16359
Пехотинцы

Хурин Яков Майорович

Я.Х. - Родился в январе 1926 года в городе Сталино (Донецке) в рабочей семье.

Мой отец с 1900 года рождения, участник Гражданской войны, трудился грузчиком и рабочим на заводе, был честным, порядочным и добрым человеком, далеким от политики. В семье нас было три сестры и два брата, жили мы в Калининском районе города.

В 1940 году я окончил шесть классов средней школы и пошел учиться в ремесленное училище, где давали обмундирование, шинель, ботинки и где кормили учащихся. Учился на специальность - "нагрев металла для прокатных станов", и весной сорок первого года у нас началась первая заводская практика.

Жили мы очень скромно, бедно. Со временем, отцу, как "стахановцу", дали небольшую двухкомнатную квартирку на семью. Всего в нашем дворе жило шесть семей.

Что произошло с моими близкими во время войны я узнал от русских соседей только в конце сорок третьего года, когда вернулся в Донецк.

Старший брат Захар (Зяма ), 1924 года рождения, до войны занимался в Осовиахиме, хорошо знал пулемет "максим", и осенью сорок первого ушел добровольцем на фронт в составе шахтерской дивизии, и погиб возле Горловки, оставшись с пулеметом прикрывать отход своих товарищей. Наш сосед, Володя Чаплинский, служивший с братом в одной роте, попал в тех боях в плен, и когда пленных немцы повели в свой тыл, то Володя увидел моего убитого брата с пробитой головой на поле боя, и после войны рассказал мне об этом . Отец в начале войны был призван в армию Сталинским военкоматом, под Ростовом в 1942 году попал в плен, выдал себя за украинца и вместе с другими пленными украинцами был выпущен немцами из лагеря и вернулся в Сталино к семье. В центре города, возле базара, это недалеко от металлозавода, наши военнопленные, под присмотром немцев-конвоиров, варили в котлах асфальт. Отец шел мимо, и, как мне потом рассказали очевидцы его гибели, вступил в словесную перепалку с немцем-охранником. Когда он сказал немцу: "Мы все равно вас победим! Ваша песенка спета!", тот толкнул его прямо в чан с кипящей смолой. Смерть отца была ужасной и быстрой... Мама не смогла эвакуироваться из Сталино (Донецка), она была в положении, и отказалась уехать на восток вслед за своими сестрами. Сказала: "Что будет с всеми, то будет и с нами". Многие люди еще не верили слухам и пропаганде, думая, что такая культурная нация как немцы, не может хладнокровно убивать женщин, детей, стариков, только за то, что они евреи. Когда в город пришли немцы, то сразу вместе с полицаями разграбили нашу квартиру, и мать с дочками искала еду в мусорных ящиках, да еще соседи иногда давали картофельную шелуху, в общем - не жили, а с трудом существовали... В марте сорок второго года мама родила четвертую дочь, которая прожила всего неделю и умерла. Мою маму с двумя младшими сестренками немцы живыми сбросили в шурф шахты №4-бис... Немцы с полицаями конвоировали евреев, подгоняли к месту расправы. За пятнадцать метров до шурфа всех заставляли раздеться, и по одному гнали к шурфу, избивая прикладами, стреляя и натравливая собак.

Как это происходило, я увидел в музее, размещенном в домике возле этого шурфа.

Всего, за 23 месяца оккупации города было сброшено живыми в этот шурф, на смерть, более 75.000 человек, большинство - евреи... Из всей моей семьи спаслась только сестра Песя (Прасковья), которая была младше меня на два года. Русская соседка уходила из города в Запорожскую область, взяла сестру с собой за два дня до того как немцы и полицаи провели акцию уничтожения последних евреев города, и там, в сельской глубинке, в селе Басань, Песя выдала себя за гречанку и смогла пережить оккупацию...

Все знали, что скоро начнется война, и когда 22/6/1941 мы услышали по радио речь Молотова, то мало кто изумился. Но кто мог предположить тогда, трагическое развитие событий... Война перепутала все наши жизненные планы, забрала у моего поколения юность и молодые годы... Первый налет немецкой авиации на город произошел 31-го августа. Немцы хотели разбомбить городскую электростанцию, но промахнулись.

В первую бомбежку, как говорили, было всего четверо убитых и двое раненых.

Самолеты сбросили четыре стокилограммовых бомбы, и, улетая, отработанными газами немецкие летчики вывели в небе "восьмерку". И действительно, восьмого сентября немцы бомбили мясокомбинат в городском районе Смолянка.

9/10/1941 по указанию руководства "Трудовых резервов" наше ремесленное училище было эвакуировано на восток. Собрали всего примерно человек сто "ремесленников", повели пешком до станции Харцызск, где нас посадили на открытые платформы и повезли на восток. Наш эшелон бомбили на станции Лихая, бомбили еще пару раз в других местах, несколько человек из училища погибло.

Добрались до Сталинграда, где нам обещали выдать продукты, но в итоге мы никакого питания там не получили, "ремесленников" отправили дальше. Три дня нас везли на барже по Волге до Куйбышева, здесь нам вручили сухой паек: селедку и по полбуханки хлеба, посадили в пассажирские вагоны и отвезли на станцию Белое, это возле Ленинск-Кузнецка. Поселили в неотапливаемых бараках, прикрепили к столовой, которая находилась от нашего общежития в полутора километрах, но нас там никто не ждал, кормить в столовой отказывались. Теплой одежды у нас не было, мои ботинки порвались и "просили каши", да тут еще ударили морозы за тридцать градусов, мы стали околевать от голода и холода, некоторые сильно обморозились. Выдержали мы это "гостеприимство" всего две недели, а потом, от безысходнодности, ребята стали разбегаться , кто куда. Группа из четырех пацанов: Шурик Ломенко из Донецка, Валя Шабров из Константиновки, Вадим Овчинников и я добрались до Новосибирска и пришли в военкомат. Конечно, нас, пятнадцатилетних, никто в армию не призвал, сказали нам - "Еще успеете", и мы стали бродяжничать и воровать для себя пропитание.

Сибирь и Урал были забиты беженцами и эвакуированными, на работу брали только квалифицированных заводских рабочих, жить негде, есть нечего, и у нас не было выхода, как стать бродягами. Добрались до Магнитогорска, ехали, прячась в угольных тендерах паровозов, и потом, две недели, раздетые и разутые, зимой шли двести километров, где пешком, где на товарняках до станции Карталы. Кругом голод и разгул бандитизма.

В какой-то момент мы приняли авантюрное решение - вернуться с Урала на Запад.

Один Бог знает, как мы добрались до Сталинграда без денег и еды.

Где что-нибудь съестное выпросим, где стащим на базаре, а иногда шли к пекарне или какой-нибудь столовой, просили покушать, ведь свет не без добрых людей. На станции в Саратове у меня украли ботинки и вместо них подбросили рванные туфли, подметки которых я привязывал к ноге веревкой. Ехали на запад, прячась в угольных "ямах" и в товарняках, через пол-страны добрались до Ворошиловградской области, где на железнодорожной станции Родаково, в шестидесяти километрах от линии фронта нас задержал заградительный отряд. Нас поймали, стали допрашивать, все время повторяя: "А может вы шпионы?". Дело было в Александровском районе, и я вспомнил, что до войны в наш двор, к профессору Резникову (с сыном которого Юрой мы дружили), из этого района приезжал в гости родственник, который был вторым секретарем райкома партии. Сказал на допросе, что партийный секретарь может потвердить мою личность, ему позвонили, и он ответил, что хорошо помнит меня по Донецку. После этого звонка "обвинения в шпионаже" были с нас сняты. Нам выдали удостоверения личности и устроили на работу: одного - учеником электрика, другого - учеником слесаря, а меня определили посыльным в депо по вызову паровозных бригад, с окладом 350 рублей, четвертого товарища - направили помощником к повару на станции. Меня и Валентина поселили в вагоне-общежитии, в старом списанном пассажирском поезде, стоявшем в тупике, других ребят забрали к себе домой рабочие из депо. Машинисты, путейцы относились к нам как к родным. Станция Родаково находилась между Луганском и Дебальцево, на ней постоянно базировался бронепоезд. В июне 1942 года немцы перешли в наступление, и все стали бежать на восток. Мы вчетвером решили податься на Кавказ, добрались до Махачкалы, где я стал разыскивать своего соседа и товарища по ремесленному училищу Бориса Крайсберга, который еще в сорок первом уехал в эвакуацию на Кавказ к своей родне (муж его тетки, по фамилии Власенко, был каким-то партийным работником в Махачкале). Нашел Бориса, а товарищи мои уехали дальше. Крайсберг вынес мне покушать, но что делать дальше? Я решил попытаться найти родственников матери, отправившихся в эвакуацию в Ташкент. Добрался до Средней Азии, в Ташкенте узнал адрес родственника, дяди по материнской линии, Исаака Машкевича - Бухарская область, Каршинский район, колхоз такой-то..., но когда я туда добрался, выяснилось, что мой дядя три месяца тому назад умер от тифа, старший его сын Моисей (с 1920 года рождения) на фронте, и в кишлаке живет впроголодь только его вдова с двумя больными детьми. Я пробыл там одну ночь, и снова вернулся в Ташкент, опять остался без крыши на головой и куска хлеба.

Поехал "на перекладных" на запад, на Волгу, в Саратов , и только здесь кончились мои мытарства, "путешествия по советской стране".

В Саратове я устроился на завод "Трактородеталь" учеником слесаря, мне дали рабочую продуктовую карточку и место в рабочем общежитии. Работал в ремонтном цеху, шабером шлифовал станины, получил 3-й разряд шлифовщика. Завод хоть и работал "на оборону", делал детали для танков, но "брони" от призыва в армию рабочим не полагалось. В сентябре 1943 года, после того как освободили мой родной город, я узнал, что набирают желающих поехать на восстановление Донбасса. Поехал туда с группой из 15- человек. Прибыли в Донецк, пришел к родному дому, наша квартира занята. Соседка рассказала о судьбе моих родных, и сказала, что возможно осталась в живых одна моя младшая сестра. Большинство ребят-сверстников с моей улицы, русских и украинцев, оставшихся в оккупации, сразу после освобождения города забрали в армию полевые военкоматы, и после подготовки, которая длилась всего несколько дней, их бросили в бой на реке Молочной, где все они и погибли. Я пошел в военкомат и попросился о зачислении меня в армию добровольцем. В военкомате тогда в армию "гребли лопатой" всех подряд, без медицинских и мандатных комиссий, главное, чтобы рост был выше 150 сантиметров. Военком, выслушав меня, заключил: "Жди повестки", и в октябре 1943 года на адрес соседки мне принесли повестку на призыв.

Г.К. - С какими мыслями уходили на войну?

Я.Х. - Я тогда еще соседке сказал: "Убью тридцать немцев, отомщу за своих, и через несколько месяцев приеду домой, долечиваться после ранения и госпиталя"...

Наивные мысли. Тогда многих раненых фронтовиков после госпиталей отпускали на несколько месяцев долечиваться по домам и после повторных медицинских комиссий многих снова возвращали в армию. Я думал, что и со мной так получится.

Но все вышло иначе... Привезли нас, новобранцев, на разъезд Никольский под Татищево, где стояли 357-й и З58-й ЗАПы. Два месяца меня готовили на стрелка. Уже в ноябре начались холода, а в декабре морозы доходили до тридцати градусов. Спали на нарах, вместо матрасов - еловые ветки. Гоняли нас жестоко, а кормили - как в немецком концлагере: баландой в обед, в которой "крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой", и ложкой каши на ужин. Большая часть продовольствия, предназначенная для солдат, разворовывалась начальством из постоянного состава и вольнонаемными. Некоторые из нас настолько обессилили, что не могли самостоятельно взобраться на второй ярус нар в казарме. В ЗАПе даже заседала специальная медицинская комиссия, проверяла степень истощенности солдат, и некоторых "доходяг" комиссовали и отправляли домой "на поправку". В декабре 1943 года перед строем объявили, что желающие могут добровольно и досрочно записаться в маршевую роту для отправки на фронт.

Я записался, и всех добровольцев сразу стали кормить по 2-й норме довольствия: уже и каша была погуще и хлеба стали давать на 100 грамм больше, мы даже получали по 30 грамм сахара в день. Десятого января 1944 года нас погрузили в эшелон (товарные вагоны с нарами), и повезли на Волховский фронт. Добирались мы до фронта целый месяц! Нашу маршевую роту зачислил в состав 281-й Любанской стрелковой дивизии, которая была отведена с передовой на переформировку и находилась в Озерках.

Я попал в роту автоматчиков 2-го батальона 1062-го стрелкового полка. Ротой командовал узбек, старший лейтенант Айнабеков. Кроме автоматчиков в составе нашей роты был и свой минометно - пулеметный взвод ( пулеметы "максим" и минометы калибра 50 мм, которые солдаты прозвали "лягушки").

Помню фамилии взводных - лейтенанты Емельянов и Милехин.

Каждый день в батальон с пополнением прибывали новые люди, всех обучали как правильно пользоваться оружием., проводились учения в обстановке, приближенной к боевой. До мая мы усиленно тренировались в преодолении водных преград и болотистых участков, а потом, через Ленинград, дивизию перебросили на Сестрорецкое направление, где мы заменили на передовой "старую часть" и стали готовиться к наступлению.

Как раз наступили "белые ночи". Попали мы в 23-ую Армию, которая всю войну просидела на одном участке, ее в шутку называли "нейтральной" или так - "Шведско-турецкая 23-я советская"...

Г.К. - Каким для Вас запомнилось наступление на Выборг?

Я.Х. - Перед атакой выдали по две гранаты РГД, дали по коробке патрон и проверили, что у каждого есть два полных диска к ППШ. Артподготовка длилась 4 часа, и когда мы поднялись в атаку, то почти не встретили сопротивления в первой траншее, там все было разбито и перемолото артогнем. В первый день мы продвинулись километров на семь и наши потери в основном были от подрывов на минах. Кто-то с прохода "в кювет" оступился и сразу взрыв - подрыв на мине, и только кишки на деревьях. Только когда мы дошли до третьей линии траншей, то здесь финны оказали ожесточенное сопротивление. Но финны заметили, что их обходят справа и слева, и убежали с позиций.

И даже когда мы взяли эту линию, нам все равно легче не стало. Финны оставляли заслоны из пулеметчиков и снайперов на каждом километре. Под каменными валунами высотой в два этажа, размещались пулеметные точки и своим огнем не давали нам головы поднять. С высоток и из леса по нам стреляли "кукушки", так снайперской пулей был тяжело ранен наш комбат капитан Шкурпела. Нам приходилось залегать, на окопаться было невозможно, чуть копнешь - вода. Нашему батальону пришлось принять участие в штурме ДОТа-"Миллионера". Те, кто воевал на Финской, на линии Маннергейма, хорошо знают, что это за крепость. Мы удивлялись, как слабо вооружены финны.

Кроме автоматов "Суоми" и старых брошенных орудий образца 1909-1917 года, мы финского оружия не видели. А так у них было все немецкое, включая пулеметы МГ. Первый взятый нами финский поселок удивил нас своей ухоженностью и чистотой.

В дома и скотные дворы нам запрещали заходить, мол, все кругом заминировано, но мы, все равно, на свой страх и риск, заходили вовнутрь. Через несколько дней, когда осколком мины убило подносчика патронов, взводный приказал мне стать подносчиком патронов к нашему расчету "максима", нагрузили на меня , помимо моего скарба, еще две полные коробки, в которых находились набитые ленты к "станкачу". Запомнился один серьезный бой на опушке леса. Наши пустили вперед 4 танка, но танкисты не могли пробиться.

За одним танком лежал командир моего отделения Виктор Привалов, а я сразу за ним. Вдруг он застонал, пуля попала ему прямо в живот, он отполз к другой гусенице, а я, не думая, занял его место. И тут слева от нас взрывается мина, меня только контузило, а Привалову вырвало бок, кишки наружу - смертельное ранение. Со вторым номером отнесли Привалова под большую сосну и положили в колею, наезженную танками.

В голове шумит, в глазах темно, но мне взводный говорит: "Не уходи в санбат, людей и так мало осталось". Мы решили обойти финнов, и они, оставив орудия и два миномета, просто сбежали. К двенадцатому числу темп наступления был не более пяти километров в сутки, а на следующий день, мы, идя в колонне, вышли к высоте 171, и нам был приказано взять ее штурмом с ходу. Эта высота находилась возле населенного пункта Липолла. Ротный приказал идти через лес, но когда мы вышли к опушке, то увидели, что перед нами частокол высотой примерно метр, за ним пять рядов колов МЗП (малозаметных препятствий), четыре ряда колючей проволоки, спираль, а дальше шли надолбы. Вся высота в ДОТах и ДЗОТах, опоясана траншеями. Да еще, как говорили впоследствии, у финнов, для огневой поддержки, за высотой стоял бронепоезд.

Пытались подобраться бесшумно, но снайпер-"кукушка" нас заметил и выстрелом ранил офицера в ногу, "кукушку" сразу пристрелили, но момент был упущен, фактор внезапности был утрачен, финны на высоте услышали выстрелы. Первая наша атака быстро захлебнулась, мы только смогли перелезть через частокол и пройти пятьдесят метров, как нас накрыли огнем. Только убитыми рота потеряла в этот день - 13/6/1944 больше тридцати человек. На следующее утро нам приказали повторить атаку на высоту 171. У меня была уверенность, что меня сегодня не убьют, а вот ранят обязательно. Утром старшина выдал завтрак: чечевицу с тушенкой, по 10 кусочков пиленного сахара, но есть совсем не хотелось. Мои предчувствия себя оправдали. После короткого артналета, мы пошли в атаку, перелезли частокол, кое-где бойцы даже смогли пройти через ряды "колючки". Не доходя до надолб метров двадцать, я заметил финна, выстрелил в него, но не попал, финн успел в ответ выстрелить из автомата , дал очередь и кинул в меня гранату. Осколки впились в мою руку, покорежили автомат. И в это время по высоте ударила артиллерия, в воздухе появились наши штурмовики, и я, "под шумок", смог отползти назад к частоколу. Понимаю, что как только подымусь, чтобы перелезть через частокол, так сразу меня снайпера "снимут". Поэтому, ногой выбил пару бревен из частокола, и прополз через дыру. Боль, жажда, но ничего, дошел до санитаров, меня забинтовали, санинструктор сделал укол, и мне сказали, где находится санбат.

Из санбата отправили в полевой госпиталь на Карельском перешейке, где выяснилось, что пять мелких осколков поломали суставы в пальце, в кисти руки. Полтора месяца там пробыл. Из нас, легкораненых, формировали патрули по охране госпиталя, так как в нашем тылу "шалили" финны и один из полевых госпиталей они полностью вырезали, и раненых и медперсонал. Выписали меня только тридцатого июля и сразу отправили в 142-ую СД . В штабе меня направили на курсы младших командиров, где из уже понюхавших пороху фронтовиков готовили сержантов, командиров отделений.

Попал я на сержантские курсы вместе со своими друзьями - ленинградцем Колей Герасимовым и Володей Соболевым.

Получилось как в пословице - "Один борется, а семеро готовятся".

После этих курсов я был направлен в 588-й Стрелковый полк, под командованием полковника Белоусова, во 2-й батальон , которым командовал майор Поликарпов, во 2-ую стрелковую роту, на должность командира отделения. Ротой командовал Николай Петрович Осиев( он выжил на войне, дослужился до полковника,и я бывал у него в гостях в Москве). 142-ую дивизию вместе со всем 98-м СК перебросили в Эстонию, где она шла во втором эшелоне 2-й Ударной Армии, прочесывая и зачищая тылы от остаточных групп противника и лесных банд. Не доходя до Таллина, нам приказали идти на Тарту. Мы совершили тяжелый четырехсоткилометровый пеший марш , потом нас посадили в эшелоны и привезли в Польшу, на 2-й БФ. После пополнения "западниками" и учений в обстановке, приближенной к боевой, в декабре 1944 года нас отправили на Наревский плацдарм, где мы сменили другую стрелковую дивизию.

Г.К. - Отношение гражданского населения к красноармейцам в Эстонии и в Польше сильно различалось?

Я.Х. - В Эстонии мы постоянно чувствовали враждебные взгляды, но эстонцы были покорны. А гражданских поляков мы почти не видели. Нас сразу с места выгрузки дивизии бросили на плацдарм, где никаких контактов с местным населением и быть не могло. Запомнился только один дикий случай. На станции Жабинка наш солдат изнасиловал полячку, был пойман и судом трибунала приговорен к расстрелу перед строем батальона. Комендант штаба дивизии поставил приговоренного на колени и выстрелил в затылок, потом еще несколько раз выстелил в него, уже бездыханного.

Г.К. - Что происходило на Наревском плацдарме?

Я.Х. - Мы прибыли туда к тому моменту, когда основные бои за удержание и расширение плацдарма уже закончились. Мы сменили другую дивизию на "передке", рыли новые землянки, линии траншей. Здесь к нам поступило пополнение, почти все сплошь из западных украинцев и бывших заключенных-уголовников. На плацдарме было затишье, шли артиллерийские дуэли, с обеих сторон работали снайперы.

Нам не разрешалось курить по ночам, и мне, заядлому курильщику, который дымил табачком с восьмилетнего возраста, с этим приказом сосуществовать было непросто.

14-го января мы перешли в наступление.

Г.К. - Что просходило с Вами в январских боях 1945 года?

Я.Х. - После двухчасовой артподготовки мы пошли вперед, вплотную за последним огневым валом, и все уцелевшие в первой траншее немцы были нами перебиты.

Дальше шли с боем до рубежа, окраины населенного пункта Тщетинец. Получили приказ закрепиться в поле. Пулеметчики из моего отделения с "ручником" ПД залегли в воронке от крупнокалиберного снаряда, а я со своим товарищем, сибиряком Николаем Шевченко, залег в неглубокой воронке от 120-мм мины. Вечером, в темноте, услышали шум танковых моторов. В лощине слева от нас накапливались танки. Они шли с запада на восток по дороге, находившейся слева от позиций нашего взвода, примерно в 150 метрах. В ночную мглу ушла через нас дивизионная разведка, прояснить обстановку.

Разведка вернулась и доложила , что это наши танки. Но это была ошибка...

На встрече ветеранов дивизии в семидесятых годах, бывший командир дивизии генерал Сонников, рассказал, как все получилось. Разведчики подошли к месту, где слышался шум моторов, и услышали оклик по-русски - "Стой, кто идет!?" - "Свои. Разведка", и группа вернулась назад, доложив, что это наши танки. А на самом деле это были немецкие танки, которые ночью охраняли "власовцы" и которые русской речью ввели разведчиков в заблуждение, а подойти близко и все досконально проверить, разведгруппа не удосужилась... После того, как с нашим батальоном произошла трагедия, и он был раздавлен немецкими танкистами, со слов комдива, разведгруппу судили в трибунале и расстреляли... Утром, на рассвете, мы увидели, как на нас идет колонна немецких танков, семь или восемь "тигров", в 300-х метрах от нас танки разошлись по сторонам в линию и стали двигаться прямо на наши позиции. У нас не было противотанковых гранат, и было только одно орудие, гаубица 122-мм. Эта гаубица успела выстрелить только один раз и немцы сразу ее накрыли прямым попаданием. Некоторые из цепи стали подниматься и убегать к домам, находившимся в ста метрах за нашей спиной, но любого, кто поднялся с земли, моментально срезали пулеметные очереди, нитки "трассиров" с танковых пулеметов. Танки давили батальон, один из них шел прямо на нас с Шевченко. Бежать было поздно. Сначала я почувствовал толчок со стороны Николая, потом треск в голове.

Я успел ощутить какой-то зеленый густой воздух и потерял сознание... Очнулся только днем, часа в два, как потом выяснилось. Ничего не вижу, все тело жутко болит. Шевельнулся и услышал голос Николая - "Живой, сержант?" - "Да", но сам я чувствовал, что умираю, кровь из ушей, адская боль в голове и ноге. Снова послышался шум танков в лощине, зрение понемногу возвращалось ко мне. Я попытался подняться, а ноги не идут. Николай потащил меня к домам... А произошло следующее. Немецкий танк наехал на неглубокую воронку в которой мы прятались, но не продавил полностью мерзлую землю, и не раздавил нас "в лепешку", но задел нас, и траками танка мне вдавило внутрь кости черепа, переломало все ребра с левой стороны. (Был поврежден и позвоночник. Когда меня выписывали из госпиталя, я сказал врачу, что у меня сильно болит спина, особенно когда поднимаюсь с кровати и когда сижу в одном положении, на что доктор ответил: "Вы просто мало двигаетесь", а спина с сорок пятого года болит и по сей день.

Спросил у него тогда, сколько ребер у меня переломано, и услышал "успокоительный" ответ: "Много. Молитесь Богу, что выжили"...)

...Короче, уцелели мы каким-то чудом... Опять раздался шум танковых моторов, совсем рядом с нами, и Николай затащил меня в окопчик, в котором сидели два живых бойца с ПТР. Немцы стали обстреливать окраину, мы успели заскочить в какой-то дом, приготовились к бою. Обстрел продолжался довольно долго, но танки прошли мимо, нас не заметив. Николай спросил у пэтээровцев: "Почему по танкам не стреляли!?", и получил ответ - "Наш патрон "тигра" не берет!"...

А потом появились наши бойцы и Николай снова повел меня. Навстречу бежал замполит батальона Кушнир, и, увидев меня, всего с ног до головы залитого кровью, даже лица не видно, Кушнир спросил - "Кто это?", и я ответил - "Младший сержант Хурин". Замполит произнес: "Идите, вон, в тот блиндаж, сейчас я вам пришлю санитаров!". Но вход в блиндаж был узким, и я понял, что не пролезу. Пошли с Николаем дальше, но мои ноги просто отказали, и он тащил меня. Навстречу бегут два санитара, мы их просим - "Помогите братцы" - "Сейчас, лейтенанта перевяжем, потом вас", и убежали вперед...

И тут возле нас останавились две "катюши", дали залп и сразу смотались. Немцы моментально засекли место, откуда был призведен залп, и стали из орудий его обстреливать. Мы с Шевченко без сил легли прямо на пашню, Николай свернул самокрутку, и мы стали ждать, убьет нас или нет. Этот сильнейший артобстрел нам посчастливилось пережить, а потом нас нашли санитары и на двуколке, по ухабам и воронкам, повезли в санроту. Каждый бугорок на который наезжала повозка, отдавался в моем покалеченном теле дикой болью. Привезли в санроту, стоят брезентовые палатки, раненые лежат рядом на земле и на снегу. А мороз в тот день был неслабый. Зашли в первую палатку на регистрацию, сил нет, я держусь за подпорку и все время падаю. Николай тоже уже на ногах не стоит, но санитары нас поднимали и выгоняли из палатки, мол, без вас тут "зашиваемся", большой поток раненых. Николай пытался с ними спорить, но бесполезно. Лежим на снегу, и тут пришла машина из санбата за ранеными. Николай буквально "вцепился" в санбатовских и заставил меня и его взять на машину. В санбате мне дали покушать, налили сто грамм водки, врач меня посмотрел и написал в карточке -"Эвакуация только лежа, самолетом", но погода была нелетной и меня повезли в тыл вместе с другими на машинах. В Белостоке погрузили в санпоезд, и седьмого февраля я оказался под Казанью, на станции Васильево, где на территории бывшего Дома отдыха находился госпиталь. Трижды мне переливали кровь, но тело заковывать в гипс не стали, сказали, что это надо было сделать еще до эвакуации, а сейчас поздно, как все срослось, так и останется. Когда врачи смотрели на запись в истории болезни - "раздавлен танком", то только удивленно вздыхали...

Выписали меня 8/5/1945 с формулировкой - "Годен к строевой", и отправили меня в распоряжение местного райвоенокомата. Оттуда меня направили на курсы шоферов в учебный автополк, находившийся в селе Перевалки Куйбышевской области, и после окончания этих курсов, я, в составе автобата, попал на Украину, где мы на "студебеккерах" занимались перевозками в помощь сельскому хозяйству.

После расформировки автобата я попал служить в рабочие батальоны в Восточную Пруссию, где мы занимались демонтажем и погрузкой немецкого заводского оборудования в Кенигсберге и Истенбурге, и отправкой его в Союз. Но ранение в голову и контузия постоянно давали о себе знать, начались осложнения, и в 1949 году меня комиссовали из армии по здоровью, как инвалида войны третьей группы.

Г.К. - Что было с Вами после демобилизации?

Я.Х. - Вернулся в Донецк, но пенсия по инвалидности была мизерной, и я стал работать шофером грузовика. Женился, появились дети, зарплата водителя была небольшой, и я пошел работать электрослесарем на шахту. Двадцать лет проработал на угольных шахтах. После того как под землей покалечил ногу, то "поднялся из забоя" и стал трудиться слесарем-сантехником. На пенсию вышел в 1986 году.

Воевал и работал честно, как все нормальные люди, не давая себе ни в чем поблажек.

Сержант пехотинец Хурин Яков Майорович, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Я. М. Хурин с другом - однополчанином ГСС

Романом Хованским

Г.К. - С Шевченко после войны довелось свидеться?

Я.Х. - У меня сохранился список бойцов моего отделения, и через несколько лет после моей демобилизации из армии, я стал разыскивать, кто остался в живых из моих солдат. Написал письма, и мне ответили, что Николай Шевченко умер в 1954 году, в возрасте сорока четырех лет. Нашел пулеметчика из своего отделения, Ивана Тащука, прибывшего к нам в батальон вместе с пополнением из "западников".

Тащук жил в селе в шести километрах от Черновцов, и я поехал к нему на встречу.

Тащук рассказал, что в то январское утро, когда немецкие танки давили наши стрелковые роты, он со своим вторым номером спрятался в воронке, и когда идущая за танками немецкая пехота подошла вплотную с криками: "Рус ! Иван! Сдавайся!", Тащук с напарником встали, подняв руки вверх, и кричали: "Я Иван! Не стреляйте!".

Самое удивительное из того, что он мне тогда рассказал, это тот факт, что немцы, допросив и узнав, что два пленных красноармейца являются недавними новобранцами, западными украинцами - просто отпустили их к своим, "домой"!

В 1975 году в газете "Вечерний Донецк" я прочитал заметку, что в Ленинграде намечается встреча ветеранов 142-й СД, я списался с Советом ветеранов дивизии и приехал на встречу. Сбор был назначен у памятника Ленину возле Финляндского вокзала.

Я увиделся со своими товарищами по полку, с ротным Осиевым, со своим другом Колей Герасимовым, который был последним председателем Совет ветеранов дивизии.

В 2000 году он мне прислал сюда письмо, что запланирована встреча ветеранов нашей части, и эта встреча видимо уже будет последней, поскольку живых ветеранов дивизии уже осталось очень мало, время, возраст и фронтовые раны безжалостно выкосили наши ряды. Тогда же, в 1975 году, я узнал, что 8-го мая у кафе "Современник" в Ленинграде собираются ветераны 281-й СД. Я пришел туда, но из тех, кого я по фронту знал близко, никого на встрече не было. Здесь я познакомился и подружился с однополчанином Героем Советского Союза Романом Петровичем Хованским, бывшим рядовым бойцом, благодаря личному героизму которого, высота 171,0 была отбита у финнов.

Вот, фотография, где мы с ним вдвоем. Когда в 1993 году я уезжал сюда, то последние дни перед отлетом жил в Киеве, у Романа. Он умер в 90-х годах.

Г.К. - Есть общие вопросы к фронтовикам. Давайте по ним "пройдемся". Ваше отношение к политрабтникам?

Я.Х. - Я считаю, что политработники были нужны на фронте. Мы же, рядовые пехотинцы, были как "пешки", ничего не знаем. Нами распоряжались и понукали все, кто и как хотел. И политработники были, наверное, единственными людьми, которые приходили к нам в окопы, объясняли, что происходит на фронтах, что творится перед нами и в тылу, интересовались судьбами и жизнью наших родных. Мы, благодаря им, имели хоть какое-то представление о происходящем .

Г.К. - Какими были отношения в роте между людьми разных национальностей?

Я.Х. - Отвечу коротко. Я на войне писался во всех документах русским, отчество вместо "Майорович" записал - "Михайлович". Фамилия у меня - "нейтральная", внешность - славянская. Никому никогда не говорил, что я еврей, а после войны уже не скрывал...

А если бы в роте все знали, что сержант Яша Хурин - еврей по национальности, то я бы от своих хохлов-"западников" в каком нибудь бою обязательно получил бы пулю в спину во время атаки. Без вариантов...

Г.К. - Отношение к пленным ?

Я.Х. - Я ни разу не видел, чтобы на моих глазах кто-то бы расстреливал пленных финнов или немцев.

Г.К. - С каким мыслями Вы шли в атаку?

Я.Х. - Мне трудно сейчас ответить на ваш вопрос. Знаю точно, что никакой "высокой идеологии" или "жажды мести", и прочей "ерунды" - в голове перед боем не было.

Для нас каждый бой был испытанием всех человеческих душевных и физических сил.

В атаку в наступлении идешь, будто на расстрел... Понимаешь четко, что только одна вещь на свете может тебя спасти от верной и неминуемой гибели - ранение.

Ну, насколько может "хватить" пехотинца? Две-три атаки,... и пиши "похоронку"...

Завидуешь всем, кто хоть как-то прикрыт от пуль и осколков - танкистам, артиллеристам. Но вот посадили нас как-то десантом на танки, я радовался, хоть за башней укроюсь, но атака захлебнулась, уцелевшие танки пятились назад на исходные позиции, а по нам били со всех сторон, пули и осколки врезались в танковую броню, и я, после того как пережил эту атаку, понял одно, что от смерти не уйти, что на войне она везде, и только Судьба решит сама, кому из нас какой выпадет жребий - кому остаться в живых, а кому лежать в могиле...

Интервью и лит.обработка:Г. Койфман

Наградные листы

Рекомендуем

22 июня 1941 г. А было ли внезапное нападение?

Уникальная книжная коллекция "Память Победы. Люди, события, битвы", приуроченная к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, адресована молодому поколению и всем интересующимся славным прошлым нашей страны. Выпуски серии рассказывают о знаменитых полководцах, крупнейших сражениях и различных фактах и явлениях Великой Отечественной войны. В доступной и занимательной форме рассказывается о сложнейшем и героическом периоде в истории нашей страны. Уникальные фотографии, рисунки и инфо...

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus