Паруль Георгий Пантелеевич

Родился я 25 июля 1925 года в селе Новодмитриевка Новобугского района Николаевской области. Но когда мне было года три-четыре, родители переехали в город Каменское, который в 1936 году переименовали в Днепродзержинск. А почему мы переехали.

Мой дед по отцу Филипп, если не ошибаюсь, Иванович был кузнец. С ним, кстати, связаны мои самые первые детские воспоминания. Помню, стоял рядом с ним, смотрел, как он работал, и вдруг, раз схватил раскаленную деталь. Конечно, крик, шум, начали мне мазать руку, но вот это самое первое, что я помню в своей жизни. У деда было четыре сына: Захарий, Илья, Пантелей, Иван, две дочки, и материальное благополучие большой семьи держалось в основном на нем.

Но когда в 1929 году началась коллективизация, то к деду в один прекрасный день пришли люди из сельского Комбеда и говорят: "Собирай свою кузницу, в колхоз пойдешь!" А в этот комитет бедноты, как он сам говорил, входили в основном те, кто и жил бедно, да еще и пропивал последнее. И если бы он их не послал, они бы его на руках носили, ведь он по праву считался отличным мастером. Но он им ответил примерно так: "Вот еще, будете у меня забирать. Приносите сюда то, что вам нужно, и я вам все сделаю". Тогда его арестовали на десять суток и посадили в подвал, а все оборудование увезли в колхоз. И даже хату отобрали, хотя она была самая простая - две комнаты и коридорчик. К тому же если так трезво посмотреть, то дед был фактически тот же самый бедняк. Он ведь даже молотобойца не держал, потому что ему нужно платить, а огород имел всего 10 соток. Но он не понимал, почему все свое кровно нажитое добро должен сдать в какой-то колхоз.

Так что после этих событий жить в селе нашей семье стало очень тяжело. А будущий Днепродзержинск как раз в это время начал бурно развиваться. В годы индустриализации там построили целый ряд заводов, а на базе бывших царских литейных мастерских было решено построить крупнейший Днепровский металлургический комбинат. На все эти производства требовалось очень много рабочей силы, к тому же там платили о хорошие по тем временам деньги, поэтому крестьяне со всей округи буквально хлынули в город, и комбинат за короткое время стал выпускать очень много продукции. На его воротах так и было написано: "Лучший завод СССР по выплавке чугуна и металла". Но зато город уже в ту пору был очень грязный, ведь помимо этого огромного комбината в Днепродзержинске, который еще и расположен в котловине, работали и другие заводы, совсем рядом располагалась ДнепроГЭС, так что там даже снег был не белого, а какого-то темного, серого цвета.

В общем, родители подумали и все-таки решились на переезд. Сняли квартиру на станции Тритузной, мама там же и работала техническим кассиром на станции, а отец устроился клепальщиком на комбинат имени Дзержинского. И вот там я прожил, до тех пор, пока не ушел на фронт. Кстати, совсем недалеко от нас, на проспекте Пелина, в котельцовом домике жила семья Брежневых.

С отцом и братом

Как ваша семья пережила страшный голод 1932-33 годов?

Когда начался голод, то, спасаясь от него, мы с отцом были вынуждены уехать в Казань. А мама осталась в городе, потому что, во-первых, в 1932 году родился мой младший брат Толя, и куда было ехать с таким маленьким ребенком? А во-вторых, как бросить дом? Но я отлично помню, что когда мы с папой уезжали, то в подвале оставались только мешок картошки, бочка квашеной капусты и больше ничего. А отец взял меня и поехал к своему брату Ивану, который тогда работал под Казанью. Смутно помню, что дом стоял прямо в лесу и по нашим ощущениям татары жили хорошо. До сих пор помню, что у них была необычайно вкусная колбаса из конины, которую можно кусать только губами. И хлеб у них был, но стояли такие сильные морозы, и он настолько промерзал, что его вначале нужно было рубить топором и оттаивать в духовке. Так что лично я самое тяжелую зиму голодомора пережил в Татарии, и уже месяца через четыре мы вернулись домой.

Насколько я знаю, из наших родных от голода вроде никто не умер, но голод был сильный, даже людей ели… И это не пустые разговоры, ведь в колбасе, которую продавали на базаре находили и человеческие ногти и что хотите… Рядом с нами жила семья Рассадниковых, у которой было двое детей: Леня как я, и младшая дочка Валя. И как-то вечером, когда уже темнело, она вышла во двор, и все, ни слуху, ни духу…

А бывало и такое. Идет по базару человек и несет под мышкой хлеб. Вдруг к нему подбегает другой, выбивает, хватает и бежать. За ним сразу толпа, догнали, повалили, бьют, потом остановились, а хлеба нет. Пока били, он его съел…

Сколько вы успели проучиться до войны?

До войны я успел окончить семь классов. В 1-й класс я пошел в украинскую школу, которая находилась в бараках в районе Пески, но уже с 3-го класса и до самого начала войны учился недалеко от завода во 2-й русской школе.

И учился хорошо, пока лет в двенадцать очень серьезно не заболел. Как-то зимой я поехал к тете Нине, сестре отца, в пригородное село Аулы, чтобы покататься там на коньках. Но коньки ведь были большой редкостью, и когда я переобувался на озере, чтобы дать покататься и двоюродному брату Борису, наверное, тогда и простудился. Видно я все-таки слишком сильно вспотел, потому что вроде совсем недолго постоял голыми пятками на льду, а уже через час у меня начались сильнейшие головные боли. Меня сразу в Днепродзержиск и врач сказал отцу: "Еще пару часов и инфекция пойдет в мозг", и только успешная операция спасла мне жизнь. Но пока я лежал в больнице, то, конечно, многое пропустил, отстал, и учиться стало труднее.

У вас довольно необычная фамилия.

Я не знаю, насколько это правда или неправда, но помню, что о ее происхождении дед рассказывал, что-то вроде анекдота. Якобы, что во время нашествия Наполеона один из французов по фамилии де Паруль влюбился в цыганку, женился на ней и остался здесь жить.

Как вы узнали, что началась война? И насколько это известие оказалось для вас неожиданным?

Лично я слухов о скором начале войны не помню. Это, может быть взрослые люди, и понимали, к чему все идет, но мы, фактически дети, нет. И даже когда мы узнали о начале войны, то далеко не сразу поняли всей глубины и трагизма события.

В то воскресенье я пошел в 10-й магазин за хлебом, для этого нужно было перейти через Комсомольский парк и выйти на проспект Пелина. Идем и видим, что люди куда-то бегут, оказалось, чтобы послушать по радио важное правительственное сообщение… И я отлично запомнил, что во время выступления Молотова у нас в Днепродзержинске шел дождь.

На заводах сразу начались митинги и отцу, т.к. он был 1898 г.р. и ему довелось повоевать в I-ю мировую, предложили выступить, и он сказал что-то в таком духе: "Нужно идти и бить немца!" И, моментально, буквально в первые же дни войны отца и очень многих других мужчин призвали в армию. У меня до сих пор перед глазами стоит картинка, как мы его провожали. Пришли на Днепр. Мать плачет, мы с братом рядом стоим, и заросший отец мне говорит: "Жоржик, ну ты теперь за старшего, поэтому должен во всем помогать маме". Посадили их на катер и все, больше мы его не видели… Сколько ни делали потом запросов, чтобы хоть что-то узнать о его судьбе, но так ничего и не узнали. И только лет через десять-пятнадцать после войны, до мамы как-то через третьи руки, от людей, которые служили вместе с ним в одной части, передали, что вроде бы папа погиб в мясорубке где-то под Полтавой в районе Кобыляк… Вот и все, что мы о нем знаем… И таких как отец были тысячи и тысячи…

А вскоре начались бомбежки, и мне почему-то особенно запомнился такой эпизод. У нас прямо во дворах люди выкопали что-то наподобие блиндажей и во время налетов прятались в них. А среди соседей по дому у нас были белорусы Константиновичи. Такая большая была семья - 14 человек, что им приходилось садиться есть по очереди: вначале старики, затем взрослые, и только потом дети, поэтому они всегда ходили полуголодные. Так вот однажды ночью, когда началась бомбежка, и все побежали прятаться, то двое ребятишек примерно моего возраста, бросились не в укрытие, а к кастрюле с борщом и съели его. И когда все вернулись, конечно, вышел скандал.

И получилось что? До войны на всех митингах кричали лозунги: "Разгромим, уничтожим врага!", "Будем воевать на вражеской территории!", а на деле получилось, что фронт начал подходить все ближе и ближе… И когда уже в августе наши последние войска ушли, то люди свободно пошли на базы и стали брать все, что там находили. Не грабить, а просто брать. Кто мешок крупы, кто гитару, в общем, кто что нашел. Я, например, взял себе мандолину, хотя всего лишь чуть-чуть умел бренчать на гитаре. И только потом уже началась давка. Помню, в пакгаузе на нашей станции Тритузной какой-то командир даже начал стрелять в воздух из пистолета: "Спокойно! Вы же сами себя тут передавите!" Помню, что и у хлебного магазина на улице Железнодорожной тоже раздались выстрелы, все бросились врассыпную, и там потом нашли убитого красноармейца. Но вообще боев при сдаче города не было.

А на комбинате, что не вывезли, решили взорвать. Уже после войны в Кишиневе я пять лет учился в строительном техникуме, и у нас там был преподаватель Волошин, который тоже участвовал во взрывных работах на комбинате. Так он рассказывал примерно так: "Разве сейчас это бетон? Вот если металлическую стружку хорошенько перемешать с раствором, то вот такой бетон уже ничем не возьмешь…" Поэтому, по его словам как они только ни пытались взрывать, но получалось очень плохо.

А почему вы не эвакуировались из города?

А куда?! Во-первых, многие люди даже и не думали, что немцев так далеко пустят, и нужно будет куда-то уезжать. Легче было тем, кто работал на эвакуированных заводах. Например, брат отца - Иван, который вместе с отцом работал на комбинате имени Дзержинского, действительно уехал вместе с заводом, по-моему, в Свердловск и оставался там работать и после войны.

И, во-вторых, вы думаете, это легко было сделать? Все эшелоны были переполнены и я знаю, что поэтому даже многие коммунисты, которым нужно было уехать и увезти свои семьи, не смогли или не успели этого сделать. Вот я помню, например, как отец секретаря нашего нынешнего райкома партии Ботаники, который воевал и служил вместе с самим Ворошиловым, смог отправить в эвакуацию своих жену и дочку. Но немцы у Запорожья уже перерезали железную дорогу, и они чуть ли не пешком вернулись оттуда. Так что куда было срываться простой женщине с детьми?!

В это непростое для нашего народа время вы не думали, что война проиграна?

Было какое-то такое унизительно-тяжелое чувство… Ведь я был подростком, жизнь которого только-только начинается, и тут вдруг такое… Но вы знаете, какое-то внутреннее чувство мне подсказывало, что все сложится хорошо. Никто со мной на эту тему не говорил, не агитировал, просто я так чувствовал, хотя думы признаюсь, были самые страшные…

Как вы прожили эти два года в оккупации?

По существу при немцах никто нигде по настоящему не работал. Чем занимались? Вот, например, моя мама и другие женщины брали какое-то барахло, что-то из одежды, и зимой на санках, а летом так, шли пешком по деревням и обменивали их на продукты, которыми мы и питались.

Но мы же жили на станции и нас могли собрать на выполнение какой-то черной работы: подметать пути, что-то разгрузить. Или когда, например, случалась пурга, то немцы всех сгоняли чистить полотно от снега и за это платили, если не ошибаюсь по 200 украинских рублей в месяц и выдавали 200 граммов черного хлеба в день. Вот это единственное чем можно было заработать, а серьезной работы просто не было. Вы посмотрите, сейчас в мирное время люди на работу не могут устроиться, а уж тогда… Только единицы: машинисты, например, или какие-то мастера могли работать, а все остальные перебивались кое-как.

Почти все сделали себе крупоружки (ручная мельница - прим.Н.Ч.), и чаще всего варили что-то наподобие мамалыги, и еще одним из основных продуктов стала тыква, как у нас говорят - кабак.

А у вас не было, например, участка, на котором бы вы могли себе что-то выращивать?

Еще до войны завод выделил своим работникам участки точно как сейчас - по шесть соток. Но, во-первых, они находились достаточно далеко, километрах в двадцати от города, в степи, но добираться ведь туда было не на чем. А во-вторых, почти все что выросло, разворовывали. И вот помню, мы с отцом берем тачку и едем собирать остатки урожая. Пока привезем ее, так выматывались, что слов нет. Поэтому забросили их еще до войны, а уж во время оккупации и думать про них забыли. Это же надо силы иметь этим заниматься, а откуда они у нас с голодухи?..

А, например, на службу в полицию никто не уговаривал поступить?

Нет, никто не уговаривал, даже разговоров таких не было. Насколько я помню, в полицию пошли в основном взрослые украинцы, которые раньше сидели в тюрьме или чем-то обиженные на советскую власть.

Во время оккупации вы знали, что творится на фронте, где идут бои, вообще, что творится в мире?

Толком мы ничего не знали, потому что нам никто ничего не сообщал, но кое о чем сами догадывались. Потому что когда, например, шла, как мы потом узнали, Курская битва, и на нашу станцию стали загонять целые эшелоны раненых, то наши люди, увидев это, понимали, что где-то что-то происходит, и радовались тому, что немцев где-то как следует бьют. И вера людей в то, что перелом в нашу пользу все-таки произойдет, крепла.

Конечно, те, кто постарше, поопытнее, эти люди, наверное, знали и понимали больше нас, а среди своих пацанов мы таких разговоров не вели. И даже с мамой разговоры были только о том, как бы накрутить крупы и чего бы достать поесть. И тем более не было никакой идеи о том, чтобы убежать в партизаны, потому что даже неизвестно где их искать. Думали только о том, как бы не сдохнуть с голоду до утра…

А немцы у вас на постое дома не стояли?

Нет, на постое не были, лишь немцы - работники железной дороги заходили иногда, но не жили. Во-первых, у нас была всего одна комната, тут же печка и кухня.

Вам приходилось присутствовать при показательных казнях, которые устраивали немцы? Может быть, вы знаете, как они расправлялись с местными евреями?

Все это, конечно, было, но прошло как-то мимо нас и по этому вопросу я вам ничего конкретного рассказать не могу. Я же вам говорю, на наше счастье мы жили на отшибе, и были там словно в своей конуре, поэтому всю оккупацию почти никуда не ходили и не знали, что кругом делается. Ведь я, например, во время оккупации даже в город почти не выходил, это мама везде ходила, а я в основном смотрел за братом и по хозяйству.

Единственное, как-то уже после войны мама рассказывала. Что когда наши войска только вступили, пекарня сразу выдала горячий хлеб. И люди потом якобы видели, что начальник пекарни - рыжий такой немец, ходил по базару в нашей офицерской форме и даже с наградами. И те, кто с ним работал, отзывались о нем как о добром человеке. Но, правда, это или анекдот не знаю.

И про Днепродзержинских евреев я вам ничего рассказать не могу, потому что их судьбы не знаю, и ничего об этом не слышал. Точно знаю лишь, что моя школьная учительница по химии Крутинская осталась жива. Спустя лет пять после войны мы с женой шли в Кишиневе по улице, и я говорю ей: "Смотри Тамара, это идет мой учитель по химии". - "Нет, это мой преподаватель. Она у нас в техникуме преподает". Наверное, она успела вовремя уехать в эвакуацию и благодаря этому осталась жива.

Как проходило освобождение города?

Днепродзержинск был освобожден нашими войсками 25 октября 1943 года. А прямо перед тем, как немцы почувствовали, что город придется оставить, они согнали к стадиону всех мужчин призывного возраста, от подростков, до 60-летних стариков. В общем, всех кого смогли найти собрали и ночью погнали в сторону запада. Но когда мы уже перешли перегон от Тритузной дальше, то в небе над нами вдруг появился самолет, с виду как кукурузник. В голове колонны он бросил две бомбы, и в этот момент я даже не знаю, как это произошло, спонтанно, наверное, мы стали разбегаться кто куда. Большую часть немцы успели остановить и вернули в колонну, но мне удалось таки убежать. Какое-то время еще шел, но потом в одном месте лег спать, а утром проснулся оттого, что припекало солнце. Огляделся, а я невдалеке от полотна железной дороги, через которую мы переходили. В то время я и не особенно представлял себе, что такое линия фронта, но почему-то у меня появилась мысль - нужно спрятаться.

Невдалеке стоял домик, вроде казармы, в котором еще с царских времен располагались путейцы. И меня отчего-то потянуло перебежать железную дорогу и нырнуть туда во двор. Я смог пробраться туда под воротами и вдруг услышал позади себя несколько выстрелов. Насколько я понял, там был еще один такой же как я, сбежавший ночью из колонны, но немцы его видимо убили… А я заскочил в этот двор и не знаю, что делать. Вдруг, дверь в подвал приоткрылась, и меня позвали туда. Оказалось, что там пряталась целая семья, и они меня даже угостили каким-то супом, но потом мужчина мне сказал: "А теперь вылезай, и спрячься в сарае, видишь, мы тут один на одном. И главное - молчи!" Пробрался в этот сарайчик и в это время услышал словно гул, какие-то крики вдалеке, это оказалось "Ура!" наших атакующих войск со стороны Пятихаток.

Уже был примерно полдень, и вдруг совсем близко слышу крик по-немецки, стрельба, шум, топот и опять все стихло. А вскоре через щель я увидел нашего бегущего солдата. Но я же еще не понимал ничего, как дурак выскакиваю ему навстречу, а он с перепугу чуть не застрелил меня… "Ты что, сумасшедший что ли? Не видишь, тут же бой идет… Беги в хату!"

Забегаю в нее и вдруг неожиданно вижу человека в крови… Я, конечно, растерялся, потому что впервые с таким столкнулся. Но когда понял, что это раненый красноармеец, немного успокоился. И тут он на меня так посмотрел, словно позвал. Подхожу и слышу, как он негромко говорит: "Я погибаю за освобождение Украины!" А я не знаю, что ему ответить… Тут он меня попросил: "Возьми мой партбилет, а то если немцы его у меня найдут, сразу убьют". И действительно, рядом опять послышались немецкие крики, немного постреляли, побежали дальше.

Когда все затихло, и я услышал, что идут наши, вышел. Смотрю, идет старший лейтенант и с ним женщина, по всей видимости, санинструктор. Сразу к ним: "Тут лежит один раненный, заберите его!" Они его сразу на плащ-палатку, я отдал им партийный билет и его унесли.

И когда уже стало понятно, что немцев отогнали, этот бригадир путейцев из подвала мне говорит: "Ну, все, теперь иди домой, там же мать, наверное, заждалась". Захожу во двор, как раз мама там стояла и увидев меня всплеснула руками… Тут же налетели все соседи: "А где наши?!" - "Ничего не знаю, колонну дальше погнали". Вот так произошло наше освобождение. Вскоре меня забрали на фронт, но после первого ранения мне разрешили на два дня заехать домой. И тогда мама мне рассказала, что приходил тот самый раненый, с партбилетом, он как-то разыскал мой адрес и хотел отблагодарить. А я, честно говоря, не то что фамилии, но даже и в лицо его не помню, потому что он лежал весь такой несчастный. Примерно тридцати лет и вроде не офицер.

А судьбу тех, кого угнали одновременно вместе с вами, вы случайно не знаете?

Из тех, кого угнали с нашего двора, после войны точно вернулись Диденко и Бочка. Оказалось, что немцы все-таки успели угнать их в Германию и наши войска освободили их только в конце войны. Но подробностей этого я не знаю, потому что как ушел в армию, с ними больше не виделся.

А вас когда призвали в армию?

Со мной получилось так. Когда нас освободили, то я сразу устроился работать на станцию путейцем, перешивщиком если быть точнее. Забивал в шпалы костыли. Девушки шли впереди, наживляли костыли, а я их забивал. И получилось так, что мне стало просто стыдно ходить на работу. Потому что всех моих ровесников сразу призвали в армию, а мне выдали "бронь" и не призывали. И как мне было смотреть в глаза девчатам?! Я из-за этого сильно переживал, зато мама была рада.

Но 30 декабря 1943 года меня вызвали в военкомат и говорят: "Твоя "бронь" закончилась, так что собирай вещи и давай к нам. Повестка на тебя уже есть". Только я обрадовался и пошел на призывной пункт, который располагался в здании польского костела, как вдруг прибегает мама: "Пошли, на тебя новая "бронь" пришла". - "Я никуда не пойду!" Она расплакалась, побежала на станцию к мастерам, и оттуда стали названивать военкому. Он меня вызвал и спрашивает: "Чего ты хочешь?" - "Мой отец и все мои знакомые воюют на фронте и мне просто стыдно возвращаться, ведь все уже знают, что меня призвали". - "Понятно. Тогда пиши заявление, что ты хочешь на фронт". И когда мама опять пришла, он ей сказал: "Раз он так решил, то пусть идет. Если останется живой, значит судьба, а нет, так сейчас тысячи гибнут… Но отказать ему я не могу, меня накажут!", и моя бедная плачущая мама так и ушла…

Нас перевезли на левую сторону Днепра, на станцию Синельниково, где мы проходили курс молодого бойца. Учеба была напряженная, но почему-то нас постоянно перебрасывали из роты в роты. Вначале нас определили на радистов. За столы посадили, начали учить азбуку Морзе. Конечно, чем ночью бежать и падать в шинелях в лужи, лучше сидеть в классе и учить. Но через неделю нас вдруг перевели в пулеметчики, потом в разведчики, и, в конце концов, стали автоматчиками. Видно "покупателям" постоянно требовались солдаты разных специальностей, поэтому нас постоянно и сортировали.

Но как приняли присягу, сразу отправили в Днепропетровск, там включили в маршевую роту и уже 17 февраля нас привезли на фронт. Под Кривой Рог. Мало кто знает, но этот город во время войны 13 раз переходил из рук в руки, и как нам объяснили, лично Сталин потребовал окончательно освободить его к 23 февраля. И так получилось, что мой самый первый бой оказался для меня, пожалуй, самым страшным испытанием за всю войну…

Расскажите о нем, пожалуйста, поподробнее.

Когда ночью нас привезли, как оказалось в 15-ю Гвардейскую стрелковую дивизию 37-й Армии, то принимал наше пополнение капитан Иванников. Прямо на лошади в кубанке подъехал к нашему строю и обратился: "Вас уже кое-чему научили, но учтите, что в бою может сложиться такая ситуация, когда выбьет офицеров и сержантов, и тогда вам, как сознательным бойцам, нужно будет поднять цепь за собой. Помните, мы на вас надеемся!" Раздали оружие, боеприпасы, распределили, и повели нас в сторону Кривого Рога, но тут что произошло.

Вот вы знаете, что такое война? Во-первых, и, прежде всего, это тяжелый, изнурительный, просто сумасшедший физический труд. И бой это не просто прогулка, на которой ты стреляешь, и по тебе стреляют. Совсем нет, потому что приходилось все тащить на себе, и в бой ты входил на фоне огромного физического изнеможения. Так что в бою никакого азарта нет, одно только дикое душевное и физическое напряжение. И когда по тебе стреляют, то ты стараешься хоть как-то зарыться в землю. Хорошо если можно окопаться, то ты, несмотря на всю усталость, копаешь с желанием, охотой и азартом. Потому что когда выкопаешь себе окопчик по шею, то тут уже сразу намного спокойнее. Чувствуешь себя в нем спокойно, почти как дома. Поставишь перед собой пару камней, чтобы напрямую тебя не заметили, и смотришь из-за них осторожно. Конечно, никто не любил столько копать, но приходилось, ведь от этого зависит твое спасение. И гораздо страшнее, если окопаться нельзя.

А какое изнурение было на марше… Ведь мы на себе тащили не только свои 32 килограмма снаряжения, но и помогали нести что-то с повозок, когда лошади изнемогали. Ведь лошади не выдерживали, а мы все шли и шли… И шли не по хорошим дорогам, а по грязи и в дождь, и в снег, поэтому повторяю в бою совсем не до азарта…

Но мы же еще совсем молодые были, дурные. Когда поняли насколько тяжело все на себе нести, то сразу повыкидывали все что только возможно. Вот те, кто постарше, поопытнее, те уже знали, что в армии тебе ничего лишнего не дадут. Противогаз дают - бери. Каску - одевай. Ведь нашу каску знаете, как испытывали? На ее испытания Сталин вызвал Буденного, потому что тот всегда ходил с шашкой и славился своим могучим ударом. Тот размахнулся, как рубанул, но только погнул, поэтому ее и пустили в производство. А мы их сразу повыкидывали. Противогазы, фляги, даже котелки - все выкинули. Это старики все сохранили, зато у нас молодых даже ложек зачастую не было. Кашу - в шапку и кушай рукой или жди, пока тебе кто-то свою даст. А ведь приходилось еще по очереди нестии на себе или ручной пулемет или ствол от миномета или плиту. В общем, эти нагрузки до того изнуряли людей, что мы фактически шли и спали в строю прямо на ходу… Бывало идешь, и только когда локтем заденешь соседа, очнешься на пару секунд и дальше идешь, опять дремлешь.

В общем, пошли мы под Кривой Рог и в одном месте остановились на ночлег. Помню, в хате набилось столько народу, что просто ногу негде поставить. А я тоже дурной, увидел, что под печкой есть место, где хозяин хранил зерно, и залез туда. Заснул, а ночью начал задыхаться, потому что в хате и так дышать нечем, а там тем более. Пытаюсь оттуда вылезти, а не получается. Еле-еле оттуда вылез, кое-как отдышался на улице. В общем, вот из-за таких условий мы и опоздали на исходные рубежи для атаки у станции Долгинцево и вместо пяти утра пошли в наступление часов в одиннадцать. А там как назло местность ровная как стол, светло, и к тому же немцы все отлично пристреляли.

В атаку-то мы поднялись, но немецкие снайперы почти сразу выбили всех наших командиров… Потому что все они, начиная с командиров отделений, были одеты в белые маскхалаты и немцы их в нашей цепи из грязных шинелей сразу всех вычислили и перещелкали… А в Синельниково нас в принципе неплохо подготовили, во всяком случае основы заложили, и даже учили разным фронтовым хитростям: как лучше окапываться, как передвигаться под огнем перебежками, что под огнем снайпера нужно делать "маятник", а когда начинается артобстрел нужно бежать не назад, а вперед, а еще лучше залечь в свежую воронку. Но когда нашу цепь положили, то тут хоть зубами грызи эту землю, а все равно ничего не сделаешь, даже минимально окопаться мы не могли, потому что земля промерзла до состояния бетона…

И как нас положили, а мороз ведь страшный. Мы так замерзли, что такая безысходность наступила, казалось лучше бы убило, ей богу… Есть такое известное выражение "и живые позавидуют мертвым", так вы не поверите, но в тот момент лично я на самом деле завидовал убитым, потому что они хоть не мерзли… Так что вот эти два часа на лютом морозе, пока меня не ранило, это самое ужасное из всего, что мне довелось пережить на войне…

В общем, лежали мы так, лежали, а потом начали советоваться, потому что уже невозможно было это терпеть, к тому же нас ведь просили поднять цепь в случае чего. Вспомнили мы слова этого капитана, и первым решил подняться Кравченко. С криком: "За Родину! За Сталина! За мной, вперед!" только побежал вперед как его прямо в лоб… После него справа от меня поднялся Саверский, чуть пробежал и тоже упал… Что делать, моя очередь, совесть не позволяет лежать… Но только я кинулся, как вдруг почувствовал, что меня в левую руку словно раскаленным шомполом прожгло. Тут же падаю и вижу, как на снег полилась моя кровь… Но что интересно. Я вспоминаю, что в тот момент совсем не думал о том, что меня убьют. Просто было настолько холодно, и я до того замерз, что ни о чем другом даже думать не мог. Интуитивно начал отползать в сторону, тут санитары подскочили и потащили меня в санроту.

Привели меня туда, но перед этой большой палаткой я увидел просто ужасную картину. Прямо на грязном снегу лежал солдат, лет до тридцати, наверное, которому видно осколком распороло живот. Вы поймите, там снег, грязь, кровь, а все его внутренности лежат рядом с ним… А он же еще дышит, кричит нам: "Добейте!", но разве у кого-то рука поднимется, все только отворачивались… Вот это, пожалуй, самое страшное, что мне пришлось увидеть непосредственно на переднем крае. Конечно, видел всякое, и убитых, и покалеченных, но это самое страшное…

А когда меня санитары еще только уводили, то командовать нашей ротой прислали одного лейтенанта, про которого нам рассказывали, что еще с финской войны он был ранен 13 (!) раз. Я успел увидеть, что он под огнем даже не ложился, и что-то там начал командовать, и тут спустя каких-то часа два-три после меня в санроту принесли этого лейтенанта. Оказалось, что пуля прошла ему чуть выше пятки.

А мне рану перевязали и предложили: "Оставайся тут пока штурм не закончится". Но я отказался: "Наоборот, - говорю, - хочу туда", и ушел из санроты... И на подходе вижу, стоит командир нашего 47-го Гвардейского стрелкового полка, и вдруг слышу, словно "ишак" кричит. Оказывается это "Катюша" подъехала, дала два залпа, и мы все-таки прорвали оборону, и пошли вперед вдоль железнодорожного полотна.

Помню, бежим за танками, а за ними сплошная кровавая грязь… В основном там лежали немецкие трупы, но мне бросился в глаза и на всю жизнь запомнился труп нашего большого солдата с рыжеватой бородой, из груди которого торчал немецкий кинжал… Вот так мы вступили на окраину города. (Кривой Рог был освобожден 22 февраля 1943 года - прим.Н.Ч.) Он оказывается действительно кривой как рог, и очень и очень протяженный.

В Кривом Роге мы простояли дня два, привели себя в порядок и потом пошли в сторону городка Ингулец, который стоит на одноименной речке. Она совсем неширокая, зато с очень крутыми берегами. И в ночь на 26 февраля мы пошли вперед.

С нашей стороны реки были противотанковые рвы, которые рыли в начале войны на подступах к каждому городу. Мы их прошли, но как только вышли на лед, немцы как начали долбить из артиллерии… Основная масса сразу отхлынула на нашу сторону, но некоторые все-таки успели выскочить на тот берег, и нам потом рассказывали, что немцы их схватили и ножами на спине звезды вырезали…

В этот момент я оказался возле моста, стрелял из автомата и вдруг боковым зрением успел заметить справа от себя столб огня, и показалось, что мне отбило правую ногу и она куда-то улетела… Как потом выяснилось, это меня ранило осколком мины. Небольшой такой, размером с пятак, захватил кусочек цевья, ремня, ваты из бушлата и все это вместе вошло в мое правое бедро и не вышло…

Лежу, и в это время наши начали отходить. И вот тут, даже не знаю, как, но моя рука попала в валенок одному солдату. Я застонал: "Братцы, возьмите меня!" Меня подхватили, но от резкой боли мне даже показалось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Наверное, я даже закричал, потому что один из них меня по голове ударил и матом накрыл: "Терпи!"

Затащили меня в этот ров, и с ночи где-то до полудня я пролежал там прямо на промерзшей земле, и предполагаю, что именно тогда и застудил свои легкие. Но я служил в 1-м батальоне, а они меня затащили во 2-й, и, наверное, поэтому мною никто не занимался и не забирал в медсанбат. Представьте мое состояние, ужасно холодно, а ты лежишь как бревно, потому что при малейшем движении осколок режет ужасной болью… И только когда я не выдержал и стал кричать, ко мне наклонился какой-то рыжий капитан: "Сынок, ты откуда?" - "Из 1-го батальона". - "Сейчас я их позову", и действительно минут через 15 меня начали кричать: "Паруль! Паруль!" И когда меня санитары грузили на собачью упряжку один армянин или грузин успел меня порадовать: "А тебя ведь уже включили в список, как утонувшего в Ингульце…"

Справка о ранении

Отвезли меня к месту, где стояла санитарная повозка, погрузили в нее. Но когда ездовой двинул, мало того, что земля мерзлая, так нас еще шестеро и мы друг о друг толкаемся, стонем, кричим на него… Он и лошадь кнутом стегает и нас… Потом перегрузили в машину, а там еще хуже… Ругаемся, терпим, правда, тут хоть нас никто не бил, но как вспомню эту дорогу... В общем, привезли нас на окраину Кривого Рога, если не ошибаюсь в Красный Забойщик. Там стояла одноэтажная школа, в которой и размещался медсанбат.

Несколько дней ждал операции, а когда меня начали готовить к ней, врач взял повязку пинцетом и как дернул. А там уже все срослось: кровь, гной, и я от боли потерял сознание. Прооперировала меня женщина, капитан, и где-то с месяц я там еще пролежал, а потом меня привезли в ГЛР (госпиталь легкораненых) в Днепропетровске. Запомнилось, что как-то ночью прилетел немецкий самолет и сбросил две бомбы, которые упали во дворе нашего четырехэтажного здания, и такая поднялась неразбериха… В общем, еще месяц там с горем пополам пережили, а потом я как гвардеец должен был вернуться в свою дивизию, но ее срочно перебросили в Польшу и тогда меня решили отправить на курсы младших командиров.

Так я опять попал 188-й отдельный запасной полк, в котором мы учились еще в Синельниково, но сейчас он располагался уже под Одессой. И там такая учеба пошла, что дай боже… В 6 часов подъем и до самого вечера учеба. Причем не такая как в мирное время, а максимально приближенная к боевым условиям. Например, без противогазов мы были только в трех случаях: когда спали, ели и пели песни в строю. А так все время в них и все бегом, только бегом… А ведь жара, так что мы стали черные от загара и худые как селедки. На этих курсах мы должны были отучиться полгода, но через три месяца вдруг приехал какой-то старенький генерал-лейтенант и на общем построении сказал: "Родина требует вашего досрочного выпуска! Сейчас сержанты нужнее!" В принципе я считаю, что и за такое короткое время нас на этих курсах успели подготовить очень даже хорошо, но если бы Ясско-Кишиневския операции началась чуть попозже, то мы бы успели стать младшими лейтенантами. А так нам присвоили звания сержантов и из Одессы походным маршем отправили прямиком на Кицканский плацдарм. Тут из маршевой роты я попал в 92-ю гвардейскую дивизию, которой командовал полковник Матвеев.

Как сейчас помню, 18 августа пополнение принимал лично командир нашего 280-го Гвардейского стрелкового полка подполковник Батурин. И вот он идет вдоль строя и внимательно смотрит. Если не выдержал его взгляд - налево, в батальон. А выдержал - в роту автоматчиков, которую он всегда держал в своем резерве и кидал ее на самые опасные участки. А нас ведь до этого везде, и в Синельниково и в Одессе, учили, что как бы строго командир не смотрел, но ты смотри не моргая, и взгляд не отводи. Вот так я оказался в роте автоматчиков.

А на Днестре комаров было… Малярия просто свирепствовала, и как начало всех трясти. На солнце лежишь укрывшись шинелью, а тебя трясет словно ты на лютом морозе. И командир санроты старший лейтенант Гербиани ходила и всех, и сама себя тоже колола.

Но малярия не малярия, а уже 20-го августа рано утром наш 280-й полк построили буквой П в кицканском лесу на митинг. Помню, вначале выступил капитан Приходько. Потом слово предоставили кавалеру ордена "Славы" 3-й степени старшему сержанту Короткову. И только он успел сказать пару слов, как над нами пошли самолеты и как все загудело… В общем, было такое ощущение, что прекрасное утро сменилось солнечным затмением… Откуда что бьет, непонятно, кругом гарь, пыль… Продолжалось это минут сорок, вдруг все затихло минут на пять, потом опять минут на 15-20, и только после этого пехота пошла вперед.

Наша дивизия наступала на Бендеры, но немцы, предчувствуя угрозу окружения, начали поспешно отступать, и только 23 августа наш 3-й батальон нагнал их у села Новый Сагайдак. Но там получилось как. Уйму немцев загнали в балку, с востока им на пятки наступал 3-й батальон, а нашей роте командир полка дал приказ обойти их с тыла и не выпускать из этой балки. Немцам деваться некуда, с той стороны их уже жмут в рукопашную, поэтому они поперли напролом. Но когда Батурин увидел, что в этой мясорубке все погибнут, и немцы и наш батальон, то срочно запросил огневую поддержку. И как сейчас помню: мы ведем огонь, кидаем гранаты, и тут подъезжают две "Катюши". Он им рукой махнул, и они как дали два залпа и ушли. Конечно, и наших там немного зацепили, но зато в балке, где находились немцы, все сгорело… На этом месте сейчас стоит обелиск - "Воинам 37-й Армии", но мы когда, туда после войны впервые поехали, то я даже немного растерялся. Вроде место узнаю, но самой балки нет. И сельчане нам рассказали, что хоронили там всех подряд, и за каждого убитого сажали дерево, поэтому там сейчас и вырос такой лес…

24 августа, когда Кишинев был взят, и уже Сталин объявил войскам благодарность, а Москва дала в нашу честь салют, под вечер мы вступили в село Гура Галбеней, которое мы тогда между собой называли Галбеница.

Благодарность за бои в Молдавии

Стрелковые батальоны встали отдельно, а мы - спецподразделения: рота связи, транспортная, автоматная, пулеметная роты, взвод бронебойщиков, медсанрота расположились в домах на западной окраине села. Сразу подошли кухни, нас отлично покормили, и погибших хорошо помянули, потому что и водку подвезли. В общем, мы расслабились, и были полностью уверены, что бои закончились, и нас ждет передышка. Но оказалось, что остатки двух разбитых немецких дивизий решили прорваться к своим. Понятно, это было абсолютно бредовое решение, потому что даже если бы они прошли нас, то дальше их бы все равно не пропустили и не дали вырваться из окружения. Но немцы все-таки решились на эту авантюру. А откуда мы узнали про это?

Начальником штаба полка у нас был майор Мулилкин - полный такой, рыжий, и он приказал, чтобы из всех подразделений к нему прислали по связному. И наш командир роты Сережкин выбрал меня: "Ты парень грамотный, так что давай к нему и выполняй все его распоряжения!" Иду, а уже стемнело, поднялся ветер, и вдруг слышу шум, вроде как драка. Оказалось, что в расположении автотранспортной роты солдаты увидели, что между машин ползает кто-то в маскхалате. И водители посчитали, что это кто-то из разведчиков решил поживиться их добром. Они его поймали и начали лупить. Причем серьезно, потому что когда кто-то как дал ему автоматом по спине, я прямо испугался за него и вступился: "Оставьте его в покое, а то убьете ненароком!" А этот в маскхалате как заорет вдруг по-немецки, все прямо отпрянули от него… Только тут все поняли, что это немец. Говорю ребятам: "Я как раз иду в штаб, так что давайте мне еще человека, и я его отведу". Отвели, там срочно вызвали переводчика, и этот немец с перепугу все и рассказал. Оказывается, они решили прорываться именно в этом месте, и в 5 утра перед артподготовкой он должен был дать ракету и указать цели куда бить. Тут, конечно, сразу подняли тревогу. В соседнюю Юрьевку, где стоял штаб дивизии, мигом эвакуировали всех раненых и всех кого можно.

Пришел капитан Томашов - 1-й ПНШ полка, и мне поручили сопроводить его к нашему командиру роты, чтобы тот выполнял все его указания. Привел, и Томашов сразу приказал отвести солдат от домов метров на триста к краю кукурузного поля и там окопаться в полный рост. А Сережкин спросонья даже не поверил: "Вы чего с ума там все посходили? Все уже закончилось, люди должны отдохнуть, а вы их зря поднять хотите…" И было решено, что на краю этого кукурузного поля останется один наш неполный взвод, и из других рот по 20-30, т.е. всего набралось человек 100-150.

Командир роты ст.лейтенант Сережкин и его ординарец рядовой Ветер

Мы успели окопаться, и в 5 часов немцы действительно начали артподготовку и потом до 11 часов утра мы отбили 7 (!) атак… Расстреливали их прямо как в тире… В конце-концов, они успокоились. Потом смотрим облако пыли, оказалось, они в разведку пустили бронетранспортер. Но когда по нему выстрелили из ПТР, он сразу повернул назад. И в этот момент наступила такая тишина, аж звенело в ушах… Казалось бы мы должны обрадоваться, но от этой непривычной для нас тишины так стало муторно на душе, что мы решили сами отойти с позиций в деревню. Потому что в этот момент мы решили, что остались вообще без всякого командования. Ведь наш командир роты Сережкин с остатками роты ушел в Юрьевку, а комполка Батурин, еще, когда мы отбивали атаки, по кукурузе подъехал на лошади прямо к нашим окопам и, не слезая с нее, смотрел в бинокль. Рядом стоял ординарец Аким, и тут их накрыло миной… Поэтому мы и посчитали, что нашего командира убило, но как потом оказалось, и его самого и ординарца тяжело ранило. Их попытались вывезти в Юрьевку на вездеходе, но их опять накрыло миной и от Батурина потом нашли только кусочек мундира… (По данным ОБД-Мемориал командир 280-го Гвардейского стрелкового полка 92-й Гвардейской стрелковой дивизии гвардии подполковник Батурин Анатолий Николаевич погиб в бою 25.08.1944 года - прим.Н.Ч.)

Нас от взвода осталось человек девять во главе с командиром отделения сержантом Кеврухом. Кто погиб, а кто-то видимо пошел в другую сторону. Среди нас был полный такой мужик лет пятидесяти - постоянный связной командира роты, и мы ему говорим: "Ступай, найди командира роты и спроси, что нам делать". Он пошел и вернулся буквально минуты через три. Причем такой подавленный, сидит и дрожит. Спрашиваем его: "Ну, что нашел Сережкина?", и тут я вижу за спиной Кевруха, который стоял рядом, перебегающих невдалеке гуськом немцев… Но нам повезло, что они смотрели не в нашу сторону, а куда-то прямо. Тут, конечно, всем без слов стало ясно, что нужно как можно быстрее прорываться через деревню в сторону Юрьевки.

Что делать, побежали. И вот мы выскакиваем на большой, видно колхозный двор, потому что там был ток. А я бегу, и вдруг вижу, что справа из-за стога сена появляется голова лошади, которую в повозке ведет немец. Тут где-то закричали куры, он обернулся, увидел нас, и нам уже ничего не оставалось, как дать по нему очередь и кинуть гранату. Что с ним стало, не знаю, но мы выскочили в ворота, в которые он и заехал. Попали в какой-то двор, а там оказался немецкий пулеметный расчет, который засел в картошке, всего метрах в ста от нас, и поэтому мы его сразу и не заметили. Я бежал рядом с этим связным, и вдруг краем глаза увидел, как он упал в пыль, а рядом со мной из стены хаты пули выбивают штукатурку… И только когда добежал до угла обернулся, и увидел головы этих пулеметчиков. Но получается, что я успел проскочить благодаря этому связному, и фактически это он меня собой прикрыл… А еще одному из наших пуля зацепила голову, кровью ему стало заливать глаза и он закричал: "Братцы, не бросайте!" Я подскочил, схватил его за ремень, и потащил за собой подальше от этого села.

И почти у самой Юрьевки в винограднике мы наткнулись на помошника начальника политотдела по комсомолу, капитана Якушева. Иван Дмитриевич, кстати, после войны тоже жил в Кишиневе, но лет пять назад умер. Подбежали к нему: "Там сейчас комдив формирует остатки вашего полка, и пойдете отбивать деревню. Идите в том направлении, по пути будет кухня, может, и покушать успеете". Пошли, и вскоре увидели, что нам навстречу на лошади едет Мулилкин, а за ним пешком идут его заместитель майор Треснин, наш комроты Сережкин, автоматчики и даже знаменосец. А ведь до этого в камышах мы видели брошенное древко знамени полка, и решили, что оно утеряно. Но оказалось, что знаменосец обмотался им и вынес на себе под гимнастеркой. Они увидели нас, обрадовались и мы влились в эту компанию. Дали нам сала, сухарей, что-то еще. Насколько я понял, тут уже собрали все возможные резервы, чтобы окружить немцев в этом селе. И командира дивизии понять можно, ведь немцев уже разгромили, всем объявили благодарность, даже салют в Москве дали, а тут наша дивизия сдала им целое село… Конечно, это был бы позор на весь Фронт, и именно поэтому наш комдив Матвеев отдал приказ немедленно освободить его. Собрали всех кого смогли, даже одну бронемашину выделили и еще курсантов сержантской школы во главе со своим командиром - капитаном Макусинским. Но как потом оказалось, этим молодым ребятам 1926 г.р. страшно не повезло. В одном месте они напоролись на пулеметный расчет, и их там чуть ли не человек сто полегло…

В общем, пока мы часам к двум замкнули кольцо, то немцы уже перепились и пьяные бродили по всему селу. И когда ворвались туда, то расстреливали их буквально пачками, они так везде и валялись… Хотя одного немца - командира взвода, в плен все-таки взяли и отправили его в штаб. Правда, тут мы узнали, что наш комполка действительно убит. Из Юрьевки подтянулись все наши, провели переформировку, а уже числа 29-го нам назначили и нового командира полка - майора Михтахова.

И уже под его командованием мы форсировали Дунай и выходили на город Тулча. Шли без боев, потому что румыны уже перешли на нашу сторону. Через Галац, вышли к Констанце. Дня два там простояли на берегу моря, привели себя в порядок, покупались, даже получили по три пары белья, и потом нас отправили на границу с Болгарией. Готовились опять воевать, но оказалось, что болгары нас пропустили без боя.

По всей Болгарии люди встречали нас просто прекрасно, и в такой обстановке мы, конечно, немного расслабились. Думали, что так будет до самого конца, но как оказалось зря. Когда подошли к Варне, вперед как обычно отправилась конная разведка - девять человек, и лишь одного из них раненого привезла лошадь… Оказалось, что на вокзале еще грузились последние немцы, и они перебили наших разведчиков. Тут сразу приказ - "Взять штурмом!" И мы быстро окружили и перебили всех, кто еще не успел уехать. И вот за этот бой и освобождение Варны нашему полку было присвоено почетное наименование - "Варненский".

Вот на этом в принципе наше участие в войне закончилось, и с осени 44-го (от немецко-фашистских захватчиков Варна была освобождена 8 сентября 1944 года - прим.Н.Ч.) до самой Победы мы стояли в Болгарии. Правда, мы не обольщались и были уверены, что вскоре нас обязательно отправят на фронт, даже ходили упорные слухи, что нас отправят на Балатон, где шли страшные бои, но обошлось.

Орденская книжка к болгарской медали

Как вы узнали о Победе?

В это время мы стояли в лесах километрах в сорока от турецкой границы. Что меня удивило, в южной стране есть такие тяжелые леса, почти тайга. Нам еще ничего не сообщали, но числа 8-го болгары фактически в открытую заговорили, что капитуляция уже подписана, и война закончилась. Так что слух прошел, но болтать об этом было нельзя, ведь мы в армии.

А часа в четыре утра вдруг поднялась какая-то стрельба, крики, шум. Похватали свое оружие, мало ли что, ведь граница рядом, выскакиваем на улицу, а там крики: "Победа!", стрельба в воздух, и я тоже на радостях пять-шесть патронов выпустил. В течение часа саперы соорудили трибуну для проведения торжественного митинга. На ней собрался весь командный состав полка, а от нашей роты командир отправил несколько человек, в том числе и меня. Выступил вначале замполит Рязанцев, после него парторг Приходько, хороший и грамотный человек. Наконец дали слово командиру полка, а потом вижу как комполка и несколько офицеров отошли чуть в сторонку и показывают друг другу фотографии каких-то женщин. И краем уха услышал, что это их жены, ведь так-то они врали, что не женаты, поэтому на фронте так свободно и жили с женщинами.

Потом парторг подходит ко мне, и предложил выступить, рассказать о том, как мы шли, как мечтали о Победе. И мне пришлось выступить, хотя уже и не помню, о чем говорил. После митинга нас развели, но вскоре на поляне собрали весь полк на торжественный обед. Хорошо покормили, отлично выступал наш гармонист Азаров. В общем, так день и прошел, все остались довольны. И только после того как объявили о Победе, вот тут до каждого из нас стало доходить, что все, остался живой…

Неужели на фронте вы даже не надеялись остаться живым?

На эту тему я вам лучше расскажу довольно показательный случай. Когда мы наступали на Ингулец, то в одном месте оказались хорошие окопы, выкопанные по шею, и мы с одним пожилым солдатом попали в боевое охранение. И вот я вспоминаю: холодная зимняя ночь, а мы с ним говорим о том, что скоро война закончится, и какая начнется интересная жизнь, но нас, конечно, в живых не будет, тут даже разговора нет. Помню, он еще переживал за свою семью, детей. А в это время к нам приполз наш старшина с канистрой водки и сухарями. Но у этого пожилого котелок есть, а у меня нет. И ему налил половину, а мне куда? Ладно, долил в его до краев. И дает нам два черных сухаря - по одному на каждого. А как его есть, он же твердый как камень? И вот мы их мочили в водке, чуть выпивали, как-то разговаривали, в общем, не замерзли. Так что простые солдаты, конечно, думали о послевоенной жизни, но мы все были уверены, что непременно погибнем.

Многие ветераны признаются, что именно в таких экстремальных условиях многие люди, даже самые молодые, задумывались о Боге.

Нет, наша семья была совсем нерелигиозная, потому что попов считали самыми настоящими мошенниками, которые только грабят народ. А никакого Бога на самом деле нет, потому что если бы он был, то на земле все было бы совсем по-другому. Поэтому у нас дома ни крестов, ни икон никогда не было, и в церковь родители не ходили. Так сложилось и в семье отца, а отец мамы - Прокофий Синько вообще был убежденный коммунист и революционер. Еще при царе он служил моряком Черноморского Флота, и если я не ошибаюсь, участвовал в знаменитом восстании на броненосце "Потемкин", а после революции его назначили председателем Губернского исполкома в Николаевской области. И он мою маму воспитал в таком же духе, как и он сам, поэтому и на фронте и по жизни я о Боге никогда не думал, да там и некогда было об этом думать. Ни крестика и ничего такого я на фронт с собой не взял.

Да, бывало, что приговаривали в тяжелую минуту "Господи спаси!", но это же просто как поговорка. А так я согласен с той теорией, что каждый человек имеет свою особенную душу, причем находится она в желудке. Если желудок полный, то и на душе хорошо. А если нет, то и Бога нет…

Вот я прожил большую жизнь и скажу вам так: во всех своих неудачах, неприятностях и болезнях человек почти всегда виноват сам. Во-первых, мы совсем неправильно питаемся. Наше неправильное, смешанное питание, ведь белки, жиры и углеводы совсем по-разному перевариваются, все это бьет в голову, и от этого начинаются болезни. И еще очень важный момент - как сам себя настроишь. Если постоянно думаешь о плохом, то уже подсознательно настраиваешь себя на неудачу, значит, так оно и случится.

Но все-таки человек - это живая душа, и какое-то влияние, безусловно, чувствует. Вот, например, в ночь, перед тем как мы попали в эту историю в Гура Галбеней, мне приснился странный сон. Что вроде как я оказался у каких-то цыган, и произошло что-то страшное, во всяком случае, я проснулся в холодном поту. И отлично помню, что подумал тогда, наверное, случится что-то страшное. Но раз я от этих цыган во сне вырвался, значит, все-таки останусь живой. А может, этот кошмар мне приснился оттого, что просто я переел перед сном, ведь нас тогда очень хорошо покормили. Но, во всяком случае, такое предчувствие у меня на фронте было. А с другой стороны, такое ведь случается не только на войне, но и в обычной жизни.

А вы можете выделить самый явный случай, когда могли погибнуть?

Это когда меня ранило в руку. Причем, я до сих пор думаю, что получил пулю с нашей стороны. Ведь немец мне должен был бить в лоб разрывной пулей, а я получил обычную, и как мне показалось, что толчок был сзади, наши ведь в это время тоже беспорядочно стреляли. Так что немец убить меня просто не успел, но точно вам говорю, что в тот момент от смерти я был на волосок. Да и когда меня ранило в ногу, конечно, тоже мог свободно погибнуть. Но вот повезло, чудо, судьба, как хотите назовите.

А чью гибель вы переживали тяжелее всего? Может быть, погиб кто-то из ваших близких друзей.

Я помню, что мы все очень тяжело восприняли смерть нашего командира полка Батурина, потому что он был не просто боевой офицер, а добрый и простой человек, и за это его все уважали и любили. Кстати, у нас говорили, что до войны он служил военным атташе во Франции и прекрасно знал французский язык. Но с ним тоже непонятно, как так получилось, что он прямо на передний край выехал на лошади… Ну, и, конечно, переживали за всех погибших ребят из нашей роты. Как так, еще вчера мы были вместе, а сегодня его уже нет в живых… И за того постоянного связного командира роты, который меня собой прикрыл, а я даже фамилию его не знаю… Да и всех, всех жаль…

А насчет дружбы… Там ведь на фронте совсем некогда было дружить, потому что нужно постоянно исполнять обязанности, которые диктовались обстановкой. Ну, вот, например, Кравченко, которого убили тогда у меня на глазах. Я с ним сблизился больше чем с другими, просто потому что он был мой земляк из Днепродзержинска. То же самое Савринский, он ведь из села Аулы, которое находится всего в километре от нашего города. Но это не то, что мы подружились, просто более знакомые люди. Или, например, под Одессой в 188-м запасном полку я встретил парня по фамилии Кравец, с которым мы учились в одном классе в школе. У него было что-то с глазами, он шел в санроту, и мы случайно встретились и разговорились. Но это ведь тоже не друг, а просто более близко знакомый. Это там где люди успевают провести вместе хотя бы несколько месяцев, они могут подружиться. А какая дружба может быть, если нас 17-го привезли, а 26-го меня уже ранило?..

Вот в госпитале я по своей дурости с одним подружился. Какой-то азербайджанец, лысый такой, причем намного старше меня, лет сорока, после излечения устроился там парикмахером. Но пока он стриг и брил солдат бесплатно, его еще держали, но когда он стал за это деньги брать, то его сразу выписали. И он почему-то ко мне прицепился: "Просись выписаться со мной. Я же кавалерист и тебя тоже устрою в кавалерию". А у меня рана еще даже не затянулась полностью, но я же молодой, дурной совсем, что еще понимал? И по дурости своей послушал его и стал донимать замполита госпиталя, тот спросил врачей, а они ему говорят: "Так ему рано совсем, нужно еще хотя бы две недели". Но я так его допек, что мне сказали: "Пиши рапорт!" Написал, и меня сразу выписали. Но этого определили черти куда, а меня отправили на курсы. Вот это я так подружился… Не столько я с ним, сколько он со мной, дураков искал.

Какие у вас боевые награды?

Первую награду - медаль "За отвагу" мне вручили за бои во время Ясско-Кишиневской операции. А в Болгарии нас еще наградили болгарской медалью "За участие в Отечествената война", но она у меня где-то затерялась. Есть еще и Благодарности Верховного Главнокомандующего, а вот медаль "За боевые заслуги" мне вручили за службу на Чукотке. Ну и после войны как всем мне вручили множество юбилейных медалей и орден "Отечественной войны".

Как вы можете оценить немцев как солдат?

Они были хорошо и грамотно подготовлены. И что меня удивляло, у них всегда были хорошие данные разведки. Но все равно я считаю, что решение напасть на Советский Союз было явной авантюрой. Одно дело победить Польшу или Францию, а вот воевать против нашего народа, который в тяжелейших условиях как сумасшедший шел напролом: "За Родину, За Сталина!" А еще учтите, какая у нас территория. И ладно бы хоть однородная, а то совсем разная, так что им просто физически было не потянуть такую задачу. Но самое главное - не учли они нашей силы, что Сталин за 20 лет создал такую базу, которую оказалось не сломить. Поэтому и мы еще, не будучи на фронте, понимали, что войну мы не проиграем.

Вот против румын мне воевать не довелось, но в 1970 году со мной произошел интересный случай. Когда я только получил эту квартиру, то нужно было отциклевать полы, и я нанял четырех мастеров. К ночи, когда они закончили работу мы сели немного выпить. Разговорились, и вдруг один из них спрашивает: "Жорж Пантелеевич, вот вы говорите, что участвовали в Ясско-Кишиневской операции. А на каком направлении?" - "С кицканского плацдарма наступали через Бендеры, Новый Сагайдак, Гура Галбена в направлении на Тулчу". И тогда этот, что постарше говорит мне так доверительно: "А я ведь тоже воевал на этом направлении. Только в румынской армии…" И мы с ним говорили, примерно как братья по оружию, хотя находились по разные стороны фронта. А вот эти трое молодых посматривали на меня, вроде даже как недружелюбно.

Кстати, в Румынии, когда мы шли по улице и, например, останавливались набрать воды, то их офицеры сразу выскакивали из домов, стояли по струнке и отдавали нам честь. Зато солдаты и младшие командиры стояли прямо у заборов, молчали, но смотрели на нас очень даже враждебно… И в принципе понять их можно, они ведь думали, что сами победят, а тут идут какие-то оборванцы, которые разбили их в пух и прах. Нам ведь новую форму не выдавали, так что выглядели мы…

Но вы можете сказать, что испытывали к немцам настоящую ненависть?

Во время войны весь народ, все мы считали, что фашисты это изверги и палачи, которые принесли нашему народу неисчислимые страдания и горе, поэтому у всех у нас была к ним ненависть.

Но вам, например, приходилось видеть случаи жестокого отношения к пленным?

То, что мы их по-настоящему ненавидели, совсем не говорит о том, что мы так относились ко всем немцам подряд. К тем, кто организовал войну - да, к тем, кто воевал против нас - да! И они ведь тоже нас ненавидели, обоснованно или нет, это уже другой вопрос. Но чтобы наши солдаты издевались над пленными, мучили их как-то или тем более убивали, нет, я такого ни разу не видел. Да и по правде говоря, не было у нас таких возможностей. Вот я же вам рассказывал, как тогда в Гура Галбеней поймали немецкого разведчика. Но его же не убили! Наоборот, у нас появился интерес, а откуда он взялся? И когда в том же селе в бою взяли в плен немецкого лейтенанта, то над ним никто не издевался, а единственное, что себе позволили - сняли с него сапоги. Правда, я видел как Нина, санинструктор из медсанроты, с такой лютой ненавистью что-то ему говорила. А так чтобы взять и расстрелять безоружного пленного за то, что он немец… Ты иди в бою убивай, а так это вроде как бить лежачего.

А вам самому пришлось убивать?

А как вы думаете, если мы всего за несколько часов семь атак отбили?! Вот представьте себе, солнце светит, все отлично видно. Но, немцы, перепились наверное, потому что если по разумному судить, то им ну никак нельзя было так напролом, прямо в лоб лезть на нас… У них был отличный выход - сдаться, но они имели и продукты и боеприпасы, поэтому все ж таки решили пробиваться к своим. Но это же и дураку было сразу ясно, что не тут, так дальше их бы обязательно перехватили и разбили. Но нет, они пошли на эту авантюру.

И мы из своих окопов в полный рост отбили семь атак. Началось так. Через нашу голову полетели мины и снаряды, разбили эти крайние хаты и потом они пошли вперед. Но мы их подпустили и начали сначала пулеметы, а потом уже и мы из автоматов. Берешь его на мушку, выпустил короткую очередь - упал. И наблюдаешь, двигается или нет. Второго - упал и ползет назад. Так что мы видели, что они падали, а убил, не убил, точно ведь не знаешь. А потом когда громили их в самом селе, то тут случалось, что в упор с одной очереди валили и по 5-6 человек сразу. Они же пьяные были все, и ни в плен, ни отступать не собирались, к тому же забрасывали гранатами подвалы с людьми, которые там находились, поэтому по другому с ними было нельзя. Так что в тот день я, как и многие из нас, убил человек пятнадцать, наверное… Ведь немцев в ту деревню вошло два полноценных батальона, а нас было человек четыреста. Но на фронте ведь главная формула какая? Если ты его не убьешь, значит, он тебя, и тут уж хочешь - не хочешь... Так что в белых перчатках воевать нельзя…

Вы как-то переживали по этому поводу, все-таки людей убивали?

Там и за себя некогда было переживать, а уж из-за фашистов чего расстраиваться?

Хотелось бы задать вам один из важнейших вопросов нашего проекта. Вспоминая то, что вы видели лично, вам не кажется, что мы воевали с неоправданно высокими потерями?

Тогда я был в таком возрасте, что таких вопросов себе даже не задавал. Те, кто был постарше меня, умнее, грамотнее, те да, возможно задумывались об этом, а я нет. А то, что сейчас идут разговоры на эту тему, то это мнение с позиции сегодняшнего дня, а тогда в тех условиях… Да, люди гибли, но это война и без потерь там никак не обойдешься…

Но это очень деликатный вопрос. Ведь надо еще обязательно учесть, что с каждого командира вышестоящие офицеры самым жесточайшим образом требовали исполнения приказа, поэтому они и были вынуждены соблюдать его неукоснительного. Но ведь никто же не хочет, чтобы его люди гибли даром! Так что мое мнение такое - там, где была возможность, людей берегли. Но вообще, это настолько тяжело все вспоминать, потому что это нужно вначале на собственной шкуре самому прочувствовать, чтобы потом так легко не судить других. Вот что, например, произошло прямо у меня на глазах, когда я лежал раненый?

Когда мы откатились от Ингульца, то все засели в противотанковых рвах. И вот когда утром рассвело, я вижу такую картину. Командир роты посылает бойца к комбату. Для этого нужно выползти из этого рва, перевалиться и дальше по-пластунски. Подзывает первого: "Петров, пошел!" Тот только высунулся, раз и готов… Немцы же через речку из домов все отлично пристреляли. Ротный подумал-подумал, подзывает второго: "Дмитриев, давай!" Тот, бедный смотрит на него и понимает, что вот сейчас его точно убьют… Комроты хватается за пистолет, орет: "Давай, я тебе приказываю!" Тот начал вылезать и его сразу… И вот так при мне четверых убило… И спрашивается, разве нельзя понять командира роты, ведь с него требуют немедленно наладить связь, хотя со стороны матерей этих погибших его, конечно, судить надо… Вот вам, пожалуйста, такая ситуация и поди разберись, а можно ли было поступить по другому?..

Но, действительно, неужели в этой ситуации никак нельзя было поступить по-другому?

Вы знаете, что такое ров? Это как комната, только выкопанная в земле и длинной пару километров. И вылезти из него можно не в любом месте, а только там где есть лазейка. Так что сколько лет уже прошло, а я, например, и сам не знаю, как бы поступил на его месте…

Но вот я же вам рассказывал, как наш батальон втянулся в балку и схватился с немцами. И когда Батурин увидел, что там пошла такая мясорубка, что и немцы и наши все погибнут, то он сразу же обратился к комдиву Матвееву за помощью. Поэтому повторюсь, там, где это было возможно, людей берегли.

Но вы же знаете, что сейчас очень много говорится о том, что в наших высоких потерях в войну был виноват лично Сталин. Потому что это он при помощи своих подручных выстроил такую систему, при которой жизнь отдельно взятого человека не стоила ничего. Согласны ли вы с этим, и вообще как вы относитесь к Сталину?

Мне кажется, что сейчас нам очень трудно рассуждать, и тем более давать объективные оценки тому, правильно или неправильно действовали наши руководители. Да, одни говорят, что он был тиран и узурпатор, но это ведь смотря с какой стороны посмотреть. Я, например, согласен с той точкой зрения, что руководители СССР, и Сталин прежде всего, прекрасно понимали, что или мы за 10-20 лет поднимем Советский Союз до уровня самых развитых стран, или они нас сомнут и уничтожат… И дальнейшее, и кстати, нынешнее развитие событий абсолютно подтвердило их правоту. Но ведь это именно такая жесткая линия под руководством Сталина позволила в кратчайшие сроки превратить Советский Союз в единый мощный кулак, который смог преодолеть страшные испытания. Войну, конечно, не сам Сталин выиграл, но чтобы в самых критических ситуациях словно в железных клещах удержать управление такой страной и привести ее к победе… Разве одно это не говорит о масштабе его личности?!

Но давайте лучше не будем вдаваться в эти дебри, а я вам просто расскажу, как мы переживали известие о его смерти. В то время я служил на Чукотке в Бухте Провидения, и когда нас построили и объявили, что Сталин умер, то можете мне не верить, но у нас по лицам текли слезы… Настолько велико было уважение к этому человеку, и таким оно у меня осталось и поныне. И это чистая правда, что на фронте люди в бою кричали "За Родину! За Сталина!", я это сам лично видел. А я в партии с 1954 года, никогда из нее не выходил и уже точно не выйду. Пусть я в чем-то и буду неправ, но остаюсь на тех же позициях.

В последнее время сложилось такое мнение, что все достижения нашей страны при Сталине, и в том числе и Победа в войне, стали возможны только благодаря жесточайшему репрессивному аппарату и страху людей перед суровым наказанием в случае неисполнения поставленной задачи. Вы можете согласиться с этой точкой зрения или нет? Вот вам, например, приходилось сталкиваться с особистами? И вообще, какое отношение к ним было со стороны простых солдат?

Когда нас только призвали в армию, там был такой порядок. Все до единого должны были побеседовать с оперуполномоченным. Минут по 15-20. И вопросы нам задавались самые обыкновенные: "Ты кто, откуда? Как родители? Бреешься уже?" Так что все мы прошли через такую беседу.

А то, какими их показывают в современных с позволения сказать фильмах… Это вопрос к тем, кто их снимает, почему у них такое примитивное представление обо всех этих людях. Может, конечно, среди них и встречались такие сволочи, которые упивались своей властью и могли вытворять все что хотели и издеваться над невинными людьми, но это точно не было системой, так что в большинстве своем это вранье. Вот я, например, после войны переписывался с одним знакомым из Днепродзержинска, который вместе со мной уходил на войну обычным солдатом, а демобилизовался из армии начальником особого отдела дивизии. И мне даже представить немыслимо, что он бы топил таких же ребят как он сам. Так что тут нужно отделять правду от откровенного вранья.

Вот когда я служил на Чукотке, то у нас начальником КЭЧ был подполковник Кривоконев. И он нам сам рассказывал такой случай. Ему пришлось воевать с первых дней войны, и в это самое тяжелое для страны время их командир полка вдруг запил. Особист, конечно, доложил куда следует: "Командир полка пьет и управлять подразделением не в состоянии". А тут как раз приказ: "Всех паникеров и пьяниц расстрелять!" И в рамках этого приказа ему приказали - построить полк, зачитать приказ и расстрелять… Но спрашивается, разве в этом случае можно обвинить особиста?!

А непосредственно на фронте, я, если не ошибаюсь, всего однажды общался с нашим особистом. В автоматной роте у нас был заведен такой порядок, что записывать в тетрадь всех убывших и прибывших с пополнением. А вести ее поручили мне, потому что у меня хороший почерк. И как-то уже после Ясско-Кишиневской операции утром выяснилось, что пропал один солдат из пополнения. Кинулись его искать, а даже записи в тетради нет. Но они же прибыли ночью, и я даже и не подумал, что нужно сразу записать, а утром его уже не оказалось. Тут же пришел особист с командиром роты, и начали разбираться. И прямо при мне этот капитан спрашивает Сережкина: "Ему вообще верить можно?" - "Можно, он и в боях себя хорошо проявил", и тогда от меня сразу отстали. А вскоре выяснилось, что этот пропавший солдат вовсе не дезертировал, а вернулся в свою прежнюю часть.

Или вот еще один эпизод. Еще до Ясско-Кишиневской операции к нам в роту прислали служить сразу несколько человек, которых освободили из плена: лейтенант Болтенков, Денисов, другие. И был среди них некто по фамилии Крупа. Причем, мы знали, что до войны он был лейтенантом, но в самом ее начале попал в плен и когда их освободили, он попал к нам сержантом что ли. Но т.к. он был грамотный, то его сразу назначили на какую-то должность, вроде помкомвзода. И вдруг в какой-то момент он пропал и пошли слухи, что его арестовали как немецкого агента… Даже ходили разговоры, что его разоблачили на том, что он знал как запустить ракету без ракетницы. Точно неточно не знаю, во всяком случае, ходили такие слухи. Но я отлично помню свое удивление, ведь он вместе с нами был в Гура Галбеней, причем сражался там как лев. Такой крепкий парень, вообще мне бросилось в глаза, что эти бывшие пленные заметно выделялись из общей массы. Во-первых, в большинстве своем они были в расцвете сил, лет под тридцать, и все толковые, грамотные. Например, наш начштаба полка, майор Мулилкин, до плена командовал полком. Другой, лет сорока пяти, однажды как начал по памяти солдатам лекцию читать по какому-то вопросу, так все прямо заслушались. По-моему, он был доктор наук. И даже в физическом плане эти бывшие пленные были более здоровые и крепкие, чем все остальные. Даже и не поймешь, что это за пленные такие, хотя с нашей стороны к ним никакого негативного отношения не было. Но возвращаясь к этому Крупе. В Гура Галбеней он этих немцев так прикладом лупил, что ему нужно было орден дать, а с ним вон как…

Некоторые ветераны признаются, что на передовой люди из-за каких-то конфликтов в бою могли даже стрелять друг в друга. Вам о таком не приходилось слышать?

Я вполне допускаю, что кто-то мог из-за чего-то поссориться. Вот, например, вспоминаю такой эпизод. Бывало, на марше лошади до того изнемогали, что ломали себе ноги. И куда их? Конечно, тут же пристреливали, и через полчаса мяса на костях уже не оставалось… Те старики, что мудрее нас себе сразу отрезали и в котелок, чтобы на привале приготовить, а у нас дураков даже котелков не осталось. И вот помню, в одном сарае остановились на ночлег, а там сено. И у кого было мясо начали его тут же на этом сене жарить, в общем, дым, а запах такой, оно ведь потом воняет… Вдруг, ночью меня будит один и сразу матом: "Отдай мясо!", а я от дыма просто задыхаюсь и спросонья не понимаю о чем это он: "Какое мясо?" Оказалось, пока он жарил, кто-то видно не выдержал и стащил у него с полотенца один кусок. Этот понял, что я ни при чем бросился разбираться с другим. Вот вам пример, но разве из-за этого надо стрелять друг в друга? Ну, разве что если сильно пьяные были, но я и о таком ни разу не слышал.

А вообще воровство было распространено среди солдат?

Я вспоминаю всего один случай. Уже в Болгарии, чтобы избежать случаев злоупотребления при раздаче, нам в батальоне решили выдавать на руки сразу всю дневную пайку хлеба - 600 граммов. Но в Болгарии нас кормили отлично, потому что наша Отдельная 37-я Армия продолжала оставаться действующей и нас кормили по фронтовым нормам. И хлеб, конечно, никто сразу весь не съедал, часть откладывали на потом, но с какого-то момента он стал пропадать. У одного, другого. Но однажды всю роту построили на вечернюю поверку, командиры шли вдоль строя и всех просили открыть рот. Вдруг вытягивают одного. Он открыл рот, и все увидели, что язык у него синий. Оказывается, когда это дело дошло до особиста, он организовал вот что. Нескольким людям в хлеб настрогали химический карандаш и предупредили, чтобы они его не ели. И когда у одного из них пайка пропала, то вора вот таким способом вычислили. А нам было непонятно, ведь можно же было попросить добавку, но зачем же у своих воровать?! Просто он по своей натуре был такой поганый человек.

И вот вспомнился еще один случай. Одно время в Болгарии мы стояли в городе Бургаз. Жили в отличных казармах, все хорошо, но солдаты из взвода полковой разведки повадились по ночам куда-то ходить. Возвращались пьяные, иногда и скандалы случались, в общем, неправильно себя вели. Но как-то ночью всех подняли, построили и с командирами пришли две местные женщины. И они указали на старшего сержанта Орехова, рядового Алексеева и еще на кого-то. Оказывается, эти трое ходили по ночам в город и грабили болгарок, отбирали кольца, серьги. Конечно, сразу прошла молва, болгары вышли на наших и всех виновных моментально вычислили, судили и отправили в штрафную роту. И насколько я знаю, Орехов там потерял ногу, а другой был убит…

А вам не приходилось присутствовать при показательных расстрелах?

Всего однажды, и я должен сказать, что этот негодяй полностью заслужил такой приговор. Когда мы стояли в Болгарии один солдат, по-моему, из 276-го полка, причем как оказалось раньше он сидел в тюрьме, потом попал в штрафную, кровью искупил и дальше воевал хорошо. Но тут в Болгарии он забрался в одну квартиру и не просто ограбил ее. Дома находилась маленькая девочка, и когда он вещи собрал, то эту девочку ножом на куски изрубил… Его, конечно, быстро нашли, причем, насколько я знаю, ее родители просили не казнить виновного, но его все равно расстреляли.

Прямо на берегу моря собрали всю нашу дивизию, построили буквой П и отделение автоматчиков его… И правильно! Но мне на всю жизнь запомнилось, как у него со спины аж клочья от шинели полетели…

И был еще один случай, но какой. С пополнением к нам прибыл один солдат из Молдавии, и на вечерней поверке выяснилось, что его нет. Кинулись искать, и оказалось, что в Румынии у него жили родственники, и он самовольно ушел к ним в гости. В конце концов, его нашли и устроили показательный суд. Приговорили к расстрелу, но посадили в фаэтон и увезли, и я надеюсь, что его все-таки не расстреляли, а отправили в штрафную.

Хотелось бы узнать о вашем отношении к политработникам, потому что очень многие ветераны признают, что далеко не все из них пользовались авторитетом среди личного состава.

Правильно, потому что это, смотря, какие люди. Например, политработники низшего звена выбирались из числа старых коммунистов. Они и беседы проводили с солдатами, а если цепь залегла, то они вставали первыми: "Коммунисты вперед!" Так что эти люди понимали, что они должны оказывать помощь и командирам и солдатам, чтобы легче было всем. А, если он шкура какая-то, то там не спрячешься и все это сразу видно, поэтому таких старались куда-то выгонять. Но зачастую политработников просто не было, потому что их элементарно не хватало.

Но, например, что можно сказать про замполита Батурина, майора Рязанцева? Мы знали, что раньше он служил в НКВД, и если Батурин и его заместитель по строевой Треснин любили выпить, то Рязанцев, как и начштаба Мулилкин, вообще никогда не пил. Правда, был грубоват. Вот когда у нас пропал солдат, то он распекал меня матом: "Дивизия благодарность Сталина получила, а вы себя тут так ведете…" А потом мне рассказывали, что из Германии Рязанцев целый вагон мебели вывез, и хотя все это он купил за деньги, но это считалось таким позором для офицера…

Или, например, тот же наш комсорг. Он ведь вначале воевал сержантом, и после одного боя, в котором они удержали важную высоту, ему присвоили младшего лейтенанта, и в течение года он дослужился до капитана. Стал комсоргом. И как он должен себя вести? Конечно, обязан показать личный пример. И если оценивать его по той ситуации - он молодец, хороший политработник, но если смотреть с позиций мирной жизни, то во многих вопросах он был просто безграмотный. Вот я потом два года учился в дивизионной партшколе, и что выдумаете, там нас учили не столько истории партии, сколько тактике разведслужбы, чему-то еще подобному. Так что в мирных условиях к политработнику совсем другие требования. Здесь нужны знания, опыт, а на фронте что? Пойти в трудное место и личным примером повести людей за собой. Так что в каждом случае нужно смотреть отдельно и нельзя давать общую, тем более огульную оценку всем политработникам и тем же особистам. Потому что каждый по-своему сможет доказать, что он прав, а не тот, кто его критикует.

С людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать?

В основном со славянами, но служили у нас и татары, и узбеки, и казахи и грузины, и чуваши, и мордва и кто хочешь. И не только солдаты, но и офицеры, и сержанты. Жили дружно, мирно, но в чем было плохо. Вот, например, узбеки. Молодые еще ничего, грамотные, а пожилым поначалу пришлось тяжело, потому что русский язык они совсем не знали. И так непросто было не только узбекам, а всем кто не знал русского языка. Причем, я вспоминаю, что в то время я слышал, что их называли - нацмены, но даже не понимал, что это означает. Но самое главное - к ним ко всем была доброжелательная установка, которая иногда даже шла во вред здравому смыслу. Вот, например, у нас в штабе полка ПНШ-6 был один, который еле по-русски говорил, но его держали и не выгоняли, хотя вместо него свободно могли взять нормального грамотного офицера, так нет, продвигали нацменов. А когда я после войны служил в селе Париж в Одесской области, то у нас был такой офицер Барбакадзе, который неоправданно слишком преуспевал по службе. А в целом к нацменам было хорошее отношение, даже симпатия, но вот если на фронте убивало одного из них, то это беда. Его земляки сразу бросались к нему, тут же начинали молиться, а командиры их разгоняли: "Вас же тут всех побьют!"

И евреи у нас были. Например, начальник медсанслужбы нашего полка - капитан. Помню, была у него ППЖ, красивая блондинка, лейтенант с большим после ранения шрамом на шее. Был еще Беккеров - заместитель комбата. Он жил с медсестрой Машей, но в целом был по-настоящему боевой и строевой офицер.

Вот вы упомянули про ППЖ, и мне хотелось бы спросить, насколько широко это явление было распространено на фронте?

В принципе в этом нет ничего зазорного, ведь война это тоже жизнь, и женщины такие же живые люди со всеми своими странностями и недостатками. Но только за одно то, что девушка по собственной воле пошла в армию и оказалась на передовой, в этой шинели, рядом с солдатами, делила вместе с нами все тяготы войны, мы должны были на колени перед ними становиться. В целом к ним было вот такое отношение, а что она там и как, так это и неважно… Правда, иногда доходило до странного. Вот, например, у одного из старших офицеров была одна Анька. Она была такая сумасшедшая, что могла с первым встречным прямо у всех на глазах под деревом… Или, например, другой офицер вначале жил с женщиной-офицером из санроты. Она, кстати, тоже была еврейка. Не очень симпатичная на лицо, но зато с очень красивой фигурой. Но потом он взял себе эту Люсю, хохлушку из медсанроты. И сама начальник медсанроты полка, армянка, тоже жила с одним из старших офицеров. Помню, была у нас еще Аня, черненькая такая, красивая, которая постоянно жила с командиром роты связи, и даже считалось, что они муж и жена. Но когда война кончилась, они разошлись. И это не было ни позором, ни тайной, и все мы видели и знали, потому что обычно наша рота располагалась у палатки командира полка.

Так что к таким женщинам не было ни плохого отношения, и их даже никак обидно не называли, зато мужчин, которые служили не в линейном подразделении на передовой, а где-то на тыловой должности звали - "придурки". Тот же самый парикмахер полка, или, например, наш аккордеонист. Ординарцы командира полка тоже считались "придурками", и какого-нибудь завсклада тоже могли так назвать, а вот повара уже нет. А все штабные работники, офицеры, хотя даже штаб полка это ведь тоже фактически передовая. Ну, или в порядке насмешки могли кого-то назвать "тыловая крыса", но, на мой взгляд, это не вполне справедливо. Ведь службу нужно нести на самых разных участках. А то что там на складах химичили и воровали, то тут даже удивляться нечему, без этих паразитов никогда и нигде не обходилось.

Помню, когда после войны Жукова назначили командовать Одесским округом, то он однажды приехал к нам в летние лагеря в Бородинский район. Тогда ведь на юге Украины и в Молдавии был голод, питание и без того скудное, так оказывается, нас еще и обворовывали. До Жукова дошло, что на нашей кухне кто-то ворует соль. Казалось бы, ну что такое соль, копейки, но в то непростое время часы стоили 200 рублей, стакан махорки - 200 и стакан соли столько же. И он своему адъютанту полковнику приказал: "Полезай на чердак столовой и посмотри, есть ли там большая зеленая кастрюля". Тот полез, нашел ее там, а в ней килограммов сто, наверное, соли.

Или вот, помню, едят однажды солдаты "кирзовую" кашу и вдруг один говорит: "Братцы, а у меня мясо попалось!" Все удивили, откуда у него могло появиться мясо, если больше ни у кого не было? Потом разобрался - это не мясо, а мышонок… Начпроду сразу двадцать суток ареста, хотя это скорее вина повара, а не его. Вообще, Жуков, конечно, молодец. Он службу знал вдоль и поперек, поэтому ходил и все проверял не на центральных аллеях, а по тылам. Помню, например, еще такой эпизод. Одному младшему лейтенанту никак не выдавали сапог, он так и ходил в обмотках и ботинках, и когда приехал Жуков, то направился прямо к нему. Охрана его стала перехватывать, но маршал сказал: "Пусть идет!" Тот строевым шагом подошел, обратился, как положено: "Товарищ Маршал Советского Союза, младший лейтенант такой-то обращается к вам по случаю невозможности нормально обмундироваться!" Тот посмотрел: "Это чей офицер? Через два часа доложить, что он обмундирован по всей форме". Так через два часа ему выдали не только хромовые сапоги, но и полковничий китель, и отличные темно-синие бриджи.

Боевые награды

Я как раз хотел попросить вас ответить на ряд "бытовых" вопросов. Как, например, кормили на фронте?

Хуже всего приходилось в запасных полках, там очень плохо кормили. Каша как каша, а вот первое - одна вода, а ведь человек мотается целый день, к тому же организмы молодые, еще растут. А на фронте кормили очень даже нормально, и много и вкусно, правда, если только питание доходило до солдат. Так что когда могли подвезти, то кормили хорошо, а нет, так сухарь и водка…

Но лучше всего было в Болгарии, потому что кормили регулярно, и что самое главное, по фронтовой норме. Как-то в Бургасе один болгарский офицер приехал посмотреть, как мы устроились в их военном городке. Его везде водили, все показывали, и после визита на кухню он признался: "Вы кормите своих солдат лучше, чем у нас". Вообще, время проведенное в Болгарии я вспоминаю очень тепло. После Румынии, когда мы вошли в Болгарию, то словно опять попали на родину. Во-первых, все кругом на привычной нам кириллице, а во-вторых, сам народ, люди так нас душевно встречали, это что-то. Когда мы стояли в Бургасе, некоторые солдаты в городе сильно напивались, так болгары подбирали их и приносили к нам на КПП. Или, помню, как-то к нам на полевые занятия приехал болгарин, с полной повозкой фруктов. Начали предлагать ему деньги, он машет головой отрицательно. Даем больше, опять машет. Кто-то из ребят уже начал заводиться, но оказалось, что он приехал нас угостить, а не продавать. Поэтому, конечно, нам всем в Болгарии очень понравилось: боев нет, тепло, кругом все такое красивое, но главное - чудесное отношение людей.

Вот вы упомянули про выпивку, и я бы хотел спросить про спиртное на фронте.

Если не ошибаюсь, водку выдавали в зимнее время, а в сильные морозы вообще по три раза в день. Я свою норму выпивал, хотя еще после операции в детстве меня врач предупредил, что в дальнейшем мне нельзя будет пить даже пива. С другой стороны, что такое 100 граммов для взрослого мужчины? Это совсем немного, а уж когда идешь в наступление, то поверьте, весь хмель мгновенно слетает.

Вот если больше, то с этим делом на передовой нужно быть максимально осторожным. Например, еще до начала Ясско-Кишиневской операции у нас случилось такое. До Романюка старшиной роты у нас был другой человек, и как-то вечером он в легком подпитии пошел проверять оружие в другую палатку и там уж не знаю как, произошел выстрел, и он случайно прострелил ахиллесово сухожилие одному солдату. Замполит Рязанцев его вызвал и как давай на него матом: "Ты, сволочь такая, на Гитлера работаешь…", и его со старшины сразу сняли.

А у вас не было случаев отравления спиртным?

Нет, у нас никто не травился, но был такой эпизод, правда, никак не могу вспомнить, где это произошло. В одном месте мы наткнулись на склады, и среди прочего нашли там и 50-литровые бутыли грушевой эссенции. Доложили командиру, но как определить, можно ли ее пить или нельзя? И тогда начальник нашей медсанслужбы, рябой такой, сказал: "Вот я сейчас немного выпью, и если через 12 часов буду чувствовать себя хорошо, то выдадим по одной канистре на каждую роту". Он выпил, все хорошо и нам эту эссенцию выдавали еще и в Болгарии.

Как одевали?

Конечно, офицеров одевали получше, а нас, прямо скажу не очень. Помню, только перед самой границей с Болгарией нам выдали по три комплекта белья и новые портянки, но в целом мы ходили как оборванцы. Правда, еще неизвестно, что лучше. Я же вам уже рассказывал, как в бою под Долгинцево всех наших командиров в белых маскхалатах немцы сразу перестреляли, а мы в своих грязных шинелях остались живы…

Помню, когда нас привезли в запасной полк в Синельниково, только выдали обмундирование, и вдруг ночью командир роты поднимает нас по тревоге - марш-бросок. Бежим по широкой улице, впереди огромная лужа, и когда добежали, он как закричит: "Ложись!" И все с матом в эту воду, грязь… Так он нас три раза в нее положил, потом поднял, построил и говорит: "Вот вы меня сейчас проклинаете и думаете, что я сумасшедший, а я вас просто готовлю к тому, что вас ждет уже через месяц. Так что не переживайте, а запоминайте и учитесь".

А на ногах что вы носили ботинки или сапоги?

Вначале у нас были ботинки с обмотками, и только потом выдали сапоги. Конечно, если сапог по ноге, не давит, не жмет, то это отлично. Но и обмотки если они хорошо намотаны, то это тоже очень неплохая обувка. Правда, нужны и хорошие ботинки, от этого многое зависит. И плохо если обмотки постоянно разматываются, а так чаще всего и бывало.

Были у вас какие-то трофеи?

У меня единственное что было, даже не помню, откуда, трофейный серебряный портсигар. Вскоре после войны, как-то нам выдали крепкий, крепче махорки, румынский табак - "Плугар". Время было тяжелое, не только продуктов, но и курева не хватало, поэтому все его быстро скурили, а у меня еще оставался. И вот помню, сидим с ребятами, играем в карты, а я уже часто задумывался, что нужно бросить курить, потому что к тому времени у меня на легких нашли темные пятна, да и я сам чувствовал, что с ними что-то не очень нехорошо. В общем, сдаю карты и слышу, как один толкает другого: "Возьми у него немного табака". И я тогда им сказал: "Возьмите весь, я прямо сейчас бросаю курить". Ребята засмеялись, не поверили: "Что серьезно?", но мигом расхватали. "А портсигар?" И я решил, что если оставлю его у себя, то он будет меня смущать и соблазнять, поэтому сказал: "А портсигар тебе!" Вот так я бросил курить и расстался со своим единственным трофеем.

Но вообще, я сам ни разу не видел, чтобы кто-то из наших солдат что-то брал себе с убитых. Зато когда мы вступили в Кривой Рог, то мне запомнилось, что в нем повсюду лежали абсолютно голые трупы немецких солдат, но это постаралось местное население, потому что у них самих ничего не было.

Как часто удавалось помыться?

В госпиталях и в запасных полках мылись регулярно. Помню, когда меня ранило и привезли в медсанбат, то там нас купали такие же молодые как и мы сами девушки… Раздевали нас и мыли точно как детей…

А на передовой все просто, есть возможность - помылись, а нет, так терпи. Но лично у меня вшей ни разу не было.

Как-то отдыхать удавалось? Может, концерты, например, для вас устраивали?

Нет, никаких концертов у нас ни разу не было. Если выдавалась свободная минутка или побриться надо, или подшить пуговицы, ну, или поспать.

Как вы можете оценить ППШ?

На мой взгляд, это очень хороший и надежный автомат, но тяжелый. Немецкий был полегче, зато более нежный, капризный. Так что я всегда воевал со своим, немецкое оружие в бою ни разу не использовал.

В наши дни с внучкой

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Как я уже говорил, когда закончилась война, мы стояли на границе с Турцией. Как раз в это время нас месяца два лечили от малярии, и помню, старший лейтенант собрал нас и говорит: "Запомните, мы вас сейчас не вылечили, а просто залечили. Трясти вас не трясет, но теперь всю оставшуюся жизнь как холодно у вас пойдет сыпь. Жара - то же самое. Осенняя и весенняя сырость - опять, так что знайте это и будьте готовы".

А в августе отобрали из разных подразделений тысяч двадцать, по большей части молодежь 1925 г.р., переодели в новое обмундирование, и прошел слух, что нас отправят на Западную Украину, где шла фактически война с бандеровцами. Но вместо этого объявили, что завтра выдадут оружие, и мы поедем добивать Японию.

Построили, часа два продержали, но оружия почему-то не выдавали. Потом вдруг объявляют: "Япония капитулировала! А мы вас перевозим в Измаил, и вы будете служить в Одесском военном округе". Там я попал в Болград, в 281-й полк 93-й дивизии. Через какое-то время ее преобразовали в 35-ю механизированную, и в ней я прослужил до 1950 года. Но потом, т.к. офицеров не хватало, вспомнили, что во время войны я учился на курсах младших лейтенантов и мне присвоили офицерское звание. Три года прослужил на Чукотке и в ноябре 1955 года в звании старший техник-лейтенант вышел в запас. Как увольнялся вообще отдельная и довольно запутанная история, потому что вопрос долго не решался, и мне даже пришлось написать письмо на имя Хрущева.

А в Кишиневе я оказался, потому что здесь жил брат жены. Устроился на работу, как сейчас говорят, в систему ЖКХ, параллельно окончил строительный техникум, и всю жизнь проработал в различных строительных организациях. А на пенсию я уходил с должности начальника производственного отдела строительного управления Министерства автотранспорта МССР. И кстати, незадолго до того как мне исполнилось 53 года, я опять чуть не попал в армию. Вызвали в военкомат и сказали, что я включен в особую команду. В принципе я был здоров, и не отказывался: "Раз надо, берите". Прошел уже всех врачей, и только в самый последний момент хирург меня забраковал из-за камней в почках, а так бы я, уверен, оказался в Афганистане…

Войну потом часто вспоминали, может быть, она вам снилась?

Когда были помоложе, то и не особенно. А вот сейчас на старости лет часто вспоминаю, и не только войну, а вообще молодые годы. Но я заметил, что эти кошмары мне снятся, если на ночь переедаю. И бывает, что такой страх приснится, что просыпаешься в ужасе… Бывает…

Вообще, я как вспомню войну, весь это напряженный, тяжелейший, каторжный труд… Мне казалось, что от таких непомерных нагрузок я даже стал ниже ростом. И, конечно, тут и говорить нечего, все эти впечатления с войны даже и близко нельзя сравнить с гражданской жизнью. Но так уж получилось, что в годы нашей молодости нам довелось хлебнуть самых тяжелых испытаний, и все-таки мы выстояли, победили и гордимся этим.