Клищар Михаил Гаврилович

Я родился 13 октября 1926 года в селе Дубовый Гай Яблоновского района Черниговской области. Село у нас большое, односельчане три колхоза создали. Родители были простыми колхозниками, отец в 1933 году умер с голоду. Тогда же ушли из жизни две сестры: Пелагея и Евдокия. Голод был страшный, как я выжил с мамой Анастасией Игнатьевной, 1901 года рождения, до сих пор удивляюсь. Мать от зари до зари трудилась на свекольном и табачном поле. На каждую женщину выделяли в колхозе по два с половиной гектара земли. Надо все грядки пройти сапочкой, затем прошуровать, подгорнуть листья. При сборе урожая самой выкопать клубни, почистить и погрузить в ящики. Воспоминание из детства врезалось в память: мама сидит на скамеечке, уже снег идет в октябре, и специальным серповидным ножом очищает клубни от земли. В 1941 году я окончил семь классов, и тут 22 июня по рупору-тарелке, который стоял в клубе, передали о том, что началась война с Германией. Все разговоры крутились вокруг происходящего на фронте, мужчин начали в армию забирать. Но многие остались дома, потому что немец шел быстро, рвался вглубь страны. Маму дважды отправляли на рытье окопов, в третий раз она поехала с сельчанами, по дороге их встретили какие-то мужчины, и говорят: «Куда вы едете, там уже немцы хозяйничают!»

В конце августа 1941 года пришел к нам немец. Появились они на мотоциклах и велосипедах. Не видел, чтобы кто-то немцев хлебом-солью встречал. Таких предателей у нас в селе не было. Я на обочине дороги стоял и из любопытства глазел на проходящие мимо войска, тогда один из немцев повесил мне на плечо свою сумку, поставил рядом в строй и я ее нес 12 километров вместо него. Потом думаю: «Куда же я иду, он не хочет нести груз, и нашел себе дурачка!» Поэтому, когда объявили привал, я отдал сумку, бочком отошел от солдат, и назад в село вернулся.

Вскоре у нас объявили сход, на котором выбрали старосту. Это был местный мужик, отсидевший срок при советской власти. Честно говоря, не хотел он идти на такую работу, но тут ничего не поделаешь: избрали. Роли особой староста не играл. Куда заметнее стали полицаи: местные мужики и даже молодые парни 1923 года рождения. Ездили по улицам на лошадях, гоняли людей на работу. Если опоздал, то обязательно плетки получишь. Немцев в нашем селе не было. На 3 села имелся один немец-комендант из района, ездивший на бедарке. Человек это был хороший, ездила в одиночку, никого не трогал и ничего не боялся, говорил, что никому плохих вещей не делал. Что еще рассказать: открыли церковь, в которой раньше располагался клуб. По праздникам дружно ходили молиться. Колхоз переименовали в общину.

Поблизости лесов не было, поэтому красные партизаны активности не проявляли. Были так называемые подпольщики, которые кучками по селу бродили, но никакого отношения к партизанскому движению не имели. Зато примазались к партизанам сразу после освобождения. Во время оккупации напугать разве что могли. Все их «подвиги» свелись к тому, что они семидесятилетнему деду в соседнем близлежащем селе, который был родственником одного полицаев, бросили в окно гранату. Бедный старик с перепугу чуть не умер. Храбрецы!

Советские войска пришли в сентябре 1943 года. Незадолго до этого, сразу же после отступления немцев через село, «отличился» наш сосед-подпольщик. Они жили с женой в большой комнате в доме, а тетка по линии супруги ютилась в пристроенной к хате маленькой комнатушке. Сосед дезертировал из Красной Армии в 1941 году, и тетка частенько смеялась, что всю оккупацию на печке просидел, а теперь себя подпольщиком объявляет, потому что до войны работал секретарем в суде и был в комсомоле. Так он взял обрез, и застрелил тетку, хотя она его умоляла остановиться и кричала: «Гриша! Гриша!» После зашел к нам с матерью в хату, и, погрозив обрезом, приказал мне молчать. Не знаю, чтобы он дальше сделал, но тут в комнату зашли красноармейцы (тут я впервые увидел погоны) и отобрали у него обрез. Что с ним дальше случилось, не знаю. Старосту посадили на десять лет. Полицаев куда-то отправили, не знаю их судьбу, хотя они с немцами не ушли, в селе остались.

Первый раз меня призвали в армию сразу же после освобождения полевым военкоматом, мне еще не исполнилось даже семнадцати лет. Пришли пешком в Ирпень, где нас пересортировали, несовершеннолетних отставили в сторону, а призывную молодежь практически без обучения бросили под Киев. Все они там и погибли. Нас отправили в какую-то тыловую войсковую часть, мы в районе села Новая Басань копали картошку, после чего передислоцировались в Дарницу. Оттуда решили погнать всех в Васильков, но, к счастью, по дороге встретились командиры и изумились: «Куда вас ведут, там же немцы!» В итоге покрутили под Киевом. Завели в здание санатория, и с групповой сопроводительной отправили домой, точнее, в районный военкомат. Здесь всех задержали по подозрению в том, что мы дезертировали, но потом с кем-то созвонились, и выяснилось, что временно из-за малолетства отпустили. Перед Новым 1944 годом вернулся пешком домой. А уже в январе 1944-го райвоенкомат снова призвал в Красную Армию. Мне еще не было восемнадцати лет.

Направили на станцию Инза Ульяновской области, где когда-то располагались лагеря для осужденных. В их бараках мы и жили, в течение шести месяцев занимались учебой. Стал наводчиком 82-мм батальонного миномета. Занимались подготовкой и проведением учебных стрельб, копали окопы. Затем отправили в недавно освобожденный Львов в 128-й запасной стрелковый полк. После недолгой формировки погрузили в состав и отвезли на фронт в Румынию. Определили в 1318-й стрелковую Ромненско-Киевскую ордена Ленина Краснознаменную орденов Суворова и Кутузова дивизию. Стал пулеметчиком в 1-м стрелковом батальоне 1318-го Мишкольцкого орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого стрелкового полка. Вооружили пулеметом Дегтярева.

Cтаршина Михаил Гаврилович Клищар, Китай, конце 1940-х годов

Когда мы прибыли в качестве пополнения, в Румынии бои уже завершились, дивизия двигалась по направлению к Венгрии. Шли форсированным маршем по ночам. Помню, перед первым боем, когда мы пришли на передовую, всех новобранцев встретил лично командир дивизии генерал-майор Герой Советского Союза Федор Васильевич Карпов, и выступил перед нами. Говорил: «Пришли вы на передовую, все не вернутся домой, на фронте судьба решает, кто останется жив, а кто и погибнет». В конце речи приказал нам дать по стакану вина, после чего офицеры погнали ночью в окопы.

Первый бой мне на мадьярских землях не запомнился, в памяти осталось только, как мы вступили во вражеские окопы, в которых грязи оказалось по колено. Затем произошел вражеский артналет, ответили наши орудия, мы перешли в наступление, и стали двигаться к Мишкольцу.

Хорошо запомнилась разведка боем в начале декабря 1944 года. В первый день все прошло нормально: наша группа из восьми бойцов скрытно подошла к селу и обнаружила немцев, после чего благополучно вернулась. Во второй раз наткнулись на позиции врага, и нам приказали открыть огонь. Я со вторым номером, который таскал запасные диски для Дегтярева, расположился на небольшом ровном пятачке земли, остальные залегли цепью метров через двадцать от нас. Заметили, что немцы в полукилометре от нас устанавливали на опушке леса орудие, и я выпустил по ним две очереди. Диск закончился, переставил на новый, только пустой хотел отдать второму номеру, как на этом бой для меня закончился: снаряд точно накрыл нашу позицию. Напарника убило на месте, я был сильно контужен, да еще осколком ранило в бедро. Без памяти отбросило метров на десять, упал в ирригационную канаву, наполненную водой. Лежал там около четырех часов без сознания. Однополчане отыскали ночью наши тела, так как с разведки вернулись только шестеро. Смутно помню, что когда меня тащили, то я хотел встать, но не мог сделать и шага, как упал в воду: ноги отказали. Товарищи под руки взяли и тащили волоком в расположение батальона, я слышал, как кто-то дал команду похоронить напарника. В госпиталь не пошел, меня в медсанбате отходили до утра, так что отправился в наступление со всеми.

В боях потери мы несли постоянно, за которое время, пока я был на передовой, сменилось несколько ротных и взводных. Один новоиспеченный командир роты пришел к нам во время боев за Лучинец. Рота тогда окопались у шоссе, он перебегал через него, и вражеский стрелок разрывной пулей перебил ротному ногу. Так что бедняга даже не успел с нами познакомиться. Вообще же старослужащие поговаривали, что нашу дивизию потому и бросают на самые опасные участки, что ее запланировали вывести на переформировку, так что не жалеют солдат.

В январе 1945-го в боях в районе городе Лучинец во время атаки меня ранило в ногу. Причем еще бежал вперед, не обращая внимания, только потом что-то захромал, тогда ротный санитар остановил, и я почувствовал, как кровь хлюпает в сапоге. Санитар посмотрел – застрял осколок в подкладке. Стали его ковырять: быстро обнаружили в ноге сквозную рану. Отправили в полевой госпиталь № 1800. В конце марта определили в батальон выздоравливающих при 150-м запасном стрелковом полку, который двигался следом за фронтом. Стояли в километре под Веной, собиралась группа на передовую, в нее и меня включили. А через две недели война закончилась. 9 мая 1945 года объявили о Победе. При этом небольшие бои еще шли в Австрии и Чехословакии дней десять, если не больше, потому что упорно сопротивлялись остатки эсесовцев и власовцев.

Михаил Гаврилович Клищар, г. Саки, 1980-е годы

- Какое в войсках было отношение к партии, Сталину?

- Тогда все были преданы идее коммунизма. Недовольных на передовой не встречал, партия воспитывала каждого солдата.

- Как относились к пленным немцам?

- Я с ними дела не имел, если шел в наступлении, и навстречу попадались немцы, то они дальше проходили в тыл, их там подбирали специальные команды. Рукоприкладством с военнопленными мы не занимались.

- Как кормили на фронте?

- По-разному. То сала навезут в сухпаек перед атакой, то привозят горячее. Если какое-то венгерское село вяли, обязательно разживались едой. В наступлении несколько раз захватывали немецкую полевую кухню. Что запомнилось? Еда самая обыкновенная, обычный суп противник ел. Главное на фронте – кушать горячее. Фронтовые «100 грамм» редко видели.

- Со вшами дело имели?

- Когда мы жили в Дарнице, все вшей завели. Привезли откуда-то бочку, согрели в ней воду и одежду выпаривали над этой бочкой. А на фронте не помню, чтобы кто-то завшивел.

- Как вас встречало мирное население в Румынии, Венгрии?

- Румын мы во время марша не видели. Когда после Победы шли назад в Советский Союз из Вены через Плоешти, то румыны нас приветствовали криками. Венгры – вот это вредный народ, ходили разговоры, что во время боев под Секешфехерваром мадьяры ворвались в соседний с нашим советский госпиталь и перебили всех раненых. Очень жестокие люди.

- Приходилось ли воевать против власовцев?

- Да, в одном из боев нас поставили на позиции в снегу на ровной площадке перед лесом, и власовцы нам кричали со стороны окопов врага: «Вы не открывайте огонь, мы сами к утру уйдем». Если бы не это, много людей там бы в атаке потеряли.

- Женщины в нашей части служили?

- Нет, я их на передовой ни разу не видел.

- Что было самым страшным на фронте?

- Внутреннее очерствение каждого солдата. Человеческие эмоции и чувства исчезали из-за жестокостей войны. При этом страх сидел глубоко внутри каждого, слишком было сильно напряжение и многое совершалось как на автомате.

- Ваше отношение к замполитам?

- У нас замполитом батальона душа-человек был, майор. Часто подходил к нам в окопах, напоминал, что нужно домой письма написать или посылки отправить с едой. Хороший человек. Он мне писал о событиях в части, когда я в госпитале находился.

Михаил Гаврилович Клищар, с. Орехово Сакского района АР Крым, 24 декабря 2013 года

- С особым отделом дело имели?

- Нас всех по прибытии на передовую пропустили через СМЕРШ. Особисты интересовались у каждого, во что он верит и как относится к коммунизму. Глупости, конечно, зачем нас, молодежь было проверять, что мы тогда понимали в политике.

- Трофейным немецким оружием пользовались?

- Нет, я всюду со своим ручным пулеметом ходил. Только у пленного немца, который прятался в скирде и я его оттуда вытащил, взял себе красивый и легкий бельгийский пистолет. Когда ранило, в госпитале один солдат увидел пистолетик, и стал просить: «Отдай мне, у тебя его все равно заберут, а мне скоро выписываться, на передовой пригодится». Я хотел его на часы выменять, но солдат так слезно просил отдать ему, что уступил. Зачем он мне нужен был в госпитале.

- Как бы вы оценили эффективность немецких ручных пулеметов MG-34 и MG-42 по сравнению с нашим Дегтяревым?

- У немцев пулеметы были очень мощным оружием, скорострельным и стреляющим бреющими очередями, что сильно помогало при отражении атак. Пулемет Дегтярева бил точнее. Но сравнить их не могу, ведь немецкими не довелось пользоваться, наш мне нравился. Солдату на фронте лучше кусок хлеба не иметь, а какое-никакое оружие в руках держать.

- Немецкими гранатами довелось пользоваться?

- Нет, знаю только, что благодаря деревянной ручке немецкие гранаты можно было далеко забросить.

- Самое опасное вражеское оружие для наступающей пехоты?

- Все опасное, что по тебе стреляет. Хорошо хоть, что бомбили нас немцы редко. Одно знали: если пролетела «рама», то скоро начнется артналет.

- Перед наступлением наша артподготовка сколько продолжалась?

- Понимаете, мы шли на острие наступления, поэтому чаще всего поддерживала только дивизионная артиллерия. Не успевали подтянуть орудия. Под Балатоном, когда я лежал в госпитале, то видел, что тяжелая артиллерия подтягивалась только к концу боев на озере. Причем подвозили настолько мощные пушки, что в их стволе человеку спрятаться можно было. А при атаке нашей дивизии командование больше полагалось не на орудия, а на стоявшие в тылу загрядотряды. Никто из пехоты не смел отступать без приказа.

- Как передвигались на марше?

- Только пешком, на машинах никогда не подвозили. И наступали пешком, и назад после войны также возвращались в Жмеринку своим ходом.

- Где находились командиры взвода и роты во время атаки/обороны?

- Взводный вместе с нами, а ротный где-то позади, мы их особенно и не видели.

- Какие окопы копались для расчета пулемета Дегтярева?

- Мы практически не окапывались, потому что в Венгрии довелось наступать в болотистой местности, так что частенько находились для врага как на тарелке, в качестве приманки. Повсюду вода и кочки, куда там окапываться. У большинства солдат во время наступление пусть и по полусухому, но все же болоту ноги распухли, поэтому нас по ночам водили вдоль передовой взад-вперед и заставляли растирать ноги.

По возвращении в Жмеринку 150-го запасного стрелкового полка меня направили работать в штаб, в наградной отдел из-за того, что имел красивый почерк. Затем объявили набор в 27-ю зенитную артиллерийскую дивизию резерва РГК, которая стояла в селе Рахны. Попросил отпустить туда, потому что там учили в школе шоферов. Ездил на «Студебеккерах» и «Шевроле», иногда попадались отечественные ЗИС-5 и «полуторка» ГАЗ-АА. Полгода там прослужил, снова в штаб взяли. Причем по окончании школы водительских прав не получили, потому что началась переформировка дивизии. Поехал со всеми на Дальний Восток в город Ворошилов-Уссурийск, оттуда направили в школу младших авиаспециалистов в Спасске-Дальнем. Разные самолеты изучали, я попал на Ту-2. Год проучился, потом дали направление в Китай. По прибытии в штаб бомбардировочной авиадивизии какой-то капитан пересматривал наши военные книжки, увидел, что я окончил водительскую школу, и, несмотря на отсутствие прав, стал служить в штабе дивизии шофером. Наш штаб располагался в красивом курортном месте над морем. Так как поездок было совсем мало, направили дежурным по столовой, продукты получал. Вскоре надоело, попросился на материальную часть. Поставили работать заведующим делопроизводством отдела кадров дивизии, несмотря на то, что находился на оккупированной территории. Не хотел идти, зачем было связываться с секретной частью и личными делами. И все равно пробыл там четыре года. В это время работы оказалось много, потому что нашу авиадивизию переформировывали из бомбардировочной в минно-торпедную. То в Порт-Артур самолетом отправляли, то еще куда-то. Демобилизовался в 1951 году.

Вернулся домой. В Крым переехал в 1952-м, тут у меня друг жил. Жил в Керчи, работал простым строителем, затем мастером стал, вскоре назначили старшим прорабом, отработал 14 лет. Оттуда перевелся в село Орехово Сакского района, также 22 года на аналогичной должности строил здания для совхоза-миллионера «Саки». Ушел на пенсию в 1988 году, может быть, и еще бы поработал, уговаривали остаться, но мать уже пожилая стала, перестала видеть, плохо ходила, надо было за ней смотреть.