Родился 1 января 1924 года в деревне Овдеенки Витебской области. Белорус. Окончил 5 классов. В 194-1943 годы находился в немецкой оккупации в Витебской области. В январе 1943 года был призван в ряды Красной Армии. Воевал в составе 272-го стрелкового полка и 159-го отдельного батальона 1117-го стрелкового полка (1-й Прибалтийский и Ленинградский фронты) в должности стрелка и минометчика. Также, по некоторым данным, в составе 250-го гвардейского стрелкового полка 83-й гвардейской Городокской стрелковой дивизии. Дважды ранен (9.2.1944 г. под Витебском и 4.6.1944 г. под Полоцком). Был награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» После войны жил в Эстонии, в поселке Нарва-Йыэсуу, работал на строительстве Эстонской ГРЭС в городе Нарва (участок № 4 — плотник 4-го разряда).
- Расскажите для начала, Александр Герасимович, о вашей довоенной жизни.
- Я родился так: Витебская область, Городокский район, Селищанский сельсовет, деревня Овдеенки. Вот я родился там, вот. Сам я с 1924-го года, 78 лет мне уже (запись интервью с А.Г.Матюшковым делалась в 2002 году. - примечание И.В.) Я вот из этой деревни - Овдеенки. Там же и учился я. Зарулянская была такая школа Меховского района. Она близко от нас была: километра 4 от меня находилась эта школа. Школу мы еще не закончили, как вдруг война началась. А потом немцы пришли. И в оккупации мы и жили.
- А когда именно немцы к вам пришли?
- А немцы быстро к нам пришли, где-то сразу после 22-го июня. Наши солдаты отступали, убегали, боев-то не было. Убегали все они! Потом началась партизанщина. Ой что делалось! Я в партизанах сам не был.
- О жизни при немцах что можете рассказать?
- Когда немцы пришли, вот что примерно было. Помню, как-то ко мне подошел немец, он маленький был, этот немец, маленького такого росточка. Не знаю, что ему показалось, но он подошел ко мне и меня поставил к стенке. Отошел метра три, вытащил пистолет, потом этот пистолет на меня направил. И тут же подходит немец высокого роста. Этот высокий немец отошел ко мне, меня потрогал. Потом поворачивается и ему говорит: «Киндер!» Это значит, что я еще несовершеннолетний. Спросил меня: а пане? А я говорю: а мужики там в доме в карты играют. А что ему показалось? Что я стриженый, может быть? Что солдаты наши стриглись? Черт его знает, что ему, этому немцу, показалось. Вот так.
- А вообще немцы зверствовали у вас?
- А как же ж? Жгли деревни. У нас пол деревни сожгли. Кто успел убежать в лес — убежал, а кто не успел — там же застрелют и сожгут. Школа, где я учился, была сожжена. Это семилетка-школа была там. Так немцы пришли, сожгли школу, а учителей, кого поймали, расстреляли. Спросить: за что? Учитель — он же никакой не политик. Ну? За что?
- Бывало, что немцы при вас людей вешали?
- Ну а когда вешают, не подходишь же туда, боишься. Издалека, может быть, увидишь. А так я не подходил туда, боялся. Сидел где-нибудь в кустах в лесу. Там же лесов много — в Белоруссии. Мы в леса убегали. Так я не попадался к ним. Если бы я попался б к ним бы, я б тогда от них не убежал бы. А так вот случай был, что немец чуть меня не расстрелял. Что ему показалось? Ежели, может, не подошел б тот высокий, взрослый немец, он, может, и застрелил бы меня. Черт его знает. Так вот тот пришел и сказал ему: «Киндер». А это значит, что несовершеннолетний. Вот так! Ой что делалось в Белоруссии!
- Расскажите о том, как вы в армию и на фронт попали.
- В январе месяце, в 1943-м году, меня в армию взяли. Но на войну тут же в Белоруссии меня взяли. Под Витебском на фронте я был. И вот и шел с боями. Вообще в гвардейской части я был: был 250-й гвардейский полк. В общем, в гвардейской части я был. И шел все с боями.
- Какого характера были бои в Белоруссии?
- Бои большие были. Но как понять - бои? Прежде чем наступать на немцев, они ж в обороне стоят, окопавшись, начинается артподготовка. Артподготовка — это что такое? Начинает бить артиллерия по ним, по передовой, по траншее их. И вот артиллерия бьет, а мы сзади двигаемся. Пехота и танки идут, и мы все двигаемся тут. А немцы, бывает, не успеют убежать от нас, а бывает — убегут от нас. Вот так мы шли, и вот такие бои происходили у нас.
- В каких местах проходил ваш путь?
- Боевой путь какой у меня был? Вот сначала на Витебск мы наступали. Под Витебском меня ранило. Я выбыл в госпиталь. С госпиталя попал опять на фронт. И вот так и мы шли по Белоруссии. Там были деревни, города. Все, я и забыл их там, эти города-то, которые мы проходили, которые мы освобождали. По Белоруссии все шли. Но в Белоруссии мне запомнилось, что было много таких мест, где деревня сожжены. Только одни трубы стоят от печей. А деревня — вся сгоревшая. Под Полоцком, помню, меня чуть не убило.
- А как это произошло, помните?
- А посчастливилось мне тогда. Понимаешь, был со мной товарищ один. Я был пулеметчиком — первым номером пулемета. А был второй номер: тот, который около меня все время был. И вот он лег, положил около себя диски. А пулемет этот, значит, был у него ручной, круглый такой. А меня как-то что-то отталкивало от него. Как будто какая-то сила неведомая и непонятная толкала от него. Я отошел, может, метров на десять от него. И вдруг - мина. Тихо так падает. С миномета такие были мины. И разрывается прямо около него на моих глазах. Ему весь череп, ну голову, раскололо. Он моложе меня был маленько. Вот погиб он. А потом было такое. Мы на Полоцк еще тогда наступали. Я забыл, какая деревня там была. Так там тоже мина разорвалась. Второй номер был пулеметчик. Украинец, высокий парень. Тому всю задницу поразрезало, ну мякоть, в общем. Ну я ему тогда и говорю: «Сильный? Уползай отседова, с передовой. Я тебе что могу?» И он уполз. Потом я был при 120-минометной батарее. Минометы полковые были. Мина весила 16 килограмм. Пускались они в ствол. И тоже там счастье как подвалило. Посылали меня с бумажкой офицеру снести одному. А тут этот товарищи мои у миномета остались. У одного фамилия была Курбанов, он был сержант. Как фамилия второго была, я забыл. Но они из под Москвы шли. Так вот, пока я там с бумажкой к офицеру ходил, они вот что сделали. Они опустили мину в ствол миномета. А мина со ствола не вылетела. Они взяли вторую и опустили туда. Вторая мина полетела со ствола, а та, которая там раньше была, взорвалась и убила наводчика и заряжающего. Я когда пришел, все, они погибли все. Но я был подносчиком, я мины подавал им. И был я там наверху. Тоже, значит, убило. Вот видишь, счастье бывает какое на фронте? Вот так.
А так где воевал? Вот по Белоруссии шел все. Я уже и забыл, какие деревни мы проходили. После Белоруссии, помню, уже я освобождал Латвию. Потом по Литве шел. А после пришли мы в Восточную Пруссию. Туда в сторону, ну то есть — в сторону Кенигсберга. Я до туда маленько не дошел. Часть пошла дальше, а меня послали в город Клайпеду, в школу младших командиров. После войны старшиной служил. Ну я говорю: там в школе учился маленько.
Вот так я и воевал в гвардейской части. Сначала я был в пехотных войсках. Потом был артиллеристом, ну минометчиком: при 120-миллиметровых минометах был. Но я даже учился в школе разведки. Отобрали нас туда. Помню, нас построили, офицер ходил, отбирал. Потом учили в полковой школе разведки. Но не доучили. Отчислили меня. Так других стали учить. Попал под недоверие из-за того, что был под немцами. Это уже подозрение пало такое, что под немцем был. Так что, я виноват, что под немцем был?
А так воевал все. Мы победу одерживали в боях. Немцы уже не выдерживали наши бои. Они погибали, убегали. Мы уже чувствовали победу. Помню я эту войну. Все страшное всё помнится.
- С местным населением встречались в Прибалтике и Германии?
- Ну по Прибалтике когда мы шли, что там было? Вот мы по литовской территории проходили. Что нам? Мы идем с боями. Нам не до гражданских было делов было. А если про Пруссию говорить... Ну как в Пруссии было? Гражданских людей там мало было, они убегали так. Но наши не делали плохо гражданским людям там. Приказ был. От Сталина был даже такой приказ: чтоб мы плохо не делали. Нам не разрешалось. Иначе будут судить. Чтоб не делали. Потому что он не виноват, тот же гражданский человек. Что он? Он не будет подчиняться если, так его и слушать не будут. Вот так! Потом, когда война кончилась, помню, в Клайпеде пленные были. 30 тысяч. И вот мы, несколько человек, человек 10 нас там, наверное, было, были с немцами там вот с этими. Возили мы их. В эшелоне нагрузят их, и мы возим их в Каунас. А потом от нас там брали их и в Россию увозили. Вот так! Их кормили неплохо, пленных этих самых. Только не давали им курева. Офицерам давали, а солдатам — нет. А так наши их не обижали. Чтоб не обижали их, - говорили нам.
- Где и как вас застало окончание войны?
- День Победы я под Кенигсбергом встретили. Нашу школу младших командиров бросили туда. Мы, помню, по берегу рассредоточились, ожидали, думали, что немцы могут высадить десанты. И вот там слышим, что передают по рации: что война — все, закончилась, что День Победы, что окончилась война. Вот так. Радовались этому, конечно. Но не только мы радовались, но даже и немцы, пленные были которые, и те рады были, что война кончилась. Они нам и говорят: что теперь я буду живой, вернусь к муттеру. Муттер — это мать по ихнему. Вот так!
- Страх испытывали на фронте?
- Ну дак конечно, было страшно. Куда денешься? Страшно. Идешь, а пули навстречу тебе летят как пчелы. И снаряды рвутся. Страшно. Таких людей не находилось на фронте, чтоб не боялся. Ты ж идешь на смерть. Тоже идешь, а тоже около тебя товарищи падают, погибают. Ну боишься, а все равно идти надо. Как же не пойдешь? Тебя расстреляют. Нельзя без этого.
- Расскажите о том, как, когда и сколько раз вы были ранены.
- Дак вот я тебе показал рану, которую на фронте получил. А как остался после этого в живых? Шинель-катка была. И разрывная пуля, когда мы наступали тогда од Полоцком, ударила в эту скатку. Скатку разорвала, потом — гимнастерку нательную, и вот рану какую сделала. До сердца маленько не дошло. Сначала я сам выползал, потом уже меня взяли. Врачи сказал: родился в рубашке, что счастливый, что, мол, до сердца маленько не дошло. И вот такое ранение. А так я два раза был ранен.
Я был раненый когда как-то раз, так приходил однажды даже домой. Близко госпиталь был. А второй раз когда был ранен, за 12 километров госпиталь от своих родных был. Но родные не могли придти. Меня увезли в Даугавпилс в госпиталь, а назавтра пришла мать. Сюда приходила, - потом передал мне один мужчина. А меня уже увезли в Даугавпилс. А матери взяли и сказали, что вчера похоронили. Мать пришла домой, плакала. Потом опять пошла. Там посмотрели. «Нет, - говорят, - живой.» А старший мой брат погиб под Ленинградом. А жена его с дочкой умерли с голоду. Евдоша звали его. Евдоким, как-то так его звали.
- А контузии у вас были?
- Ну как контузии? Контузии были: мало ли чего маленечко зацепит. Где-нибудь близко разорвется дак. Как-то почувствуешь себе, что навроде плохо тебе. Потом на это уже не обращаешь внимания.
- Что о командирах ваших можете сказать? Как отношения с ними складывались на фронте?
- Ну что командиры? Относились нормально все. Строгая дисциплина в армии тогда была. Ты должен был выполнять ее.
- Друзья были у вас на фронте?
- Друзья? Были. Я позабывал их уже. Разве это будешь в памяти держать?
- Какие были вообще настроения среди солдат, которые с вами воевали? О чем говорили, думали?
- Солдаты говорили большинство то, чтоб война кончилась быстрей, чтобы победу одержать. Вот эти только одни мысли у солдат были. Чтоб война кончилась побыстрей.
- Всегда верили в победу?
- Конечно, я всегда уверен в этом был. Потому что мы одерживали в боях победу над немцем. Они не выдерживали наших боев. Артиллерия бьет так когда, так на каждый метр падает снаряд.
- Как вас кормили на фронте?
- Нас кормили так. Давали суп, кашу, чай. Что есть еще?
- Как организовывался вообще ваш быт на фронте?
- Ну трудно было. С боев тяжело было возвращаться, нелегко. Вот через такие реки зимой перебирались им. Лезли в воду. Холодно, но перебирались. Что нас? Никто нас не сушил. Так вот и сушились. Вот какая жизнь солдатская была, и война такая была.
- А в домах останавливались, грелись, когда проходили через населенные пункты?
- Где мы наступали, там негде было греться в домах. Где были избы, там не будешь топить, чтоб греться там. Там же бой идет близко. Там тепло и так.
Солдаты русские такие, что они трудности могут выдерживать большие. Русские и белорусы, всякие национальности. И с юга были. Но южане были не очень. Мне в Курляндии дали отделение этих южан. Я сам то молодой. А подойду уже к крайнему, подползу, он спит уже. Я говорю: «Чтож ты делаешь? Немцы подползут.» А они подползали. Немцы тоже бывало ухватят какого-то солдата и уволокут. «Что ж ты делаешь? - говорю. - Немцы подползут, уволокут тебя.» На фронте, на передовой. Потом приходит сержант один с госпиталя. А я офицеру говорю: «Он очень опытный, отдайте ему отделение.» Он отдал отделение, а меня взяли в полк, и я там знамя охранял полковое. Были южане, но они чертовые были солдаты. А так были вот украинцы, белорусы, русские, это были все вместе. Татары были тоже в боях. Но никто вражду никакую не имел. Все были как... Вражды не имели. Обычно говорят: чеченцы, чеченцы. А кто их знает? Обычно говорят: что он злой как чеченец? А кто там был, я даже не знаю.
- Спали как на фронте?
- Спать было как? Ой, по всякому. Украдкой спишь маленечко. А так бывало, что когда и маленечко вздремнешь, а когда и нет времени на это — бои.
- Встречалось ли вам на фронте проявление трусости?
- Бывали такие, что и убегали с передовой. Однажды меня вызывают в штаб полка и говорят: «Поедешь в командировку. Привезешь одного в штрафную.» Вот я его и повез. Спрашиваю: «А че ты бежал с передовой?» Он говорит: «Страшно!» И вот его в штрафную отправили. И свез я его в штрафную, туда сдал. Документы получил. Иду. И встречается с моей деревни один мужик. Его все звали в нашей деревне Иваном Биноклем. Он дрался все. Ему нос как-то побили. Ему было там годов сорок пять. Он меня все называл Ваня. «Здорово, Ваня! - говорит. - Чево ты здесь?» Я говорю: «Вот такая вещь, привез одного солдата в штрафную.» А его постеснялся спросить: «А чтож ты здесь делаешь? Здесь же штрафная часть.» А в мирное время как-то одного даже в дисциплинарный возил. Аж за Урал я его возил с Саратова. Тоже убежал.
- А храбрость была на фронте?
- Смелые были. Были всякие. Но не только смелым надо быть, но и умным. Иначе если будешь без толку лезть, так погибнешь быстро. И победы не добьешься.
- Как о минометах что можете сказать о ваших орудиях? Как вы их оцениваете?
- Но орудия какие были у нас? 120-миллиметровый миномет полковой. Снаряд - 16 кг. Снаряд этот, бывает, летит, вернее, мина летит, - так у нее такой хвостик и оперение. У нее 6 километров дальность была. Она очень поражала крепко людей. По пехоте мы били.
- Потери какими были ваши на фронте?
- Много, ой, много погибло. Очень много погибало! Много. С отделения даже много погибало. У меня на тему войны сочинено одно стихотворение. Могу прочитать.
На фронте нас было много
С победой шли мы вперед
Сейчас осталось очень мало
На пальцах можно сосчитать
Давно зажили наши раны
Зарубцевалися они
И не заросли еще все поляны
Где шли жестокие бои
Бои давно уже гремели
Могилы заросли все бурьяном
И души многих начальников настолько очерствели
Что забыли слезы, горечь, похоронки той войны
- После войны как ваша жизнь сложилась?
- Ну я работал на строительстве Эстонской ГРЭС в Нарве. Живу вот в Усть-Нарве. Но вот плохо мне без моей бабки, Анны Филипповны: умерла несколько лет назад. Какая моя жизнь без бабки? Да и хотелось бы, чтоб было лет 25, а не 78.
Александр Герасимович Матюшков скончался на 85-м году жизни весной 2008 года
| Интервью и лит.обработка: | И. Вершинин |
