Кендзерский Анатолий Юлианович

Мне шел 19-й год. Я работал в Москве на большой автобазе слесарем по ремонту машин. Нас не призывали, поскольку у нас была "бронь". Потом пришел какой-то молодец - агитатор из райкома комсомола и говорит: "Ребята, вы же молодые. Вы же можете добровольно на фронт пойти". Ну, мы и пошли. Причем, пошли почти все, во главе с нашим мастером, Иваном Кутузовым.

Попали мы в 32-ю Краснопресненскую дивизию народного ополчения (речь идет видимо о 8-й Московской стрелковой дивизии народного ополчения Краснопресненского района, позже ставшей 8-й сд. Она также одной из единственной имела отдельную бронетанковую роту. Откуда взялся номер 32 неясно совершенно, но имелись 22-й, 23-й и 24-й стрелковые полки. - Александр Киян). При этой дивизии была отдельная танковая рота, командиром которой был Паценко, а политруком твой соотечественник Юдович. На вооружении роты было 17 танкеток Т-27. Просто игрушка - вся она весила полторы тонны. Бронирование слабенькое. Моторчик слабенький от М1. Экипаж состоял из двух человек - стрелка и водителя, причем командиром считался водитель. Ну, какой там командир! Все мы были равными. Все управление - педаль газа и палка - на себя потянешь, он налево повернет, от себя - направо. Влезать в эту танкетку надо было через крышу закрывающуюся крышкой с крючком, как на оконной раме. Я со своим ростом туда еле помещался. У командира роты танкетка была побольше - Т-40. Забыл сказать, что вооружена танкетка была пулеметом ДТ, к которому было всего три диска. А что ты думаешь? У людей винтовок не хватало! Был даже приказ, чтобы убитых раздевать и хоронить голыми, а одежду давать живым. В конце лета - начале осени отправили нас на фронт.

Нам повезло - только проскочили через Вязьму, и тут же на станцию налетели немцы. Нам не досталось, а на станции они все с землей смешали. Сначала нашу дивизию бросили на подавление Вязьменского десанта. Часть немцев разбежалась, а часть мы уничтожили. Потом нас перебросили под Ельню, которую 8-го Октября мы взяли обратно. В этих боях все обошлось почти без потерь - у нас только одну танкетку подбили. А 17-го Октября, как сейчас помню, потому что это был день моего рождения, нас расколошматили. Мою танкетку подбили. В нее со стороны стрелка попал то ли мина, то ли снаряд. Я не знаю. Короче, Юрке Шарфу, моему стрелку, осколком распороло живот, и потроха его на мотор вывалились. А меня задело рикошетом в голову,и кровь залила глаза. Я думал, меня убили. Потом глаза протер, смотрю - Юрка хрипит. Я встал, а там щель такая в два пальца и вижу дуло винтовки: "Рус, сдавайся!" А у меня никакого оружия не было, только 2 гранаты в ногах лежат! А за ними нагибаться! А ему только нажать! Мне же некуда деться!.. Я сейчас за этого немца Бога молю… Почему он на спуск не нажал? Ну, я этот крючок откинул, крышку поднял и вылез. Тут еще бегают немцы. Смотрю, и наши уже в куче. Небось видел картинки, когда сотни тысяч пленных ведут? Вот как мы немцев потом из-под Сталинграда вели, так и они нас вначале. Короче, попал я в плен. Нас собрали человек 12-16 и отвезли в Рославль в лагерь.

Везли нас на машине не какие-нибудь СС-овцы, а обычные солдаты. Где-то, что-то они награбили и в машине у них были ящики с папиросами "Беломор" и тушенкой. Вот они нам дали по банке тушенки и по пять пачек сигарет. Никаких зверств не было. Я не видел, чтобы они расстреливали пленных, и к этим солдатам я никаких претензий не имею. А тем, кто меня пленил, так наоборот, только благодарен. Меня давно уже могло не быть. Ведь, что ему стоило нажать на крючок?!

Лагерь - какой? Поле огромное, обнесенное колючей проволокой, вышка со слабеньким прожектором и сарай, в котором жили немцы-караульные. Ну, а мы - Октябрь месяц тут уже дождь со снегом - просто на земле. Представляешь?! Все: мертвые, живые, раненые - все в одну кучу. Я не видел, чтобы немцы искали комиссаров и евреев, но каждый день приезжал их "арбайтер", который набирал токарей, слесарей, ремонтников. Говорил с возвышения, что, кто не хочет подохнуть, может работать на Рейх. Многие вызывались, и их увозили. Ну, а так как мы были патриоты, то из нас никто не вызвался. Кормили нас так: привозили три подводы с огромными чанами, в которых была полусырая картошка. Вываливали содержимое на землю, и люди ее расхватывали - кто руками, кто банкой консервной. Тебя не покорми - ты тоже будешь как зверь бросаться на еду!

Пробыли мы там 5 дней. На пятый день собралось нас человек семь: "Ну что, ребята? Подохнем ведь тут!" Молодые, горячие - решили уматывать. А до леса бежать где-то километр. Ночью потихоньку пролезли под проволоку, отползли. Дураки! Надо было дальше ползти, а нам невтерпеж - поднялись. Тут немцы начали из пулемета с вышки стрелять. Все побежали в разные стороны. До леса мы втроем добежали, может, и другие тоже добежали, но я не знаю, и больше их не видел. Пока мы в лагере были, немцы прошли почти до Московской области. Заняли Козельск, Одоев. Короче, нам до своих переть и переть через их гарнизоны.

Сбежали мы 22 Октября, а вышли из окружения 22 Декабря. Два месяца шли! Я до сих пор с трудом в это верю. Как мы выжили и немцам не попались? Питались мы так - находили убитых, замерзших лошадей. Отрежем от трупа кусок и варим в консервных банках. Пока варишь - пена идет часа полтора, потом все равно это мясо не разжуешь. Иногда заходили в деревни, где немцев не было. Жители давали нам поесть.

Прошли Козельск. Под Козельском есть село Хотень или Хотенька, которое тогда было занято немцами. На отшибе села, метрах в 500-х у реки, стояла баня. В ней мы и засели. Ночью слышим - где-то близко ружейно-пулеметная стрельба и отдельные артиллерийские залпы. Под утро, вдруг послышался гомон и скрип саней на дороге. Кто-то из наших вылез из бани: "Ребята, вроде по-русски говорят, матюгаются". А еще темно, и вылезать нам не хочется - вдруг немцы? Решили до рассвета не высовываться. Начало брезжить. Смотрим, по дороге идет обоз лошадей. По-русски понукают. Тогда мы вылезли. Одного послали посмотреть поближе. Прибежал - наши! Мы тогда вышли. Подходим. Ребята все в белых полушубках:

- Вы кто?

- Мы конная армия Белова! (конники 2-го кавкорпуса, с 26.11.1941 1-го гв.кавкорпуса ген.-майора Белова Павла Алексеевича)

Нас к начальнику:

- Вы кто такие?

- Мы из окружения вышли. Давайте, нас зачисляйте!

- Нет! Никаких зачислений. Идите в Одоев, там особый отдел Западного фронта. Вы там все расскажите, и вас направят куда надо.

Пришли в Одоев на другой день. Каждый рассказал о себе. Медальон свой я потерял, но сохранил под стелькой ботинка справку. Вот я эту справку и предъявил. Отпустили нас всех и каждого направили в свой военкомат в Москву. До Тулы дошли пешком, а из Тулы ходили до Москвы поезда. Выглядели мы ужасно - вшивые, оборванные. Едем, а в поезде тепло и вши ожили. Сидим на лавках, чешемся. Народ от нас шарахается.

Я уже говорил, что командиром танковой роты был Паценко Борис Каземирович, второй или третий секретарь Краснопресненского райкома партии. Жена его в нашей же роте была санинструктором. Я знал, что они живут на улице Воровского в полуподвале. И когда мы вышли из окружения, приехали в Москву и привели себя в порядок, я к нему поехал. Он был дома. Как он выжил? Я не знаю. Когда бой начался, там была такая неразбериха! А перед боями он к нам обратился с речью: "Ну, ребята, надо себя проявить! Каждому будет по ордену Красного Знамени!" А мы же- пацаны, нам же хочется! Так вот он сам с женой в квартире и у него орден Красного Знамени, а у нее Красной Звезды, а у нас только рваные робы. Это потом мне уже медаль "За боевые заслуги" и Орден Славы пожаловали.

Как и было предписано, я явился в военкомат. А из райвоенкомата меня направили в школу, куда пришел какой-то капитан-лейтенант. Нас, окруженцев, выстроили в коридоре этой школы: "Ну, ребят, кто хочет во флот?" Я руку поднял. Я был крепким парнем, и меня отобрали вместе с десятью другими парнями. Он спросил, умею ли я ходить на лыжах. Я удивился: зачем во флоте и на лыжах? Он ответил, что там увижу. Меня назначили командиром отделения и всю нашу команду отправили в Хамовнические казармы. Там формировалась 72я морская бригада, и им требовалось пополнение. Я их довел, сдал и опять стал рядовым.

Нас бросили сюда, под Дмитров, (интервью записывалось в загородном доме Анатолия Юлиановича в 7 километрах от Белого Раста) в составе Первой Ударной Армии. Попали мы в мясорубку под Белым Растом. (72-я морсбр не могла быть под Белым Растом, с громадной долей вероятности это была 64-я морсбр, и она там не полегла полностью "В боях за Белый Раст бригада потеряла 476 человек убитыми и 230 ранеными", а довоевала до конца войны, став позже 82-й гв.сд - Александр Киян). Ребят там массу положили - бросили моряков в черной морской одежде на снег. Потом, тех, кто живой остался, в серое переодели. А там все было черно от трупов. Это же - матросня. Я-то уже был на фронте и, откровенно говоря, не шибко бежал, старался ползти, а они: "О! Полундра!". Как кинулись вперед, а там 2-3 пулемета… Кинжальным огнем… Я сам не знаю, как живой остался… Там и памятник нам стоит - немцев-то мы все таки выбили. По-моему, 72-я бригада там вся легла и была расформирована.

В том бою меня легко ранило в ягодицу осколком. Побыл я немного в медсанбате, и меня в 154-ю морскую бригаду перебросили, где я стал вторым номером расчета "Максима". Брали Калинин. Уже за Калинином произошел со мной такой случай. Я кукушку снял, финна. Мы с первым номером, Васей Тихомировым, тащили по лесу волокушу с пулеметом. Февраль 42-го - снег по пояс. У меня вещмешок, а к нему привязан котелок. Вдруг мне в котелок тюк. Я еще глубже в снег, как крот. Говорю:

- Вась, в меня кто-то попал.

- В тебя или что?

- Вроде в котелок и в рукав. - Мы заползли за дерево. СВТ на взвод.

- Вась- говорю, - не шевелись.

Сам отполз подальше и наблюдаю. СВТ свою на сучочек положил. И вдруг вижу - что-то зашевелилось в развилке здоровой ели. Страшно стрелять - если не попаду, то позицию свою выдам. Я выстрелил раз и сразу второй. Две пули. Смотрю - вроде ничего. Потом зашевелилось-зашевелилось и грохнулось, - упал он с дерева. Вася кричит:

- Толь - упал.

- Я подползу. Может, чего раздобуду. - А у нас ни курить, ни есть - ничего нет.

- Не ползай, может, еще где сидит.

Я пополз. Он убитый, но еще теплый. Часы карманные взял. Под маскхалатом у него ранец. Я его открыл, а там один овес - им тоже жрать нечего было, и сигарет нет. Вот единственный эпизод. Бедного этого парня свалил, и то жалко. Такой же как я, молодой мальчишка.

Я дошел до Старой Руссы. Там меня ранило. Пуля прошла на вылет через правую руку. Меня отправили в госпиталь, а потом с эшелоном за Урал. Везли нас через Москву, а поскольку на руки нам выдали эвакуационный листок, то я сбежал, решив, что на фиг я поеду в Сибирь, останусь-ка я в Москве. Приехал домой. Отец с матерью эвакуировались, а мы с братом на - фронте. На последнем этаже жил местный босс, комендант Казанского вокзала. У него вроде крыша начала протекать, и его поселили в нашу квартиру. Я, значит, пришел, говорю: "А почему Вы тут?" Он на меня как закричит: "Ты, дезертир!". Одна комната была свободная, но опечатанная, а в другой жила девушка знакомая. Я печать и пломбу сорвал. Только мы с этой девицей улеглись. Стук в дверь - патруль. Этот настучал, что я дезертир. У меня рука на перевязи. Я патрульным говорю:

- Я ранен.

- Нет, пойдем. Там разберутся.

- Смотри. Приду - все выкину, и тебя тоже. - Говорю я этому начальнику.

Меня отвели в 19 отделение милиции, поскольку в каждом отделении были комендатуры.

- Вот, на утро собирался в госпиталь идти. - Говорю я

- А чего они Вас?

- Не знаю.

- А вот нам позвонили, что вы - дезертир.

Просидел я там до утра, а когда пришел, я его выгнал, а мебель из окна выкинул. Я пошел в военно-морской госпиталь на Большой Оленьей. Побыл я там месяц - рука не проходит. Вызвал меня главврач и отправил в Хосту в санаторий - там долечивайся. В Хосте рука стала заживать, но пальцы пришлось долго разрабатывать.

Меня не комиссовали, а как нестроевого, отправили в Новороссийский полуэкипаж. Так называлась часть, в которой собирались флотские, то же самое, что и запасной полк в пехоте. Мы стояли в Кабардинке и ездили в Новороссийский порт грузить корабли. В Июле был страшный налет, когда немцы потопили "Ташкент" и еще два эсминца. Когда начали они бомбить порт, мы побежали в здоровенную бетонную трубу, служившую нам бомбоубежищем. Народу туда набилось много. Я был где-то в ее середине. Бомба упала прямо перед этой трубой. Как рвануло! Больше я ничего не помню. Нас, живых, оттуда выгребли. У меня из носа и ушей кровь идет. Говорить не могу. Вся левая сторона отнялась. Это еще повезло - кто был ближе к краю, те погибли. После этого меня комиссовали… Могу только Бога благодарить, что живой остался.