и умоешься", и всю дорогу домой мораль мне читал, почему я не женюсь, блуждаю, а об учебе даже слышать не хотел.

Приезжаем, а дома ко мне все негативно относятся. Но я почтальона предупредил: "Если мне придет толстый конверт - значит, я не поступил, и обратно прислали мои документы. Зато если тонкий, то ты на каждом углу об этом кричи, я тебе чекушку водки за это поставлю". И однажды, когда как раз перед нашим домом стояли человек шесть, он аж за два дома бежал и кричал: "Тонкий!" Я босой выбегаю, хватаю конверт: "Вы зачислены, просим 1 сентября явиться на занятия". Кто-то из собравшихся людей прочитал и говорит: "Так он же станет прокурором", и после этих слов отношение ко мне буквально моментально поменялось. Вот так получается, что я не просто поступил, а фактически круто изменил свою жизнь.

Юршкола располагалась примерно там, где сейчас находится Конституционный Суд. И вот во время учебы, я считаю, и проявился мой упорный характер. Потому что учиться было очень тяжело, и мы учились буквально до головных болей. Но в какой-то момент я стал замечать, что как бы хорошо не отвечал, а оценки мне занижают. И когда преподаватель по уголовному праву в очередной раз вызвал меня отвечать, я отказался: "Не буду, потому что вы все равно больше тройки мне не поставите. Вызывайте тех, кому вы ни за что ставите четверки и пятерки". - "Садись, двойка".

И так было по большинству предметов, хотя помню, однажды меня вызвал наш преподаватель философии и политэкономии, и когда я ответил, он неожиданно поставил мне пятерку. Причем это был очень строгий и принципиальный преподаватель, секретарь парторганизации школы. В общем, так продолжалось какое-то время, но как-то после занятий меня вызвал директор: "Это что еще за саботаж?" - "Какой саботаж, вы лучше сами придите к нам на занятия и посмотрите, за что мне ставят тройки и за что другим четверки и пятерки". - "Объявляю тебе строгий выговор, и выносим вопрос на обсуждение бюро комсомола". На бюро объяснил свою позицию, но ко мне не прислушались, объявили выговор и обязали исправить все двойки.

Второй выговор я получил за то, что поехал домой и опоздал на несколько дней. Вернулся, но к занятиям не допускают, хотя у меня была справка от нашего сельского фельдшера. Пошел к директору, но он ее тут же смял и выбросил: "Вы бы мне еще справку от председателя колхоза предъявили".

А третий выговор я получил так. Секретарь парторганизации освободил меня от работы агитатором, и как-то я сидел в общежитии и в письме девушке написал, что все участвуют, а у меня есть свободное время. Потом меня чем-то отвлекли, возвращаюсь, и вижу, что мое письмо у редактора нашей стенной газеты. Подхожу к нему: "Ты почему берешь чужие письма?" - "Завтра увидишь его в стенгазете". Я его как схватил, швырнул, при этом разбился графин с водой, зеркало на стене: "Лучше отдай, а не то со второго этажа выброшу". Письмо-то он отдал, но побежал жаловаться, и мне влепили выговор.

А на распределении после госэкзаменов директор школы с министром юстиции республики вместе решали, кого куда направить на работу. И когда министр увидел мое личное дело, то аж взвился: "Какой из него юрист, когда у него всего за один год сразу три выговора". Директор школы попытался за меня вступиться, но тот и слышать ничего не хотел: "Чтобы и духу его не было в юриспруденции. Выдать ему свободный диплом".

Выхожу, и прямо в коридоре встречаю Коваля, у которого проходил практику. Это был на редкость добрый и душевный человек, но, к огромному сожалению, никак не могу вспомнить его имени отчества. И он меня спрашивает: "Ну что Ванюша?" Объяснил ему ситуацию. "Ничего страшного, придешь ко мне, и я тебе дам направление стажером адвокатом в Бельцы". Так и сделали.

В Бельцах прошел шестимесячную стажировку, а потом меня назначили адвокатом в Котюжаны, а оттуда перевели в Згуровский район. И первое мое дело запомнилось навсегда.

1950 год. Одна женщина после смерти мужа-инвалида оказалась в настолько тяжелом положении, что пошла в поле, нарвала колосьев и натерла себе из них три килограмма зерна. Доказательства по делу: полова, акт агрономической экспертизы, и показания ее двоюродного племянника.

Началось судебное заседание. Эта женщина встает: "Господь меня простит, я ничего не воровала. Это меня так следователи убедили сказать". - "Так вы воровали или нет?" - "Не воровала!" Тогда ее спрашивает прокурор: "Вот вы верите в Бога, покреститесь и ответьте как перед ним, воровали вы или нет". - "Да, я воровала". Уже я переспрашиваю, она опять за старое: "Нет, я не воровала!" Вызываем свидетеля. Но он только назвал свое имя отчество и упал без сознания, изо рта пена… Припадочный. Прокурор попросил пять лет, а я попросил ее оправдать, т.к. показания крайне противоречивые. Слушаю приговор - "пять лет"… Потом сижу и думаю, ну и нужен ей был адвокат? Но решил, что не смирюсь с таким приговором и за свой счет обжалую его в Верховном Суде. Там начали разбираться, и закончилось тем, что приговор отменили и эту несчастную женщину выпустили. Вот только тут я и понял, что адвокат все-таки может влиять на решение суда.

Там же, кстати, в Згурице произошел такой эпизод. Уже когда я принимал под свое начало юридическую консультацию, прежний ее начальник, адвокат Гендлер, после того как мы закончили все формальности и немного выпили, разоткровенничался и начал рассказывать, как он работал при румынах еще до войны. Судьями могли работать только настоящие румыны, причем, продажные были просто страшно. Кто больше готов заплатить, в пользу того они и решали исход дела. Так этот подвыпивший Гендлер начал мне хвастать, как он тогда адвокатствовал. Дела в основном были по имущественным спорам и, например, приезжает к нему крестьянин. А он, пользуясь их темнотой и забитостью, показывает ему две книжки, одну тонкую, а другую толстую и говорит: "Выбирай. Если хочешь, чтобы я тебя защищал по этой книге - плати 5 000 лей. А если по этой толстой - 10 000". И смеясь рассказывал, что это вообще были книги не по юриспруденции, а какие-то художественные произведения… Это я к тому рассказал, чтобы люди знали какая сладкая, демократичная и справедливая жизнь была при власти наших запрутских братьев…

С супругой Татьяной Петровной 1952 г.

В общем, так я и работал адвокатом, а параллельно учился во Всесоюзном Московском Юридическом Заочном Институте. Но в 1952 году меня избрали судьей в Баймаклии. И надо же такому случиться, что самое первое дело опять очень спорное и противоречивое. Директора совхоза, фронтовика, бывшего командира танкового полка, у которого вся грудь в наградах обвиняли в присвоении 1 900 рублей. Начал разбираться и, в конце концов, выяснилось, что его сыну комбайнеру по ошибке выписали около 600 рублей, и еще надо гадать с умыслом или нет.

На суде прокурор попросил ему 17 лет, но я дал пять, потому что как раз объявили "бериевскую" амнистию и его тут же освободили. Меня вызвал 1-й секретарь райкома партии: "Молодец, правильное решение", и рассказал мне, что на бюро ЦК КП МССР было дано категорическое указание, чтобы ни в коем случае никто не посмел давить на судью. Как суд решит, так и будет.

И еще время работы в Баймаклии мне запомнилось тем, как меня принимали и исключали из партии.

Расскажите об этом, пожалуйста.

Избрали меня судьей, работаю пару месяцев, и тут звонит секретарь райкома: "Почему вы не становитесь на партучет?" - "Так я же беспартийный". - "Как беспартийный?" - "Так меня же никто не спрашивал об этом". Сразу небольшой скандал, потому что как же так, избрали беспартийного судью. И на следующий же день написали мне рекомендацию и вскоре приняли в кандидаты.

А перед конференцией меня пригласили к себе начальник милиции и прокурор района, с которым я учился в одной группе в юршколе. Но учился он слабо, к тому же выпивоха, но был чуть ли не отличник, потому что ему как секретарю парторганизации курса завышали отметки. Именно из-за таких как он я и забастовал тогда. И вот он мне говорит: "Сколько могут нами руководить русские? Разве среди нас нет достойных кандидатур? Давайте выдвигать своего".

Такие разговоры начались еще при жизни Сталина?

Нет, они не были против русских, просто имели в виду, что на пост 1-го секретаря райкома стоит выдвинуть кого-то из местных, а еще точнее, кого-то из них двоих. Но я им сразу отказал: "Эту музыку я играть не буду, даже не надейтесь на меня". Они поняли, что мы не "подружимся", поэтому после районной партконференции, на которой я их всех раскритиковал за пьянство, решили меня скомпрометировать.

Ко мне пришли следователи и попросили написать к партсобранию объяснительную. Я удивился: "По какому поводу?" - "О ваших злоупотреблениях". Я понять ничего не могу, и категорически отказался писать, но на партсобрание пошел. А там этот горе-прокурор докладывает: "Наш новый судья, будучи на партконференции купил себе три пары часов "победа". Да еще и глужане, - так у нас называют шелуху от кукурузы, - продал неизвестно кому". Это наш суд имел гектар земли, на котором мы выращивали кукурузу. Даже моя мать приходила нам помогать его пропалывать. И когда мы собрали урожай, то сотрудники суда все вместе сели, почистили кукурузу, а глужане сложили в кучу. Но какой-то крестьянин проезжал мимо увидел ее, и предложил купить за 200 рублей. На эти деньги я купил вывеску, потому что у суда даже вывески не было. Купил красную материю, из которой сделали скатерти на столы не только в суд, но и прокурору, адвокату, потому что эти пьяницы даже скатерти не могли сделать, на газетах работали… А своим сотрудникам за всю работу на этом участке я выдал на семена всего по пять початков кукурузы. Объяснил это все и рассказал, что купил на партконференции всего одни часы и это все чья-то нелепая глупая выдумка. Но меня все равно исключили. Прихожу домой, жена в слезы: "Ваня, это 37-й год…"

Наутро звоню министру: "Я не выхожу на работу, потому что меня несправедливо исключили из партии". На следующий день приехал замминистра и начал разбираться. Послушал наши доводы и 1-й секретарь райкома меня спрашивает: "Иван Афанасьевич, сколько зарабатываете вы и ваши родные?" - "Я - 1 500 рублей, моя жена - 800, а ее сестра - 1 500". И тогда 1-й секретарь говорит этому секретарю парторганизации: "Эти часы стоят 250 рублей, так что он мог их себе накупить хоть целое ведро. Ваше то, какое дело?" Решение партсобрания тут же отменили, а этому прокурору объявили строгий выговор.

Вообще я вам должен сказать, что и сам порой поражался какие все-таки недалекие и случайные люди умудрялись занимать различные руководящие посты. Правда, сразу после войны это было связано с тем, что просто физически не хватало подходящих кандидатур, поэтому попадались такие кадры, которые настоящие чудеса чудили. Помню, в Скулянах одного судью решили принять в кандидаты в члены партии, но он отказался. Начали разбираться и вначале решили, что он состоит в какой-то секте, пока он сам не признался: "Придут американцы и меня расстреляют"… И вы не смейтесь, это не анекдот, а реальный случай, который приводился в докладе министра.

Хотя с другими кадрами бывало и по-настоящему смешно. Когда я работал в райкоме к нам приехал один кандидат в депутаты Верховного Совета МССР, председатель парткомиссии, и мне поручили сопровождать его на собрание в село Кобылка. И вот там во время выступления о достижениях советской власти его понесло: "Кто из нас еще недавно мог представить, что одна машина будет сама косить, и из рукава будет течь уже обмолоченное зерно? А вот при коммунизме будут такие машины, что из рукава сразу станут сыпаться пельмени", весь зал так и лег… И потом всякий раз, когда я в то село приезжал меня всегда со смехом спрашивали: "А где тот с пельменями?"

А сколько пьяниц было среди руководителей… Но ведь если ты руководитель, то обязан подавать личный пример. И когда критикуешь, всегда начинай с себя, потому что если будет хороший руководитель, значит, будут и хорошие подчиненные. А у нас что иногда получалось? Председатель райисполкома идет на бюро райкома партии, но перед райкомом поскользнулся, упал и лежит в луже пьяный… Какой же это пример людям? И разве это не прямая дискредитация власти в глазах народа?!

Или еще одна подлинная история. Как-то один заворготделом, известный пьяница, поехал в командировку в Готешты. Вернулся, подает командировочное удостоверение на получение денег, а ему в колхозе председатель, молодой и резкий парень, в нем написал: "Прибыл пьяный… Убыл пьяный…", и печать поставил…

Или был у нас еще один такой заведующий РайФО (районный финансовый отдел), с которым никто не хотел работать, потому что он постоянно был пьяным. И видно кто-то однажды не выдержал, дали ему документы на подпись, он их как обычно не глядя подписал, а оказывается там последняя фраза была такая: "Я всегда подписываю отчет в нетрезвом состоянии", и только после этого его сняли с должности. Конечно, это все сейчас очень смешно слушать, но ведь на самом деле страшно подумать, сколько вреда такие "горе-руководители" своими глупостями принесли нашему народу…

Мы остановились на том, что вы работали судьей в Баймаклии.

Потом когда в 1956 году район упразднили, меня назначили заведующим юрконсультацией в Кагул и избрали членом президиума коллегии адвокатов. И когда я там работал, у меня были очень высокие заработки, потому что зарплата зависела от количества дел. Помню, получил зарплату за месяц - 6 500 рублей, хотя в то время судья 1-й категории получал 780 рублей, а моя жена врач получала 690 рублей. Иду с набитыми карманами домой и думаю, ну хоть бы один нищий на пути попался, чтобы подать ему. Не скрою, я пользовался большим успехом, даже на Украину, в Одессу меня вызывали на дела, потому что прошел слух: "В Кагуле есть один адвокат, бывший судья, который может все". Но меня еще все тот же Коваль правильно научил: "Ваня, делай как священники, никогда ничего не обещай. А то у нас люди думают, что раз заплатили деньги - значит купили. Говори так: как решит суд, так и будет, а я вам буду помогать". Бросил эти деньги на кровать, моя жена за голову схватилась: "Ваня, у нас же ребенок", и чуть не до слез. Ночь не спали, а утром она пошла со мной на работу, показал ей ведомость, и она только и сказала: "И где же справедливость?"

И еще время работы в Кагуле мне запомнилось одним совершенно анекдотическим случаем. По одному делу заведующего магазином, даже фамилию его запомнил - Васильев, обвинили, что он продал шкаф на сто рублей дороже госцены. Начали разбираться, и вижу, что произошло совершенно очевидное недоразумение и это просто из-за технической ошибки с покупателя взяли на сто рублей больше. Правда, вначале ему дали три года с отсрочкой исполнения приговора, но мне как раз нужно было ехать на сессию в Кишинев, и в Верховном Суде я оспорил это решение суда и, в конце концов, там во всем разобрались и дело просто закрыли. Этот человек был просто потрясен, но дело не в этом. По ходу разбирательства я попросил его представить характеристику с места работы, и если есть поощрения. Приносит мне какие-то грамоты, благодарности и среди них одна с примерно таким текстом: "За активное участие в боях с красными бандитами объявляю благодарность!", и внизу подпись - адмирал Колчак. Я засмеялся и говорю этому наивному и бесхитростному человеку: "Вот это нам суду лучше не показывать"…

Но через шесть месяцев сдал экзамены, и меня избрали судьей в Страшенах. Поработал три года и меня ставят перед фактом: "Забираем тебя в райком партии". А для меня партийная работа было чем-то святым, поэтому начал отказываться: "Я никогда не работал на партийной работе". Тогда меня вызвали на встречу к 1-му секретарю ЦК МССР Сердюку: "Ну что, даете согласие на работу в партийных органах?" - "У меня нет такого опыта и образования". - "Вы успешно работали судьей, так что опыта вам хватит". Вот так я стал работать секретарем в Страшенском райкоме партии и вкусил немного и партийной работы.

И вскоре 1-й секретарь дает мне поручение - сделать доклад на Пленуме о "перерожденцах", т.е. о тех руководителях, которые жили в одном месте, а работали в других. Например, как у нас в районе было, многие руководители жили в Кишиневе, а работали в районе и их по три раза в день за колхозные средства возили на машине, а это дополнительные большие расходы. И мало того, что этот вопрос сам по себе весьма щепетильный, так у меня еще и опыта выступлений перед большой аудиторией совсем не было. Начал отказываться, но 1-й секретарь меня стал уговаривать: "Ты не стесняйся, представь себе, что в зале перед тобой не люди, а кочаны капусты".

И как сделал критический доклад, проехался по очень многим, что сидели в зале… Зачитал, кто во сколько обходится государству, и, конечно, это не могло не вызвать раздражение. Поэтому неудивительно, что на ближайшей отчетной конференции при выборах в райком против меня проголосовало 28 человек, а против 1-го всего двое. Правда, в ЦК КП МССР меня очень поддержали. Но вскоре к нам приехал инспектор ЦК КПСС Мельник посмотреть, как внедряется бестарная перевозка винограда. Мы ему все показали, как нужно встретили и когда поехали назад, я заворготделом ЦК Воронину тихонько говорю: "Петр Васильевич, отпустите меня с партийной работы". А немного подвыпивший Мельник услышал, о чем речь и говорит: "Да отпустите вы рыбу в воду. Зачем ее на суше держать?" Тут как раз вскоре пленум, меня освободили и избрали в Верховный Суд, где я проработал в Уголовной Коллегии 11 лет.

Не знаю как сейчас, а тогда это была тяжелейшая работа. Ведь в уголовной коллегии было всего десять человек на всю республику и нас называли "надомники", потому что мы не успевали, и приходилось брать работу на дом. Именно поэтому я своим двум сыновьям категорически не советовал становиться юристами. Я курировал северные районы республики и рассматривал самые тяжелые, в том числе и "расстрельные" дела. А вы думаете легко давать смертные приговоры?

Во время работы в прокуратуре

Лично вам приходилось это делать?

Приходилось и не однажды, но всякий раз это был плод очень и очень непростых размышлений. Поверьте, я никогда не злобствовал, не злоупотреблял своей властью, и где только можно проявлял снисхождение, но иногда попадались такие подонки, как сейчас говорят отморозки, что другого выхода я просто не видел.

Помню, например, дело Першина, который убил свою беременную любовницу. На протяжении всего процесса он сидел, и смотрел в пол, и только когда огласили приговор - расстрел, поднял голову. А я на процесс пригласил телевизионщиков и когда он под светом их прожекторов поднял голову, то его большой лоб и лицо, его красные глаза прямо впечатались в мое сознание. Прихожу домой, а перед глазами все время эта картинка… А ведь я не мальчик уже был, много чего повидал и пережил в своей жизни, но так переживал, что даже спать не мог, в общем, настоящий кошмар. Но его жена через своих знакомых нашла выход на самого Брежнева, и как мне рассказали, буквально за 30 минут до приведения приговора в исполнение, расстрел ему заменили на 15 лет.

Или помню, например, такой случай. Один 18-летний парень изнасиловал и убил 5-летнюю девочку. Причем, ее ведь добрые люди усыновили, подарили шанс на нормальную жизнь, а он ее за недостроенный дом, жестоко надругался и буквально разнес голову кирпичом…

А другой 18-летний парень, единственный сын в семье, убил своих мать и отца только за то, что они ему пьяному не разрешили взять машину, чтобы поехать за вином… Вот как с такими поступать?! Поэтому я убежденный сторонник смертной казни…

Но потом я по состоянию здоровья решил уйти, но в ЦК мне дали направление на работу в прокуратуру республики, прокурором за судебным надзором. И опять пришлось рассматривать самые тяжелые дела. Но окончательно меня добил мой последний процесс, после которого я решил досрочно выйти на пенсию.

По этому хозяйственному делу проходило больше тридцати подсудимых, которые с помощью различных махинаций на винзаводах похитили у государства около 800 000 рублей. Представьте себе, мы целых девять месяцев рассматривали это дело, допросили около 700 свидетелей. Я только финальную речь держал восемь дней, и двум главным обвиняемым попросил расстрел. До этого мы общались с судьей, и он мне сказал: "Иван Афанасьевич, извините, но в этом я с вами не согласен". На что я ему ответил: "Виктор Степанович, дело ваше, но ведь если дадите то, что я попросил, скажут, что и суда не было". Но на суде он все-таки меня поддержал, и приговорил двух главных организаторов к расстрелу… И я до сих пор считаю, что поделом, ведь их главарь был не просто преступник, а сотрудник ОБХСС… А сколько они втянули в эти махинации разных людей.

И еще такой штрих. По этому делу мне пришлось допрашивать одного гагауза, который работал скотником на колхозной ферме. Так он мне во время допроса заявил: "Товарищ судья, а вы знаете, мне в тюрьме лучше. Трижды в день кормят, поят, раз в неделю баня - я за все свои годы такой жизни не видел…"

Но все это напряжение не прошло даром. Дошло до того, что у меня на почве истощения нервной системы пошло сильное раздражение кожи, руки и ноги покраснели. Врачи мне прямо так и сказали: "Иван Афанасьевич, это у вас изнутри все идет".

Это был уже 82-й год, и после этого процесса я был настолько морально истощен, что решил досрочно выйти на пенсию, и уехал в свое родное село. Но, честно говоря, в первое время даже спать не мог, потому что еще вчера напряженно работал, а сегодня уже отдыхал.

Думал, вот сейчас заживу спокойно, но как-то ко мне зашла председатель колхоза и пожаловалась: "Людей не хватает, а пенсионеры, которые еще могли бы работать помогать не хотят. Как вы считаете, как их можно привлечь к работе? Ведь даже просто прийти поговорить не хотят". - "А вы им пошлите открыточку с красивым приглашением на собрание в клуб". Так после этого на собрание пришли все, правда, люди решили, что им будут выдавать какие-то подарки.

Вначале выступила она, а потом и я обратился к людям: "Товарищи, как же так, поля наших дедов и прадедов пустуют. Мы докатились до того, что на прополку нам присылают в помощь врачей из города, а ведь вы могли бы еще поработать". Я же знал, что 1-й секретарь райкома каждый понедельник начинал с того, что просил жилпром, райпотребсоюз, больницу и даже районо, выделить людей на обработку свеклы. И при всем при этом все равно собирали позорно низкие урожаи - 60-70 центнеров с гектара. Но мне из зала ответили: "Так и вы можете". И чтобы не выглядеть обычным городским болтуном пришлось показать пример и самому вступить в бригаду: "Хорошо, я тоже возьмусь и беру полгектара свеклы", и меня тут же избрали бригадиром бригады ветеранов труда. Прихожу домой, жена за голову схватилась: "Ты уже и в колхоз вступил".

Поделили землю между людьми и начали работать. И вначале получилось как. Сахарная свекла требует постоянного внимания, но я все переживал, а вдруг я разучился полоть? Попробовал, смотрю, легко получается, потому что семена одноростковые, и тяпкой нужно только проверять. Помню, приходит ко мне один дядька: "Хочу посмотреть как прокурор сапает". Посмотрел: "Ээ, да у тебя отлично получается, лучше, чем у меня", и вот так я сразу завоевал авторитет. Дальше, еще лучше. Три месяца работал босиком в поле, и у меня прошло все раздражение кожи. Все прошло, никакого зуда, ничего не осталось. Мой лечащий врач как раз писал кандидатскую, так он на моем случае целую главу в нее вставил: "Сапотерапия".

И я вам скажу, что работа в колхозе для меня была в радость. Уже в семь часов утра я в поле. Свежий воздух, жаворонки поют - красота! В 11 часов возвращаюсь домой. Принял душ, отдохнул и в пять часов опять в поле. Опять получается, что я себя хвалю, но скажу такую деталь. По пути в поле и обратно я никогда не ездил пустым. Всегда в свои жигули сажал старушек или женщин, которым было по пути. Зато сколько у нас не сменилось председателей колхоза, но никто из них никого никогда не подбирал по дороге - большие начальники… Мне этого никогда не понять.

Собрали первый урожай. Смотрим, одни получили с гектара - 200 центнеров, сразу понятно, что плохо обрабатывали. А я со своих полгектара получил - 230 центнеров и у многих других также. Сразу пошла слава на весь район.

И после первого урожая мне говорят: "Совет колхоза вам утвердил ставку - 150 рублей", но я отказался, и взял только зерно и премию от сахарного завода - 500 рублей. Просто я прекрасно знаю психологию селян. Ведь сразу пошли бы такие разговоры: "Вот приехал еще один нахлебник из прокуратуры". Поэтому хоть и был весь в долгах, но поставил категорическое условие, чтобы мне в колхозе ничего не платили, и весь расчет осуществлялся только после сбора урожая.

Потом нашел постановление, что колхоз должен платить работающим пенсионерам на 20 процентов больше. Но самое главное уговорил председателя колхоза заключить с нашей бригадой такой договор аренды: если получаем урожай больше 300 центнеров, то нам дополнительно премия - 20 процентов, а если больше 400 - 30 процентов. Она вначале засомневалась, но я ее убедил: "Вы же раньше были убыточными, а тут вы тоже в любом случае будете получать хорошо". Поэтому так и работали, что стабильно получали больше 400 центнеров с гектара и соответственно очень хорошо зарабатывали. И если вначале нас было всего 30 человек, то потом уже отбоя не было и люди за мной бегали, чтобы к нам устроиться. Под конец ее существования в бригаде состояло 117 человек, и все 300 гектаров посевов свеклы обрабатывались только силами нашей бригады.

Во время работы в колхозе

1-м секретарем нашего райкома тогда был М.И.Снегур, которого потом избрали первым президентом Молдавии, так он мне так сказал: "Иван Афанасьевич, вы настоящие чудеса творите". Но я считаю, что никакого чуда здесь нет, просто нужно грамотно заинтересовывать людей, давать им стимулы к хорошей работе. А вот с этим в Советском Союзе, надо честно признать, были большие проблемы.

Вообще я должен сказать, что в СССР царил большой волюнтаризм и настоящей плановости не было. Ведь я помню, например, что произошло во время моей работы в Страшенском районе. Тогда здесь побывал Хрущев и подал свою очередную "гениальную" идею: "Здесь можно разбить самый большой сад в СССР". Хорошо, заложили сады, но базы под них так и не подготовили. И когда к нам однажды приехали с инспекцией из Москвы, то я им показал, что на 40 гектарах яблочного сада весь прекрасный урожай на земле гниет… Просто некуда его было сдавать на переработку, ведь сначала нужно все спланировать как следует, а потом уже делать.

А как при мне в Баймаклии пробовали выращивать хлопок? В первый год - превосходный урожай высокого качества. Во второй чуть похуже, а на третий ранние заморозки и все… Надо его убирать, а фактически кусочки льда. Это разве планирование? Причем это шло именно сверху, а на местах люди боялись что-то возразить или предложить, потому что за критику могли и наказать.

Но я убежден, что нужно не просто работать, пусть и много, а думать, анализировать, учиться и проявлять инициативу. И не стоять на месте, а идти вперед. Вот мы, например, в своей бригаде разве остановились на достигнутом? Хотя, казалось бы, чего нам еще не хватало, все же имели, и зарабатывали, а какая слава у нас была. Ведь и в газетах про нас постоянно писали, и даже в программе "Время" показывали.

Но нет, мы озаботились вопросом: как же так, при румынах без техники частники, и мой отец в частности тоже, получали еще большие урожаи. И старики нам объяснили: "Так потому что расстояние между рядками было не 40 сантиметров, а 30". Конечно, мы готовы были сразу опробовать этот метод, но все упиралось в возможности техники, чтобы можно ее было и сажать и собирать. Начали писать по всем инстанциям, чтобы приспособили возможности техники под это. Я даже пробился к председателю "Межколхозстроя" СССР, объяснил ситуацию, и благодаря ему для нас через ГДР достали и выделили опытную французскую роторную установку. Выбил для нас новую сеялку, а тернопольский завод подарил нашей бригаде новый опытный комбайн. И в первый же год когда начали считать, смотрим, по предварительным прикидкам выходит, что урожай должен быть на уровне 700 центнеров с гектара… Это было бы что-то чрезвычайное. Все вокруг уже начали завидовать и даже пошли разговоры, что если так пойдет и дальше, то через пару лет надо бы меня представить к званию Героя Соцтруда.

Но это был последний год существования СССР. Колхоз начал разваливаться, нужно было организовать полив полей, но даже этого не смогли сделать и потеряли такой урожай… Все развалилось, все растащили и сейчас у нас заниматься сельским хозяйством неимоверно тяжело. Тем более в одиночку, поэтому я обеими руками голосую за совместное хозяйство, за кооперацию, потому что без техники сейчас никуда.

И сейчас я все чаще вспоминаю одну историю, думаю, вы поймете почему. Я когда только вернулся в село, однажды у чайной на молдавской стороне увидел, что стоят человек десять и о чем-то спорят. Увидели меня, узнали, потому что знали моего отца, и спрашивают: "Иван Афанасьевич, вот рассудите нас. Мы сейчас живем при социализме или при коммунизме?" - "При социализме". - "Да какой же это социализм? Бензин стоит копейки, киловатт-час - 1 копейка, колбаса меньше двух рублей - это же чистой воды коммунизм. Разве есть еще хоть одно такое же дурное государство как Советский Союз? Вот у меня же есть свое хозяйство, так мне еще и платят пенсию просто за то, что я старый - 60 рублей. Где что-нибудь подобное есть еще в мире?" И вот тут я вспомнил слова одного знаменитого французского, по-моему, скульптора. Когда он сделал скульптуры Черчилля, Рузвельта, Де Голля и Ленина, то его спросили: "Этих ладно, понятно, но почему вы сделали Ленина?" - "Потому что Ленин сделал то, что никто в мире не сделал". И разве это не так? Разве не он открыл путь деколонизации, разве не он открыл путь к новой жизни целой стране?

Ведь если вникнуть какой Россия была к 1917 году? Отсталая во всех смыслах! Вдумайтесь только, меньше пятидесяти лет прошло с отмены крепостного права, а фактически рабства. Но что такое пятьдесят лет? Вот мы с моей Татьяной Петровной в этом году справили 60 лет со дня нашей свадьбы, а я помню ее, словно это вчера случилось.

Вот сейчас пишут, что в царской России было много хлеба. Да, но у кого? У тех помещиков и монастырей, которые имели много земли. А подавляющее большинство крестьянства было очень бедным и забитым. И разве я сам не помню этой жизни, разве мне не рассказывали о ней родители и деды? Про то, какая сплошная бедность была, и как болезни косили людей. Ведь когда Советский Союз, освободил территорию Молдавии, то какой дополнительный груз ему пришлось взять на себя.

Потому что на фоне этого нищенства и бедности инфекционные болезни просто свирепствовали. Дифтерия, малярия, триппер, сифилис, туберкулез, не говоря уже про повальный педикулез. Ведь пользоваться мылом, самым обычным мылом, мало кто мог себе позволить, поэтому у большинства людей были вши и даже когда на улице за ноги кусали блохи, это считалось абсолютно нормальным…

Помню, где-то в 1969 году, когда мой сын учился в мединституте, мы с ним как-то разговорились о том, что они сейчас изучают. И вдруг с удивлением услышал, что одними из основных переносчиков инфекционных болезней были вши, которые прыгали с одного человека на другого. Ничего себе думаю, а мы то стали хорошо жить, если даже преподаватели мединститута не знают, что это клопы прыгают, а вши ползают…

Но что далеко за примерами ходить? У моей мамы два брата-близнеца умерли от дифтерии в 17 лет… И одна из моих родных сестер-близнецов умерла от дифтерии в семь лет, и никто ее даже не лечил… Но спрашивается, почему сейчас не говорят о том, что именно при советской власти все эти болезни вывели под корень? Только попрекают, что русские понаехали на сладкую жизнь в Молдавию… Да не больно то и сладкая она была, но об этом почему-то очень быстро забыли…

И, к огромному сожалению, наш народ очень быстро позабыл, какой гигантский скачок за кратчайшее время был совершен при коммунистах. И это притом, что страна пережила две страшные войны, и пришлось ее поднимать из разрухи. Но ведь все равно шли вперед во всех областях. Даже в космос первыми успели полететь! Так я вас спрашиваю, разве это не прогрессивный строй?!

Войну вы потом часто вспоминали?

Вспоминал и сейчас вспоминаю, но все-таки должен признаться, что не она занимает главное место в моей памяти. Все-таки жизнь у меня получилась большая, трудная, но зато насыщенная и интересная. Я счастлив и горжусь тем, что всю жизнь честно работал, что много всего доброго удалось сделать для людей, не говоря уже о том, что у нас женой двое сыновей, шесть внуков и уже появился первый правнук. Вот только душа болит смотреть на то, что с нашей страной и народом сделали…