Кирдянов Иван Васильевич

Я родился 1 января 1926 года в селе Обониха Базар-Карабулакского района Саратовской области. До 1943-го года жил и работал в селе. Работать я, как и многие другие молодые парни в то время,  начал достаточно рано -  с 1935-го года. В 1939 году мой отец уехал на учебу руководителей хозяйств. Через несколько лет началась война. Люди старшего поколения, достигшие призывного возраста, ушли на защиту нашего Отечества. А мы, молодежь, остались в селе для того, чтобы продолжать колхозное дело. О колхозах того времени я могу сказать одно - это была очень ответственная работа. Я не могу назвать её изнурительно трудной, но лично на меня большее влияние оказывала та ответственность, которая ложилась на тебя -  ведь ты отвечал не только за свое поле, а за общий урожай всех жителей села. Ведь мы обеспечивали всем необходимым не только колхозников, но и нашу доблестную Красную армию, и государство в целом. Я имею ввиду то, что в города  молоко, масло, мясо хлеб и другие сельскохозяйственные продукты именно из колхозных амбаров.

В конце ноября 1941-го года меня по специальному направлению направили учиться на четырехмесячные курсы фельдшеров, так как в селах остро не хватало таких специалистов. После прохождения курсов и до ухода в армию я проработал в колхозе на должности фельдшера. В 1943-м году меня и моих сверстников призвали в ряды Советских вооруженных сил. В нашем районе был сформирован отряд новобранцев в количестве 396 человек. И весь отряд в полном составе был направлен для несения службы на Дальний Восток. Высадили нас в районе города Иман, который располагался в Приморском крае, и отвезли в село Соловьевка, находившееся в 12 километрах от Имана. Там мы начали строить новые казармы, рассчитанные на отдельную воинскую часть. Позже мы узнали, что здесь будет дислоцироваться 1060-й стрелковый полк. Строили мы бараки из подручных материалов, но, надо отметить, что лес кругом был очень и очень густой и богатый строительной древесиной. Другое дело, что первое время нечем было этот лес рубить. Поэтому мы оттачивали саперные лопаты, и целыми днями, практически без отдыха, рубили лес. Срубишь  лиственницу или сосну, завалил её, а потом на себе же и тащишь. Так мы выстроили казармы для полка. Суровая была жизнь, но, не смотря на это, от порядка и дисциплины никто не отступал ни на шаг. Суровая была дисциплина, потому что у нас было слабое питание, а боевая подготовка с каждым днем требовала все больших и больших усилий. Устраивали ежедневные походы на 10-20 километров с полной боевой выкладкой в 32 килограмма, проводили строевые занятия, занятия по политподготовке, занятия по стрельбе и многое другое.

Однажды нам объявили, что мы переходим на приграничную военную подготовку, так как вдоль берега реки Уссури японцы создали мощный наступательный кулак из различных воинских частей. Мы ночами патрулировали границу, причем патруль осуществлял не только наш полк, но и другие полки 264-й стрелковой дивизии. Днем, с целью маскировки от противника, мы отдыхали. Японцы нас прекрасно видели и часто кричали нам через реку: «Рус, ходи к нам! Мы будем друзьями!» Но мы прекрасно понимали, что дружбы с японцами в сложившейся ситуации у нас не выйдет. И так мы патрулировали границу до 1945-го года.

На Крымской конференции Рузвельт задал Сталину вопрос: «Когда вы планируете открыть второй фронт?», на что Сталин ответил: «Ровно через три месяца». Так и получилось. Война с немцами закончилась 9 мая, а 9-го августа мы вступили в бой с японским милитаризмом. Война была скоротечная, но унесла большое количество человеческих жизней. Я таких  мощных артиллерийских, танковых, авиационных боев, какие проводила наша армия на дальнем востоке, не видел никогда. Наши войска обладали несравнимой с японцами мощью. Вся боеспособная техника, участвовавшая в разгроме фашистских войск, была в срочном порядке направлена с запада на Дальний Восток. Наша дивизия в течении 5 дней прошла 70 километров по территории Манчжурии, так как Манчжурия была захвачена японцами.  А потом нашему командованию дали приказ вернуть 35-ю армию в Иман, и на поезде отправить во Владивосток. Так, через сутки мы оказались в Имане, а еще через сутки уже добрались до Владивостока. Во Владивостоке нас посадили на пароходы и отправили на остров Хоккайдо. Возле острова Хоккайдо мы простояли на рейде трое суток. Японцы не проявляли агрессию, и мы в свою очередь тоже не нападали. Эта осада острова Хоккайдо продлилась недолго и закончилась без боевых действий. Нашу 7-ю стрелковую роту, где я служил, укрепили пулеметным взводом с танковым пулеметом, минометным взводом и взводом связи, посадили на катера и ночью мы отправились к восточному берегу Сахалина. Высадились мы в  8 километрах от мыса Крильон.  И уже вечером  вступили в бой с гарнизоном, который находился на мысе Крильон. С задачей мы справились быстро и успешно. Японцы не ожидали нашего нападения, это было видно даже потому, что все их оружие было составлено в козлы, а общее состояние личного состава было сонным и растерянным. Когда на следующий день наш командир роты капитан Пшеничников Семен Семенович разговаривал с командиром разбитого нами японского полка, то японский офицер ему сказал: «В первый раз в жизни я чувствую себя дураком! Зная, что много русских войск сюда не придёт, нужно было вас всех перебить, а не сдаваться в плен. Оставить в живых только одного, самого глупого бойца или недисциплинированного солдата и сдаться ему в плен. Пусть бы он был героем! А я чувствовал бы себя удовлетворенным». Такая вот интересная логика. Захват гарнизона на острове Крильон для нас фактически и стал концом войны. А потом, после войны, я еще долго служил на Сахалине. Мне, в конце концов, в 1950-м году было присвоено офицерское звание и меня перевели в другую воинскую часть в город Симферополь, где и продолжалась моя дальнейшая офицерская жизнь. В течение полугода я был командиром взвода, потом меня перевели на политработу,  на которой я и закончил свою армейскую карьеру в 1955-м году. Ничего плохого вспомнить о тех временах не могу. Сложная, напряженная жизнь, полная, как говорится, тягот и лишений, но вместе с тем, очень нужная и полезная для отечества. Все мы были тогда патриотами своей Родины. Никто не роптал, никто не обижался. Мы понимали и переносили все трудности с честью и достоинством.

- Было ли до 1941 года в стране ощущение надвигающейся войны?

- Если говорить правду, то мы в сельской жизни этого ощущения не чувствовали. Я не могу сказать, какие настроения витали в других селах и городах, но мы больше заботились об урожае. А вот уж когда началась война, то мы очень  хорошо почувствовали, как резко изменилась жизнь. Все мужчины, способные держать оружие, ушли на защиту Родины, кроме того, забрали весь конский резерв села. Меня же не взяли из-за возраста. Мне на тот момент было всего 15 лет. В селе остались женщины и подростки, а объем работы не только не уменьшился, но и усложнился. Вся работа, с которой относительно легко справлялись наши отцы и старшие братья, легла на хрупкие плечи наших матерей, сестер. Поэтому я со своими сверстниками старались всячески показать, что можем справиться с любой работой не хуже взрослых мужчин.

- При каких обстоятельствах вы узнали о том, что началась война?

- Было сообщение по радио. У нас в колхозе имелось всего два радиоприемника. Один был расположен на здании дома культуры, а другой находился в управлении колхоза. Как только по радио передали сообщение о начале войны, эта весть мгновенно разлетелась по селу. Люди собрались возле управления колхоза, куда сразу приехали представители военкомата и начали отбирать людей, способных идти на фронт и защищать отечество.

- Какая реакция была у мирного населения на известие о начале войны?

- Понятное дело, что настроение было подавленное. Сожалели о том, что была нарушена мирная жизнь. Слали проклятье фашизму. В целом, не смотря ни на что, дух у людей был боевой. Очень большое было доверие к партии и лично к товарищу Сталину. Знаете, слово «патриотизм» для нас не было  пустым звуком. Я сам с 1940-го года состоял в комсомоле. Был секретарем комсомольской организации колхоза. Ребята, которые уходили на фронт говорили, что скоро вернуться с победой. У людей была уверенность в том, что война надолго не затянется. А о том, что победа будет за нами, даже говорить не приходилось.

- Доводилась ли до войск на Дальнем Востоке информация о потерях Красной армии?

- Нет, не доводилась. Мы знали о том, что была война на Хасане и Халкин-Голе и три человека из моего полка принимали участие в тех боевых действиях. Они там были ранены и рассказывали об этих событиях, но, я считаю, что  те бои несравнимы с борьбой против фашизма. У нас было больше разговоров о Японии, о Финляндии. По сути, даже отголоски войны против фашизма до нас не доходили.

- Как относилось мирное население Дальнего Востока к японцам?

- Не могу сказать ничего отрицательного. Японцы больших вылазок и провокаций не делали, поэтому местному населению сетовать особо было не на что. Понимаете, Дальний Восток держал в напряжении и Германию, и Японию. Если бы у наших людей было паническое настроение, японцы еще в 1941-м году выступили бы против Советского Союза. Но, видя, что моральный дух жителей Дальнего Востока был очень высокий, а на границе всегда стояли войска, Япония не видела смысла развязывать открытый конфликт.

- Проходили ли вы обучение, призвавшись в ряды Красной армии?

- Обязательно, а как же иначе. Солдаты первого года службы по всем правилам и воинским уставам проходили тактические занятия, особый упор делался на огневую подготовку. Я вам скажу, что нас в течение первого полугодия научили очень хорошо стрелять. Каждый день мы отстреливали на учениях по 5-10 патронов. Стреляли из винтовок и по движущимся целям и по не движущимся, с расстояния 200 метров и 400 метров. В общем, мы были полностью готовы, в случае необходимости, дать достойный отпор врагу. Кстати, для нашего полка было обычным делом, что ребят отправляли в специальные роты пограничников. Я тоже стремился в пограничники, начиная с конца 1943-го года, но, поскольку я был в системе комсомольского бюро полка, меня туда не допускали. Говорили, чтобы я выполнял возложенные на меня задачи на месте и не дергался. Вот так многие ребята уходили, для дальнейшего продолжения службы на границу, а к нам приходило новое пополнение. Мы уже как старослужащие их обучали. Так что наши военнослужащие были готовы отразить врага в любое время дня и ночи. Они были политически и морально устойчивы и выдержаны, каждый был замечательным специалистом в своем деле. Пулемётчик отлично владел пулеметом, автоматчик  - автоматом и т.д.

- Помните ли ваш первый бой?

- Конечно, помню. Самый первый бой у нас был на границе с Японией, возле реки Уссури. В 12 часов ночи посыльный из штаба батальона случайно  попал в мою палатку. Дело в том, что на ночь нам разрешали спать в палатках, а для светлого времени суток мы заранее вырыли траншеи в полный рост. И вот этот солдат Дудин (я даже запомнил его фамилию) забежал ко мне в палатку и спросил, как найти командира роты. Я пояснил, что палатка командира роты следующая. На что Дудин мне сказал: «Ваня, ты давай вставай, начинается война». Новость, конечно, была не из приятных. Я разбудил двух моих товарищей, спавших со мной в палатке, и сообщил им новость. И буквально через 25-30 минут самолеты начали бомбить расположенный напротив нас укрепленный район. Это было одно из самых мощнейших сооружений во всей  двухмиллионной Квантунской армии. Наши самолеты бомбили этот гарнизон в течение 40 минут и не оставили  на том месте камня на камне. Потом началась мощнейшая артиллерийская подготовка, после неё нас погрузили на корабли, баржи, катера и направились к Японскому берегу реки Уссури. Буквально через два часа мы были на верхушке этого укрепленного района. Вот таким образом прошел первый день войны с Японией. Были, конечно, и потери. На моих глазах за свою безответственность поплатился Виктор Мотовыгин. Он был, нужно признать, достаточно недисциплинированным солдатом и пытался всегда выделиться на фоне остальных солдат. Нам была дана команда «окопаться». Все солдаты окапываются, один Витя гуляет, природу рассматривает. Командир взвода младший лейтенант Богданов сделал ему замечание, на что Мотовыгин ответил, что во всем играет большую роль судьба и если ей будет угодно,  он и так останется живым. И только взводный отошел метров на 50 как в нашу сторону прилетел снаряд. Я спрятался в свою траншею, а Витя так и остался стоять. Снаряд разорвался на три или четыре части и одной частью оторвал Вите левую ногу. Он лежал и обнимал свою ногу. Вообще, не смотря на то, что наши войска были очень хорошо вооружены, количество потерь с нашей стороны было достаточно велико для такого короткого промежутка времени. Количество боевых единиц японской техники на восточном фронте, как мне кажется, в несколько раз превышало по плотности расположения на немецком фронте. Дело в том, что граница восточного фронта была намного меньше, чем на немецком, а боевая техника, орудия и боеприпасы практически в том же количестве.

- Чем вы были вооружены?

- У меня был ручной пулемет Дегтярева (РПД), с шестью запасными дисками по 47 патронов, с ним я всю японскую войну и прошел. А так из обмундирования нам выдавали противогаз, малую лопатку, две гранаты РГД, которые все время носились на поясе.

- Как можно сравнить наше оружие с оружием японцев?

- Единственное чему я отдавал предпочтение – это японские винтовки. Винтовки у японцев были безупречно пристреляны для идеальной стрельбы. Такая винтовка в руках настоящего специалиста была грозным оружием. Наше же оружие в этом вопросе сильно отставало. Наши винтовки нужно было пристреливать каждые три дня. С другой стороны у японцев не было автоматов и пулеметов. Как я уже говорил, наше вооружение превосходило японское в несколько раз.  В частности, японская артиллерия в сравнении с нашей была ничтожна и беспомощна. Наши танковые и авиационные части многократно превосходили японские качественно и количественно. Собственно поэтому и война была такой скоротечной – всего один месяц.

- Доводилось ли вам использовать немецкие винтовки?

- Во время боевых действий не приходилось. А вот после войны приходилось стрелять достаточно много. Стрелял и из японского пулемета. У них пулемет отличается от нашего. Если за наш нужно было ложиться, то их пулемет использовался сидя. Садишься, вытянув ноги вперед, упираешь пулемет в плечо и так стреляешь. Необычный очень был пулемет. Их оружие очень отставало от технического прогресса армейского вооружения на тот период времени.

- Использовали ли японцы ручные гранаты? И чем они отличались от наших?

- Использовали. Я хочу сказать, что наши гранаты были лучше. Они были легче, их можно было дальше кинуть. У наших гранат и сила поражения была выше. Если взрывалась японская граната, то её сила поражения была направленна вверх, а наша поражала все вокруг.

- На сколько человек отрывался окоп?

- Окоп вырывал каждый сам для себя, на удалении 4 метра друг от друга, зигзагами. Зигзагами рыли для того, чтобы в случае попадания снаряда снизить количество жертв.

- Где находились командиры взвода, роты, батальона?

- Командир взвода находился согласно боевого порядка рядом с солдатами. Командир роты немного позади, командир батальона еще дальше и так далее.

- Какое оружие японцев вы считаете самым опасным?

- Я затрудняюсь ответить. Дело в том, что даже артиллерийские снаряды, взрывавшиеся в пятидесяти метрах от нас, практически не причиняли нашим войскам никакого вреда. Слабые были у них снаряды, наша артиллерия была намного мощнее, особенно та, которая была привезена с Западного фронта. У нас на вооружении еще были 45-ти и 76-ти миллиметровые пушки, а также 120-ти миллиметровые минометы. Кроме того, с Запада были привезены так называемые «Катюши», или гвардейские минометы, которые наглядно показали японцам, какой должна быть современная боевая техника того времени.

- Как организовывалось передвижение на марше?

- Я служил в пехоте, поэтому все передвижения у нас проходили пешком. Транспорта у нас не было. Очень редко в конце строя могла ехать маленькая повозка, которая подвозила тех,  кому в походе или на марше стало плохо. Но тут нужно отметить, что симулянтов у нас не было. Мы были так воспитаны, что симулирование считалось одним из худших человеческих качеств, а гордым словом «человек» хотел называться каждый.

- Как организовывалось питание?

- До войны с Японией нас кормили по третьей солдатской норме. Это 450 грамм хлеба и приварок. Питание было слабое. А вот когда началась война, тогда мы уже на себе узнали что такое плохое питание или его полное отсутствие. Питание добывали себе сами. Захватывали вражеские склады, воинские части. Интенданты  забирали продовольствие и распределяли его между солдатами. Особенно нас радовали галеты. Это была 20-ти килограммовая жестяная банка, а в ней были мешочки с галетами и маленькими конфетами. Вот уже на Сахалине у нас были склады боепитания, склады вещевого имущества и продовольственные склады. У нас было стадо коров около 150 голов, брошенное японцами. Жили мы тогда, как говорится,  на широкую ногу. Консервы, колбасы и другие продукты, которые нам привозили с большой земли, оставались практически не тронутыми. У нас во взводе было два татарина Шамшутдинов и Юсупов, которые однажды обратились к взводному за разрешением убить молодую лошадь и сделать маханину. Взводный с легкостью разрешил, так как у нас был большой табун коней, голов 500-600, никто их не считал. Шамшутдинов и Исупов быстро справились и в обед нас уже угощали маханиной. После этой маханины, никто  консервы, колбасы, свинины, говядины и прочее никто даже за мясо не считал.

- Как пополнялся боекомплект?

- Через склады боепитания. Этот вопрос нас никогда не волновал. Перебоев с поставкой патронов у нас не было, недостатка мы не испытывали.

- Как вы оцениваете обмундирование японцев?

- У них была приличная шерстяная форма. Она была намного теплее нашей. Они были одеты в бриджи и куртки, у нас же были хлопчатобумажные брюки, ботинки с обмотками. Наша форма очень быстро приходила в негодность. Мы же в карманах носили масленки, ершики, полотенца, поэтому у многих карманы были перештопаны по несколько раз. А вот новое обмундирование нам не выдавали.

- Помните ли вы первого врага,  с которым столкнулись лицом к лицу?

- Когда мы заняли оборону на сопке в Маньчжурии, командир роты пригласил к себе в палатку меня, Ивана Самойловича Лесько и Виктора Васильевича Лоскутова. Он рассказал нам, что одно здание японцев еще не было захвачено, и поставил боевую задачу провести разведку и доложить. Поздно ночью мы приблизились к этому объекту, оказалось, что это был штаб полка. Удивительно, насколько там все было разрушено. Доты, дзоты, прочие строение слегка угадывались по обломкам. У нашей армии не было таких оборонительных сооружений. Доты там были трехэтажные. Если верхний этаж разбивался бомбой или снарядом, то из-под земли автоматически поднимался второй этаж, а за ним третий. Каждый этаж был укомплектован под завязку полным боекомплектом и человеческим ресурсом. Мы подошли к открытой двери, ведущей в штаб, и увидели, гуляющего по коридору японского солдата. Он охранял знамя полка, стоял там уже вторые сутки. Поскольку весь их полк был разбит, и сменить его было некому, он так и продолжал нести службу. Я предложил моим боевым товарищам отправить меня вперед, а самим подстраховать меня. Через первый этаж я тихонько пробрался ко второму этажу. Японский солдат был у меня в прямой видимости, но из-за его усталости и невнимательности он меня не мог обнаружить. От скуки Японец прогуливался по коридору. Когда он приблизился ко мне метра на три, я произвел выстрел и убил его. Мы забрали знамя и только тогда впервые посмотрели на японского солдата вблизи, но уже на мертвого.

- Брали ли вы пленных и как с ними поступали?

- Пленных брали очень много. Что касается отношения к ним, могу сказать, что если бы наших пленных солдат содержали в таких условиях, они бы наверняка никогда бы не захотели вернуться на родину.  Отношение было самое что ни на есть человеческое. Нам также доводили приказ о правилах обращении с военнопленными, в котором говорилось, что издеваться над пленными, грабить их и избивать строго запрещено и за выполнением этого приказа очень строго следили политруки. Японцы это прекрасно знали и понимали и, соответственно, вели себя подобающе. Никаких нарушений порядка, провокаций, побегов от пленных японцев я никогда не видел. Вели себя тише воды ниже травы, а работали, если приходилось, намного усердней наших солдат.

Воевали против нас и так называемые «смертники», камикадзе, которые никогда не сдавались в плен и бились до последнего. В полях у них были подземные коммуникации и у каждого свой отдельный лаз. Они были прикованы цепью к своим норам и обеспечены необходимым количеством патронов и провизии. При наступлении нашей пехоты они вылезали со всех щелей  и оказывали яростное сопротивление, отступать они не могли. В городах такие же смертники были на каждом втором чердаке. Они так же были прикованы цепями и, следовательно, обречены на смерть. Надо сказать, что при том шквальном огне, который нам обеспечивала наша артиллерия, эти смертники нам большого практического вреда не наносили.

- Как складывались взаимоотношения с мирным населением?

- С мирным населением были очень хорошие и добрые взаимоотношения. Дай бог, чтобы сейчас у родителей с детьми были такие взаимоотношения. Вреда мы им не причиняли, старались ничем не обидеть. Они к нам относились соответственно. Если что-то было нужно, мы знали что можно в любой момент к ним обратиться и тебе никогда не откажут, сделают все возможное и невозможное. Многие японские девушки выходили замуж за молодых русских офицеров. После войны на Сахалин приехали и гражданские ребята. Много было браков  между нашими соотечественниками и японками. Когда через год японское население начали выселять, то замужних японок оставляли на Сахалине с семьей.

- Посылали ли какие-нибудь посылки домой?

- Я никогда не посылал, да и мои сослуживцы тоже. Там особо и посылать было нечего. Мародерством мы не занимались, а просто так нам никто ничего не давал. Помню один случай. Когда я занял первое место на международном марафоне, мне подарили тюк шелка, 450 метров. И я этот тюк шелка подарил своей девушке. Хотя можно было отправить его домой. Я знал, что моей маме очень тяжело содержать четверых детей. Для них, конечно, это бы была находка. Во всем виновато мое солдатское безрассудство.

- Что для вас на войне было самым страшным?

- Для меня самым страшным было потерять жизнь - самое дорогое, что у меня было. Каждый прекрасно понимал, что не сегодня, так завтра может быть убит. Я считаю лгунами тех, кто-то сегодня говорит, что шел в бой без страха. Даже когда мы шли походным маршем, а не боевым порядком все равно никто не мог быть уверен на сто процентов, что доберется до пункта назначения живым и невредимым.

- Какой был боевой дух у солдат?

- Боевой дух у бойцов был очень высокий. Сейчас такого духа в армии нет, и я гарантирую, что и не будет. Потому что «Отечество» в понимании современного молодого человека это какая-то казуистика, какое-то наказание для человека. Современные ребята живут одним днем, и все их мысли наполнены только тем, как что-то и где-то урвать. Многие уверены, что законным путем ничего не достанешь и не добьешься. С одной стороны я их понимаю. Сегодня молодому человеку очень сложно устроиться на работу, а на работу по специальности еще сложнее. Вузы клепают инженеров, техников, специалистов, а найти их знаниям достойное применение и обеспечить ребятам хороший заработок государство не может. Откуда в такой ситуации возьмется стойкий моральный дух и любовь к отечеству?

- Сталкивались ли вы со случаями воровства или мародерства?

- Я, честно говоря, никогда о таких случаях на Восточном фронте не слышал. Наш полк был разбит на три лагеря, равноудаленных друг от друга. Я, кстати, был членом партийного бюро полка и знаю, что подобный случай непременно бы был вынесен на обсуждение партийного бюро.

- Было ли такое понятие как «самоволка»?

- Как таковых самоволок не было. Был один случай, но я не могу назвать это самоволкой. К нам в первую роту перевели одного солдата. Мы сразу не задумались, дураки, а позже уже начали разбираться, как это одного солдата перевели с вещевым аттестатом, с продовольственным аттестатом именно в воинскую часть. Он несколько месяцев прослужил, освоился, стрелял на отлично, спортивные снаряды сдавал на отлично, тактические занятия на отлично. Это был не солдат, а машина, способная выполнять различные задания автоматически и казалось без особых усилий. Его  второй, с начала службы,  караул показал, с каким человеком мы служили. Он убил часового, находившегося недалеко от его поста. После этого вернулся в караульное помещение, расстрелял бодрствующую смену вместе с начальником караула и заминировал караульное помещение. Но благодаря тому, что он не проверил весь провод, взрывное устройство не сработало. Рядом находились склады боепитания и артвооружения и последствия могли бы быть самыми что ни на есть плачевными. Ему удалось сбежать. Моментально был организован поиск этого солдата, но он не увенчался успехом. Вся армия, весь дальневосточный округ был задействован в поисковых мероприятиях. Не смотря на то, что у этого солдата все документы были в идеальном состоянии, никакие запросы в штаб армии не дали результата. Поэтому я и говорю, что нельзя этот случай считать самоволкой, это был хорошо подготовленный диверсант.

Еще, помню, был такой случай. Один солдат сбежал из части. Нас послали на поиски этого солдата. На четвертые сутки мы его нашли и привели обратно в полк. На допросе он объяснял свой побег тем, что был голоден и был вынужден добыть себе питание самостоятельно. Конечно, третьей солдатской нормы нам не хватало. Я, когда уходил в армию весил 72 килограмма, а уже в 1944 году я весил 49 килограммов, при том, что рост у меня 190 сантиметров. Но боевого духа не терял и мысли о побеге мне никогда на ум не приходили.

- Как вы можете оценить работу особиснатов?

- В нашем полку особисты вели себя по-человечески. До меня доходила информация, что в некоторых частях особисты вели себя как варвары, идиоты, которые человека не ставили ни во что. Для них посадить в тюрьму невиновного человека или расстрелять не составляло никакого труда. У нас в полку, к счастью, такого не случалось. Не знаю почему. Может, потому, что наши командиры и замполиты умели находить с ними общий язык. Особисты у нас вели себя официально, как представители комитета государственной безопасности, смотрели, наблюдали, может с кем-то беседовали. Неприятностей не было.

- Какое было отношение к командирам?

- Командир есть командир. Его нужно слушать внимательно и точно выполнять его указания. До моего перевода в Таврический военный округ я не мог себе даже представить, что к командиру можно обратиться, использую ненормативную лексику, не выполнить его распоряжение, послать его, в конце концов. У нас, на Дальнем Востоке была строжайшая дисциплина. Сохранялась настоящая, боеспособная, дисциплинированная армия. Очень сильным было взаимоуважение между командирами и солдатами. А вот когда я уже приехал в Симферополь, то очень долго удивлялся тому положению вещей, которое считалось там абсолютно нормальным. Солдат мог спокойно в курилке вытащить у ротного папиросу из зубов и покурить, а командир на него даже голос бы не повысил.

- Как мылись, стирались?

- Раз в десять дней организовывали полковую баню. Все десять рот по очереди мылись и стирались. Трусы и рубашки мы стирали сами, а все остальное стирал банно-прачечный комбинат полка.

- Выдавался ли сухой паек и что в него входило?

- Когда мы каждый день патрулировали границу, то выдавали. Сухой паек выдавался на сутки, но до вечера он не доживал. Съедалось все практически с самого начала патрулирования. Ели все вместе. 400 грамм хлеба и американская колбаса в баночках, вкусная, конечно, но давали её маленькими кусочками, на два укуса. Тем не менее, никто, никогда не роптал. Все понимали, что время тяжелое не только для нас, а и для всей нашей страны.

- Как хоронили убитых?

- В каждом подразделении были назначены ответственные люди. Они выкапывали ямы и хоронили. Никого не оставляли на поле боя. Даже когда мы возвращались с Манчжурии, то забирали с собой раненых и убитых и хоронили их в братских могилах в Имане. Перед боем солдатам выдавали  специальные опознавательные медальончики и мы вешали их на шею, чтобы впоследствии тела можно было опознать.

- Были ли какие-нибудь приметы, предчувствия?

- Ничего такого у нас не было. Жесткая, суровая дисциплина была. Не оставалось времени на суеверия. Да и верующих среди нас тоже не было. Может быть, дома кто-то и веровал, но там не проявлял этого. Я сам не верующий.

- Учились ли чему-то у японцев?

- Учились качеству и дисциплине труда. У них в этом вопросе было все безукоризненно. Наш народ так никогда работать не сумеет. После войны наше подразделение охраняло один порт, в котором  пленные японцы загружали пароходы различной техникой и товарами. И я как член бюро полка периодически приезжал туда. Однажды я спросил разрешения у взводного сходить на корабль. Я никому ничего не говорил, не заставлял что-либо делать, просто ходил и смотрел, как они работали. Их командир, он даже в плену остался для них командиром. Можно было невольно залюбоваться тем, как умело он руководил работой своих подчиненных и сам не бездельничал. Вдруг я увидел, как один японский солдат приглядывается к рулону брезента. Я уже потом узнал, что этот брезент был списан. Мне стало интересно, что он будет делать, и я стал аккуратно наблюдать. Солдат, оглядываясь и прячась, отмерял кусок примерно метр на метр и отрезал его ножом. Вывалил из котелка кашу на крышку, засунул в котелок брезент, присыпал его кашей и накрыл крышкой. Я запомнил этого солдата, но никому ничего не сказал. Когда вели заключенных обратно в часть, метров за 300  я остановил колону. Я к тому времени уже неплохо изъяснялся по-японски. Как-то мне легко дался этот язык. Я сказал, что кто-то из солдат совершил кражу военного имущества. Командир японцев стал меня уверять, что это просто невозможно. Уверял, что ни один уважающий себя японец никогда не возьмет чужого, а все его солдаты уважаемые люди. Тогда я попросил выйти из строя того самого солдата. Я взял у него котелок (кашу он не съел, она так и осталась прикрывать брезент) перевернул его, и брезент с кашей упали возле ног японского командира. Командир стал извиняться и попросил самим разобраться в этом инциденте.  Я разрешил. Вывели из строя четверых самых здоровых солдат, а провинившегося поставили в середину. И они по кругу стали избивать этого вороватого солдата. Когда я понял, что солдата могут так забить до смерти, то немедленно их остановил. Последние японцы, шедшие в колоне, взяли этого солдата за ноги, и так оставшиеся 300 метров тащили до казармы. У японцев была очень строгая дисциплина.

- Получали ли вы какие либо деньги на руки?

- Получали. Ежемесячно солдат получал 8 рублей, сержант 25-30 рублей, ну а  сколько получали офицеры, я не знаю.