Лупанов Иван Петрович

Родился в 1926 году в деревне Ямы Вирумааского уезда Эстонской Республики. До войны окончил 6 классов сельской школы. Проживал на оккупированной немцами территории. По достижении призывного возраста был мобилизован в немецкий полицейский батальон, в составе которого сопровождал на работу заключенных местного еврейского лагеря. Впоследствии при отступлении через Литву из батальона сбежал. В ноябре 1944 года был призван в армию. Службу проходил в 456-м стрелковом ордена Александра Невского полку 109-й Ленинградской Краснознаменной стрелковой дивизии в должности второго номера ПТР. В составе полка принимал участие в операции по прочесыванию местности в мае 1945 года. После войны служил в авиации. Демобилизовался в 1950 году. Был награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Затем вернулся на родину. 15 лет отработал заведующим местным магазином.

И.В. Для начала, Иван Петрович, расскажите о ваших родителях.

И.Л. Я родом отсюда, с Принаровья. Родился в 1926-м году. Отца моего звали Петр Васильевич Лупанов. Родился он в деревне Кароль. Вот он, значит, оттуда. А потом не только он, но и мой старший брат да и сестра оттуда — они тоже там, в общем, родились. А потом перебрались сюда, в деревню Ямы (деревня Кароль расположена в 3-х километрах от деревни Ямы, - примечание И.В.). А каким путем они сюда перебрались, этого я и не знаю ничего. Но они перебрались сюда раньше, чем в 1920 году. Отсюда, с Ям, отец пошел еще в Первую Мировую войну воевать. И Первую Мировую он всю прошел. Но меня тогда еще не было живого. У меня был старший брат уже тогда. Мать, конечно, дома осталась. Маму мою звали Анастасия Андреевна. И старшая сестра была. Она тут жила 90 с чем-то лет. В общем, 96 лет она прожила. Но не так давно она умерла. Эту старшую сестру мою звали Анна Петровна. Она была 1911 года рождения. Детей у нее не было. Я говорю, в последнее время она у меня тут жила. Но за два года до смерти ее подруга одна соблазнила, и она по дурости уехала в Куртна в дом престарелых. И там она умерла, значит. А мы ей говорили: «Мы тебя не держим и не гоним: ты нам не мешаешь. Живи!» Но вот умерла она. А сейчас у меня сестра самая старшая только осталась, ей сейчас - 88 лет. А мне — 87. Она живет, если ехать на Васкнарву (Васкнарва или русское название Сыренец, - центр Принаровья, - примечание И.В.), во втором доме направо. Мама моя, кстати, тоже из Кароли. А потом отец переехал сюда. Каким путем, я не вникал и не до этого мне было. Или дом строил здесь, или же его оттуда как-то перевез. Нам этого не надо было знать.

И.В. Чем отец занимался?

И.Л. А у него была сельскохозяйственная работа. А так побочно он был мастеровой, и паял, бывало, по жестяному всякое. Имел корову, поросенка и курей, вот такое всё хозяйство у него было. Но этого я не могу подтвердить, потому что тогда и не было меня на свете.

Иван Лупанов со своим отцом, 30-е годы

И.В. Ну а когда вы были уже на свете, вы помните, какое было хозяйство уже у вас в деревне?

И.Л. Я помню с тех пор, как в детский садик пошел. А родился я в 1926 году, уже в Ямах тут. И до меня, как я говорил, были еще братья и сестры. У нас большая семья была. Восемь человек нас была. Девятый умер. Мальчишка он был что ли. Так что семья большая была у нас. Учился я в нашей деревенской школе.

И.В. Кстати, а где и какая была школа до войны в Ямах?

И.Л. Она много где была: в нескольких местах в разное время была. Последняя школа построена была около кладбища. Там сейчас пожарка находится. Да уже и пожарки сейчас там нету. Учителя у нас такие там были. Была Заутина Анна Васильевна, она была замужняя, муж ее был, по-моему, с Васкнарвы. Она преподавала нам русский язык. Потом Ершова такая у нас была. Вот как ее звать, забыл. Такая рябая она была. И мужчина был, его всё Сашенька называли. А в последнее время был еще эстонец, который преподавал нам музыку. Учились на русском языке. Два часа, по-моему, в неделю нам преподавали эстонский язык. Остальное все на русском языке велось. Природоведение, география, - все эти предметы все на русском велись. А эстонский язык в неделю два раза как иностранный получался у нас.

И.В. Удалось эстонский язык выучить-то?

И.Л. Кое-что и я мог говорить. Ну а почему? Детишки были бедные же все. Они подальше отсюда уходили в поле по найму скотину пасти, а там эстонцы одни были, - там русских не было. Вот Агусалу (Овсово), - это последняя деревня была, в которой по-русски говорили. А там дальше шли Добрыня и лесничество — это уже эстонское было такое лесничество. Там это место называется Куремяэ. Там не считали уже, что русские живут. Хотя монастырь Пюхтицкий — русский.

И.В. А вы тоже ходили наниматься пастухи?

И.Л. Нас в семье много было детей. Так меня, последнего, как последыша, не отдавали в поле. Остальные уже все там были. Девчонки постарше в няньках ходили: детей нянчили. Мальчишек - в Эстонию, туда-сюда отправляли, они пасли стада коров, там и овец. Это вот братья мои делали, когда еще в армии не служили. Но это до армии эстонской было, когда они там служили. А после армии старались куда-то устроиться как-то в город. Но мои братья были сильные мужики. Один был с 1910 года рождения, а другой — с 1914-го. Отец на войне был. А потом, когда после войны пришел, потом и я родился. А эти уже пристраивались кто куда. Мои братья, знаете, уже бревна тогда пилили как-то по старинному, по русски, на козлах. Был козел — и были длинные такие пилы. Вот два брата старших занимались этим. Я вспоминаю это, потому что уже пацаненок был тогда. И друг был у меня там. Это они, значит, пилили. Таким путем занимались. У кого-то лошади не было, а у нас была все время лошадь. Значит, на ней мы свою землю обрабатывали и часть земли, которую прикупали. Таким путем вот жили. А мне повезло: я говорю, что последний я уже был, и меня, значит, в пастухи не отдавали. А земля была у нас: лошадь, корова, овца. Уже полегче от этого стало отцу. Я один остался на его иждивении. Меня никуда не отдали. Вот сестра, что сейчас живая, которой нынче 88 лет, - она в няньках всё ходила. Или в Переволоке, или в Кукин береге ее в няньки отдавали. Зарабатывали как и пастухи. Но торговались за это не то что деньгами, а - хлебом. А надо мной все смеялись: любимчика никуда не отдает. Я самый младший был. На танцы ходили. Я сам подсматривал. А мне-то лет восемь было.

И.В. А что за танцы были?

И.Л. А как же? У нас в деревне танцы проводились. Что вы? Столько молодежи там было. Я бегал под окна подглядывать. Когда пошел в школу, тогда было строго это нам запрещено. Нас тогда после уроков оставляли, наказывали, все — из-за того, что мы подсматривали. А молодежь была в каждом доме. Со всей деревни было 100 учеников — с одной только деревни. Ходили старшие ученики в школу до трех классов. Были школы и в Пермискюла, и в Агусалу, и еще где-то. Я уже забыл. Но все они были четырехлетние школы. А шести классов школа была только в Ямах. Это было как высшее образование у местных. А когда пришла советская власть, тогда у нас семь классов прибавили. Вот я в седьмой не пошел, потому что в Ямах семи классов не было, а была школа с семью классами только в Васкнарве, - вот там был седьмой класс. А одежда какая у меня? Одни лохмотья. А идти надо было 9 километров. И такое расстояние нужно было проходить каждый день. А кто тебя кормить будет? Никаких условий не было. Только один мой годик, одна девчушка, туда ходила. Отец ее побогаче жил. Так он купил ей велосипед и она на нем ездила в школу в Васкнарву. Это — 9 километров надо было ехать.

И.В. Братья ваши старшие, наверное, до войны женились?

И.Л. До войны один брат только женился, когда потом немец пришел. А он жил в Таллине. Тогда уже была немецкая власть. Немцы пришли. А он служил до этого, когда власть была советская в первые эти годы. И его немцы кокнули потом. Я забываю, когда были точные эти годы. Вот сегодня я один остался со своей деревни. С моих товарищей никого не осталось. В 1926-м я родился, в 1934 мне семь лет исполнилось и я пошел в школу. А война началась в 1941-м.

Родители Ивана Лупанова

И.В. А какие праздники в деревне праздновали?

И.Л. Ну день демократии — был такой праздник 24-го февраля. Это я в школу тогда уже ходил, когда его, день федерации так называемый праздновали. А праздновали его ну как? Народные собранья проводили, что-то там или готовили, или песни школьные пели, спектакли какие-то маленькие проводили. А церковные православные праздники в деревне все праздновали. Тут же церковь у нас в деревне была разрушена во время войны. Вот недавно восстановили ее. Отстроили уже, как говорят, наши отцы. Вот точно такую же сделали, какой и раньше она была. Раньше народу много было, и, значит, деревни все ходили сюда на праздники церковные. Все праздники здесь праздновали: Троицу, Рождество, всякие разные праздники. И Масленицу праздновали, хоть так не особо церковный был. Но все равно все праздники отмечали такие. Как в России, так у нас — одинаково.

И.В. А драк не было во время праздников?

И.Л. Ой, какие-то такие стычки изредка были, я помню. А только что не славилось это дело у нас в деревне.

И.В. А что за стычки были?

И.Л. Ну там бывало такое, что молодежь у нас подвыпьет и что-нибудь не так поведет. Либо из-за девки бывало такое, что пошли и подрались. Пошли, вот так, например, танцевать, а либо тот хотел, а этот перебежал, либо - наоборот. Всякое бывало у нас. У нас, помню, здесь даже и спектакли ставили русских писателей.

А танцы эти были: на танцы люди у нас ходили. И праздники праздновали. Причем было у нас так: сегодня в этой деревне большой праздник, завтра — в той, вот так и менялись. Ходили. Это — да, было такое.

И.В. А вы сами играли в спектаклях?

И.Л. А я когда-то в детстве играл пацаненка. Меня завернули. Я маленького роста был. В какие-то одеяла завернули и я так вот на сцену выходил. Выносили, в общем, меня. А я говорил: «Уааай». Потом мои дети уже вспоминали эти праздники. Ну у нас спектакли ставили русские. Учителя этим делом руководили. А для взрослых спектакли ставил такой инструктор какой-то, который к нам для этого дела приезжал. Рацевич вроде была его фамилия. Уже из головы у меня всё вылетело. Сам знаешь, сколько лет мне, вот из-за переживаний все и мешается в голове. Все в народном доме было таком.

И.В. А народный дом где был?

И.Л. А сейчас там ничего нет. Там была пожарка одно время. А потом пожарку построили, купили пожарную машину паровую и освободилось, значит, это помещение. Там сцена была и небольшой народный. А потом там организовали школу. Школа учеников набиралась, я говорил уже вам этом. Вот там я и учился. А школа была, если как ехать, там, где сейчас магазин налево. Я там, в этом магазине, 15 лет отбарабанил заведующим. И продавец он же самый был, жена — уборщица. Отработал хорошо и был в почете. Хоть когда машину было не достать, мне ведь выходили ее. Еще в Верховный Совет Эстонии вызывали, благодарность мне объявили. И без всякой очереди я машину смог купить. А там очереди же большие стояли. Драки были из-за этого дела. А мне без всяких дали, да еще — так как я был участник войны (кстати, стаж как у ветерана у меня идет. Там такое правило: хоть год, хоть два дня ты был на фронте, - все равно дают за два года тебе стаж.) Только давай деньги. Я пять лет копил. Получил «шестерку». Вот это дорогая была машина — она девять с лишним тысяч стоила.

И.В. А советская власть-то как к вам пришла, помните?

И.Л. Я ходил встречать вот туда в конец деревни советские войска. Была наша такая там деревня Скарятина. Там паром был. Вот мы пешком дотуда ходили. Знаешь, пацаны же мы были тогда. Сколько нам лет-то было в то время? Вот глупый глупого и уговаривал. Вот там мы и встретили войска. Вот они на лошади, на лошадях, на пароме переехали. А потом мы уже договорились и пошли деревни эти смотреть. Интересно, как в России там было. Там граница была уже снята тогда.

И.В. А было ли такое до этого, что люди переходили границу и пропадали?

И.Л. Много уходило тогда в Россию и многие там помирали. Россия хорошо агитировала. И мой брат был тоже на границе. Где-то там, где Втроя и еще эти деревни, - вот где-то около границы он был. Они переходили в Россию. И вот хороший музыкант у нас был, на баяне только и занимался, что обслуживал танцоров всяких, - Хапов Александр, Шурик. Вот он ходил. Недавно и брат евоный и умер. Еще Иван Шнуров такой перебежал туда. Он посидел там. Его освободили когда-то или при немцах, или когда-то потом, а когда - я и не помню. Их арестовывали там, в России. Считали, что это шпионы. И мой брат тоже решил перейти границу. А тогда велосипеды были в ходу. Вот и заявил отцу мой брат Василий, старший, с 1914-го года который был: «Не купишь велосипед — уйду в Россию.» Вот таким путем - все выбивали. А откуда было брать деньги? Семья такая большая была. Правда, уже были рабочие. А какие работы? Какие заработки были? Ходили же и в поденщину нанимались, там на сенокос, или еще там куда-нибудь. Вот, бывает, день прокосишь и там сколько-то тебе, например, крон дадут.

И.В. На митинг не ходили, который проводился в 1940 году в Васкнарве?

И.Л. Я только помню, как кино нам в деревню привезли. Здесь в Ямах около церкви прямо машину поставили. И вот там экран был. Потом говорят: «Давайте ребята в Васкнарву поедем!» Ну тогда, правда, моторок-то не было. А через реку с простой лодкой а потом по тропинке бегом добраться можно было. Тоже сообщение такое было. То есть, или за девять, или за три километра нужно было добираться. Вот какая разница была. Понимаешь? Еще в другой раз мы, пацанята, зарабатывали какие-то посторонние деньги и просили перевести. Вот пять сентов дадим тебе - и все. А лодки-то были.

И.В. В 1941-м, когда началась война, отсюда, с Ям, уже успели забрать в Красную Армию мужчин?

И.Л. Многих забрали. А только, знаешь, многих чудом забрали. Тогда окружили уже немцы нас, да и нечем было переправлять. Но с нашей деревни людей, которых в армию брали, на лошадях через болото отвезли в Нарву. А там тогда на поезд их посадили и так тогда только и отправляли в армию. Вот мой брат так ушел, например, в армию. А их всех и положили там на фронте. Так что забрали некоторых в 1941-м году. А потом тогда тоже было время такое, что объявили набор в армию, значит, немцев. А люди половина по лесам разбежались. Я сам на хуторе, как и другие, скрывался. Ну там у нас люди все скрывались: кто где. А повестки кто получил, кто не получил. Кто хотел идти, но не получил, взял да и пошел. Вот так это всё и было. Так и у меня получилось. У меня один брат не пошел к ним служить — так в Таллине его же и кокнули. Он служил у русских — охранял правительство. А там эстонцы поднадули, когда немец пришел. Его сразу гап — и готово. Больше не видели его и ничего. А эти кое-кто перебрались. А один переплывал, помню, даже в Ленинград. В Балтийском море, значит, он плавал как-то там. И все равно выплыл, прошел войну, и тут мы его только хоронили. Он же работал после войны. А кому как повезло. В школу ходила со мной такая Люба Роос. Так Иван Роос (брат ее, видимо, - примечание И.В.) в армии был с моим братом под Великими Луками, - тоже кокнули его.

И.В. А много из тех, кого из деревни Ямы призвали в армию, не вернулось с войны?

И.Л. Ой, много. С каждого дома. Куда ни кинь - везде были погибшие. Но были такие случаи: четыре человека с дома ушли и все вернулись назад. Вот две таких семьи точно были. Но потом одну семью все же укокошили лесные братья. Когда они после войны уже явились, жить негде было, по хуторам, где знакомые, где что, а их и начали эти лесные братья преследовать. Вот такая история была. Тут и однофамильцев наших, кого война задела, было полно. Сальниковы были. Лупановы были семья, однофамильцы. У них четверо пошли или трое и все назад пришли. И все в обозе где-то служили: подвоза оружия и там все такое делали. У них, у Лупановых, кажется, были Андрей, Иван, Николай. Вот четверо их было. А может, только трое было. Я сейчас этого точно не помню. Но все, кто ушел в армию, все вернулись. И даже раненые не были у них. Вот три семьи, я знаю, так у нас в Ямах сохранились. А моего брата в Великих Луках положили. И соседи погибли. Вот Роос Иван, я говорю, такой тоже у нас погиб...

И.В. В 1941-м деревня горела?

И.Л. А как же?

И.В. А ваш дом не сгорел?

И.Л. Нет. Но я помню этот пожар. Вот там, где сейчас церковь стоит, там немного влево школа была построена. Она была новая, большая, хорошая. И там и дом был, и в нем и хозяин жил, и все там было. И хозяйство там, значит, было, и скотина была. А в это время шла стрельба оттуда: с Кукина берега или с Переволока. И тут как бабахнули прямо во двор. А там были сено, солома. А ничего противопожарного у нас же в деревне там не было. А уже немец там был. Все разбежались в лес. Да мы сами тоже убежали... Тоже, значит, быстренько раз, в кусты, и - на хутор. А наш хутор, наша земля, отсюда за 2 километра была. И там и лес был, и сарай был, и инвентарь там сохраняли, и всё там было. Ну и туда, значит, запрятались. Ну а раз там хутор один был, то, значит, пару раз приходили ночью туда и как-то просили пироги попечь или хлеба. Тут же ни хлеба, ничего не было...

И.В. Много сгорело домов в 1941-м году?

И.Л. Не так много, но половина точно сгорела — это да. Там же и магазин был общественный кооперативный — он вот тоже сгорел. А церковь отчего сгорела? Когда наш район обстреливали, то попали в церковь и купол этот разбили. Он и рухнул тогда. И искры от этого всего дела как посыпались. А ведь лето было жаркое. А ведь этих искр народ тогда еще испугался и все бросил и - в щеголя. А потом он дошел до того места, где сейчас перекресток около магазина идет. В общем, он здесь остановился. Когда смотрят люди и видят, что уже больше не стреляют, то стали посмелей. С лесу стали тогда они выбираться. А еще были машины там знаете какие? Пожарные, ручные. Вот этим кое-как пожар в деревне и остановили. Тогда повезло нашему краю. А потом, когда другой пожар начался, это уже совсем другое дело было. Больше чем пол деревни тогда сгорело. Ну и там в середине все, конечно, тоже выгорело. Церкви что-то не стало тогда. А школа что-то сохранилась каким-то путем. Но это не старая школа была, а уже которая была перед войной построенная. Там уже шесть классов было. Я там и учился — закончил эту школу, значит. В общем, как раз я там и закончил шесть классов. Последний год учился, и - всё. Ну а дальше я уже не стал учиться. Ведь идти мне было некуда, одеться - не в чего, транспорта тоже не было, а девять километров каждый день бегать все же не будешь. Вот Люба Роос такая ездила на велосипеде в школу. Сейчас нет в деревне у меня годков - все вымерли: ни девчонок, ни мальчишек. А мальчишек тем более давно уже нет. Это целую книгу можно писать, какую я историю жизни прошел.

И.В. Вы в лес ушли, и через какое-то время, я так понимаю, после этого пришли немцы сюда? Наверное, после пожара они сразу же здесь и появились?

И.Л. Нет. Я как сейчас помню, у них за деревней были бараки, и там, значит, был завод какой-то. Там у них были мастерские — ремонтировали запасные машины. И вот тут эти разные национальности пленные там работали: поляки, бельгийцы, - вот эти специалисты и занимались там ремонтом запасных машин. А отсюда немцы потом ушли. Но я же хватил и немецкой армии. Сам был в немецкой армии. Что вы думаете?

И.В. Партизаны действовали у вас?

И.Л. Если где они и появились, то немцы делали так, что обязательно местность прочешут. Ну у них, у эстонцев, была и своя охрана для этого дела — Кайтселийт. Вот они их в первую очередь натравливали на тех, кто связан с Россией. Они уже русских не трогали, а вообще беженцев этих этих трогали. А там часть много было людей, которые сбежали откуда-то. Помню, при мне уже, когда я, как говорят, уже дома у себя находился, жил эстонец один. Он где-то служил. При теперешней власти он был бы какой-то чин. Так все равно разузнали про него после войны и забрали куда следует.

И.В. Отступающие войска проходили через вашу деревню в 1941-м году?

И.Л. В 1941-м не было такого. А потом я уже забран в немецкую армию был.

И.В. Расскажите, как вы там оказались.

И.Л. Это началось после того, когда прорывали блокаду Ленинграда, и их, немцев, уже прижимали наши и они, как говорят, нагляделись всего. И с Переволока, с деревни такой, были со мной ребята, которых взяли. Их несколько человек там вообще-то было. Потом, значит, они и с Загривья брали, и со Скарятины тоже, значит, брали. Собрали там всех нас. Мне было 17 всего. Сказали: иди! Тебе 45, тебе все равно говорят: пошли с нами! До 50 лет людей набирали. Мы, считай, были им как сынки. Вот таких всяких людей набрали. А в это время они как раз еврейский лагерь устроили на высокой гриве так называемой. Это по дороге от Ям - в 6 километрах. Это место так и называют — высокая грива. Сухое, значит, место такое. Там дорога идет одна: на Верхнее село, или, по-эстонски если говорить — в Пермискюла. А другая идет дорога в Яма. И вот тогда, когда их прижали, они набрали себе всяких людей: кому — 17 лет, кому - 40, кому - 45. Кое-кто у нас не попал в русскую армию. Так им, значит, говорили — тоже годишься, пойдешь. Вот так. Но мой год раньше не могли брать в немецкую армию, потому что был все-таки закон — 17 лет должно быть призывнику. И вот, значит, меня взяли к себе немцы, когда мне исполнилось 17 лет. Помню, когда я пошел в первый раз в немецкую охрану, мы охраняли арестованных евреев вот на этой самой гриве. Там были бараки такие вроде папошных. Так вот мы там охраняли их, значит. А что там было, знаешь? Да там все были инвалид к инвалиду, там и евреев-то и не было настоящих. Они узкоколейку строили: вот туда на Пермискюла дорогу. А мы, значит, охраняли. Но в нашей деревне тоже ведь мастерские были. Так мне тоже и там приходилось людей охранялись. А у меня сестра чуть подальше от церкви жила. А какая это охрана у нас была? Вот они придут работать. Куда им бежать? Он голодный, ему только хлеба дай. А я, бывало, вместо того, чтобы их охранять, так к сестре уйду и там и сижу целый день. А у сестры муж был в русской армии - Егор Степаныч. Тоже скончался уже.

И.В. В каких условиях содержали заключенных в лагере?

И.Л. А мы туда не попадали. Мы их ведь только сопровождали и охраняли. Только вонищу эту нюхать приходилось. И их пешком гоняли на работу вроде. Но какая там была работа? И куда он побежит, когда он едва ноги волочит? А вот так и охраняли их. Несколько человек нас таких там было. В Пермискюла тоже была охрана. Вот тебе и армия. Взяли. А когда уже совсем приперли, тогда вместе с лагерем и нас, охранников, на дорогу и на Тарту погнали. Вот там-то и был момент, когда я с этой немецкой армии как раз и утекал.

И.В. А вообще много людей умирало в этом лагере?

И.Л. Их от голоду больше всего умирало. Так а люди-то там были какие? Там полудетки да бабки старенькие одни были. Там и не было-то настоящих мужиков.

И.В. Их там же и хоронили, наверное?

И.Л. Нет, их сжигали. Вот на этой же самой высокой гриве там прямо и сжигали. А то надо было бы ехать там в город за сколько-то километров. Сжигали их да и все. Я и не помню этого. Мы туда не касались. Там своя бригада была. Мы этим делом не занимались. Мы их на работу сопровождали, а с работы - в лагерь, вот это наше только и было дело.

И.В. Как вы убежали от немцев?

И.Л. Это уже или в Литве, или где-то примерно там было. В общем, этот лагерь с пленными евреями стал по дороге к Германии двигаться. А мы охраняли же их. Поэтому тоже пошли с этим лагерем. Но там уже не только мы этот лагерь охраняли, но там уже и нас охраняли. Понимаете? Уже оружие у нас было отобрано. А там ведь у нас еще и погоны были, и на них, на этих погонах, было вроде написано: эстонский какой-то пионееривау батальон. Мы там, короче говоря, чем-то вроде полиции были. Ну и что же получилось? А тут, где-то около Литвы, наши русские так стали немцев прижимать. Так уже прижали, что налетели самолеты по большой дороге, которая шла на Тарту. Ну и что же получилось? Стали строчить по дороге, по которой мы шли. А нас же такая орава шла. Откуда там знали они, евреи это идут или что? В общем, они с пулеметов как начали садить по нам. А мы - сразу в болото, которое рядом было. И как свернули и больше и не вышли оттуда.

И.В. Так а вас много было с деревни таких, кто сбежал?

И.Л. С Ям таких еще два моих годика было. А еще наших пап были постарше мобилизованы. Там я уже и не помню, как было и что. В общем, мы побежали в болото. Потом, значит, с болота немного отбежали. Ну встали, короче говоря. А жрать-то было нечего. Ни у кого никаких запасов из нас не было. Один мужик вот только отсюда, с Принаровья, что-то захватил. Как он сумел пару буханочек взять, не знаю. А так я точно не знаю, сколько нас было человек, которые убежали тогда. В общем, пролежали мы там сколько-то времени на болоте. Потом всё стихло. Стрельба уже прошла. Что было делать? Нам жрать была охота. А есть нечего было. А мы же были пацанята. Куда нам было деваться? Ну там, правда, были люди и такого среднего и хорошего еще возраста. И не такие были, которым было по 17, а и те, кому по 19 лет было, и 20-летние тоже были. Из них кое-кто был и оттуда, с Верхнего Села. Особенно с Князь-села такие покрепче были ребята. А что мы, сопливые, что мы-то решили? Что делать было? Этот мужик с Принаровья, который что-то захватил, отрезал нам по кусочку хлебца. Больше ничего не было. Ну а что это был за хлеб-то? Обыкновенный немецкий хлеб с опилками какой-то, который давали. После этого наши пошли в разведку, чтобы узнать: почему тихо все стало? А что там немцы потом делали, русские никто ничего не знали. И вот тогда пошли наши парни в разведку. Были такие Ельцовы с Пермискюла, Валентин и Лешка их было звать, и еще Клоков тоже с Пермискюла. Они такие здоровые ребята были. Может, вы и помните таких. Нет? И еще от озера было несколько человек. Ну вот эти нашлись смельчаки, которые сказали: «Пойдем в разведку. Че мы будем голодные сидеть?» Все тихо. Вдруг являются с песнями. А они попали и вышли как раз на партизанский отряд. В Эстонии тоже же был партизанский отряд. А они — в этот отряд, значит, пришли. И вот тогда и нас забрали туда, потом там гульбу устроили. Пожрать было вот так. Там и сыр делали. Состояли они, эти партизаны, я знаю, из бывших пленных, которые убежали. То есть, которые любым путем как-то удрали, потому что нельзя было у немцев оставаться. Вот так. И там они, как говорят, отъелись. Это был, наверное, август месяц. Ну а дальше-то потом что было? Потом мы помогали одному эстонскому крестьянину молотить. Эстонцы — они вообще хорошие ребята были. Вот так. Ну и что? Это где-то под Вильянди что ли.было. Но я забыл точно это место. Не в Эстонии, а в Прибалтике, может, где-то это было. Ну и мы дальше пошли. А что мы пошли? Пошли искать своих. Деревни то не было уже: люди все эвакуировались, кто - куда. Мы не знаем, где родители наши. И кое-кто узнал и находил своих. Вот эти, которые убежали первыми, то есть, в разведку ходили которые ходили, как раз разузнали, кто и где находится. Они своих сразу нашли. И мне подсказали: «Ваня, вот ваши, наверное, в Кейдла.» А в Кейла там мыза такая была. Это было около местечка Агари или где-то там, - черт его знает. Они нашли своих. Радостные, конечно, они были: нашли все-таки родителей. А мне что делать было? А мне повезло. Там рядом дьякон наш бывший церковный с женой скрывались тоже в лесу. Он был с Ям сам. Пекарев его фамилия было, звать его было Иван, отчество же его забыл. Он тут родившийся. У него родителей не было. Его воспитали и фамилию дали. Иван Семенович или как-то его звали. Он все время был диаконом у нас в церкви еще до войны. Вот через него разыскал я и своих. Они оказались в местечке Кийкла на мызе.

Во время службы в армии. Иван Лупанов — во втором ряду крайний слева

А потом нас, значит, опрашивали Советской Армии офицеры, - это была служба МВД или как их. Поняли кто? А у нас были немецкие книжки вроде немецкого паспорта. А вот умный человек, хороший, попался, который нас опрашивал МВД. Она была женщина. Это было где-то здесь в Эстонии, кажется, на острове Хийумаа. Нас куда-то туда отвезли. До этого сказали: «Встаньте на учет в волость!» А тогда, значит, советская власть уже пришла. Там боев тогда уже не было, когда мы вышли и нас опрашивали. Отец, кстати, до этого жил, значит, в этом Кийкла у эстонцев. Эстонцы там их подкармливали. Ну а он, отец мой, был сапожником же. Так он подремонтировал вроде там кое-что. Ну что? Прошло, наверное, около двух недель после всего этого. А там предупредили нас: «Вастаньте на учет, немножко пройдет время — пойдете в армию.» Ну и все. А еще нам сказали: «А эти бумажки, паспорта немецкие, возьмите сожгите их от греха подальше.» А мы откуда же знали, что этого нельзя хранить? Формы-то, правда, немецкой у нас уже не было. Все-таки у меня с дома было кое-что взято, чтобы одеться. Вот я и переоделся: чтобы наши поняли, что это не какие-то военные. У меня с собой были взяты пиджак и брюки, и это - слава Богу, что были.

Потом пришло время, как вдруг мне принесли повестку. Там было написано, что 1-го ноября 1944-го года я должен ехать в Раквере или Везенберг (старое название Раквере), потому что там будет проходить комиссия. А какая там комиссия была? Все равно всех брали. Конечно, комиссия-то была. Там всех быстренько раз, два, туда-туда, и взяли. Брат мой тоже призвался в армию. Он уже в эстонской армии служил. Так он уже считался вроде как человеком, который с войной знаком. А я то что был, сопляк? Ничего. Хотели меня в эту самый Эстонский стрелковый корпус направить. Вы знаете по истории, наверное, что был такой корпус. И была еще Эстонская дивизия была. Как-то она называлась в то время, а как — уже и не вспомню. Вот, значит, тогда и прислали повестку: и брату и мне: 1-го ноября явиться в Раквере на комиссию. Ну что? Брата посмотрели. Брат не в первый раз служит. Он, кстати, и в немецкой армии тоже, как и я, был зацапанный. А тоже оттуда, как и я, сбежал. А кто меня принимал, был капитан или старший лейтенант, такой хороший мужик. А я не хотел идти в Эстонский стрелковый корпус. Ну представляешь себе? По-эстонски ни бельме. А брат когда в поле ходил в пастухах, так по эстонски говорил. Так он, конечно, частично знал эстонский язык. И в армии он сколько-то эстонской служил. Я попросил не посылать меня в корпус эстонский. Тогда тот посоветовался с бабой, она, значит, военная тоже была. Потом они говорят: «Ну ладно, давай отправим его в Ленинград, пускай его там направят куда-нибудь. Раз он по эстонски не говорит...» И вот, значит, меня в Ленинград в распределительный пункт направили. Там уже ни одного эстонца я больше целых шесть лет, пока с того времени начал служить, и не слышал. Вот оттуда я и попал, как говорят, в армию. Там меня обмундировали, дали амуницию. Но не новую — прикрыто там все было. Тогда только блокада прошла. Какое там было обеспечение? Никакого. Меня направили тогда в запасной батальон. Была такая деревня Ириновка под Ленинградом. Там находился запасной батальон. И туда, в запасной батальон, меня направили. Там я побыл немного, и вот, значит, уже оттуда меня отправили тогда на остров Хийумаа. Там город Кярдла есть такой, и там, значит, тогда эти казармы военные были, которые с кирпича были сделанные. Они в 1939 году еще по договору какому-то, была там такая ситуация, были построены. Ну тогда, знаешь, у многих так делались. Вот туда нас заперли, в эту, значит, казарму. А часть наша называлась так: 109-я Ленинградская Краснознаменная стрелковая дивизия, 456-й ордена Александра Невского стрелковый полк. Вот в такую часть меня и направили. У нас ударный был батальон. Вот туда и направили тогда меня.

Но дивизия-то, которая там была и в которую я попал, не была эстонская, - это была простая русская дивизия, хотя и в Эстонии. Там тогда снова ее формировали в этих казармах, потому что там от нее, от этой дивизии, пшиш остался. Там им так дали в жизни войны на островах еще. Там и людей-то всего ничего в дивизии было. Вот туда собирали всяких. И вот туда и я попал. А там что у нас было? Только устав там мы сначала изучали, что-то еще учили. А потом курить всем было приказано отправиться в лесок. Ну мы мы правила ихние изучали. И прибывали все новые и новые люди, и формировали дивизию и полк этот. Вот там и сформировали эту нашу дивизию. И вот там-то как раз День Победы я и встречал в лесу. Это было рядом с островом. Потом нас обратно с острова уже перевезли в Пярну. На большой массив перевели. И там, значит, капитуляция проходила — принимали пленных. Вот так все и было. А потом, это было около 12 ночи, как пошла стрельба. Вот так все закончилось. Но там фронт уже был.

И.В. То есть, насколько я понимаю, вы так и не поучаствовали в боях?

И.Л. Подождите. Значит, стрельба-стрельба пошла кругом. Ну и мы, значит, попукали своим оружием. А я носил в то время такое оружие, оно и сейчас есть, это — противотанковое ружье ПТР. Он был пятизарядный. Вот такие снаряды у него были большие. И расчет — два человека. Этот ПТР разбирался, и делалось так: один солдат одну половину берет, другой — другую половину. По автоматам - за спину, там же - мешочки с патронами. Вот так, значит, нас и вооружили.

И.В. Вы кем были: первым или вторым номером?

И.Л. Я был второй номер. Первый был чуть-чуть посолиднее меня. Груз-то хороший нужно было нести, большой. Что ты хочешь? И автомат ППШ еще несли. А на него патронов знаешь, сколько нужно было? А еще, к тому же, и это ружье противотанковое было. Оно уже мощное было и не для пехоты. Это уже для уничтожения танков предназначалось. Но ты мог и пехоту прижимать им.

И.В. Так вам не приходилось участвовать в боях?

И.Л. Нам приходилось делать это уже потом... В общем, на утро нас всех собрали. Когда рассвело, стало светло вроде, вот тогда нас назначили на задание. Сказали: вот шесть метров — два номера идите. И, значит, натянули нас вдоль дороги. А в лесу-то людей вооруженных было дай Боже. Я же говорю, что так же, как и в Эстонии, были такие, которые сбежали по чердакам, по лесам, по кустам, и везде, значит, прятались. Боев там не было настоящих. Но опасно было тем, что, бывает, идешь с автоматом, а там в лесу — куст. Видно, что хвороста там дрова когда-то пилили и прутья когда-то накидали. И вдруг на тебя с этого куста есть кому пострелять: кто не хотел сдаваться советской власти. Вот так и погибали люди у нас.

И.В. То есть, у вас потери были?

И.Л. Были. Но я теперь нисколько не вспомню их. Но не так много. Вот и прошли все эти хутора мы. Кто выходил и так сдавался, а кто вот кто в кусту отбивался из эсэсовцев. Вот это опасно только было. А потом, когда проческу местности мы сделали и всё очистили, то тогда отправили нас на японца, в Японию. Была с Японией такой война. И вот мы только до Сталинграда добрались, пока на поезде ехали, как вдруг и япошка капитулировал. Нам так повезло. И там могли погибнуть. И в принципе на проческе можно было погибнуть. Кому так совсем не повезло: он войну, считай, всю прошел, а тут и голову сложил. Какой-то паразит тебя с этого куста маханул, и нет тебя. Конечно, и ему было никуда не уйти сразу. Но с такими что делали? Гранатой закидали - и всё. Вот такие дела. А так на Японию мы ехали.

И.В. Кормили вас как в последние месяцы войны?

И.Л. А кормили более-менее нормально. А когда в авиацию я попал, так там уже всё пошло совсем по-другому. Но это после войны уже было. Но с питанием как было во время войны? Знаешь, все же определенное количество, не помню - сколько, хлеба давали, а еще - и суп, и кашу. Ну не голодали мы во время войны.

Иван Лупанов (слева) со своим сослуживцем. Краснодар, 1949 год

И.В. Вас награждали?

И.Л. Награждали. У меня много есть медалей. У меня есть и орден участника Великой Отечественной войны. Орден вот давали мне уже на гражданке. У меня в общей сложности десять наград.

И.В. Помните, как узнали об окончании войны 9-го мая?

И.Л. Очень просто. Стрельба-то пошла из-за этого у нас. Ну тогда у нас все этому удивились. А потом появился офицер какой-то. Вдруг он как заорет: «Конец войны!» Вот тогда и мы начали в потолок стрелять. Стреляли все, как сразу узнали об этом конце войны. Потом мы уже шли принимать всех пленных при объявлении капитуляции. В День Победы нам наливали водку, а на закуску давали винегрет.

И.В. Вшивость была во время войны?

И.Л. Ой, нет. А там бани везде у нас были. Когда мы стояли тут на острове, то тут все у нас же было: и бани, и всё. А уже к фронту когда шли, я уже не помню, чтобы в баню ходили. А в этих казармах были и бани.

И.В. После войны долго служили в армии?

И.Л. А ты думаешь сколько? Шесть лет и еще больше чуть я служил в армии. И вот я если 1-го ноября 1944-го года призвался, то домой попал как раз ко Дню Победы в 1950-м. А в армии в то время закон был такой: когда отслужил пять лет, хошь — не хошь, а в отпуск езжай. А так поближе кто был, быстро поехали. А я в Эстонии жил, мне надо до военкомата ехать. Дак я в конце года за полтора месяца до демобилизации в отпуск попал.

И.В. Расскажите о вашей послевоенной жизни.

И.Л. Ну я после войны 15 лет отбарабанил заведующим магазином. А потом, когда ограничения на водку стали поступать в деревне, я и ушел отсюда. Нечем народ было заманивать. Молодежь в город подалась.